1845-й ГОД НА КАВКАЗЕ

XIII.

Центр кавказской линии. Ход дел на правом фланге. Сборища на реке Белой. Набег на аул Темрюкай. Февраль на правом фланге кавказской линии. Происки шамильского агента Сельмен-эфенди. Меры, принятые полковником Рихтером против сборищ Сельмен-эфенди. Конец 1845-го года в районе правого фланга. Черноморская кордонная линия. Воззвание Сефер-бея. Шерет-эфенди. Прокламация генерал-маиора Рашпиля. Ответ Шерет-эфенди. Собрание шапсугов на реке Иль и их намерение сделать нападение на Екатеринодар. Меры для обеспечения наших границ. Отражение нападения. Сборище горцев у урочища Хабонец. Деятельность Сельмен-эфенди на черноморской кордонной линии. Обсуждение его требований на реке Убин, и сущность его учения. Движение отряда к Абинскому укреплению. Возвращение Сельмен-эфенди к Шамилю. Вторая половина 1845-го года на черноморской кордонной линии.

В центре кавказской линии, в район которого входило все пространство от укрепления Хумаринского вдоль подошвы главного хребта на станицу Николаевскую, а оттуда до Липовского поста на реке Тереке, 1845-й год прошел спокойно. Хотя и были незначительные нападения и пустые перестрелки, но в общем [420] ходе военных событий описываемого года они проходят бесследно. Что же касается непокорных племен, живших за Лабою, то они в декабре 1844-го и в январе 1845-го года собирались несколько раз на реке Белой, с тем, чтобы сделать вторжение в Черноморию или напасть на нижние лабинские станицы; но сборы эти, вследствие бдительности войск, всегда готовых отразить нападение, и предусмотрительности исправлявшего должность начальника правого фланга кавказской линии, полковника Рихтера, оставались без последствий 20. Однако такой способ действий, в общей идее давления горцев и постепенного их подчинения нашей власти, оказывался недостаточным; необходимо было время от времени принимать такие меры, которые имели бы угрожающий характер и вели к существенным результатам. В этих видах, полковник Рихтер счел необходимым предпринять в конце января наступательное движение за Лабу, в землю темиргоевцев, которые служили главною пружиною всяких сборов. Наказание должно было обрушиться на два богатые аула: Темрюкай и Пхеней-Хаджи-эфенди, расположенные один возле другого по левому берегу реки Белой. С этою целью, в станице Некрасовской собран был отряд 21, которому предназначалось выступить 23-го [421] января. Но накануне сделалась оттепель, пошел сильный дождь, в речках и ручьях, через которые пролегал путь, вода поднялась очень высоко, и возможность переправы через реку Белую представлялась весьма сомнительною. По этим причинам приходилось отложить на некоторое время выполнение задуманного предприятия. Через несколько дней погода изменилась: начались морозы, которые хорошо скрепили лед на Лабе. 2-го февраля отряд выступил. После пятидесяти пяти верст пути, кавалерия за полчаса до рассвета подошла к броду через реку Белую и приостановилась в трех верстах ниже аула Темрюкай. Тут сделаны были следующие распоряжения: для атаки аула назначены пять сотен кавказского и три сотни ставропольского казачьих полков; пять сотен кубанского казачьего полка, при двух орудиях, должны были переправиться вслед за этою колонною и составить ее резерв на левом берегу реки Белой; четыре конных орудия, полторы сотни лабинского казачьего полка, сотня кавказского казачьего полка и сотня донцев — оставаться на правом берегу и охранять переправу.

С рассветом сотни кавказского и ставропольского казачьих полков, перейдя реку Белую в брод, поскакали прямым путем через лес на высокую гору, на которой стояли аулы. Кубанцы, с двумя конными орудиями, остановились на дороге, в полуверсте от берега. Атакующие части оцепили аул, прежде чем жители успели заметить их появление. Некоторые из горцев вскочили на коней и бросились на нашу цепь, в надежде пробиться в лес, отстоявший в полутораста саженях от аула, но были изрублены казаками. В ауле было взято в плен 36-ть человек. Более 50-ти тел осталось на месте. Казаки, захватив [422] богатую добычу и множество оружия, разобрали две лавки с красным товаром, угнали лошадей и баранов, и до 200-т штук крупного рогатого скота, и зажгли аулы со всех сторон. Началось отступление к реке Белой. Так как Темрюкай был расположен в центре самого многолюдного населения, то на выстрелы и на дым от пожарищ, высоко поднявшийся над разваренными селениями, быстро начали стекаться со всех сторон местные жители, вскоре образовавшие значительные толпы. В это время к реке подошел, при четырех орудиях, 1-й баталион брестского пехотного полка; две роты его переправились на казачьих лошадях через реку, чтобы прикрыть отступление. Горцы энергично наседали на отступавшие войска и особенно стали настойчивы при переправе. Только огонь десяти орудий, выставленных на берегу, да мужество войск удерживали преследовавших. Переправа совершилась более или менее благополучно. Озлобленные темиргоевцы еще и по сю сторону реки продолжали свое преследование верст на пятнадцать, хотя, впрочем, ограничивались одною перестрелкой. Пройдя большую половину пути, отряд в четыре часа пополудни был приостановлен для отдыха. В полночь он поднялся с привала и к рассвету следующего дня вернулся в Некрасовскую станицу, спустя 38-мь часов по выступлении из нее. Этот набег стоил нам убитыми: одного обер-офицера и трех нижних чинов; ранеными: одного штаб-офицера, трех обер-офицеров и 24-х нижних чинов, и контуженными: одного штаб-офицера и восьми нижних чинов.

До июня месяца не произошло ничего особенного. В промежуток этого времени были лишь единичные и мелкие случаи, не заслуживающие внимания, и [423] выдающимся является только одно происшествие — это молодецкое, хотя и небольшое, дело наших казаков у Житомирского поста.

14-го мая партия хищников, в числе 26-ти человек, скрывшись в балке невдали от поста, бросилась на проходивший мимо казачий разъезд. На выручку последнего прискакали с поста 30-ть казаков донского № 16-го полка, по пятам у них следовали 50 человек пехоты. Горцы стали отступать и, отойдя версты две, остановились, показывая вид, что намерены принять атаку, как вдруг из балки выскочило до 150-ти человек, которые бросились на казаков с намерением отрезать их от поста. Тогда пришлось самим казакам ретироваться под защиту пехотной команды и орудия, бывшего на посту. Они выполнили это так стойко и в порядке, что вышли из своего затруднительного положения с потерею лишь двух убитых и одного взятого в плен.

Со второй половины 1845-го года положение дел у горцев правого фланга и наши взаимные с ними отношения получают особый и исключительный оттенок.

В начале июня среди населения появился эмиссар Шамиля Сельмен-эфенди. Он прислал к мохошевцам воззвание, в котором требовал полной готовности для присоединения к его партиям, вербуемым в помощь Шамилю. Мохошевцы сперва приняли это требование и обещали его исполнить, но боязнь наказания со стороны русских и опасения по этому случаю за свои семейства и имущество заставили их приостановиться в своем намерении. Между тем Сельмен-эфенди, с партиею своих единомышленников, выжидал присоединения к нему мохошевцев, а также абадзехов, темиргоевцев и других племен. [424] Полковник Рихтер, узнав об этом, собрал отряд в Прочном Окопе, 21-го июня выступил 22 к Зассовскому укреплению и 26-го числа прибыл к Шолоховскому посту. Кроме предупреждения замыслов Сельмен-эфенди, он имел в виду прикрыть бесленеевцев, частью уже начавших свое переселение на Уруп. При приближении наших войск, Сельмен-эфенди принужден был искать переходов выше Ахметовского укрепления, несмотря на то, что этот путь был крайне неудобен для большого конного сборища. 27-го числа к отряду присоединились кавказский линейный казачий полк и 2-й баталион белостокского пехотного полка. На время движения всех этих войск, лабинская линия была усилена, и приказано удвоить бдительность. К 30-му июня Сельмен-эфенди, со сборищем от двух до трех тысяч конницы, перешел в верховья реки Ходз, с видимою целью возмутить мирные племена, жившие в верховьях Урупа, Зеленчука и Теберды, и обратить свои силы против верных нам ногайцев. Он выжидал только прибытия эфендиев, разосланных к разным племенам, угрозою не хоронить умерших среди тех жителей, которые не присоединятся к общему ополчению. Несмотря на эту меру, темиргоевцы остались нам верными, и никто из их князей и старшин не явился к Сельмену. Некоторые молодые люди из этого племени, примкнувшие первоначально к возмутителю, не видя своих старшин, тоже вернулись в аулы. Бесленеевцы, жившие на Лабе, против Шолоховского поста, после долгих колебаний, в свою очередь отказались от участия [425] в сборище. Получив 4-го июля известие, что партии Сельмена перешли Лабу и находятся в тюменском лесу, в двенадцати верстах выше Ахметовского укрепления, полковник Рихтер выступил с отрядом того же числа, после пробития вечерней зари, и к двум часам ночи расположился на позиции под ахметовой горой, в двух верстах выше Ахметовского укрепления, прикрыв этим движением всю лабинскую долину и все ногайские аулы по Кубани. Отсюда, следя шаг за шагом за движением шамильского эмиссара, отряд перешел сперва к Урупу, а затем, 10-го числа, на правый берег реки Кефар, против Надежинского укрепления. Вечером того же дня прибыли к полковнику Рихтеру лазутчики, участвовавшие в совещании, бывшем в присутствии Сельмен-эфенди, на котором последний разъяснил свои планы всему собранию следующими словами:

"Цель моих движений — вести вас на соединение с Шамилем в землю карачаевцев. Я к нему послал сообщение о собрании нашем, жду его ответа и приказаний; мои посланные еще не возвратились. С русским отрядом я оттого избегаю всякой встречи, что решился подняться в горы, куда они за нами не пойдут. Если же мы у карачаевцев не найдем Шамиля, то значит я обманут, а также и вы, и тогда освобожу вас от данной мне присяги, и вы будете иметь право вернуться в свои аулы; но до того времени прошу вас, если вы истинные мусульмане, оставаться верными данной вами присяге. Я заставлял присягать князей и старшин бесленеевских и урупских кабардинцев прекратить все сношения с русскими. Придет время, когда все верные мусульмане соединятся и возгорится газават (священная война). Вас прельщает [426] русское золото, чины и медали: заслужите их у Шамиля; он умеет награждать верных мусульман».

