-

ПРИЛОЖЕНИЯ

К СТАТЬЕ “1845-й ГОД НА КАВКАЗЕ".

Приложение А,

ПЕРЕВОД ПИСЬМА ДАНИЕЛЬ-СУЛТАНА К НАМЕСТНИКУ КАВКАЗСКОМУ КНЯЗЮ ВОРОНЦОВУ.

Хотя пограничные начальники ваши прежде несколько раз предлагали мне возвратиться на родину и жить под покровительством Государя Императора, но не получая никакого определенного ответа, на который можно было положиться, я не мог на что-либо решиться. Может быть, ни моя просьба не дошла до вас, как следовало, ни ваше желание не было объяснено мне подробно, а потому надеясь — во 1-х на оказанные услуги как мною, так и моими предками правительству, во 2-х на высокое качество Государя Императора, часто прощать виновных и в 3-х на благое намерение ваше, известное веем кавказцам, оказывать всем правосудие и обрадовать каждого, удовлетворяя его нужде. — я решился покорнейше просить Ваше Сиятельство исходатайствовать мне у Государя Императора всемилостивое прощение и, вместе с тем, успокоить меня под покровительством Его Величества, как прилично мне и высокому званию вашему. Если же, по некоторым причинам, нельзя мне жить под властию Вашего Сиятельства, то в таком случае прошу только позволить мне отправиться в Персию или Турцию, где бы я мог провести спокойную жизнь, потому что находясь в Дагестане я сделался виновником пролития крови людей; таковая жизнь мне надоела, я презираю ее и желаю удалиться от мест, где происходят подобные происшествия.

Июнь 1849-го года. [2]

II.

ПИСЬМО КНЯЗЯ ВОРОНЦОВА К КНЯЗЮ БЕБУТОВУ, ОТ 11-ГО АВГУСТА 1849-ГО ГОДА. ОДЕССА.

Милостивый Государь

Князь Василий Осипович.

Я получил, любезнейший князь Василий Осипович, письмо ваше и все бумаги, относящиеся до предложений Даниель-Бека. Он столько раз нас обманывал и столько раз вредил нам и действовал сильно против нас, после первых его с нами сношений в 1845-м году, что я было решил не верить ни в чем более и не возобновлять вновь с ним сношений. Но теперь его предложение так различно от всего бывшего между нами, что пренебрегать оными, по моему мнению, не должно. Во-первых, он в первый раз теперь относится самолично и прямо ко мне, и во-вторых, он сам предлагает, в случае ежели больше для него сделать нельзя, чтобы ему позволено было, по крайней мере, отправиться в Турцию или Персию; и мне кажется, что в этом затруднения с нашей стороны, быть не должно. По моему мнению, можно ему отвечать, что с самого 1845-го года, когда он в первый раз открыл желание просить прощение и вновь покориться Государю, ему были объявлены с нашей стороны условия весьма выгодные и, что я не отринул возможности дать ему весьма хорошее содержание, даже в самой Грузин. После того, в течении почти 4-х лет, он не только ничего не отвечал ясного и даже приличного на наши предложения, но беспрестанно и больше прежнего, против нас везде действовал и, в прошлом году, в Елису бывшем его владении, хладнокровно велел убить одного из наших чиновников. После таковых его действий я не смею думать, чтобы Государь согласился на то, что я Его Величеству прежде представлял в пользу Даниель-Бека и на что и тогда Государь соглашался неохотно. С другой стороны, я лично не только не имею ничего против Даниель-Бека, но всегда сожалел, зная его прежние заслуги и храбрость, оказанные в рядах наших, что он перешел к общему нашему врагу и дурным примером погубил многих, которые за ним последовали и потом беспрестанно страдали, от безрассудных и несбыточных надежд избавиться от русской силы и власти. Я [3] бы желал видеть Даниель-Бека даже для собственного его интереса в другом положения и, хотя конечно ему невозможно, по крайней мере на долгое время, думать о восстановлении прежних его прав и преимуществ в нашей службе — видеть его покорным Государю Императору и чрез это утвердить спокойствие и благоденствие, живущих на границе джаро-белоканского округа. Мой совет был бы ему теперь перейти прямо и, откровенно явиться к нам с просьбою о прощении. Он знает, что я никогда и никого не обманывал и никогда не отходил от своего слова. В какой мере Государю угодно будет упрочить его положение в наших пределах, я вперед решительно сказать не могу, но могу заранее отвечать, что ему будет или безбедное приличное содержание и полная свобода у нас, или, по крайней мере, позволение отправиться в Турцию или Персию, но скорее я думаю в Турцию.

