-

ИЗ ЗАПИСОК И ВОСПОМИНАНИЙ

ПОХОДЕ В АЗИАТСКУЮ ТУРЦИЮ В 1855 ГОДУ.

Мы были бы как нельзя более рады, если бы настоящие строки были прочитаны теми, которые, не имея возможности близко знать покойного П. П. Ковалевского, слышали о мнимой невоздержности вполне достойного всякого уважения человека и генерала, человека, кровью запечатлевшего свою преданность родине и её славе, генерала, смерть которого самым компетентным в оценке подобных людей лицом — главнокомандующим — считалась большою потерею для действовавших в Азиатской Турции русских войск ²⁸.

Вместо генерал-лейтенанта Ковалевского, получившего, по прибытии под Карс, в командование часть главных сил, начальником ахалцыхского отряда назначен был командовавший резервной дивизией отдельного кавказского корпуса, генерал-майор Базин, который и прибыл в Ахалцых 27-го июля. В эго время отряд, оставивший перед тем (как о том нами рассказано) часть своих сил на усиление действующего корпуса, хотя и получил подкрепление, но был значительно слабее прежнего: вместо 13 батальонов и 22 пеших орудий, в нём состояло всего 8 батальонов и 18 орудий; только число казачьих сотен было то же, как и прежде — 9 ²⁹.

До половины июля отряд наш находился в неизвестности [256] относительно того, примет он или нет участие в действии русских войск в Азиатской Турции. Между тем, главные силы стояли уже на юго-западной стороне Карса, летучие их отряды уничтожали в окрестных селениях продовольственные запасы, которые еще не могли быть доставлены в Карс, и перехватывали транспорты, шедшие в город: сам главнокомандующий совершил первое движение за Саганлугский хребет с целью уничтожить турецкие заготовления провианта, сделанные там в большом размере. Наконец, генерал-адъютант Муравьев, решивший уже морить голодом анатолийскую армию, сосредоточенную в карских укреплениях, принимал деятельные меры к обложению Карса со всех сторон.

16-го июля к генералу Базину прибыл полковник барон Унгерн-Штернберг с собственноручным письмом главнокомандующего, заключавшим в себе следующие приказания: из части кавалерии ахалцыхского отряда составить летучий отряд, в который включить и кавалерию, только что пришедшую в ахалкалакский участок из других мест закавказского края; летучему отряду, под начальством барона Унгерн-Штернберга, расположиться у оз. Айгер-Гёль (верстах в 20-ти от Карса на север, на летней ардагано–карской дороге); для подкрепления же этого отряда составить из ахалцыхского отряда, без особенного его ослабления, другой из 3-х родов оружия, которому и стать у д. Кюмбет ³⁰. Кроме того, в письме заключалось еще требование «заглянуть в Ардаган».

Для исполнения таких приказаний, генерал Базин сосредоточил назначенное для летучего отряда число кавалерии (6-ть сотен донских казаков, конно-мусульманский полк и четыре ракетных станка) в Ахалкалаках и двинул ее оттуда через перевал Арджан к Ардагану; а сам в то же время, поручив остававшиеся в ахалцыхском уезде войска командиру 1-й бригады 13-й пехотной дивизии, генерал-майору Будбергу, пошел с 2-мя батальонами Белостокского полка, дивизионом легкой № 2-й батареи 13-й артиллерийской бригады, тремя сотнями донских казаков и с сотней горской [257] пешей дружины ³¹ из д. Вале (в 10 верстах от Ахалцыха к границе, где этот небольшой отряд сосредоточился перед выступлением), через перевал Улгар прямо к Ардагану. В этом последнем оба отряда, могшие разузнать положение дел по двум различным направлениям, должны были соединиться и затем следовать на указанные главнокомандующим места.

В приготовлениях к движению через Улгар главную задачу составляло сформирование наскоро обоза. Взять с собою весь форменный обоз значило бы связать себя: если при прежнем движении ахалцыхского отряда к Ардагану и Заиму чрезвычайно трудно было следовать с казенным обозом, то эти затруднения удесятирились бы при переходе через Улгар. В ахалцыхском отряде еще прежде, на случай движения по прямой дороге к Кутаису, были построены на два батальона вьюки для семидневного запаса провианта: но необходимость взять с собою сухарей на четырнадцать дней и палатки заставило прибегнуть к найму и наряду подвод, как из ахалцыского уезда, так и из поцховского санджака. Требовались еще работы по исправлению дороги через перевал: предшествовавшие дожди значительно его испортили, образовав во многих местах сильные промоины. И выставление подвод и поправка дороги в такое рабочее время, как было теперь, не могло особенно нравиться жителям, но делать было нечего: на то война.

К 19-му июля всё было готово, и два отряда двинулись в этот день по двум, сходящимся у Ардагана, направлениям. Для следовавшего через Улгар отряда перевал всё-таки представил затруднения, сначала по причине узкой дороги, идущей между крутой лесистой горой и глубоким обрывом, а потом по крутизне подъема: для преодоления последнего артиллериею, пришлось впрягать в нее волов, а спускать с горы людьми. Как бы в вознаграждение за перенесенные на этом переходе труды, на месте ночлега, на соухпуарской высоте, находились ключи великолепной воды. Как туртукайские фонтаны славятся своей водой во всей Болгарии и Валахии, так и соухпуаркие источники на большом вокруг расстоянии известны своим приятным вкусом. Здесь [258] же войска пока расстанавливались на ночлег, имели удовольствие испытать приятность нахождения на весьма возвышенном месте: облако накрыло весь отряд, одежду каждого из нас снабдило порядочным количеством влаги, и в продолжение нескольких минут нельзя было на расстоянии двух шагов различать предметы.

22-го июля оба отряда прибыли к Ардагану без особенных приключений и задержек; только летучий отряд захватил на дороге небольшую партию аджарской милиции, возвращавшуюся из Карса. Ардаганские старшины собрались для почетной встречи отряда генерала Базина, который, зная, что прибытие в Азиатскую Турцию новых войск сделается известным в Карсе, разделил каждый батальон по-полубатальонно, чтоб показаться более сильным, чем было в действительности; кроме того, для той же цели, он взял к себе две казачьи сотни от барона Унгерн-Штернберга, ставшего с своею кавалериею на правом берегу Куры. Вступая в Ардаган и проходя его, отряд имел впереди песенников; увлекшийся запевало почти всё местечко прошел на руках, к немалому изумлению турок, глазевших на такую невидаль из своих домов и лавок, которые теперь не были заперты, как это было при вступлении в Ардаган генерала Ковалевского: жители убедились, что русские войска не делают вреда безоружным.

Само собою разумеется, что в ардаганской крепости, считавшейся официально нам покорной еще с 30-го мая, мы не нашли — не говоря уже о войсках неприятельских — никаких запасов, которые были бы приготовлены для находящихся в Карсе турок. Таким образом, только заглянув в Ардаган, как того требовал главнокомандующий, наши отряды исполнили свою задачу в отношении этого пункта и должны были следовать далее по назначению: летучий отряд к Айгер-Гёлю, а пехотный к Кюмбету, по дороге уже вполне знакомой и не представлявшей никаких затруднений для движения при том обозе, который у нас теперь был с собою. 27-го июля оба отряда были на своих местах.

Расположение отряда у д. Кюмбет не было вполне удобно для той цели, для которой он предназначался: прямого сообщения от Кюмбета к Айгер-Гёлю почти не было; притом, и транспортам с провиантом, который нам следовало получить [259] из Ахалкалак, приходилось бы двигаться по плохой дороге и преодолевать весьма трудный перевал у Гёг-Дага ³². Вследствие этих ли причин, или каких других соображений, главнокомандующий, вернувшись из вторичного своего движения за Саганлуг (которое, кстати сказать, было одновременно с движением наших отрядов через Ардаган) и оставшись весьма доволен всеми распоряжениями генерала Базина, особенно скорым выступлением из Ахалцыха, приказал ему передвинуть отряд из Кюмбета к д. Омер-Ага или д. Ольчеку ³³.

1-го августа отряд перешел к Омер-Ага, находящемуся почти в средине Хочевана, на зимней ардагано–карской дороге, верстах в 20 с небольшим от Айгер-Гёля, и простоял тут более трех месяцев.

Цель этого отряда была выяснена теперь главнокомандующим таким образом: ограждать блокадное войско от нападений с тылу; разузнавать по окрестностям, не собирается ли провиант для отправления в Карс; строго наблюдать, чтоб не было никакого сообщения Ардагана с Карсом, чтоб жители не принимали беглецов из турецкой армии; разведывать что делается в Ольте и Батуме, и вообще собирать сведения о неприятеле; имея постоянную связь с ближайшими блокирующими отрядами, следить за спокойствием жителей всего окрестного края. Главнокомандующим дано было еще приказание генералу Базину: в случае внезапного на отряд нападения неприятеля, если он будет в больших силах, отступать на Ахалкалаки, стараясь увлечь его за собою и тем дать возможность войскам, посланным от блокирующих частей, нанесть ему поражение с тылу.