Хотя из этого воззвания видно, что Сельмен-эфенди решительно и настойчиво преследовал свои планы, однако движение отряда к Надежинскому укреплению преградило ему их осуществление. Сборище его было отброшено к горам, где пришлось бы двигаться по непроходимым ущельям, без дорог, по горным тропинкам. Движение этого сборища еще более было стеснено тем, что начальник баталпашинского участка полковник Круковский тоже находился с незначительным отрядом в верховьях Кубани, при упраздненном Хумаринском укреплении, в то время, как сами карачаевцы заняли броды выше каменного моста. Сельмен-эфенди, убедившись, что ему преграждены все пути, не рассчитывая на успех при попытке проложить себе дорогу силою оружия, остался шесть дней на реках Яскике и Урупе, стараясь взволновать кабардинцев и бесленеевцов. Наконец, видя, что его старания тщетны, решился отступить и распустить свое сборище. Последние месяцы 1845-го года прошли совершенно спокойно на правом фланге кавказской линии, и никаких событий, достойных внимания в военном отношении, за это время не произошло.

На черноморской кордонной линии приходится главным образом обратить внимание на политическое и религиозное брожение умов среди различных черкесских племен, населявших край, сопредельный с нашими владениями, и отделить лишь второстепенное место военным действиям, вполне незначительным и представляющим малый интерес.

В конце ноября 1844-го года, невдали от Геленджикского укрепления причалило к берегу турецкое [427] судно. В числе высадившихся был простой натухаец Костанук, вскоре появившийся среди своих соотечественников на берегах реки Адагума. Он явился из Турции, от находившегося в турецкой службе натухайского князя Сефер-бея 23, и привез двенадцать бумаг, содержание которых заключалось в убедительнейших увещаниях к горцам закубанского края и черноморского прибрежья до поры до времени покориться России и не ожидать от турецкого султана ни малейшей помощи. Как и следовало ожидать, воззвания Сефер-бея были приняты горцами различно: часть отнеслась к ним благосклонно, другая же сильно возмущалась и предлагала энергичными действиями против русских показать, что воззвания сторонников нашего владычества остались в их среде без результатов. Впрочем, в первое время по получении этих воззваний, ни в среде натухайцев, ни между шапсугами не было положено окончательного решения. Только в конце декабря шапсуги и натухайцы, населявшие пространство от реки Хабль и между рр. Антхыр, Бугундыр, Абин, Агр, Шибль и Шипс до Новороссийска, Анапы и Варениковской пристани, на собрании положили единодушно соблюдать строгое миролюбие относительно России и не только самим не делать набегов на [428] границы, но даже стараться удерживать от этого других горцев. (Приложение Г).

Но вслед за принятием горцами благоприятного для нас решения, закоренелый во вражде к России и пользовавшийся некоторым значением в своем обществе, эфенди Шерет, житель прибрежья реки Хабль, стал возмущать покорных и подбивать собрание к принятию резолюции, совершенно противоположной советам Сефер-бея. Хотя он и не успел в. этом вполне, но отторгнул от нас значительную часть наших сторонников. Таким образом, в среде шапсугов и натухайцев в начале 1845-го года существовали две враждебные партии — одна, искренно расположенная к миру, другая же — замышлявшая возобновление враждебных действий против пас. Временно-командующий черноморскою кордонною линиею (от Черного моря по течению реки Кубани вплоть до станицы Воронежской) генерал-маиор Рашпиль послал к последним письмо (приложение Д). Шерет возвратил обратно это письмо и надписал на нем на арабском языке ответ, в котором ничего миролюбивого нельзя было найти (приложение Е); партия же его решила во чтобы то ни стало сделать вторжение в пределы Черномории, для чего в первых числах января собралась в значительном числе на реке Иль, но планы горцев были разрушены сильными морозами, принудившими их отложить задуманное предприятие. В то же время распространились слухи о намерении со стороны горцев сделать нападение на Екатеринодар, для чего будто собралась значительная толпа, под общим начальством какого-то армянина, жившего издавна между шапсугами. Армянин предполагал маскировать главную атаку ложною переправою у Великолагерного [429] поста, с шайкою в двести человек, намереваясь этим движением отвлечь войска от Екатеринодара. Чтобы показать горцам, что угрожаемый ими пункт для защиты от нападения и мест достаточное количество войск, во время крещенского парада на Кубани, возле екатеринодарской крепости, собрано было до 1200 человек пехоты и конницы, при восьми орудиях. Войска были построены по скату возвышенности, параллельно правому берегу Кубани, причем части были расставлены таким образом, что, при многочисленном стечении народа, число собранных войск казалось несравненно большим, чем было в действительности — в глазах черкесов, в качестве зрителей покрывавших противоположный берег реки. При окончании богослужения, из полевых орудий открыта была пушечная пальба, которой вторили орудия екатеринодарской крепости, загородных батарей и поста. Все это должно было внушить мирным черкесам убеждение, что, кроме усиленной стражи на линии, мы имели еще значительные силы в резерве. Очевидно было, что весть об этом, дойдя и до непокорных племен, могла удержать их от намерения совершить нападение на Екатеринодар. Между тем, с целью обеспечить охрану пределов Черномории, были приняты следующие меры: вытребованы из домов со льготы черноморского казачьего войска некоторые части 1-го и 10-го конных полков и весь 12-ый, а также части 1-го, 2-го и 8-го пеших баталионов. Войска эти усилили прикрытие станиц, лежавших в связи с кордонной линией или вблизи ее. Кроме того сформировано три летучих отряда: 1-й — под командою подполковника Борзикова, был расположен близь Ольгинского поста, в числе 520 человек, с четырьмя полевыми орудиями; 2-ой — под [430] начальством полковника Могукорова, вблизи Марьинской станицы, в числе 620 человек, при четырех полевых орудиях, и 3-й — под командою полковника Протопопова, в числе 520 человек, с двумя орудиями, при Александровском посту. Назначение этих отрядов состояло в том, чтобы в кратчайшее время появиться в пунктах, угрожаемых горцами.

11-го января, с шести часов утра, толпы горцев, числом до 2000, показались между Марьинским и Елинским постами, но были прогнаны и преследуемы за Кубань отрядами полковников Могукорова и Протопопова. Преследование неприятеля прекратилось только вследствие того, что в то же время с кордонной линии вновь заслышались орудийные выстрелы, потребовавшие направления отрядов в сторону раздававшейся пальбы. Оказалось, что горцы атаковали Тенгинскую батарейку, с намерением уничтожить ее. Последствия показали, что в этот же день горцы произвели одновременно нападения на несколько других пунктов кордонной линии (на протяжении 80-ти верст), причем покушались ворваться в пределы наших владений шестью значительными партиями, но повсюду были отбиты и потерпели значительный урон. Нападения эти явились прямым результатом сборищ, бывших на реке Иль, в урочищах Хабонец, Багудан и Бурко. Следующий день прошел по всей черноморской кордонной линии совершенно покойно, но тогда же было получено от лазутчиков известие, что горцы, еще раз собравшись значительной толпой около урочища Хабонец, решили разбиться на три партии и затем опять повторить свое покушение. Генерал-маиор Рашпиль пришел к убеждению в необходимости предупредить их намерения и с этою целью немедленно собрал между [431] Великолагерным и Елинским постами отряд из 1451 человека пехоты, 2090 человек конницы, при шести пеших и пяти конных орудиях. Задача этого отряда заключалась главным образом не в рассеянии неприятельских скопищ и приобретении добычи, а лишь в укоренении среди горцев сознания полной возможности и готовности со стороны войск во всякое время проникнуть во владения наших врагов и тем устрашить их. С этою целью, около семи часов вечера, отряд начал переправу через Кубань у старого Елинского поста и, несмотря на глубокий снег, в то время покрывавший всю эту местность, продолжал движение вперед, впрочем нигде не встречая неприятеля вплоть до леса Тетерику, в непроходимости которого горцы были вполне уверены. Пройдя этот лес на рассвете 13-го числа, отряд встретил массу горцев, спешивших воспрепятствовать дальнейшему движению наших войск. Обогнув урочище Хабонец и рассеяв неприятельские толпы, отряд остановился и выжидал с их стороны нападения почти в течение часа, но такового не произошло. Не тронув урочище, так как в нем жили не одни лишь наши враги, а отчасти и преданные нам люди, отряд предал истреблению хутора Пенестук, среди которых по-видимому находился главный бивак неприятельских скопищ, что можно было судить по устроенным шалашам, кучам фуража и оставленным арбам. Вслед затем отряд направился в обратный путь, преследуемый неприятельскими выстрелами, причем с нашей стороны потеря в продолжение всего дня заключалась в пяти раненых и десяти контуженных нижних чинах. Вслед за возвращением отряда за Кубань, части, его составлявшие, были распущены по местам их [432] постоянных стоянок. Одним из первых благоприятных для черноморской кордонной линии последствий только что описанного рассеяния сборища горцев было то, что часть обитателей берегов рек Азипс и Хабль изъявила желание отделиться от враждебных нам обществ.

С этой поры в описываемой местности наступает затишье, лишь изредка прерываемое незначительными перестрелками, всегда неизбежными среди воинственного народонаселения. Но если и не было кровопролитных дел, то все же настроение закубанских жителей становилось относительно нас с каждым днем все более и более враждебным, и причиною тому было появление среди шапсугов, натухайцев и абадзехов двух энергичных эмиссаров Шамиля. Слухи о них стали распространяться со второй половины февраля, хотя вплоть до конца марта все сведения о них были крайне сбивчивы и неопределенны. В последних числах марта личности главных деятелей по распространению влияния Шамиля и их намерения вполне обрисовались. Главным оказался все тот же Сельмен-эфенди, агитировавший и на правом фланге: другая личность, в виде его помощника, был Хаджи-Бекир. Посланные Шамилем в сопровождении четырех сообщников, отставших в пути вследствие неизвестных причин, эти два агитатора, после краткого отдыха среди абадзехов на реке Белой, продолжали свой путь и в конце марта появились на реке Хабль, в ауле, в котором умер ярый проповедник мюридизма в среде местных жителей, в период 1842—44-го годов, известный Хаджи-Магомет. Здесь Сельмен-эфенди, совершив поминовение на могиле своего предшественника, произнес отречение от всего имения и [433] жены покойного, переходивших к нему по наследству (причем вдове предоставил полную свободу располагать своим вдовством, как она того пожелает), объявил, что он не брат Хаджи-Магомета, как о нем думали до того многие абадзехи, но что в Чечне действительно существует таковой, для передачи которому он и взял часть оружия и лошадь. Вслед затем Сельмен-эфенди прочел послание Шамиля, содержание которого заключалось во-первых, в приглашении абадзехов, шапсугов, натухайцов и прикубанских бжедухов вооружиться во имя пророка и усилить скопища имама в Дагестане. Каждая семья должна была выставить вооруженного всадника, а три бедных семейства, не бывших в состоянии дать воина — поставить снаряженного боевого коня; во-вторых, имам строго воспрещал сближаться с русскими, угрожая за это наказанием свыше и личною карою. Оба предложения Шамиля вызвали в населении два противоположных мнения. Почти вся молодежь волновалась и с нетерпением ожидала возможности обнажить против нас свое оружие; к ней примкнула и большая часть шапсугов, даже из числа миролюбивых к нам. В одном ауле на реке Хабль приступлено было к приготовлению большого красного знамени.