Я бы хотел любезный князь Василий Осипович, чтобы вы написали сперва от себя, а вместе с тем написали бы Куткашевскому, что я от своего слова не откажусь и, он ничего не рискует ежели прямо явится в Шемаху или Закаталы. Ежели же он хочет непременно иметь от меня за моею подписью, то по вашему совету я готов это сделать. Буду ждать ответа вашего на это в Крыму и ежели вы полагаете, что полезно бы было мне с вами видеться прежде возвращения моего в Тифлис, то от вас зависит приехать в Ставрополь, где я буду 9-го или 10-го октября.

Приложение Б.

Газета "Юг" (La gazette du Midi), как я недавно только узнал, имеет у себя в Тифлисе очень правдивого и знающего дело корреспондента. Корреспондент этот, от 27-го октября минувшего 1859 года, сообщил ей весьма верные сведения о последних событиях на Кавказе. Он между прочим пишет, что: “Один известный русский генерал, происхождения татарского, Даниель-султан (это я), убежал десять лет тому назад, для избежания, как говорят, последствий наказания, которому подвергался в русской службе, и нашел себе убежище у Шамиля. Поступок Даниель-султана и самое бегство его было [4] маневром Императора Николая! .. Как бы ни было, генерал этот (т. е. я) так храбро защищал независимость Кавказа, что Шамиль доверил ему защиту Гуниба, последней своей крепости, которою он владел при сходе в Аварию, — ключа от своих гор". Удивительно верные сведения; жаль только, что тифлисский корреспондент газеты "Юг" (La gazette du Midi) не позаботился поаккуратнее разузнать, где именно находился генерал Даниель-султан в то время, когда главнокомандующий кавказскою армиею, генерал от инфантерии князь Александр Иванович Барятинский (ныне генерал-фельдмаршал) атаковал укрепление Гуниб, в котором взят Шамиль, его семейство и сыновья Шамиля, защищавшие крепость. Эта маленькая ошибка со стороны тифлисского корреспондента газеты "Юг" вовлекла его в дальнейшие несообразности с ходом самого дела и, пред всем образованным миром (к которому конечно принадлежит и корреспондент "La gazette du Midi"), должна выставить его корреспондентом довольно точным и положительным; в особенности если принять в соображение, что когда атакован был Гуниб, то я, защитник его, уже 10 дней как находился в ставке г. главнокомандующего русскою кавказскою армиею. За всем тем, по фантазии корреспондента газеты Юг", я защищал Гуниб, чтобы дать Шамилю время прилететь ко мне на помощь, а когда Шамиль прилетел, то все входы в Гуниб, известные только ему одному, были уже заперты конечно не кем-либо другим, а мною, мнимым защитником Гуниба и Шамиль, по словам того же корреспондента, после тщетных усилий, был окружен русскими и взят как герой, а я за столь легкую измену получил пенсион в 20-ть т. руб. сер. и огромные владения в Тифлисе (sic!!!). Не могу остаться неблагодарным перед тифлисским корреспондентом газеты "Юг" (La gazette du Midi") за ассигновку мне столь значительного пенсиона и других каких-то огромных владений; но не могу также умолчать и о том, что г. корреспондент очень правдиво выставил меня, перед лицом всей Европы, двойным изменником, России и Шамилю.

Тени моих предков, бывших владетелей Елису, и собственная честь моя требуют, чтобы я пред лицом всей Европы, в особенности лиц образованных и благомыслящих, оправдался в этой низкой клевете и доказал бы, что хотя я и азиятец, но азиятец благородный, ценящий честь выше всего и, что гнусная мысль измены, ни России ни Шамилю, никогда не западала в мою душу, а несчастные обстоятельства поставили [5] меня в такое положение, в котором действительно не только русское правительство, но впоследствии и сам Шамиль могли считать меня изменником. В этих видах я решился изложить здесь мою задушевную исповедь, которую и повергаю на суд благомыслящих людей всего света. Может быть, читая эти строки, многие подумают, что я пишу их не по внушению моего сердца, а под влиянием особых каких-либо политических видов; но да позволено мне будет уверить всех и каждого, что кроме собственного моего убеждения и искреннего желания защитить честь свою противу взведенной на меня клеветы, нет, да и быть не может, других причин к настоящему моему объяснению.