Для отряда, имевшего такое назначение, трудно было отыскать более удачное расположение, как у Омер-Ага. Стоя здесь, на соединении зимней ардагано–карской дороги с несколькими путями, ведущими к Ахалкалакам и прямо к Ахалцыху (через Ольчек к Улгару), и вблизи летней карской дороги, отряд наш, служа опорой для летучего отряда, находившегося у Айгер-Гёля, прерывал сообщение между [260] Карсом и Ардаганом; в своих сообщениях с Ахалкалаками, откуда получал провиант, был совершенно обеспечен; мог в три усиленных перехода (около 90 верст) явиться в Ахалцыхе и, наконец, в полтора перехода или в один усиленный (41 верста), присоединиться к войскам, стоявшим под Карсом ³⁴. Окружающие Хочеван горы служили отличным местом для расположения казачьих бекетов: днем на далекое расстояние они могли наблюдать за окружающею местностью Ардагана и Гёля; расположенные на ночь вокруг отряда, казачьи секреты не допускали ни одного беглеца из Карса пробраться незамеченным: порядочное число их, успевавшее проскользнуть через блокирующие части, попадали в руки отряда. При содействии отряда, устраивалось управление в окружной местности, нарушенное бегством турецких властей, и при этом было возможно собирать в пользу русского правительства с жителей повинности ³⁵. Таким образом, часть полученного осенью с чалдырского и ардаганского санджаков зернового хлеба, по перемолке на турецких же мельницах, шла некоторое время на продовольствие нашего отряда; с Гёля же, богатой лесом, вместо багры, требовались бревна, которые и были доставляемы жителями в лагерь главных сил для устройства бараков. Лазутчики беспрестанно являлись в наш отряд, и хотя сообщаемые ими сведения не всегда были толковы ³⁶, иногда даже давали повод подозревать, что лазутчик, служащий нам, не есть ли вместе с тем шпион из Батума или Ольты; но тем не менее все сведения, проверенные полученными в главной квартире другим путем, служили хорошими данными для [261] главнокомандующего, вообще не жалевшего денег на лазутчиков.

Местность, на которой располагался отряд, была довольно возвышенна и окружена с двух сторон ручьем с прекрасной водой и большим количеством форели. Хотя, благодаря этому возвышению, по ночам в сентябре были уже порядочные холода (доходившие иногда до 10° по Р.), даже появлялся снег, однако стоянка была очень здоровая. Солдаты ухитрились устроить у ручья баню для отряда. Казаки же, не отказывающиеся никогда и нигде от своих донских привычек, стоя на аванпостах, не удерживались осенью, чтоб не пустить палов, напоминавших многим из нас родные виды. Ночью палы эти, охватывая огнем горные скаты и освещая всякую впадину в горе, представляли чрезвычайно красивое зрелище.

До самого карского штурма, омер-агинский отряд почти постоянно находился в спокойном положении. Только разъезды его изрезывали окрестности по всем направлениям. В ночь с 22-го на 23-е августа была слышна и у нас сильная перестрелка: это было дело летучих отрядов (между прочим, и барона Унгерн-Штернберга) с довольно сильной колонной, высланной из Карса и составленной из лучшей части кавалерии, из артиллерийских лошадей и из вьюков с частными имуществами. Высланная для спасения от голодной смерти, колонна эта нашла отчасти смерть, отчасти плен от летучих отрядов, у Джавры, Сорхунли и Ах-Ками (верстах в 10 на юго-запад от Айгер-Гёля). Отряду нашему удалось только видеть, до какой степени бедствовали турецкие войска в Карсе: приобретенные некоторыми из офицеров турецкие лошади, из числа отбитых в этом ночном деле, были до такой степени худы, что еле двигались; впоследствии же, когда хороший корм начинал оказывать свое действие, у приобретенных лошадей из пор появлялась гнойная материя, в виде испарины.

Из спокойного своего положения отряд наш был выводим только два раза. 29-го августа получено приказание главнокомандующего идти к верховьям Куры, чтоб захватить транспорт, будто бы двигавшийся к Карсу через Гёля. Немедленно сделаны все распоряжения к походу, отряд двинулся к развалинам д. Орданик (верстах в 15 от [262] Омер-Ага) и к девяти часам вечера был на указанном месте, испытав отчасти невыгоды ночного движения войск: дорога пролегала через один из ручьев, протекавших вокруг нашего отряда в большом числе; она была как нельзя более известна, но болотистый ручей можно было пройти для артиллерии только в одном месте, которое при быстро наступившей темноте (как обыкновенно сменяется на юге день ночью) пришлось искать с фонарями; потом пехота, пересекая летнюю карскую дорогу, повернула было по ней в направлении к Карсу. Придя на место и заняв выбранную заблаговременно позицию, отряд простоял тут целый день 30-го августа, имея возможность видеть перед собою всю гёльскую котловину. Утром вдали виднелись только стада, которые воображение иных, разгоряченное ожиданием встречи с неприятелем, принимало за движущийся медленно транспорт. Получив, наконец, сведения не только от своих разъездов, но и из главных сил, что известия о движении к Карсу транспорта были неверны, отряд вернулся в свои палатки.

3-го сентября прислана в наш отряд сотня конно-мусульманского полка от барона Унгерн-Штернберга и привезла предписание главнокомандующего: присоединить к этой сотне две сотни донских казаков и послать их на ардагано-пенякскую дорогу. Дело было в том, что генерал Ковалевский, уничтожив 30-го августа под Пеняком отряд Али-паши и взяв его самого в плен, двинулся на север к Панжруту, где также находился турецкий отряд. Главнокомандующий предполагал, что бывшие в Панжруте турецкие войска могут броситься наутек в направлении к Ардагану; чтоб забрать этих предполагаемых беглецов, и был направлен сказанный конный отряд от Омер-Ага на ардагано-пенякскую дорогу.

Назначенным для поиска трем сотням, под командой заведывавшего штабом отряда, приказано идти к д. Туркашен. Выступив из лагеря под Омер-Ага часа в два пополудни и следуя по прямому направлению, иногда по горным тропинкам, отряд этот в 9 часов вечера был у Туркашена, сделав почти безостановочно верст 35. Было уже совершенно темно. В едва возвышавшихся над землею домиках деревни мелькали огоньки; но как только заслышали [263] жители конский топ — огни погасли. Отряд очутился в глубокой долине; влево виднелась Кура. Ни один из жителей не показывался, несмотря на призывы казаков. Вправо, в ущелье, сверкал еще огонек; направились туда, чтоб достать языка: оказалась — мельница. Бывший с казаками офицер, знавший по-турецки, заговорил через запертые двери с мельником. В ответ послышалось: «проваливай, иначе убью»; потом слышалось взведение курка. Начинать перестрелку с мельником, видимо находившимся в недоумении о том, с кем он разговаривает, не приходилось. Делать нечего; расположившись в долине в некотором расстоянии от деревни, нужно было добывать необходимые сведения собственными средствами. Кругом посланы разъезды, расставлена казачья цепь. Мало-помалу в деревне огоньки снова засветились, наконец явился в отряд и старшина, объяснивший, что жители чрезвычайно боятся башибузуков, и так как в окрестность Туркашена никогда русских не было, то и отряд был принят туркашенцами со страху за своих. Такая ошибка была тем более естественна, что, по словам старшины, бывшие в Панжруте войска разбежались и одиночные оттуда люди могли появиться и здесь.

Это сведение указывало, что отряд пришел сюда напрасно. Нужно было только проверить показания старшины и затем идти обратно. Посланный перед светом дальний разъезд в направлении к Панжруту встретился с войсками генерала Ковалевского, нашедшими Панжрут действительно оставленным. Около полудня вернулся разъезд и отряду не оставалось ничего более, как идти домой; но он несколько был задержан.

Иметь в отряде мусульманскую милицию весьма неудобно, особенно для ночных движений. Закавказские мусульмане не ездят верхом иначе, как на жеребцах: чуть не бесчестьем считается у них ездить на меринах по примеру казаков или кабардинцев. Зато идет в отряде постоянная музыка от ржанья и драки жеребцов, так что издалека можно знать, где находятся эти наездники. Другая невыгода происходит от бараньих шапок милиционеров: каждый черный баран, попавшийся на глаза, представляет большой соблазн для владельцев черных папах. Старшина Туркашена, перед выступлением отряда, явился с жалобой на пропажу нескольких [264] у него баранов, говоря, что даже видел в конно-мусульманской сотне развешанные для просушки шкурки. Началось разбирательство; наконец отыскано у одного агалара (дворянина) поличное. Конечно, он не сознается в краже, говоря, что баран был куплен вчера дорогой, в одной деревне не доходя Туркашена; наконец, предлагает старшине поклясться, что баран, шкура которого у него перед глазами, действительно принадлежит ему, и тогда обещает уплатить за всех пропавших у него овец. Старшина отказывается дать клятву даже и в таком случае, если б у него пропало всё стадо. Розыск тем и кончен. Уже после оказалось, что милиционер конно-мусульманской сотни-шиит предлагал старшине сунниту дать такую клятву, которая, по правилам мусульманского православия, ни в каком почти случае произносима быть не может. Оказалось после и другое, именно, что и казаки ели мясо не купленное; но уличить их не было никакой возможности: дело сделано ночью, кости и кожа баранов зарыты в землю на том месте, где разведен огонь для приготовления пищи.

Возвращаться в Омер-Ага отряд мог или по той дороге, по которой пришел к Туркашену, или по более кружной, но более удобной, мимо Ардагана. Предпочтена последняя, и вот по какому случаю. От туркашенских жителей было узнано, что в одной из деревень по дороге к Ардагану, у какого-то важного турка, живет дочь грузинского священника, захваченная в ахалкалакском участке во время вторжения туда в 1853 г. турок. Возвращавшемуся отряду представлялась возможность освободить пленницу. Переночевав в поле, отряд с рассветом совершенно неожиданно окружил деревню, где находилась, по предположению, искомая красавица. На заданные деревенскому старшине вопросы, получился ответ, что действительно дочь священника жила здесь, но несколько времени тому назад похититель увез ее в арданучский санджак. Такое показание могло быть ложью; но как узнать истину? Оставалось одно средство — пройти по домам небольшой деревеньки и осмотреть так называемые харемы, т.е. те части мазанок, в которых помещается женская половина обитателей. Одно согласие старшины и жителей на такое серьезное средство показывало, что дочери священника уже нет здесь действительно. Поэтому ограничились осмотром [265] только тех домов, в которых жили похититель и его родные. Замечательно, что при этом турки не оказывали особенного нерасположения к осматривающим; выглядывавшие из-под покрывал молодые женщины только посмеивались; но старухи выходили из себя и говорили какие-то, должно быть, нехорошие слова гяурам, осмеливавшимся заглядывать в те неприкосновенные места турецкого жилища, куда и турок турка не пускает проникнуть. Поиск кончился ничем, и 5-го сентября отряд вернулся в Омер-Ага.

