-

1840, 1841 и 1842-Й ГОДЫ НА КАВКАЗЕ

(Материалами для составления этой статьи служили дела архива штаба кавказского военного округа, "Кавказский Сборник", статьи: ,,черноморская береговая линия. 1834-1855-й гг. Е. Васильева, “оборона черноморских береговых укреплений в 1840-м году" К. Белевича и другие источники.)

1840-й год.

Положение дел на Кавказе к началу 1840-го года. Самообольщение кавказского начальства. Предположения для действий в описываемом году. Жгучий вопрос о штаб-квартирах. Неожиданная катастрофа на черноморской береговой линии: гибель форта Лазарева. Принятые меры. Взятие горцами укр. Вельяминовского, взрыв укр. Михайловского и падение форта Николаевского. Настроение умов между закубанцами. Геройское отражение штурма Абинского укрепления. Значение этого события. Беглый взгляд на положение береговой линии. Эпоха проектов. Разногласие между генералами. Воля Государя. Действие десантных отрядов. Мероприятия к улучшению быта войск и усилению обороны береговой линии.

Тихо догорал памятный Кавказу 1839-й год. На горизонте, по-видимому, не было ни одного облачка: на севере — уничтожен грозный оплот Шамиля — Ахульго, разгромлены последовательными ударами горские скопища; имам, бесприютный, отвергнутый почти всеми дагестанцами, едва спасся в Чечню и, казалось, должен [226] проститься навсегда с заманчивою мечтою о власти и влиянии в горах; на черноморском берегу, усеянном нашими слабыми фортами, было покойно. а о Чечне нечего и говорить — везде наши пристава, свободная рассылка эстафет, наряды чеченцев на разного рода общественные работы и т д. Подобная, самая успокоительная обстановка как нельзя более располагала к отдохновению на лаврах, после трудового года. В сущности, возможно полный отдых не был роскошью для войск отдельного кавказского корпуса: лучше сказать — он был безусловно необходим. Части были очень расстроены огромною убылью в делах с горцами и от болезней; баталионы уменьшились почти до состава комплектных рот по военному времени; люди были крайне утомлены, обувь и одежда — в лохмотьях; орудия, за недостатком лошадей, возились на волах. Мало того, на очереди стоял неотложный вопрос об устройстве штаб-квартир. Возвращаясь из тяжелых экспедиций домой, на отдых, кавказский солдат, на самом деле, не находил его, так как штаб-квартиры были в самом жалком виде и вследствие этого представляли благодатную почву для различных эпидемий.

Возьмем на выдержку Темир-Хан-Шуру — важный стратегический пункт северного Дагестана и штаб-квартиру апшеронского пехотного полка. Все устройство ее к описываемому году состояло из неоконченного порохового погреба, из дикого камня, полкового лазарета, цейхгауза, казачьего поста и двух казарм, из саманного кирпича, на 400 человек, занятых госпиталем с 600-1000 больными. Баталионам оставались частью казармы, частью — турлучные землянки. Теснота, духота и сырость помещений для больных и здоровых так и валили людей. Самые верки укрепления, [227] возведенные полковыми средствами, без всяких фортификационных правил, от времени сильно обветшали, так что всадник легко переезжал через вал. Необходим был ремонт — но для этого не было рабочих рук. так как апшеронцы, проводя в экспедициях едва не круглый год, являлись к себе домой точно в гости и почти не имели времени устроиться для будущих походов.

Недостатки внутреннего устройства Шуры отражались и на самом климате. Разные нечистоты, против уничтожения коих не принималось никаких мер, отсутствие хорошей воды, сырость грунта, злокачественные испарения из озера Ак-Куль,— все это заражало воздух и было причиною сильного развития лихорадок и тифа. Таким образом, солдат заболевший где-нибудь на передовом пункте, по прибытии в шуринский госпиталь не только не имел возможности восстановить свои силы, но окончательно добивался вредным влиянием климата.

Помимо безотлагательной надобности озаботиться о благоустройстве штаб-квартир, необходимо было также усилить работы н возводимой крепости Александрополе и па проложенных военных сообщениях, так как в 1839-м году почти все войска действовали в поде, и продолжать начатое было некому.

Хотя корпусный командир и находил вредною совершенную приостановку военных действий, так как в этом случае горцы могли опомниться от ужаса нанесенного им погрома, собраться с силами и вызвать нас на новые, быть может еще большие жертвы для сохранения приобретенных в 1839-м году выгод, но, на основании изложенных выше обстоятельств, решил собрать лишь небольшой отряд в Чечне, для [228] предупреждения происков возмутителей; прочие же войска занять исключительно работами.

Высочайше одобренные предположения генерала Головина на 1840-й год ограничивались самым необходимым: на левом фланге кавказской линии предполагалось довершить все незаконченное генерал-адъютантом Граббе в минувшем году — т. е. возвести укрепление у Черкея и близь старого Аксая (при Герзель-ауле), с целью обеспечения кумыкской плоскости и упрочения покорности салатавцев, и на нравом фланге — перенести кубанскую линию на р Лабу и возвести три укрепления на верховьях р. Цемеса, на Гастогае и у варениковской переправы на Кубани. Для выполнение всего этого собирались три отряда: а) чеченский, генерал-лейтенанта Галафеева, из 10 1/2 баталионов пехоты, донских №№ 37-го и 39-го полков, 370-ти линейных казаков, 2-х сотен горской милиции, при 29-ти орудиях; б) лабинский, генерал-маиора барона Засса, из 5-ти баталионов пехоты, 15-ти. сотен казаков, 3-х сотен горской милиции, при 10-ти орудиях, и в) береговой генерал-лейтенанта Раевского, в составе 8 1/2 баталионов пехоты, с необходимым, по усмотрению начальника отряда, числом орудий. Затем, для охранения минеральных вод (на кисловодскую линию), на работы в крепости Александрополе, а также на дорогах: военно-грузинской, военно-имеретинской, военно-мингрельской и через делижанское ущелье и селение Караклис, в боржомском ущелье и для караульной службы в г. Тифлисе назначалось 8 3/4 баталионов; в штаб-квартирах, для постройки казарм и обучения рекрутов, были оставлены 18 1/4 баталионов.

Таким образом, по-видимому, 1840-й год обещал быть годом относительного покоя для кавказских [229] войск, но обстоятельства решили иначе: гибель некоторых фортов черноморской береговой линии, а затем восстание Чечни — свалились нам как снег на голову, и описываемый год является в веренице годов долголетней кавказской войны началом возрастания могущества и власти Шамиля, которого, волей-неволей, пришлось и нам величать не обманщиком, извергом и т. п., в сущности, вовсе неподходящими эпитетами, а имамом горских племен, признать его душою упорного сопротивления горцев и, к прискорбию нашему, видеть, что все громкие успехи генерала Граббе в предыдущем году — почти сведены к нулю.

