-

КН. М. С. ВОРОНЦОВ И КН. А. И. БАРЯТИНСКИЙ.

ПО ПОВОДУ ЗАМЕТКИ И. Ф. ЗОЛОТАРЕВА.

Читая в мартовской книге «Русской Старины», изд. 1881 г., заметку И. Ф. Золотарева, озаглавленную: «Кн. М. С. Воронцов», не знаешь, чему больше удивляться: решимости ли человека говорить с уверенностью о деле, для составителя заметки очевидно непонятном, или той развязности, с которою иногда позволяют себе произносить приговоры о деятельности людей исторических, не на основании фактов, а на основании где-то и когда-то слышанных слов и собственного благоусмотрения.

Странность заметки для каждого мыслящего человека, сколько-нибудь понимающего военное дело, так очевидна, что сама по себе она не заслуживала бы даже опровержения. Но, во 1-х, г. Золотарев озаглавил ее именем, которого каждый, сколько-нибудь знакомый с Кавказом, не может глубоко ни уважать, и во 2-х, в конце заметки г. Золотарев, на основании собственных слов, будто бы им слышанных от фельдмаршала князя Барятинского, тщится извратить весь смысл статьи моей о покойном князе, напечатанной в февральской книге «Русской Старины» изд. 1881 г.

В то же время я хорошо знаю, что по неимению до сих пор полной и основательной истории Кавказа, по малому знакомству большинства с этим краем, ходячие мнения, на основании будто бы авторитетных слов, и развязность в раздаче исторических заслуг на Кавказе, к прискорбию, у нас нередки. Самое составление моей статьи, главным образом, было вызвано моим искренним желанием оказать посильную услугу нашей славной Кавказской армии и избавить ее, по возможности, от той малой известности подвигов ее и ее главных деятелей, при которой каждый пишущий может говорить о них по собственному благоусмотрению. С этой именно целью в моем кратком историческом обзоре войны о главнейших деятелях Кавказа: князе Цицианове, генералах Котляревском, Ермолове и Вельяминове и князьях Воронцове и Барятинском были высказаны суждения на основании фактов, а никак ни моих собственных рассуждений. При этом, [909] чтобы, при всем моем нежелании, как-нибудь случайно не позволить себе суждений произвольных, я добровольно принял на себя обязательство разъяснять все мною сообщаемое по мере надобности, насколько то будет необходимо. При чем однако нахожу нужным теперь оговориться, что разъяснения мои будут иметь предметом лишь самые факты, а никак ни мнения, высказываемые всеми пишущими о Кавказе. Это дело уже будущего историка, который справедливость мнений того или другого сам разберет. Дело же современников — верно сообщать факты и по возможности их разъяснять.

Даровитые личности, проникнутые желанием общей пользы, а не узкими себялюбивыми расчетами, испытывают иногда так много неудач в жизни, что было бы грустно думать, если бы и история отнеслась к ним не на основании верно разъясненных фактов, а на основании лишь произвольных мнений и суждений пишущих по своему благоусмотрению.

Заметка г. Золотарева, при всей своей краткости, распадается на две части: первая касается ошибки, вкравшейся в одном из примечаний к моей статье, в котором сказано, что князь Воронцов, принимая участие в Кавказской войне, еще в очень молодых годах, потерял бинокль, который вернулся к нему много лет спустя. Г. Золотарев, служивший при князе Воронцове еще в Одессе, сообщает теперь, что это был не бинокль, а компас. Сообщение этой подробности весьма уместно, и если бы г. Золотарев озаглавил свою заметку «компас, а не бинокль князя М. С. Воронцова», то был бы совершенно прав. Но г. Золотарев к своему замечанию о бинокле присовокупляет следующее собственное рассуждение:

"К этой поправке смею присовокупить и более серьезное замечание, а именно, что мысль, соображения и вытекавший из них пиан Кавказской войны, так удачно и блистательно оконченной князем А. И. Барятинским, при тех средствах, которые были ему даны, были обсуждаемы, подготовляемы и внушены ему покойным князем Воронцовым, которому наступившая Восточная война, его болезнь и отъезд из края не дали возможности исполнить самому, и я, в 1860 г., слышал из уст фельдмаршала князя А. И. Барятинского такой высоко-характеризующий его отзыв":

— "Мне досталась жатва Воронцовского посева".

