Шестьдесят лет кавказской войны. Р. Фадеева. Тифлис. 1860.

Тысяча-восемсот-пятьдесят-девятый год будет вечно памятен для России. Страна, целые шестьдесят лет державшая в напряжении наши военные и финансовые силы, стоившая нам ежегодно нескольких тысяч солдат и многих мильйонов рублей, подчинилась наконец нашей власти. Мы можем теперь сказать, что нам принадлежит Кавказ. Близок благополучный конец» войны, которую все привыкли считать бесконечною, с которою все свыклись, как с неизбежным злом. Еще немного, легких, впрочем, усилий, еще два-три года военных трудов, еще несколько экспедиций в горы — приятных военных прогулок сравнительно с тем, что приходилось прежде выдерживать нашим кавказским героям — и недоступный, грозный Кавказ будет приветливым, мирным, спокойным Кавказом; в горных ущельях будет так же безопасно, как на беспредельных равнинах обширного русского царства; меч будет спрятан в ножны, русская кровь перестанет литься в том единственном пункте, где до-сих-пор не было мира в России, не переставала литься наша кровь; Кавказ скоро сделается мирною страной. Вслед за прекращением военных действий, мир не замедлит принести свои благодеяния. Место солдата займет земледелец, промышленник, торговец; вместо военных экспедиций, начнутся другие, экспедиции — мирные; вместо разорения, вместо грома оружия, мы понесем теперь Кавказу цивилизацию, образованность, гражданский порядок, пути сообщения, промышленость, торговлю; мы научим его ценить всю пользу гражданского порядка, все благодеяния мира. Кавказские Горы откроют для нас скрытые в недрах своих сокровища,

И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь. [96]

Кавказ покорился лам. Хорошо будет Кавказу, по еще лучше будет нам. С покорением Кавказа замирилось обширное русское царство. Военное положение с него снято, и от берегов Восточного Океана до Прута, от льдов Новой Земли до опаленного солнцем подножия Арарата, мир — благодатный, вожделенный мир царствует в том беспредельном пространстве, которое называется русским царством. Хорошо будет нам, потому нам теперь незачем будет ради постоянной и трудной войны истощать наши силы, незачем будет интересами мира жертвовать ради неотступных интересов войны. Кавказ наш, и лучшая в мире двухсот-тысячная армия теперь не прикована более к его скалам, и одною — да еще какою! заботою у нас менее — мы лучше чувствуем себя внутри; война в наших собственных пределах не будет отвлекать нас от дел мирного преуспеяния. Мы вполне свободны в наших внешних действиях; нет у нас слабого места; незачем нам лучшую половину нашего войска держать в отдаленном краю; внешний враг, если когда-нибудь дойдет до того, теперь встретит нас во всей полноте наших громадных сил. Кавказ наш, и вместе-с-тем на веки упрочено наше влияние над Средней Азией. Владея Кавказом, мы владеем могущественным передовым постом, господствующим над всей Средней Азией; нам не страшно теперь соперничество англичан, и от нашей энергии, от нашего благоразумия будет зависеть, сделав Кавказ опорною точкою, приобрести первенствующее политическое и торговое влияние над Азией.

Нельзя сказать, однакож, чтоб слишком-радостно отозвалась Россия на громадный факт, совершившийся в прошлом году; нельзя сказать, чтоб она поняла всю важность и все значение покорения Кавказа. Сколько нам известно, брошюра г. Фадеева есть первое сколько-нибудь замечательное литературное явление, вызванное событием, объясняющее его значение, ожидаемые от нее последствия. Нас до-сих-пор более интересовали личность Шамиля, его проводы и встречи, его впечатления. Увлекаясь сочувствием к дикому сыну гор, а вернее всего простым любопытством, мы как-будто забывали о той стране, которую оставил Шамиль в наше полное распоряжение, которая скоро будет замирена совершенно, и которой замирение должно отозваться громадными последствиями на всем нашем государственном и общественном быту. Мы можем сознаться прямо — как это сознание для нас ни тяжело — что, как прежде мы мало понимали, зачем вам нужно воевать на Кавказе, зачем не [97] оставить горцев в покое, так теперь мы не понимаем, не ценим того значения, которое будут иметь для нас полное, окончательное покорение Кавказа. Нам совестно сознаться, что другие лучше нас понимают, как много принес для нас 1859 год; наше уязвленное самолюбие страдает, что лучшую оценку наган дела нашли не у нас, а за границей, не в пашен журнальной литературе, а в журналистике английской. Отчего так случилось?...

