-

БЕЛЕВИЧ К.

ВСПОМИНАНИЯ О СЛЕПЦОВЕ И ПАССЕКЕ

(Военные рассказы).

К. Белевича.

I. Набег.

В 1849 году начальник Владикавказского военного округа, генерал-маиор Ильинский, представил главнокомандующему на Кавказе, князю Воронцову, проект покорения галашевских обществ, принадлежащих к карабулакскому племени и живущих в горах по реке Ассе, между Нестеровским и Бумутским ущельями.

Труднодоступное убежище хищных карабулаков, куда из ближайших покорных и непокорных нам обществ, постоянно стекались все беглые абреки, — имеет вид дугообразной полосы, из второстепенных кряжей гор и глубоких между ними теснин. Эта горная полоса, от верховьев реки Сунжи, близь Владикавказа, до черты Малой Чечни — р. Фортанги, — тянется на 80 верст, теснясь на юго-востоке к главному хребту и ограничиваясь с северо-запада высоким лесным хребтом. Хребет этот — предел верхнесунженской линии — прорезывается двумя выше названными параллельными ущельями; из ворот Нестеровского с шумом вырывается на широкую сунженскую долину быстрая Асса. Надо всей этой громадою лесных кряжей возвышается, за пределы облаков, главный хребет Кавказа; среди его зубчатых скал и снежных вершин — в перспективе белый, величавый Казбек выше всех царствует.

Несмотря на близость наших поселений, в этом диком уголке Кавказа русское оружие до 49 года еще не пролагало себе дороги из Бумутского ущелья в Нестеровское. Первое из них примечательно в истории кавказских войн и жизни Шамиля. После падения Ахульго, в 1839 г., он с 14-ю мюридами нашел убежище в аулах Бумутского общества; казалось, все для него было потеряно; но он, с увлекающим жаром, начал и здесь проповедывать казават и правила шариата. Но некоторые горцы, недовольные строгостями последнего, взбунтовались против вводителя нового учения, воспрещавшего даже курение табаку. Главные зачинщики подверглись жестокому наказанию; между ними были два брата Хозрои: один был обезглавлен, другой ослеплен. Слепец, горя мщением, забрался однажды ночью с кинжалом в саклю Шамиля и нанес ему несколько ран. Мстительный Хозрой погиб мученической смертью, а чудное избавление от нее Шамиля — суеверие горцев приписало святости имама.

Вскоре после того, в 40-м году, вся Чечня, состоявшая под управлением генерала Пулло, прислала к Шамилю депутатов, с просьбою — стать во главе чеченского народа, для защиты его от неверных. Честолюбивый имам только этого и желал; он обязал чеченцев клятвою действовать совокупно с дагестанскими народами против общего врага.

С тех пор до падения власти Шамиля протекло 19 лет, и только в течение этого времени лесистая плоскость Чечни была нами до предгорий от непокорных очищена, а их аулы уничтожены в прах. На местах их теперь растет высокий бурьян, и вблизи безмолвствуют обширные кладбища, с бесчисленным множеством шестов и прикрепленных к ним разноцветных лоскутков на могилах убитых джигитов. Но куда исчезло отсюда, по-видимому, густое население самого воинственного племени па Кавказе? Пала ли большая половина его с оружием в руках, или она, во время беспримерно-упорной борьбы, переселилась в другие места? На первую половину последнего вопроса можно отвечать положительно, потому что с 40-х годов в Чечне, в особенности в Малой, ежегодно разыгрывались кровавые драмы, давшие обильный сбор человеческих костей.

В начале тех же годов, отряд наш, из 8-ми баталионов, тщетно покушался проникнуть в горы через Бумутское ущелье; мы же прошли через него с 3-мя баталионами и 8-ю сотнями казаков. Вот как это было.