В исходе 1840-го года последовало решительное преобразование в управлении закавказским краем, как по административной, так и судебной частям. В это время я, как потомок елисуйских владетелей, управлял этим владением, по местному обычаю, имея право на жизнь и смерть управляемого мною народа. Но, приводивший в исполнение проект преобразования закавказских провинций, сенатор нашел нужным распространить право этого преобразования на мои владения. Из этого, в 1844-м году, произошли между мною и военными властями, поставленными во главе джаро-белоканского округа и елисуйского владения, столкновения, описывать которые в подробности я не считаю здесь нужным, — скажу однако же, что столкновения эти разыгрались более и более при содействия к тому неблагонамеренных лиц, окружавших меня в то время, и из самых ничтожных получили огромные размеры. Самолюбие мое задето было в высшей степени и я, будучи молод, горд, как знатный азиятец чересчур пылок от природы, забылся и сделал шаг вперед, а назад его уже не было возможности сделать!.. От искры бывает пожар, от ничтожного столкновения моего с местною властию образовалась моя гибель!... Где же тут действие Императора Николая?... Вспыльчивость заставила меня сделать проступок, через который я лишился звания, сана и 40,000 руб. сереб. годового дохода, но и здесь я всегда оставался преданным Россия и ее Государю.

Прибыв к Шамилю, я был принят им радушно. Ему было известно, почему я оставил свои владения и явился к нему; как человек очень умный, Шамиль хорошо знал, что я в душе не изменил России; если бы Шамиль был убежден, что я действительно изменил России, то он пренебрег бы [6] мною. В характере Шамиля, как вообще в характере всех великих людей — презирать предательство.

Он, по прибытии моем к нему, позволил мне избрать место для своего жительства, по собственному моему усмотрению — и я поселился между народами, живущими в границах русских владений, начиная от казикумухского ханства до Кахетии. Резиденциею своею я избрал Ириб, который, на собственный свой счет, устроил и укрепил до того, что он считался почти неприступным. Независимо этого укрепления, я между названными народами устроил и другие крепости, снабдив их арсеналами, пороховыми погребами и вооружал по возможности; словом, поселившись в Ирибе, я управлял всеми горскими народами, которые, до появления моего между ними, почти совершенно не подчинялись власти Шамиля. С своей стороны, Шамиль не считал меня лицом зависящим вполне от его власти, напротив он считал меня своим товарищем.

Здесь я должен сделать маленькое отступление от нити моего рассказа и разъяснить, по возможности, причины, по которым Шамиль принял меня так ласково и старался сойтись со мною как можно ближе. Шамиль хорошо знал древность и знатность моего рода, знал, что я внук бывшего елисуйского владетеля, знаменитого Сурхай-Хана, равно и знатного аварского бывшего Омар-хана и управлял своим народом, как владетельный султан, наследственно и, что фамилия наша пользовалась особым почетом, — смело даже могу сказать, глубоким уважением среди самых горцев. Он также хорошо понимал, что власть его в горах не имеет твердых оснований, потому что она основана на одном религиозном увлечении, которое он успел поселить в народе свободном, воинственном и религиозном до фанатизма, но не без мысли. Наконец, Шамиль хорошо понимал и то, что приобретенная им власть хотя и неограниченная, но сосредоточенная, так сказать, в нем одном и не поддерживаемая ни одним из политических условий, упрочивающих власть над народами наследственно, слишком шатка и, что не только он не может передать своим наследникам, но каждую минуту должен опасаться лишиться ее и сам. На всегдашнюю верность Шамилю и его наследникам из горцев никто и никогда не рассчитывал. Управляемый им народ, увлеченный его религиозным красноречием и умом, в котором у Шамиля действительно недостатка не было, подчинился его личному влиянию беспрекословно. Появление мое в [7] горах он принял за особую милость к нему судьбы. Он рассчитывал, как впоследствии я убедился, что сошедшись со мною и сроднясь, успеет впоследствии упрочить свою власть и распространит ее даже на смежные с Дагестаном русские владения. Не так думал я. Бросившись опрометчиво в горы, как в страну свободную, я не рассчитывал ни на что. Сошедшись с Шамилем, я видел в нем только лицо, умевшее пользоваться обстоятельствами и приобретшее временную власть; здесь скажу, что я не был с ним связан не только присягой, но даже какой-либо клятвой.