В первых числах апреля Сельмен-эфенди предпринял обратный путь в Чечню. На каждой речке, которую ему приходилось переезжать, он оставлял послания Шамиля и объявлял ко дню нашей Троицы сбор ополчения, с тем, что если он сам или Шамиль к этому времени не явятся, то сборища должны были двинуться к верховьям Кубани, для встречи имама. В заключение Сельмен-эфенди грозил всем неповинующимся его воле горцам, что сам Шамиль [434] накажет ослушников. Когда же некоторые из старшин заявили, что Шамилю, в виду угрожавшей ему со всех сторон опасности от русских войск, трудно было в то время оставить Чечню, то на это верный слуга имама возразил: — Шамиль имам, верховное лицо, об обстоятельствах и действиях которого никто не должен даже рассуждать.

Шамилевские эмиссары по пути в Чечню остались еще на некоторое время на реке Белой, в том месте, где она протекает пограничным рубежом между землями абадзехов и бесленеевцев. Отсюда они наблюдали за ходом их интриги между шапсугами и абадзехами, поддерживая в то же время сношения с Шамилем.

2-го апреля, на реке Убин шапсуги и натухайцы составили большое сборище и обсуждали вопрос о требуемом Шамилем ополчении. Результатом совещания было решение, что наряд воинов должен быть произведен не по числу дворов, а по количеству речек, и народонаселение берегов каждой речки обязывалось выставить 15-ть всадников при особом значке. Но и отправка 15-ти всадников казалась сомнительною, так как местные горцы, непривыкшие к дальним походам, едва ли бы решились оставить свои семьи и имущество, непринужденные к тому никакою определенною и особо важною целью; но вторичная резолюция последовала на собрании шапсугов в последних числах апреля на реке Адагуме. Здесь было решено выставить в шамильское ополчение к 15-му мая от каждого аула по 10-ти вооруженных всадников, а для их содержания назначался сбор от каждого двора по пуду пшена, по слепку сыра и по одному серебряному рублю. Кроме деятельности Сельмен-эфенди и по сбору [435] вооруженных людей в помощь Шамилю, и по восстановлению против нас местного населения, пропаганда его отличалась отчасти религиозным характером и встречала сильную поддержку среди местного духовенства. Энергичный, умный человек, он проводил свои идеи последовательно и вполне рационально. Желая показать свое бескорыстие, Сельмен-эфенди начал с того, что отказался, как уже было упомянуто выше, от обладания женою и имуществом Ходжи-Магомета, переходившими к нему по завещанию. Он категорически отверг от себя это наследство, присовокупив при этом, что призвание его гораздо выше всех суетных расчетов, и что будучи посланником имама, избранного самим пророком, он умывал руки от всякой земной корысти. Шамильские эмиссары осыпали упреками горцев относительно равнодушия к учению пророка, к битвам во славу Магомета и вообще за их бездеятельность, причем порицали разъединенный и анархический образ жизни. «Молитва ваша не возносится до седьмого неба», провозглашали они; «оружие ваше покрывает ржавчина бесславия, отсутствие единого управления и суда предаст вас поодиночке в руки врагов ваших. Не можете вы долго существовать при настоящем порядке; вы должны соединиться под эгиду единой власти, по духу учения пророка. Нужен суд, расправа по установлениям священного шариата. Нужны воздаяния по заслугам и подвигам, нужны тюрьмы для преступников. Никто не должен самовольно располагать собою и своими делами, тем более никто не может быть судьею в собственном деле. Вы должны оставить противный пророку обычай самопроизвольно проливать кровь за кровь, и мщение обязаны предоставлять правосудию власти. Преследуя обиду, вы [436] искореняете целые семейства, между тем как виновником был один только член этой семьи. Мы посланы изгнать из ваших обществ эти беспорядки, рано или поздно долженствующие предать вас в руки неверных; на нас лежит долг водворить между вами строгий порядок, угодный аллаху и пророку. Каждая обида, каждое преступление сделаются предметом решений и действий единой власти, причем за убийство карою будет смертная казнь, за хищничество — отнятие руки и т.п.».

Вообще, действия Сельмен-эфенди и прочих проповедников нового учения, которое они щедро сеяли среди горцев, ясно показывали намерение привести эти самобытные племена к единству теократического правления, которое в этом случае должно было попасть в руки ярых противников всего христианства и непримиримых врагов всего русского. Хаджи-Бекир и Сельмен-эфенди порицали слабость Хаджи-Магомета, допускавшего пеню в таких случаях, где требовалась, но их понятиям, смертная казнь. Они уверяли народ, что он останется свободным от поборов, но что каждый, обличенный в преступлении или в сближении с русскими, должен был подвергаться ответственности своей головой.

Ясно, что действия этих пришельцев хотя и были направлены к водворению между горцами некоторого рода гражданственности, но не в таком духе, чтобы преобразование дикого их быта благоприятствовало нашим видам. Сходство учения Сельмен-эфенди с учением Хаджи-Магомета, проповедовавшего мюридизм, заставляло в особенности опасаться этого явления, так как нельзя было сомневаться в расположении горцев к принятию учения мюридов, чему прямым [437] доказательством служил факт первого появления Хаджи-Магомета, когда оно так сильно подействовало на их умы, что по первому призыву возмутителя немедленно отложились от нас некоторые из покорных прикубанских аулов. Но Хаджи-Магомет был человек со слабым характером, ограниченными способностями и вскоре уронил себя в глазах толпы своим корыстолюбием, столь противным духу и основаниям мюридизма; в то же время насилиями он охладил первую восторженность фанатизма и впоследствии не в силах уже был восстановить первый успех. Кроме того, новые проповедники были значительно энергичнее и бескорыстнее их предшественника, потерпевшего, в конце концов, неудачу, вследствие своих слабостей и недостатков; обаяние их на народ представлялось тем сильнее, что они не отягощали горцев разными поборами, а для нас оно было тем опаснее, что успех проповедников мог не подлежать сомнению.

В таком положении находились дела до половины мая. Оставив на время агитаторов, к которым придется еще возвращаться, перейдем к описанию военных действий, выпавших на долю наших войск, расположенных в описываемой местности, и происходивших в течение мая 1845-го года. 15-го мая, командовавший войсками черноморской береговой линии генерал-маиор Рашпиль прибыл к отряду, собранному у Ольгинского тет-де-пона, для препровождения к Абинскому укреплению транспорта с продовольственными и другими припасами и для смены гарнизона этого укрепления 24. [438]

Войскам приходилось конвоировать транспорт в 2989 повозок. На следующий день, этот отряд, переправившись через Кубань, следовал дальше и прибыл в Абинское укрепление вечером 17-го мая. По пути происходили незначительные перестрелки с выходившими неприятельскими партиями, результатом чего был всего лишь один раненый казак. Оставив в Абинском укреплении 3-й пеший баталион, с двумя ротами 8-го, и присоединив к своему отряду 5-й пеший баталион с двумя ротами 6-гo, генерал-маиор Рашпиль 19-го числа предпринял обратный путь к Кубани; но едва лишь отошел на пушечный выстрел от укрепления, как горцы толпою в 800 человек напали на боковые цепи и частью на арриергард, но повсюду были отбиты и наконец совершенно рассеяны удачным действием кавалерии. Во время этого движения, с нашей стороны убит прапорщик милиции и пять казаков, ранено 11-ть нижних чинов и контужено четыре обер-офицера и столько же нижних чинов. 20-го мая отряд переправился обратно через Кубань и затем расформирован. Одновременно с движением этого отряда к Абинскому укреплению, с целью обеспечения мирных прикубанских аулов, состоявших под защитой 1-й и 2-й частей кордонной линии и угрожаемых передавшимися тамильским эмиссарам горцами, составлен был временный резерв из двух сотен казаков, 50-ти человек черноморской учебной команды, двух рот пехоты, при двух конных орудиях. Резерв этот был расположен близь Александровского поста и, вследствие последовавших обстоятельств, расформирован лишь 8-го июня. [439]

Готовность русских в известный момент и на определенном пункте сосредоточивать свои войска и решительность их при совершении движений по стране, среди враждебных им горцев, не могли не оказать благодетельного влияния на отношения последних к требованиям шамильских эмиссаров; долгое же пребывание агитаторов среди горцев охладило сочувственные порывы. На смену первых впечатлений, вызванных разжигающими народный фанатизм речами Сельмен-эфенди, явилось хладнокровное обсуждение последствий оставления без достаточной защиты края от нападений со стороны русских. Результатом всех этих обстоятельств вышло то, что вместо значительного ополчения, ожидавшегося Сельмен-эфендием к 15-му мая от жителей черноморского прибрежья и от закубанцев, в его распоряжение к этому сроку собралась всего лишь небольшая партия, на серьезную помощь которой Шамилю трудно было рассчитывать.

28-го мая Сельмен-эфенди, с 300-ми всадников из местного населения, расположился на реке Псекупс, разослав отсюда во все стороны гонцов с приказанием поспешить сбором ополчения. 31-го мая сильно возросшая толпа, с Сельмен-эфенди во главе, направилась к реке Белой. Но чем ближе подходил срок выступления закубанцев в Дагестан, тем сильнее развивалось у них опасение за спокойствие остававшихся их семейств и за целость имущества. Опасения эти еще более увеличились вследствие сборов резерва у Александровского поста и части войск для усиления Георгие-Афипского укрепления. Горцам казалось, что русские решились воспользоваться отсутствием части лучших бойцов — для разорения края и наказания непокорных. Отсутствие энергических [440] действий и совокупность всех вышеизложенных причин заставили мало по малу толпы разойтись по домам.

В течение июня по всей черноморской кордонной линии не было случаев, заслуживающих особого внимания. Мелкими партиями переправлялись черкесы через Кубань и производили нападения на незначительные команды, на отдельных лиц, иногда на казачьи посты, почти всегда дорого платя за свою лихость и рискованность предприятий. О Сельмен-эфенди, агитировавшем в это время среди племен, живших в районе нашего правого фланга, ходили слухи, что он, после тщетных попыток доставить скопищам Шамиля подкрепление с театра его агитаций описываемого периода, решился остаться навсегда в среде абадзехов, шапсугов и натухайцев уже не в качестве вербовщика ополчения, а в виде блюстителя народного порядка и спокойствия, замышляя привести к гражданскому единству раздробленное, разноплеменное и разномыслящее население гор, примыкающих к черноморской кордонной линии. В действительности же, Сельмен-эфенди в то время находился среди жителей, сопредельных нашему правому флангу, где, как уже было описано выше, тоже потерпел неудачу. Наконец, 3-го августа Сельмен-эфенди окончательно покинул Черноморию и отправился к Шамилю — впрочем, обещав возвратиться в самом непродолжительном времени. Хотя из-за Кубани иногда и приходили известия о намерениях горцев делать нападения, как на наши укрепления, так и на аулы мирных, но все эти сведения не оправдывались, и становилось очевидным, что горцы, не имея одной общей руководящей власти, оставались в выжидательном положении.