Генерал-маиор Ильинский, получив разрешение совершить экспедицию в дикие места карабулаков, 20-го ноября 1849 года прошел, с двухтысячным отрядом, через лес Нестеровского ущелья и занял позицию близь ручья, впадающего в Ассу. В то же самое время, 3 баталиона Тенгинского пехотного полка были собраны в Михайловской станице, на сунженской линии. Мы знали, что были собраны для ночного набега; мы ждали его каждый час. Поговаривали, что полковник Слепцов поведет нас на Валерик. — Напомню здесь, в кратких чертах, о личности Слепцова (Слепцов происходил из дворян Саратовской губернии, начал службу унтер-офицером в лейб-гвардии Литовском полку в 1834 году; убит в деле с горцами в 1851 году, в чине генерал маиора, 36 лет от роду.) тем, для кого память о нем дорога, и тем, кому об этой доблестной русской личности было известно мало. Он был начальник Верхнесунженской линии и еще молодой человек; но ряд [505] блестящих военных его подвигов, неутомимая энергия, редкая неустрашимость в минуту опасности, редкая душевная доброта и бескорыстие древнего философа поставили его высоко во мнении покойного князя Воронцова, умевшего ценить заслуги и личные достоинства, и сделали имя его, как и имя павшего в бою генерала Пассека, популярным в кавказской армии.

Вечером, 22-го ноября, мы получили приказание немедленно выступить в ст. Ассискую, находящуюся в 7 верстах от Михайловской. Уже ночью мы пришли туда и расположились на станичной площади. Во время раздачи солдатам порций спирту, вдруг получил я от своего баталионного командира приказание явиться к Слепцову, для нахождения при нем за адъютанта во время набега. Молча поклонился я баталионному командиру и тотчас поехал явиться к своему новому, на короткое время, начальнику. Он принял меня в квартире с обычной своей ласковостию, и с участием заметил, что я легко одет и могу озябнуть. Спустя несколько минут, мы сели на коней и поехали к переправе через Ассу, через которую части войск переходили в брод. Наконец, небольшой наш отряд вытянулся на правом берегу реки и двинулся по дороге на укр. Ачхой. Мы шли форсированным маршем, впереди кавалерия — по три в ряд, за нею горные орудия и пехота. В голове всех ехал Слепцов и тихо разговаривал с лазутчиком.

Тускло светила нам луна сквозь прозрачный пар но всей долине. Впереди нас, как через флер, уже чернели широкой полосой леса Малой Чечни; направо зияли гигантские ворота Бумута, до них было 12 верст. Вдруг голова колонны круто повернула к ним; длинная колонна завилась по дороге, и как змея тихо ползла к дремавшим в покое великанам. Что-то торжественное было в этом секретном, ночном движении: не слышно было ни одного в полголоса слова, только лошади по временам фыркали, да мерзлая земля глухо стонала.

Во втором часу ночи мы вступили в Бумутские ворота и расположились в котловине, усеянной копнами неприятельского сена. Направо и налево возвышались почти отвесные горы, поросшие частым лесом; впереди был овраг, в который вела тропинка и на дне которого шумела Фортанга; за оврагом находилась высокая природная терраса поперек, и защищала вход в другую котловину. Кавалерия припустила лошадей к сену. Спустя несколько минут, пришла пехота и легла у оврага. Слепцов отдал приказание, чтобы люди не разговаривали и не курили трубок; сам же завернулся в шинель и лег на развороченную копну сена. Так прошел час. Наконец, пехота двинулась и исчезла в овраге. Спустя еще час, двинулась и кавалерия, и, поднявшись из оврага на крутую террасу, вступила в другую котловину, где тихо лежала пехота.

Было около 4 часов утра; отряд построился. На восток от ущелья уже слышен был лай собак в аулах; но путь предстоял нам в противоположную сторону. Шепотом скомандовали кавалерии, и она, по два в ряд, первая закарабкалась по тропинке, на высокий и чрезвычайно крутой отрез правого лесного кряжа. Тропа шла извилинами; едва мы поднялись по ней с версту, как валежник и срубленные толстые деревья преградили путь. В голове казаки спешились и стали руками расчищать дорогу. Слепцов приказал привесть сапер. Я отправился за ними обратно, с трудом пробиваясь между рядами конных, которые буквально теснились на узкой тропинке. Прибежали саперы; но кавалерия, без помощи их, уже успела выбраться из завалов и, миновав наибольшую крутизну, пошла рысью между редевшим лесом. Начало светать. Но вот она снова спешилась и снова стала расчищать на пути завалы. Едва показался я на глаза Слепцову, как он опять послал мена назад, с приказанием к начальнику пехоты, полковнику Веревкину — поспешить на присоединение. Время было дорого. Я поскакал с горы, не обращая внимания на крутизну и валежник. Спустя полчаса, приказание было передано,— быстрый мой кабардинец, как на крыльях, нес меня снова вверх и, наконец, вынес на узкий гребень горы.