В первые годы пребывания моего в горах, я не имел никакой особой мысли, цели или намерения. В душе моей таилось одно смутное воспоминание всего случившегося со мною и истинное раскаяние в своем поступке. Более и более сошелся я с Шамилем, который, в видах дружбы, начал заговаривать со мною о положении Дагестана, участи его народов, преобразованиях, какие он намерен был сделать и о прочем, выражая при этом, неоднократно, желание заключить выгодный для него мир; при этом делал он мне разные поручения, строго однако же наблюдая за точным их исполнением, и я исполнял их по крайнему моему разумению, со всею точностию; но за всем тем, Шамиль не включал меня в число ревностных защитников Дагестана, в которые так великодушно посвятил меня любезный корреспондент газеты "Юг". С своей стороны, я не хотел даже думать об измене Шамилю, находившемуся со мною в дружеских отношениях.

Между тем, в управление закавказским краем, на особых правах наместника царского, вступил известный в Европе политик, князь Михаил Семенович Воронцов. Он первый взял под свое покровительство аристократию мусульман и, это имело весьма полезное влияние на весь немирный Дагестан. Шамиль в то время, сколько я мог предполагать, почти соглашался отдаться, с своими владениями, под покровительство России, с тем, однако же, чтобы как для него, так и для его наследников была упрочена власть на управление Дагестаном. Признаюсь, что эта мысль была сообщена Шамилю одним только мною и, мысль эта скоро распространилась в Дагестане. Все знали, однако же, что это мнение было предложено мною Шамилю в видах истинной пользы горцев и в видах прекращения почти 25-ти летней войны, вести которую и на будущее неопределенное время сам Шамиль уже затруднялся. [8]

Время шло, — Шамиль видимо более и более свыкался с мыслью, о необходимости подчинить себя и управляемый им народ покровительству России. Он почти убедился, что прекращением войны с этим государством спасет несколько десятков тысяч горцев от неизбежной смерти; он видел, что Россия безостановочно и с большою энергиею будет вести войну против управляемого им народа, знал, что средства его к продолжению этой упорной борьбы более и более скудеют. Мысль эту разделял и народ; все знали, что Дагестан будет покорен, но большинство ласкало себя надеждою, что до этого еще слишком далеко — не менее одного столетия; весьма немногие были вполне убеждены, что время это очень и очень близко.

Желая от всей души добра добрым горцам и самому правителю Шамилю и рассчитывая, что последний знал мысли мои в отношении участи Дагестана, прежде чем управляемый им народ, я позволял себе при случаях свободно высказывать свое мнение о необходимости покориться России и странно, что не только не находил противоречил в дагестанском народе, а напротив видел явное одобрение идей этих. Наконец я почти был убежден, что Шамиль сдает Дагестан российскому престолу, на известных выгодных для него условиях, как вдруг Шамилю пришла фантазия быть коронованным в горах. Конечно мысль эта не родилась в голове Шамиля, а кем-либо была сообщена ему; как бы ни было, но Шамиль до того предался этой мысли, что предвидел уже себя коронованным и признанным правителем горных народов, не только турецким султаном но впоследствии и европейскими державами и рассчитывая, что Россия не в праве уже будет воевать с ним, как с лицом царственным безусловно; все это Шамиль поселял и в управляемом им народе, который, по простоте своей, верил ему на слово; с большею энергиею Шамиль начал тогда заниматься устройством своих войск; между тем кто-то сообщил ему, что в Европе считают его казну одною из самых богатейших, а военные силы не менее 50,000 человек, с соответственным числом артиллерии, постоянно готовых к бою! Эти сведения и переворот в мыслях и намерениях Шамиля произошли именно в то время, когда носились уже темные слухи о предстоящем разрыве России с Турцией, по возникшему вопросу о св. местах.

Шамиль видимо изменился и дела дагестанские начинали запутываться. Народ, увлеченный внушениями имама и его [9] приверженцев, готов был всеми силами содействовать намерениям своего правителя, как между тем разнесся слух, что четыре европейские державы, в том числе и Турция, объявили России войну за притязание ее к последней. Это приостановило на время толки о короновании Шамиля, которого тогда начали уверять, что Россия будет уничтожена и убеждали поддерживать возникшую уже войну всеми его силами, обещая за то большие для него выгоды. Положение Шамиля в это время было довольно затруднительное: 50-ти тысяч войска он не имел, а казны его не хватало на сформирование и третьей части этой силы; выказать же себя пред всей Европой столь слабым ему не хотелось. Между тем, он узнал, что Россия одна ведет войну противу четырех держав, не ищет и не принимает союзников, а за Кавказом российские войска постоянно во всех битвах с турецкими одерживают победу. Все это имело сильное влияние на Шамиля, который оставался почти во все время войны в выжидательном положении.