Между тем, меновая торговля в наших [441] укреплениях продолжалась, и на екатеринодарскую ярмарку, в течение шести дней (с 25-го сентября по 2-е октября) мирные закубанцы, с частью немирных, явившихся вследствие дозволения главнокомандующего, собрались и вели деятельный торг с жителями. На ярмарку описываемого года съехалось 982 арбы при 901-м человеке, с произведениями и изделиями мирных племен, и 90 арб немирных жителей и при них людей 163. Привоз закубанцев заключался большею частью в строевом лесе, изделиях из него и в лесных плодах, причем ценность всех этих продуктов и изделий могла быть определена суммою до 2500 рублей серебром; в свою очередь, на такую же сумму было ими вывезено с ярмарки наших товаров и зернового хлеба.

К тому времени, среди шапсугов и натухайцев все более и более становилось заметным миролюбивое к нам отношение, и 24-го октября около Ольгинского тет-де-пона произошло собрание приблизительно тысячи человек, на котором они повели переговоры с временно-командующим войсками на кавказской линии и в Черномории, генерал-лейтенантом Завадовским, и заявили о своем желании вступить в число верноподданных Государя Всероссийского. Переговоры эти продолжались по 27-е число, но не привели ни к чему, так как горцы предъявили непомерные требования и, между прочим, чтобы все наши укрепления, на их землях поставленные, были срыты. Разойдясь по домам, закубанцы решили вновь сойтись через месяц для решения вопроса о покорности. Однако в точение 1845-го года это окончательное подчинение не состоялось, и все переговоры не привели ни к чему. Достаточным результатом могло уже считаться то относительное [442] спокойствие, которое царствовало среди наших соседей на Кубани, и сравнительный неуспех всех происков Шамиля и его сподвижников — что можно, впрочем, большею частью отнести к нашей бдительности и готовности во всякое время охладить силою оружия пыл и воинственность наших соседей. Этого последнего обстоятельства они не могли не понимать и, конечно, в данном случае руководились поговоркою, что «худой мир лучше доброй ссоры». А для нас, за неимением лучшего, и этого пока было достаточно.

XIII.

Конец 1844-го года и начало 1845-го среди населения черноморской береговой линии. Собрание в ущельи Аргет. Воззвание агента Шамиля Хаджи-Бекира к натухайцам. Письмо Шамиля. Появление Хаджи-Бекира среди абадзехов. Собрание натухайцев в ущелье Ахос. Движение колонны контр-адмирала Серебрякова. Переговоры Серебрякова с выборными от натухайцев. Открытие неприязненных действий. Возвращение частей войск, составлявших колонну, к местам постоянных стоянок. Появление поляка Зварковского среди шапсугов. Переговоры генерал-адъютанта Будберга с шапсугами, натухайцами и убыхами. Посещение начальником береговой линии владетеля Абхазии. Голод среди шапсугов, джигетов и убыхов. Мелкие нападения. Положение дел в течение мая месяца в других отделениях черноморской береговой линии.

Конец 1844-го года прошел без малейших волнений среди джигетов, абхазцев, абадзехов, шапсугов и натухайцев, в Цебельде и Самурзакани, одним словом — на всем пространстве черноморской береговой линии. Только между убыхами стали появляться [443] воззвания Шамиля, в которых имам писал им, что не хотел войны с русскими, но был к тому вынужден силою обстоятельств и в скором времени надеялся успешно с нами покончить, а до того предлагал не только не покоряться русскому правительству, но, напротив, стараться, насколько возможно, беспокоить наши войска и отвлекать их от Чечни и Дагестана. Волнения, возбужденные этим воззванием, отчасти парализовались посланием Сефер-бея, оказавшим на горцев черноморского прибрежья, подобно тому как и на закубанцев, очень успокоительное влияние. Так или иначе, но и в течение января 1845-го года спокойствие в крае ни разу серьезно не нарушалось, и горцы жили мирно, ничего не предпринимая, чему, между прочим, отчасти была причиною суровая зима и массы лежавшего на горах снега. К этому времени относится собрание в ущелье Аргет, шапсугских и нескольких натухайских старшин, на котором обсуждался вопрос о том, как и когда начать переговоры с русскими. Но и этот сбор, подобно предыдущим, остался без результатов, а между тем соседние с нашими укреплениями горцы стали все чаще и чаще появляться на наших рынках, и меновая торговля с каждым днем все более развивалась. Только в укрепление Тенгинское не являлись охотники для торга, вследствие влияния на соседние общества некоего князя Али-бея Жадлиуко, жившего в ущелье реки Джубги, в ауле, построенном в неприступном месте и обороняемом четырьмя орудиями 25. [444]

Около половины апреля, когда агенты Шамиля, появившиеся среди закубанских жителей, собирались возвратиться в Чечню, один из них, Хаджи-Бекир, отправил к натухайцам воззвание от своего имени и письмо от Шамиля. В первом он излагал, что Шамиль требует от натухайцев исполнения присяги, данной ими относительно наряда воинов: а во втором имам изъявлял сожаление, что натухайцы вошли в тесные сношения с русскими, посещали их укрепления и забыли правила корана, повелевающего до конца жизни ненавидеть гяуров. В заключение Шамиль угрожал натухайцам наказанием, если они не прекратят своих сношений с русскими.

Эти послания, по-видимому не имели ни малейшего влияния на наши обоюдные отношения, и дела шли по старому. Меновая торговля продолжалась, и главным предметом приобретений горцев была соль, которую они обменивали на хлеб в обществах, не потерпевших от неурожая. Вообще, положение горцев в этой части Кавказа, вследствие неурожая, постигшего их край в 1844-м году, было очень трудное. В особенности страдали убыхи и джигеты, которым грозил положительный голод. Мелкие стычки и перестрелки между горцами и частями наших войск однако не прекращались и редко обходились без убитых и раненых. Только в мае месяце среди натухайцев стало замечаться некоторое волнение умов, между тем как прибрежные шапсуги и убыхи выражали желание упрочить начатые с представителями русского правительства мирные сношения,— хотя этому стремлению и [445] нельзя было доверять, потому что, продолжая меновую торговлю с необыкновенною деятельностью, они одновременно вели свои переговоры и с нами, и с агентами Шамиля. Однако они воздерживались от решительных действий, а старались лишь наносить нам частный вред. Двусмысленность отношений к нам шапсугов, убыхов и частью натухайцев происходила, кроме причин, лежавших в характере горцев, еще и вследствие их разделений на партии, по различию взглядов и мнений. Желание мира с русскими, основанное на выгодах торговли, встречало сильное противодействие в заметно возраставшем влиянии Шамиля на народ. Не выказывая религиозного фанатизма, горные племена, населявшие восточный берег Черного моря, видели в Шамиле своего единоверца и не решались отказать ему в содействии, опасаясь заслужить нарекания и обидное, по их понятиям, название гяуров. Кроме того, горцы питали тайную надежду, что Шамиль придет с своими мюридами и освободит край от русских войск, удаление которых с восточного берега Черного моря было им крайне желательно, главным образом для восстановления свободной торговли с турками, недостаточно замененной обменом товаров с нами, так как в последнем случае они лишались возможности продавать невольников, а по неимению у себя промыслов — не находили под рукою еще достаточного количества предметов, для удовлетворения меновым путем своих нужд.

В это время среди абадзехов появился сам Сельмен-эфенди. В собрании на р. Хабль он требовал от них вооруженных партий для Шамиля, уверяя, что Шамиль вовсе не имел действительной надобности в помощи с их стороны, но, обращаясь к ним, [446] желал лишь увериться в готовности прибрежных горцев повиноваться ему и познакомить их с своим образом ведения военных действий. Абадзехи отвечали уклончиво, заявив, что они выполнят его желание только в таком случае, если исполнят это шапсуги и натухайцы. Когда Сельмен-эфенди направился от Хабля к Адагуму, на берегу которого было большое собрание шапсугов и натухайцев, то он обратился вновь с таким же требованием и угрожал, что в случае отказа Шамиль двинется сюда с войском и примерно накажет неповинующихся его воле. После продолжительных споров, собрание постановило решение, чтобы натухайцы, жившие между Псебебсом, Анапою и Новороссийском, выставили 30-ть всадников, а остальные натухайцы и все шапсуги — по 10-ти с жителей каждого большого и по пяти с каждого маленького ущелья. 2-го мая натухайцы составили новое частное собрание в ущелье Ахос, в ауле Хакез-Гастемир. Цель этого собрания заключалась в подробном распределении, из каких аулов и сколько всадников должно было выставить. После продолжительных споров, первоначальное решение было изменено, и пришли к соглашению, в случае надобности, послать по одному всаднику с каждого двора, а с дворянских по два. Начальник 1-го отделения черноморской береговой линии (в состав которого входило прибрежье от устья реки Кубани до укрепления Кабардинского включительно) контр-адмирал Серебряков еще задолго до того предупреждал натухайцев, что если от какого-нибудь ущелья высланы будут всадники, то выславшие подвергнутся наказанию, с какою целью и должны ждать его прибытия с отрядом; а потому, узнав о решении собрания в Ахосе, выступил 8-го мая, с [447] отрядом из 1200-т человек пехоты, из частей гарнизонов новороссийского и анапского, при 330-ти человеках кавалерии и шести орудиях. От форта Раевского контр-адмирал Серебряков принял направление по прямой дороге к укреплению Гастогаю, через ущелье Ахос. Подойдя к этому ущелью, отряд сомкнулся в каре и стал биваком близь аула Хакез-Гастемир. Удивленные горцы, полагавшие, что войска пойдут к Гастогаю, послали сначала двух, а затем шесть человек старшин, спросить начальника отряда — куда и зачем он идет и почему следует этой дорогой. Серебряков отвечал, что выбор дороги зависит вполне от него, но что он пришел именно к ним повторить свои требования перед собранием всего народа. Он старался убедить, что Сельмен-эфенди, подобно Хаджи-Магомету, обманывает их легковерие и возмущает обещанием восстановить свободу, которую у них никто не отнимал: ублажал натухайцев той выгодой, которую они приобретали от торговли с нами, заметно улучшившей их материальное благосостояние; обращал внимание на кроткое обхождение с ними русского правительства и выставлял в противоположность грабежи Хаджи-Магомета, по следам которого будто бы шел и Сельмен-эфенди; указывал на разорение Сельменом народа и на обещания, им неисполненные; упрекал старшин в том, что они утаили воззвание к народу начальника черноморской береговой линии и не прочли его на собрании; наконец, упомянул о могуществе России, имеющей достаточно сил, чтобы смирить непокорных. В заключение он подтвердил, что придет с войсками в то ущелье, которое решится выставить всадников для Шамиля. Старшины обещали передать его слова народу, и [448] просили щадить жительские хлеба и жилища.