В конце февраля 1840-го года, когда генерал-от-инфантерии Головин находился по делам службы в Петербурге, в военном министерстве было получено с курьером донесение начальника черноморской береговой линии генерал-лейтенанта Раевского о взятии горцами форта Лазарева. Подобная неожиданная новость ошеломила всех; никто не хотел верить известию, а оно, к сожалению, уже отошло тогда в область совершившихся фактов. Да мудрено было и верить в Петербурге, когда на рапорте Раевского своему непосредственному начальству, начальник корпусного штаба генерал Коцебу, находившийся ближе к месту происшествия и, так сказать, au courant текущих событий, написал: “не может быть!" Рапорт Раевского, как ни казался несбыточным, все-таки заставлял отнестись к нему с полным вниманием. Раевскому предписано было принять все меры к обеспечению других береговых укреплений от случайностей, а Государь повелел отменить предположенное устройство новых трех фортов (на Цемесе, Гастогае и у варениковской пристани) и для [230] восстановления разрушенного укрепления Лазарева снарядить особую десантную экспедицию. под начальством Раевского, из виленского и замосцкого егерских полков (из состава 5-го корпуса, расположенного в Крыму). Но, пока делались и выполнялись все эти распоряжения, события шли быстро и новый фельдъегерь привез вести о гибели другого форта.

Обратимся к самым фактам.

Начало 1840-го года вписано кровавыми строками в летописях многострадальной черноморской береговой линии. Сильный голод от неурожая хлеба в горах и возникшее поэтому стремление горцев воспользоваться складами провианта в наших береговых укреплениях произвели небывалое еще волнение умов на западном Кавказе. Виновником и душою этого брожения был один из почетнейших дворян убыхского племени, известный умом и храбростью Хаджи-Берзек, издавна стоявший во главе всего народа Адыге.

5-го февраля 1840-го года горцы подходили было к укреплению Головинскому, но, после перестрелки, удалились, 7-го же числа того же месяца напали на форт Лазарева, находившийся в промежутке линии между укреплениями Головинским и Вельяминовским и вооруженный 4-мя чугунными корабельными орудиями ¹. В этот день, перед рассветом, горцы, еще [231] ночью незаметно подкравшиеся к укреплению и спустившиеся в ров, показались на гребне бруствера и, без выстрела, начали рубить часовых. По тревоге, из казармы выбежало около 30-ти человек, в рубашках, с ружьями и патронташами; люди эти бросились к восточному фасу, уже занятому неприятелем, но горцы, засевшие за турами, открыли такой сильный огонь, что наши храбрецы принуждены были отбежать за казарму, к южной батарее. Некоторые из нижних чинов, пробегая мимо порохового погреба, и, вероятно, вспоминая вельяминовскую инструкцию, просили отворить им дверь; но, к несчастью, у фейерверкера не оказалось ключа. Тогда они заняли батарею, повернули орудие внутрь и успели два раза осыпать картечью скопище наводнившее укрепление. Сопротивление длилось не долго: все защитники были перебиты или обезоружены; в числе девяти последних были два юнкера; их приняли за офицеров и пощадили, в надежде на хороший выкуп. Одновременно часть горцев ворвалась в казарму, офицерский флигель и лазарет, другая же толпа штурмовала блокгауз, молодецки защищаемый азовскими казаками.

В отчаянном бою легли все офицеры. Капитан Марченко успел проскользнуть между валами и строениями; через калитку в западном фасе, вероятно с целью спастись в блокгаузе, но наткнулся на толпу горцев; очертя голову, он врубился в нее и был искрошен в куски. После трехчасовой бойни, с [232] фортом и блокгаузом было покончено. Разграбив все, что было в укреплении, как-то порох, оружие, амуницию, провиант, зарыв орудия. с отбитыми предварительно цапфами, в землю, кроме одного, взятого с собою, собрав своих раненых, горцы зажгли строения, а затем начали делить добычу. Покончив дележ, скопище, по показаниям очевидцев (рядовой Комаревский) доходившее до 1.500 человек. начало расходиться, уводя около 20-ти пленных, по большей части израненных ². Этот первый успех обошелся и неприятелю не дешево: в этот и следующий дни родственники убитых приезжали на арбах за телами, которых наши пленные насчитали до 150-ти — по два трупа на каждый штык гарнизона в момент штурма.

Скопище, взявшее форт Лазарева, состояло из разных племен, живших в прибрежных частях и на северном склоне гор, преимущественно убыхов и абадзехов, под предводительством убыхских дворян Берзеков: Хаджи-Декре и его племянника Биасмана.

По рассказам оставшихся в живых очевидцев, одною из причин обусловивших гибель форта Лазарева — помимо недостатков, присущих всем береговым укреплениям того времени: слабости гарнизонов и неудовлетворительности верков — было поведение воинского начальника капитана Марченко. Недавно переведенный из России, крайне ограниченный и в тоже время самонадеянный, офицер этот почему-то весьма легко взглянул на окружавшего его неприятеля. Допуская [233] беспрепятственно и без обычных предосторожностей горцев, приезжавших в укрепление под предлогами покупки соли или сообщения сведений о намерениях своих единоплеменников, он дал им возможность хорошо изучить недостатки верков и правильно оценить силу гарнизона, ослабленного болезненностью. Напрасно офицеры говорили капитану Марченко, что с горцами надо быть настороже, напрасно убеждали его донести по начальству о сильной убыли людей и просить подкрепления. Упрямый и самолюбивый воинский начальник отказал наотрез, говоря, что, с одной стороны, он и с горстью солдат отстоит форт против тысячи подобных оборванцев, а с другой — что его отдадут под суд за огромную смертность в гарнизоне, а потому предпочитает донести об этом лишь тогда, когда болезненность ослабеет и число умерших можно будет распределить по месяцам так, чтобы отстранить от себя всякую ответственность. Последствия уже нам известны.

Положение дел на черноморской береговой линии становилось весьма серьезным и заставляло призадуматься ближайшее, ответственное начальство *). С падением форта Лазарева, в горцах поколебалось убеждение в неприступности наших укреплений; они уже распускали слухи, что намерены напасть на Новороссийск и форт Вельяминовский, а обеспечить последние от всяких случайностей безотлагательно — мы не могли по неимению свободного резерва. Для защиты всего [234] протяжения береговой линии имелось лишь 9-ть баталионов, изнуренных болезненностью, а вследствие этого и гарнизоны были настолько слабы, что не могли своими средствами поддерживать постепенно разрушавшиеся от дождей верки. Самый обширный прибрежный пункт — Анапа, крепость на 15 т. гарнизона, оборонялась двумя некомплектными ротами линейного баталиона; для защиты же окрестных станиц, трех сигнальных редутов и двух укреплений мы располагали лишь 2-мя линейными ротами и пешим черноморским казачьим полком в 550 человек.