Г. Фадеев написал очень-хорошую книгу о кавказской войне; это, конечно, не история нашего владычества на Кавказе. Об этой истории теперь нечего и думать по весьма различным и разнообразным причинам. Кто будет в силах разработать тот громадный материал, который хранится в архивах, материал, накопленный впродолжение шестидесяти лет и никем еще нетронутый. До-тех-пор, пока эта работа не будет сделана, пока не пройдут длинные годы, нам нечего ждать истории русского владычества на Кавказе. До-тех-пор нам нужны и очень-полезны книги, подобные той, которую написал г. Фадеев: она имеет целью в общих очерках познакомить нашу публику с тем, что делалось и что сделалось у нас на Кавказе. Как человек, очень-близко стоящий к делу, знающий его хорошо, г. Фадеев не только рассказывает нам много любопытного об общем ходе войны, он объясняет нам ее смысл, ее значение, объясняет, каких целей мы старались достигнуть на Кавказе, почему это было для нас нужно, рассказывает, как, в чем именно и почему мы ошибались, как, с исправлением ошибок, пошло успешно дело, как покорён наконец Кавказ, какая нам от этого польза. Содержание книги, как видит читатель, полно интереса. Мы можем добавить, что и самое изложение не только не убивает этого интереса, но из чтения книги военного содержания делает легкую, приятную работу.

Как нн знали мы мало о том, что делалось на Кавказе, но наши ошибки не оставались для нас тайной. Мы привыкали к тому убеждению, что без ошибок не могло обойтись дело и мирились с ними. Теперь уже несовестно говорить об этих ошибках. Вот, между прочим, что рассказывает нам об этом предмете г. Фадеев:

«В продолжение шести лет, с 1832 по 1839 год, главные силы кавказкого корпуса, до тех пор действовавшие на восточном Кавказе, были исключительно обращены против западных гор, со стороны Кубани и Черного моря. В Чечне и Дагестане остались незначительные силы под управлением местных начальств, лишенных всякой самостоятельности. В настоящее время нельзя не видеть, что такое внезапное изменение образа действий было великою ошибкою. Конечно, империи [98] должна во что бы ни стало покорить весь Кавказ. Но завоевание западных гор не было первостепенным и самым спешным делом в кавказской войне. Черкесы живут в углу страны, составляющей кавказское наместничество. С одной стороны они окружены русским населением кавказской линии, с другой грузинским населением Имеретии и Мингрелии, твердо нам преданным. Как ни храбры горцы, они не могут одолеть в открытом бою регулярного войска и силою завладеть какою-либо частью края. Их вторжения опасны для нас только там, где они увлекают за собою фанатическое туземное население, противопоставляя нашему оружию бесчисленные препятствия народной войны. Непокорные племена западного Кавказа, многочисленные и отважные, но окруженные отовсюду христианскими народами, не могут предпринять ничего подобного, и самою силою вещей безвыходно заключены в своей земле, лежащей в углу Кавказа, вдали от всех наших сообщений. Напротив того, непокорные племена восточного Кавказа были для нас чрезвычайно опасны. Два единственные сухопутные сообщения России с Закавказьем, по Дарьяльскому ущелью и по Каспийскому прибрежью, идут у самой подошвы восточной группы гор, обгибая ее так, что малейший успех неприятеля в ту или другую сторону пресекал путь, соединяющий государство с его заторными областями. Восточная группа Кавказа лежит посреди мусульманской части наместничества, естественно сочувствовавшей единоверцам. В этих горах, наконец, только-что было поднято знамя газавата, войны за веру; оттуда раздался призывный клич всем мусульманам — стать грудью против владычества гяуров. Подобное положение, опасное и в мирное время, могло стать гибельным при внешней азиатской войне; встречая неприятеля с лица, наши войска могли быть внезапно отрезаны с тыла» (стр. 41, 42).