Первый день прошел покойно. 10-го же мая жители ближних и дальних аулов, пешие и конные, собрались на высотах, окружавших аул. К десяти часам утра, к контр-адмиралу Серебрякову явились восемь старшин и объявили, что народ обсудил его требования и все-таки вынес решение — не нарушать присяги, данной единоверцу Хаджи-Магомета и состоявшей в том, чтобы оказывать всякое содействие магометанам, а потому считал себя не вправе и не в состоянии отказать в просьбе Сельмен-эфенди подать помощь Шамилю. После этого старшины обратились к контр-адмиралу Серебрякову с вопросом, почему считают их подвластными России, тогда как взаимные хорошие отношения будто бы имели основанием обоюдную выгоду торговли. Видя бесплодность своих увещаний, Серебряков отпустил старшин, и тогда между горцами началось общее беспокойное движение: они толпами переходили с одного места на другое, и со стороны казалось, будто между ними возникли раздоры. Наконец, одна толпа отделилась и направилась к стороне Анапы. В четыре часа пополудни снова прибыли в лагерь старшины, посланные народом, и повторили все прежде сказанное, прибавив, что не понимают причины появления к ним отряда, когда Государь не в войне с их повелителем. Серебряков думал, что они считают своим повелителем турецкого султана, но на вопрос об этом получил в ответ, что они признают своим главою Шамиля. В грубых понятиях своих, натухайцы не могли постигнуть обширность и единство России и смотрели на береговую линию и на другие страны Кавказа, как на части совершенно различных государств, полагая, что [449] можно быть в мире с береговою линиею и воевать с черноморскою кордонною или с войсками другой части Кавказа, не навлекая на себя упрека в нарушении мира. Переговоры эти указали на быстрые успехи возмутительной агитации Сельмена и возраставшее влияние внушений Шамиля на умы легкомысленного народа. В ту же ночь лазутчик сообщил, что в среде собрания натухайцев, вследствие разномыслия, происходили раздоры, причиною которых было то, что большинство жителей дальних и части ближних аулов желали начать с отрядом немедленно перестрелку; благоразумнейшие же из старшин успели отклонить от этого народ под присягой. Когда часть сборища присягнуло, то партия недовольных отделилась и направилась к Анапе, с целью произвести нападение на станицы. Несмотря на присягу, волнение не прекращалось; многие продолжали утверждать, что натухайцы сделались предметом насмешек соседних племен, в особенности шапсугов, будто бы называвших их русскими рабами; что русские привыкли их считать покорными, и что пора, с оружием в руках, доказать противное. Однако ночь прошла спокойно, равно как и наступивший день. На следующую ночь были усилены отрядом все меры предосторожности. Около полуночи, тишина вдруг нарушилась двумя залпами, пущенными натухайцами по обоим фасам бивака; отряд немедленно ответил несколькими выстрелами. После этого все вновь успокоилось.

12-го мая, с рассветом, горцы начали усиленное движение на занятых ими позициях. Несколько человек из них бросились на казачий пикет, но были удержаны старшинами, преградившими им дорогу. Вслед затем, вся толпа скрылась в теснине, но [450] через полчаса снова показалась и начала обскакивать лагерь со всех сторон. Несколько выстрелов по одному из казачьих пикетов были сигналом общей перестрелки; но атака двух казачьих сотен и гренадерской роты черноморского линейного № 14-го баталиона заставила горцев вновь удалиться на высоты, с которых вскоре они были сброшены окончательно несколькими гранатами. Перейдя в теснину, горцы еще раз открыли совещание. Через полтора часа они бросились на казачий пикет, но, встреченные всеми казаками и анапскими всадниками, были опрокинуты и скрылись за перевалом по направлению к Гастогаю. Лазутчики сообщили, что горцы намеревались и наследующий день повторить нападение для того, чтобы доказать другим племенам верность данной ими клятве.

Между тем, взятое отрядом с собою продовольствие приходило к концу. 13-го числа, в восемь часов утра, отряд, не тронув аулов и засеянных полей, выступил с бивака. Но не успел он вытянуться по дороге, как горцы бросились на арриергард, тогда как другие их толпы появились на высотах впереди головы колонны. Несколько всадников покушались атаковать арриергард, но были удержаны нашею артиллериею. Отстреливаясь на каждом шагу, отряд достигнул форта Раевского. Здесь он разделился на две колонны; одна направилась к Новороссийску, а другая к Анапе. Горцы преследовали только вторую колонну, нанеся ей ничтожный урон. Вообще же, отряд потерял в продолжение движения и расположения в ущелье Ахоса ранеными одного обер-офицера, одного всадника и семь рядовых. В то время, когда войска расположились по квартирам, к натухайцам прибыли на помощь шапсуги; но увидев, что повсюду, где [451] находились русские гарнизоны, были уже приняты необходимые меры предосторожности и усилена бдительность, они разошлись по домам.

Начальник черноморской береговой линии не одобрил действий контр-адмирала Серебрякова и поставил ему на вид следующие промахи: решимость наступательных действий при незначительных силах и при невозможности достигнуть цели, подрывавшую убеждение в превосходстве нашего оружия и рождавшую самоуверенность неприятеля; продолжительность стоянки лагерем, сопряженное с этим израсходование продовольствия и истекшую отсюда необходимость отступления, в ущерб нашему оружию. Все это генерал Будберг развил и доказал очень основательно.

К истории распространения смут на черноморской береговой линии в продолжение 1845-го года необходимо отнести следующий эпизод. В последних числах апреля между прибрежными шапсугами появилась какая-то личность. Лазутчики сообщили, что это был известный эмиссар поляк Зварковский. Последний же заявлял, что он командовал в Турции 600-ми человек поляков и прибыл в горы с намерением собрать находившихся там своих соотечественников, составить из них отряд и идти на помощь к Шамилю. Он вошел в сношение с Сельмен-эфенди, прося его содействия для освобождения из плена поляков, находившихся в горах, и выразил готовность выкупить тех, которых хозяева не согласятся отпустить без платы. Зварковский (он же Кара-Крак-бей и Ленуар) на первых порах своего пребывания в горах был тяжело ранен тремя выстрелами, произведенными неизвестными людьми в окно той сакли, где жил он в ущелье Бугундыра. Это обстоятельство прекратило [452] замыслы Зварковского в самом зачатке. Видя невозможность лично агитировать в крае, он призвал к себе Сельмен-эфенди и долго разговаривал с ним чрез переводчика турка Гусейн-лаза, жившего в окрестностях форта Навагинского. Разговор этот был в точности передан последним генерал-адъютанту Будбергу. Зварковский говорил, что два поляка знатных фамилий отправились в Дагестан в качестве маркитантов, и что еще двое должны были прибыть на черноморскую береговую линию. Цель их появления заключалась в том, чтобы производить волнение между служившими в наших войсках поляками, прельщая их восстановлением польского королевства. Зварковский между прочим показывал Сельмену несколько серебряных медалей, с изображением одноглавого орла и с чьим-то портретом, а также много каких-то печатных бумаг; он же уговаривал Сельмен-эфенди восстановлять против нас горцев и убеждать их нападать на наши укрепления. Залечив кое-как свои раны, Зварковский в конце 1845-го года сел на кочерму и уехал обратно в Турцию.

В начале мая генерал-адъютант Будберг посетил в селении Соуксу владетеля Абхазии, князя Шервашидзе, для получения сведений о ходе переговоров его с джигетами и цебельдинскими абреками, которые, испытав зимою в Теберде нужду, голод и грабежи от соседних горцев, изъявили единогласное желание просить у русского правительства прощения и дозволения поселиться в Цебельде, но опасались, что дарованное в 1844-м году князю Батал-бею Шервашидзе (дяде владетеля) прощение не распространялось на них, по важности их преступлений. Представители лучших абхазских фамилий собрались и выжидали только [453] прибытия псхувских князей, для принесения присяги нашему правительству.

Недостаток насущного продовольствия у джигетов, шапсугов и убыхов довел их в это время, в некоторых местностях, до крайности. Многие, променяв за бесценок на муку и гоми почти весь скот и даже оружие, за неимением никаких ценных вещей предлагали невольников и собственных детей в обмен на самое незначительное количество муки. Обыкновенная плата, до которой дошли, вследствие необходимости, местные жители, была: за мальчика — одна четверть, а за взрослого человека — две четверти. Многие джигеты, оставив свои дома, отправились в Абхазию, с целью выпросить пропитание для себя и своих семейств, на что, по народным обычаям страны, они могли вполне рассчитывать: но очевидно, что подобное положение дел не могло долго продолжаться. Убыхи, окруженные соседями, нуждающимися в той же мере как и они, находились еще в более отчаянном положении, чем джигеты, а многие из них существовали только подаянием наших солдат. Вследствие этой крайней нужды, они неоднократно обращались к нам с просьбами о принятии их покорности, в надежде получить помощь и материальную поддержку.

Между тем нападения на укрепления и станицы продолжались; так например, 26-го мая партия в 500-т человек появилась у Суворовской станицы и отбила пасшийся около нее скот. В эту же ночь горцы подошли к форту Раевскому и сделали по нему несколько залпов. Гарнизон стал в ружье, и открылась перестрелка, хотя и не нанесшая защитникам форта ни малейшей потери, но имевшая последствием сожжение всего форштата от невыяснившейся причины, [454] по всей вероятности, от отнесенного ветром горевшего пыжа, попавшего на крышу какого-нибудь дома. На меновую торговлю натухайцы стали появляться все реже и реже, тогда как их шайки начали усиленно скитаться между станицами и укреплениями. В конце мая лазутчиками дано было знать, что три большие шайки под предводительством Кара-Батыра, сына все еще бывшего в то время в Турции Сефер-бея, собирались покуситься совершить нападение на окрестности Новороссийска, но жители ближайших ущелий, нам преданные, решились сами отразить это нападение. Все эти происшествия, в связи с другими незначительными, наглядно доказывали, что положение дел в 1-м отделении черноморской береговой линии существенно изменилось в продолжение мая месяца. Причины возраставших с каждым днем смут можно безошибочно приписать тому, что после неудачного похода контр-адмирала Серебрякова к ущелью Ахоса неприятель убедился в малочисленности наших войск и сознавал невозможность наших энергических действий. Между тем подкрепить силы, имевшиеся в распоряжении контр-адмирала Серебрякова, было нечем, так как и в других отделениях черноморской береговой линии едва хватало войск для охранения занятых ими пунктов. Да притом еще в конце мая и из других отделений сообщались тревожные вести, так например: начальник 2-го отделения черноморской береговой линии (в состав которого входила вся местность от крепости Геленджика до форта Головинского) генерал-маиор граф Опперман извещал, что в горах появилось большое количество эмиссаров Шамиля, а начальник 3-го отделения (от укрепления Навагинского до укрепления Илоры) генерал-маиор Врангель [455] уведомлял, что посланные Шамилем, и в особенности Хан-Уква-Скакум, знатного кабардинского рода, приобрев большой вес между абадзехами и убыхами, обязали их присягою набрать у натухайцев и шапсугов и выставить от себя до 10-ти тысяч конницы и возможно большее число пехоты; затем разными путями двинуть эти вооруженные массы на кавказскую линию, соединиться там в назначенном заранее месте с другим отрядом, тоже в 10-ть тысяч, при нескольких орудиях, который вышлет Шамиль, и общими силами открыть наступательные действия против кабардинцев или джигетов и абхазцев. Такие обширные замыслы, конечно, были придуманы эмиссарами Шамиля для вернейшего возмущения народа, но последствием этого все-таки мог быть значительный сбор горцев для нападения на укрепления и для набегов на Абхазию и землю джигетов. Хорошо, что этого не случилось — опять-таки благодаря нашей постоянной бдительности и предусмотрительности, с которыми мы, так сказать, не сводили глаз с закубанских горцев. [456]

XV.

