ИЗ ЗАПИСОК И ВОСПОМИНАНИЙ

О

ПОХОДЕ В АЗИАТСКУЮ ТУРЦИЮ В 1855 ГОДУ.

При открытии военных действий на кавказско-турецкой границе в войну 1853-1856 годов, сосредоточенные там русские войска были весьма малочисленны и раскинуты на громадном протяжении. Потому первоначальные их действия должны были ограничиться защитой края, и только по достижении этой цели могло быть предпринято наступление в Малую Азию. Расположенные по границе отряды решили первую задачу в 1853 и 1854 годах блестящим образом: для убеждения в том стоит только вспомнить Баяндур, Ацхур, Ахалцых, Баш-Кадык-Лар, Нигоиты, р. Чолок, чингильские высоты и Курюк-Дара. Исполнение второй задачи — переход в наступление — выпал на долю 1855 года, когда новый главнокомандующий кавказской армией, генерал-адъютант Муравьев, нашел возможным усилить действующий корпус на турецкой границе действующими частями из числа расположенных прежде на лезгинской линии и в других пунктах Закавказья, куда прибывали уже части резервной дивизии кавказского корпуса.

В промежуток времени между окончанием оборонительных действий и началом наступления в Малую Азию, нам привелось поступить в состав ахалцыхского отряда, о наступательных движениях и действиях которого в 1855 г., мы и намерены рассказать здесь по веденным нами в то время походным запискам и сохранившимся воспоминаниям. Думаем, [222] что наш безыскуственный рассказ может послужить, до известной степени, материалом для карской кампании.

Мы прибыли в Ахалцых — отрядную штаб-квартиру — в ноябре 1854 г., в то время, как отряд готовился праздновать годовщину своей победы вблизи этого города, у д. Суфлис, где 7.000-й русский отряд совершенно разбил и рассеял 18.000-й турецкий корпус. В день победы, 14-го ноября, над могилами павших православных воинов была отслужена панихида, потом совершено благодарственное за победу молебствие и затем в разбитых на самом месте боя палатках устроен, по подписке, общий для отряда офицерский завтрак. Для прибывшего с Дуная (по отступлении русских войск за Прут), где нам не приходилось участвовать в подобных торжествах, нас приятно поражало и боевое вооружение собравшихся на тризну офицеров, в большинстве запасшихся отличными шашками местного изделия 1, и их джигитовка на лошадях, частью отбитых в предшествовавшем году у турок, частью приобретенных по приходе из Крыма 2 в край, где всякий сколько-нибудь зажиточный житель считает своею обязанностью джигитовать и иметь для того порядочного скакуна, преимущественно куртинской [223] породы, представляющей дальнее родство с лошадьми арабскими 3.

Таким образом наше вступление в ряды боевого отряда произошло при благоприятных предзнаменованиях, хотя до весны и нельзя было ожидать серьезных военных действий. Напуганные предшествовавшими неудачами, турки, конечно, и не думали о наступлении; напротив, они должны были заботиться о собственной обороне, для чего и возводили полевые укрепления у кр. Ардагана, ближайшего к Ахалцыху сколько-нибудь важного турецкого пункта. Отряд наш мог иметь столкновения лишь с мелкими шайками из аджарского санджака 4. Санджак этот, прилегая к ахалцыхскому уезду с юга-запада, составляет труднодоступную горную и лесистую местность, жители которой (древние грузины) мало признают над собою власть турецкого правительства и пользуются всяким удобным случаем поразбойничать у ближайших соседей, не разбирая, чьи они подданные и какую веру исповедуют. Но выпавшие вскоре в горах снега обеспечили на некоторое время ахалцыхский уезд, и с этой стороны.

При таких условиях, оставалось предаваться зимой обычным в мирное время занятиям. Конечно, в Ахалцыхе старались устроить развлечения, как для офицеров, так и для местного общества. Старания эти, при особенном содействии начальника отряда и в то же время начальника 13-й пехотной дивизии, генерал-лейтенанта Петра Петровича Ковалевского, понимавшего всю пользу развлечений для офицеров, в большинстве бездействующих в подобное время, имели полный успех: устраивались вечера, устроился клуб, даже театр. Много было хлопот по поводу танцевальных в [224] клубе вечеров. У местных жителей почти не существовало экипажей, им предпочиталась езда верхом — результат гористой местности, на которой расположен Ахалцых; оставалось являться в клуб пешеходным способом. Но для дам, особенно при наступившей грязи, этот способ, конечно, был немыслим. Такие затруднения, однако ж, кое-как устранялись: походные экипажи военных обращались в перевозочные для дам средства, причем часто нужно было привозить прекрасный пол на вечер и отвозить домой по очереди, партиями, нередко на волах: последние приносили большую пользу в сильную грязь. Несмотря на все эти неудобства, быть может даже благодаря им, на вечерах публика веселилась вдоволь.

Театр был весьма удачен. Импровизированными декораторами, актерами и даже актрисами явились офицеры, военные врачи и, отчасти, юнкера; из этой труппы некоторые выказали замечательные способности на новом поприще. Такое развлечение доставляло много удовольствия и офицерам, и едва ли не более жителям, из которых немногим удавалось видеть театр прежде.

Теперь, быть может, найдутся пуристы из военных, которые сочтут подобные развлечения несоответствующими званию военного сословия, особенно в виду предстоявших боевых действий. Не станем спорить так это или нет, но скажем, что, во время карского штурма (17-го сентября 1855 года), игравший перед тем в Ахалцыхе роли первых любовников, военный хирург явился с перевязочного пункта в самые укрепления, занятые нашими войсками, чтоб подавать немедленную помощь раненым на месте боя, к чему он вовсе не был обязан; выполнявший же замечательно хорошо роли молоденьких девушек, штабс-капитан Ф., командир роты, будучи тяжело ранен при штурме шоррахских высот, не дозволил солдатам своей роты тотчас же вынести себя из боя, сказав: «я всё равно умру, а ваше место — впереди»....

Наступила весна. С ней оживилась деятельность отряда. Хотя известия, получаемые из ближайших мест Турции, были, большею частью, весьма невинного свойства, ограничиваясь сообщениями, что в Ардаган прибыла такая-то часть войск, ушла из него другая, что вместо начальника А. тамошних войск назначен В.; но из того, что около Ардагана [225] продолжали возводить полевые укрепления, видно было уже не намерение турок пожаловать к русским в гости, а скорее желание приготовить почетную им встречу у себя. Тем не менее, и в местах, занимаемых нашим отрядом, пошла работа. По положению своему, ахалцыхский отряд, не говоря уже об обязанности его защищать ахалцыхский уезд, мог получить назначения: или идти на Кутаис, в подкрепление гурийскому отряду, или послать часть своих войск к главным силам — к Александраполю. При таких условиях, было необходимо: во-первых, улучшить кратчайший путь к Кутаису через абас-туманское ущелье и крутой хребет Дид-Магала 5, чтоб сделать его удобным хотя для прохода горной артиллерии; во-вторых, на случай уменьшения отряда, усилить и исправить укрепления, устроенные во время предшествовавшей турецкой блокады Ахалцыха; наконец, обеспечить переправы через некоторые речки, разобщавшие части отряда. Эти речки, совершенно проходимые вброд в обыкновенное время почти всюду, при таянии снегов или во время дождей превращаются в бурные потоки. Тогда разрушение в известном пункте какого-нибудь ничтожного мостика — что легко могла сделать любая шайка аджарцев — имело бы неблагоприятные последствия для отдельных частей отряда, тем более, что, при легкости разрушения таких сообщений, устройство их, по местным условиям, чрезвычайно затруднительно.

Работы шли быстро. Но нельзя было иногда не удивляться, что некоторые работы, руководимые специалистами, оказывались неудовлетворительными: то окажется, что промоины дороги засыпаны одной землей, когда под боком были и хворост и щебень; то батарея, устроенная на крутом холме, имеет взъезд, обращенный в ту сторону, откуда только и мыслима возможность неприятельского наступления. Обратно, какой-нибудь артиллерийский офицер, при пособии справочной артиллерийской книжки, заведывает постройкой каменного блокгауза, который выходит, правда, некрасивым, но вполне удовлетворяющим своей цели. Конечно, такое явление объяснимо: в одном случае руководила полузабытая и [226] ненадоумленная практикой теория, в другом — указания теории подкреплялись здравым смыслом и практикой.

Одновременно с работами, части отряда, стоявшие вблизи турецкой границы, должны были зорко следить за аджарцами. Весна развязала им руки и набеги их на жителей ахалцыхского уезда возобновились. Нередко стало случаться, что аджарцы, несмотря на близость войск, угоняли скот, уводили и семейства жителей ближайших к ним ахалцыхских деревень. Жители, надеясь на скорую военную помощь, часто сами давали отпор непрошеным гостям; но тут почти постоянно выражалась у обижаемых особенная страсть: каждый из них не прочь был послужить в рядах милиции и едва ли главнейше не затем, чтоб получить какой-нибудь знак отличия и щеголять им перед товарищами. Те же, которым не удавалось поступить в милицию, пользовались нападением аджарцев, чтобы требовать себе вознаграждения за отбитое нападение на их жилища. Доходило до того, что отнявшие у аджарцев своих же жен и детей считали себя вполне достойными награждения медалью «за храбрость» и настоятельно её домогались.