В Восточном Кавказе сосредоточивалась для нас главная опасность, опасность страшная, в-особенности с-тех-пор, как мюридизм сплотил отдельные горные племена в целое государство, беспрекословно покорное воле имама. При первой нашей неосторожности, при первых признаках нашей слабости, мюридизм угрожал вторжением в покорные нам части Кавказа и, при сочувствии к нему мусульманского населения, мог поставить нас в очень-затруднительное положение. Странное дело! Во время восточной войны наша кавказская армия, лучшая армия в мире, доходила численностью до 270,000, а между-тем, сражения с турками в Малой Азии решались один раз девятью батальйонами, другой раз семнадцатью. Зимой 1855–56 года мы в три месяца не могли за Сурамским Хребтом собрать достаточно силы, чтоб дать сражение Омеру-Паше, с двадцатью-пятитысячным турецким корпусом вторгнувшемуся в Мингрелию. Понятны причины. Мы не могли ослабить нашей военной линии против горцев, и двухсот-тысячная армия оставалась, в буквальном смысле, прикованною к скалам Кавказа. [99]

«Мюридизм овладел всею восточною группою Кавказа и обратил силы ее на газават, войну против неверных. Нельзя уже было надеяться подавить его в горах иначе, как покорив самые горы. Но для этого надобно было изменить всю систему войны. Мы имели теперь дело не с обществами, ничем не связанными между собою, сопротивлявшимися или покорявшимися отдельно, но с государством, самым воинственным и фанатическим, покорствующим перед властью, облеченною в непогрешимость, и располагающим несколькими десятками тысяч воинов, защищенных страшною местностию; с государством, в добавок, окруженным сочувствующими ему племенами, готовыми при каждом успехе единоверцев взяться за оружие и поставить наши войска между двух огней.

«Очевидно, что при таком положении дела никакое вторжение в горы, предпринятое в смысле европейского похода, не могло иметь успеха, какие бы силы ни были для того употреблены. Цель подобного вторжения состоит в том, чтобы разбить вооруженные силы неприятеля, овладеть главными центрами его земли и, доведя его до невозможности продолжать сопротивление, заставить принять наши условия. В Кавказских горах, вооруженные силы — все жители, от двенадцати лет и до последней дряхлости. Центров населения там никаких нет. В Чечне жители разбросаны мелкими хуторами по дремучим лесам. В Дагестане больших аулов довольно много, но все они — крепости; большая же часть населения живет и там в маленьких деревушках, по нескольку домов с башнями, налепленных, как птичьи гнезда, по ребрам скал и горным карнизам. К чеченскому аулу надобно было продираться сквозь чащу, занятую неприятелем, ловким и быстрым, как лесные звери, и платить человеком за каждый шаг пути. Дагестанский аул надо было брать штурмом, карабкаясь по отвесной тропинке, под градом пуль и камней, сбрасываемых со скал. Подле чеченского хутора стоял другой хутор, подле горного аула другой аульчик, с которыми должно было повторять тоже самое. И там, и здесь, в наших руках оставались одни стены, потому-что жители всегда успевали уйти. Продовольствовать войско надо было из своих пределов, ограничивая сроке похода взятым провиантом, или посылать за ним колонну, с опасностию, что она будет истреблена, потому-что пройденный путь смыкался за отрядом, как след лодки в воде. Жители, зноя, что вся цель похода — разорение, стояли за свое имущество с ожесточением. Понятно, что при такой системе обороны, для разрушения всех чеченских хуторов, и всех дагестанских аулов не могло стать никакой армии, хоть бы она была многочисленнее Батыевой. Покориться же отдельно, для избежания разорения, уже ни одно горское общество не могло, еслиб и хотело: совокупные силы мюридизма разгромили бы его. Для того, чтобы заставить какую-нибудь часть гор признать нашу власть, необходимо было раскрыть ее постоянными сообщениями, сделать доступной во всякое время года, оградить туземное население войсками, возвратив им естественные преимущества регулярного оружия уничтожением тех препятствий, которые покровительствовали неприятелю. Одним словом, война должна была сделаться методическою, состоять в том, чтобы побеждать [100] природу, побеждая людей на столько лишь, сколько было нужно для беспрепятственного производства наших работ.