Приезд генерал-адъютанта Будберга в Анапу. Переговоры с натухайскими старшинами. Мелкие нападения. Покушение на жителей станицы Витязевой. Попытка нападения на Новотроицкое укрепление. Сельмен-эфенди и его агитация. Убыхи и шапсуги и их отношения к нам. Выбранный джигетами Аслан-бей Геза и переговоры его от имени народа с начальником черноморской береговой линии. Неуспешные попытки Сельмен-эфенди. Нападение натухайцев в окрестностях Геленджика. Исчезновение Сельмен-эфенди. Слухи о появлении нового эмиссара. Неурядица среди джигетов. Уничтожение двух контрабандных судов в районе 4-го отделения. Август на черноморской береговой линии. Конец 1845-го года. Обозрение событий на черноморской береговой линии в течение 1845-го года.

Первого июня цебельдинские абреки принесли, по настоянию владетеля Абхазии генерал-лейтенанта князя Шервашидзе, присягу на верноподданство России и выдали аманатов. 19-го числа в Анапу приехал генерал-адъютант Будберг. Здесь его ожидали натухайские старшины, обратившиеся к нему с просьбою принять и выслушать их. Они всеми средствами оправдывали свой народ в противодействиях Серебрякову, сваливая вину на беспокойных личностей, которые не признавали над собою ни малейшей власти и, по уверениям старшин, для своих же соплеменников положительно всегда были в тягость. Старшины заявили, что они имеют чистосердечное намерение загладить проступок незначительной части народа и заранее соглашались на все, чего бы от них ни потребовали. Они просили Будберга высказать его мнение о натухайцах и старались притом выпытать, чего потребует он для забвения прошлого. В заключение они объявили, что если русское правительство примет против них строгие меры, то все натухайцы удалятся в горы и оставят незаселенными места между нашими укреплениями и [457] землями непокорных шапсугов. А это, по их уверениям, было для нас очень невыгодно, так как тогда по пустынным местам будут постоянно скитаться партии хищников, и некому будет предупреждать о них русское начальство. Генерал Будберг ответил им, что они лгут, оправдывая поведение народа и относя общую вину к отдельным лицам, так как в перестрелках при Суворовской станице и Гастогае участвовали целые общества. Будберг объяснил им, как они должны были вести себя, и в этом случае указал на жителей аулов, уклонившихся от собрания в Ахосе.

Необходимость до решения самого существенного вопроса на Кавказе в течение 1845-го года, а именно — результата даргинской экспедиции, по возможности уклоняться от всякого решительного разрыва с племенами береговой линии побуждала генерал-адъютанта Будберга ограничиться лишь тем, что предложить натухайцам возвратить обратно взятых ими наших пленных и скот, возобновить меновую торговлю и оставаться спокойными в своих аулах, прекратив движение и нападение шаек. Других условий Будберг не считал возможным предъявить, так как вполне сознавал, что не имел средств, в случае отказа, подкрепить их силою оружия. Старшины изъявили согласие на требование начальника береговой линии. Они выразили только опасение, что часть пленных и добычи находится не у них, а у шапсугов, и потому возвращена быть не может. Впоследствии натухайцы не выполнили даже и этих пустых требований, так как представили всего лишь 20-ть штук скота и ни одного пленного. Но желая доказать свою мнимую искренность, старшины предлагали указать аулы, которые не возвратили [458] захваченного, для того, чтобы с ними было поступлено по воле генерала Будберга. Тогда стало очевидным, что большая часть народа этими переговорами надеялась затянуть время, чтобы успеть убрать и обезопасить свой хлеб. И действительно, вскоре натухайцы, видя свои неприязненные действия безнаказанными, становились с каждым днем все более дерзкими. Так, 25-го июня толпа в 300 человек сожгла часть сена, накошенного гастогайским гарнизоном; 28-го июня партия в 300 человек, на сенокосе в 3-х верстах от Николаевской станицы, напала на косцов и на наше прикрытие, убила трех поселян, пятерых ранила и трех взяла в плен; из прикрытия три нижних чина были ранены, а семь человек взяты в плен. С 4-го на 5-е июля партия до 1000-чи человек сошлась на предварительно назначенном сборном пункте при устье реки Напсухо, впадающей в кубанский лиман, и спряталась в камышах. С рассветом, хищники покушались напасть на вышедших из Витязевой станицы косцов, но появились из камышей чересчур рано — что дало возможность поселянам вернуться в станицу, так как их предупредили об опасности выстрелами с батарей Суворовской станицы, откуда были замечены горцы. По первому выстрелу из станицы Суворовской, собрались 150-ть человек черноморского линейного № 13-го баталиона, 50-ть линейных казаков, 32-ва анапских всадника и 250-ть казаков донского № 10-го полка, при одном горном орудии. Кавалерия бросилась преследовать горцев, настигла их и обратила в бегство. Горцы, достигнув местности, перерезанной оврагами и покрытой перелесками, приостановились, чтобы завязать дело, но были окончательно опрокинуты казаками и всадниками и [459] оставили на месте 10-ть тел, 11-ть оседланных лошадей, много оружия и древки значка, полотнище которого успели сорвать. Эта неудача немного охладила дерзость натухайцев, к чему присоединилось еще опасение за хлеб, уборкою которого они в то время были заняты. Около 10-го июля натухайцы собрались в Куматыре для того, чтобы придумать какой-нибудь предлог к новым переговорам с русскими, затянуть ими время и убрать хлеб; но, не находя никакого повода для переговоров, попытались напасть на Новотроицкое укрепление. Они подошли к нему на картечный выстрел, пятью толпами, но на приступ не решились.

В этот период времени в среде абадзехов все еще находился Сельмен-эфенди и продолжал энергично агитировать в пользу Шамиля, уговаривая горцев помогать ему всевозможными средствами. После перестрелки натухайцев с отрядом контр-адмирала Серебрякова (12-го и 15-го мая) Сельмен написал этому обществу похвальное письмо, в котором превозносил неуступчивость требованиям Серебрякова. Натухайцы выслали ему 18-ть всадников, которые, впрочем, в том состоянии, в каком явились, могли бы принести очень мало пользы мюридизму, так как все были невооруженные и на плохих лошадях, вообще набранные из голытьбы. Абадзехи и шапсуги объявили тогда, что если натухайцы не исполнили своих обещаний, то и они считают себя вправе не соглашаться с требованиями Сельмен-эфенди. Оскорбленный невниманием натухайцев, эмиссар Шамиля написал к ним воззвание, в котором укорял за присланных всадников — не представителей народа, как он просил, а людей, не имевших собственного крова. Называя [460] натухайцев гяурами, он грозил сообщить об их поступке Шамилю, при помощи которого обещал жестоко отомстить им. Между шапсугами и абадзехами ему удалось набрать до ста всадников. Такая неудача среди натухайцев побудила Сельмен-эфенди, вероятно для возбуждения их фанатизма, придумать письмо от Шамиля, в котором имам будто бы сообщал, что одержал над русскими большую победу, и хотя потерял сам до пяти тысяч человек, но за то и русских положил на месте до шести тысяч, после чего будто бы собирался идти на Владикавказ, будучи уверен, что небольшие укрепления, занятые русскими войсками, которые попадутся на пути его движения, сдадутся ему без сопротивления, а в противном случае он их обойдет. В заключение письма, он просил Сельмен-эфенди прислать собранных всадников к верховью Терека.

Между тем шапсуги продолжали свои нападения малыми партиями. Перестрелки оканчивались обыкновенно самой незначительной потерей с обеих сторон. По случаю требования именем Шамиля от шапсугов всадников, явился в Вельяминовский форт некто Мельгош Егоруко и спрашивал у генерала Будберга, какой дать ответ имаму. Начальник береговой линии объяснил ему, что Сельмен-эфенди обманывает легковерный народ, и Мельгош обещал склонить окрестных жителей укрепления Вельяминовского отказать просьбе эмиссара Шамиля. Исполнить это было не так трудно, так как в то время привилегированные фамилии шапсугов и убыхов стали видимо склоняться на нашу сторону, чему причиною, помимо опыта бесплодности борьбы и выгоды сближения с нами, было еще и следующее: начало происхождения дворянства [461] этих племен неизвестно, но в народе, не имевшем почти никакого гражданского благоустройства и образа правления, дворянство пользовалось с незапамятных времен некоторым почетом и небольшими преимуществами в правах против простолюдинов и даже не вступало с последними в брачные отношения. Уже со времени появления в горах Хаджи-Магомета началось притязание низшего класса на равенство, которое Хаджи-Магомет проповедовал по смыслу корана. Некоторые из прав дворянства были даже уничтожены, и между прочим уравнены штрафы, налагаемые собранием на лиц, не исполнявших его постановлений, тогда как до того времени дворяне пользовались правом платить меньший штраф. Действия нашего правительства в этом крае, напротив, клонились всегда к поддержанию дворянства, что и привлекло на нашу сторону влиятельный класс — местное дворянство.