Вскоре сделалось известным о восстановлении мира между воюющими державами, заключенном в Париже. Смешно, а между тем правда, что Шамиль почти наверное полагал, что на конгрессе займутся и его делами, что посланники французский и турецкий будут защищать его наравне с Италией. Откуда почерпал Шамиль эти мысли, я и теперь не знаю, но как бы предвидя скорую развязку участи Дагестана, я не вмешивался уже совершенно ни во что, исполнял все приказания Шамиля без противоречия и радовался только тому, что он был мною доволен. С своей стороны Шамиль, с необыкновенным рвением занялся внутренним устройством Дагестана, — усиливал и умножал укрепления, вводил новый порядок в крае, извлекал всевозможные доходы, говоря, что это делает он для войск и даже на мешках с деньгами делал надписи: военная сумма; а, народ, лишенный уже и без того своих лучших плодороднейших мест и почти доведенный им до крайности, роптал все более и более и, не видя исполнения того в чем его уверяли, видимо терял доверие и к своему имаму.

Вот, в каком положении находился Дагестан в то время, когда было получено известие, о назначении царским наместником кавказского края, князя Александра Ивановича Барятинского. Назначение это произвело сильное впечатление на Шамиля; казалось, он предчувствовал, что последний час его пробил!... Зная однако же нравственное влияние свое на народ и не лишаясь [10] еще надежды быть коронованным, Шамиль принял твердое намерение остаться себе верным до конца. Умы в Дагестане взволновались еще более, когда получено было в горах известие о восторге, с каким встретили нового наместника все кавказские жители. Народ Кавказа говорил, и слухи эти распространились в горах, что новый наместник царский родился и воспитывался на Кавказе, что он известный воин, любимец Царя, милостив, щедр, справедлив, предприимчив, отличный тактик и счастлив как никто из смертных. Шамиль совершенно упал духом, но не потерялся. Первым делом его было, не допустить между горными жителями выгодного мнения о наместнике. Он устроил тайную милицию и жизнью расплачивался всякий, кто только осмеливался сказать, что-нибудь хорошее о князе Барятинском. Шамиль сделался жестоким уже и к своим — явный признак падения! Однакож, деятельность Шамиля, в это время, была необыкновенная. Он день и ночь находился в занятиях; то делал, то поверял исполнение сделанных им распоряжений и еще более ко всем сделался крайне недоверчив. О военных предположениях нового наместника, князя Барятинского, знал в горах всякий, кто только желал знать это! они не держались в секрете; каждый горец, (я разумею здесь лиц начальствующих и хорошо знакомых с ходом этой долговременной войны) всматривавшийся в планы предположенных действий, ясно понимал, что планы эти не имели ничего общего с прежними военными предположениями. Все ожидали чего-то решительного... Общественные сходки прекратились, о замыслах и набегах не было и помину; как бы панический страх, тяжелым гнетом, лег на весь Дагестан и каждый думал только о том, что, не сегодня так завтра, Дагестан должен пасть.