В начале мая 1855 г. получено было распоряжение главнокомандующего об отправлении Виленского егерского полка из Ахалцыха в Ахалкалаки, откуда полк должен был присоединиться к главным силам, стоявшим у Александраполя. Здесь у места будет сказать, что ахалцыхский отряд, занимавший западную часть ахалцыхского уезда, состоял до этого времени из 8 3/4 батальонов, 6 сотен донских казаков, сотни конной милиции и 14 пеших орудий. Восточная часть того же уезда — ахалкалакский участок — была занята ахалкалакским отрядом, состоявшим из 4 1/4 батальонов, 3 сотен донских казаков, 1/2 сотни конной милиции и 8 пеших орудий 6. [227]

Уменьшение ахалцыхского отряда с целью употребить отделяемую часть, в числе других, для наступательных действий произвела на генерала Ковалевского тяжелое впечатление. Боевой генерал, он сам стремился принять участие в предстоящем наступлении, а его как будто, предназначали оставаться неподвижно в Ахалцыхе. Генерал-адъютант Муравьев, кажется, сознавал, что подобное ослабление ахалцыхского отряда может огорчить отрядного начальника, и потому командировал особого офицера генерального штаба (капитана Гарднера, убитого потом в Дагестане) для предупреждения, что и генерал Ковалевский будет тоже участвовать потом в наступательных действиях.

Первым подтверждением такого обещания было соединение ахалцыхского и ахалкалакского отрядов в один 7. Затем получено было предписание главнокомандующего от 23-го мая, вследствие которого генерал-лейтенант Ковалевский должен был вступить 27-го числа из Ахалкалак с Рязанским и Виленским полками, с 1 1/2 батареями артиллерии и тем числом казаков, которое возможно будет собрать, на соединение с главными силами, к с. Займу, где был уже и сам главнокомандующий, направлявшийся к Карсу. При этом предписывалось предварительно сделать поиск к Ардагану и оттуда уже идти к Займу, оставляя Чалдыр-Гёль и Кысыр-Даг с левой стороны. Навстречу отряду предполагалось выслать из главных сил 31-го мая особый летучий отряд.

Таким образом, частям ахалцыхского отряда предстояло вступить в Малую Азию, страну издревле историческую, но, тем не менее, малоизвестную. Полагаем, что читатели не посетуют на нас за представляемый ниже очерк небольшой части Азиатской Турции. Хотя этот очерк сделан только трем санджакам, однако мы надеемся, что сообщаемые в нём сведения не будут бесполезны и, быть может, [228] кому-нибудь пригодятся. Считаем при этом необходимым сделать некоторые пояснения. Мы имели возможность подробно ознакомиться с описываемой нами местностью во всех отношениях, благодаря тому, что здесь впоследствии долго стояла часть ахалцыхского отряда, в ведении начальника которой находилось управление теми санджаками; разъезды её изрезали эту местность в различных направлениях; наконец, тут производилась и съемка состоявшим при отряде топографским офицером. Конечно, за строгую точность приводимых числовых данных мы не можем вполне ручаться, тем более, что они собирались в ту пору, когда война, тянувшаяся уже третий год, выказала свое вредное влияние на край во многих отношениях. Полагаем, впрочем, что кроме числовых данных описание наше, хотя и составленное по сведениям, собранным 13 лет тому назад, не будет далеко от настоящего положения: Турция, как известно, не отличается быстрыми шагами на пути прогресса.

Ахалцыхский уезд отделяется от Турции довольно высокими горами. Северо-западная его часть, по левому берегу р. Куры, наполненная отрогами Ахалцыхо-Аджарского хребта, отделяется и от Турции одним из отрогов этого же хребта, принадлежащего к системе главного Кавказского хребта. Восточная же часть, по правому берегу Куры (ахалкалакский участок), представляя отчасти возвышенную равнину 8, имеет границею с турецкими владениями Чалдырский хребет, принадлежащий к системе Малого Кавказа 9.

Часть Азиатской Турции, находящаяся к югу от Ахалцыхского уезда, представляет пространство, наполненное отраслями первостепенных гор. С севера тянутся отроги главного Кавказского, хребта; с юга отрасли Саганлугского хребта 10; с востока отрасли Малого Кавказа. Пересекаясь в разных направлениях, эти последние отроги важных гор образуют возвышенную местность, более волнистую, чем [229] гористую, но представляющую иногда скалистые пространства. Не вдаваясь в подробное описание перекрещивающихся здесь горных хребтов, мы упомянем только о двух, имеющих значение для последующего нашего рассказа: о хребте, составляющем отрог Саганлуга и идущем в северо-восточном направлении, и о Кысыр-Даге. Первый, не имея общего названия, но заключая в себе довольно высокие вершины (Буга-Тапа, например, достигает 8.995 фут. высоты), служит водоразделом Куры и притоков Аракса; Кысыр-Даг же, принадлежащий к системе Малого Кавказа и вместе с тем соединяющийся с Буга-Тапою, упирается в правый берег Куры и изменяет направление её течения из восточного в северное.

Из подошвы Буга-Тапы берет свое начало река Кура, играющая столь важную роль в топографии Закавказья. Принимая в самом начале значительное число малых притоков, она образует здесь довольно обширную котловину, до 35 верст с севера на юг и верст в 30 от востока на запад. Северная треть этой котловины, отделенная от южной части небольшим хребтом, носит название Хочеван, что по-грузински значит низкое место: и действительно это довольно ровное и пересеченное ручьями пространство представляется низким, по сравнению с окружающими его со всех сторон горами. Южная часть котловины Куры называется Гёля, что, как по-грузински, так с небольшим изменением и по-турецки (гёль), означает озеро. В самом деле, Гёля, наполненная болотами и окаймленная, между прочим, с юго-запада и запада лесистыми отрогами Саганлуга, весною представляет из себя в полном смысле болотистое озеро, в котором только изредка попадаются сухие места.

Образовав своими верховьями две описанные котловины, Кура стесняется горами и входит в искривленное ущелье Сырмэ, которым течет около 30 верст. Далее горы раздвигаются и Кура идет в северо-восточном направлении по равнине, верст в 25 длины и 15 ширины. Это ровное пространство носит название Дюз-Ардаган. Грузинские слова алда-ган, переделанные турками в ардаган, значат: хорошее место; дюз — ровный.

В недальнем расстоянии за ардаганской крепостью, Кура [230] опять стесняется горами и, не изменяя своего направления до самых русских пределов, течет в горной долине. Стесненная же здесь окончательно Кысыр-Дагом, а отчасти и Чалдырским хребтом, она поворачивает круто на север и врывается в ахалцыхский уезд чрезвычайно глубоким ущельем, которым потом и течет на большом протяжении. Начиная от крепости Ардагана, оба берега Куры получают название Меша-Ардаган — лесистый Ардаган. Прикасаясь на юге к Хочевану, а на севере к ахалцыхскому уезду и поцховскому санджаку 11, Меша-Ардаган образует высокую каменистую, во многих местах покрытую лесом (оттого и название его) местность; в особенности трудно-доступны самые северные части Меша-Ардагана: они разрезаны глубокими ущельями речек, составляющих притоки Куры слева.

Очерченные четыре местности, название которым туземцы дали весьма метко, составляли два санджака, принадлежавшие к ольтинскому пашалыку: Хочеван и Гёля — гёльский санджак, оба Ардагана — ардаганский.

Переходим теперь к местности, лежащей к югу от Чалдырского хребта 12. От находящейся на средине этого хребта, высшей его вершины Уч-Тапаляри (имеющей высоты 9784 фут.) отделяется прямо на юг отрог, который, разветвляясь далее и соединяясь с Кысыр-Дагом, образует вместе с главным своим хребтом (чалдырским) и Кысыр-Дагом две котловины: восточную-котловину верховьев Арпа-Чая, и западную, состоящую из Чалдыр-Геля (довольно обширного озера, имеющего 32 1/2 кв. вер. пространства) и долины реки Кара-Чая — притока Куры справа. Эти две котловины и разделяющее их горное пространство (шириною от запада на восток верст в 25) составляют чалдырский санджак, принадлежавший также к ольтинскому пашалыку. [231] О Чалдыр-Гёле следует сказать, что он, образовавшись, по сказанию жителей, из провала 13, чрезвычайно богат рыбою, тогда как в лежащем от него на север, верстах в 8, Хозапин-Гёле, половина которого принадлежит России, не только не водится рыбы, но даже принятые к разведению её там (русскими чиновниками хозапинского карантина) меры оказались совершенно безуспешными: пущенная в озеро рыба умирала, вследствие свойства воды, вкус которой казаки сравнивали со вкусом мыльной воды. Название «чалдыр» значит бескровный: жители не помнят ни одного бывшего на озере несчастья, хотя зимой, когда оно замерзает, по нём ходят караваны.