В описываемый период времени убыхи не предпринимали против русских никаких неприязненных действий, хотя вопрос об изъявлении ими покорности нашему правительству все еще не приходил к окончанию, отчасти вследствие воззвания Шамиля. При всеобщем волнении племен, населявших черноморскую береговую линию, можно было бояться за джигетов, но опасения оказались напрасными, и это общество прислало в укрепление св. Духа выбранных от дворянства лиц для ведения переговоров и приведения в ясность условий, на которых они покорились нашему правительству. Главным поверенным джигетов оказался Аслан-бей Геза, человек замечательный по благородству характера, светлому уму и беспристрастию, притом пользовавшийся всеобщим уважением. Он объяснил, что просьба джигетских дворян, живших [462] в окрестностях укрепления св. Духа, заключалась в дозволении пользоваться некоторыми правами по торговле внутренней и внешней, доставлявшей пм источники доходов до построения вышеупомянутого укрепления. Действительно, до постройки укрепления прибрежное дворянство принимало под свое покровительство и защиту турецких судохозяев, приплывавших к черкесским берегам для торговли, и получало от них за это условную плату, так же как и за якорную стоянку их судов; с подчинением же русской власти, они лишились этой выгоды, так как судам разрешалось приставать только к укреплениям, где они становились под покровительство наших войск. Джигеты просили назначить в их пользу плату с вольных судов за якорную стоянку при укр. св. Духа и дозволить судам приставать и к другим пунктам береговой линии. Начальник береговой линии не счел себя вправе исполнить просьбу джигетов, в виду того, что это стеснило бы торговлю возвышением цен на привозимые предметы и кроме того делало бы совершенно свободным ввоз контрабанды и чумной заразы. Другой источник доходов, которого лишились джигеты с занятием нами береговой линии, заключался в отдаче ими на откуп продажи винограда и орехов, и они просили воспретить меновую торговлю этими продуктами всем, кроме откупщиков; третья же и главная их просьба заключалась в дозволении им свободной торговли невольниками; много раз и до того уже возобновляли они эту просьбу, основанную на понятиях исламизма. Торговля эта у джигетов не считалась унизительною: отцы продавали своих детей, а женщины так даже сами охотно отправлялись на продажу в Турцию, глядя на этот торг с той же точки зрения, как [463] европейские женщины смотрят на выгодное замужество. Но обычай этот, кроме безнравственности его, мог еще считаться вредным для нас и в том отношении, что таким образом поддерживалась родственная связь горцев с турками. Во всех этих трех просьбах им было отказано наотрез, равно как и в разрешении продавать им соль за деньги, вместо обмена на скот и произведения страны — что они считали унизительным для дворянского достоинства. При содействии Аслан-бея, джигеты отказались от всех своих притязаний без особенного ропота, тем более, что выдающимся по влиянию лицам были обещаны подарки, чины и другие награды.

Тем временем, энергическая натура Сельмен-эфенди не дозволяла ему оставаться среди жителей черноморского прибрежья без дела, а дело все еще не подвигалось вперед настолько, насколько было ему желательно. Всадники, посланные от натухайцов на помощь Шамилю, нашли Сельмена-эфенди у абадзехов. Не имея средств продовольствовать шайку, набранную между нату- хайцами, шапсугами и абадзехами, несмотря уже на начатые им в то время поборы с народа, Сельмен-эфенди, поддержанный партией от 500 до 600 абадзехов, сделал попытку отбить от лабинских станиц скот, по был отражен жителями с значительною потерею; одна часть его шайки разошлась по домам, а с другою он направился в землю бесленеевцев, чтобы пройти к Шамилю. Бесленеевцы встретили его враждебно и заставили удалиться, нанеся некоторый урон его партии. Неудача повела за собою ропот и раздоры в среде сторонников тамильского эмиссара, окончившиеся тем, что вскоре все скопище рассеялось. Возвратившиеся в свои дома натухайцы, [464] смущенные неудачами, были холодно приняты в их обществах. Неуспех последних действий однако все еще не охладил энергии Сельмен-эфенди; он очевидно рассчитывал на враждебное к нам настроение шапсугов и натухайцев. Последние собирались в продолжение всего июля сделать серьезное нападение на Новотроицкое укрепление и на Головинский форт. Неудача 11-го и 12-го чисел, вызванная главным образом нерешительностью действий с их стороны, не прекратила их намерений, и они еще несколько раз до конца месяца собирались и обсуждали приведение плана в исполнение. Последний сбор их, на который сошлось от пяти до восьми тысяч человек, был в конце июля, но он ни к чему не привел. Из этого сбора выделилась толпа в несколько сот человек и появилась в окрестностях Геленджика. 3-го августа, в шесть часов пополудни, она внезапно напала на прикрытие порционного скота, состоявшее из 110-ти рядовых, при которых было два горных единорога, под командою обер-офицера. С шестью разноцветными значками, горцы массою бросились на прикрытие, но были встречены картечью из орудий, пушечными выстрелами с блокгаузов и ружейным огнем прикрытия. Отпор был решительный, и они повернули назад. Спустя некоторое время, они возобновили атаку — и опять неудачно. Тогда они рассеялись и скрылись. Эта попытка была последнею со стороны натухайцев в течение августа. В конце этого месяца Сельмен-эфенди оставил абадзехов и неизвестно куда скрылся — полагали, что в Ичкерию. Лазутчики сообщали, и сведения их подтверждались говором на меновой площади, что на место его прибыл от Шамиля новый агитатор, родом кабардинец. Утверждали, [465] что он старался восстановить горцев против русских обещанием скорого прибытия к ним самого имама — для проповедания религии. Впрочем, вообще появлявшиеся время от времени между черкесскими племенами, населявшими прибрежье Черного моря, возмутители не имели решительного успеха: они успевали набирать шайки для набегов, на время отклонять население от торговых и дружественных сношений с нами, собирать их на народные совещания, на которые горцы вообще податливы и стекались охотно ради бесед и разных толкований; но все усилия их связать народ в одно целое и подчинить его действия произволу и видам одной общей власти оставались тщетными. Этой безуспешности происков много способствовала неукротимая натура черкесов, равно привычка их действовать в своем кругу для своих частных целей, вне которых они не принимали никакого участия, а главное — отсутствие в них религиозного фанатизма. Не подлежит сомнению, что их легче было соблазнить отбитием нашего порционного скота, чем именем Магомета — в чем они представляли разительную противоположность чеченцам и дагестанцам.

Враждуя с нами в течение лета и угрожая несколько раз нападением на укрепления, горцы имели во время июня и июля частые собрания, на которых, между прочим, по случаю голода, было разрешено старшинами дозволять всем посещение наших укреплений, для меновой торговли, до окончания уборки хлеба и рамазана, после чего было решено вновь созвать собрание, для определения, как себя вести относительно нас. Эта свободная торговля, производившаяся еще с конца весны с необычайною деятельностью, должна была хоть сколько-нибудь отвлечь мысли [466] горцев от войны. Но не тут-то было: торговля и война шли у них рука об руку, и одна другой не препятствовали. Так например, в ночь с 30-го июня на 1-е июля шапсуги и убыхи обложили Головинское укрепление и сделали покушение овладеть им, а между тем 29-го июня они же были на меновой торговле, на которую явились и 1-го июля, несмотря на то, что и после того, вплоть до 19-го июля, их партии показывались еще перед этим укреплением, не оставляя своих неприязненных намерений. В укреплениях, построенных в земле шапсугов и убыхов, торговля в течение весны часто прерывалась, и оборот ее в каждом из них не превышал в месяц 15-ти рублей серебром; а в начале лета меновая торговля возросла заметным образом, и в укреплениях Лазарева, Вельяминовском и Головинском выменивалось ежемесячно в каждом одной соли на сумму от 50-ти до 150-ти рублей серебром.

В земле джигетов князья неоднократно жаловались генерал-адъютанту Будбергу на простолюдинов, нанимавшихся для работ в укреплении св. Духа, обвиняя их в том, что, по возвращении ночью по домам, они умышленно портили их засеянные поля. Для прекращения подобных жалоб, решено было принимать рабочих для казенных работ не из разных аулов одновременно, а по очереди, с распределением, в какие дни и из каких аулов могли они наниматься, рассчитывая, что при этой мере скорее представлялась возможность найти виновных. Однако беспорядки от того не уменьшались. Генерал Будберг, объезжая береговую линию в июле месяце, когда поспевала кукуруза, и порча полей была в полном разгаре, уступил настоятельной просьбе князей и на [467] время отказал джигетам в найме на работы, объявив им, что они сами виновны в потере заработной платы. Хотя это распоряжение и имело некоторое влияние на успешность работ по устройству наших укреплений, но зато успокоило князей и частью избавило нас от хлопот и столкновений, происходивших от крайнего невежества и закоренелого суеверия джигетов. Так например, отвод устья реки Мздымты от укрепления возбуждал в них страх до такой степени, что они полагали, будто мы, управляя сверхъестественными силами, причинили этим засуху. Один мулла, обещавший вызвать дождь посредством заклинаний, сделал это в такое время, когда и без того собирались тучи: дождь действительно пошел. Такое обстоятельство еще более утвердило их в убеждении, что русские виновны в засухе. Довольно было этого одного случая, чтобы всякие дальнейшие, как бы они ни были ничтожны, тотчас же возбуждали по отношению к нам недоверие и даже недоразумения. Случаи были такого рода: однажды из укрепления вышел кузнец и выбросил из корзины мусор. Джигеты сочли его зловредным веществом, способным причинить им гибель — и разбежались с работ.

Вообще, не легко было бороться с закоснелыми предрассудками джигетов.

В 4-м отделении (т. е. на береговой линии от крепости Редут-Кале до границы с Турциею) в конце июля и в начале августа были следующие происшествия: черкесы вытащили на берег между фортами Вельяминовским и Лазаревым двухмачтовое турецкое судно с контрабандою. Начальник азовских команд подполковник Барахович, узнав об этом, собрал семь баркасов с десантом в 120-ть [468] человек пехоты, и 11-го июля вечером пустился на розыски. Контрабандное судно было скрыто в широком ущелье Мокупсе, близь морского берега, на высоком пригорке. На гребне этого пригорка черкесы проделали амбразуры, за которыми поставили два орудия, снятых с судна. Подполковник Барахович, чтобы не быть замеченным, плыл сперва в дальнем расстоянии; но, поравнявшись с ущельем, построил баркасы в одну линию и быстро направил их к берегу. Черкесы заметили вовремя приближение маленькой флотилии, и лишь только десант был спущен — открыли по нему ружейную и орудийную пальбу. Бросившись на пригорок, чины десанта успели захватить одно орудие, а другое было уже снято, но затем тоже попало в руки наших солдат, преследовавших по пятам бежавших черкесов. Выдвинутая вперед цепь открыла перестрелку с противником, а тем временем особая команда зажгла судно, бывшую при нем гребную галеру и балаган с контрабандными вещами. На азовские баркасы были перенесены взятые орудия, двухфунтового калибра с окованными железом лафетами, и захвачена бывшая при судне лодка. Когда пламя совершенно охватило судно, то подполковник Барахович начал отступать. Проведя десант за скалу, бывшую у самого прибрежья, он подвигал его отсюда, по каменистому берегу, потом постепенно сажал на взятую с неприятельского судна лодку и частями перевозил на баркасы, поддерживая эту посадку пушечными выстрелами. Потеря наша заключалась в двух азовских казаках и одном рядовом ранеными. Уничтожение другого контрабандного судна выпало на долю самого генерал-адъютанта Будберга. Проезжая между укреплениями Навагинским и Головинским, он [469] заметил судно, прикрытое высоким плетнем, из-за которого видна была только мачта; она была обвита листьями, чтобы уподобить ее дереву и сделать незаметною. Для истребления этого судна, генерал Будберг собрал 31-го июля в укреплении Навагинском шесть азовских баркасов со ста человеками десанта. Сильный прибой к берегу не дозволил в ту же ночь предпринять выход в море, а потому приведение в исполнение предприятия было отложено до 2-го августа, когда волнение уменьшилось. В полночь, накануне этого дня, Будберг взял шесть азовских баркасов и отправился в путь. Через два часа он приблизился к мысу Мамаю. Турецкое контрабандное судно большого размера поставлено было при опушке леса, поросшего колючим кустарником, труднодоступного по густоте и охранявшегося сторожившими его черкесами, при двух орудиях. Когда Будберг поравнялся с судном, то баркасы снялись с бакштофа и поплыли к берегу в одну линию, под начальством капитана 1-го ранга Панфилова. При их приближении, черкесы открыли ружейный огонь, но десантные войска, выскочив в воду, бросились вперед, овладели одним заряженным картечью орудием двухфунтового калибра и ворвались за плетневую ограду, к судну, где захватили в плен одного ногайца, проданного туркам в неволю. Другое орудие черкесам удалось увезти с собою. Затем по обеим сторонам судна вытянуты были, от опушки леса до берега, две цепи застрельщиков, вступившие в перестрелку с засевшими в лесу горцами. Орудие и пленного отправили на баркас, а контрабандное судно тотчас зажгли. Но вследствие того, что на палубе, при закрытых люках, налита была турками вода в уровень с краями [470] бортов, огонь долго по мог совладать с судном. Полтора часа оставался десант на берегу, пока судно не сгорело до основания, а между тем число черкесов на берегу постепенно увеличивалось. Наконец, десант сел на баркасы и отплыл от берега, потеряв в деле двух смертельно раненых матросов, тяжело ранеными одного рядового и одного казака и легко ранеными двух рядовых.

