СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Поездка в Вольную Сванетию
полковника Бартоломея в 1853-м году.
Тифлис. 1855. В 8-ю д. л. 91 стр.

Какое отрадное явление в наше время представляют в ученом мире археологи — не те, которые проводят жизнь свою в кабинете и строят ипотезы, сближая показания путешественников с показаниями Геродота и Страбона, а те, которых мучит жажда открытий, исследований на месте! Это почтенные люди! Соприкасаясь с людьми и с природою, они излечиваются от сухого педантизма, и описания их археологических странствований оживлены соприкосновением с природой, с бытом живых людей, куда заводила их высокая страсть... В самом деле, вот человек, преданный науке; голова его наполнена картинами истории того края, где он находится; но исторические сведения скудны: устные предания, песни, названия урочищ, надписи на столько же поясняют, на сколько и затемняют эту историю, раздражая только любопытство исследователя, которое принимает наконец все размеры страсти, со всем, что есть в ней высокого и смешного, и вот этот человек обрекает себя на отыскание более достоверных сведений; никакие препятствия не удерживают его; он бросает все привычки и удобства спокойной жизни и общества, едет верхом, или идет пешком в неизведанные страны, где нет путей, где ему приходится пробираться над безднами по узкой тропинке, переходить высоко над потоком, ворочающим камни, по двум качающимся жердочкам, длиною аршин в тридцать, спать под открытым небом, закусывать чем Бог послал — и это все посреди населения, никогда почти не сходившего с родных гор, посреди которых возвышается Эльборус; населения, в которое проникло неизвестно когда христианство, но почти позабылось, существуя только в искаженных преданиях; населения, которое сохранило во всей своей страшной силе кровомщение, и в котором отцы имеют обыкновение оставлять в живых только сыновей и без милосердия умерщвлять родившихся девочек; жен же себе они похищают у соседей... И там, посреди этого народа, археолог с жадностью кидается на остатки старых башен, на церкви, рассматривает, если есть, книги, утварь и — вот цель его трудов, венец его желаний — копирует надписи, какие находит на утвари и на книгах... Кругом его стоящая толпа смотрит на него с недоумением, как на нечто странное, или как на сумасшедшего, или как на человека, который все это делает не без дурного намерения... Большею [12] частью, и почти обыкновенно, за этими ожиданиями и трудами следует разочарование: проездил, промучился, терпел голод и жажду, а находки совершенно незначительные. С грустью возвращается археолог из своего странствования, и только виденная им природа и некоторые любопытные черты из жизни и нравов живых людей, и в дикости своей проявивших черты добра, вложенного Богом в сердце человеческое — наполняют его душу и заставляют в нем умолкать сетования обманутого археолога. Впрочем, много надобно честности исследователю, чтобы по возвращении сознаться, что путешествие его не принесло никакой пользы для любимой его науки, что собранные им надписи не говорят и не объясняют почти ничего... Случается, что если он сам и сознается в этом, зато другие его собратия не преминут упомянуть о них, как о важных археологических сокровищах, объясняющих и то, и то...

Таков был, по сознанию г. Бартоломея, результат его поездки в горы. Но если археология и ничего не приобретет из его исследований и срисованных им надписей, зато те, для кого живой человек дороже указаний на судьбы людей давно минувших, те найдут в описании его поездки очень много занимательного и нового, как в описании нравов совершенно неизвестного народа вообще, так и в очерке некоторых личностей, влияние которых благотворно действует на родичей.

«Людям, знающим Кавказ (говорит г. Бартоломей) известно, что сванеты составляют особое, неразгаданное горное племя, разделенное на три ветви, образующие три отдельные Сванетии: Княжескую (князей Дадишкилианов), Дадиановскую (мингрельских владетелей, князей Дадиан) и Вольную, частью доселе не признававшую над собою никакой власти». Вольная Сванетия лежит у подножья Эльборуса, к юго-восточному его склону, и отделяется от Дадиановской Сванетии горным хребтом, через который известны только два пути: один, летний, довольно удобный, так что можно его переехать верхом; но этот летний путь, проложенный на седловине горы, возможен только в течение двух летних месяцев; в остальное время года трещины его наполняются хрупким, незамерзающим снегом, так что под ногами сглаживаются пропасти, и тогда на каждом шагу путнику угрожает почти неминуемая смерть. Другой путь, зимний, возможный только для самых смелых и ловких пешеходов, которым, кроме неудобств от игловатых скал, еще угрожает та опасность, что на голой вершине почти всегда, и особенно в полдень, господствует такой порывистый ветер, что он сшибает с ног самых сильных людей и сбрасывает их в кручу.