9-го сентября к омер-агинскому отряду присоединился летучий отряд полковника барона Унгерн-Штернберга, уволенный от тяжелой передовой службы для отдыха. Часть летучего отряда, вместе с прибывшей из ахалкалакского участка сотней конной милиции, послана в Ардаган. Барон Унгерн-Штернберг назначен начальником всей кавалерии, состоявшей в распоряжении генерала Базина. На другой день отряд наш снова был усилен: из Закавказья прибыл резервный батальон гренадерского Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича полка и 2-й дивизион резервной легкой батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады.

Такое усиление отряда могло наводить на мысль о возможности перемены в его положении. И действительно, 13-го сентября, часов в пять вечера, прискакавшая команда казаков привезла начальнику отряда следующее, с надписью «весьма секретное, в собственные руки», предписание главнокомандующего ³⁷:

«Если в ночь с 13 го на 14-е число этого месяца всё будет у вас спокойно и не будет никаких сведений о движении неприятеля, чтоб можно было ожидать к 17-му числу нападения на Ахалцых или Ардаган, то предписываю вам выступить с пехотой и артиллерией, взяв их тяжести, 14-го числа из Омер-Ага, а 15-го сентября прибыть в лагерь к генерал-майору Бакланову, что при Мелик-Кёй, где о дальнейших действиях ваших, ежели не найдете предписания [266] моего, то передаст вам приказания мои изустно генерал-майор Бакланов.

При выступлении вашем, прикажите барону Унгерн-Штернбергу оставаться с кавалерией в Омер-Ага, крепко наблюдать партиями и разъездами над гёльским санджаком, ибо получено довольно верное сведение, что неприятель решается вырваться из Карса.

Кавалерии вам более 50 человек брать не следует; татар вовсе не берите.

Сотню конно-мусульманского № 5-го полка, находящегося в блокадной линии около Карса, я приказал присоединить к барону Унгерн-Штернбергу.

Также прошу ваше превосходительство, с прибытием в лагерь генерала Бакланова, из ваших 3-х батальонов составить 4 батальона, по три роты каждый.

Предписание мое не выпускать из кармана и хранить в тайне».

Понятен вывод, который можно было сделать из этого предписания: наш отряд требуется к Карсу, чтоб участвовать в уничтожении турецких войск вне карских укреплений. Понятно также оживление всего отряда при известии о движении.

Утром 14-го сентября, оставив при Омер-Ага и Ардагане всю кавалерию, кроме 1/2 сотни донских казаков, взятых с отрядом, отряд двинулся по зимней карской дороге. По знакомому пути войска шли быстро; прекрасная погода увеличивала хорошее расположение духа. На небе, ни вдали, ни вблизи, ни облачка. Благодаря этому обстоятельству, при приближении к суи-чанскому водопаду (мы говорили о нём выше), показался во всём своем величии Арарат, которого в прежние разы нам не удавалось видеть и до которого по прямой линии было более 160 верст. Смотря издали на эту белую громаду, казавшуюся гигантской сахарной головой, солдатики подтрунивали друг над другом, указывая на место, где будто бы виднелся Ноев ковчег.

На ночлеге у с. Джелаус, пехота была переформирована в четыре трехротные батальона. 15-го утром мы присоединились к кавалерийскому отряду генерала Бакланова и расположились в лощине, возле крутой и высокой горы, на которой стоял этот отряд. Отсюда до Карса по прямой линии [267] было верст 6-7 и нам были видны карадахские и чахмахские укрепления. Казалось, турки заметили наш приход: видно было, как с ближайших к нам укреплений мы были рассматриваемы в подзорные трубы.

По прибытии к Мелик-Кёю отряда генерала Базина, он, на основании переданного генералом Баклановым приказания главнокомандующего, и как старший, принял начальство над всеми войсками, у этого пункта находившимися, и вместе с тем получил через генерала Бакланова же словесное приказание генерал-адъютанта Муравьева о цели передвижения сюда нашего отряда. Приказание это состояло не в разъяснении приведенного выше предписания главнокомандующего, а в том, что отряд наш должен штурмовать 17-го сентября чахмахские укрепления. Такое известие было сохраняемо в чрезвычайной тайне, и только ночью 16-го числа, за два часа до движения к Карсу, войска узнали что предстоит им с рассветом.

Утро 16-го сентября было употреблено генералом Базиным на ознакомление с чахмахскими высотами и устроенными на них укреплениями. С высот, на которых расположены были передовые посты отряда генерала Бакланова, в трубу можно было довольно явственно разглядеть и те и другие; но для подробного изучения и местности и укреплений, неоцененны были указания генерала Бакланова. С самого начала блокады, стоя с своею кавалериею на высокой горе, откуда виднелись окрестности Карса, постоянно наблюдая в прекрасную трубу (принадлежавшую когда-то А. П. Ермолову) за всем происходившим у неприятеля, беспрестанно гарцуя вблизи карских полевых укреплений и отбивая турецкий скот, едва он выходил за укрепления для пастьбы ³⁸, генерал Бакланов вполне знал окружающую Карс местность. Кроме того, ему [268] были известны в подробности и самые чахмахские укрепления: есть довольно верные сведения, что он, дня за три до штурма, пользуясь темнотою ночи, с избранными донцами, сам-третей, побывал во рвах турецких укреплений на Чахмахе. На основании объяснений генерала Бакланова и виденного генералом Базиным с аванпостов, тут же решено было относительно завтрашних действий. В 4 часа пополудни генерал Базин еще раз рассматривал укрепления из кавалерийского лагеря, окончательно условился с генералом Баклановым о порядке движения войск к укреплениям и затем приказал к 6-ти часам снять все пехотные караулы, солдатам немедленно поужинать и лечь спать.

Канун штурма памятен нам по сведениям, которые получены были в отряде от прибывших из главной квартиры офицеров — об оставлении русскими Севастополя. Всюду в русских войсках такая новость производила одинаковое впечатление; но она была принята особенно к сердцу в нашем отряде еще и потому, что он состоял в большинстве из частей 13-й пехотной дивизии, долго стоявшей в Крыму: в среде нашей было много лиц, которым, кроме чувств общих в ту пору каждому русскому, грустно было вспоминать время, проведенное в шумном и богатом городе, обращенном теперь в безобразную груду развалин...

Почти одновременно с такими сведениями, узнана еще странная новость: ардаганские турки знали о завтрашнем штурме. Предположения о штурме держались в глубокой тайне; войска ничего о том еще не знали, и вдруг приехавший из Ардагана офицер сообщает, что тамошние жители рассказывают именно о завтрашнем событии, как о несомненном. Был ли этот говор выводом из того, что омер-агинский отряд, так долго стоявший на одном месте, вдруг притянут к Карсу? Так или иначе, знали ли в Ардагане о предстоящем штурме, догадывались ли только о том, но трудно предполагать, чтоб в Карсе не произошло такого же явления, знания или догадки, тем более, что тамошним туркам было известно, как мы и говорили выше, о прибытии нашего отряда к Мелик-Кёю. О говоре ардаганских жителей тотчас же донесено главнокомандующему.

В 10 часов вечера все начальники частей омер-агинского отряда были собраны к генералу Базину, который и [269] объявил им о предстоящем с рассветом штурме, разъяснил в подробности порядок следования войск и атаки неприятельских укреплений, а также меры, которые следовало принять для возможно-незаметного движения к чахмахским высотам. Затем солдаты разбужены, им объявлено о штурме, выбраны охотники. К началу 12 часа ночи все распоряжения окончены, и в полночь войска выступили из лагеря налегке, оставив ранцы и все тяжести на месте под прикрытием казаков. По соединении пехоты с кавалерией генерала Бакланова в лощине, образуемой у Мелик-Кёя рекою Бердык-су, колонна двинулась по назначению.

Всего в этой колонне, назначенной для действий против чахмахских укреплений под общим начальством генерал-майора Базина, состояло:

Пехоты: два батальона Белостокского пехотного полка и резервный батальон Гренадерского Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича полка, переформированные в четыре трехротные батальона — 4 батальона; горийской пешей дружины — 1 сотня.

Кавалерии: Драгунского Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича полка — 8 эскадронов; Донского казачьего № 35-го полка — 5 сотен; сборно-линейного № 1-го полка — 5 сотен.

Артиллерии: пешей: 1-й дивизион легкой № 2-го батареи 13-й артиллерийской бригады и 2-й дивизион резервной легкой батареи кавказской гренадерской артиллерийской бригады — 8 орудий; конной: донской конно-артиллерийской № 6-го батареи — 7 орудий; конно-ракетной команды — 8 станков.

Итого: 2.580 штыков, 1 сотня пешей милиции, 8 эскадронов, 10 казачьих сотен, 15 орудий и 8 ракетных станков; всего же до 5.500 человек и 3.000 лошадей ³⁹. [270]

Прикрываемая сотнею казаков, пехота (два батальона в ротных колоннах и два в колоннах к атаке) с пешей артиллерией следовала впереди; за нею, при сотне горийской милиции, шли повозки для раненых и вьюки с патронными ящиками; кавалерия с конной артиллерией и конно-ракетной командой замыкала колонну. Одновременно с движением этой колонны от р. Бердык-су, дивизион упомянутого выше драгунского полка, с одним орудием донской конной № 6-го батареи, послан на правый берег Карс-Чая, для наблюдения за неприятелем со стороны карадахских высот.