По получении известие о гибели форта Лазарева, генерал-лейтенант Раевский взял из Анапы четыре роты навагинского полка (400 человек), служивших для прикрытия сообщения с фортом Раевского, и усилил ими гарнизоны укреплений Геленджика, Михайловского, Вельяминовского и Головинского, высадив в каждом пункте по одной роте. Кроме того, командующий войсками на кавказской линии и в Черномории генерал-адъютант Граббе предписал ему немедленно приступить к исправлению наиболее разрушающихся фортов, для чего отдал в распоряжение Раевского три баталиона тенгинского (были направлены форсированным маршем из Черномории в Анапу), один баталион навагинского полков и 4 пеших черноморских полка, в пятисотенном составе каждый, при 8-ми легких, 6-ти горных орудиях и 4-х мортирках от 20-й артиллерийской бригады.

Между тем, было приступлено к составлению предположений для дальнейших действий, в виду изменившихся обстоятельств. Проект генерал-адъютанта Граббе был представлен на Высочайшее воззрение; в записке своей, Граббе считал гибель форта Лазарева [235] ясным доказательством нерациональности наших миролюбивых мер и предлагал для спасения остальных укреплений береговой линии, произвести возможно сильные экспедиции от Навагинского форта и со стороны р. Лабы в земли абадзехов, шапсугов и убыхов, чтобы жестоко наказать их за дерзость. Государь Император взглянул иначе на дело: не умаляя всей важности совершившегося факта, Его Величество решил предупредить дурные его последствия иными мерами. Предполагаемый генералом Граббе поиск Государь считал не так необходимым, находя, что быстрое возобновление разрушенного форта всего яснее покажет горцам невозможность противиться намерениям нашего правительства и твердую нашу решимость достигнуть раз намеченной цели, не смотря ни на какие препятствия. По восстановлении же форта, поиск в неприязненные земли признавался небесполезным, на следующих, впрочем, трех условиях: 1) близости предметов действий от береговых укреплений, чтобы не подвергнуть отряда каким-либо случайностям в совершенно незнакомом нам крае; 2) важности этих пунктов для горцев, чтобы не потерять времени и трудов на предприятие с ничтожным результатом, и, наконец, 3) чтобы наказание, которое будет нанесено неприятелю экспедицией, служило ему на долгие времена примером кары справедливого, но строгого правительства. В этих видах Император Николай I повелел снарядить десантную экспедицию, под начальством генерала Раевского, для овладения вновь устьем р. Псезуапе и восстановление форта Лазарева, предполагавшуюся же постройку новых укреплений отменить.

В состав десантного отряда должны были войти виленский и замосцкий егерские полки, 1-я рота [236] черноморского линейного № 3-го баталиона, формировавшегося при 5-м корпусе ⁴, один или два пеших черноморских казачьих полка (собственно для землекопных и строительных работ), саперная рота, один или два баталиона 1-й бригады 20-й пехотной дивизии ⁵ и горная батарея 20-й артиллерийской бригады.

Для приведения в надлежащий вид всех вообще укреплений береговой линии было дополнительно ассигновано 90 т. рублей и обращены средства, предназначавшиеся для устройства новых трех фортов. Вместе с тем, для усиление гарнизонов прибрежных укреплений, сформирован десятый черноморский линейный баталион (№ 3), а все остальные — укомплектованы старослужащими нижними чинами 13-й и 15-й пехотных дивизий ⁶. Предполагалось также, в конце июля, усилить лабинский отряд до 12-ти баталионов и 15-ти сотен казанов, при 14-ти легких и 12-ти горных орудиях, с тем, чтобы в августе, под личною командою генерал-адъютанта Граббе, двинуть его со стороны Лабы, по долине Атакума, к Анапе, через земли шапсугов и абадзехов. Но пока предположение кавказского начальства получили санкцию свыше и в Тифлисе было приступлено к окончательным распоряжениям, на черноморском берегу разразилась вторая катастрофа.

Легкость взятия форта Лазарева подстрекнула горцев, долго не веривших в слабость гарнизонов в наших укреплениях, попытаться уничтожить [237] последовательными ударами всю береговую линию. Надежда поживиться крупною добычей собрала на призыв вождей огромные толпы хищников, едва не успевших,- как увидим ниже — осуществить своих дерзких намерений.

В конце февраля убыхи собрались в числе около 7 т. человек и, под покровительством ночной темноты, подступили к укр. Вельяминовскому, бывшему в промежутке между фортами Лазарева и Тенгинским. Укрепление, вооруженное 6-ю крепостными орудиями и 4-мя мортирками., оборонялось тремя ротами: 1-ю и 2-ю — черноморского линейного № 5-го баталиона, еще с лета 1839-го года ослабленными болезнями и считавшими в строю не более 140 штыков, и недавно присланною 2-ю гренадерскою ротою навагинского полка, имевшею под ружьем около 150-ти человек ⁷. Неуверенные еще в несомненном успехе открытого нападения и рассчитывая на упадок духа среди вельяминовского гарнизона, по их мнению потрясенного гибелью соседнего форта, горцы выслали для переговоров с воинским начальником о сдаче дворянина Казнзазея, угрожая в противном случае взять укрепление штурмом и вырезать гарнизон до последнего человека. Ответ был достоин храбрых защитников: они заявили горскому парламентеру, что готовы биться до последней капля крови, но форта не сдадут. В ночь с 28-го на 29-е февраля, горцы скрытно расположились в екатерининской балке; на рассвете же 29-го, когда обе линейные роты еще [238] стояли в ночном карауле у вала и на батареях, а половина навагинцев, по случаю говенья, была в церкви, неприятель, не замеченный часовыми, вдруг бросился к воротам и начал ломать их. По тревоге прибежал бывший в казарме 1-й взвод навагинцев с ротным командиром, подпоручиком Худобашевым, и завязал отчаянную свалку с горцами, уже ворвавшимися в укрепление. Через несколько минут подоспел и другой взвод роты Худобашева, бывший в церкви, и тогда навагинцы дружным ударом в штыки выбросили горцев за ворота. Но наше торжество было непродолжительно: вскоре новые толпы горцев, подсаживавших друг друга, показались одновременно на валу трех других фасов. Слабые линейные роты, занимавшие караул по постам, после недолгого сопротивления, погибли вместе с своими офицерами и капитаном Папахристо, убитым в то время, когда он спешил в пороховому погребу, с зажженным фитилем в руках. Тогда подпоручик Худобашев отступил на ближайший бастион и, повернув орудия, открыл огонь по толпившемуся врагу. Затем, расстреляв все заряды и патроны, он решился умереть с остатками роты в честном бою у орудий. Раненый вскоре пулею в живот, Худобашев продолжал командовать, сидя на барабане. Увлеченные доблестным примером своего командира, гренадеры дрались отчаянно, устилая горжу неприятельскими трупами. Пять раз орудия переходили из рук в руки, и только около трех часов пополудни в форте Вельяминовском все смолкло. Подпоручик Худобашев ⁸, человек [239] пятнадцать раненых солдат, несколько больных и иеромонах, захваченный у престола, в алтаре, были взяты в плен; все остальные погибли. По разграблении найденного имущества и по сожжении деревянных построек, горцы снова на некоторое время разошлись по аулам.