Направо, с северной стороны, тянулось глубокое дефиле с частым лесом, на лево такое же другое. За последним, на южной стороне, красиво рисовались, непрерывной и высокой грядою, вертикальные утесы снежного хребта. Из опушки леса, с правой стороны, уже пощелкивали неприятельские выстрелы и раздавался пронзительный крик «гя—у—у—р!» Лошадь шарахнулась в сторону и вмиг примчала меня к кавалерии, которая стояла в четверти версты, вытянувшись фронтом к южному дефиле. Когда я подъехал к Слепцову, он задумавшись стоял над обрывом: внизу, на дне глубокой и живописной котловины, окаймленной висящими чинарами по бокам, был опрятный аул Хандылбас, разделенный ручьем на две половины. Горцы, как муравьи, высыпали и суетились с длинными винтовками в руках; но крутизна спуска не позволяла коннице добраться к ним. Среди глубокого молчания, взоры всех на несколько минут были прикованы к чудной картине горной природы, еще новой для глаз русских. Наконец, Слепцов прервал молчание, обратившись ко мне с вопросом: «Скоро ли будет пехота?» Я отвечал, что не ранее как через час.— «Если так, сказал он,— то зададим прежде арштинцам, а то упустим здесь и там.» Глаза его зажглись огнем, и мужественные черты лица вдруг приняли грозное выражение. В желтой черкеске своей он был теперь похож на горца.

До прибытия пехоты он распорядился оставить 2 сотни на горе, для наблюдения за Хандылбасом, а с остальной кавалерией устремился в северное дефиле, к аулу Аршты, бывшему у опушки леса. Горцы уходили в чащу, гоня скотину и унося пожитки. Мулла, в белой чалме, последним оставил порог родной сакли. Мы обскакали с двух сторон аул и отбили часть рогатого скота. Вмиг две сотни спешились и заняли опушку леса. Завязалась перестрелка; в это время толпы горцев показались на высотах, с северной стороны, где лепились их хутора. Огонь все более усиливался, ракеты шипящими змеями понеслись вверх, на гору; аул запылал и черный дым пожара, соединившись с порохом, затмил первые лучи восходящего солнышка. Слепцов сошел с лошади и отправился в цепь; я последовал за ним. В нескольких шагах от него был убит урядник и ранены два казака. Я с досадою подумал: «какая надобность быть ему в цепи? уж не ищет ли он смерти?» В это время он послал меня с приказанием, чтобы пехота, уже спускавшаяся с горы, поспешила сменить казаков в лесу; наконец, она, после долгого ожидания, пришла. Шум и пальба еще более усилились; подожженный со всех концов аул еще сильнее запылал, и дым скрыл от наших взоров на высотах неприятеля. [506]

Покончив с главным притоном разбойничьего населения, отряд наш снова начал движение вперед, к Нестеровскому ущелью, — вопреки ожиданиям горцев, часть которых, до этого, бросилась в бумутский лес, полагая, что мы будем возвращаться по прежней дороге. Хотя на кануне набега, только Слепцов и Веревкин знали об избранном пути для вторжения в горы,— но несколько человек мирных горцев, имевших там родственников, желая снасти их от разорения, невидимо следили за нашим ночным движением и, пробравшись в горы кратчайшей дорогой, дали знать о нем арштинцам. Последние, не ожидая, чтобы мы решились придти к ним через Бумутское ущелье, оставили его без внимания, а может быть и не успели занять; но они ожидали нас на другой дороге, по которой Слепцов ходил к ним к 1847 году и не достиг цели. Теперь они вторично ошиблись в расчете: мы пошли но северному дефиле, на запад. Налево от нас был глубокий овраг, направо высокий хребет, по крутому склону которого пролегала узкая дорога. Прошедши по ней верст 14, мы встретили часть галашевского отряда, шедшего к нам на встречу с позиции на левом берегу Ассы, где производилась просека в лесу.