Все меры были приняты к тому, чтоб неприятель не мог заметить нашего движения: колеса и вальки в артиллерии и повозках обвязаны соломой; лошади, привыкшие ржать, оставлены в лагере; пехоте приказано держать ружья штыком вниз, чтобы лунный свет, отражаясь на них, не мог изменить нам; для избежания нечаянного выстрела, капсюли сняты со стержней, а у кремневых ружей наложены на огнива чехлы; даже в отношении собак, которых всегда так много при пехоте, сделаны распоряжения: изъявляя лаем свое удовольствие при движении, они были в настоящую минуту опасны, и потому оставлены в лагере на привязи ⁴⁰.

Благоприятствуемое лунною ночью, шествие войск совершалось в строгом порядке; полная тишина соблюдалась во всей колонне: ни резкого звука, ни даже голоса, не раздавалось в ночной тишине. Только мерный шаг пехоты да топот лошадей слегка были слышны; но и этот глухой, монотонный гул относился от колонны лишь на несколько шагов.

В два часа пополуночи, по указываемой генералом Баклановым дороге, колонна прибыла к подножию чахмахских высот и, не доходя несколько до Чахмах-Чая, расположилась на привале, в ожидании времени к начатию штурма. Здесь вызваны охотники, с роты по десяти, и из них составлена цепь, правая половина которой поручена прибывшему вечером в наш отряд адъютанту главнокомандующего, капитану Ермолову; с другой половиной решил идти сам генерал Базин; повторено строжайшее приказание не стрелять до занятия неприятельских укреплений. Затем, мы прилегли [271] за скатом, но сырой сентябрьский ночной холод и ожидание мешали вздремнуть.

Чтоб иметь понятие о том, что предстояло нам впереди, необходимо сказать несколько слов об окрестностях Карса и его укреплениях вообще, и более подробно о чахмахских высотах и бывших на них укреплениях.

Крепость Карс расположена на правом берегу Карс-Чая и состоит из цитадели и каменной стены с башнями. Часть крепости и отделенные от неё на восток и юг предместья лежат на равнине, на которой устроены были укрепления так называемого нижнего лагеря, состоявшие из двойной ограды. На северо-восток от крепости, на правом же берегу реки, находятся карадахские высоты, на которых была устроена целая линия укреплений. Весь прилегающий к крепости левый берег реки состоит из высот, которые разделяются лощиной (идущей в северо-западном направлении и превращающейся в глубокий и крутой овраг) на две части; из них южная носит название шорахских, северная чахмахских высот. Из укреплений, расположенных на тех и других высотах, важнейшим был редут Вели-Паша-Табиа, построенный на высоте, командовавшей как всею возвышенностью левого берега Карс-Чая, так и Карадагом и цитаделью.

Чахмахские высоты представляют эллипсовидную плоскость, покрытую большими камнями и ограниченную с трех сторон чрезвычайно круто: на северо и юго-востоке плоскость эта оканчивается почти отвесным обрывом к Карс-Чаю, образующему тут полукруг с юга на северо-запад, а на северо-западе спускается весьма круто к Чахмах-Чаю. С четвертой, юго-западной стороны, чахмахские высоты отделяются от шорахских лощиной, которая спускается к югу до берега Карс-Чая, а к северу постепенно превращается в глубокий и крутой овраг у д. Чахмах. В прямом направлении с севера на юг, чахмахское плато разделяется еще на две части лощиной у д. Калаба-Килиса; по этой-то лощине и проходил единственный удобный для всех трех родов оружие подъем (по нём и шла наша колонна) на плато, которое постепенно возвышается к Карс-Чаю в юго-восточном направлении, образуя здесь как бы два уступа. На вершинах чахмахских высот была расположена в направлении [272] с северо-востока на юго-запад линия укреплений, запиравшая собою доступ в дугу Карс-Чая, отделявшего здесь чахмахские высоты от карадахских.

Укрепления эти, названные английскими линиями, за которыми была расположена часть турецкого лагеря, состояли из трех люнетов, связанных между собою брустверами; находившийся на правом фланге линии люнет примыкал к самому карс-чайскому обрыву; следующие же два, закрытые с горжи, представляли из себя как бы редуты. На правом же фланге устроены были, для обстреливания карс-чайского оврага, два ровика для стрелков. На левом фланге, линия люнетов соединялась, также посредством бруствера, с весьма сильной профили редутом Вели-Паша-Табиа, имевшим прочный деревянный блокгауз. О значении этого редута для всех карских укреплений мы уже говорили. Высота, на которой расположена была Вели-Паша-Табиа, отделялась от вершин, на которых построены люнеты, лощиной; по краю её, ближайшему к люнетам, тянулся перпендикулярно к ним траверс, постепенно от укреплений понижавшийся ⁴¹.

Все три люнета и редут, усиленные волчьими ямами, еще не везде оконченными, были вооружены артиллериею по преимуществу большого калибра, в особенности же [273] Вели-Паша-Табиа. Защитниками английских линий были три анатолийских батальона и лазы; впоследствии, во время боя, в редуте виднелись и солдаты арабистанского полка, весьма заметные по белому своему костюму.

Пехоте генерала Базина предстояло овладеть линиею описанных люнетов, в случае же возможности и самой Вели-Паша-Табией. Действия кавалерии обусловливались ходом дел в пехоте. Действия колонны генерала Базина вообще должны были начаться несколько позже атаки Шораха и сигналом для их начала назначены выстрелы вправо от нас — в главных силах.

Забрезжилась заря 17-го сентября. Было слышно, как в неприятельском лагере били утреннюю зорю; слышался и призыв правоверных к молитве. Затем на полчаса всё стихло. В четыре с половиною часа утра послышались выстрелы и заблестели огоньки направо от нас: главные силы начали свое дело. Тогда и наш отряд, ставший тотчас в ружье, перекрестясь, тронулся с места.

Несмотря на некоторые затруднения, представлявшиеся сначала переходом в брод Чахмах-Чая, а потом весьма крутым и каменистым подъемом, для преодоления которого артиллериею потребовалась помощь пехоты, отряд быстро поднялся на чахмахские высоты. Пройдя с полверсты, стали видны укрепления, которые нам предстояло штурмовать. Несмотря на густой туман, можно было разглядеть орудия и заметить спешившие к укреплениям войска. Вскоре обозначилось, что турки заняли свои места: укрепления как бы удвоились в своей высоте. Можно было предполагать, что неприятель здесь, хотя и был потревожен в своем сне после утренней молитвы выстрелами соседних укреплений, не ожидал, однакож, наступления с этой стороны: нами не было замечено впереди укреплений, ни постов, ни цепи неприятельских.

Мы двигаемся вперед по указываемой генералом Баклановым дороге. Отрядный хирург хлопочет о назначении места для перевязочного, пункта. Нужно знать, в каком расстоянии находимся мы от укреплений. Вопрос этот предлагается генералу Бакланову, который отвечает: «они подпустят нас близко и не будут стрелять до картечного выстрела; теперь мы от батарей на пушечный выстрел». Тотчас же указано место для перевязочного пункта в находившейся [274] налево лощине, куда приказано направиться и полусотне горийской милиции.

Мы подвигаемся молча; охотники рвутся вперед, так что нужно их сдерживать, чтоб не слишком опередили колонны; кавалерия принимает влево. Неприятель тоже молчит; заметно только увеличение числа людей за брустверами. Наконец, над нашими головами прожужжало одно ядро справа, пущенное с Шораха. Генерал Базин приказывает бить «бой к атаке», обнажает шашку, крикнул: «с нами Бог, ура, молодцы», и вся цепь охотников, с генералом Базиным на левом и капитаном Ермоловым на правом флангах, бросается вперед с криком «ура!», направляясь на левый угол крайнего к карс-чайскому обрыву укрепления. Пехотные колонны не отстают от охотников. Другая половина горийской сотни направляется, по краю карс-чайского обрыва, на правую сторону атакованного люнета.

Укрепления еще несколько секунд молчат. В бегущей несколько в гору пехоте крики начинают прерываться. Наконец, в расстоянии ближнего картечного выстрела, мелькнули огоньки, посыпалась картечь. Туман, дотоле покрывавший укрепления, потрясенный орудийным громом, быстро поднялся и они сделались явственно видны. Пехота приостановилась на несколько мгновений; в колоннах некоторые солдаты приклонились к земле; раздалось с нашей стороны два-три ружейных выстрела. Генерал Базин вновь крикнул «ура!». Другой и третий картечные выстрелы и град ружейных пуль со стороны неприятеля. Вся пехота ринулась за охотниками, пробравшимися уже между волчьих ям и лезшими на бруствер. Началась свалка. Пошел в дело штык. Отбивавшихся банниками неприятельских артиллеристов колотили по головам прикладами. Турки бросили укрепление и кинулись частью в соседний люнет, а в большинстве в карс-чайский овраг, куда были сопровождаемы ружейными выстрелами; иные забивались в палатки.

В занятии первого укрепления участвовала почти вся пехота: почти одновременно с линией ротных колонн, очутились на валу и колонны к атаке второй линии, несколько правее взятого укрепления. Вне укреплений осталась только одна артиллерия. Немедленно для неё отбита рогатка, запиравшая один из входов, ближайших к взятому люнету. Шедший [275] впереди взвод легкой № 2 батареи 13-й артиллерийской бригады быстро вошел в укрепления и снялся с передков; к нему пристраивались другие орудия. Тотчас открыт огонь по второму люнету. Обстрелянный картечью, он мгновенно занят пехотой.