По местности описанных нами трех санджаков идут из ахалцыхского уезда в Турцию три дороги. Одна от Ахалцыха на юг к Ардагану через перевал Улгар (на границе поцховского и ардаганского санджаков) и далее через деревню Туркашен (на Куре, у входа её в ущелье Сырмэ) и Ольту к Эрзеруму. Перевал Улгар представляет чрезвычайно крутой подъем, для преодоления которого артиллериею необходимы волы; тем не менее, этот путь носит у турок название пушечной дороги — топ-ёли. Другая дорога, от Ахалкалак к Ардагану же, идет по правому берегу Куры, встречая на границе с Турцией невысокий, но длинный (в пять верст) перевал Арджан, составляющий крайнюю западную часть Чалдырского хребта. Между этими двумя путями граница наша, на протяжении 50 верст, пересекается только горными тропинками, не всегда удобопроходимыми даже и для вьюков. Третья дорога, идя из ахалкалакского участка к Карсу, пересекает Чалдырский хребет при горе Гёг-Даг и далее следует по восточную сторону Чалдыр-Гёля, беспрестанно пересекая впадающие в него горные ручьи. Дорога эта, как увидим ниже, представляет большие трудности для движения по ней.

Крепость Ардаган довольно важный стратегический пункт: кроме проходящих через него из ахалцыхского уезда внутрь Турции двух дорог, через него же проходят дороги и из Батума в Карс. [232]

От Ардагана к Батуму две дороги: а) через Ардануч Хархан, Артвин и Борхча и б) через Хулу и Кёда. Первая до Хархана была разрабатываема даже для артиллерии; но далее до Артвина, в особенности от последнего ущельем Чорох-Су, едва годна и для вьюков. Вторая, идущая через Хулу (главный пункт аджарского санджака) и потом ущельем Аджар-Чая (притока Чорох-Су) через Кеда, хотя и удобопроходимее первой, но по окружности своей избегается караванами, идущими из Батума в Ардаган: для них удобнее идти на Ардануч.

Также две дороги и от крепости Ардагана к Карсу. Одна огибает Буга-Тапу с юга и называется летнею, потому что зимою здесь выпадает много снегу, временно препятствующего сообщению по ней. Другая, проходя по скатам Кысыр-Дага, удобна для движения по ней и зимою, и потому называется зимнею. Южнее этих двух дорог, по Гёлю проходят и другие, также к Карсу, но они не представляют особого значения и все направляются к перевалу Кизылгядук (в юго-восточном углу Гёля).

Между дорогами, идущими из ахалцыхского уезда к крепости Ардагану и от этой крепости к Карсу, есть несколько соединительных ветвей, которые выходят к деревне Омер-Ага.

Дороги в Турции находились в описываемое нами время (да вероятно находятся и теперь) почти в первобытном состоянии. Поэтому, кроме затруднений, происходивших от гористой местности, каждый дождь усиливал трудность движения по ним; вдобавок часто и броды на реках совершенно исчезают.

По климату, вообще здоровому, описываемые три санджака должны быть причислены к умеренной полосе, с теми же явлениями значительного холода зимою и жара летом.

Самый холодный, по причине своего высокого положения, санджак гёльский, в особенности Хочеван. Здесь снег выпадает в половине октября и никак не позже начала ноября. В Гёле он достигает значительной глубины, в Хочеване же не бывает глубже полуаршина: как на местности ровной, его сдувает к горам. В Хочеване, как более открытом ветрам, бывают весьма сильные вьюги. [233] Снег сходит в первых числах мая и затем начинаются дожди, продолжающиеся до конца июня.

То же самое, в отношении климата, следует сказать и о гористых местах Меша-Ардагана и о восточной, необитаемой части чалдырского санджака: то же время для падения и таяния снега и те же бураны зимою.

Совсем другое видим в Дюз-Ардагане и в долине Кара-Чая. Снег выпадает месяцем позже и сходит гораздо раньше — в апреле. В первом иногда вовсе не бывает снега. Вообще в этих двух местах климат несравненно мягче, благораствореннее, что доказывается, между прочим, произрастанием здесь пшеницы, которая вовсе не родится в гёльском санджаке, и пчеловодством. Дожди тут хотя также бывают периодически, но, начинаясь с апреля, они уже прекращаются в конце мая или, самое позднее, в начале июня.

В период дождей и во время сенокоса (в августе) появляются здесь всюду туманы, которые еще сильнее зимою. Соединяясь иногда с буранами, они делаются весьма опасными, особенно в Хочеване.

Описанные климатические условия ясно указывают и на здешние естественные произведения. Дюз-Ардаган и долина Карая-Чая производят в изобилии пшеницу: в первом почти обыкновенный урожай сам 20.

Северная часть Меша-Ардагана менее способствует производству хлеба. Гёльский санджак производит только ячмень, который в Хочеване родится не каждый год. За то гёльский санджак, отчасти и Меша-Ардаган, обладают прекраснейшими пастбищами и лугами, дающими полную возможность к развитию здесь скотоводства. Не говоря уже о возможности заготовления сена на зиму, одним перегоняньем стад с равнин в горы, по мере того как является трава на высоких местах и истребляется внизу, жители могут довольствовать свой скот подножным кормом в продолжение значительной части года. Восточная часть чалдырского санджака, совершенно незаселенная, служит исключительно для пастбищ, которыми пользуются курды южных санджаков, приходя туда на лето со своими стадами.

В Дюз-Ардагане и долине Кара-Чая возможны пчеловодство и садоводство, но первое существует в весьма небольшом [234] размере; сады и огороды были только в карачайской долине, не превышая числом 10-ти.

Во всех здешних водах рыбы много. В каждой ничтожной речке, даже ручье, можно найти форель. О богатстве рыбою Чалдыр-Гёля мы уже говорили. Но эти источники пропитания жителей остаются без всякого внимания. Коран ли запрещает мусульманам есть рыбу, восточная ли лень тому причиной, только здешние жители почти совершенно не ловят рыбы.

В ардаганском, гёльском и чалдырском санджаках, занимающих вместе пространство около 4.250 квадр. верст, в 1855 г. считалось всего 9.536 душ обоего пола. т.е. с небольшим по два человека на квадр. версту. Конечно, в предшествовавшее время это число было несколько более; уменьшение в этом году числа жителей было результатом усиленных наборов и отчасти переселения некоторых с театра войны: тем не менее и в обыкновенное время число жителей в этих санджаках едва ли превышает более чем в полтора раза приведенную нами цифру 14. Здешние жители принадлежат к двум племенам: грузинскому и тюркскому или татарскому. К первому относятся грузины, составляющие более половины здешнего населения, ко второму куртины или курды, терекеме или карапапахи и туркмены (тюркман) 15.

Старинные обитатели здешних мест, грузины, обращенные при покорении их турками в мухаммеданство, утратили свою народность, совершенно предались исламизму, забыли родной язык, даже большая их часть утратила самое воспоминание о своем происхождении; и только в весьма немногих деревнях Меша-Ардагана и чалдырского санджака сохранился грузинский язык. Есть основание предполагать, что в этих местах до последнего времени были единичные личности, [235] исповедовавшие втайне христианскую религию. Живя во всех трех санджаках, но более всего в ардаганском, грузины считают себя теперь, да и официально называются, чистыми турками, но сохраняют тихий нрав своих христианских собратий, наклонность к мирным занятиям.

Выходцы из диарбекирского санджака, здешние курды, составляя большинство населения в гёльском санджаке, живя в небольшом числе и в остальных двух, ведут жизнь более оседлую, нежели единоплеменники их в других санджаках. Занимаясь по преимуществу скотоводством, они сеют хлеб. Только живущие в чалдырском санджаке вполне сохранили кочующий образ жизни и, не занимаясь ни хлебопашеством, ни даже заготовлением сена, бродят летом со своими стадами с пастбища на пастбище, и лишь на зиму приходят в свои зимовики (кишляги), заставляя и в это время свой скот добывать пищу из-под снега. Курды в этих санджаках сделались совершенными турками и отличаются от них немногими обычаями и головным убором; они утратили и свою прежнюю воинственность, сохранив лишь наклонность к грабежу и то при вероятности полной безнаказанности. Как грузины сохраняют до сих пор столь обыкновенное на востоке гостеприимство, так можно найти его и у курдов, с тою только разницею, что они из этой добродетели всегда стараются извлечь свою пользу.

Терекеме или карапапахи составляют большинство населения чалдырского санджака и живут исключительно в нём, переселясь сюда из России с борчалинской дистанции. Отличаясь расторопностью и наездничеством, они выставляли хорошую, хотя и не всегда послушную, конную милицию для турецкого правительства. Карапапахи, названные так за их черные бараньи шапки, которыми они резко отличаются от турок, служат для мирных жителей большим пугалом и страшнее, в этом отношении, куртин. Украсть, угнать чужую скотину для карапапахов самое легкое дело, которым они, в особенности их высший класс — агалары и беки — тщеславятся между собою. До вступления наших войск в Турцию, терекеме беспрестанно делали набеги с целью воровства и грабежа в ахалкалакский участок; но потом были неоцененными проводниками для наших войск, потому что превосходно [236] помнят местность, на которой хотя раз им пришлось побывать.

Туркмены, занимающие 20 деревень в северо-западном углу Меша-Ардагана и три деревни в гёльском санджаке, суть выходцы из Бозуга 16. Занимаясь хлебопашеством и скотоводством, они отличаются наездничеством и храбростью; при случае, тоже не прочь от кражи. Аджары, столь страшные для других жителей ардаганских, дорого платят за свои к ним набеги; часто, ожидая нападения этих разбойников, туркмены отправляют свои семейства и имущества в дальние деревни, а сами остаются для защиты своих домов.