«Само собою разумеется, что наступать подобным образом от окружности к центру, везде разработывая местность, было бы невозможно для самой многочисленной армии, еслиб пришлось наступать со всех сторон. Восточная группа гор, которою в то время овладел мюридизм, имеет около девятисот верст в окружности. Все это горное пространство до такой степени загромождено хребтами, прорыто ущелиями, одето на половину непроницаемой чашей лесов, что даже на рельефной карте представляет совершенный хаос, в котором глаз с трудом схватывает главные очертания. Нужно было бы употребить полвека, если не больше, и пожертвовать полумильоном солдат, чтобы сделать доступной всю страну, хребет за хребтом, ущелье за ущельем, преодолевая на каждом шагу ожесточенное сопротивление горцев. Но, не смотря на действительно хаотический вид, этот военный театр имеет, как и всякий другой, свои стратегические линии, владение, которыми решает владение известною частию края. Хребты, доступные только летом, разрезывают его на части почти самостоятельные; реки, прорывающие бездонными пропастями высокий горб Кавказа, образуют линии самой прочной обороны. Даже племенные деления в горах составляют такие же резкие грани, как и природные черты, по взаимной неприязни племен, сдержанной, но не уничтоженной мюридизмом; грани, которые могли служить этапами завоеванию. — Стратегические линии существовали; но только для того, чтобы разглядеть их в такой загроможденной местности, нужен был глаз полководца, которого долго не появлялось на Кавказе; для того чтобы подойти к ним как следует, нужно было совершенное знание здешней войны. — Но если в продолжении осьмнадцати лет, с того времени как главные усилия были снова направлены против восточного Кавказа и до последнего трехлетия, в кавказской армии не появлялось первоклассного военного человека, который умел бы покорить горы, то конечно были умные и чрезвычайно опытные генералы, которые могли бы идти к этой цели хоть медленно, но верно, и во всяком случае сдержать дальнейший напор мюридизма. Но вот в чем состоит главный недостаток человеческой власти в целом мире: — полное понимание современности принадлежит только умам первостепенным, которых мало на свете; круг идей людей обыкновенных, хоть и умных, также как и массы, определяется не действительною современностию, но периодом, непосредственно ей предшествовавшим, который успел уже высказать, согласить свои понятия и пропитать ими общее мнение. Если в текущем периоде складывается что-нибудь новое и развивается быстро, очень умные люди все таки подступают к нему со старыми приемами, покуда долгая неудача их не забракует, и постоянно отстают от действительного положения вещей. Совершенно так случилось на Кавказе. После того, как мюридизм покорил население восточных гор и преобразовал его в воинствующий мусульманский орден, кавказские начальники долго еще не хотели понять, что двадцатилетье труды для покорения этой страны пропали, что об них надо забыть и приняться за дело вновь, как-будто мы только-что пришли [101] на Кавказ; что против горцев, слившихся в одно политическое целое, нельзя действовать так, как действовали против горцев разъединенных, не только генерал Ермолов, по даже генерал Розен в 1832 году, принуждая общества к покорности, погромом их земли; что теперь уже отдельные общества не могли покориться, еслиб и хотели; что землю непокорных горцев надобно было обрывать клочек по клочку, прочно утверждаясь в занятой местности. Для методической войны, конечно, нужны значительные силы; но ведь нашли же тогда 18-ть батальонов для Черноморской береговой линии, которую должно было бросить при первом неприятельском выстреле; имели средства делать сильные экспедиции за Кубанью, что не составляло самой спешной потребности в кавказской войне; и даже в Чечне и Дагестане собирали отряды в 10-ть и 12-ть баталионов такой же силы, как отряды, ныне покорившие Кавказ. За этими отрядами не было столько резервов, как теперь, правда; но этот недостаток резервов был причиной действовать медленнее, а не причиной действовать фальшиво. Но воспоминания предшествующего периода слишком-сильно еще тяготели над решениями кавказских начальников. Трудно было также и признаться, что огромные жертвы, принесенные для покорения Кавказа, пропали даром, что за дело надо приниматься съизнова. Не признаваясь в этом, на горцев устремились с ожесточением, чтоб разом исправить ошибку многих лет. Главные удары были направлены на Шамиля лично, на его резиденцию и поборников, в надежде ниспровергнуть мюридизм и разбить его власть над горцами; но мюридизм был уже не партией, он был государством. Наши войска везде встретили единодушное сопротивление. В-течение нескольких лет неутомимо производили экспедиции в Чечню, Эчикерию и страны, окружающие Аварию, с тою целию, чтоб разорением земель заставить горские общества отложиться от Шамиля. Иногда войска углублялись довольно-далеко в неприятельскую страну, иногда с первых шагов упирались в неодолимые препятствия; но всегда эти экспедиции имели один и тот же результат: несколько сожженных мазанок, стоивших нам несколько сот, иногда несколько тысяч солдат. Эта беспрерывная, но почти безвредная для горцев война, до того подняла их дух, что несколько десятков человек, засевших в своей трущобе, не боялись завязывать дело с колонною в несколько батальйонов и, отвечая одним выстрелом на сто наших, наносили нам гораздо-большую потерю, чем мы им. Впродолжение этих годов случалось не раз, что горцы, надеясь на крепость своей земли, в то самое время, когда наши углублялись в нее, бросались сами в наши пределы, возмущали покорное население и иногда утверждались совсем в занятых ими участках. Круг, охваченный мюридизмом, расширялся медленно, но постоянно вытесняя нас шаг за шагом с восточного Кавказа» (стр. 44–50).