Турки бросились к третьему люнету, намереваясь тут устроиться: заметно было, что солдаты их становятся к своим значкам. Но пешая артиллерия, с посаженной на орудия прислугой, подскакивает к ним; в то же время генерал Бакланов, зорко следивший за действиями пехоты, направляет к третьему же люнету конную артиллерию. Открытый с двух сторон артиллерийский огонь не дал возможности туркам держаться и здесь. Атакованные пехотой, они бежали к крепости и к Вели-Паша-Табии.

Вся линия люнетов, на расстоянии сажен 300, от правого люнета до траверса, за которым шла лощина, отделявшая нас от Вели-Паша-Табии, была в наших руках с своими 12 орудиями; в наших же руках находился и весь неприятельский лагерь, два знамени и 12 значков.

В Вели-Паша-Табии приготовлялись к серьезному отпору: видно было, как с разных сторон пробирались в нее турецкие солдаты. В ожидании результата действий главных сил со стороны шорахских высот, пешая артиллерия расположилась за траверсом; сзади артиллерии, успевшая уже собраться в колонны, прилегла пехота, занимая вместе с тем два левые люнета. Крайний правый люнет генерал Базин приказал занять спешенным казакам; но генерал Бакланов предупредил приказание, выслав уже для этой цели сотню донцов, к которым впоследствии придана еще рота гренадеров. Капитан Ермолов послан к главнокомандующему с словесным донесением об одержанном успехе и с просьбой прислать подкрепление для дальнейших действий.

Огонь артиллерии, как пешей, так и конной, обращен против Вели-Паша-Табии. Хотя легкой артиллерии нашей и трудно было бороться с орудиями большого калибра, находившимися в этом редуте, но, несмотря на то, действие нашей артиллерии, в особенности же дивизиона легкой № 2 батареи 13-й артиллерийской бригады, находившегося под прямыми выстрелами с Вели-Паша-Табии, превосходили всякую [276] похвалу за свое хладнокровие и искусство ⁴². В особенности же обращало на себя внимание первое орудие этого дивизиона. Ему неудобно было действовать из-за траверса; пришлось поставить вправо на совершенно открытом месте. И несмотря на то, что в короткое время при этом орудии осталось, вместо семи, только три нумера прислуги, оно действовало до такой степени удачно, что сбило наконец одно из орудий редута, более других наносившее ему вред.

Артиллерия наша действовала, говорим, отлично. Тем не менее мы несли большие потери и вообще находились далеко не в таком выгодном положении, как турки в редуте: мы действовали против него ядрами и гранатами, а он, стреляя из амбразур и отвечая нам отчасти тем же, вместе с тем осыпал нас картечью. В особенности сильно терпела артиллерийская прислуга, так что вскоре пришлось заменить часть выбывших из строя артиллеристов пехотными солдатами из числа обучавшихся прежде действию из орудий. Кроме того, вскоре после расположения нашего за траверсом, был открыт огонь по отряду и с правого берега Карс-Чая, так что мы очутились под тройным перекрестным огнем: Вели-Паша-Табия осыпала нас с фронта по преимуществу картечью; карадагские батареи начали действовать в наш тыл, а подвезенные к правому берегу, взятые с дальних карадагских же укреплений орудия направляли свои выстрелы в левый наш фланг. Хотя действия артиллерии с Карадага сначала не наносили нам большого вреда, но цельность её выстрелов постепенно увеличивалась. Имея всю свою артиллерию занятою редутом, мы не могли отвечать Карадагу. Правда, в наших руках было 12 неприятельских орудий, которыми удобно было бы действовать в ту сторону, но ими нельзя было воспользоваться: орудийная принадлежность была унесена турками при оставлении ими укреплений. Только в крайнем правом люнете занимавшие его казаки случайно отыскали банник и пальник и успели сделать один или два выстрела по Карадагу.

Около девяти с половиною часов утра, стоявшие за траверсом войска заметили, что турки намереваются из лощины, [277] отделявшей нас от Вели Паша-Табии, идти на выручку занятых нами укреплений. Вскоре затем получено от генерала Бакланова известие о неуспешном ходе дел в главных силах. Генерал этот, имевший средства знать что делается на шорахских высотах, передал о том в таких выражениях: «на шорахских высотах еще ничего не сделано: дерутся; пехоте нужно или укрепиться, где стоит, или отступить». Вскоре затем капитан Ермолов вернулся от главнокомандующего с благодарностью за успешные действия нашего отряда, с извещением, что подкрепление нам прислано быть не может, и с приказанием держаться возможно долее во взятых укреплениях. Ермолов повторил известие о неудаче действий против шорахских укреплений.

При таких условиях и в виду потерь, понесенных нашим отрядом и особенно сильных в пешей артиллерии, генерал Базин нашел своевременным через полчаса начать отступление. Артиллерия была выведена из укреплений и расположена частью против Вели-Паша-Табии, частью же за рвами соединявших люнеты брустверов. Пехота оставлена в двух левых, с горжи закрытых, люнетах и поставлена во рвах соединительных брустверов. Такое расположение пехоты давало ей возможность стать, в случае надобности, в прежнее положение и вообще выполнить требование главнокомандующего — держаться в укреплениях возможно долее.

Выведенная из укреплений, артиллерия, находясь на совершенно открытом месте, понесла еще большие потери. По замене убитых орудийных лошадей ящичными, в некоторых ящиках осталось по одной лошади, тогда как в иных орудиях было всего по две. Такое обстоятельство заставило генерала Базина приказать пешей артиллерии, прикрываясь придвинутой к укреплениям кавалерией, выйти из-под неприятельских выстрелов. Она отступила, везя на лафетах тех раненых, которых не успели еще прибрать.

Между тем турки, устроившиеся в карс-чайском овраге и в лощине, отделявшей Вели-Паша-Табию от люнетов, направились против занимавшей укрепления пехоты, по преимуществу же на крайний левый люнет, ближайший к редуту. Три раза бросались они на последний, но всякий раз [278] были отбиваемы штыками и ружейным огнем. При приближении турок к укреплениям, наши солдаты, возбуждаемые присутствием и словами генерала Базина, вскакивали на бруствер и, как бы красуясь в дыму, наносили сверху удары лезшему на свои укрепления неприятелю.

Одновременно с атаками турок, артиллерия редута обратила свой огонь против нашей пехоты. И здесь нельзя не отдать справедливости ловкому действию неприятельских орудий: после нескольких выстрелов с редута, которые были, так сказать, пробными при перемене направления, почти каждый снаряд начал анфилировать занятую пехотой линию рвов.

В двенадцатом часу получено известие об отступлении колонн, направленных на шорахские высоты. Держаться долее здесь было совершенно бесполезно. Генерал Базин приказал пехоте отступать под прикрытием кавалерии.

Отступая из люнетов и рвов, пехота не могла, конечно, тотчас же идти в том порядке, как наступала: при занятии люнетов и рвов роты перемешались между собою. Выстраиваясь в порядок, она первое время представляла из себя почти сплошную массу, из которой производилась стрельба; иной молодой солдат, отступая, стрелял через плечо вверх.

В то время, когда наша пехота занимала укрепления, атака неприятеля производилась, как мы говорили, по преимуществу против ближайшего к редуту люнета; с других сторон турки не показывались. Теперь же, когда вся линия укреплений была нами оставлена, она вся немедленно покрылась неприятельскими солдатами, как будто бы они выросли из земли: теперь явились на свои места и те турки, которые, при взятии нами укреплений, бросились в карс-чайский овраг и там, как надо полагать, отсиживались до поры до времени.

При начале отступления, турки провожали нас из оставленных нами укреплений только ружейным огнем. Не выведенная нами неприятельская артиллерия действовать не могла: хотя пехота и не имела возможности заклепать орудия по всем существующим для того правилам, по неимению на то средств, но все-таки, благодаря случайно найденному гвоздю или песку, запалы орудий были засорены достаточно, чтобы мешать заряжанию [279] и стрельбе из них. Затем турки вздумали было атаковать отступающую пехоту: толпы их высыпали из укреплений, но дорого за то поплатились. За левым флангом пехоты находился сборный линейный полк, под командою флигель-адъютанта полковника Витгенштейна. Дивизион этого полка, посланный генералом Базиным в атаку, под начальством полковника Витгенштейна, понесся на турок и ударил в правый их фланг. Опрокинутая турецкая пехота бежала, преследуемая до самых укреплений казаками. Под конец, турки еще пытались выйти из укреплений, но удачное действие выставленных против них конгревовых ракет заставило их прекратить попытки к наступлению.

Прикрываемая кавалериею и конною артиллериею, пехота отходила назад спокойно; изредка только летели в нее артиллерийские снаряды из Вели-Паша-Табии и с Карадага, который посылал их из крайнего своего северного укрепления. Пехота отошла от укреплений уже версты на полторы. В это время генерал Бакланов заметил, что какая-то часть войск пробирается с шорахских укреплений в нашу сторону. То был 1-й батальон Рязанского полка, под начальством полковника фон-Кауфмана, усиленный охотниками из разных частей. Посланный на подкрепление колонны генерала Майделя и отрезанный от прочих войск турками, он мог, под перекрестным огнем неприятельских укреплений и несколько раз отбив атаки преследовавших его турок, пробраться только в нашу сторону. Прежде, чем посланный от полковника фон-Кауфмана казак мог доскакать до нашего отряда и дать знать, в чём дело, пехота у нас была уже приостановлена, и конная артиллерия, под прикрытием дивизиона спешенных драгунов ⁴³, выдвинута против ближайшей шорахской батареи. Обратив на себя её огонь, конная батарея способствовала дальнейшему отступлению рязанцев, которые, наконец, и успели спуститься в овраг, отделявший шорахские высоты от чахмахских.