Слухи о взятии неприятелем двух наших фортов быстро разнеслись по всей береговой линии и не замедлили вызвать экстренные меры по возможному приведению в лучшее оборонительное положение еще уцелевших укреплений: везде начали углублять рвы и возвышать бруствера, осыпавшиеся от дождей. Всем слабым роздали ружья и патроны и бдительность по ночам была удвоена.

Следующий удар горцев обрушился на укрепление Михайловское, находившееся у устья р. Вулана, между фортами Тенгинским и Ново-Троицким. Оно имело на бастионах 8-мь орудий и защищалось гарнизоном из 2-й и 3-й рот черноморского линейного № 4-го баталиона, 9-й мушкетерской роты тенгинского и 6-й мушкетерской роты навагинского подков, всего около 500-т человек, включая сюда больных, артиллеристов, казаков и нестроевых, при 8-ми офицерах ⁹. В сущности, к двадцатым числам марта налицо было не более половины указанной цифры.

Воинским начальником укрепления был черноморского линейного № 4-го баталиона штабс-капитан Лико, серьезный, отважный и исправный офицер, с прапорщичьего чина служивший на Кавказе. Это был, по словам очевидцев, человек с энергическим [240] взглядом, непреклонною волею, но с нежною любящею душою. Все его боялись, но и любили настолько, что каждый его подчиненный, по первому его слову, пошел бы в огонь и воду. Узнав об участи форта Лазарева и как бы предугадывая будущее, он тотчас принял на всякий случай все зависевшие от него меры и, между прочим, отделил бруствером со рвом ближайшую к морю часть укрепления, где находились провиантский магазин и пороховой погреб; в этом редюите он предполагал держаться до последнего человека, если бы горцы ворвались в другую половину форта. На ряду с усилением способов обороны, не была упущена и нравственная подготовка гарнизона к всяким случайностям.

Около 15-го марта в укрепление приехал лазутчик, сообщивший о оборе огромной партии шапсугов и абадзехов из долин рр. Фарс и Курджипс. Отпустив горца и спокойно взвесив обстановку, Лико пришел к убеждению, что помощь извне ожидать нельзя, а потому положил в случае крайности заклепать орудия и взорвать укрепление на воздух. Решимость воинского начальника быстро сделалась известна офицерам, а через них и гарнизону. Начались приготовления к встрече непрошенных гостей. По закате солнца производился расчет гарнизону на случай тревоги, затем все, кроме часовых, ложились спать; в полночь, подкрепив себя пищей и молитвой, люди занимали определенные места на бастионах. Но пока все ожидания были еще преждевременны.

Вероятно положение человека обреченного на смерть далеко не из веселых. В эти минуты есть о чем подумать, вспомнить, пожалеть — от этих чувств не застраховано и сердце закаленного в боях воина. Не [241] удивительно, что и наши солдатики как-то примолкли, замкнулись в себя; особенно задумчив был рядовой тенгинского полка Архип Осипов, уже не молодой, честный солдат, побывавший в походах против турок и персиан в 1826-м, 1827-м и 1828-м годах ¹⁰. Почти накануне нападения, Осипов быстро ходил по казарме, очевидно что-то обдумывая. Вдруг, остановясь, он сказал: “я хочу сделать память России". — Товарищи начали было над ним подсмеиваться, но он, нимало не смутившись, яснее формулировал свою мысль: "в минуту неустойки наших, я подожгу пороховой погреб!" На эту фразу никто не нашелся ответить; все были поражены и молчали. О намерении рядового Осипова было доведено до сведения штабс-капитана Лико. Этот отклик на взлелеянную им заветную мечту растрогал его до глубины души.

Наступило 19-е марта. Утром гарнизон был по обыкновению в строю; не заставил себя ждать и воинский начальник. Быстро оглядев людей и поздоровавшись с ними, штабс-капитан Лико напомнил им о святости воинской присяги и чести русского оружия, объявил о предстоящем нападении и о твердом намерении своем, если неприятелю удастся проникнуть в форт, взорвать пороховой погреб. Единодушное “ура!" прокатилось по рядам храброго гарнизона. Дав стихнуть общему одушевлению, Лико вызвал охотников для взрыва порохового погреба; с Архипом Осиповым во главе, вышло 10-ть человек, но предпочтение было [242] отдано первому, в виду еще раньше заявленного им желания. Находившийся в укреплении для исполнения церковных треб иеромонах Паисий благословил героя на славную смерть, Осипов же просил товарищей “помнить его дело". С этого дня Архип Осипов, по словам товарищей-очевидцев, сделался полным хозяином порохового погреба: с 12-ти часов ночи до 10-ти часов утра он безвыходно находился запертым там, с ружьем, зажженным фитилем и водою со спиртом для подкрепления сил. Люди стали готовиться к смерти — исповедывались, приобщались, мылись и одевались в чистое белье и мундиры. Лико, как бессменный часовой проводил бессонные ночи на валу.

В ночь на 21-е марта, в четверг на четвертой неделе великого поста, неприятель, в числе около 11 т. человек, скрытно вышел из ближайших ущелий и обложил укрепление. Лай собак, содержавшихся во всех фортах береговой линии и на ночь выгоняемых для караула за ограду, дал знать гарнизону о грозившей близкой опасности. Роты тотчас, без шума, заняли заранее определенные места на случай тревоги и штабс-капитан Лико не упустил еще последний раз напомнить людям, что славная смерть лучше позорного плена. Стало рассветать. Вдали пока еще неясно обозначались темные массы горцев. Но, вот, грохнуло наше орудие и неприятельские пешие толпы, неся лестницы, со всех сторон бросились на приступ. Встреченные картечью и сильным ружейным огнем. горцы заколебались и подались назад, но после полуторачасовой перестрелки бросились вновь и успели взойти в нескольких пунктах на вал; впрочем, торжество их не было продолжительно: сброшенные в ров штыками, они обратились в бегство, провожаемые пулями и [243] картечью. Досадуя на неудачу, убыхи начади обвинять шапсугов в трусости и бегстве: это едва не повело к драке, но, наконец, вожди обоих племен пришли к соглашению. Решено было снова бросить на штурм пешую массу, но, в предупреждение нового позорного бегства, придвинуть стоявшую до тех пор в отдалении конницу, с приказанием без милосердие рубить всех, кто обратится назад. Мера эта подействовала. Поставленные таким образом между двух огней, пешие горцы отчаянно, с потрясающим душу гиком, бросились вперед, одновременно взошли на бруствер и, подавив горсть храбрых защитников своею многочисленностью, заставили ее отойти за траверс.