Не лишено интереса еще одно обстоятельство, на которое указывает, впрочем слегка, г. Фадеев. Предшествующими действиями нашей администрации на Кавказе был приготовлен, облегчен успех нашего главного врага, мюридизма. [102]

«В мусульманстве вся общественная и частная жизнь людей, все отношения определены раз навсегда шариатом, так что в чисто-мусульманском духе всякое законодательство становится невозможным: оно на веки утверждено неизменною волею Божиею и все люди, совершенно равные между собою, одинаково обязаны ему повиноваться. На практике, в мусульманских землях существуют многие нарушения этого коренного закона; но правило неизменно, и мюридизм, подчинив все духовному закону беспрекословно, только довел до конца учение, общее всем мусульманам. Истолкователями закона естественно должны быть духовные, которые этому учатся, и потому введение в какую-нибудь страну законоположения по шариату, предает всю власть над народом духовенству. Нечего и говорить, что на Кавказе мусульманское духовенство было втайне предано мюридизму. Это учение осуществляло самые задушевные убеждения и желания его. При прежнем племенном устройстве духовенство не пользовалось влиянием. Горские и подгорные племена подчинялись или владетелям, или высшему сословию, или народному собранию; но вообще управлялись по древнему обычаю, иногда очень сложным и уравновешенным образом. С двадцатых годов началось уничтожение властей, созданных народною жизнию и стало распространяться господство шариата. К этому одинаково стремились и кавказское начальство, и Шамиль с своими последователями. Мюридизм напрягал все силы, чтоб истребить местных правителей и высшие сословия, искоренить стародавние народные обычаи, разделявшие и отличавшие племена, заменяя их повсеместным владычеством шариата и духовенства. Кавказское начальство делало то же самое в покорных обществах, но весьма-понятной причине: ему легче было основать народное управление на шариате, писанном законе, чем на неизвестных племенных обычаях, которые надо было еще привести в ясность и узаконить в такое время, когда на Кавказе не существовало даже правильно-организованных местных властей; но только по этой системе русскими руками обработывали почву, на которой потом сеял мюридизм. Учение исправительного тариката разносилось по Кавказу лицами, состоявшими на русском жалованьи. Чего было ждать от населения, вооруженного и невежественного, которому ежедневно проповедывали самые зажигательные идеи, между-тем, как оно видело своими глазами бессилие русского оружия против мюридизма, сбросившего маску? Естественно, все подгорное население ждало только удобного случая, и мюридизм мог питать самые фантастические надежды» (стр. 52, 53).