Действие конной батареи было последним действием колонны генерала Базина на чахмахских высотах. Войска с своими ранеными возвратились в лагерь. Генерал Базин [280] послал вперед своего адъютанта с приказанием отделить для раненых 30 палаток, приготовить им сено и солому для подстилки.

По возвращении в лагерь, началось сведение счетов потерь и трофеев. Из 5.500 человек, составлявших колонну генерала Базина, выбыло из строя 472 человека: убитых 92 (в том числе 1 обер-офицер), раненых 260 (в том числе 5 штаб и обер-офицеров), контуженных 94 (в том числе 10 штаб и обер-офицеров) и 26 без вести пропавших. Почти 7/8 из этой убыли пришлось на долю пехоты и пешей артиллерии, как главных действователей при штурме. Кроме того, выбыло 83 лошади. Из 12 орудий, взятых в укреплениях, можно было вывезти на казачьих лошадях только 4 более легких, да и из них одно оказалось неудобным к перевозке и брошено в карс-чайский овраг; взято два знамени, 12 значков и 7 пленных В числе трофеев мог быть и весь турецкий лагерь, находившийся за атакованными колонной генерала Базина укреплениями: в продолжение почти шести часов он находился в наших руках. Но, по неимению средств к вывозу этого имущества за отрядом ⁴⁴, он оставлен почти в том же виде, как и взят. Войска наши едва ли чем и попользовались из турецкого имущества, хотя в лагере была одна палатка-лавка с коврами и другими принадлежностями лагерной жизни турка. Разве казаки, бывшие в укреплениях, да милиционеры поживились чем-нибудь более ценным; из пехотных же солдат немногие успели захватить кой-какой дряни, в роде шальвар да фесок.

Потери нашего отряда, значительные сами по себе, были, если считать убыль только в пехоте и пешей артиллерии, не менее потерь, понесенных войсками, атаковавшими шорахские укрепления. Но трофеи, добытые при штурме, принадлежали почти исключительно колонне генерала Базина.

Первые дни после штурма, в лагере нашем шла деятельная работа докторов: перевязки и ампутации. Все это производило на зрителя чрезвычайно тяжелое впечатление. Но если от великого до смешного только шаг, то едва ли более от раздирающих душу картин до вызывающих улыбку. [281]

В числе тяжелораненых в нашем отряде, был артиллерийский кузнец. Перед самым началом штурма, он успел порядочно выпить. Когда орудия введены были в укрепления, неприятельский огонь и спирт произвели на кузнеца одуряющее действие: забыв свою обязанность быть возле походной кузницы, он схватил ружье с убитого и бросился вперед, крича во всё горло, что надо идти дальше. Досталось ему от подлежащего начальства за такую неуместную храбрость, а в заключение картечь перебила ему обе ноги. В то время, как кузнец храбрился, ученик его, из цыган, делал наблюдения в неприятельских палатках над образом жизни турок. Когда же храбрец находился уже в лагере и доктора спорили, не следует ли ему отрезать обе ноги, к нему является с словами утешения его ученик, одетый в турецкий костюм и с фесом на голове.... В картине лагеря после штурма, раз появилась еще особая черта. Верховая лошадь одного из артиллеристов, оставленная на чахмахских высотах и считаемая убитою, показалась в нашем лагере. Несмотря на 11-верстное расстояние, отделявшее его от чахмахских высот, она на трех ногах доплелась до места расположения отряда и как будто просила участия к её страданиям: колено задней ноги было у ней раздроблено, из раны вместе с кровью показывался мозг. Помощи оказать было нельзя: пришлось пустить ей пулю в голову.

Утром, 21-го сентября, в лагерь собрались арбы, взятые у жителей окрестных деревень, для перевозки наших раненых в лагерь главных сил и далее в александрапольский госпиталь. Раненым оказывалось со стороны офицеров постоянное внимание и желание чем кто мог содействовать их успокоению. Отправленные теперь 183 раненых были снабжены чаем, сахаром и собранными для них по подписке деньгами. В то же время, вправо от нашего лагеря, под горою, появилось немало возвышений с водруженными в них наскоро сколоченными деревянными крестами....

По отправлении из отряда раненых, по сдаче в главной квартире трофеев и по пополнении выпущенных во время штурма зарядов и патронов, отряд генерала Базина получил приказание вернуться на омер-агинскую позицию. 23-го [282] сентября, в 5 1/2 часов утра, он снялся с позиции под Мелик-Кёем и направился по летней карской дороге мимо Буга-Тапы. Затруднений по этому пути отряд не встречал, если не считать затруднением, что перед выступлением нужно было принять особые меры к перевозке лишних боевых патронов: при составлении требований на пополнение выпущенных патронов, их показано было 55.868; но потом оказалось, что второпях показали растрату значительно более против действительности. В тот же день, сделав 41 версту перехода, отряд уже был у Омер-Ага.

Здесь опять пошла жизнь по-старому: в течение целого месяца никаких движений, ни даже особенно важных известий от лазучиков. Раз только ночью сделалась в отряде тревога, причиненная пожаром. За лагерем пехоты располагалась в шалашах сотня пешей горийской милиции. По ночам было уже весьма холодно и легко одетым милиционерам вспоминался их обычай иметь в своих саклях мангалы — жаровни с горячими углями: за неимением жаровень, они повырывали в средине своих травяных шалашей ямы и раскладывали в них огонек. Сильный ли ветер вырвал искру из одной таких ям или неосторожность была тому причиной, но в одно мгновение шалаши запылали. Пехота живо бросилась разбрасывать шалаши, из которых раздавались даже выстрелы: некоторые милиционеры не успели вынести своих ружей и огонь распоряжался их разряжанием. К счастью, ветер дул не на пехотные палатки и потому пожар немедленно потушен без особых происшествий.

При бездействии отряда, при скудости новостей, естественно было заниматься припоминанием всех подробностей бывшего штурма, догадываться о причинах его, отыскивать поводы, заставившие главнокомандующего предпринять атаку турецких укреплений, которые и без того, по самому ходу блокады, должны были, казалось, вскоре перейти в руки русских войск. Толки на эту тему были самые разнообразные и много походили на те, которые случалось слышать и впоследствии. Мы не станем, однако же, припоминать здесь всего слышанного, хотя многое было весьма характеристично, если не для объяснения причин штурма, то, по крайней мере, в отношении обрисовки самих рассуждающих. [283]

В особенности теперь эти толки и рассуждения не имеют уже значения, когда генерал-адъютант Муравьев, в своих записках, сам объяснил причины штурма. Мы считаем за лучшее воспоминания наши о карском штурме заключить словами главнокомандующего. Генерал-адъютант Муравьев предполагал приступить к штурму не прежде, как в позднюю осень, если бы к той поре Карс не сдался от голода. Но «в первой половине сентября месяца последовали, одно за другим, тревожные известия, побудившие его изменить первоначальный план кампании. Сперва высадившаяся армия Омера-паши угрожала Ахалцыху и Кутаису и навела страх на самый Тифлис. С другой стороны, корпус Вели-паши усиливался в Эрзеруме новыми наборами. Войско это могло явиться на вершинах Саганлуга и угрожать нашему тылу; по крайней мере, воспрепятствовать заготовлению сена, производившемуся в запас на зиму, и оставить нас вовсе без топлива. Вели-паша мог проникнуть также в Ольту и оттуда покуситься на освежение карского гарнизона — обстоятельства, которые крайне развлекли бы силы наши и дали бы повод анатолийской армии пытаться на вылазку или к уходу из крепости. Против сих случайностей принимались еще меры; но когда внезапно послышалась, сперва загадочная, пальба, густым дымом увенчавшая карскую цитадель, когда в тот же вечер узнали через перебежчиков, что в Карсе торжествуют падение Севастополя, и когда, спустя два дня после того, осведомились из газет о сем горестном событии, тогда поколебались первоначальные решения, тогда казалось, что не следовало более держаться плана, начертанного при иных обстоятельствах. Военные действия за Кавказом должны были связываться с событиями, происходившими в Крыму, и если походом к Эрзруму вызвана уже была из Крыма на берег кавказских владений наших армия Омер-паши, то в настоящее время надобно было оказать вящую помощь братьям нашим, подвизавшимся на крымском полуострове, порадовать их, Россию и государя безотлагательным покорением Карса, после чего с частью войск занять Эрзерум, а с другою, обратившись в Мингрелию, втопить Омер-пашу с его армиею в море».

«Если бы пал под приступом Карс и свершилось бы затем всё предположенное по изменившемуся плану кампании, [284] то не только бы не осудили предприятия сего, но отнесли бы его к разряду смелых и лучших военных соображений. Вся война могла принять иной оборот, коего последствия еще более оправдывали бы предприятие. Но под непроницаемой завесой закрыта будущность от смертных, и потому, не взирая на то, что условия в пользу успеха перевешивали случайности, которые могли повредить предприятию, не могло быть полного ручательства в удаче. Не менее того, в тогдашней войне и при подобных обстоятельствах, главному начальнику не следовало уклоняться от гнета ответственности, ему предстоявшей. Чужды опасения сии там, где действиями руководит не домогательство славы, а священная любовь к родине. Видимое изнеможение неприятеля, бодрое состояние войск наших, дух оживлявший их, негодование, порожденное падением Севастополя, желание отмстить врагу и всеобщий порыв к бою, служили в то время лучшим ручательством за успех, и приступ Карса был решен в мыслях генерала Муравьева» ⁴⁵.

Ночью 13-го октября генерал Базин получил от главнокомандующего секретное предписание такого содержания:

«В эту ночь, т.е. с 12 на 13-е октября, перехвачена казаками почта, пробиравшаяся из Эрзерума в Карс. Из писем этой почты я узнал, что Вели-паша должен был 8-го или 9-го октября, двинуться вперед, но до сих пор сведений об этом движении еще не получено мною. Движение это может быть или через Саганлуг или через Ольту. Потому предписываю: тотчас послать лазутчиков ваших в Ольту для собрания там надлежащих сведений. — Разъезды же ваши должны доходить до Дадашина и Мазарата» ⁴⁶.