Кто сколько-нибудь знаком с картой Дагестана, — тот вполне оценит правильный и, можно сказать, гениальный взгляд нового наместника на образ ведения войны. В 1857-м г., князь наместник сам не участвовал в экспедициях, но приказал взять Ведено, резиденцию Шамиля и оттеснить его в глубь Дагестана. С восточной стороны Дагестан представляет страшные горные массы, вершины которых в течении десяти месяцев завалены бывают непроходимыми снегами, и с этой стороны почти никогда не предпринималось значительных экспедиций, но в 1858-м году, в течение июня, июля и августа месяцев, русские прошли с восточной стороны Дагестана места неприступные, [11] заняли дидойское общество, истребили множество аулов (горных деревень) и явились там, где нога их почти не бывала. Военные действия с северной стороны также были довольно успешны, — и таким образом в 1858-м году Дагестан был сильно сжат с трех сторон; в том же году многие наибы (правители обществ) Чечни и Аварии положили оружие и сдались русским. Нанесши первый довольно сильный удар горцам, князь Александр Иванович Барятинский предпринял, в 1859-м г., решительную экспедицию и, три сильные колонны двинулись на Дагестан — с северной, восточной и западной сторон. Ничто не могло устоять противу этого могущественного наступления. С западной стороны шел сам главнокомандующий, направляя колонны по речке Койсу, а генерал-лейтенанту барону Врангелю приказал, с его отрядом, идти с северной стороны на Хунзах; с восточной стороны колонна, под предводительством генерала князя Меликова, быстрым переходом, ниспровергая все на пути своем, заняла укрепление Анцух и горцы, теснимые с трех сторон, наконец, увидели всю силу русских и всю тщетность сопротивления. Большая и малая Чечня сдались окончательно, почти без усилий; сдалась Авария, сдались многие племена, лежавшие на восточной и северной стороне Дагестана. Шамиль вынужден был бросить свою сильную позицию — и бежал с небольшим числом своих приверженцев в Гуниб, укрепился там и ждал последнего своего часа... Все выходы непокорившимся еще горцам, в числе которых находились и управляемые мною народы, были отрезаны; их теснили все более и более, — и тогда всем сделалось очевидным, что предстоит одно из двух: или сопротивляться без всякой пользы и гибнуть, или сдаться главнокомандующему безусловно и просить пощады... В горах, управляемые мною народы меня любили и очень уважали и я положительно знал, что в столь критические минуты от меня зависело спасти их, если только сам не погибну. Тогда только я решился на последнее: места и укрепления, которые находились под моим управлением, я с согласия всего народа сдал без всякого боя, как только представился к тому удобный случай и, бросившись к ногам наместника Царского, князя Барятинского, просил прощения и милости мне за прежний мой поступок. В это время, я совершенно не рассчитывал ни на что. Князь, как русский великодушный боярин, принял меня ласково, обещал похлопотать обо мне и испросить для меня милость Царскую... Шамиль, укрепившись в Гунибе, с своими сыновьями и приверженцами, [12] кажется твердо решился не сдаваться живым в руки русских; несмотря однако же на это, великодушный князь Барятинский предложил ему сдаться, спасти тем себя, свое семейство и своих приверженцев. С предложением этим, в числе прочих, был послан главнокомандующим к Шамилю и я... Шамиль, не поверив обещанию главнокомандующего не только даровать жизнь ему, всему его семейству и его приверженцам, но устроить его судьбу на всю жизнь, решился было защищаться до последней крайности; но через 10 дней Гуниб, несмотря на его страшные природные твердыни, которые конечно всем уже знакомы из газет, пал перед храбростью и искусством русских войск и Шамиль был взят военнопленным. Всем известно, что Шамиль, не только не наказанный, но даже обласканный как князем наместником, так и великодушным Российским Императором, живет теперь покойно в русском городе, пользуясь русским гостеприимством.

Этим оканчиваю исповедь моей души и поступки мои как в отношении к России, так и в отношении к Шамилю, передаю на суд всех благомыслящих людей целого света! Лишнего я ничего не сказал и из действий моих ничего решительно не скрыл; скажу откровенно, что если бы я был менее предан России и Шамилю, то имел тысячу средств уйти за границу и тем увенчать себялюбивую измену. Я не сделал этого. Любя Россию, я вместе с тем желал добра горцам, и даже правителю их Шамилю и выдержал испытание до конца. Пусть каждый, положа руку на сердце, скажет изменил ли я России переходом своим в горы, изменил ли Шамилю, покорясь без бою русским войскам уже в то время, когда решительно не было никакой возможности спастись, кроме безусловного повиновения. За всем тем, нашлись люди, которые переход мой в горы считают изменою России и описанные мною действия мои в горах изменою Шамилю; пусть же эти правдивые люди докажут мне, что я оставил мое владение Елису, получаемые мною значительные доходы, почетное звание, чин русского генерала и все выгоды жизни, которыми я пользовался, и бросился в горы, не из-за одного оскорбленного самолюбия и не опрометчиво, а из цели мною серьезно обдуманной и из видов, которые обещали гораздо более того, чем я пользовался; — тогда я и сам громогласно признаю себя изменником России. С другой стороны, я готов торжественно признать себя изменником Шамилю, если мне докажут, что Дагестан, после принятых князем [13] наместником к покорению его мер, мог еще держаться хотя один год. Я готов также опубликовать себя изменником Шамилю и в таком случае, если кем-либо доказано будет, что я, сдавая вверенные защите моей укрепления, с их арсеналами и пороховыми погребами и находившиеся в моем управлении войска, действовал в сем случае в видах личного эгоизма, а не в видах человеколюбия и искреннего желания спасти всех тех, которые находились тогда под моим управлением.

Даниель-Бек.

Приложение В.

СПИСОК ГЕНЕРАЛАМ, ШТАБ И ОБЕР-ОФИЦЕРАМ, УБИТЫМ, РАНЕНЫМ И КОНТУЖЕНЫМ, ПРИ ДВИЖЕШИ ЧЕЧЕНСКОГО и ДАГЕСТАНСКОГО ОТРЯДОВ, С 14-ГО ИЮНЯ ПО 21-ОЕ ИЮЛЯ.

