-

1840, 1841 и 1842-Й ГОДЫ НА КАВКАЗЕ

III.

Отголоски чеченских событий в северном Дагестане. Измена селений Черкея и Зубута. Набег Джеват-хана на с. Капчугай. Настроение умов в шамхальстве. Замыслы Шамиля. Беззащитность Дагестана. Бой у с, Ишкарты; его последствия. Прибытие в Шуру г.-л. Галафеева, с частью чеченского отряда. Шамиль у Хунзаха; движение г.-м. Клугенау к с. Зыряны. Набеги Шамиля по Сулаку; движение нашего отряда к Чир-Юрту. Вторжение имама в Аварию; штурм с. Гимры; результаты. Неожиданное нарушение восстановленного спокойствия в Аварии: Хаджи-Мурат; переписка с ним Клугенау. Неудачная попытка корпусного командира склонить к покорности Шамиля.

Неожиданное восстание Чечни и успехи Шамиля на левом фланге кавказской линии не замедлили отозваться и в сопредельном с последним северном и нагорном Дагестане. Уже в конце марта 1840-го года обнаружились тайные сношения койсубулинцев с Шамилем, а жители с. Унцукуль выказали даже явное неповиновение; они отказались принять участие в постройке общественного дома для помещения пристава, поручика Уллу-бея эрпелинского, покушались убить его и не обращали никакого внимания на увещания командовавшего войсками в северном и нагорном Дагестане генерал-маиора Клюки-фон-Клугенау. Посланного к ним, для расследования причин взаимных неудовольствий между ними и приставом, адъютанта Клугенау капитана Евдокимова они согласились принять лишь с незначительным конвоем. Когда же он, с Уллу-беем и 10-ю гимринцами, поехал к Унцукулю, то вероломно был встречен огнем вышедшей навстречу толпы, около 150-ти человек, и только благодаря жителям Гимр успел спастись от смерти. Услышав перестрелку, гимринцы, от мала до велика, с своим старшиной Али-Даут-Ловом, бросились к месту происшествия и благополучно доставили русского офицера в свой аул. [332] Когда Евдокимов благодарил жителей за преданность правительству, то получил ответ, что они умеют ценить благодеяния и никогда не забудут помощи, оказанной им русскими в 1834-м году, во время бывшего неурожая. Впрочем, кроме этого случая, брожение в районе, подведомственном генералу Клугенау, пока нигде не прорывалось наружу, не смотря на диверсии Шамиля в Аух и Салатау в апреле и июне месяцах. До мая месяца имам был слишком занят в Чечне, в июне, когда власть его достаточно окрепла, он был ранен и около трех недель пролежал в постели, и только к концу этого месяца, пользуясь удалением чеченского отряда в малую Чечню, мог спокойно обратиться на дочти беззащитный Дагестан. Благодаря искусно веденной еще с весны агитации, первые шаги имама в этом направлении были хорошо рассчитаны и весьма удачны; 5-го июля он уже владел ключом к шамхальству и кумыкской плоскости: селения Черкей и Зубут, до сих пор тайно недоброжелательствовавшие русским, получив собственноручное письмо имама, взволновались. Старания преданных нам салатавского пристава штабс-капитана Гебекова и черкеевского узденя прапорщика Биакая не повели ни к чему: чалмы появились на головах старцев и юношей; передовая конная партия Шамиля, около тысячи человек, под предводительством Джеват-хана, торжественно вступила в Черкей и, усилившись жителями, двинулась к Капчугаю, селению лежавшему между Темир-Хан-Шурой и озенским постом. Жителям этого аула, как и целому шамхальскому владению, еще три месяца тому назад было приказано привести наружную ограду в оборонительное состояние. Кроме того, население было оповещено, чтобы, по первому призыву, [333] готово было выставить конную и пешую милицию по 1-му человеку с каждого двора. Наконец, с приближением Шамиля к Дагестану, при первых известиях о его замыслах, Клугенау, прекрасно зная азиатскую беспечность и лень, вновь подтвердил эти распоряжения. Казалось, что приняты все меры, чтобы остановить врага, пока подоспеет из Шуры отряд, но на деле вышло иное.

Явившись у ворот укрепленного Капчугая и уверив жителей, что ищет только гостеприимства и гнушается вредить своим единоверцам, Джеват-хан, в ночь с 6-го на 7-е июля, вошел в деревню, ограбил ее, угнал около тысячи баранов, разбил транспорт с 11-ю бочками спирта, принадлежавшего шуринскому маркитанту, и вернулся в Черкей со славою джигита. Так передавал совершившийся факт шамхальский милиционер, бывший в то время в Капчугай, но, на самом деле, не доверие к слову или добродетели Джеват-хана и не беззащитность руководили в данном случае жителями, а тайное к нам недоброжелательство. Неприятель был замечен еще в двух часах пути от селения, а за это время извещенный Клугенау мог бы отрезать путь отступления партии. Во-вторых, в деревне находился с частью конной шамхальской милиции любимец шамхала тарковского поручик Мирза-Ибрагим-Ферзалиев, который, вместо слов ободрения, сказал жителям, что им нечего защищаться и опрометью бросился в с. Тарки. Ферзалиев бежал так поспешно, что даже не успел предупредить и повернуть назад транспорт, попавший вследствие этого в руки Джевата. Наконец, в-третьих, если бы канчугаевцы захотели защищаться, то могли бы все-таки задержать партию до прихода из Шуры наших войск. Они, что [334] называется, перемудрили самих себя и поплатились своим имуществом. Вот каково было настроение шамхальских селений, даже расположенных почти под выстрелами с верков Темир-Хан-Шуры. Само собою разумеется, что когда подоспел генерал Клугенау, тотчас по получении известия о случившемся выступивший из Шуры с двумя сборными баталионами апшеронцев и 50-ю донскими казаками, то от неприятеля уже и след простыл. Прискакав в деревню с казаками. генерал застал жителей спокойно сидящими у мечети и рассуждающими с обычною азиатскою флегмою о событии. На возвратном пути в Шуру, Клугенау повстречался сам Шамхал, но, на выставленные ему истинные причины несчастия, только пожал плечами.

7-го же июля в Шуре было получено донесение поручика Уллу-бея эрпелинского, извещавшего о захвате мелкими партиями Шамиля 100 каранаевских жителей находившихся на полевых работах, и о том, что имам, прибывший уже в Черкей с огромными силами, готов обрушиться на Дагестан, чтобы разлить пламя мятежа до самого Дербента и тем уничтожать плоды наших долголетних трудов и побед: самым малым результатом своего вторжение горский предводитель считал отвлечение отряда генерал-лейтенанта Галафеева из Чечни.

Исполнение такого решительного и обширного предприятия, в данный момент не представлялось несбыточным. С удалением чеченского отряда от миатлинской переправы, северный Дагестан был оголен. Командовавший всеми войсками в Дагестане генерал-лейтенант Фезе, находившийся в Кубе, мог вывести в поле только 6-ть рот пехоты, имевших в строю по [335] большей частя рекрутов, при 6-ти орудиях, прислугу коих составляли люди учебной команды князя Варшавского полка, и прибыть с ними на границы северного Дагестана не раньше двадцатых чисел июля. Удар приходилось встретить генералу Клугенау, а между тем, все средства его для защиты северного и нагорного Дагестана исчерпывались четырьмя баталионами ¹, сотнею казаков донского № 22-го полка, при 4-х орудиях и 2-х мортирках. Значительная часть этих 16-ти рот была разбросана по укреплениям Зыряны, Бурундук-Кале, Темир-Хан-Шура, Бурная, Миатлы и Кази-Юрт, так что при всех усилиях можно было собрать для активных действий только 600-т человек пехоты, 2 орудия и 50-т казаков, стянутых с разных постов и несколько сотен малонадежной милиции. Таким образом, в Дагестане мы были безусловно слабы, наш же противник, с отложением Салатау и с изменой Черкея захвативший в свои руки прямой путь в шамхальские владения, озаботился сделать все, чтобы средства вполне соответствовали грандиозному плану: в Черкей стекались на призыв имама огромные массы чеченцев, салатавцев, андийцев, гумбетовцев, богулялцев и чамалалцев.

Успех Шамиля, казавшийся ему несомненным, повлек бы за собою неисчислимо гибельные последствия. Положение Клугенау было критическое, ответственность — тяжкая, но его выручили глубокое знание горной войны и духа горцев и беззаветное мужество [336] кавказского солдата. Понимая, что пассивная оборона может только поднять нравственные силы неприятеля и дать ему время еще более увеличить свои скопища, он решил взять дерзостью и, с горстью людей, не смотря на подавляющую несоразмерность бойцов, идти навстречу врагу. Послав предписание командиру 3-го баталиона князя Варшавского полка, находившегося в Низовом для выгрузки провианта. выслать три роты форсированным маршем в Шуру, генерал-маиор Клугенау в ночь с 7-го на 8-е июля выступил на каранаевские высоты, с сводным баталионом апшеронского полка, в числе 450-ти штыков, под командою маиора Бельгарда, 1/2 сотнею казаков донского № 22-го полка, под командою есаула Косоротова и двумя сотнями мехтулинских милиционеров, с самим Ахмет-ханом, при одном орудии ². Генерал имел намерение для успокоения жителей, уверявших, что одно только присутствие наших войск может их спасти, оставить две роты, при орудии, в Каранае, а роту — в небольшой деревушке Ишкарты, на вероятном пути наступления неприятеля.