За этим-то перевалом живут вольные сванеты, которые, между прочим, отличаются от других кавказских народов тем, что между ними нет ни одного князя. «В этом демократическом крае [13] (говорит г. Бартоломей) дворяне сохранили только право обедать по одному разу в год у потомков своих бывших крестьян, да в случае кровомщения, взыскивать две крови за одну...». Другая особенность сванетов — явление весьма редкое на востоке это — влияние женщин и уважение, которым они пользуются. Г. Бартоломей объясняет это тем, что женщин там сравнительно мало, так как девочек убивают при рождении; уцелевшие же как-нибудь, или похищенные, зато пользуются большими правами и отличаются развязностью и грацией. Раз путешественники, выехав из одного местечка, встретили пять или шесть женщин, которые свободно шутили и смеялись между собою.

«Князь Микеладзе (спутник г. Бартоломея, бывший лет пять тому назад приставом в одной части Вольной Сванетии), знавший порядочно сванетский язык, объяснил мне смысл их разговора; они говорили о том, что мы ими недостаточно любуемся. Полюбоваться, впрочем, было чем: две из них стройные, белокурые, с большими голубыми глазами и необыкновенною свежестью лица, могли действительно служить типом Сванетских красавиц. Я заметил им, что дорожному человеку надо сохранять свое сердечное спокойствие, и потому я опасаюсь засматриваться на их красоту. Они продолжали смеяться и свободно возражали, что это напрасно, что они смотрят на нас охотно и даже нами любуются. Меня рассмешила мысль: как высоко пришлось мне взгромоздиться, чтобы дождаться такого комплимента. Но, взглянув на мужественный и стройный стан князя Александра Микеладзе, я вполне постиг простодушное и откровенное удивление Сванеток, не утративших желания нравиться на одной из возвышеннейших и холоднейших обителей земного шара. Одна из Сванеток, самая старая, худая и с большим зобом, послала даже рукой поцелуй нашему молодому спутнику, что возбудило общий хохот».

Но, не следуя за нашим автором во всех его заметках о быте виденных им племен, познакомим читателей с важнейшим результатом поездки г. Бартоломея, который, конечно, утешил его в его неудачах по части археологических открытий. Приводим вполне рассказ г. Бартоломея:

«Вечер мы пропели в селении Нечгаубан, на дворе нашего хозяина, азнаура Кипиани. К ночи он сам вернулся и привез с собою присланных ко мне депутатами двух единственных азнауров Латальского общества, братьев Черквиани. Они объявили мне, к большой моей радости, что Латальское общество не только готово принять меня и показать свои церкви, но еще просит меня, как лицо доверенное от самого наместника, привести все общество к присяге на верноподданство Государю Императору. Признаюсь, я никак не ожидал, чтоб моя археологическая любознательность ознаменовалась столь важным и отрадным событием. Как сказано выше, ни в Латальском обществе, ни в смежном с ним Ленджерском, никогда не было ноги русского [14] человека, и первый вступавший в них должен был, одним именем Русского, присоединить к Русской Державе более 2 500 необузданных горцев, прославленных на целом Кавказе своею суровостью и не понимавших дотоле повиновения. Я благословил случай, направивший меня в этот отчужденный уголок света, и радостно готовился к новым впечатлениям.

На другой день мы отправились, напутствуемые радостными желаниями Цюрмийцев... Как только мы начали спускаться лесистою же дорогою, новые наши спутники Чарквиани, пригласили меня взъехать на небольшой холм, с коего открылась величественная и новая для меня панорама. Посреди долины бешено рвались и пенились, ворочая каменьями, мутные, желтоватые волны реки Мульхре; по ее изгибам и по вытекающим из ущелья притокам, белелось до 200 башен рассыпанных селений: влево — Латальского общества; прямо перед нами — Ленджерского, выше — Местийского, и, наконец, еще выше — едва заметного Муллахского общества. Небосклон замыкался величественной громадой Эльборуса, коего подножие омывалось речкою Мульхре... Когда мы начали подъезжать к реке, братья Чарквиани просили нас остановиться, а сами поскакали известить жителей о нашем прибытии. В ожидании их возвращения, привал наш продолжался более двух часов; наконец вдали послышались звуки труб, сзывавших народ, и поскакавшие вперед братья возвратились с приглашением следовать за ними. Мы проехали еще версты четыре, и перед мостом, перекинутым через р. Мульхре, были встречены огромною толпою народа в праздничных платьях; женщин и детей с ними не было; встречавших нас было около 600 человек, вооруженных старыми хорошими крымскими винтовками и кинжалами. Саблю я заметил тут только на одном почетном старике, Тойса, который выступал перед толпой вместе с другим Латальцем, черноволосым и статным мужчиной, по имени Аби.