«Если будете иметь известие о движении неприятеля из Эрзерума, то вам следует быть готовым выступить немедленно по получении приказания в Мелик-Кёй, для занятия позиции генерала Бакланова, которого часть отряда, вероятно, тронется, если неприятель спустится через Саганлуг или пройдет через Ольту».

«В письмах этих говорится также о том, что [285] Омер-паша будет действовать для освобождения Карса непосредственно (indirectement), о чём считаю нужным известить вас, для вашего сведения».

Заключавшиеся в этом предписании сведения могли возбудить надежды на новое столкновение нашего отряда с неприятелем. Но получаемые в Омер-Ага почти ежедневно известия от лазутчиков нисколько не подтверждали адресованных в Карс новостей, быть может, посланных туда с единственной целью поддержания духа в анатолийской армии. Тем не менее начальник отряда немедленно послал надежных лазутчиков в Ольту и Батум. Вернувшись оттуда, они подтвердили неосновательность известий, в почте заключавшихся. Генерал Базин послал этих лазутчиков в главную квартиру.

Началось новое затишье. Изредка разъезды ловили одиночных турецких солдат, которые ухитрялись пробираться из Карса. Сведения о неприятеле прежние: в Ольте войск нет и ни откуда их не ждут, и пр. в таком же роде. Вся деятельность в отряде сосредоточилась почти исключительно на распоряжениях по заготовлению в Ардагане, из следовавшей с жителей багры, продовольствия для войск на зиму.

31-го октября главнокомандующий потребовал к себе начальника отряда, поясняя в собственноручном письме:

«Давно мы не видались, дела много наросло и на словах можно скорей понять его, чем перепиской; надобно переговорить и о представлениях ваших, за которые вчера только мог приняться, и о провиянте в Ардагане, и о фураже, и о лесе. Прошу вас приехать сюда, передав на время отсутствия вашего войска в командование полковника Унгерн-Штернберга. Прикажите юнкеров представить к производству; желаю видеть, сколько они грамотны и как занимаются службой» ⁴⁷.

«Государь удостоил меня милостивым письмом. Спасибо вам, сослуживцам, за мою радость. Помоги нам Господи порадовать царя».

Вернувшийся 6-го ноября из главной квартиры генерал [286] Базин привез приказ о наградах за карский штурм и распоряжение об упразднении омер-агинского отряда.

Отряд наш один из всех, участвовавших в бою 17-го сентября, имел положительный успех. Естественно было ожидать особенных наград. Но главнокомандующий решил иначе: не скупой на чины, он назначил ордена почти без исключения в постепенности. Конечно, генерал Базин ходатайствовал о более высших наградах для отличавшихся, но получил от генерал-адъютанта Муравьева ответ в таком роде: «Орденам нужно придать надлежащее значение; чем труднее будут они получаемы, тем более поднимется их ценность. Ордена заслуживаются военными преимущественно на Кавказе: здесь-то я и хочу придать им важность. Всякий скажет после: этот крест я получил при Муравьеве».

Приказание главнокомандующего относительно нашего отряда состояло в том, чтоб два белостокские батальона с пешей артиллерией и сотней горийской пешей дружины направить на усиление войск в Ахалцых; резервный батальон гренадерского полка присоединить к стоявшему в Мелик-Кёе отряду, бывшую при омер-агинском отряде кавалерию поставить в Ардагане; в Омер-Ага оставить только казачий пост величиною в 1/2 сотни. Генерал Базин принимал начальство над мелик-кёйским отрядом ⁴⁸, к которому резервный батальон и присоединился 7-го ноября.

Стоявшая у Мелик-Кёя кавалерия, как и вообще все войска главных сил, устроились окончательно для зимовки под Карсом: бараки были у всех. Но, конечно, прибывшим к Мелик-Кёю никто не заготовлял таких помещений и им пришлось жить в палатках. Ноябрьские холода давали себя знать и в окрестностях Омер-Ага; но здесь они были еще чувствительнее: отряд стоял совершенно на юру, открытый всяким ветрам. Укрывавшиеся в палатках по ночам не знали, как и согреться. Если нам приходилось жутко от холода, нам, привыкшим к холодам, сытым и тепло одетым, то что же должны были чувствовать турецкие войска, и оборванные, и умиравшие с голоду, и между которыми много было уроженцев самых теплых стран. Побеги из Карса увеличивались; беспрестанно в отряд приводили дезертиров. [287] Некоторые из них, небольшими толпами, думали пробраться восвояси, даже прокладывая себе дорогу оружием.

13-го ноября была получена в лагере под Мелик-Кёем весть, что турки намерены сдаться. Сообщая об этом начальнику отряда, генерал-адъютант Муравьев предписывал однако принять все меры предосторожности на случай, если б турки вздумали во время переговоров вырываться из Карса. Радость была всеобщая. Генерал Базин назавтра отправил заведывающего своим штабом принести поздравление главнокомандующему. В главных силах являлось еще, впрочем, сомнение в сдаче Карса: получаемые оттуда сведения говорили о волнении в войске, произведенном известием о предстоявшей капитуляции.

Торжества сдачи, 16-го ноября, нашему отряду, конечно, не удалось видеть; ему приказано было только в назначенное для сдачи время быть поближе к Карсу и наблюдать за тем, чтобы некоторые части турецкой армии не ускользнули из него по карс-чайской долине. Перед сдачей, в ожидании её, главнокомандующий принимал самые деятельные меры к обеспечению местными средствами продовольствия войск, которые останутся на зиму в Азиатской Турции. Таким образом он требовал заготовления значительных запасов в Ардагане, и выразил очень резко свое неудовольствие, когда его расчеты не оправдались на деле. Следует здесь сказать, что отрядом омер-агинским главнокомандующий постоянно был доволен, как до, так и после штурма. Генерал Базин не раз получал от него предписания, в которых говорилось: «Постоянно оставаясь доволен всеми вашими распоряжениями, я утверждаю ваши представления». Даже отрядному штабу главнокомандующий выражал свою благодарность за собираемые им сведения о неприятеле и стране. При таких условиях, трудно было ожидать мгновенного изменения отношений главнокомандующего к начальнику отряда. И между тем, в самый день сдачи Карса, в ту пору, как войска находились в строю в ожидании окончательного выхода турок из крепости, получено предписание генерал-адъютанта Муравьева, начинавшееся словами: «Не ожидал я от вашего превосходительства, чтоб вы....» и пр. Далее пояснялось, что главнокомандующему известно еще по 1828 году, что Ардаган может более доставить продовольственных [288] средств, чем сколько их там теперь собрано. Но если замечателен такой переход в письменных отношениях главнокомандующего к начальнику отряда, то едва ли не более замечательно и характеристично то, что он же остался совершенно доволен, когда генерал Базин доказал ему категорически, что условия, в которых находился Ардаган в 1828 году, совсем не те, как теперь, и что в настоящее время, при тянувшейся три года войне, нельзя было взять с жителей большего, не разрушая наших хороших к ним отношений.

_____________________________

Карс сдался. Всем виновникам этого события — блокировавшим анатолийскую армию войскам — нечего было более делать теперь в Малой Азии: покрытые снегом горы не давали возможности думать о наступательном движении к Эрзеруму. Кроме гарнизонов, которые нужно было, оставить на зиму в более важных пунктах, остальные войска должны были вернуться на зимние квартиры в Закавказье. Лично нам также приказано было вернуться из Мелик-Кёя в Ахалцых.

Неблагоприятные условия последней стоянки располагали к желанию возможно скорее воспользоваться полученным разрешением и добраться до Ахалцыха, где можно было и отдохнуть от трудов предшествовавшей кампании, и обогреться надлежащим образом. Выслав вперед на перемену верховых лошадей, мы отправились, 22-го ноября, с двумя казаками, по восточную сторону Чалдыр-Гёля, направляясь напрямик по тропинкам в долину Кара-Чая. Переменив в одной из здешних деревень своих лошадей и следуя далее через Чалдырский хребет по горным дорожкам, уже заваленным снегом, где не раз приходилось падать вместе с лошадью, мы добрались до Карзаха. Отсюда можно было направиться или по торной дороге через Ахалкалаки или по трудным тропинкам через Хертвис; последний путь был значительно короче. Но один из сопровождавших нас казаков, бывавший в предшествовавшие годы на постах пограничной с Турциею кордонной линии, взялся провести по дороге еще более короткой. Конечно, такое предложение было принято с радостью. Однако дорога, по которой мы поехали, была в иных местах едва-едва проходима. Переправа через Куру была в [289] особенности замечательна. Эта река течет здесь в чрезвычайно крутом и глубоком ущелье, так что хотя между верхними краями её берегов едва ли будет более двух верст, но нам нужно было более двух часов, чтоб перебраться с одного её берега на другой. Само собою разумеется, что спускаться по дороге, идущей карнизом над обрывом, можно было только пешком, да и тут кружилась голова, едва взглянешь в лежащую вправо пропасть; преодолеть же противоположный подъем, в некоторых местах почти отвесный, нельзя было иначе, как только на лошади, привыкшей к подобным странствиям. Понятно утомление при такой дороге. Между тем, казак указывает на виднеющийся вправо, верстах в пяти, подземный город: это был знаменитый Вардзие, о котором нам удавалось и много слышать и читать прежде ⁴⁹. Но не до рассмотрения чудес природы или людского искусства и терпения человеку усталому, голодному и холодному, когда погода заставляет спешить к какому-нибудь теплому уголку. Уже более 20 часов были мы в дороге; наступила вторая ночь нашего путешествия; утомление доходит до того, что в темноте воображение, разыгравшееся на тему, что вблизи находятся [290] разные развалины, видит какие-то освещенные замки, и только ответ казака, что нигде огоньков нет, заставляет опомниться.... В это время начинается сильнейший дождь и мы плетемся пешком за вытребованным в одной из попутных деревень на пути проводником по узкой и скользкой тропинке, по которой и привычной лошади нельзя довериться, без опасения полететь в кручу....