Клугенау угадал: явившийся к нему, с уверениями в преданности жителей и своей лично, каранаевский старшина прапорщик Юсуф-бек сообщил достоверное известие о том, что Шамиль выступает 8-го на Ишкарты. Предписав тогда командиру апшеронского полка полковнику Симборскому. оставшемуся за воинского начальника в Шуре, немедленно выслать к Ишкартам уже прибывшие три роты князя [337] Варшавского полка, Клугенау направился к этому селению. 9-го июля прибыли ожидаемые три роты графцев, в числе 250-ти штыков, под командою штабс-капитана Белокопытова, и шамхал тарковский с сотнею милиции. Посланные начальником отряда лазутчики вернулись, подтвердив доклад Юсуф-бека; Шамиль надвигался на горсть русских и к вечеру 9-го на милиционных передовых постах уже была незначительная перестрелка.

Небольшой отряд генерала Клугенау занимал возвышенное плато, не более 200-т сажень в квадрате. слегка покатое к с. Ишкарты. Высота, на которой было поставлено наше единственное орудие, командовала аулом; фланги были обеспечены оврагами, а тыл упирался в небольшой гребень, у оконечности которого, в овраге, находился обильный родник. Войска бивакировали на местах, указанных им для боя: две роты апшеронцев — по флангам орудия; 3-я гренадерская рота князя Варшавского и 4-я гренадерская — апшеронского полков — во второй линии, в резерве; по одной роте тех же полков, под командою апшеронского полка маиора Бельгарда — перед самым селением, имея стрелковую цепь у крайних изгородей, а неподалеку от них 1/2 сотни донцов; аул был занят вооруженными жителями и шамхальцами; рота графцев и мехтулинцы стояли позади обоза, стянутого в вагенбург. О рассветом 10-го июля неприятель завязал перестрелку с жителями и шамхальскими милиционерами, вероятно с целью рекогносцировки, а в 10-ть часов утра Шамиль начал развертывать перед нашими глазами все свои огромные силы, доходившие до 9 т. Значительные пешие толпы дебушировали из леса, окаймлявшего противуположный берег речки Озень и [338] начали быстро переходить овраг, чтобы атаковать селение. Жители и милиционеры, не ожидая удара, бежали, но неприятелю все-таки не удалось занять аул: стоявшие позади две роты маиора Бельгарда быстро двинулись вперед и успели остановить горцев на краю оврага. Между тем конница Шамиля появилась на равнине против Ишкарты, заняла кладбище, и охватив Бельгарда с трех сторон, начала поражать его поты убийственным огнем с расстояния полуружейного выстрела.

Желая избежать напрасной потери людей и опасаясь быть отрезанным в двадцать раз сильнейшим противником, маиор Бельгард начал медленно и в строгом порядке отступать к концу деревни. В это время Ахмет-хан мехтулинский, с целью облегчить положение Бельгарда, вызвался атаковать неприятельскую конницу. Получив разрешение Клугенау, 2 сотни мехтулинцев понеслись вперед, но, встреченные контратакою лихих наездников Джеват-хана, были мгновенно опрокинуты и обращены в беспорядочное бегство. Сам Ахмет-хан, оставленный нукерами, едва спасся благодаря быстроте своей лошади. Мехтулинцы скакали так усердно, что некоторые занеслись слишком далеко, за вагенбург, где имели какие-то тайные переговоры с гнавшимися за ними мюридами и потом исчезли. Напрасно, во время дела, шамхал спрашивал: "где губденцы и карабудахкентцы ³?» Расстроенная милиция искала спасения в обозе, где уже приютились шамхальцы, не хотевший идти в атаку вместе с мехтулинцами, не смотря на строгое приказание Абу-Мусселим-хана. Горячо преследуя мехтулинцев, Джеват-хан [339] обскакал нашу позицию, занял все высоты в тылу ее, овладел родником и путем отступления на с Эрпели, а Шамиль, окруженный избранными мюридами, помчался к Амир-Тюбе, самому возвышенному из окрестных курганов, и водрузил там свой значок. Таким образом, отряд оказался окруженным со всех сторон; горские пули свистели около начальника отряда и били людей даже в обозе; между милициею распространилась паника, но Клугенау, с неизменной сигарой во рту, оставался невозмутимо спокойным среди шума битвы и стонов раненых, видя мужество, одушевлявшее его “храбрых детей" ⁴.

Бельгард отступил и занял прежнее расположение свое до боя. Потерн аула, сама по себе, не представляла никакой важности в смысле обороны всей нашей позиции, но зная, что успех в начале дела даст горцам дерзость и решительность — качества опасные при нашей малочисленности — Клугенау двинул бегом к Бельгарду еще роту и приказал ему во что бы то ни стало выбить из Ишкартов двухтысячного неприятеля. Одушевляемые личным примером маиора Бельгарда и поручиков Синанова и Вильгрена, все три роты бросились вперед. Этот неожиданный переход от отступления к атаке, поддержанный огнем орудия, до того озадачил неприятеля, что он, поражаемый штыками, обратился в бегство; аул мгновенно был очищен горцами, устлавшими своими трупами улицу. Только один бекский дом, обнесенный стеною с бойницами и башнями по углам, в котором заперлись отчаянные мюриды, продолжал защищаться, но [340] вскоре был взят и мы снова стали хозяевами селения. При этом храбрый маиор Бельгард получил два удара шашкой по голове, поручик Синанов — смертельный удар кинжала, а у поручика Вильгрена была совершенно раздроблена 2-мя пуляли кисть левой руки. Видя полный успех Бельгарда и желая несколько поубавить пыла у неприятельской конницы, Клугенау воспользовался необходимостью доставить воду утомленным палящим зноем и боем людям и приказал штабс-капитану Белокопытову, с ротою князя Варшавского полка, отбить родник. Бойко двинулись графцы на штурм горы, уже укрепленной наскоро завалами, и штыками сбросили горцев вниз. Три раза неприятель делал усиленные натиски, но был опрокидываем с уроном. Гора и родник остались за нами и тыл отряда был обеспечен.

Только теперь, дав неприятелю дважды почувствовать всю мощь кавказского солдата, генерал Клугенау, в виду изолированного положения рот Бельгарда и постепенного усиления перед ними горцев, признал своевременным оттянуть их назад и приказал по-прежнему занять крайние изгороди аула и один фас кладбища. В эту минуту 3 сотни каранаевцев, занимавшие отдельный пост на другом берегу р. Озени, вместе с Юсуф-беком передались Шамилю и тогда усилия неприятеля обратились против оконечности задней цепи. Чтобы освободить ее от натиска горской конницы и пехоты, 1/2 сотне донцов было приказано ударить в пики, но толпы, не выждав удара, бежали, а вскоре и все скопище заколыхалось и начало отступать на всех пунктах, ограничившись слабою перестрелкою. С наступлением темноты выстрелы прекратились, но у нас все-таки были приняты некоторые [341] предосторожности на случай нечаянного нападения на бивак: отряд стянут на плато, цепи сближены, орудие повернуто против неприятельской конницы, а казаки выдвинуты к роднику. Но неприятель нас не тревожил, лишь вокруг, в горских лагерях, всю ночь раздавались священные песни из алкорана, не давая сомкнуть глаз измученным людям.

Значительная потеря в бою, особенно в офицерах, измена ишкартинцев и каранаевцев и прибытие к Шамилю новых партий из Черкея заставили начальника отряда потребовать последние три роты апшеронского полка, в числе 385-ти штыков, оставленные вместе с 290 рекрутами для обороны Темир-Хан-Шуры. Генерал Клугенау решился на эту крайнюю меру в виду того, что удаление этих рот из укрепления в данных обстоятельствах не имело никакой важности: Шамиль был прикован к нашему отряду у Ишкарты. Тщетно генерал вызывал охотников из шамхальцев и мехтулинцев, чтобы отвезти записку ⁵ к полковнику Симборскому: ни один милиционер не решался пробраться в Шуру. Тогда вызвался прапорщик Биакай-черкеевский и благополучно прорвался сквозь неприятельское расположение. Но Симборский предупредил требование Клугенау и в 5 1/2 часов пополудни 10-го июля выслал через Эрпели к Ишкарты маиора Волынского о 3-мя ротами, в числе 385-ти штыков, при последнем орудии 2-й резервной батареи 19-й артиллерийской бригады. [341]

На рассвете 11-го числа у селения Эрпели раздался сигнальный выстрел из орудия и скопища Шамиля пришли в движение; показав намерение атаковать наш отряд, они свернулись в огромные массы, потянулись назад и вскоре скрылись в лесистых балках по шуринской дороге. Пока неприятель маневрировал, Клугенау, прикрывшись ротою, поставленною на том самом кургане, где во время боя находился Шамиль, успел переменить позицию и, с целью обеспечения сообщение с с. Эрпели и сближения с Шурой, расположил войска по другую сторону эрпелинской дороги. Присоединив к себе роты маиора Волынского, начальник отряда в 11-ть часов утра направился на Эрпели, сопровождаемый сильными неприятельскими разъездами, издали следившими за нашим движением. Наша потеря в деле состояла из 37-ми нижних чинов убитых, 1-го штаб, 6-ти обер-офицеров ⁶ и 79-ти нижних чинов раненых и 1-го обер-офицера ⁷ контуженого, не считая выбывших из строя милиционеров, или 1/7 всей сражавшейся пехоты. Неприятель понес большой урон, оставив на месте боя до 300-т тел.