Август по всей черноморской береговой линии прошел совершенно спокойно. Даже Цебельда, от которой, за переселением в нее абреков, можно было ожидать волнений и неурядиц, оставалась невозмутимою. Бывшие абреки постепенно заселяли страну и занимались приведением своего хозяйства в надлежащий вид. В сентябре бывали нападения мелких шаек, к большинстве случаев с целью отбития скота, в окрестностях укреплений: Раевского, Тенгинского, Головинского и около фортов: Кабардинского, Навагинского и Лазарева; но все эти попытки отражались почти без потерь с нашей стороны. Натухайцы вели себя мирно, хотя все-таки не возвращали нам взятой в течение лета добычи.

В сентябре месяце к генералу Будбергу явился в Вельяминовское укрепление Мельгош Егеруко, о котором уже упоминалось, дворянин, пользовавшийся значением в народе, бывший прежде ярым противником русских, но, после возвращения ему в 1843-м году взятых у него в плен нескольких человек его подвластных, начавший усердно действовать в нашу пользу и даже склонивший народонаселение окрестностей форта Вельяминовского к мирным сношениям с нами. Только незначительная часть шапсугов, занимавшая ущелье, тянувшееся к югу от [471] вышеупомянутого форта, долгое время не поддавалась увещаниям Мельгоша Егеруко и оставалась во вражде с нами. Во время свидания с генерал-адъютантом Будбергом, Мельгош привел старшин этой непокорной части шапсугов. Они толковали о мире; утверждали, что долгое время колебались в выборе, обратиться ли с доверием к нам, или ждать помощи от турок, но наконец, убедившись в благонамеренности видов русского правительства и в выгоде «доброго с нами соседства», а также в том, что турки от них отреклись, прибегли к нам.

Среди убыхов в этот период времени были незначительные волнения и междоусобицы. В октябре и ноябре партии хищников появлялись перед станицами и укреплениями, для отбития добычи. Бывали, вследствие этого, незначительные перестрелки, но нигде, кроме окрестностей укрепления Головинского, не было больших сборищ горцев. В окрестностях последнего в это время происходило сильное волнение между жителями реки Субаши. Они почти постоянно были в сборе, а стечение к ним, по их призыву, вооруженных людей из соседних обществ значительно увеличило это скопище, которое хотя и не обнаруживало неприязненных намерений против укрепления, но находилось вокруг него в угрожающем положении.

Вообще, 1845-й год на всей черноморской береговой линии, несмотря на незначительное количество разбросанных по укреплениям и фортам наших войск, окончился совершенно покойно.

Обозревая события на черноморской береговой линии в течение всего года, можно сделать вывод, что хотя волнения в продолжение лета между натухайцами, сборы шапсугов и убыхов для нападений [472] на Новотроицкое и Головинское укрепления, безуспешная с их стороны атака последнего, покушения хищников на порционный скот в разных пунктах и перестрелки на сенокосах при рубке леса войсками, равно как и в других случаях, и нарушали спокойствие края, но изъявление покорности абреками и поселение их в Цебельде, мирное сближение с нами жителей долины Ахчипсхоу, наем джигетов на крепостные работы, необыкновенное развитие меновой торговли, которая только в 1844-м году началась впервые, постепенно распространяясь во всех без исключения укреплениях береговой линии и даже в укреплении Тенгинском, окрестные жители которого позже всех обратились к нам, до того не допускаемые джигетским князем Али-беем — все придавало вид некоторого уже успеха в деле нашего сближения с горцами.

Возведение каменных укреплений, доказавшее жителям черноморского прибрежья решительное намерение наше утвердиться в их крае, и материальные выгоды меновой торговли, невольно их привлекавшей, много способствовали успеху, встречая сильное противодействие со стороны эмиссаров Шамиля и еще от другой причины, а именно — недоброжелательства к нам со стороны горцев, вследствие наших усилий к пресечению торговли невольниками.

1845-й год дорого обошелся войскам, оберегавшим черноморскую береговую линию — хотя не от схваток с горцами: они принесли массу жертв в борьбе с природою, болезнями и госпитальным неустройством. Солдаты, приходя из России, трудно свыкались с непривычным им климатом и господствовавшими по всей береговой линии лихорадками; затруднительность подвоза продовольствия играла тоже [473] немаловажную роль в развитии болезней, воспрепятствовать распространению которых могла лишь хорошо устроенная санитарная и госпитальная часть, а в данном случае в ней чувствовался большой недостаток и в тоже время в медицинском персонале — значительный пробел.

Таким образом, вследствие вышеизложенных причин, тогда как во всех 67-ми перестрелках и разного рода делах, бывших в течение 1845-го года на черноморской береговой линии, было с нашей стороны убито всего лишь 18-ть нижних чинов и ранено один штаб-офицер, четыре обер-офицера и 88-мь рядовых,— в госпиталях и лазаретах этого района смерть похитила 2427-мь человек. Разница чересчур значительная, тяжело отзывавшаяся в среде пионеров русского владычества на восточном прибрежье Черного моря.

А. Ржевуский.


Комментарии

20. Для охраны правого фланга, тянувшегося от станицы Воронежской по реке Лабе, и затем вверх по реке Кубани до укрепления Хумаринского, в распоряжении полковника Рихтера были следующие войска: пехоты — три баталиона брестского, 2-й и 3 й баталионы белостокского, 1-й, 2-й и 4-й баталионы тенгинского пехотных полков, кавказского саперного баталиона — 100 человек; кавалерии — донской казачий № 27-го полк, по одной сотне кубанского, хоперского и кавказского линейных казачьих полков и полсотни милиционеров; артиллерии — 6-ть орудий легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, 4-ре орудия конной № 13-го батареи кавказского линейного войска и два орудия гарнизонных подвижных.

21. 1-й баталион и три роты 2-го баталиона брестского пехотного полка, две роты 1-го баталиона 2-й и 4-й баталионы тенгинского пехотного полка — всего 17-ть рот; кавказского линейного казачьего полка — шесть сотен, кубанского — пять, ставропольского — три, лабинского — полторы, донского казачьего № 14-го полка — две и № 27-го — три, всего кавалерии 20 1/2 сотни; по шести орудий легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады и кавказского линейного казачьего войска конной № 13-го батареи, всего 12-ть орудий.

22. Отряд состоял из двух рот 1-го и всего 2-го баталионов брестского пехотного полка, пяти сотен кубанского, двух ставропольского линейных казачьих полков, двух сотен донского 44-го и одной донского № 27-го казачьих полков, при четырех орудиях легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады и четырех же казачьей линейной № 43-го батареи.

23. Сефер-бей принадлежал к фамилии Зан, управлявшей когда-то особым племенем Хеаков, впоследствии рассеявшихся небольшими частями между натухайцами и шапсугами. При взятии в 1807-м году Анапы, в числе аманатов от окрестных жителей выдан был нам и малолетний Сефер-бей. Сначала его отправили для воспитания в Одессу, но так как он не оказывал ни малейшей склонности к наукам, то и был определен юнкером в полк, квартировавший в Анапе. Из Анапы Сефер-бей вскоре бежал в горы, а затем, по сдаче Анапы туркам, перешел в турецкую службу и в 1828-м году уже занимал должность анапского паши. Захваченный русскими в плен, он после заключения мира был отпущен на родину и в 1830-м году отправился в Константинополь, во главе депутации к султану, от черкесских народов, просивших помощи. С того времени Сефер-бей остался в Турции и оттуда снабжал горцев оружием и порохом, обещая постоянно помощь Турции, вплоть до 1845-го года, когда, убедившись, что не настало еще время выручки со стороны. Турции, и желая вовремя прекратить напрасное пролитие крови, обратился к горцам с вышеупомянутым посланием.

24. Отряд составляли следующие войска: тенгинского пехотного полка три роты, черноморского казачьего войска 3-й и 7-й пешие баталионы и по две роты 6-го и 8-го баталионов, 1-й и 4-й конные полки, полуэскадрон лейб-гвардии черноморского казачьего дивизиона, дивизион легкой № 6-го батареи 20-й артиллерийской бригады, взвод № 1-го роты 11-й гарнизонной артиллерийской бригады и батарея № 40-го черноморской казачьей конноартиллерийской бригады, всего: пехоты 2701 человек, конницы 1529 и 18 орудий.

25. Этот Али-бей был посылаем народом в начале сороковых годов к Турцию, для удостоверения, действительно ли турецкое правительство отказалось от их края, несмотря на то, что турки посадили его под стражу, откуда он едва спасся бегством — все-таки продолжал питать непримиримую ненависть к России и открыто враждовал с ней; но, к нашему счастью, его влияние не распространялось дальше Тенгинского укрепления, а недостаток материальных средств не дозволял ему предпринимать что-нибудь более важное. В 1845-м году Али-бей намеревался поставить два орудия на одной из высот, командовавших вышеупомянутым укреплением, с целью обстреливать внутреннюю его площадь, но одно из этих орудий было заклепано подкупленным нами горцем, а другое после того совсем не было поставлено.

Текст воспроизведен по изданию: 1845 год на Кавказе // Кавказский сборник, Том 7. 1883

© текст - Ржевуский А. 1883
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
©
OCR - Валерий Д. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский сборник. 1883