Толпа окружала нас в почтительном расстоянии. Водворилась глубокая тишина. Аби откинул ружье и, опираясь на него с горделивой осанкой, громким, звучным голосом произнес следующие слова: «Никогда Латальское общество не признавало над собой никакой власти и никому не покорялось. Напрасно наши соседи старались то силою, то хитростью поработить нас; насилию мы отвечали оружием, а хитрости — упорством; много было пролито крови при дедах наших и отцах, и до сего времени Латальцы сохранили неприкосновенно свою независимость. Теперь Латальцы, по собственному своему желанию, без принуждения, без всякого постороннего влияния, желают покориться — но не кому иному, как великому Российскому Государю. Латальцы готовы повиноваться Царскому Наместнику на Кавказе и властям, которых он над ними поставит. Латальцы благодарят вас за то, что вы приехали к ним одни: теперь никто не упрекнет их, что их принудили силою к покорности, а всем будет известно, что Латальцы покорились добровольно. Мы вас просим привести нас к присяге и оставить нам свидетельство в том, что уже мы отныне подданные Великого Государя, и свидетельство, обязывающее нас, мы будем хранить да алтаре нашей главной церкви, посреди наших святынь». [15]

Эту гордую, трогательную речь, в смысле которой я не изменил и не прибавил ничего, произнес Аби так громко, что она далеко раздавалась, и народ видимо одобрял eя содержание. Я отвечал чрез переводчика, что я с истинным удовольствием доведу до сведения Его Светлости, Князя Наместника, о настоящем происшествии, что все мы подданные одного Государя, дети одного отца, и что я их поздравляю с их готовностию прибегнуть под покров Русской Державы и породниться с нами узами братства. Я надеюсь, говорил я, что они будут чувствовать значение испрашиваемой ими чести: сделаться русскими подданными, и присовокупил еще, что так как ныне уже вся Вольная Сванетия в полном своем составе желает подчиниться правительству, то и правительство обратит свое особое внимание на край, отныне уже не раздробленный. На это Аби снова начал говорить от своего общества: «Конечно, мы Великому Государю не нужны! Что Великому Государю в бедных Сванетах? Но Великий Государь нам нужен. Нам нужен отец и покровитель. Мы надеемся, что, как и прочие Его подданные, мы будем иметь беспрепятственный пропуск за горы для наших промыслов и торговли. О старых наших недругах мы забываем, хотя, видит Бог, никогда не начинали насилий. Латальцы присягают последние, но не будут последними в исполнении своих обязанностей…».

Затем и Аби и Тойса вежливо просили нас, не въезжая в селение, обождать несколько, пока принесут, по требованию народа, арак, который, за неимением вина, они хотел пить за здоровье Государя... Принесли наконец бурдючки, ковши... Тогда народ плотнее столпился в круг. Мне поднесли чарку, и я, приняв ее из рук Латальца, громко провозгласил за здравие Государя Императора, и крикнул ура! За мной подхватили все, и впервые ущелья у подножья Эльборуса, близ вечных снегов, огласились торжественным кликом Русской земли. Я был растроган до глубины души...» (стр. 37-40).