14-го июня, убит: егерского генерал-адъютанта князя Чернышева полка поручик Маевский; ранены: егерского князя Чернышева полка, командующий баталионом, полковник князь Барятинский, штабс-капитан фон-Нейман, поручик Немцев; горийской пешей дружины подпоручик князь Амилахваров, прапорщик кн. Шервашидзе, губернский секретарь Мачабели; грузинской копной милиции прапорщик Паша Зиатханов, коллежский секретарь Багратов; сотни князей и дворян подпоручик князь Эристов, прапорщик Зураб Цимануридзе; контужены: лейб-гвардии преображенского полка поручик фон-Швенцон; горийской пешей дружины поручик князь Эристов; прикомандированный к сводному казачьему полку кирасирского Его Светлости принца Петра Ольденбургского полка ротмистр Сухотин; начальник кабардинской и дигорской милиции штабс-капитан Данилов; сотни князей и дворян прапорщик Давид Секварелидзе; без вести пропал: горной № 4-го батареи капитан Неелов.

6-го июля убиты: штаба чеченского отряда генерал-маиор Фок, подполковник Левисон; кавказского казачьего полка сотник Касянов; тифлисской пешей дружины прапорщик Гургенидзе; ранены: штаба чеченского отряда гвардии поручик Гербель, состоящий по особым поручениям при графе Воронцове поручик князь Дондуков-Корсаков; литовского егерского полка [14] маиор Степанов, капитан Жмайлович; замосцкого егерского полка полковник Семенов; куринского егерского полка подпоручик Иванов и, прикомандированный к сему полку, рязанского пехотного полка поручик Пересвятов; 5-го саперного баталиона капитан Броун; тифлисской пешей дружины священник Борисов; горийской конной милиции прапорщик князь Вачнадзе; горной № 4-го батареи прапорщик Транковский.

7-го июля убиты: апшеронского пехотного полка подполковник Познанский; навагинского пехотного полка поручик Сомов; ранены: генерального штаба штабс-капитан Леонтьев; апшеронского пехотного полка поручик Пургасов, подпоручик Кайдан; навагинского пехотного полка подполковник Сиврич, штабс-капитан Тюриков; люблинского егерского полка подполковник Корнилов, поручик князь Шаликов; замосцкого егерского полка маиор Якубовский, поручик Клевцов; кавказского казачьего полка ротмистр Зоммер; контужены: апшеронского пехотного полка поручик Масленицкий; навагинского пехотного полка маиор Преображенский; замосцкого егерского полка подпоручик Вишневский, прапорщик Пальмистраурп; люблинского егерского полка поручик Казначеев.

10-го и 11-го июля убиты: генерал-маиоры Викторов и Пассек; штаба чеченского отряда капитан Корсаков, уланского Его Высочества Наследника Цесаревича полка ротмистр Кованько; штаба начальника пехоты капитан Ключеров, штабс-капитан Савич, подпоручик Ржевский; бывший за адъютанта при генерал-маиоре Пассеке, кирасирского Ея Величества полка поручик Ольховский; апшеронского пехотного полка прапорщик Дымовский; люблинского егерского полка подполковник Кривошеев; замосцкого егерского полка поручик Голубицкий; навагинского пехотного полка подполковник Сервирог, поручик Ольшевский, подпоручик Воротников; егерского князя Чернышева полка полковник Ранжевский; куринского егерского полка подпоручик Клименко; 5-го саперного баталиона капитан Шлиттер; прикомандированный к кубанскому казачьему полку, оренбургского казачьего войска 2-го полка, хорунжий Рожков; моздокского казачьего полка хорунжий Золотарев; ранены: апшеронского пехотного полка подпоручики Кациев и Астафьев; люблинского егерского полка капитан Богдашевский, подпоручик Гарицын, прапорщик Капущинский; литовского егерского полка прапорщик Пшездецкий; замосцкого егерского полка поручик Андреев, прапорщик Драгомиров; навагинского пехотного [15] полка: поручики Моренголиц и Лысенко, прапорщики Серебряков и Майков; егерского князя Чернышева полка штабс-капитаны Краузе, Туманов, Дуров, прапорщик Черновский; прикомандированные: лейб-гвардии измайловского полка поручик Козлянинов; грузинского линейного № 16-го баталиона поручик Гейман; куринского егерского капитаны Поссиет, Ушаков, Долпеко, поручик Швахмейм, прапорщики Меркит, Скротский; 5-го саперного баталиона штабс-капитаны Фохт и Сомов, поручик Лебедев; прикомандированные к гребенскому казачьему полку, уральского казачьего № 7-го, полка, хорунжий Темнов, моздокского казачьего полка сотник Скляров, 20-й артиллерийской бригады подпоручик Неверовский; контужены: замосцкого егерского полка подпоручик Аудзевич; егерского князя Чернышева прапорщик Рындин; куринского егерского прапорщик Лазебников; кизлярского казачьего полка хорунжий Фетисов; без вести пропал: 19-й артиллерийской бригады прапорщик Стапо.