Силы наши быстро таяли. Подпоручик Краумзгольд был изрублен в куски. Поручик Тимченко и артиллерии прапорщик Ермолаев, который, не будучи в состоянии действовать из орудий за грудами трупов и недостатком зарядов, взялся с прислугою за ружья — были убиты. Несколько десятков уцелевших еще солдат отступили на морскую батарею, где штабс-капитан Лико делал чудеса храбрости; наконец и он упал тяжело раненым. Это было самым тяжким ударом для остававшейся еще горсти храбрых; истощенные продолжительным упорным боем, они, тоскливо оглядываясь кругом, ни откуда не видели нравственной поддержки: на ногах не было ни одного офицера. Вскоре с нашей стороны перестрелка затихла: стрелять было некому и нечем. Только в одном углу укрепления шла страшная борьба — над десятками горских папах мелькал попеременно то штык, то приклад, но в ответ не поднималась ни одна неприятельская шашка. Это последний оставшийся на ногах защитник укрепления, [244] тенгинского полка рядовой Александр Федоров молодецки защищался от обступивших его врагов, решив дорого продать свою жизнь. Изумленные отчаянным мужеством Федорова и принимая его за коменданта, переодетого в солдатское платье, горцы щадили жизнь храбреца и, когда он окончательно выбился из сил, захватили его в плен ¹¹.

Тем временем скопище уже хозяйничало в строениях и часть его бросилась к пороховому погребу, где был заперт Архип Осипов. Доблестный солдат этот свято исполнил завет своего достойного начальника: вслед за стуком отбиваемых замков последовал страшный взрыв; задрожала земля, все затряслось, и целое облако дыма, унизанное золотыми языками пламени, вперемежку с телами, кусками разных материалов и проч. взвилось к небу... Через несколько минут на месте славного Михайловского укрепления оставалась груда развалин; наступившая гробовая тишина прерывалась лишь стоном умиравших; все живое, уцелевшее, как бы застыло, окаменело. Опомнившись от ужаса, горды начали расходиться, уводя с собою горсть пленных, около 80-ти человек, по большей части израненных, в том числе 2-х офицеров ¹² и [245] иеромонаха ¹³. Неприятель понес огромную потерю, до 3 т. человек.

Укрепление Михайловское было уничтожено; герой Осипов погиб, но имя его было увековечено в рядах тенгинского полка незабвенным императором Николаем Павловичем ¹⁴.

В приказе военного министра от 8-го ноября 1840-го года за № 79-м, из которого вся русская армия узнала о геройской обороне и гибели форта, значилось следующее:

“Устроенные на восточном берегу Черного моря укрепления, основанные для прекращения грабежей, производимых обитающими на том берегу черкесами, и в особенности для уничтожение гнусного их промысла — торга невольниками, в продолжение весны нынешнего года подверглись непрерывным со стороны их нападениям. Выбрав это время, в которое береговые укрепления, по чрезвычайной трудности сообщений, ни отколь никакой помощи получить не могли, горцы устремились на оные со всеми своими силами, но, в ожесточенной борьбе с горстью русских воинов, они встречали повсюду самое мужественное сопротивление и геройскую решимость пасть до последнего человека в обороне вверенных им постов. Гарнизоны всех этих укреплений покрыли себя незабвенною славою, и из них в особенности гарнизон укрепления Михайловского явил пример редкой [246] неустрашимости, непоколебимого мужества и самоотвержения. Состоя из 500 только человек под ружьем, он в продолжение двух часов выдерживал самое отчаянное нападение свыше 11,000 горцев, внезапно окруживших укрепление, несколько раз сбивал их с вала и принудил к отступлению, но когда, наконец, потеряв в жестоком бою большую часть людей, гарнизон не имел уже возможности противустоять неприятелю, в двадцать раз сильнейшему, то решил взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе с овладевшими укреплением горцами.

На подвиг этот, по собственному побуждению, вызвался рядовой тенгинского пехотного полка Архип Осипов и мужественно привел его в исполнение. Обрекая себя на столь славную смерть, он просил только товарищей помнить его дело, если кто-либо из них останется в живых. Это желание Осипова исполнилось: несколько человек храбрых его товарищей, уцелевших среди общего разрушения и гибели, сохранили его завет и верно его передали.

Государь Император почтил заслуги доблестных защитников Михайловского укрепления в оставленных ими семействах. Для увековечения же памяти о достохвальном подвиге рядового Архипа Осипова, который семейства не имел, Его Императорское Величество Высочайше повелеть соизволил: сохранить навсегда имя его в списках 1-й гренадерской роты тенгинского пехотного полка, считая его первым рядовым, и на всех перекличках, при спросе этого имени, первому за ним рядовому отвечать: погиб во славу русского оружие в Михайловском укреплении!

Высочайшее соизволение сие объявляю по армии и всему военному ведомству". [247]

За отличие при штурме Михайловского укрепления, всем уцелевшим и выкупленным впоследствии его защитникам Высочайше повелено: офицерам убавить год выслуги на получение ордена св. Георгия за 25-ть лет, а нижним чинам — год службы; многие нижние чины были произведены в унтер-офицеры и награждены знаками отличия военного ордена. Монаршие щедроты излились и на осиротевшие семьи павших героев; так напр., матери штабс-капитана Лико пожаловано единовременно 1000 рублей и 170 руб. 60 коп. пенсии из инвалидного капитала; вдове подпоручика Безносова — единовременно 500 рублей и пенсия в 230 рублей со дня смерти мужа; отцам подпоручика Краумзгольда и прапорщика Смирнова единовременно — первому 230-ть, а второму — 215-ть рублей.

Понеся при взрыве Михайловского укрепления огромные потери, недовольные шапсуги отделились и разошлись по домам, убыхи же, зная принятые нами меры к обороне, не решались одни попытать счастья у какого-либо из наших укреплений. Тем не менее, они несколько раз проходили мимо фортов Раевского, Головинского и Навагинского. Конные джигиты, с гиком и бранью, подскакивали к валам, надеясь вызвать гарнизон в поде, но все их старания пропадали даром. Впрочем, в одну темную мартовскую ночь убыхам удалось ворваться в форт Навагинский и овладеть одним его фасом, но, мужественно встреченные резервом и даже больными, они были штыками выброшены вон. К сожалению, при этом были изрублены воинский начальник капитан Подгурский и командир роты линейного баталиона поручик Яковлев, подоспевшие первыми на угрожаемый [248] пункт ¹⁵.