В прежнее, давнее время, жители описываемых нами мест были христиане; теперь же от христианства остались только одни развалины церквей, своим числом свидетельствующие о процветании его здесь когда-то. Ныне все жители сунниты, и в каждой более значительной деревне (кроме туркменских) непременно есть мечеть, часто обращенная из христианского храма. В особенности отличаются строгим исполнением правил корана прежние грузины; курды же и карапапахи, хотя и отступают иногда от наставлений Мухаммеда, но вообще и они довольно хорошие мусульмане, особенно точные в исполнении того правила своей религии, которым предписывается истребление христиан: это правило они понимают по-своему — грабить христиан при удобном случае.

К суннитам причисляются и туркмены. Но не устраивая мечетей, не принимая у себя мулл, употребляя вино и не имея более одной жены, они заслужили от мухаммедан название раскольников. Действительно, туркмены принадлежат к особой секте, обряды которой сохраняются в глубокой тайне. Мы могли узнать об этой секте только следующее. Раз в год, в марте, является к туркменам из Бозуга шейх (какая-то духовная особа), объезжает их деревни, причем начинается празднество и исполнение религиозных обрядов. После чтения молитв следует пляска и то, что известно в России под названием свального греха. Словом, выходит, что туркмены принадлежат как бы к хлыстовщине, переделанной на мусульманские нравы. Замечательно, что у туркменов нет кладбищ и неизвестно, [237] как они распоряжаются со своими покойниками. Эго обстоятельство подало повод к толкам у соседей, что часто запоздалые путники, находившие на ночь пристанище в туркменских деревнях, оттуда не выходили более и след их пропадал.

При том небольшом населении, которое находится в названных санджаках, весьма знаменательным явлением служит то обстоятельство, что здесь насчитывается более 40 мечетей (42). Почти при каждой мечети непременно есть училище (медрессе); собирающимся тут мальчикам муллы преподают коран, мусаф (молитвы) и иншя (что-то в роде письмовника); в некоторых деревнях учат тому же и по домам.

Мы уже видели, что в Дюз-Ардагане и в долине Кара-Чая хлеб родится в изобилии и богато вознаграждает труд земледельца, тогда как в остальных местах трех санджаков имеются прекрасные средства для скотоводства. Хлебопашеством и скотоводством почти и ограничивается промышленная деятельность здешнего населения. Если же к тому прибавить, что жители выделывают, исключительно для собственного употребления, грубые сукна, в небольшом числе незатейливые ковры и войлоки, то здешняя промышленность будет вполне охарактеризована.

Ардаганский санджак всегда считался житницею для Карса и окрестных малоплодородных мест, с которыми он и ведет торговлю хлебом. Точно также и скот сбывается в ближайшие санджаки; чалдырцы же гонят его даже до Тифлиса. Несколько важным торговым пунктом считается Ардаган. И действительно, находясь на пересечении дорог из Эрзерума в Ахалцых и из Батума в Карс, он служит складочным местом эрзерумских и батумских товаров, преимущественно материй, табаку, отчасти вина. Почти все эти товары направляются исключительно на Ахалцых и Ахалкалаки; местные же жители приобретают необходимые им предметы в самом ничтожном количестве. В Ардагане считалось в 1855 г. до 30 лавок, из которых две трети принадлежали заезжим купцам. Для определения торговых его оборотов нам не представилось, к сожалению, возможности собрать необходимые данные: этими сведениями купцы турецкие, конечно, не поделились бы; да кроме того, в 1855 [238] году и торговля не находилась, вследствие военных обстоятельств, в нормальном положении.

Здешняя местность может быть названа местностью развалин. О многочисленных развалинах церквей мы уже говорили. Не меньше развалин крепостей и башен. Зачем они строились — узнать теперь нельзя; поэтические предания о некоторых из них еще более могут сбить с толку предположения. Но из того, что они были строимы по преимуществу вне теперешних путей сообщения и исключительно в местах неприступных, можно догадываться, что они имели единственною целью — укрытия при нападении хищников. Построены крепости и башни в незапамятные времена: предание приписывает сооружение большинства из них, равно и церквей, грузинской царице Тамаре (царствовавшей с 1184 по 1244 г.). Подобное предание, существующее в отношении многих древних построек и на Кавказе, уже тем самым подрывает веру в него. Но вот важное обстоятельство. Между развалинами церкви в д. Кирзиан (в Гёле) найден обломок камня, обращенный на украшение камина одного из жителей деревни; на этом обломке есть часть надписи по-грузински, гласящая: «Тамара-дедопал (мать, матушка) построила эту церковь перед походом против турок....» Это передавал нам начальник казачьего разъезда, родом грузин. К сожалению, не представилось возможности сделать снимок с такого документа. К числу древних построек принадлежит и ардаганская крепость, о которой подробнее будет сказано ниже.

Прежде, как видно из развалин, здесь возводились постройки, возвышавшиеся над окружающей местностью; теперь происходит несколько обратное: большинство жилищ составляет род землянок, или вовсе скрывающихся в земле или едва на половину из неё выглядывающих. Приближаясь в сумерки к здешней деревне, о существовании её часто можно узнать только по лаю собак; а о том, где находится жилье, догадываешься лишь по светящему из каминной трубы огоньку или по крику испуганных обитателей, когда верхом взъедешь, ничего не подозревая, на подобный дом. По преимуществу в ардаганском санджаке встречаются отступления от такого правила: там чаще можно найти и деревянные постройки, в роде домов, тогда как землянки все сооружены [239] из камня. Смотря на здешние жилища, нельзя не согласиться, что турецкое правительство право, считая населенность деревень и раскладывая некоторые повинности не по домам или дворам, а по дымам.

В описываемой нами местности городов нет. Хотя самый важный здесь пункт, Ардаган, и называется иными из жителей городом, потому что к нему ведут два деревянные через Куру 17 моста, в нём 7 мечетей, 2 бани, 4 кофейни (самого неприхотливого устройства); но его скорее можно признать торговым местечком, имеющим в окружности, вместе с крепостью, около версты и заключающем в себе, вместе с лежащим на правом берегу Куры предместьем, 150 дымов. Самые большие деревни здесь не имеют более 60 дымов; деревня в 20 дымов считается уже большою. Всех деревень в трех санджаках в 1865 г. было 191, с 1.761 дымом, из которых на каждый приходилось с небольшим пять душ.

В заключение нашего очерка о трех санджаках: гёльском, ардаганском и чалдырском, бросим взгляд на административное их устройство и на повинности здешних жителей, хотя то и другое, без сомнения, одинаково как в этих санджаках, так и в остальных местностях Азиатской Турции.

Выше мы уже говорили о значении санджака по отношению его к пашалыку 18. Санджак управлялся санджак-беком, носившим название мудира. Эта должность прежде была наследственною, но в сороковых годах правительство присвоило [240] себе право назначать мудиров по своему усмотрению. Хотя мудиры санджаков и находились в полной зависимости от ольтинского паши, от которого зависело и самое их назначение, тем не менее здешние санджак-беки постоянно были назначаемы из одних и тех же фамилий по нисходящей линии; только при неимении мужского потомства у мудира, его звание переходило к старшему его брату. Таким образом, бывшие мудирами во время вступления в Турцию наших войск в 1855 г. наследовали свое звание: ардаганский и гёльский от их отцов, а чалдырский от брата.

В руках санджак-бека сосредоточивались власти исполнительная и распорядительная, а также дела уголовные. Распоряжения мудира приводились в исполнение посредством особых лиц (эсаулов, завтрия), при нём постоянно находившихся, и чрез старшин, управлявших сельскими обществами.

Власть судебная, кроме дел уголовных, также распределение рекрутской повинности, в санджаках принадлежит меджелису, состоящему из муфтия (духовная особа), кадия (судьи) и четырех лиц, избираемых сельскими обществами. Действия меджелиса были независимы от санджак-бека, но это, конечно, существовало только в теории. Меджелису в этих санджаках не подчинялись туркмены в Меша-Ардагане, которыми управлял свой особый старшина, под личным ведением санджак-бека. Члены меджелиса получали, равно как и мудир, содержание от правительства.

Подати и налоги были трех родов: денежный сбор — салъян — смотря по зажиточности жителей от 30 до 45 курушей (куруш = 5 к.) с каждого дыма; десятина урожая — багра — превращаемая в некоторых случаях (например с сена) в денежную, и так называемые мелочные доходы — кеда — сбор с дойных коров, меду и проч. Из всех этих повинностей курды платили один только сальян, как люди по преимуществу ведущие кочевую жизнь.

Обратимся теперь к отряду, готовившемуся из Ахалкалак идти в турецкие пределы. Припомним, что отряд, направляясь на соединение с главными силами, должен был предварительно сделать поиск к кр. Ардагану. Если припомним также, что из ахалцыхского уезда к Ардагану ведут [241] две дороги, почти равные между собою по расстоянию, от наших границ до этого пункта, и что в Ахалкалаках были сосредоточены уже раньше почти все силы, предназначенные для наступления 19, то станет ясным, почему главнокомандующий избрал для движения отряда к Ардагану путь, ведущий к нему по правому берегу Куры, не говоря уже о том, что эта дорога не представляет для следования по ней тех затруднений, которые встречаются при переходе чрез Улгар.