Подходя к селению Эрпели, Клугенау, ничего не подозревая, предложил шамхалу потребовать из Караная 20-ть арб для раненых; но каково было его удивление, когда три раза повторенное приказание Абу-Мусселим-хана было гласом, вопиющим в пустыне. Только тут генерал узнал, что столько уверявший его в преданности прапорщик Юсуф-бек, с [343] каранаевцами, еще накануне дрался против нас ⁸. Узнав от поручика Уллу-бея, поехавшего в Эрпели и едва спасшегося от волновавшегося народа, что и это селение с нетерпением ожидает имама, начальник отряда признал лишним заботиться о защите вероломных жителей; после короткого привала он направился в Шуру и прибыл туда к вечеру того же дня без выстрела.

Заняв селения Каранай и Эрпели, Шамиль оставался в совершенном бездействии. Единственное приказание, которое он отдал 12-го июля — это разорить до основания дом Уллу-бея и разграбить его имущество, за преданность русским. Расчет Клугенау на выгоду активных действий оказался верным — дух горцев, не имевших успеха, упал; 13-го числа скопище имама стало таять, 14-го, взяв аманатов из сс. Ишкарты, Каранай и Эрпели, он сам удалился в Черкей, а 16-го и вовсе распустил свое воинство. Надежды горского владыки на всеобщее восстание Дагестана на этот раз не сбылись ⁹, но, тем не менее, преданность нам обществ северного Дагестана была пошатнута; даже шамхальцы и мехтулинцы давали повод к подозрениям. Милиция из них, бывшая при отряде, составляла истинную муку для генерала Клугенау. Во время боя, по просьбе обоих владетелей, не надеявшихся [344] на своих подвластных. пришлось дать в прикрытие последним целую роту апшеронского полка, т. е. лишить себя 1/7 числа штыков, а ночью, не смотря на малочисленность отряда, держать громко роптавшую милицию в нашем каре. Вообще, по словам донесение Клугенау ¹⁰ “поручик Уллу-бей, с 20-ю приверженцами, принес в бою больше пользы, чем обе милиции вместе".

Получив известие об измене Черкея и об опасности угрожавшей северному Дагестану, генерал-лейтенант Галафеев, уже вернувшийся из аргунского ущелья, поспешил форсированными переходами к миатлинской переправе, а затем в Шуру, но прибыл туда 29-го июля, когда горцы уже давно рассеялись. Не решаясь двинуться для наказания Черкея с теми силами, которые были у него под рукою ¹¹, начальник чеченского отряда, оставив Клугенау две роты 4-го баталиона мингрельского полка, в числе 250-ти штыков, и две роты 1-го баталиона апшеронцев, около 200-т штыков, вернулся к Герзель-аулу для окончания работ в этом укреплении.

По удалении 2-го августа Галафеева, Шамиль, отказавшись на время от покушений на шамхальство, собрал скопище и вновь бросился в Аварию: он занял селения Тлок, Ихали, Ахкент, Бетль, Орота, Хараки, Тлайлух, потеснил аварскую милицию, под начальством прапорщика Хаджи-Мурата, и к 8-му августа стоял уже в 15-ти верстах от Хунзаха. По первому известию о появлении неприятеля, генерал-маиор [345] Клугенау 6-го августа, в 6-ть часов пополудни, выступил с одним баталионом апшеронского, двумя ротами мингрельского полков, полусотнею казаков донского № 22-го полка, при 4-х орудиях резервной № 2-го батареи 19-й артиллерийской бригады, по направлению к Хунзаху. Вслед за отрядом должна была двигаться особая колонна маиора Галтвинского, из 2-х рот апшеронцев, с запасным парком и 20-ти дневным провиантом на 104-х арбах и 10-ти двухколесных полковых тачках. Переночевав у подошвы койсубулинского хребта, против селения большое Казанище, отряд на другой день мог дойти только до второго подъема на хребет, вследствие сильного изнурения людей, все время вывозивших орудия на себе. Авангард подполковника Грекулова, из 2-х рот егерей, при 2-х горных орудиях, был выдвинут к бурундук-кальскому блокгаузу, где к нему присоединилась милиция Уммалат-бека кумтеркалинского. Отсюда, 8-го августа, приказав отряду трогаться далее, Клугенау прибыл к авангарду быстро направился на Зыряны, и уже начал переправляться через аварское Койсу, как получил известие, что Шамиль, с одной стороны, узнав о движении войск, а с другой — осаждаемый просьбами черкеевцев дать им возможность собрать посевы проса на правом берегу Сулака, в шамхальском владении, направился в Черкей для прикрытия их полевых работ набегами на шамхальство. Тогда, возвратившись с авангардом в Зыряны и приказав сложить здесь артиллерийские снаряды и провиант, генерал Клугенау вечером 10-го числа прибыл в Шуру.

Не долго пришлось отдыхать отряду. Отпустив черкеевцев для полевых работ, Шамиль в конце августа появился с 2 т, конных и 1 т. пеших на [346] нижнем Сулаке, разграбил селения Султан-Янгиюр, Чир-Юрт, не смотря на то, что жители не встретили его с оружием в руках, и двинулся уже к Кази-Юрту, поджидая подкреплений из Андии, Гумбета и Технуцала.

В ночь с 27-го на 28-е августа два баталиона апшеронского полка ¹², две роты мингрельских егерей, сорок казаков донского № 22-го полка, две сотни шамхальской и мехтулинской милиции, при 2-х легких и одном горном орудиях, выступили с генералом Клугенау из Шуры, по миатлинской дороге, на помощь угрожаемой деревне. Узнав на марше, что чир-юртовцы выдали Шамилю аманатов и стали переселяться в горы, генерал послал вперед всю кавалерию, под командою своего адъютанта капитана Евдокимова, чтобы отрезать переселенцев от миатлинской переправы. С Евдокимовым отправились шамхал, хан мехтулинский и генерального штаба поручик Веревкин. Конница понеслась и вскоре открыла неприятельскую партию, в 150-т человек, спускавшуюся с правого, нагорного берега Сулака. Капитан Евдокимов, послав мехтулинцев вправо, чтобы отрезать горцев от гор, напал на них с шамхальцами с фронта, и, после продолжительной перестрелки, обратил в бегство к Черкею, причем в наших руках остались 23 аманата из Султан-Янгиюра. Наша милиция преследовала партию до самого леса, 3-х человек положила на месте, а 6-ть захватила в плен, в том числе Хаджи-Али-Лабазана, лицо очень уважаемое в Черкее. Из расспросов пленных оказалось, что Шамиль находился в Султан-Янгиюре, где был встречен без [347] сопротивления и взял аманатов, которых под конвоем отправил в Черкей.

В надежде не выпустить неприятеля из рук, генерал Клугенау хотел безостановочно следовать до Султан-Янгиюра, но испортившаяся от продолжительных дождей дорога, до того замедляла движение, что он к ночи дошел только до Чир-Юрта. Жители, узнав о приближении наших войск, бросились в горы и успели ускользнуть от преследования. Усталость солдат заставила генерала сделать привал, но во втором часу ночи на 29-е августа он был уже на пути к Султан-Янгиюру. Между тем, Шамиль, оставив в этом селении тысячную пешую партию, с конницей бросился вниз по Сулаку и занял Чонт-аул.

За час до рассвета наш отряд прибыл к Султан-Янгиюру и расположился лагерем впереди деревни. Неприятельская пехота при нашем приближении быстро очистила аул и отступила в горы, на урочище Тагазлы-Кала, преследуемая капитаном Евдокимовым с кавалерией. Жители встретили Клугенау с просьбою о пощаде; им было объявлено, что захваченные аманаты останутся у нас, в залог покорности, и взято в виде штрафа 40 штук рогатого скота для мясных порций в роты. Едва войска успели оправиться и приступить к варке пищи, как замечено было 50-т конных горцев, спокойно ехавших от Сулака в аул, не подозревая нашего присутствия. Чтобы не дать им выйти из заблуждения, Клугенау приказал нескольким Янгиюровцам встретить их и пригласить к себе. Горцы поддались на удочку, но войдя в селение вскоре увидели, что оно оцеплено двумя мингрельскими ротами. Началась отчаянная бойня; часть партии, [348] подхватив на седла раненых, успела прорубиться и рассеялась по лесистому урочищу Кара-агач, 3 человека взяты в плен и на месте осталось 13-ть тел, исколотых штыками. У нас 2 рядовых были ранены шашками.