Пешие и конные горцы следовали параллельно за нашим движеньем, по гребню северного хребта, откуда стреляли по колонне вниз; но по причине значительной высоты, на которой они находились, не могли нанести нам особенного вреда. Мы отвечали им ракетами, которые заставляли толпы их разбегаться в стороны. Вечером, мы перевалили через северный галашевский хребет в том месте, где он, загибаясь под прямым углом на юг, образует Нестеровское ущелье. Перестрелка, стоившая нам 18 человек убитыми и ранеными, кончилась. Мы спустились с крутой горы в ущелье и перешли Ассу в брод. Наступила темная ночь; но зарево горевшего неприятельского сена, зажженного нами по дороге от Аршов до Ассы, освещало нам в темноте остальной, непройденный путь. Наконец мы поднялись на гору и в 10 часов вечера пришли на позицию галашевского отряда.— После слишком суточного движения, в продолжение которого мы сделали 80 верст, сильная усталость повергла нас всех на открытом бивуаке. Все впечатления дня исчезли перед потребностью покоя, и мы на первую ночь зимней экспедиции, продолжавшейся по 20-е декабря, сладко вкусили его на снегу, у потухавших костров.

II. Сухарная экспедиция.

После того как главнокомандующему кавказской армией, графу Воронцову, стоило стольких мужественных усилий и трудов перейти из Северного Дагестана, с главным чеченским отрядом, через лесистый хребет Азаль, отделяющий Андию от Ичкерии,— войска наши, совершив переход в одиннадцать верст, при сильных натисках горцев со всех сторон, вышли, наконец, на открытую плоскую возвышенность, где, на берегу р. Аксая, находился главный предмет экспедиции — аул Дарго. Достигнув этой цели, главный отряд очутился тогда в самом центре наиболее воинственных племен: в тылу у него, от востока, были общества Андии, на юге — общества Аргунского ущелья, впереди, на западе,— Ичкерия, на севере — Большая Чечня.

При приближении незваных гостей, никогда еще не заходивших так далеко в горы, Шамиль приказал зажечь свою бедную резиденцию, из которой он, в продолжение уже нескольких лет, безопасно извне развивал свою власть в горах Восточного Кавказа.

Зарево пожара, вечером 6 июня, освещало приближение к Дарго головных колонн, с песнями и громким «ура»! Но это шествие храбрых войск в сущности было скорее печальным, нежели торжественным, по причине значительного числа убитых и раненых в жарком деле того дня, которые везлись на вьюках.

Между тем как отряд наш на пепелище Дарго стоял лагерем, опустошая окрестности, засеянные пшеницею и кукурузою, заменяя ими фураж и отчасти провиант, а горцы устраивали в лесах Ичкерии завалы и в то же время вели беспрестанную перестрелку с фуражировочными колоннами,— недостаток провианта сделался в отряде ощутительным. Вследствие этого, главнокомандующий отдал приказание генерал-лейтенанту Клюки-фон-Клюгенау выступить из лагеря в 3 часа по полудни 10 июня, с 6-ю баталионами и одной ротою пехоты, 4-мя горными орудиями, с частию линейных казаков и милиции, по прежнему пути, в Андию для принятия там во временном укреплении, построенном близ аула Гагатль, пришедшего из кр. Темир-Хан-Шуры транспорта с сухарями. В посланной колонне, от благополучного возвращения которой зависел успешный исход похода, и движение которой в Андию названо солдатами «Сухарной экспедицией», авангард, из одного баталиона Кабардинского егерского полка, одной роты сапер, одной — стрелков и милиции, при 2 горных орудиях,— был под начальством храброго генерал-маиора Пассека. В главных силах шел 1-й баталион Люблинского егерского полка, имея в голове линейных казаков. Ариергард, под начальством генерал маиора Викторова, состоял из 3-го баталиона Навагинского пехотного полка, 2-х рот Апшеронского, одной роты сапер и одной — стрелков, при 2-х горных орудиях. В правой цепи был сводный баталион из рот Литовского и Замосцкого егерских полков, в левой — 3 роты Куринского егерского полка.

Достигнув места, где дорога пролегала через лес то подымаясь, то опускаясь по узкому гребню горы, имея в некоторых местах не более одной сажени в ширину,—в колонне увидели, что она, 6-го июня очищенная от завалов при движении всего отряда, была загромождена новыми, которые невозможно было обойти, по причине глубоких с обеих сторон обрывов, поросших густым лесом. Несмотря на это, храбрые кабардинцы смело пошли на завалы и быстро брали их один за другим. Следуя таким образом, авангард, без особенно большой потери достиг глубокой седловины в хребте. Спуск и подъем здесь были так круты, что надобно было цепляться руками за ветви кустов, чтобы спуститься в овраг и выйти из него.