Между тем шапсуги, желая показать своим соседям, что они и сами по себе способны на не менее геройские дела, соединились с частью полупокорных натухайцев и перед рассветом 2-го апреля напали на маленькое Николаевское укрепление (в ущельи Абина), обороняемое 3-ю ротою черноморского линейного № 1-го баталиона, под командою штабс-капитана Евсеева, и имевшее на бастионах, по углам, 4 чугунных орудия. В укреплении всего состояло по списку 250-т человек, при 5-ти офицерах ¹⁶, считая в том числе до 70-ти больных, слабых при роте и нестроевых. Вообще, санитарное состояние гарнизона было отчаянное, судя по смертности в марте месяце: с 8-го по 31-е марта из числа больных умерло 18-ть человек.

Пользуясь темнотою ненастной ночи и волнистою местностью, горцы подобрались к укреплению так [249] скрытно, что часовые, по два на каждом фасе, не могли заблаговременно дать знать гарнизону, находившемуся в казарме, о грозившей опасности. К несчастью, собак - этих четвероногих сторожей береговых фортов — не было: оне бесились и потому были перестреляны.

Стремительно бросился неприятель на 1-й и 4-й бастионы, но застать нас врасплох ему не удалось: подоспели поручик Осадчий и штабс-капитан Евсеев и грудью встретили врага. Целый день шел ожесточенный бой. Несколько приступов было отбито, но усталые толпы нападающих сменялись постоянно новыми; горцы, неся фашины для заваливания рвов, лезли как исступленные. Наконец, к вечеру, они отступили и скрылись в лесу.

Храбрый гарнизон праздновал победу; обрадованный Евсеев, довольный поведением в бою своих солдат, приказал выдать им по крышке спирта для подкрепления сил и в виду крайнего утомления людей не принял особых мер предосторожности. Между тем, горцы ночью возвратились, тихо сделали подступ и, на рассвете, внезапно овладели укреплением после минутного сопротивления. Только один из унтер-офицеров, с 25-ю рядовыми запершись в какой-то постройке, храбро отбивался несколько часов, пока неприятель не поджог строения. Весь гарнизон погиб, в том числе поручик Осадчий, артиллерии прапорщик Сорокин, изрубленный на койке, в лазарете, и штабс-капитан Евсеев, изрубленный в офицерском флигеле с половиною своего семейства. В плен были уведены тяжело раненые прапорщики Бржозовский, Нейминский, лекарь Яковлевский и старшие дети Евсеева — два сына и дочь-невеста ¹⁷. [250]

Следует заметить, что еще 28-го марта, по распоряжению начальника черноморской кордонной линии генерал-маиора Заводовского, в погибшее укрепление приходил довольно значительный отряд войск из всех трех родов оружия, под начальством подполковника Табанца, который, произведя рекогносцировку окрестностей форта и не открыв нигде следов неприятеля, в ночь на 29-е число ушел обратно на Кубань, а 2-го апреля горцы овладели укреплением.

По взятии Михайловского укрепления, Государь приказал прежде восстановления уничтоженных фортов, произвести указанным выше десантным отрядом, от укр. Навагинского, сильный поиск и жестоко наказать ближайшие аулы, уничтожив все их посевы и имущество. Но горцы не ожидали открытия нами наступательных действий и, как мы видели, порешили с Николаевским укреплением. В то время возбуждение в среде их достигло крайних пределов; они дали клятву на коране уничтожить всю нашу береговую линию; даже решились не производить посевов предстоящим летом, и, действительно, наступление рабочей поры нисколько не уменьшило сборищ: напротив, они еще усиливались горцами, прибывавшими из дальних аулов. Горские партии приняли даже до некоторой степени правильную организацию; каждое племя, с особым значком, составляло отдельную дружину, подразделявшуюся по аулам на сотни, под командой храбрейших джигитов. Духовенство и иностранные эмиссары немало подливали масла в огонь; муллы разъезжали по аулам и громко возвещали, что 1840-й год — год торжества полумесяца над крестом. [251] Возвратившийся из Египта убыхский мулла Декумук-Хаджи доставил всем почетнейшим лицам в горском мире подложную грамоту от Ибрагим-паши египетского, в которой последний якобы советовал горцам не покоряться, разрушить все наши прибрежные форты и обещал им помощь. Прибывший же из Константинополя джугбский князь Али-бей рассказывал натухайцам, что египетский паша, с 40 т. армией, желая завладеть Крымом, двинулся к Дунаю, и советовал пользоваться благоприятною минутою, пока русские силы, отвлечены войной с египтянами. Нечего и говорить, что все эти бредни принимались легковерными черкесами за чистую монету. Так или иначе, но все это способствовало необычайному подъему духа горцев. Для того, чтобы охладить их воинственный пыл, нужен был хороший урок и он был им дан: последний удар был ими направлен на Абин, но этот последний блин оказался для них комом. В течение февраля, марта и апреля месяцев, горцы покушались овладеть и некоторыми другими нашими укреплениями, но не имели успеха. Это обстоятельство надо приписать тому счастливому случаю, что генерал Раевский в конце марта имел возможность подкрепить гарнизоны людьми из полков 5-го корпуса, из Севастополя, и из тифлисского и мингрельского егерских полков, бывших на работах в Абхазии.

Раздраженные неудачами и подзадоренные случайным успехом шапсугов у Николаевского укрепления, абадзехи и северные убыхи, к которым примкнула и часть шапсугов, собрав скопище до 12 т. человек, двинулись на наши сообщения с Черноморией и 24-го мая сосредоточились на р. Кунипсе, в урочище Перу, в нескольких часах пути от Абина. Укрепление [252] это имело шесть батарей, с 2-мя орудиями на каждой, и гарнизон из 1-й к 2-й рот черноморского линейного № 1-го баталиона, 10-й мушкетерской роты тенгинского и 4-й гренадерской, 10-й и 12-й мушкетерских рот навагинского полков, небольшой команды 11-й гарнизонной артиллерийской бригады роты № 1-го, всего, к дню штурма, в составе 1-го штаб, 15-ти обер ¹⁸, 73-х унтер-офицеров, 30-ти музыкантов, 675 рядовых, 11 нестроевых и 40 артиллеристов. Воинским начальником укрепления был уволенный от службы полковником подполковник черноморского линейного № 1-го баталиона Веселовский.

26-го мая, в два часа пополуночи, горское скопище, под предводительством первостепенного натухайского узденя Мамсыра-Супако, неожиданно бросилось на укрепление, гарнизон которого оказался однако вполне готовым к встрече непрошенных гостей. Ожесточенно, с шашками наголо и с кинжалами в зубах, ринулись горцы на штурм. Град пуль, ручных гранат и картечи произвел в толпах врагов большие опустошения, но не мог остановить их натиска. Имея впереди себя панцирников, горцы с явным пренебрежением к смерти спускались в ров и с изумительною ловкостью вскакивали на бруствер, но тотчас же были [253] опрокидываемы назад или ложились под штыками храброго гарнизона. Утомленный боем неприятель отступил, но не надолго. Огромная толпа горцев, с двумя распущенными большого размера значками, вновь обрушилась на 1-й бастион, и, преодолев отчаянные усилия наших солдат, ворвалась внутрь укрепления. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания подполковника Веселовского, являвшегося то здесь, то там, и личным примером ободрявшего солдат. Он схватывает последний резерв из 40 человек, бросается с ним к угрожаемому пункту и, после жестокой рукопашной схватки, отбивает оба значка ¹⁹ и прогоняет неприятеля из укрепления, Этот подвиг не замедлил воспламенить в высшей степени мужество уже утомленного боем гарнизона, для которого, как оказалось, испытания далеко еще не были окончены.