Между тем, капитан Евдокимов преследовал по пятам неприятельскую пехоту, которая, дойдя до урочища Тагазлы-Кала и усилившись пятью стами конных андийцев, гумбетовцев и технуцальцев, заняла сильную позицию на гребне хребта. Храбрый и неутомимый Евдокимов расположился на гребне другого близлежащего хребта и развлекая горцев перестрелкою с фронта, направил часть милиции в обход левого их фланга. Неприятель, видя энергические действия нашей кавалерии и объяснив себе решительность Евдокимова приближением на помощь к нему пехоты, бросился в беспорядке в лес и скрылся в узком ущельи, где всякое преследование становилось уже невозможным. Тогда милиция, по приказанию генерала Клугенау, присоединилась к отряду. Неприятель понес значительный урон и оставил в наших руках 5-ть пленных ¹³.

Конная партия Шамиля также рассеялась по урочищу Кара-агач. Получив об этом сведения и не имея достаточного числа кавалерии с конной артиллерией, чтобы отрезать имаму путь отступления, а также опасаясь обнажить верхние деревни шамхальства, генерал-маиор Клугенау 30-го августа двинулся обратно в Шуру. После 45-ти верстного перехода войска [349] остановились на ночлег. Усиленные разъезды, посланные на марше в разные стороны, нигде не открыли присутствие неприятеля, но по прибытии 31-го числа в Темир-Хан-Шуру, лазутчики дали знать генералу Клугенау, что Шамиль, скрываясь весь день 30-го в лесах, между Черкеем и хребтом Алмалаус, пропустил отряд за Кумтер-Кале, пошел опять к Султан-Янгиюру, сжег деревню в наказание за то, что жители не дрались с русскими и дал им недельный срок на выселение в горы. 31-го августа имам вернулся обратно вверх по Сулаку, сжег с. Балтугай, часть Чир-Юрта, приказал уничтожить мосты на урочище Дашкесан (у горячих ключей, по дороге из деревни Андреевой в Миатлы) для прекращения прямого сообщения Шуры с Внезапной, и удалился за Сулак, выслав небольшую партию к укр. Кази-Юрт, где ей удалось сжечь часть сена, заготовленного апшеронским полком.

Хотя предпринятым движением генералу Клугенау и не удалось спасти от разграбления и разорения Султан-Янгиюрт, Чир-Юрт и Чопт-аул, но все же оно не осталось без всяких результатов: кроме нанесенного неприятелю урона, были сохранены с. нижний Янгиюрт и сулакская ватага, до которой особенно добирался имам. За все время поиска, с 27-го августа по 1-е сентября, в пехоте ранено 2 рядовых; урон милиции был незначителен.

Шамиль не угомонился и, по-видимому, обратил все свое внимание на Дагестан. Спустя несколько дней после удаления его за Сулак, было получено известие о новых обширных военных приготовлениях: на призыв имама спешили горцы даже из самых отдаленных мест; каждое общество должно было выставить по [350] одному вооруженному с 3-х человек способных носить оружие. Намерения Шамиля обнаружились только 8-го сентября: в ночь с 7-го на 8-е число скопище его выступило из Черкея двумя партиями; главная, с самим имамом, двинулась через Чиркат к Ашильте, другая же, из 300-т храбрейших джигитов, под предводительством черкеевца Магомет-Мирзы и унцукульского абрека Тагира, переправившись через Сулак у Черкея, быстро направилась к Гимрам, с согласия большинства жителей заняла селение и уничтожила мост между Гимрами и Унцукулем. Только 24-ре гимринца, с старшиной Исал-Магомой, остались нам верными, бежали в горы и вечером дали знать о случившемся в бурундук-кальский блокгауз. Люди эти, отлично знакомые с местностью, принесли потом большую пользу Клугенау доставлением самых точных сведений о неприятеле.

На другой день, 9-го сентября, сделалось известным, что партия мюридов показалась около Унцукуля и что Шамиль, разославший свои воззвания к койсубулинцам и ожидавший их действий, намерен лично идти к названному аулу, с целью захватить его, и для сообщения между обоими берегами аварского Койсу приказал возобновить разрушенный ашильтинский мост. По-видимому, имам задался целью отторгнуть Койсубу и овладеть нашими сообщениями с Хунзахом, а тогда Аварии, предоставленной собственным средствам, оставалось выбирать или покорность возмутителю, или конечное разорение: результаты выбора очевидны. Спасти край и предупредить гибельные последствия вторжения могли только одне быстрые, энергические меры и генерал Клугенау, не смотря на слабость своих сил, всего около 1540 человек, решил идти на [351] неприятеля, не считая его числа, и разбить Шамиля прежде, чем он успеет что-либо предпринять и притянуть к себе подкрепления. Семена мятежа запали уже и далеко на юг: тилитлинский кадий Кибит-Магома собирал партии гидатлинцев и карахцев, чтобы занять кородахский мост на аварском Койсу. Агенты имама распространяли слухи в Кара-Кайтахе и Казикумухе, что правительство намерено взять от них всадников, для отправления на службу в Варшаву. В Дидо прибыл андиец с письмом Шамиля, в котором последний приглашает к себе “всех нуждающихся в хлебе". Медлить было нельзя.

10-го сентября, в час пополудни, наш отряд выступил из Темир-Хан-Шуры двумя колоннами: первая, под личным начальством генерал-маиора Клугенау, из первого баталиона апшеронского полка, 1/2 сотни донских казаков и 120-ти шамхальских милиционеров, направилась к Гимрам через с. Каранай, а вторая, полковника Симборского, из сводного баталиона апшеронцев, 2-х рот мингрельского полка, 1/2 сотни донцов № 22-го полка, при 4-х торных орудиях — через Бурундук-Кале. Такое разделение отряда для марша, было сделано с двоякою целью: 1) прикрыть шамхальство, на которое Шамиль мог броситься или прямо из Гимр, или через ашильтинский мост и 2) чтобы иметь возможность действовать, смотря по обстоятельствам, на Гимры, или на Унцукуль. Защита Аварии была вверена Ахмет-хану мехтулинскому, которому предписано отправиться в Хунзах, собрать свою милицию и выступить с нею к Ашильте, для производства в случае надобности диверсии или одновременной с отрядом атаки скопища. Унцукульцам, оставшимся к своем селении не смотри на [352] приглашение имама примкнуть к рядам его воинства, было предложено, по прибытии отряда, действовать на Гимры с левого берега аварского Койсу. 10-го сентября колонны ночевали: первая — у селения Каранай, а вторая — у подошвы койсубулинского хребта, близь с. большое Казанище; на другой день генерал Клугенау спустился к гимринскому роднику и расположился на позиции, а Самборский достиг Бурундук-Кале.

Произведя рекогносцировку Гимр, начальник отряда убедился, что селение занято сильною партиею мюридов вместе с возмутившимися жителями, строившими мост для сообщения с левым берегом; лазутчики же дали знать, что самого Шамиля ждали с часу на час из Ашильты. Но имам, в сущности, вовсе не торопился особенно: он даже умышленно затягивал начатие наступательных действий, желая дать возможность подоспеть партиям из некоторых отдаленных обществ. Таким образом, для нас все заключалось в выигрыше времени. Прекрасно понимая это, Клугенау составил план — быстро стянув обе колонны, разгромить Гимры прежде, чем подоспеет имам, а потом нанести и ему решительный удар. В виду этого, полковнику Симборскому было предписано двинуться с рассветом 12-го сентября через ирганайский перевал в гимринское ущелье.

12-го числа, с целью обеспечить соединение обеих колонн и произвести усиленную рекогносцировку гимринского ущелья, начальник отряда поехал, е 50-ю казаками и всею милициею, к эрпелинскому подъему, а оттуда послал часть кавалерии в ущелье. Едва эта последняя успела пройти около 1/2 версты, как наткнулась на завалы. Завязалась жаркая перестрелка, продолжавшаяся почти весь день. Между тем, пикет, [353] поставленный на ирганайском перевале, в 4 часа пополудни донес о приближении второй колонны к спуску, но трудность движения с орудиями по горной испорченной проливными дождями тропинке, в темноту. заставила отложить соединение колонн до 13-го сентября. Для удержания пункта при входе в гимринское ущелье, занятого милицией, она была поддержана ротою апшеронцев, которая принудила горцев прекратить, перестрелку и даже очистить передний завал. Между тем, появление Симборского на ирганайском перевале заставило Шамиля усилить гимринскую партию пятью сотнями, прибывшими по назначению вечером ¹⁴, а ночью и он сам вступил в аул с большею частью своего скопища. Таким образом, благоприятный момент был упущен по причине вынужденной медленности второй колонны, план Клугенау расстроен и нам приходилось иметь дело со всеми силами имама.