Горцы, оценив выгоду такой местности для нападения, сумели воспользоваться ею: толпы их, засев за деревьями и на деревьях, по обеим сторонам спуска и подъема, производили по колонне убийственный ружейный огонь. Несколько раз они, с гиком, бросались в шашки; но встречая штыки, не могли воспрепятствовать солдатам неустрашимо переходить через овраги, по трупам своих товарищей. Но при переходе ариергарда произошло замешательство, повлекшее за собой беспорядок, вследствие затруднительного спуска орудий, под [507] которыми лошади были перебиты. Беспорядок еще более увеличился, когда был убит генерал Викторов. Прорвав цепь и ряды колонны, горцы с ожесточением бросились в шашки на хвост ариергарда. В несколько минут он был отрезан, артиллеристы изрублены; этой же участи подверглась и рота Кавказского стрелкового баталиона, прикрывавшая горные единороги, которые горцы столкнули с кручи в овраг.

Начальник колонны, узнав о бедственном положении ариергарда, приказал своему адъютанту, капитану Ключарову, обратно спуститься с одною ротою навагинцев в овраг, для подания помощи слабой горсти, погибавшей в отчаянном сопротивлении под шашками неприятеля. Ключаров, сам здесь раненный, сделал все что только мог,— и хотя неприятель был отброшен, но орудия, по неимению лошадей, не могли быть подняты.

После бедственного перехода через овраг, утомленная колонна почти беспрепятственно прошла, под начавшимся дождем, остальную часть леса — и в 11 часов ночи вышла на поляну Андии, где застала прибывший из Темир-Хан-Шуры транспорт с сухарями.

Расположение колонны у Гагатля и распределение частей ее для обратного движения к Дарго было поручено Пассеку. Остальная часть ночи была употреблена на раздачу людям сухарей и соблюдение мер осторожности против нечаянного нападения неприятеля, бодрствовавшего всю ночь и нарушавшего стуком топоров в лесу глубокую тишину бивуака: горцы устраивали новые завалы.

На другой день, утром в 6 часов, начальник колонны приказал пустить три сигнальные ракеты и сделать столько же выстрелов из орудия. Тщетно прождав на них до 10 часов утра ответа из Дарго, колонна двинулась (Перед обратным движением колонны, генерал Пассек подавал мнение, как говорили впоследствии, идти не по дороге, а прямо через лес, влево; но, будто бы, начальник колонны, опасаясь за транспорт, не согласился с мнением Пассека, основанным на предположении, что лес был свободен от завалов.) туда обратно.

Авангард, из 2-х баталионов люблинцев и навагинцев, 2-х рот сапер и 2-х горных орудий по-прежнему состоял под начальством Пассека; ариергард был вверен командиру 1-го баталиона Кабардинского полка, полковнику Ранжевскому. Он был составлен из 2-х рот апшеронцев и баталиона кабардинцев в хвосте; в голове шли казаки и милиция; между кавалерией был помещен вьючный транспорт с сухарями и порционный скот. Правую цепь держали 3 роты куринцев, в левой шел сводный баталион из литовцев и замосцев; стрелки были размещены в цепи.

Достигнув опушки леса, люблинцы отважно, без выстрела, бросились на ряд вновь воздвигнутых по дороге завалов и, несмотря на сильный беглый огонь засевшего в них неприятеля, быстро погнали его из завала в завал, перепрыгивая вслед за ним через бревна. Во в одном месте, где дорога суживалась, егеря, слишком увлекшись в жарком преследовании бежавшего неприятеля, оторвались от остальной части авангарда и открыли сапер, очищавших дорогу от завалов, по бокам которых еще находились в засаде горцы. Видя одних работавших сапер, они бросились на них в шашки. В это время, к месту свалки подходил Пассек с горными орудиями и, в голове их, с двумя навагинскими ротами. Неожиданно встреченные залпами из завалов, поперек дороги, и беглым огнем с боков, навагинцы заколебались и остановились на одном месте без движения. Напрасно барабаны били наступление — они все не двигались вперед. Тогда Пассек, заступив место убитого баталионного командира, подполковника Сервирога, хотел сам вести людей на завалы; но едва он, с шашкою в руке, выступил вперед с словами: «Ура! за мной!» как, пораженный несколькими пулями, был убит на повал.

В таком положении был авангард, когда прискакал к нему начальник всей колонны, с линейными казаками и окружавшими его офицерами.