Предоставляем самим читателям проследить в брошюре г. Бартоломея дальнейшие его действия, как совершилась присяга латальцев и других соседних обществ. Для полноты нашей выписки, укажем только на те причины, которые побудили сванетов принять подданство России. Главная причина заключается в том, что соседи сванетов — мусульмане, которые в последнее время значительно усилились и стали их теснить. Сванеты издавна, в неизвестные времена, приняли христианство, но христиане ныне они почти только по имени. У них не только нет никаких сношений с какою-нибудь церковью, но давно уже нет рукоположенных священников, и только потомки прежних священников, называемые деканосами, имеют наблюдение за церквами, читать не умеют, и только в искаженном, бессмысленном виде, по преданию, произносят некоторые молитвы. «Я последний грамотный деканос в нашем обществе» сказал один из этих священшиков г. Бартоломею. «Вы видите, я сохранил наши святыни; но за горами живут недруги христианства; они [16] стараются привлечь народ глупый и легковерный; и когда меня не будет, то и вера христианская может у нас совершенно исчезнуть...». Когда кому нужно, деканосы отпирают церковь, засыпанную вековою пылью (пыли они не стирают в храмах и с утвари, считая себя недостойными прикоснуться к святыне) и совершают по преданию какую-либо требу. Впрочем, что такое эти деканосы — предоставляем читателям заглянуть в статью кн. Эристова «О Тушино-Пшаво-Хевруском Округе», напечатанную в III книжке «Записок Кавказского Отдела Императорского Географического Общества», откуда заимствована и брошюра г. Бартоломея. Но вот, между сванетами возникает человек, очевидно одаренный от природы умом проницательным и твердою волею, по имени Дадаш Курдиани. Г. Бартоломей видел его уже шестидесятилетним старцем. Дадаш первый во всей Сванетии принял св. крещение в 1841 году, и сделавшись христианином уже не по преданию, а по убеждению, начал помышлять о том, чтобы упрочить в Сванетии настоящее богослужение. Но старые деканосы, боясь потерять прежнее влияние, воспротивились ему, не допустили его построить церковь и не позволили отдать учиться сына одного из деканосов, для посвящения его в духовное звание. Впрочем, этот отказ отчасти имел то основание, что сванеты, которых г. Бартоломей называет кавказскими лапландцами, как настоящие жители сурового Севера, не могут переносить знойного климата кавказских долин. В 1841 году, в отряде генерала Анрепа, 80 человек милиционеров из Княжеской Сванетии отправились в Крепость Св. Духа: все заболели горячкою и умерли в течение лета. Этот опыт препятствует деканосам отсылать детей своих учиться в Кутаис, или в Грузию. Но Дадаш поборол и это препятствие. Он купил в горах бедного сироту, отослал его в духовное училище (в Грузии), и сирота, по достижении совершеннолетия и по изучении догматов православной веры, вернулся к нему рукоположенным священником. Несмотря также на все происки деканосов, волновавших народ, Дадаш выстроил церковь, и только в одной этой церкви, в селении Мушкиель, совершается правильное богослужение, на которое мало-по-малу стали стекаться люди из отдаленнейших мест Сванетии. Кроме этого священника, г. Бартоломей, на обратном пути в Кутаис, нашел в монастыре Никортцминде еще молодого сванета, отданного в учение заботливостью Дадаша Курдиани, который, впрочем, ничего ему не сказывал об этом обстоятельстве... Дадаш известен во всем крае, и его личность уважается там везде. Действует он, впрочем, совершенно особенным образом. Например, в проезд наших путешественников случилось, что в одном совершенно постороннем для Дадаша селении, один сванет, по существующей между ними личной вражде, украл у своего соседа двух свиней. Старик Дадаш, узнав об [17] этом на ночлеге, рассвирепел и велел тотчас сыновьям своим бежать с ружьями в дом виноватого и, поколотив его, принудить возвратить покражу. Рослые парни мгновенно отправились и в ту же ночь дело правосудия было исполнено.

«Более и более знакомясь с Дадашем (говорит г. Бартоломей), я начал глядеть на него с невольным уважением. Это лицо истинно замечательное. Ему 60 лет. Он высок ростом, черноволосый с проседью, подстригает усы и волосы на голове, так что похож на портреты прежних украинских гетманов; голос у него сильный и грубый, выражение лица сурово, телодвижения резки и быстры. Он одет чисто, носит серую черкеску с галуном и не расстается с маленькой прямой шашкой, подарком полковника Колюбакина. Как все люди с истинным достоинством, он не подозревает своего превосходства, прост в обхождении, не хвастлив и не высокомерен. Он начал нас угощать на дворе священника ужином и, между прочим, подал крупный картофель, который получил от М. П. Колюбакина и один разводит в целой Сванетии. Вечерний пир продолжался долго. Дадаш не прочь повеселиться и… предложил нам показать тамашу (то есть игры)... Дадаш не отставал от своих, вопил диким голосом и выкидывал ногами не хуже молодого человека...».

Для нас, избалованных сынов цивилизации, есть какая-то неизъяснимая прелесть в этих сильных характерах еще полудикого человечества, слышится какой-то отрадный голос, звучащий в душе этого горца, голос, указывающий ему на то, что лучше, возносящий его высоко над родичами и покоряющий их его влиянию. Приведенные г. Бартоломеем факты биографии Дадаша показывают, что внутренняя жизнь его имеет свою историю и представляет его нашему воображению в эпическом величии, не говоря уже о красках, об обстановке его деятельности, исполненной поэзии... Вот он, Восток, в нынешнем его брожении! Он выходит из усыпления от Японии и Китая до самых пределов Европы, и посмотрите: во всем этом стремлении к лучшему является главным двигателем христианство!