Вследствие затруднительности ирганайского спуска и 13-е число пришлось провести в бездействия. 2-я колонна присоединилась к первой только вечером в этот день. Сосредоточив, таким образом, все свои силы, генерал Клугенау назначил на 14-е сентября штурм неприятельской позиции. Заняв одною ротою узел горных тропинок, идущих по правому берегу Койсу из Гимр и Ашильты в Каранай, а другою, при одном орудии и 1/2 сотне казаков, вход в ущелье, где соединяются три дороги из Караная, Ирганая и Эрпелей на Гимры и тем вполне обеспечив свое сообщение с Темир-Хан-Шурою, начальник отряда разделил остальные войска на две колонны: 1-я [354] — главная — из 3-х рот апшеронцев, 2-х рот мингрельских егерей, 50-ти казаков и 190 милиционеров, при 3-х орудиях, под личным начальством генерала, назначена была для атаки Гимр со стороны ущелья, между тем, как 2-я колонна, из 3-х рот сводного баталиона апшеронского полка, под командою маиора Волынского, должна была спуститься прямо от родника по горной тропинке к селению и заняв неприступную позицию, на возвышенности, примыкавшей к круче, ожидать там результатов фронтальной атаки. При направлении этой колонны имелось в виду обходом расшатать неприятеля морально, облегчить этим успех удара в лоб, а когда неприятель будет опрокинут — угрожать пути его отступления через аварское Койсу. Имея пред собою втрое сильнейшего врага, расположенного в грозной по природе местности и в укрепленном ауле, Клугенау так рассчитал время атаки главной колонны, чтобы, в случае удачи, успеть овладеть селением засветло, а при невыгодном для нас исходе боя — пользуясь темнотою ночи, отойти без потерь на прежнюю позицию

Утром 14-го сентября войска главной колонны выстроились в боевой порядок у входа в ущелье и двинулись. Впереди шла шамхальская милиция, за нею вся пехота в полувзводных колоннах. на двойных дистанциях, с двойными интервалами, чтобы менее терпеть от огня и ввести неприятеля в заблуждение относительно наших сил. В голове пехоты следовала 2-я мушкетерская рота апшеронцев штабс-капитана Белоярцева, за нею 1-я гренадерская и 1-я мушкетерская роты того же полка, с двумя горными орудиями, и, наконец, в резерве — две роты егерей мингрельского полка и 1/2 сотни донцов, при одном орудии. Пройдя [355] не далее двух ружейных выстрелов от места, где были устроены в 1832-м году завалы Кази-муллы, войска были встречены сильным ружейным огнем. Шамхальцы остановились и дали место 2-й мушкетерской роте, тотчас рассыпавшей цепь; в тоже время было выдвинуто вперед одно горное орудие для действия гранатами. Неприятель занимал справа и слева, вдоль по ущелью, почти неприступные уступы гор, а с фронта — лесистый гребень, увенчанные завалами; сверх того, за уступами с правой стороны находились укрепленные пещеры.

До этого момента неприятельское расположение было от нас скрыто, так что генералу Клугенау пришлось произвести последнюю рекогносцировку под перекрестным огнем с трех сторон. Окинув привычным взглядом горскую позицию, начальник отряда немедленно выслал влево и вправо, против укрепленных уступов, стрелков, под командою капитана Евдокимова и 1-й взвод 1-й мушкетерской роты, с частью пеших милиционеров поручика Уллу-бея эрпелинского, под начальством штабс-капитана Яковлева, а 1-ю гренадерскую роту двинул прямо перед собой; следом за 2-ю мушкетерскою, против главного завала на лесистом гребне. Дав время стрелкам Евдокимова очистить левые боковые завалы и продвинуться достаточно вперед, а штабс-капитану Яковлеву и головным ротам приблизиться к завалам, генерал Клугенау, не смотря на убийственный огонь, двинул быстро и остальные войска, с барабанным боем, по ущелью, поддержав наступление огнем двух единорогов, подвигавшихся через один. Угрожая неприятелю занимавшему лесистый гребень обходом слева, Клугенау рассчитывал решительным ударом в центр разорвать [356] неприятеля надвое и без большой потери утвердиться в завалах. Соображения его вполне оправдались: головные — 1-я гренадерская и 2-я мушкетерская роты апшеронцев, одушевляемые личным примером храбрости генерального штаба капитана Пассека 2-го ¹⁵, штабс-капитана Белоярцева и подпоручика Виноградского 1-го, опрокидывая неприятеля штыками, неудержимо шли вперед. Энергическое наступление этой колонны и появление с фланга горсти людей капитана Евдокимова поколебали дух скопища: было заметно, как горцы, мало-помалу, начали оставлять свою крепкую позицию и, преследуемые огнем стрелков, быстро спускаться по отвесным скалам в прилежащее ущелье. Этот момент и был выбран Клугенау для атаки завалов с фронта. Храбрые апшеронцы, имея во главе полкового командира полковника Симборского, маиора Бельгарда и поручика Евдокимова, ворвались в главный завал; завязался отчаянный бой — мюриды дрались на жизнь и на смерть на глазах своего имама, но через 1/2 часа все было кончено: неприятель обращен к беспорядочное бегство, завалы устланы трупами и в наших руках остался один значок.

Пока впереди шла резня, генерал Клугенау, во главе резерва, поравнявшись с пещерами, послал туда взвод мингрельцев, под командою поручика Мелик-Беглярова. Не смотря на град пуль и камней, несшихся сверху, егеря взобрались на уступ и последовательно охватывая одну пещеру за другой и врываясь внутрь, положили всех их защитников. Здесь пали под нашими штыками лучший сподвижник Шамиля — Тагир и известный черкеевский мюрид Муллачи-хаджио. Одновременно с переходом в наши руки главного завала [357] и пещер, штабс-капитан Яковлев с первым взводом своей 1-й мушкетерской роты, достиг гребня с правой стороны и овладел верхним завалом. Особого сопротивления здесь встречено не было, так как большая часть горцев, с двумя белыми значками, не ожидая штыкового удара, поспешила заблаговременно подняться на отвесный шпиль чтобы избежать истребления.

По овладении главною неприятельскою позициею, 2-й взвод 1-й мушкетерской роты, подкрепленный всею 1-ю гренадерскою ротою, двинулся для захвата высот, командовавших аулом с юга, и дороги в горы и на Унцукуль, 2-я же мушкетерская и 1-й взвод 1-й мушкетерской роты, направляемые храбрым Пассеком и поддержанные резервом, успели овладеть частью садов и узким перешейком аула. Бегущие горцы были атакованы, по приказанию Клугенау, 1/2 сотнею казаков есаула Косоротова: достигнув садов и спешившись, донцы завязали перестрелку с неприятелем. Одновременно, шамхал тарковский, пользуясь удобною минутою, бросился с 120-ю конными милиционерами в обход аула справа.

Пока шел описанный бой с фронта, 2-я колонна маиора Волынского, спускаясь от родника, уже в конце горной тропинки встретила почти неодолимое препятствие: дорога вдруг обрывалась в пропасть. Пришлось спускать людей на веревках и устраивать из бревен переход под огнем, на пистолетный выстрел от неприятельского завала: но, имея в голове охотников с унтер-офицером Яворским, под командою генерального штаба поручика Веревкина, храбрые апшеронцы победили наконец грозную природу и подоспели как раз во время: едва штыки их засверкали на гребне, примыкавшем к Гимрам с севера, как [358] начальник отряда подал сигнал для общей атаки аула. Видя себя окруженным с трех сторон и сильно терпя от меткого огня наших орудий, неприятель начал снимать значки и очищать укрепленные сакли и баррикады на улицах, а в это время апшеронцы, мингрельцы, казаки и милиционеры уже врывались в ограду селения, беспощадно коля и рубя всех попадавшихся под руку. Горцы бежали. Благодаря их предусмотрительности и сильному утомлению наших войск, большей части партии удалось спастись, тем не менее, в наших руках осталось 63 тела, заколотых штыками: впоследствии оказалось, что в числе раненых находился и двоюродный брат Шамиля — Ибрагим. С нашей стороны убито 6-ть рядовых, ранено 38-мь нижних чинов и контужено камнями 16-ть. Милиционеров убит 1, ранено 4.

Поражение Шамиля было полное. Разорванное на три части, его скопище отступило главною массою к ашильтинскому мосту, значительная партия скрылась к горах между Гимрами и Унцукулем, и, наконец, небольшая часть горцев, с 2-мя значками, принуждена была искать спасения по скалам, вдоль гимринского ущелья.