По распоряжению генерала Ковалевского, отряд 26-го мая сосредоточился у Карзаха, находящегося верстах в 12 от границы, составляя силу в 10 батальонов пехоты 20, 12 орудий и 5 сотен казаков; из последних четыре сотни сделали в предшествовавшие два дня 100 верст переходу. Для отряда был приготовлен 14-дневный запас сухарей; для этого, кроме войскового обоза, назначено было, по наряду от жителей ахалкалакского участка, 52 воловьих подводы и 52 вьючные лошади. В общей сложности составился обоз в 309 повозок и 185 вьюков — обоз громадный для такого отряда и чрезвычайно затруднявший впоследствии его движения.

После молебствия утром 27-го мая, отряд выступил в поход. По приближении к подъему на Арджан, пошел дождь 21 с сильным градом (величиною в голубиное яйцо), и тут выказалась вполне вся невыгода большего обоза. Трудная сама по себе, дорога разгрязнилась и за отрядом могли следовать только одни патронные ящики, артельные телеги и часть вьюков.

Сделав переход всего в 22 версты, авангард был уже [242] в три часа пополудни на месте ночлега в чалдырском санджаке (у д. Зурзуны); Рязанский полк, с прикрываемой им частью обоза, стянулся к месту ночлега только к семи часам вечера; Виленский же полк вовсе не успел до наступления ночи спуститься, с состоявшим под его прикрытием обозом, с горы Арджан, и, ночевав на перевале, присоединился к отряду только утром следующего дня.

На месте ночлега отряд расположился кареем, составленным из батальонов в колоннах к атаке, между которыми была поставлена артиллерия; в середине каре поместился обоз и казаки. Такой порядок расположения на ночлеге — следствие возможности быть атакованным со всех сторон — не изменялся во всё время похода, напоминая собою чеченские зимние экспедиции.

Тотчас по прибытии отряда к д. Зурзунам, явились к начальнику отряда из окрестных деревень старшины, изъявляя покорность и прося покровительства против своих же соотчичей — башибузуков. Припоминая сказанное выше о действиях чалдырских карапахов в ахалкалакском участке в предшествовавшие два года войны — их грабежи — станет понятым, что старшины являлись в наш лагерь с большим страхом, опасаясь, чтоб к жителям чалдырского санджака не было применено древнее изречение «око за око и зуб за зуб» — правило, постоянно соблюдаемое турками. Ласка, оказанная генералом Ковалевским старшинам, и его уверения, что никаких обид и притеснений жителям не будет делаемо войсками, были причиною, что во всех деревнях санджака жители остались на своих местах и даже в отряд явились вскоре различные торговцы с предметами местного произведения: молоком, сыром и пр.

Мудир чалдырского санджака, при приближении наших войск, оставил свое местопребывание и удалился на юг Чалдыр-Гёля; поэтому, по предложению начальника отряда, чалдырскими жителями был выбран новый санджак-бек, подпоручик русской милиции, житель ахалкалакского участка.

Проведенная у д. Зурзуны ночь была весьма долго памятна отряду. Обоз с палатками остался на Арджане, кругом — ни прутика, чтоб сделать шалаши. Между тем начался сильнейший дождь, очень холодный. Укрыться от него совершенно не было возможности. Только начальник отряда мог несколько [243] защититься от лившего всю ночь дождя под своей походной повозкой; быть может, удалось то же сделать ротным артельщикам; но всем остальным приходилось лежать в грязи и закрываться чем попало из походного своего гардероба. Дождь и холод так пронял многих, что поутру у большинства зубы выделывали такие же трели, какие исполняли своим клювом соседи-аисты, встречаемые здесь на каждом шагу.

Не вполне удобная для колесного обоза, дорога предшествовавшими дождями сильно испортилась. При всяком подъеме и спуске, для обоза требовалось пособие людей; беспрестанно происходила перепряжка, чтоб ввозить на гору казенные повозки усиленным числом лошадей. Только одни артельные телеги да туземные арбы не требовали себе особой помощи. Понятно, что при таких условиях движение отряда было весьма медленное в следующие от Зурзуны два перехода. Последний — к д. Ольчеку — был в особенности затруднителен, и отряд 20 верст перехода сделал едва в 15 часов марша. Дождь оба дня с перемежками продолжался, но на ночлегах мы уже не особенно терпели от него, укрытые в палатках.

Во время движения к Ольчеку 22, 28-го мая, были получены от лазутчиков следующие сведения: что в Ардагане находится паша, которому вверена оборона крепости; что мудир чалдырский собирает милицию из окрестных санджаков, стягивая ее к Ардагану в числе более 9.000; что жители не хотят защищать Ардагана, не надеясь на успех обороны и опасаясь ею навлечь на себя мщение русских; что внутренность ардаганской крепости с правого берега Куры совершенно открыта для действия по ней артиллерии; что весь провиант, заготовленный в Ардагане для турецких войск, уже вывезен оттуда в Карс.

Такие сведения не указывали на вероятность сильного сопротивления турок в Ардагане; можно было рассчитывать, что известия о числе милиции преувеличены; поэтому даже являлось сомнение, чтоб турки рискнули вступить с нами в бой. Все это давало возможность генералу Ковалевскому идти на [244] поиск к Ардагану не со всем отрядом, а оставив часть его для прикрытия обоза, с остальными двинуться туда налегке. Обоз оставлен был на месте ночлега под прикрытием половины пехоты, 6 орудий и одной сотни казаков; начальство над этим вагенбургом поручено было командиру Виленского полка. Назначенным для поиска войскам приказано было оставить старых и слабосильных солдат в вагенбурге, чтоб не было отсталых, хотя это сильно не нравилось оставляемым; солдаты должны были идти без ранцев, имея с собою четырехдневный запас сухарей и шанцевый инструмент; из колесного обоза взяты только 4 лазаретные фуры; для артельных котлов, крупы и сала назначены вьючные лошади.

Рано утром, 30-го мая, отряд двинулся к Ардагану. Без обоза и ранцев, солдаты шли чрезвычайно быстро; к тому же и местность не представляла здесь затруднений для движения. Мы уже прошли семь верст, до Ардагана оставалось верст десять, но никаких признаков неприятеля не видно. Вскоре всё объяснилось: не доходя девять верст от Ардагана, мы были встречены старшинами и почетными ардаганскими жителями, изъявлявшими покорность русскому отряду и сообщившими, что мудир ардаганский ушел с своей милицией в Ольту, а чалдырский в Гёля. Генерал Ковалевский через переводчика объявил старшинам и жителям, вышедшим нам на встречу, что управление их и собственность каждого останутся неприкосновенными; что мирные жители могут ожидать от нас скорее защиты, чем каких-либо притеснений. Пока происходила эта сцена, прискакал запыхавшийся всадник, привезший замок с ключом от ардаганской крепости. По своему виду, этот снаряд был совершенно похож на те замки, которыми обыкновенно турки запирают амбары; и потому явились маловеры, заподозрившие принадлежность замка крепости; на беду, и впоследствии никому не пришло в голову справиться, есть ли в крепостных воротах приспособления для подобного орудия.

В полдень отряд был у Ардагана. Один батальон назначен для занятия крепости, остальные войска расположились вблизи по карской дороге бивуаком. Вступление в город было довольно торжественное. Хотя и нашлись в свите генерала Ковалевского личности, которые, горя нетерпением поскорее [245] увидеть турецкую крепость, едва не опередили его, но он осадил таких нарушителей торжества, сказав: «в кои-то веки пришлось человеку поважничать, да и тут мешают!» Все жители высыпали нам на встречу; лавки были заперты, но не для торжества, а в виде предосторожности: оставляя крепость при приближении отряда, башибузуки начали было грабить торговцев. Видя же с нашей стороны полное отсутствие таких же покушений, лавки вскоре открылись и мы имели удовольствие накупить различной дряни на память, платя за всё, как оказалось потом, втридорога.

По осмотре крепости, начальник отряда убедился в справедливости прежних сведений о невозможности защищаться в крепости. Старинная крепость Ардаган, расположенная на левом скалистом берегу Куры и представляющая неправильную трапецию, очень невелика: северная и западная стороны имеют всего около 80 сажен, восточная 45, южная, идущая изгибом, около 100 сажен. Она состоит из высоких и толстых (до 3 1/2 сажен высоты и от 9 до 11 фут. толщины), каменных стен с башнями, приспособленными только к ружейной обороне. Южная стена идет по низменному берегу Куры и нисколько не закрывает внутренности крепости с этой стороны, так что если б пришлось оборонять крепость от артиллерийского огня, то было бы необходимо, параллельно южной стене, на вершине возвышенности, устраивать вал. Этим валом крепость была бы разделена на две части, верхнюю и нижнюю, как она теоретически, по названию, и делилась в то время турками. Здесь была когда-то цитадель, но во время занятия её ахалцыхским отрядом от неё виднелись одни только развалины. В крепости следует заметить особые выступы в стенах, имеющие более 3 сажен толстоты; для чего устроены они, догадаться было нельзя.