С 13-го по 17-е июля убиты: штаба главнокомандующего поручик Лонгинов; штаба чеченского отряда ротмистр граф де-Бальмен; 5-го саперного баталиона, командир баталиона, полковник Завалиевский 2-й, штабс-капитан Фохт; горной № 4-го батареи поручик Квитницкий; кавказского стрелкового баталиона прапорщик Доморовский; навагинского пехотного полка подпоручик Колодько; егерского князя Чернышева прапорщик Ильинский; ранены: штаба главнокомандующего, состоящий по кавалерии, полковник Альбранд, подполковник Качени, капитан Прушановский, ротмистр Лазебников, штабс-капитан фон-Кауфман, граф Гейден, поручики князь Васильчиков, Глебов, переводчик поручик Искандер-Бек-Гаджинский; штаба чеченского отряда генерального штаба штабс-капитан барон Дельвиг; лейб-гвардии драгунского полка поручик Блюм; люблинского егерского подпоручик Глазов; прикомандированные: маиор Ратц, прапорщик Козловский; 5-го саперного баталиона подполковник Авдеев, штабс-капитан Рындин; прикомандированные: подпоручики Услар и Мельгунов; горной № 3-го батареи поручик Форселес; горной № 4-го батареи прапорщик Горяинов; командующий сводным казачьим полком полковник Витовский, кавказского линейного казачьего полка подполковник Левашев; прикомандированный ротмистр Эрдели, кубанского казачьего полка сотник Ступников; гребенского казачьего войсковой старшина Сенюхаев; апшеронского пехотного [16] полка, командующий оным, подполковник граф Стенбок, поручик Масляницкий, подпоручик Темрас; навагинского пехотного полка, командир оного, полковник Бибиков, поручик Носов, прикомандированный маиор Суворов; егерского князя Чернышева полка поручик Ежов, подпоручики Гаргаревский, Мажаров и Ходжаев, прапорщик Грушинский; куринского егерского полка, командующий баталионом, полковник граф Бенкендорф, поручик Кованько, барон Шепинг, Перепелицын, прапорщик князь Оболенский, Ковешников; кабардинской и дигорской милиции поручик князь Бек-Мурза, прапорщик Бек-Калишагиев; контужены: прикомандированный к гребенскому казачьему полку поручик Айдемиров; навагинского пехотного полка капитан Богославлевич; егерского князя, Чернышева, командир полка, полковник Козловский, поручик Гостапинский; куринского егерского полка полковник барон Меллер-Закомельский.

С 17-го по 21-е июля убиты: егерского князя Чернышева полка штабс-капитан Тимохович, прапорщик Войнилович; навагинского пехотного полка, командир полка, полковник Бибиков; ранены: лейб-гвардии измайловского полка поручик Козлянинов; лейб-гвардии литовского полка поручик Лаппа; украинского уланского полка поручик Богаевский; люблинского егерского полка штабс-капитан Жила; прикомандированный маиор Ритц; куринского полка поручив Костырко, подпоручик Хвостиков; лейб-гвардии преображенского полка поручик барон Врангель; литовского егерского полка подпоручик Урусский; егерского князя Чернышева штабс-капитан Кириленко; навагинского пехотного полка капитан князь Эристов; контужены: маиор князь Тарханов; егерского князя Чернышева полка прапорщики Кудрявцев, Ноздрачев, Белин; 5-го саперного баталиона подпоручик Матов; старший лекарь коллежский ассесор Купоевичь; замосцкого егерского штабс-капитан Завыша; куринского егерского капитан Карпинский, подпоручики Мансурадзев и Желтухин, прапорщики Вельяминов, Гаврилович. Итого — 189 человек. Из них убито — 37, ранено — 119, контужено — 31 и без вести пропало — 2.

Текст воспроизведен по изданию: 1845 год на Кавказе // Кавказский сборник, Том 6. 1882