Горские массы, как бешеные волны, отхлынули от укрепления, сокрушившись о геройскую грудь нашего солдата. Остановленные и повернутые назад голосом и угрозами вождей, оне в третий раз, с грозным гиком, пошли на приступ, но потерпели полную неудачу на всех пунктах. Засыпанные ружейными и картечными пулями, ручными гранатами и камнями, горцы заколебались, остановились и вслед затем разом бросились бежать, запрудив рвы телами храбрейших джигитов и многих почетных лиц из высших сословий. Насколько отчаянно велся бой, видно из того, что в наших руках осталось два значка и лишь 10-ть раненых; в укреплении, во рву и на гласисе подобрано 685-ть тел, много же убитых и раненых горцам удалось захватить с собою. Наш урон, [254] благодаря исправному состоянию и вооружению верков, особенно же употреблению ручных гранат, был незначителен: он состоял из 2-х унтер-офицеров, 6-ти рядовых, 1-го артиллериста убитыми и 2-х унтер-офицеров; 2-х музыкантов, 11-ти рядовых, 1-го артиллериста и 2-х нестроевых ранеными.

Тотчас по окончании дела, когда последние горцы еще не скрылись из вида, в укреплении было отслужено благодарственное молебствие; затем подполковник Веселовский в нескольких задушевных словах поблагодарил храбрых людей и указал всему гарнизону на рядового навагинского полка Макара Чернова и барабанщика черноморского линейного № 1-го баталиона Ивана Задорожного, которые, будучи тяжело ранены, не оставили своих мест до конца боя; последний же, бросив ненужный для него барабан, был примером храбрости для товарищей, лихо работая штыком и прикладом. Впрочем, барабанщик не был особенным исключением: в бою нашлось место даже для писарей и денщиков, которые дрались не хуже строевых; священник линейного баталиона отец Александр Иванов все время штурма оставался между рядами солдат, с крестом в руках.

Император Николай I щедрою руною наградил славных защитников Абина. Воинскому начальнику было пожаловано: орден св. Анны 2-й степени, с короною, чин полковника, годовой оклад жалованья, и что самое лестное — Государь приказал передать ему Свое желание, чтобы он оставался на службе. Все офицеры получили следующие чины, ордена и годовые оклады жалованья. Священник Иванов — золотой наперсный крест на георгиевской ленте, лекарь Шульский — чин титулярного советника и оба — годовой оклад жалованья. Наиболее [255] отличившимся нижним чинам было Высочайше пожаловано 30-ть знаков отличия военного ордена, кроме 85-ти, полученных по представлению начальства; барабанщик Задорожный и рядовой Чернов, помимо того, были произведены в унтер-офицеры; все же вообще нижние чины, бывшие в строю в день штурма, получили не в зачет годовой оклад жалованья.

Ближайшее будущее показало, на сколько Государь по достоинству оценил важность события, осыпав храбрый гарнизон милостями. Результатом блистательного отражения штурма 26-го мая было водворившееся вскоре спокойствие на восточном берегу Черного моря. Геройский отпор, полная неудача и чувствительные потери под Абином разом охладили сильно раздутый первыми успехами воинственный жар в черкесских племенах; а продолжавшийся голод, так как посевы сделаны не были, вызвал в народе справедливый ропот на аристократическую партию, происки которой подтолкнули массу на предприятия, стоившие огромных жертв людьми — заботы об осиротевших семьях которых, по народному обычаю черкесов, пали на общества — и, в конце концов, не приведшие ни к какому результату. Укрепления были возобновлены ²⁰ и наши враги, думая нанести нам вред, в сущности принесли лишь прямую пользу: высшее начальство обратило серьезное внимание на общее печальное состояние и самых фортов, и гарнизонов береговой линии. И не горцы, а сознание полной бесполезности укрепленного прибрежного кордона заставило впоследствии порешить вопрос о существовании злополучной линии, этого, поистине, места ссылки для кавказского офицера и солдата. [256]

Не подлежит никакому сомнению, что причины падения наших четырех укреплений заключались не в недостатке мужества и стойкости их защитников, хотя, по свидетельству Раевского, укомплектования, поступавшие в черноморские линейные баталионы, составляли подонки полков 5-го корпуса, обыкновенно сбывавших при этом случае всех негодных людей, а хорошие офицеры старались оттуда скорее куда-нибудь перевестись, Причины эти — ничтожность оборонительных средств и повсеместная слабость гарнизонов вследствие губительного влияния климата — рельефно обрисовываются тогдашними донесениями начальников: береговой линии генерала Раевского, ее отделений — 1-го — контр-адмирала Серебрякова, 2-го — генерал-маиора Ольшевского и наконец, самого корпусного командира, в июне описываемого года обозревшего все береговые укрепления.

Вот, в каком печальном состоянии оказались наши форты, непосредственно перед открытием горцами энергических наступательных действий: в укр. Михайловском бойницы были разрушены и не могли быть исправлены, пороховой погреб обвалился, внутренняя каменная одежда бруствера, по свойству местного камня, везде рассыпалась; болезненность в гарнизоне была весьма значительна. Верки форта Вельяминовского еще в 1839-м году находившегося в самом жалком виде, пришли в совершенный упадок: бруствер почти по всему протяжению линии огня так осыпался, что самые туры, заполненные местами порожними бочонками от провизии, свалились в ров; внутренняя сырцовая одежда бруствера также везде падала и засыпала банкеты; пороховой погреб был совсем в развалинах. Гарнизон оказывался настолько слабым, что не успевал исправлять даже незначительных повреждений; [257] смертность была неимоверна; за вторую половину 1839-го года в трех ротах умерло 144 человека. В форте Лазарев все строения находились в самом невозможном состоянии, казармы сыры и дали течь; вид людей изнеможенный, болезненный; медикаменты давно истощены. Даже палительного фитиля и картечи ближней дистанции вовсе не состояло. В гарнизоне Николаевского укрепления почти не было ни одного здорового человека,— вот каково оказывалось действие губительного климата!