Если бы, согласно распоряжениям генерала Клугенау до боя, унцукульцы действовали по левому берегу Койсу, то могли бы затруднить переправу бегущим горцам, а Ахмет-хан, спустившись с бетлинской горы, довершил бы их поражение. Но хан, не успев вовремя собрать милицию, прибыл на гору Бетль только 15-го числа, а унцукульцы, вместо совокупных действий с нашим отрядом под Гимрами, отправились в оставшийся почти беззащитным лагерь имама у Ашильты и, пограбив вволю, захватили там, между прочим, 40 лошадей. [359]

На другой день после боя, 15-го сентября, Шамиль, получив значительное подкрепление из с. Ихали. захотел поправиться. Он двинулся к Гимрам, с целью сделать внезапное нападение на часть отряда, расположенную впереди аула, у Койсу, но наткнулся на небольшой отряд поручика Волжинского (из 80-ти охотников — апшеронцев и мингрельцев — и всей конной милиции), высланный на рекогносцировку к ашильтинскому мосту, и был обнаружен. Наши охотники и милиционеры тотчас завязали перестрелку и задержали дальнейшее наступление партии, а тем временем часть отряда стала в ружье, выдвинулась вперед и, приняв на себя тогда уже отступавший перед превосходными силами рекогносцировочный отряд, встретила врага беглым огнем и картечью. Горцы не выдержали, поспешно отступили и вскоре начали расходиться по домам. Шамиль, с небольшою партиею испытанных мюридов, направился в гумбетовскую деревню Мехельта. Этот эпизод стоил нам всего 3-х раненых рядовых. По достоверным сведениям, собранным от преданных нам жителем, скопище Шамиля простиралось до 6 т. и состояло из салатавцев, гумбетовцев, андийцев, богулялцев, чамалалцев, технуцальцев и других племен, населявших бассейн андийского Койсу. Большая половина всей этой массы защищала Гимры, значительная партия была в Ихали и небольшое число худоконных оставалось для прикрытия лагеря Шамиля у Ашильты.

Плодами боя 14-го сентября было удержание от восстания или спасение от разграбления Аварии и Койсубу. Разгром Шамиля настолько отрезвляющим образом подействовал на умы населения Дагестана, что партия Кибит-Магомы тилитлинского, узнав о [360] происшедшем, рассеялась и сам фанатик-кадий притих; большая часть гимринцев, не согласившихся по приказанию имама бросить родное селение, но принявших шариат и дравшихся против нас, присягнула на верность Государю Императору, обещала не впускать к себе 30-ти жителей, бежавших с семействами за скопищем, и поклялась над алкораном, оставив старые счеты с унцукульцами, вместе с ниши и каранаевцами противиться всем дальнейшим предприятиям Шамиля. Сами черкеевцы, узнав о гимринском погроме, освободили пленных и возвратили скот, захваченный и уже разделенный между собою пятисотенною партиею, делавшею диверсию к с. Ишкарты, для отвлечения генерала Клугенау от Гимр.

В ночь на 17-е сентября отряд. со всеми военными предосторожностями, выступил из Гимр и расположился у родника, 17-го имел ночлег у с. Каранай, а 18-го вернулся в Темир-Хан-Шуру.

Шамиль отправился в Чечню, куда его настойчиво приглашал Ахверды-Магома, не на шутку опасавшийся энергии генерал-адъютанта, Граббе, лично вступившего в командование чеченским отрядом ¹⁶. Опасность грозившая Аварии, а с нею и всему Дагестану, миновала, но спокойствие аварского ханства было неожиданно нарушено вследствие измены прапорщика милиции Хаджи-Мурата. Личность этого человека, наделавшего нам впоследствии много хлопот и бывшего у Шамиля [361] самым храбрым, ловким и предприимчивым партизаном, заслуживает, чтобы на ней несколько остановиться.

Хаджи-Мурат по происхождению знатный аварский бек. Имя его встречается первый раз в тридцатых годах, при поражении аварцами Кази-муллы. Когда, после смерти последнего, новый имам — Гамзат-бек — предательским образом истребил семью аварских ханов, то Хаджи-Мурат примкнул к партии недовольных и вскоре, с братом своим Османом Гаджиевым, сделался душою заговора, результатом которого была гибель Гамзата и всех его родственников. Захвативший после Гамзат-бека власть Шамиль начинал уже смотреть завистливым оком на Аварию. Тогда, аварцы единодушно выбрали своим правителем одного из главных виновников совершившегося переворота — Хаджи-Мурата — и просили его водворить порядок в ограбленной и опустошенной двумя имамами стране и оберечь ее от покушений третьего имама. Энергичный Хаджи-Мурат с готовностью взялся за дело; когда об этом узнал барон Розен, командовавший кавказским корпусом, то Хаджи-Мурату пожалован был чин прапорщика милиции и официально поручено управлять ханством до приезда казикумухского хана Магомет-Мирзы. Положив не мало сил и способностей на водворение в стране порядка и на спасение ее от домогательств Шамиля, Хаджи-Мурат, по настоянию нашего начальства, должен был уступить свое почетное место сперва Магомет-Мирзе, а потом, за его болезнью, Ахмет-хану мехтулинскому, бывшему в близком родстве с аварским домом.

В 1837-м году резиденция ханов — Хунзах — была занята нашим гарнизоном, а оставшийся не у дел [362] Хаджи-Мурат успел вскоре приобрести расположение командовавшего войсками в северном и нагорном Дагестане. Генерал-маиор Клюки-фон-Клугенау, заметив в молодом аварце недюжинные военные способности, ласкал его, осыпал денежными наградами и обещал содействовать в будущем его повышению. Расположение главного начальника края к прапорщику милиции естественно должно было льстить Хаджи-Мурату, но возбудило сильную зависть Ахмет-хана, злейшего его врага еще со времени передачи ханства первым второму. Правитель Аварии, по донесениям Клугенау — большой интриган. начал употреблять все старания, чтобы очернить Хаджи-Мурата перед начальством. Пока генерал был в Дагестане, интриги Ахмет-хана не имели успеха: проницательный Клугенау видел его насквозь; но когда Клугенау в 1838-м году, по неудовольствиям с генералом Фезе, пришлось уехать а Ахалцых, то хану мехтулинскому представлялся полный простор. По возвращении генерала в 1839-м году в Шуру, Ахмет-хан начал исподволь восстанавливать его против своего врага и, наконец, успел удовлетворить своему горячему желанию.

После взятие Гимр, Клугенау разрешил принявшим шариат, но присягнувшим на верноподданство Государю жителям носить чалмы. Надев чалму по примеру гимринцев, Хаджи-Мурат, не видевший в этом ничего преступного, дал в руки правителя Аварии новое оружие. 5-го ноября 1840-го года генерал Клугенау получил из Хунзаха одновременно два донесения, от временного коменданта цитадели маиора Лазарева ¹⁷ и от генерал-маиора Ахмет-хана ¹⁸. В [363] обеих бумагах сообщалось, что гарнизон нуждается в топливе, по недоставлению дров населением, не смотря на приказание правителя Аварии. Замедление в доставке топлива объяснялось подстрекательствами прапорщика Хаджи-Мурата, изменившего русскому правительству и надевшего чалму в знак приобщения себя к числу мюридов. Ахмет-хан добавлял, что 1-го ноября Хаджи-Мурат арестован им, в ножных кандалах, на гауптвахте цитадели, по обвинению в измене и сношениях с Шамилем.

Крепко задумался Клугенау; сомнение невольно закрадывалось в его душу. Он решил вытребовать арестанта в Шуру, поближе к себе, и постараться распутать хитро сплетенную интригу. В тот же день он предписал маиору Лазареву ¹⁹ доставить арестанта под надежным конвоем в Шуру, а в случае каких-либо попыток на пути к освобождению Хаджи-Мурата — заколоть его. 10-го ноября, в 9-ть часов вечера, конвой из 4-х унтер-офицеров и 40 рядовых апшеронского полка, под командою штабс-капитана Флепса, зарядив ружья, принял арестанта и выступил из Хунзаха в Темир-Хан-Шуру. В виду сведении (впоследствии оказавшихся ложными), что большая дорога через Арактау завалена снегом, глубиною в два аршина, комендант приказал Флепсу следовать через с. Буцра, по вьючной тропе, едва проходимой для туземцев, и то поодиночке. Дойдя до подножия буцринского хребта, конвой принужден был вытянуться гуськом по извивавшейся над пропастью тропинке. Арестант, с руками прикрученными веревками к телу, шел посредине всей вереницы, удерживаемый на веревках двумя солдатами, находившимися впереди и [364] сзади его. Медленно двигались солдаты; уныло, опустив голову, плелся арестант, конечно не подозревавший мыслей благородного, правдивого Клугенау. В его разгоряченном мозгу уже рисовались бесславие, может быть позорная казнь, и, в конце концов, торжество злейшего врага — Ахмет-хана. Для энергического и самолюбивого аварца смерть конечно была лучшим исходом, но в нем слишком сильно говорила жажда мщения хану мехтулинскому. Много передумав во время монотонного пути, он пришел, наконец, к определенному решению.

Достигнув того места. где тропинка делает крутой поворот над дочти вертикальным обрывом, Хаджи-Мурат вдруг, со всего размаха, бросился вниз, увлекая с собою державших его солдат. Они невольно, из чувства самосохранения, выпустили из рук веревки и Хаджи-Мурат один скатился на дно расщелины. Штабс-капитан Флепс был в отчаянии, упустив с огромным конвоем такого важного преступника, но все его розыски, вследствие глубокого снега и метели, остались безуспешными. Конвой вернулся в Хунзах, а вскоре оказались и следы Хаджи-Мурата. Весь окровавленный, с переломленною ногою, беглец еле дотащился до ближайшего кутана ²⁰; пастухи скрыли его от поисков солдат конвоя, обогрели, накормили и сделали необходимую перевязку. Отсюда он пробрался в аварское селение Цельмес, где у него было много друзей, и прожил там около месяца.