Едва ли турки и рассчитывали много на крепостные стены, которые при нашем вступлении в крепость были усеяны только гнездами аистов, спокойно смотревших на новых обладателей из своего старинного пристанища. Нет сомнения, что если б турецким войскам пришлось защищаться здесь, то они более всего понадеялись бы на полевые укрепления, которые были расположены на высотах к северу и к востоку от крепости. Эти укрепления, в числе восьми (шесть батарей [246] и два редута), очень хорошо могли обстреливать дороги, ведущие из Ахалцыха и Ахалкалак.

Главнокомандующий предоставил усмотрению генерала Ковалевского занять кр. Ардаган или нет. Но из сказанного выше ясно, что оставлять небольшую часть войск в крепости, вдали от других войск, было не только бесполезно, но даже опасно; приводить же ее в сколько-нибудь удобное для обороны положение требовало чрезвычайно много времени и работ. Поэтому начальник отряда нашел более полезным взорвать сильнейшие части крепостных стен и разрушить находившиеся около Ардагана полевые укрепления.

В ночь на 31-е мая приступлено было к устройству мин в стенах, для образования брешей. Но произведенные утром 31-го. мая взрывы не произвели желаемого результата. Во время оно, как оказалось уже после взрывов, при кладке крепостных стен, вдоль и поперек их, были положены между камнями бревна, которые, сгнив, образовали в стенах цилиндрические ходы, так что пороховые газы расходились по этим отверстиям, не причиняя самим стенам особого вреда. Поэтому привелось довольствоваться образованием небольших отверстий в стенах: на устройство же больших мин под фундаментом не было средств. Утром 31-го были разрушены, хотя и не вполне, полевые укрепления, отчасти войсками, отчасти самими жителями, которые перед тем принимали участие и в возведении их.

День 30-го мая был проведен под Ардаганом многими из отряда весело: у ардаганских торговцев оказались запасы шампанского, портера и других подобных снадобий, привезенных из Батума для торговли с русскими же. Благо на товар этот турки и не очень дорожились.. Зато ночь была проведена подобно тому, как под д. Зурзунами: без всякого крова, под сильнейшей грозой.

В два часа пополудни 31-го мая, отряд выступил из-под Ардагана к своему вагенбургу. Тут присоединился к нам вечером летучий отряд генерал-майора Бакланова, высланный от главных сил и составленный из полка линейных казаков, 2 дивизионов драгунов, при 4 казачьих орудиях и конно-ракетной команде.

Оставалось нашему отряду присоединиться к главным силам, стоявшим от нас в трех небольших переходах, [247] и для того сначала перейти на зимнюю карскую дорогу. Этот переход, от Ольчека к д. Хас-Кёв, был тяжел для отряда. Дорога, идя вначале по ущелью, представляет беспрестанные подъемы и спуски, и вдобавок пересекает несколько речек и ручьев, которые надлежало проходить в брод; кроме того, нужно было в одном месте засыпать щебнем небольшое болото. Понятно, что при нашем обозе нельзя было скоро идти по такой местности, и потому отряд в 14 часов марша сделал всего 16 верст. Зато следующие два перехода были очень легки. Только верстах в 15 от Заима пришлось потерять часа три на спуск и подъем обоза при переходе через ущелье маленького ручья Су-ичан, образующего здесь довольно большой водопад. Мы имели тут время полюбоваться водопадом, посмотреть на видневшийся вправо, верстах в 10, укрепленный карский лагерь и на приближавшиеся к нему наши главные силы, которые теперь стояли у Агджа-Кала и Заима 23. Последнюю половину последнего перехода отряд двигался чрезвычайно быстро: местность так благоприятствовала движению, что обоз шел по 10-15 повозок в ряд. В семь часов вечера 3-го июня отряд наш прибыл в авангардный лагерь у Заима и расположился, сзади авангарда, флангом к Карс-Чаю.

Тотчас по приходе на место, генерал Ковалевский отправился в Агджа-Кала (в пяти верстах от Заима, где находились главные силы), представляться к главнокомандующему, сильно тревожимый мыслью: получит ли он какое назначение при главных силах, или должен будет вернуться в Ахалцых. При таком настроении духа, Петр Петрович забыл и про трофей, доставшийся нам в Ардагане. Пришлось поправлять забывчивость: ардаганский замок с ключом был представлен главнокомандующему заведывавшим ахалцыхским отрядом 24. Генерал-адъютант Муравьев, спросивший сначала, почему ключи крепости представляются [248] не на подносе, удовлетворился ответом: «представляются в том же виде и порядке, как получены начальником отряда», и затем подробно расспрашивал об ардаганской крепости, которую он хорошо помнил, бывши в ней в кампанию 1828 года.

Кстати сказать здесь про странную участь ардаганского замка. Обычай подносить ключи крепостей и городов победителям существует издавна и был всегда только эмблемой покорности; но никак не материальным доказательством обладания данным местом: крепостные, например, ключи можно сегодня отдать одному, а завтра вновь запереться в крепости, при оставлении её победителем. Нередко бывало, что победителю подносили и не те ключи, которыми запирались ворота крепости, а другие, сделанные и более изящно и из более драгоценного, чем простое железо, материала. Ардаганские ключи, т.е. замок с ключом был очень невзрачен на вид, имел даже особенное свойство прищемлять руку тому, кто неосторожно знакомился с его механизмом. Поэтому, для отсылки в Петербург доказательств покорности крепости Ардагана, оказалось необходимым сделать более приличный ключ, придав ему, как ключу от древней крепости, также вид древности, посредством легкой ржавчины. На беду, вновь приготовленный ключ, по недосмотру ли, или от лишнего усердия исполнителей, перержавел через меру, оказался опять ненадлежащего вида. Между тем, начались более важные события и про трофей ардаганский забыли.

4-го июня получено приказание главнокомандующего: главную часть нашего отряда оставить под Заимом, а генералу Ковалевскому, с одним батальоном Виленского полка, дивизионом резервной батареи и пятью сотнями казаков, идти в Ахалкалаки, следуя по восточную сторону Чалдыр-Гёля. Таким образом, надежды генерала Ковалевского и его штаба на немедленное участие в военных действиях на этот раз не осуществились.

Назначенные к возвращению восвояси, остатки ахалцыхского отряда выступили из-под Заима 5-го июня. Против лагеря главных сил отряду приказано было остановиться. Сюда прибыл главнокомандующий, благодарил войска за успешный поиск к Ардагану. Благодарность была заслуженная, [249] именно по трудам, которые довелось испытать нашему отряду. Действительно, при огромном числе колесного обоза и вьюков, при дурной дороге, испорченной дождями, войска нашего отряда целые девять дней (считая и день сосредоточения к Карзаху из Ахалкалак и его окрестностей) шли без дневок; почти всё это время марш продолжался 13-15 часов; солдаты много работали при подъемах и спусках, помогая обозу и артиллерии; горячая же пища, вследствие позднего прихода на ночлег и раннего выступления, варилась почти всё время раз в день. И, несмотря на то, отсталых совсем не было, да и заболевших было очень немного 25. Затем генерал-адъютант Муравьев полюбопытствовал, нет ли между теперешними виленцами таких солдат, которые ходили с ним под белого арапа.... В отряде генерала Муравьева, посланном в 1833 г. на помощь султану в Царьград, находился и Виленский полк. Нашедшиеся такие старики-солдаты получили от главнокомандующего по полуимпериалу.

В то время, когда главнокомандующий был при нашем отряде, к нему явилась толпа старшин окрестных деревень. Хотя генерал Муравьев отлично знал турецкий язык, но, соблюдая восточные обычаи, обратился к ним чрез переводчика. В заключение своих этим лицам наставлений, главнокомандующий приказал им сказать: «Пусть передадут в Карс, что у меня здесь счетом 30.000 войска, таких 30.000, которые покажутся неприятелю за 60.000».

Возвращавшемуся в Ахалкалаки отряду предстояло идти по той же дороге, по которой, в июле 1828 г., следовал граф Паскевич со своим корпусом из Карса в Ахалкалаки. По этой дороге после того не только не ходили войска, но, кажется, и ни одна телега не проезжала: в некоторых местах и след дороги пропадал. Поэтому нашему отряду, с половины второго перехода 26, пришлось испытывать те [250] же затруднения, которые испытали русские войска в 1828 г., конечно, в меньшей степени только потому, что отряд был невелик: беспрестанные спуски и подъемы, переправы через восемь ручьев, впадающих в Чалдыр-Гёль, из которых один образовал довольно большое болото, и, наконец, перевал через гору Гег-Даг. Последний подъем был так крут, что артиллерию и обоз поднимали на волах. Конечно, без приключений едва ли можно было обойтись, следуя по такой дороге. И действительно, при первом же приближении к Чалдыр-Гёлю, на крутом спуске одна казенная телега, вместе с лошадьми и возницею, полетела с кручи. Только необыкновенно счастливая случайность спасла и возницу и лошадей. В самом деле, такая случайность редко может повториться. Вообразите себе, что дорога имеет для спуска три колеи, идущие карнизом в расстоянии сажени одна над другою. Заглядевшийся фурштат не обратил внимания на впереди спускавшихся товарищей и поехал, за подвернувшейся тут пустою арбою какого-то жителя, по верхней колее, проходимой только для ароб. Едва он проехал несколько шагов, как фура начала наклоняться набок всё более и более и, наконец, полетела вниз, на следующий карниз, а оттуда на последний. Таким образом и фура и тройка лошадей с кучером перевернулись на воздухе два раза.... И вдруг мы видим.... телега стоит на нижней колее как ни в чём не бывало. Все это произошло столь быстро, что сначала нельзя было понять, в чём дело. Конечно, сейчас же явился врач, чтобы подать помощь фурштату, если он остался жив. Но на вопрос медика, что чувствует фурштат, тот лаконически отвечал: «дайте рюмку водки». Да и в самом деле, не оказалось нужным давать ему других медицинских пособий. Спасением своим фурштат обязан был тому, что обручи над фурою, будучи выше его головы, не дозволяли телеге, при её перевертываниях, прижать кучера к земле.