Наконец, в глухую полночь, мы добрались до Ахалцыха, сделав более 125 верст в 30 часов почти не слезая с коня. Богатырский десятичасовый сон в теплой квартире товарищей вознаградил за дорогу и, лично для нас, был последним актом карской кампании.

К. Л. Н.

Комментарии

28. Генерал-адъютант Муравьев в своих записках, помещенных в первой книжке «Русского Вестника» 1852 г., говоря о крайнем недостатке начальников, происшедшем вследствие потерь на карском штурме, выражается, между прочим, так: «Ковалевский был незаменим в действующем корпусе».

29. Составлявшие в это время ахалцыхский отряд войска были следующие:

Пехота: Белостокский пехотный полк — 4 батальона; резервный батальон лейб-караб. Эриванского полка — 1 батал.; кавказск. резервн. линейн. батал. — 1 батал.; грузинск. резервн. линейн. батал. — 1 батал.; грузинск. линейный № 2-го батал. — 1 батал.

Кавалерия: Донского казач. № 2-го полка — 3 сотни; Донского казач. № 21-го полка — 6 сотен.

Артиллерии: кавказск. гренад. арт. бриг. горн. № 1-го батареи турецк. орудий — 2 орудия; 13-й артил. бригады легкая № 2-го батарея — 8 орудий; 1-й дивиз. резервн. батареи кавказск. гренад. артил. бригады — 4 орудия; 13-й гарниз. артил. бригады 1/2 роты № 8-й — 2 орудия; турецких горных единорогов — 2 орудия. Кроме того, была, еще в Ахалцыхе и в Ахалкалаках местная конная милиция, не более сотни в каждом из этих пунктов.

30. О месте нахождения этого пункта сказано выше. Между Айгер-Гёлем и Кюмбетом по прямому направлению верст 25.

31. Пешая дружина эта, незадолго перед тем сформированная, только что прибыла в ахалцыхский отряд.

32. Описание этой дороги нами сделано выше, при рассказе о возвращении генерала Ковалевского от Заима в Ахалкалаки.

33. Не мешает припомнить, что д. Ольчек находится на дороге из Ахалкалак в Ардаган, в 17 верстах от последнего.

34. Эти обстоятельства и были причиною предпочтения Омер-Аги перед Ольчеком для расположения нашего отряда. Здесь не будет не у места сказать, что все распоряжения генерал-адъютанта Муравьева резко отличались от тех, которые получили войска в 1853-1854 гг. на Дунае. Там всякое распоряжение сопровождалось перечислением всех случайностей, которые могли встретиться отряду, получавшему какое либо назначение; здесь указывалась только цель и средства к её достижению, всё же остальное предоставлялось ближайшему усмотрению начальника, который таким образом не был стесняем в своих распоряжениях.

35. О податях, которые турки платят своему правительству, мы говорили выше. Из всех этих повинностей в пользу русского правительства собиралась одна только багра.

36. Раз случилось, например, что явившийся из Батуми торговец рассказывал, будто турки привезли в этот город складные пушки, которые составлялись из отдельных частей.

37. Приводимое здесь предписание, а равно и другие, помещенные ниже, заимствованы нами из походных записок генерала Базина. Этими записками мы, с его разрешения, пользовались также для проверки наших походных заметок и воспоминаний, за что и приносим ему здесь искреннюю признательность.

38. Отряд генерала Бакланова едва ли не более всех других блокировавших отрядов был опасен туркам, которые вскоре узнали имя его начальника и переделали его по своему в Баклан-паша. Часто отбиваемый у неприятеля скот доставлял хорошие средства для продовольствия мелик-кёйского отряда, и только что пришел отряд из-под Омер-Ага, как получил в презент от генерала Бакланова несколько волов. Даже ослы, достававшиеся в добычу, были полезны его отряду: они возили воду из протекавшей возле отряда речки, что было очень полезно, так как подъем к месту расположения отряда был очень крут и затруднителен. Только с отлично-наметанной конницей была возможность стоять на такой круче и делать с неё постоянно быстрые набеги в неприятельскую сторону.

39. В прекрасной статье г. Черкесова, помещенной в «Сборнике сочинений офицеров Николаевской академии генерального штаба» 1862 г., под заглавием «Блокада Карса в 1855 г.», состав колонны генерала Базина определен в 2 батальона, 16 пеших орудий, 8 эскадронов, 12 сотен и 8 конных орудий. Не зная данных, которые ввели автора в заблуждение относительно действительной силы этой колонны, мы сочли необходимым обратить здесь на такую ошибку внимание в особенности потому, что в числе материалов для статьи г. Черкесова у него были, как видно из самой статьи, «Журнал военных действий в Азиатской Турции в 1855 г.» и «Дело генеральн. штаба отдел. кавказск. корпуса о сдаче Карса».

40. Впрочем, некоторые из них, перегрызи веревки, явились на чахмахских высотах: мы видели во время боя лежащего без головы солдата и возле него убитую собаку.

41. В таком виде находились эти укрепления в день штурма 17-го сентября. Впоследствии, в ожидании новой атаки, они были усилены. Таким образом, между прочим, вместо траверса, тянувшегося перпендикулярно к линии люнетов, и о котором мы только что упомянули, появились Уилиамс-Паша-Табиа, служившая как бы редюитом для английских линий и обеспечивавшая отступление турок отсюда в крепость.

Это позднейшее дополнение к укреплениям ввело в заблуждение г. Черкесова (о статье которого «Блокада Карса в 1855 г.» мы упомянули в предшествующем примечании): в описании действий колонны генерала Базина он говорит, вероятно на основании английских источников, что «турки удержались, однако, в Уилиамс-Паша-Табии, благодаря небольшим подкреплениям, прибывшим с Карадага».

Сделаем по этому поводу два замечания. 1. В английских линиях наша пехота находилась несколько часов: в это время укрепления были сняты и оказались в том виде, как нами описано. 2. Если предположить, что в съемку, произведенную на глаз и под перекрестным огнем, могли вкрасться ошибки, то всё же не до такой степени грубые, как пропуск большего укрепления; притом войскам трудно было бы ошибиться в том, существовало ли тогда такое-то, занятое неприятелем укрепление, которое против них действовало. А этого-то укрепления — Уилиамс-Паша-Табии — пехота генерала Базина не заметила, хотя, судя по плану, приложенному к статье г. Черкесова, стояла возле него.

42. Большее хладнокровие этого дивизиона, в сравнении с стоявшим рядом с ним дивизионом резервным, можно вывести из того, что в первом, хотя он начал действия раньше второго, выпущено почти вдвое менее снарядов.

43. Драгуны эти были спешены, чтоб представлять меньшую цель для неприятельской артиллерии.

44. Отряд не имел даже средств к вывозу своих убитых, которые, к сожалению, остались на месте боя.

45. См. статью: «Из записок генерал-адъютанта Муравьева о войне 1855 года в Малой Азии», помещенную в январской книжке «Русского Вестника» 1863 г.

46. Название двух деревень, лежащих в юго-западной окраине Гёля.

47. Юнкеров было приказано представить к производству в офицеры за отличие при штурме. Замечательно, что генерал-адъютант Муравьев желал убедиться в грамотности будущих офицеров и они были проэкзаменованы в главной квартире.

48. Командовавший мелик-кёйским отрядом, генерал Бакланов, получил в это время другое назначение.

49. Приводим здесь краткое извлечение из сделанного этому городу описания известным путешественником Дюбуа, бывшим в Закавказье в 1838 г. (См. Voyage autour du Caucase, par Frederic Dubois de Montpereux. 1839. Tome II.)

Вардзи или Вардзие по-грузински и по-армянски значит: крепость роз. В одно и то же время город, цитадель, монастырь, Вардзие, возвышаясь на левом берегу Куры от 4.000 до 5.000 фут., гораздо древнее времен царицы Тамары, для которой эта крепость роз была любимейшим местопребыванием.

Вардзие состоит из нескольких ярусов пещер. На верхнем ярусе находятся главные здания и склепы вдоль узкой полосы земли, служившей в то же время улицей. Самая значительная тут постройка, бросающаяся в глаза, большой храм, иссеченный в скале, как говорят, Тамарою. В нём чудотворная икона Богоматери и гробница Тамары. Из ризницы этого храма подземный ход ведет в верхний ярус, где иссечена другая церковь такой же величины, как и первая, и возвышающаяся над нею на 60 фут. За этой церковью начинается подземный, пробитый в скале, ход, посредством которого город сообщался с дном ущелья р. Куры, где находились в прежнее время жомы для приготовления вина.

По сторонам главного храма покои (летние и зимние) царицы Тамары и её двора; виднеется также бесчисленное множество пещер, из которых одни были лавками, магазинами, конюшнями, другие представляют обширные помещения.

Верхний ряд теперь оканчивается скалистой платформой, на которой было достаточно места для устройства церковной колокольни — единственной каменной постройки вне земли. В этом же ряду, на одной из скал возвышалась цитадель, от которой не осталось и следов.

В Вардзие есть еще третья церковь, более древняя, чем остальные, также иссеченная в скале.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок и воспоминаний о походе в Азиатскую Турцию в 1855 году // Военный сборник, № 6. 1868