Наконец не можем оставить интересной книги г. Фадеева, не сделав еще одной выписки. Дело идет о том, что необходимо теперь для Кавказа и чем дарит он нас — прямо, непосредственно, тотчас же. Автор, ясно видно, не исчерпывает всего вопроса, видит только военную сторону; других сторон он не касается. Но с тем, что он говорит, мы вполне согласны и, приводя его слова, желаем дать им более известности. [103]

«Покорение восточных гор внезапно изменило условия оборонительного и наступательного положения кавказской армия. С нынешнего года перешеек между Черным и Каспийским морями на веки укреплен за Россией, какие бы политические сочетания ни произошли в соседних странах, какие силы ни были бы направлены против Кавказа. Но до-сих-пор империя только обеспечила свое владение перешейком. Для устройства этой страны в том виде, как оно долито быть, чтоб вполне соответствовать целям и пожертвованиям государства, остается сделать еще очень многое. Только через несколько лет напряженных усилий, при неослабленных средствах, можно будет сказать: готово.

«Первое дело, предстоящее на Кавказе, дело, которое должно окончить как можно скорее, есть покорение западных гор. С падением Шамиля тыл кавказской армии обеспечен, рассеянные силы ее собраны; но то и другое совершено еще не вполне, покуда кутаисское генерал-губернаторство отделено от Кубанской линии широким поясом непокорных гор, покуда значительная масса войск неподвижно прикована к одной части края. Враги России, кто бы они ни были, все еще имеют союзника на Кавказе. Одна возможность бороться против Русской Империи, постоянно доказываемая на деле, в каком бы отдаленном углу страны ни происходила борьба, необходимо держит все население в тревожном состоянии и разжигает надежды, которые без этого не могли бы существовать. Уменьшение армии ранее полного успокоения страны снова затянуло бы дело на Кавказе и в сложности стоило бы гораздо дороже чем сильные, но кратковременные действия. Еслиб в 1816 году, с назначением генерала Ермолова на Кавказ, ему отделили несколько полков, возвратившихся из-за границы, империя избежала бы тридцатилетней войны с мюридизмом и сократила свои жертвы сотнями миллионов рублей и сотнями тысяч людей. Западные горы должно покорить неотлагательно, но щадя для того никаких жертв.

«Второе дело, необходимое для Кавказа и в военном и в общественном отношении, для армии и края вместе, есть сооружение закавказской железной дороги 1. Если в истекшей войне судьба страны, занятой слишком двухсот-тысячной армией, решалась на поле сражения девятью баталионами, это происходило столько же от поглощения наших сил горскою войною, сколько от чрезвычайной медленности сообщений, заставлявшей разбрасывать войска по всем пунктам, на которых мог показаться неприятель; иначе мы не поспели бы туда во-время; а на Кавказе, при извилистом очертании границы и сухопутной и морской, есть несколько линий, ведущих прямо от окружности к центру, линий, владение которыми стратегически решает судьбу войны. Продовольствие надобно было заготовлять задолго вперед, с величайшими затруднениями, сообразно с первоначальным расположением войск, которого потом [104] уже нельзя было изменить, за невозможностью двигать магазины. Войска были прикованы к своим провиантским складам, несмотря на то, что военные обстоятельства принимали иногда совсем другой оборота; отчего происходили раздробленность и слабость массы, в совокупности довольно-значительной. Для того, чтоб сила русских войск в Закавказье и в оборонительном и в наступательном отношении соответствовала их действительной численности, надобно прорезать край железною линиею от моря до моря. Тогда закавказские войска, бывшие до-сих-пор слабыми по своей раздробленности, составить одну массу и удар их во всякую сторону станет неотразим. При быстром развитии волжского и каспийского пароходства, Закавказье, связанное в одно целое железною дорогою, станет по всех своих пунктах на трехнедельном маршрутном пути от главных центров государства, пойдет в общий состав русских областей. Вместо многочисленной армии, которую теперь по необходимости, даже и без горской войны, надобно содержать в этом отдаленном пограничном крае, Закавказье надобно будет занимать сильно только в военное время, как и всякую часть границы, соразмеряя эти силы с видами правительства или действительною опасностью, а не со всякою возможною случайностию, как теперь, когда загорный край отстоит от внутренности России на полгода пути. Экономия для государства будет огромная, могущество его со стороны Кавказского перешейка утроится, а в то же время кавказская армия сделается подвижною, как все действующие войска империи. На благосостояние заторного края железная дорога будет иметь то же влияние, какое имеет орошение на плодородную, но спаленную солнцем почву. До сих пор, все природные силы Закавказья спали в земле; единственным потребителем здесь была казна. Железная дорога сделает эти области, доставлявшие покуда только один расход, самостоятельною и богатейшею частию империи. Наконец, линия железной дороги от Баку до Поти, венчающая наше положение на Кавказе, обеспечена в экономическом отношении гораздо-более, чем всякая из русских линий, которым предстоит возбудить и привлечь к себе движение, пока еще несуществующее; между-тем как груды товаров на 25 миллионов рублей, ежегодно наводняющие Персию и всю верхнюю Азию через Трапезонт, дожидаются только удобного пути, чтоб направиться по Закавказью и Каспийскому Морю. В настоящую пору эта торговля пробивается через самую негостеприимную страну — высокую горную площадь турецкой Армении, без дорог и на вьюках. Железная дорога между двумя морями необходимо притянет ее к себе и удвоить количество товаров, уменьшив их продажную цену. Стоимость дороги, по сделанным уже исчислениям, разве очень-немногим превзойдет стоимость русских линий; ценность груза трапезонтской торговли должна с избытком окупить эту сумму, даже при высоких процентах. Это предприятие, необходимое в политическом и военном отношении, в то же время выгодно и отношении экономическом.