С огорчением узнал Клугенау о бегстве Хаджи-Мурата, давшего этим только лишний повод к подозрениям, тем более, что специально посланный в Аварию капитан Пассек не открыл ничего его компрометирующего, а вражда Хаджи-Мурата с [365] Ахмет-ханом была давно известна генералу. Клугенау сообразил, что арестант бежал только из желания избежать незаслуженного наказания, но вовсе не из намерения передаться Шамилю, с которым у него было кровомщение (канлы).

Генерал Клугенау решил возвратить оклеветанного Хаджи-Мурата вновь на службу и 26-го ноября за № 366-м писал ему:

«Прапорщик Хаджи-Мурат! Ты служил у меня — я был доволен тобой и считал тебя добрым человеком. Недавно г.-м. Ахмет-хан уведомил меня, что ты изменник, что ты надел чалму, что ты имеешь сношения с Шамилем, что ты научал народ не слушать русского начальства. Я приказал арестовать тебя и доставить ко мне — ты на пути следования бежал; не знаю — к лучшему ли это или к худшему, потому что не знаю — виноват ли ты, или нет. Теперь, слушай меня! Ежели совесть твоя чиста противу Великого Царя, если ты не виноват ни в чем — явись ко мне. Но бойся никого — я твой защитник; я слуга Великого Монарха и Он уважает мой голос. Я твой защитник, повторяю, не бойся никого. Хан тебе ничего не сделает; он сам у меня под начальством, следовательно, чего тебе бояться? Восемь лет моего в этом крае присутствия должны были убедить горцев, что я не умею обманывать; в пример же ставлю поручика Уллу-бея эрпелинского: он был врагом нашего правительства, гоним шамхалом тарковским и предан суду; я видел, что он не виноват и доставил ему все, чем он теперь пользуется — уважение и милости начальства. Я его сам уважаю и гляжу на него, как на человека, которому я доставил счастье; а это я умею ценить, это чувство дорого! Ты хочешь служить Шамилю, следовательно ты чувствуешь, что не прав. А что до Шамиля,— рано или поздно он погибнет и все его приверженцы; напротив того, русские, умеющие, карать преступников, награждают преданных, ты сам знаешь, и потому мне нечего тебе о том говорить. Я слышал, что ты не виноват, так ужели ты думаешь, что я допущу несправедливость? Я смотрю за действиями всех, мне все известно и не [366] позволяю угнетать последнего жителя, а не только человека, который уже пользовался вниманием моим. Кара-Мехти, унцукульский старшина, говорил мне о твоей невинности; приезжай к нему, он тебе даст проводника, который доставит тебя ко мне. Говорю тебе еще раз, не бойся никого. Я твой защитник, никто тебе ничего не сделает; мне край этот доверил Царь мой; я пекусь о его благосостоянии для того, чтобы оправдать доверие начальства и снискать любовь тех, кои мне подчинены. И так, Хаджи-Мурат, я тебе еще раз говорю: если ты не виноват — явись ко мне: не бойся никого, я твой покровитель, и будущая служба принесет тебе столько пользы, сколько и счастия. Поверь мне, я не люблю обманывать: слово мое закон. Честь моя мне дорога, я тебе ее отдаю в поруки; верь мне и явись ко мне».

Хаджи-Мурат поспешил ответом на благородный призыв генерала и писал:

«Во время всей службы моей я был всегда усердным и верным, как Ахмет-хану, так и правительству, и постоянно противудействовал Шамилю и его партиям. Однакожь, человек, который мне завидовал, оклеветал меня пред вашим превосходительством, вследствие чего я был арестован хунзахским комендантом и закован в кандалы. Ныне же я нахожусь в аварской деревне Цельмес, не имея никакого сношения с непокорными нам деревнями. По прибытии моем в Цельмес, по приказанию коменданта, сломали мой дом и дома некоторых моих родственников, расхитили все имущество и взяли наших баранов. Ахмет-хан же - да будет ему от меня благодарность — оклеветал меня перед вашим превосходительством.

Причина моего неприезда к вам не есть боязнь и страх, но бесчестье, нанесенное мне одним кяфиром, находящимся при коменданте, в Хунзахе. Этот кяфир нанес мне несколько ударов сильных и вдобавок н….ъ на меня. Клянусь Создателем, что все вышепрописанное справедливо, без всякой лжи; что же касается до чалмы, мною носимой, то действительно носил таковую для спасения души, по повелению пророка нашего, но не для Шамиля и не против правительства. С Шамилем я не имею никакого сношения; в этом я совершенно [367] чист, ибо через него убиты отец, брат и родственники мои. Относительно же клеветников моих я впоследствии сообщу подробно и тогда будет вам известно о всех их делах».

Заинтересованный намеками Хаджи-Мурата и не оставлявший все-таки намерения привлечь его к себе, Клугенау 9-го декабря написал к нему второе письмо, за № 382-м.

«Ты мне отвечал на мое письмо — спасибо! Скажи же мне, ужели доверенность, которою я пользуюсь у горцев, ужели честь моя, которую я тебе отдавал в поруки, недостаточны? Ты пишешь, что ты не боишься воротиться, но бесчестие, нанесенное тебе одним гяуром запрещает это; а я тебя уверяю, что русский закон справедлив и в глазах твоих ты увидишь наказание того, кто смел тебя оскорбить — я уже приказал это исследовать. Послушай, Хаджи-Мурат! Я имею право быть недовольным на тебя, потому что ты не веришь мне и моей чести, но я прощаю тебе, зная недоверчивость характера вообще горцев. Ежели ты чист совестью, ежели чалму ты надевал собственно только для спасения души, то ты прав и смело можешь глядеть русскому правительству и мне в глаза, а тот кто тебя обесчестил, уверяю, будет наказан, имущество твое будет возвращено, и ты увидишь и узнаешь, что значит русский закон. Тем более, что русские иначе смотрят на все; в глазах их ты не уронил себя, что тебя какой-нибудь мерзавец обесчестил. Я сам позволил гимринцам чалму носить и смотрю на их действия как следует; следовательно, повторяю, тебе нечего бояться. Приходи ко мне с человеком, которого я к тебе теперь посылаю; он мне верен, он не раб твоих врагов, а друг человека, который пользуется у правительства особенным вниманием.

И так, теперь тебе в последний раз пишу и требую твоего возвращения; поверь мне, что тебя ничего худого не постигнет; напротив, я надеюсь, Хаджи-Мурат оправдает себя и увидит насколько русское правительство справедливо. Ежели же ты не воротишься — этим докажешь, что ты виноват. Прощай! Я не думаю, что ты будешь счастливее и помни, берегись — рано или поздно ты будешь наказан за свою измену. Еще [368] раз советую тебе воротиться: это твоя польза, никто тебя пальцем не тронет, ты будешь у меня под покровительством, а мое слово не переменяется. Ежели ты не придешь с этим человеком, то сдержи свое обещание — напиши мне о поступках и действиях твоих клеветников, о чем ты мне пишешь в своем письме».

Но Клугенау напрасно ждал от Хаджи-Мурата выяснения некоторых деталей в поведении Ахмет-хана мехтулинского: он так и не получил их, и ему не пришлось более увещевать Хаджи-Мурата, так как за него взялся Шамиль. Имам слишком хорошо знал энергичную, неукротимую натуру ex-прапорщика нашей службы, чтобы не завербовать одного лишнего, храброго и предприимчивого бойца против русских. Он тотчас послал в Цельмес доверенное лицо с собственноручным письмом и приглашал Хаджи-Мурата к себе, обещая полное забвение прошлого, почет и содействие в отмщении Ахмет-хану и русским. Вероятно, последним параграфом своих предложений имам задел такую чувствительную струнку в душе аварца, что в двадцатых числах декабря Хаджи-Мурат отправился к нему в Чечню, с шестью хунзахскими жителями, к вскоре начал волновать аварские селения. Уезжая из Цельмеса, он не забыл отправить своему благодетелю генералу Клугенау короткое и дерзкое письмо:

«Шесть лет служил я усердно правительству, сверх того повел вас в Хунзах, но вы, забыв эти мои услуги, сделали, наконец, то, что хотели. Я не имею к вам никакого доверия, ибо знаю достоверно, что вы не любите храброго. Преданный же вам Ахмет-хан не человек, если не сбережет после сего владение ваше по-прежнему».

Измена Хаджи-Мурата крайне озабочивала генерала Клугенау и он, в донесениях корпусному командиру, в конце декабря 1840-го года, прямо указывал, что [369] вследствие связей с влиятельнейшими жителями и жажды мщения Ахмет-хану, изгнанник без всякого сомнение употребит все средства для возмущения Аварии, и она в близком будущем сделается театром кровавой борьбы. Пророчество сбылось: вскоре ханство застонало под ударами нового шамилевского наиба, а в 1843-м году нам пришлось поднять вопрос — не лучше ли вовсе оставить Аварию?

Вообще говоря, конец года прошел для Дагестана весьма благополучно. Шамиль нас не тревожил, собираясь с силами для будущей деятельности, генерал же Головин, пользуясь трехмесячным сравнительным затишьем, попытался завязать переговоры с имамом, в надежде склонить его не только к миру, но даже к содействию видам правительства, а также добиться бескровным путем покорности весьма важного для нас Черкея.