Останавливаясь для привалов по берегу озера, любуясь прекрасными видами и на озеро и на горы, и на находившуюся в полном блеске здешнюю растительность, мы убедились в необычайном богатстве Чалдыр-Гёля рыбою: в речках, в него впадающих, солдаты тесаками и штыками, а казаки пиками пришибали огромных карпов. [251]

В три часа пополудни, 7-го июня, отряд поднялся на вершину чалдырского хребта и вступил тут обратно в русские пределы. Здесь, как бы на прощанье, дождь нас еще раз вымочил сильнейшим образом, а казаки представили начальнику отряда, на память, молодого оленя, которого ухитрились поймать на самой горе.

От Ахалкалак отряд разошелся в разные стороны, а генерал Ковалевский вернулся со штабом в Ахалцых, не потеряв еще окончательно надежды быть вытребованным к главным силам, переходившим, между тем, с северной стороны Карса на южную. Действительно, вскоре генерал Ковалевский получил приказание прибыть к главным силам, куда и отправился со штабом вверенной ему дивизии. Петру Петровичу и сопровождавшим его товарищам нашим было устроено обычное прощанье. Никому, конечно, не приходило при этом на мысль, что мы прощались с генералом Ковалевским и некоторыми другими навсегда.

Расставаясь и в настоящих записках с генералом Ковалевским, мы считаем обязанностью почтить его память несколькими словами об его личности и служебной деятельности. Считаем нашей обязанностью сделать это для того в особенности, что, вследствие странных обстоятельств, на личные качества генерала Ковалевского были делаемы прежде нарекания, не кончившиеся даже и с его смертью и не имевшие, между тем, как будет изложено ниже, никакого основания.

Петр Петрович Ковалевский, происходивший из дворян Харьковской губернии, родился в 1808 г. Образование получил в артиллерийском училище, где, по производстве в 1826 г. в прапорщики, кончил курс в офицерских классах, т.е. в нынешней Михайловской артиллерийской академии. Переведенный затем в артиллерию гвардейскую, он был назначен сначала в ракетную роту, потом в ракетное заведение. С 1833 по 1837 г. был весьма полезным деятелем при опытах, производимых генерал-адъютантом Шильдером над действием конгревовых ракет против укреплений и земляных насыпей, а потом в опытах над регулированными и шрапнелевыми гранатами, производившихся под руководством генерал-адъютанта Сумарокова. Принимавшийся за всякое дело с увлечением, П. П. Ковалевский прожог немало и собственных денег на личные свои [252] опыты, результатом которого было изобретение им особой гранатной трубки.

Свободное от служебных занятий время Петр Петрович употреблял преимущественно на чтение, которое и впоследствии было постоянною его страстью. Не одна артиллерийская или вообще военная специальность его занимала. Между прочим, он обратил свою любознательность на Среднюю Азию и занимался усердно её изучением, чему не мало способствовало то обстоятельство, что брат его был тогда губернатором одной из сибирских губерний, собирал и сообщал ему сведения о соседнем крае, а другой брат, вернувшийся из илийского края, жил некоторое время с ним (1836 г.). Результатом таких занятий были составленные им две записки об образовании на границе Сибири особого края для развития торговли России и путей с Средней Азией. Хотя эти записки, переданные на обсуждение бывшего генерал-губернатора западной Сибири князя Петра Дмитриевича Горчакова, не имели тогда особенных последствий, но некоторые из изложенных в них мыслей, и особенно ответы на заметки князя Горчакова, осуществляются образованием в последнее время туркестанского генерал-губернаторства.

Не жалуя дамского общества, даже избегая его, Петр Петрович, как бы взамен того, имел особенную страсть прислушиваться к говору простого русского люда, и беспрестанно бывал на всех петербургских народных сборищах, записывая особенно выдававшиеся в толпе изречения. Такая наклонность не нравилась его начальству, и служила поводом к получению замечаний.

Боевая деятельность П. П. Ковалевского началась с самых первых лет его службы. В турецкую войну 1828-1829 г. он сделал три кампании с ракетной ротой, участвуя во взятии крепости Варны, потом в замечательных по своей отваге действиях генерала Шильдера при устройстве моста через Дунай, под крепостью Силистрией, и, наконец, в переходе русских войск через Балканы. С 1843 года, когда Петр Петрович, прокомандовав перед тем четыре года 4-й батарейной батареей л.-гв. 2-й артиллерийской бригады, был назначен командиром 20-й артиллерийской бригады, по 1849 год, он постоянно участвовал в [253] военных действиях на Кавказе, где с 1846 года был в звании начальника правого фланга кавказской линии. Таким образом, до открытия войны 1853-1856 г., которая застала его бригадным командиром 13-й пехотной дивизии, он сделал десять кампаний и участвовал с отличием во многих делах и сражениях.

При таких условиях частной, служебной и боевой деятельности и образования, которое он много развил путешествием своим за границу (сопутствуя генерал-адъютанту Сумарокову), где изучал некоторые технические заведения, особенно по артиллерийской части, и посещая места известных военных действий, при отличных умственных способностях, весьма естественно было образоваться из П. П. Ковалевского генералу, выходящему из ряда, как по своему развитию и познаниям, так и по боевой опытности. Последняя выказана им, как при обороне в 1853 году Ахалцыха и поражении затем турок под Суфлисом 27, так и в последующих действиях, во время карской кампании.

Как человек, Петр Петрович умел приобретать любовь и расположение тех, с которыми сталкивала его судьба. Беседа его была чрезвычайно занимательна, как человека много видавшего и знавшего, хотя свою большую начитанность он и скрывал под свойственной малороссиянам формой простодушия. Речь его, всегда оживленная, отличалась простотой и своеобразностью выражений, между которыми не редко слышались меткие и бойкие обороты, заимствованные им прямо из говора простого русского человека.

Как начальник, П. П. Ковалевский был приветлив и внимателен к своим подчиненным. Солдата он любил, умел говорить с земляками — как он обыкновенно приветствовал войска — строго следил за их нуждами. Наблюдая внимательно за образованием нижних чинов, он требовал, чтоб образование это шло разумно, и сильно не жаловал тех ближайших начальников, которые без толку налегали на смотровую сторону обучения солдата. Зная, однако ж, как трудно было в то время воздержаться от наклонности к педантическим требованиям службы, он оценивал деятельность [254] начальников и уменье их руководить своими частями не по одному только фронтовому образованию, но всегда и по числу больных в данной части нижних чинов.

Но при таких качествах, как человека собственно, так и человека военно-боевого, Петр Петрович был восприимчив до раздражительности, вспыльчив. Эта-то особенность, при физическом его складе, и была причиною, что о нём некоторые составили неблагоприятное понятие.

По приезде в Ахалцых, нам приходилось слышать говор в отряде, что П.П. Ковалевский привержен к вину. Рассказывали, будто во время суфлиского сражения его видели опоражнивающим стаканы вина, беспрестанно подаваемого ему казаком. Была молва, повторяемая и доныне, будто даже на штурме Карса он находился под влиянием винных паров. Обедая в Ахалцыхе постоянно у Петра Петровича, весьма часто ужиная с ним вместе, находясь, наконец, вместе в походе, где никакая особенность человека не может остаться незамеченною, мы удивлялись существованию сказанного мнения, совершенно опровергаемого действительностью: никогда не употребляя водки, он пил вина менее, чем кто-либо из самых воздержных. Наконец, при содействии лиц, давно служивших с генералом Ковалевским, и в особенности будучи раз свидетелем его сильной вспыльчивости во время похода, нам удалось разъяснить себе это обстоятельство. При полном телосложении и при короткой шее, всякая вспышка Петра Петровича ярко отражалась на его раскрасневшемся лице; его бросало в испарину и он нередко говорил таким тоном, которого никак нельзя было ожидать, особенно при мгновенном переходе из спокойного состояния. Видевшим его в одну из подобным минут, действительно, могла приходить мысль о ненормальном его состоянии. Вдобавок, сознавая сам свою горячность, П. П. Ковалевский беспрестанно пил воду, которую в походе и имел всегда при себе состоявший при нём казак. Понятно, что когда в поле подавалась ему вода, требуемая особенно в минуту разгорячения, издали нельзя было видеть что именно он пьет; к воде же примешивалось иногда красное вино, без которого и не совсем безвредно ее употреблять во время кавказских жаров. И вот из такого-то самого невинного обстоятельства, в соединении с [255] особенностями физического склада этого человека, и вышла молва о приверженности к вину того, у которого скорее можно было поучиться воздержанию.