«С завоеванием западных гор и устройством железной дороги между Черным и Каспийским морями, кавказская армия войдет в состав действующих сил империи. Покуда нельзя определить даже приблизительно, на сколько это возвращение двухсот-тысяч солдат, может быть, [105] первых в свете, исключенных до-сих-пор из итога русских сил, возвысит военное могущество государства. Беспрерывная и беспощадная война образовала на Кавказе целый ряд поколений, воспитанных в боевом ремесле почти наследственно. Новобранец, вступив в кавказский полк и еще не видавши неприятеля, привыкает уже к мысли о войне, как о натуральном и повседневном деле жизни; сделав несколько походов, он развивается лично, не только как солдат, но как боец. Он беспрестанно встречается с врагом один на один, в лесной цепи, на горной тропинке, в штурмуемой сакле, и привыкает надеяться только на себя — на свое сердце и свое ружье. Когда потом смыкается колонна из этих людей, совершенно-уверенных в себе поодиночке, в ней раждается такое убеждение в своей неодолимости, что устоять против нее может только несоразмерная материальная сила. Мы довольно видели примеров этому в минувшей войне. Подобное воспитание давалось только древним войскам, где каждый солдат был боец, и утратилось совершенно в войсках европейских с той минуты, когда долг солдата стал состоять лишь в том, чтоб идти массой за своим знаменем и слушать команды. Каков кавказский солдат, таков в своем роде и офицер. Русской отваге нужно широкое поле; в мирное время только на Кавказе гремит оружие и манит в эту сторону людей с военными наклонностями. Молодые офицеры, которых сердце влечет к боевой жизни, понемногу сами собою стекаются на Кавказ. Горская война быстро развивает их военный инстинкт, выделывает из офицера настоящего начальника, способного управлять людьми и распоряжаться боем. И в лесу, и в горах, как бы ни был многочислен отряд, ротный командир, вступивший в дело, становится отдельным начальником, одним из виновников общего успеха или неудачи; ему предоставляется вести почти независимое дело, в котором его характер и распорядительность получают самостоятельные права. Ответственность за военные соображения спускается на Кавказе гораздо ниже, чем в европейской войне, и люди, поставленные пред ежедневною расценкою опыта, сортируются сами собою. Кроме того, особенные обстоятельства жизни и действия развили в кавказских полках, в самой сильной степени, дух военной семьи, гордость своего полкового мундира и. своего знамени, оправдываемые всегда каким-нибудь высоким качеством, которое полк исключительно себе усвоил. Отношения взаимной ответственности между людьми всяких степеней выделялись в них гораздо теснее, чем в каком бы то ни было войске и естественно внушили отдельному лицу полную уверенность в своей части, как части возможность полагаться на каждого из составляющих ее людей. Беспрерывные походы закалили кавказского солдата, сделали из него первого ходака в свете, научили жить где бы то ни было и чем бы то ни было. Кавказская война образовала для России армию, которая, под своим знаменем, готова считать себя дома на краю света, которая с разу понимает всякое приложение военного дела, которую противник должен истребить для того, чтоб победить. Когда кавказский баталион становится лицем против врага, он считает сражением только то время, которое ему нужно для того, чтоб добежать до [106] неприятельских рядов; эту уверенность разделяют по опыту все чины его, от командира до барабанщика.