В числе депутатов от разных кавказских племен, приезжавших к корпусному командиру в августе месяце, был один мулла из малой Кабарды. В разговоре с состоявшим при отдельном кавказском корпусе подполковником Мелик-Бегляровым, кабардинец этот заявил, что он некогда был очень близок к Шамилю и хорошо знает, что имам не отказался бы покориться нашему правительству, если бы нашелся человек, который мог толково выяснить те выгоды, которые будут ему предоставлены за содействие нам к восстановлению спокойствия в горах. Мелик-Бегляров тотчас доложил об этом генералу Головину и предложил свои услуги. Корпусный командир, взвесив, с одной стороны, огромное влияние имама на дела Чечни и даже Дагестана, а с другой — безрезультатность действий чеченского отряда, [370] в смысле успокоения кавказской линии, и полную невозможность за поздним временем года нанести горскому повелителю решительный удар,— решил командировать в Шуру Мелик-Беглярова, зарекомендовавшего себя с самой хорошей стороны выполнением поручений, требовавших большого такта и ловкости, и прекрасно знакомого с восточными языками. Штаб-офицеру этому было приказано секретно войти в сношение с Шамилем и повести дело так, чтобы последний, по возможности, первым сделал шаг и заговорил о примирении; кроме того, Бегляров должен был добиться от черкеевцев сознания их вины и предложить им добровольно принести покорность. 22-го сентября подполковник Мелик-Бегляров, на ловкость которого так полагались в Тифлисе, прибыл в Темир-Хан-Шуру, явился к Клугенау и сразу повел дело весьма неосторожно и неискусно. Отправившись в Хунзах, он под глубочайшим секретом сообщил Ахмет-хану о данном ему поручении, а на другой-третий день об этом, под не менее строгим секретом, знала уже вся Авария; затем, избрав себе в помощники какого-то хаджи из шамхальства, он послал его к Кибит-Магоме тилитлинскому, с просьбою содействовать склонению Шамиля к покорности. Пути, избранные Бегляровым для исполнения води корпусного командира, были совсем не подходящи: во-первых, секретная цель его прибытия, раньше достижения каких-либо осязательных результатов, сделалась достоянием массы, жадной до хабаров (новостей) и способной все перетолковать и преувеличить и, во-вторых, посредничество Кибит-Магомы не только не подавало никакой надежды на успех, но даже было неприлично: тилитлинского кадия давно следовало повесить за вероломство, а не доверять ему подобных поручений. [371]

Следующие шаги нашего дипломата оказались не более удачными: он завязал сношения с Магомет-кадием акушинским и Аслан-кадием цудахарским — людьми тоже неблагонадежными, но ничего не добился. Пробовал он вразумить черкеевцев: съехался, 17-го октября, с почетными черкеевцами — Магомет-Мирза-Шейх, Ахмет-хан-хаджи и Раджабило — в Ишкартах, но за целый день усердных переговоров мог добиться лишь того, что в виду разделения селения на две партии — одну, тянувшую сторону Шамиля, а другую — склонную снова покориться русским, они не могут дать положительного ответа на его предложение. Так как для соглашения партий нужно было; по их мнению, решение мудрого имама, то они просили предоставить им десятидневный срок, чтобы съездить в Чечню к Шамилю, посоветоваться с ним и постараться убедить его в необходимости и выгоде примирения с русскими.

Напрасно ожидал Мелик-Бегляров этих трех черкеевцев. Результатом их поездки было грозное послание имама к жителям Черкея. Сознавая свою мощь, он писал:

«От писателя сего, Шамиля, к людям слабо судящим о вере своей и посвящающих жизнь на приобретение имения.

Ежели в словах русских, вам переданных, есть правда, то пусть они уничтожат крепости свои в Аварии, в Зырянах и в Миатлах, по уничтожении которых откроется справедливость их слов и тогда начнем говорить с ними о мире. Теперь же лучше говорить им с камнями, нежели со мною.

Впрочем, да будет вам ведомо, что если, до уничтожения тех крепостей, кто-нибудь из вас приедет ко мне с письмом или с подобным предложением насчет мира, то пусть тогда не пеняет на меня, ибо как бы он ни был мне близок, я за легкое и малое наказание почту обрезать ему нос». [372]

После такого обещания, никто уже из горцев не брался быть посредником между Шамилем и Мелик-Бегляровым. Признав поведение последнего крайне бестактным, неосторожным и роняющим достоинство правительства, Клугенау выслал Беглярова, с разрешения генерала Головина, под предлогом болезни, в Тифлис, а сам начал усердно распускать слухи о том, что Бегляров взялся склонить имама к покорности по собственной инициативе, из желания угодить начальству, и за самовольные переговоры с непокорными горцами уже выслан в Тифлис. Командующему войсками в северном н нагорном Дагестане удалось этим несколько затушевать промахи Беглярова и на донесении его о принятых мерах, была положена следующая собственноручная резолюция корпусного командира: “Генерал Клюки сделал что мог, чтобы поправить глупости Темир-хана (Беглярова). Новых инструкций в этом смысле давать не для чего".

Одного лишь нам не удалось исправить: обращение Мелик-Беглярова от имени корпусного командира к Шамилю придало имаму не мало важности в глазах горцев.

Комментарии

1. 4-й и 5-й баталионы апшеронского полка, в числе 1100 штыков, ослабленные укомплектованием выступивших в чеченский отряд первых трех баталионов, кавказский линейный № 13-го баталион в 600 штыков, и 3-й баталион князя Варшавского полка, назначенный специально для выгрузки провианта на низовой пристани.

2. Обер-квартирмейстером этого миниатюрного отряда был известный впоследствии Пассек, тогда еще капитан генерального штаба. Это был первый шаг на служебном поприще на Кавказе талантливого генерала, сложившего свою умную, много обещавшую голову в "сухарной" экспедиции 1845-го года.

3. Рапорт генерал-маиора Клугенау корпусному командиру от 18-го июля 1840-го года № 188-й.

4. Подлинное выражение реляции о деле, характеризующее отношения к солдату Ф. К. Клугенау, этого прямодушного, рыцарски-честного отца серой шинели.

5. «Весьма нужное. Г. полковнику" Симборскому.

Потеряв большое число офицеров и нижних чинов, предлагаю вашему высокоблагородию сию минуту выкомандировать маиора Волынского с тремя ротами, при орудии, предписав ему непременно соединиться со мною на дороге в Ишкарты. Не забудьте прислать офицеров. Генерал-маиор фон-Клугенау. № 169-й. 10-е июля, пополудни в 7-мь часов. Ишкарты".

6. Апшеронского полка маиор Бельгард, поручик Здоровенко, подпоручик Нащинский, князя Варшавского полка поручики Вильгрен, Скарлов, Авраменко и прапорщик Стишинский.

7. Адъютант 1-й бригады 19-й пехотной дивизии поручик Ключарев.

8. Селения Каранай и Эрпели взволновались по наущениям каранаевского кадия Шейх-Магомы (учителя Шамиля) и его сына Хаджио, кадия с. Ахатль. Первый из них еще в 1831-м году, за измену, был арестован в крепости Бурной, приговорен к смертной казни и только по просьбе покойного шамхала тарковского, Сулейман-Мирзы, был прощен.

9. Отчасти этому способствовало то обстоятельство, что Ташов-хаджи, с партиею из чеченцев и андийцев, оставил Шамиля, поссорившись с ним из-за дележа добычи, при разграблении некоторых селений, не хотевших бросить полевые работы и присоединиться к скопищу имама.

10. Рапорт его корпусному командиру, от 18-го июля 1840-го года, № 188-й.

11. Две роты сапер, 5-ть баталионов пехоты, 3 сотни казаков при 11-ти орудиях.

12. Укомплектованные прибывшими людьми 6-го пехотного корпуса до 800-т штыков каждый.

13. В донесении о своих действиях 29-го августа Клугенау обращает особенное внимание корпусного командира на капитана Евдокимова. По словам генерала, «ревностная служба, испытанное мужество, распорядительность и, вообще, отличные военные способности Евдокимова делают его вполне достойным быстрого повышения». Пророческие слова! Ученик впоследствии перерос учителя.

14. В этот вечер и генерал Клугенау получил подкрепление: к нему явился шамхал с 70-ю милиционерами. Это было все, что он мог собрать.

15. И. д. обер-квартирмейстера отряда.

16. Отправляясь из Пятигорска в крепость Грозную, Граббе в коротком задушевном письме выражал свое полное уважение Клугенау за блистательный гимринский подвиг, счастливые результаты которого давали возможность командующему войсками на кавказской линии «с свободною головою заняться Чечней». Генерал же Головин благодарил Клугенау и его геройский отряд за бой 14-го сентября в приказе по корпусу от 20-го октября 1840-го года.

17. От 2-го ноября, № 558-й.

18. От того же числа № 155-й.

19. От 5-го ноября № 333-й.

20. Местное название зимовников.

Текст воспроизведен по изданию: 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник, Том 10. 1886