Навагинцы, лишившись почти всех своих офицеров, столпились вокруг орудий и защищали их штыками от нападавшего неприятеля. Генерал лично принял над ними команду. Но в то самое время, когда, по его распоряжению, одна рота, обошед первый завал ударила на второй, а другая стремительно атаковала первый с фронта, и неприятель уже стал очищать дорогу, подошла милиция. Приведенная в ужас упорным боем, посреди груд мертвых тел, она опрометью бросилась бежать через едва очищенные от неприятеля завалы. Примеру ее последовали вожатые вьюков и порционного скота. И вся эта нестройная толпа, гонимая паническим страхом и поражаемая выстрелами горцев, число которых, при виде легкой добычи, все возрастало, трупами своими запрудила дорогу. Тщетно начальник приказывал солдатам штыками остановить милицию и вожатых, побросавших вьюк и скот, который с ревом разбегался по лесу… В минуты этой страшной сумятицы и бегства милиции, которую не могли остановить ни штыки, ни выстрелы неприятеля, сам начальник колонны только каким-то чудом был пощажен смертию. Все его адъютанты — Ключаров, Савич, Роневский и генерального штаба капитан Корсаков — были убиты подле него.

Но в то время когда горцы грозили конечным истреблением середине колонны, вдруг 2 роты люблинского полка, посланные назад из головы авангарда, неожиданно появились в тылу завалов. Стремительно, с криком «ура», бросились оне в штыки на неприятеля и отбросили его в лес. Тогда, по расставлении цепи по сторонам дороги, генерал Клюки-фон-Клюгенау приказал люблинцам охранять орудия, а навагинцам занять завалы и держаться в них до прибытия свежего секурса; сам же с линейными казаками поскакал к голове колонны, едва пробиваясь сквозь толпу бежавшей без оглядки милиции. При выезде из леса на поляну, он застал высланный секурс из лагеря у Дарго, состоявший из всей грузинской милиции и 2-го баталиона кабардинского полка.

Заняв 2-мя ротами люблинцев и милицией опушку леса и выход из него дороги, начальник колонны приказал командиру кабардинского баталиона, маиору Тиммерману, идти в лес, и поручил попечению его орудия и судьбу оставшейся там колонны, которая, потеряв своего храброго ариергардного начальника, полковника Ранжевского,— убитого,— выдерживала в то время сильнейшие нападения горцев. Когда храбрые кабардинцы исчезали в сумраке дождливого вечера и чаще леса, оттуда кучками выходили остатки частей, составлявших «сухарную колонну», которая в несчастные, кровавые два дня, вследствие непредвиденных затруднений и случайностей, лишилась убитыми: 2 генералов, 3 штаб и 37 [508] обер-офицеров и множества нижних чинов. Но чувствительнейшая потеря заключалась в ранней смерти генерала Пассека (Пассек происходил из дворян малоссийских губерний, получил отличное образование, сначала в Московском университете и потом специальное в в институте корпуса инженеров путей сообщении; по любви к военным наукам, слушал курс в Императорской военной академии, откуда в 1838 году был переведен в генеральный штаб, в чине капитана; убит на 37 году от роду), сделавшегося жертвою крайних обстоятельств... Тело этого храброго генерала осталось на месте боя, между грудами других тел; но имя его, в короткое время прогремевшее по всей кавказской армии, будет долго жить в рядах ее, как неразлучное с ее подвигами.

Бывший начальник настоящего Ичкеринского округа, полковник Головачев, объезжая в 1864 году этот округ, увидел множество человеческих костей, белевших по сторонам узкой дороги в лесу; на вопрос его: чьи это кости? — окружавшие его почетные чеченцы скромно отвечали, что они не знают. Это были кости павших в двухдневном кровопролитном бою с горцами, в 1845 году. По распоряжению начальника округа, оне были собраны и, перевезенные на арбах в Ведено, зарыты на кладбище укрепления, где была последняя резиденции Шамиля.

Мир праху вашему, кости храбрых, долго остававшиеся без отдания вам последнего долга!.. но история покорения русскому владычеству богатого края не преминет воздвигнуть на своих страницах вечный памятник тем, коим вы принадлежали,— в воздаяние за их труды и мужество, запечатленные их смертию.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о Слепцове и Пассеке (Военные рассказы) // Нива, № 32. 1872