Комментарии

1. В Ахалцыхе в то время жил весьма хороший мастер холодного оружия — Брунсузов, отец которого, эрзерумский армянин, в двадцатых годах известен был во всей Малой Азии своим искусством и ему же обязан отчасти и самой своей фамилией. Рассказ по этому поводу, слышанный нами от ахалцыхских жителей, так характеристичен и дает такое ясное понятие о самодурстве турецких вельмож над беззащитными раями, что мы позволяем себе привести его здесь.

В то время, когда эрзерумские армяне, отчасти перешедшие после 1829 г. в наши пределы, жили еще в Турции, эрзерумский паша потребовал к себе мастера, о котором идет речь, и приказал ему приготовить для себя такой кинжал, лучше которого тот не мог бы сделать и впоследствии. Едва работа была кончена и вручена паше, как его сместили с должности. Вновь назначенный паша позавидовал кинжалу своего предместника и приказал тому же мастеру сделать кинжал еще лучше. Страха ради, и это приказание было исполнено. На беду, новый паша не долго продержался в должности: его прогнали и на место его явился паша прежний. Узнав, что оружейный мастер не сдержал своего слова и осмелился выковать клинок лучше, чем был сделан для него, он обвинил несчастного в оскорблении себя или в чем-то подобном, и приказал за то отрезать у него нос. От этой-то истории и получил злосчастный мастер название Брунсузова, что, в переводе на русский язык, значит безносый.

2. В составе ахалцыхского отряда были по преимуществу войска 13-й пех. дивизии, перевезенные в 1853 г. морем из Крыма.

3. Близ Ахалцыха, по тифлиской дороге, есть даже особенная площадь, называемая джигит-майдан, на которой почти всякий праздник собираются жители для джигитовки. Джигитовка здесь состоит в том, что всадник с палкою в руках, которую полагается держать за средину, старается настичь другого, пустить ему в спину палку и затем ускользнуть от подобного же удара противника.

4. Санджак — часть пашалыка, т.е. наместничества. В описываемое нами время санджаки в Малой Азии, по своему пространству и числу жителей, играли такую же роль, какую имеет в России уезд, но санджаковый начальник облекался властью, большею чем власть губернатора у нас. Теперь в администрации Турции произошла перемена, о которой мы скажем ниже несколько слов.

5. Повозочное сообщение между Ахалцыхом и Кутаисом производится кружным путем через Сурам, длиною в 170 верст; между тем, дорога, указанная выше, простирается всего на 90 верст.

6. Войска, составлявшие эти отряды, были следующие: в ахалцыхском отряде: пехоты: Белостокский пехотный полк — 4 батальона; Виленский егерский полк — 4 батальона; грузинский линейный № 2-й батальон — 3/4 (три роты). Кавалерии: Донского казач. № 21-го полка — 6 сотен. Милиции конной — 1 сотня. Артиллерии: кавказ. гренад. артил. бр. горн. № 1-й батар. — 2 орудия; 13 артил. бр. легк. № 2-го батарея — 8 орудий; 13-й гарниз. артил. бр. 1/2 рот. № 8 — 2 ор. турец. горн. единорогов — 2 орудия (из числа отбитых в 1853 г. у турок). В ахалкалакском отряде: пехоты: Рязанского пех. полка — 4 батал. (из которых 2 причислялись к александрапол. отряду); Грузинского лин. № 2-го бат. — 1/4 батальона. Кавалерии: Донского каз. № 2-го полка-3 сотни. Милиции 1/2 сотни. Артиллерии: 18 артил. бр. легк. № 6 бат. — 8 орудий.

7. 17-го мая 1855 г. главнокомандующий отдал в Александраполе следующий приказ, за № 106; «Войска, составляющие отряды ахалцыхский и ахалкалакский, отчисляются от действующего корпуса на кавказско-турецкой границе и с тем вместе соединяются в один отряд под командою начальника 13-й пехотной дивизии, генерал-лейтенанта Ковалевского, которому во всём относиться ко мне».

8. В ахалкалакском участке две равнины: ахалкалакская, имеющая от 20 до 30 верст длины и от 10 до 12 верст ширины, и Духоборье, длиною до 25 верст и от 8 до 9 верст ширины. Последняя получила название от находящихся здесь селений духоборцев.

9. Малым Кавказом называется система гор, лежащая между рр. Курой и Араксом.

10. Саганлуг — высокий и труднодоступный хребет, служивший границей карского и эрзерумского пашалыков.

11. Санджак этот, ближайший к Ахалцыху и присоединившийся на время войны к русским владениям (после поражения турок в 1853 г. под Суфлисом), составляет но своим местным свойствам как бы продолжение западной части ахалцыхского уезда. Но мы здесь о санджаке этом не будем ничего более говорить, не имевши случая близко с ним познакомиться.

12. Кстати здесь сказать, что хребет, называемый чалдырским, у жителей не имеет такого общего имени. Эту кличку дали ему русские вероятно потому, что за ним лежит чалдырский санджак, названный, без сомнения, по имени находящегося в нём большего озера Чалдыр-Гёль.

13. На месте Чалдыр-Гёля стоял, говорит предание, большой город, который провалился после землетрясения; в ясную погоду виднеются, по словам жителей, на дне его развалины домов.

14. По донесениям английских консулов (см. Commercial Reports, presented february1866), в описываемых нами местностях в 1865 г. считалось 29.414 душ обоего пола. Но едва ли эта цифра, заимствованная из официальных турецких источников, выражает действительность: турецкая администрация постоянно пускает пыль в глаза европейцам. Приходит на мысль: при этих показаниях не было ли желания доказать, что налоги, общую цифру которых европейским консулам не трудно знать, весьма невелики в турецкой империи.

15. Грузины составляли более 58% общего числа жителей в этих санджаках, карапапахи — около 18%, курды — 13%, туркменцы — около 11%.

16. Бозуг — санджак, лежащий на правом берегу Кизиль-Ирмака.

17. Кура называется здесь Ардаган-Чаем. Вообще следует заметить, что здешние реки называются по стоящим на них более важным пунктам, так что одна и та же река имеет не по одному только имени. Для названия реки, к имени города или деревни прибавляется чай (река) или су (вода).

18. В настоящее время, в административном делении Турции произошла перемена. Теперь в Азиатской Турции, вместо прежних пашалыков с их подразделением на санджаки, явились, как и в Европейской Турции, вилляйэты, т.е. генерал-губернаторства, подразделяющиеся на санджаки или ливы, которые, в свою очередь, делятся на казы. Вилляйэты заключают в себе громадные пространства, нынешние санджаки также увеличились в своем объеме и получили полное значение губерний, тогда как прежние санджаки обратились в казы, или уезды.

Таким образом, вместо многих пашалыков, прилегавших к закавказскому краю, появился теперь один вилляйэт эрзерумский, а санджаки, очерк которых мы представили, превратились в казы и составляют части новой ливы Чалдыр, заключающий в себе 11 каз.

19. Предполагая из ахалкалакского отряда, усиленного Виленским полком, употребить большую часть для наступательного движения, главнокомандующий, для обеспечения Боржомского ущелья и образования резерва ахалцыхскому отряду, направил из окрестностей Тифлиса в Боржом резервные батальоны грузинский и кавказский, при дивизионе резер. батар. батареи 19-й арт. бригады; последний и был теперь притянут в Ахалкалаки.

20. Находившиеся в составе главных сил полки пехоты были несколько изменены в своем составе. Именно, гренадерские и карабинерные роты были отделены от своих батальонов и образовали пятые батальоны в своих полках. Так как Рязанский и Виленский полки должны были вступить в состав главных же сил, то и в них из четырех батальонов сформированы, перед походом в Турцию, еще пятые батальоны.

21. Из сделанного выше очерка местности, в которую вступал наш отряд, видно, что он попал туда как раз в период дождей.

22. Д. Ольчек находится в 17 верстах от Ардагана, на повороте с ахалкалако-ардаганской дороги на ардаганско-карскую, который выходит к Омер-Ага.

23. Эти два пункта находятся на Карс-Чае, на котором расположен и Карс, на северо-восток от последнего. Между Заимом и Карсом, по прямой дороге, верст 16.

24. Из четырех отрядов, находившихся на кавказско-турецкой границе, только в так называемом действующем корпусе был начальник штаба; в остальных же отрядах: Эриванском, считавшемся частью действующего корпуса, ахалцыхском и гурийском, как менее важных, хотя и были начальники штабов, но они титуловались заведывающими штабом.

25. 5-го июня главнокомандующим отдан был следующий приказ, за № 132: «Изъявляю совершенную мою признательность начальнику ахалцыхского и ахалкалакского отрядов, генерал-лейтенанту Ковалевскому, за распорядительность и деятельность, оказанные при скором движении из Ахалкалак к Ардагану и оттуда на соединение с главными силами при дер. Заим; последствием чего было занятие Ардагана, быстро очищенного турецкими войсками и милициями».

26. Первый ночлег нашего отряда был у д. Кюмбет. Упоминаем об этой деревне потому, что она встретится в нашем рассказе и впоследствии.

27. За отличие в этом сражении, он произведен в генерал-лейтенанты, с назначением начальником 13-й пех. дивизии.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок и воспоминаний о походе в Азиатскую Турцию в 1855 году // Военный сборник, № 6. 1868

© текст - К. Л. Н. 1868
© сетевая версия - Тhietmar. 2022
© OCR - Бабичев М. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1868