Что, где и когда слышал г. Золотарев из уст фельдмаршала князя Барятинского — разбирать теперь, через двадцать лет, довольно трудно, да и совершенно излишне, так как в моей статье не на основании чьих-либо слов, а на основании фактов, подробно рассказано как и когда составлялся план покорения Кавказа кн. А. И. [910] Барятинским; но что слышанному г. Золотарев дал слишком широкое и произвольное толкование — это теперь несомненно. Нельзя не думать, что если бы г. Золотарев был военный человек или сколько-нибудь понимал Кавказскую войну, то подобного толкования ему бы не пришло и в голову. Детей главнокомандующих, исполняющих уроки их учителей, история еще нигде не представляла. Кавказская же война, по своей трудности и своеобразности, представляла для ее руководителей такие затруднения, с какими успешно справиться удавалось весьма не многим. В моем очерке было подробно рассказано как план войны, следуя которому князь Барятинский покорил Кавказ, им самим составлялся постепенно и в продолжении многих лет. В том же очерке было указано, что князь Барятинский, когда он находился под начальством князя Воронцова, при всем глубоком личном уважении к князю Михаилу Семеновичу, не всегда разделял его взгляды на Кавказскую войну, о действиях же его, как главнокомандующего, тогда не могло быть еще и речи. Сам князь Барятинский в то время говорил об этом как о своей любимой мечте и о деле будущего, и понятно, что не только совещаний, но и серьезных разговоров о таком деле с князем Воронцовым иметь не мог.

Кроме того, допуская даже способность князя Барятинского к самоуничижению, чего однако в эго характере отнюдь не было, своеобразное толкование г. Золотарева слов покойного фельдмаршала было бы уничижением для князя Цицианова и генералов Ермолова и Вельяминова, на что князь Барятинский уже никак способен не был.

Не сомневаюсь ни на одну минуту, что если бы был жив князь М. С. Воронцов, то за заметку, написанную г. Золотаревым, никак бы его не похвалил. Князем Воронцовым и на Кавказе, и до Кавказа было оказано так много несомненных, для всех очевидных, заслуг, что его имя давно уже принадлежит к нашим наиболее известным, светлым и высоким историческим именам. Поэтому навязывание ему еще новых заслуг, по всей справедливости принадлежащих другим, не только совершенно излишне, но и неуместно относительно его исторического имени.

К сказанному считаю нужным добавить, что с г. Золотаревым я знаком уже более 25 лет, когда-то участвовал вместе с ним в составлении кавказских вечеров и имел много случаев говорить о Кавказе, князе Воронцове и князе Барятинском, но за все это время ни о приводимых им теперь словах князя Александра Ивановича, ни о широком толковании, которое он теперь им придает, никогда и ничего от него не слышал. Даже после появления моей [911] статьи в «Русской Старине», когда г. Золотарев сообщил мне свое замечание о неточности относительно бинокля, он не стал нужным ни слова упомянуть ни о слышанном, будто бы, им от князя Барятинского, ни, что еще страннее, о своих широких по этому предмету выводах. Очень может быть, что после личных объяснений г. Золотарев от своих выводов или совершенно бы воздержался, или значительно их сократил. Но теперь дело уже сделано — мнение г. Золотарева высказано печатно, а потому и мое на это возражение я обязан высказать также печатно.

Д. Н. Романовский.

12 марта 1881 года.

Текст воспроизведен по изданию: Кн. М. С. Воронцов и кн. А. И. Барятинский. По поводу заметки И. Ф. Золотарева // Русская старина, № 4. 1881