«Кроме регулярной армии, кавказская война взростила для России еще другое превосходное, единственное в своем роде войско — казаков линейных и черноморских. Одинаково способные к сомкнутому строю и наездничей службе, конница и пехота вместе, эти люди, бесстрашные, неутомимые, быстрые как ветер, могут осуществить, употребляемые в значительном числе, такие стороны военного дела, о которых не слыхали прежде — блокировать неприятельскую армию в ее собственной стране, разъединить ее, обхватить с тыла и флангов, разорвать сообщение между отдельными колоннами. До-сих-пор линейные казаки бывали в европейской войне только дивизионами и оставили однакож живые воспоминания о себе. С окончанием кавказской войны, сорок тысяч казаков, при надобности и больше, могут присоединиться к армии. В этом удивительном войске выразились стороны русской природы, которых нельзя и заменить в спокойном быту. Лучшие линейные полки формировались на наших глазах, из поселян; до такой степени дух казачества живет еще, если не в уме, то в крови русского человека. В несколько лет эти поселяне, поставленные на порубежной неприятельской черте, делались самыми отважными и ловкими наездниками, настоящими абреками, превосходящими чеченских, и в то же время послушными, вполне-дисциплинированными солдатами, способными ко всякого рода службе. Так быстро развивался в этих поселянах военный дух, что через несколько лет девушка, вчерашняя крестьянка, не хотела на посиделках сказать ласкового слова казаку, неслывшему удальцом. Россия, при своем безмерном протяжении, живет еще жизнию разных столетий, На украйнах — кавказской, сибирской, киргизской, казачество существует еще в тех же условиях, как в XVI веке оно существовало на Днепре и на Дону. Воины и вместе поселяне, казаки разработывают землю, занятую ими с оружием в руках, вносят русское отечество в чуждые пустыни и должны быть для империи тем же, чем американские передовые колонисты Соединенных Штатов. На Кавказе было бы невозможно управиться с горцами без заселения казаками передовых линий. Через несколько времени кавказские казачьи полки будут еще далеко выдвинуты вперед и казачье население, подкрепляемое новыми выходцами, значительно возрастет. Тогда уже не сорок, а может-быть семьдесят-тысяч кавказских казаков готовы будут стать под знамена, при первом призыве отечества.

«Третий элемент новой силы, которою покоренный Кавказ дарил империю, состоит в горских войсках. При системе, принятой ныне, число их может быть велико, а в качестве нельзя сомневаться. Лучше конно-дагестанского полка и анапского эскадрона не может быть войска. Для кавказских горцев битвы и опасности такая же необходимость, как для древних скандинавов. Надобно только дать правильный исход их воинственности, чтоб Кавказ выбросил из своих недр дружины, которым, может быть, придется удивить свет под русскими знаменами» (стр. 136–145).


Комментарии

1. Еще некоторые подробности о предполагаемой железной дороге в Закавказье, о ее необходимости и ожидаемой от нее пользе, читатели найдут в интересной и замечательной статье г. Рыжова, которой окончание помещено в нынешней книжке «Отеч. Записок».

Текст воспроизведен по изданию: Шестьдесят лет кавказской войны. Р. Фадеева // Отечественные записки, № 6. 1860

© текст - Краевскй А. А. 1860
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
©
OCR - Андреев-Попович И. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Отечественные записки. 1860