Нельзя сказать, чтобы это положение изменилось к лучшему даже тогда, когда грянул первый гром. Ни за одно укрепление нельзя было ручаться, так как гарнизоны нечем было подкрепить; выстроенные по правилам полевых укреплений, береговые наши форты должны были иметь для обороны вдоль банкета по одному человеку на каждые 1—1 1/2 шага, вторую шеренгу за банкетом, в затылок первой, и в резерве третью шеренгу. Одним словом, минимальная сила гарнизонов должна была быть: в укр. Михайловском 1600 человек, в Вельяминовском — 1620 и в Лазаревском — 1530; между тем, в первой трети 1840-го года, на самом деле состояло: в первом — 480, во втором — 224 и в третьем — 78 человек, когда для поворота на временных платформах одного корабельного орудия (которые шли на вооружение укреплений за недостатком крепостных) надо было minimum 30-ть человек. Сумма всех гарнизонов береговой линии, вместо 25,980 человек, заключала в себе лишь 2,776-ть, т. е. девятую часть того, что следовало иметь.

Жизнь в береговых укреплениях была настолько убийственна, что корпусный командир, после обзора линии, счел справедливым ходатайствовать перед Государем Императором о том, чтобы нижним чинам [258] черноморских линейных баталионов год службы считался за два. Из-за стен многих укреплений нельзя было показаться, не рискуя: получить пулю, так как черкесы били на выбор даже часовых на валу. При таких условиях добывание дров для варки нищи, пастьба скота, кошение сена, возделывание огородов и даже рытье могил — все это оплачивалось кровью. Оставаясь безвыходно в стенах форта, как в тюрьме, люди впадали в полное отчаяние: молодых солдат глодала безысходная тоска. а старые — предавались непомерному пьянству. Губительный климат, вечно напряженные нервы и отсутствие покоя даже ночью, так как приходилось ежеминутно быть готовыми встретить врага за ничтожными оградами, скорее загонами для скота. чем верками укрепления,— валили людей с ног десятками. Сношения укреплений между собою сухим путем были немыслимы вследствие отсутствие дорог и из опасения нападений горцев; для постоянного же сообщения вдоль берега, на всю береговую линию имелось лишь 9-ть азовских баркасов, не удовлетворявших своему назначению. Только с открытием навигации и с приходом эскадры черноморского флота, для снабжения укреплений свежими продуктами, гарнизоны вызывались к кое-каким проблескам жизни, но с уходом судов, во время бурной осени и зимы, все снова, погружалось в тяжелую спячку на своих, отрезанных от остального мира, сухопутных островках.

С самого основания линии, во многих укреплениях не было ни церквей, ни священников, а между тем, в описанной удручающей обстановке, богослужение “могло облегчить сердца, чуждые покоя среди этих обиталищ скуки и непрестанных тревог ²¹". Да, тяжко [259] было нашему религиозному солдату часто не иметь красного яичка, чтобы разговеться по-христиански в праздник Светлого Христова Воскресения, умирать без покаяния и с перспективой сойти без погребального обряда в могилу, за которую приходилось платить кровью его же товарищей! А хоронить приходилось часто; так как в 1838—1840-м годах на 4-5 человек списочного состояния черноморских линейных баталионов умирал один.

Описанное бедственное положение береговой линии, сохранявшееся почти in statu quo до самого ее уничтожения, служит как бы темным фоном картины нашей борьбы на черноморском побережьи; но, благодаря этому фону, перед нами еще ярче, в полном блеске восстают гигантские фигуры серого труженика — кавказского солдата и не менее его доблестного офицера; их потом и кровью береговая линия заслужила даже у врагов превосходную боевую репутацию, а эпопея кавказской войны украсилась не одной славной страницей!

Первая треть описываемого года была по преимуществу эпохою недолговечных проектов о военных действиях на восточном берегу Черного моря, быстро изменявшихся сообразно еще быстрее менявшейся обстановке. Все составляли предположения — и Головин, и Граббе, и Раевский — но все они радикально расходились между собою во взглядах на необходимость, пользу и даже возможность различных предприятий. Обстоятельство это не замедлило обратить на себя внимание Императора Николая Павловича, Который повелел военному министру препроводить к корпусному командиру “план к общему усмирению кавказских горских племен" и выразить надежду Государя, что впредь кавказское начальство, во всех отдельных случаях, будет соглашать [260] свои действия и распоряжения для достижения одной общей — ясно указанной ему цели.

Окончательный проект действий, удостоившийся Высочайшего одобрения, заключался в следующем: в распоряжение генерал-лейтенанта Раевского назначались уже не два, а пять пехотных подков 5-го корпуса — 13-й дивизии виленский и 15-й — модлянский, прагский, люблинский и замосцкий полки, легкая батарея 15-й артиллерийской бригады, 150 сапер от 3-го резервного саперного баталиона, расположенного в Киеве, и из состава отдельного кавказского корпуса, с линии, 3-й и 5-й пешие черноморские казачьи полки, одна рота (100-120 человек) кавказского саперного баталиона. 8-мь легких и 12-ть горных орудий 20-й артиллерийской бригады и 12-ть конных казаков конвойной команды. Виленский егерский полк, два баталиона которого еще в первых числах апреля были перевезены в Анапу, а один — в Новороссийск, должен был оставаться на месте до тех пор, пока не прибудет на смену ему тенгинский полк. Части 15-й дивизии, произведя десант на Туапсе и Псезуапе, должны были утвердиться в занятых пунктах и заняться восстановлением разрушенных горцами укреплений. Что же касается до наказания аулов, наиболее виновных в уничтожении наших фортов, то решено было, производя частные набеги во время самого производства работ, сделать сильный поиск в землю убыхов по восстановлении укреплений, когда полки, находившиеся до этого в России, несколько привыкнут к местности и характеру войны, а горцы успеют сделать посевы, уничтожение которых ставилось главною целью экспедиции. Между тем, работы предстояло немало: надо было возвести вновь форты Вельяминовский и Лазарева — первый на баталион, а второй [261] на две роты — исправить верки во всех береговых укреплениях, усилить их палисадами и, наконец, построить в новых укреплениях и исправить в старых — жилые и не жилые здания.

К исполнению Высочайшей воли относительно приведения в порядок и надлежащий вид укреплений береговой линии оказалось возможным приступить лишь в первых числах мая месяца: до тех пор все ограничивалось паллиативами. 2-го мая в Феодосию прибыл из Петербурга корпусный командир. Он застал здесь эскадру черноморского флота, назначенную для поднятия войск десанта и почти все части, за исключением черноморского пешего № 5-го полка, уже отправленного в укр. Головинское, и батареи 5-го корпуса, оставленной Раевским до востребования в Севастополе. 7-го мая эскадра, имея на флагманском корабле генерала-от-инфантерии Головина, вышла в море и, при противном ветре, 10-го числа в 8-мь часов утра бросила якорь против Туапсе. В 11-ть часов ужо началась высадка при совершенно тихой погоде и без всякого сопротивления со стороны горцев, хотя на окрестных высотах и были замечены незначительные партии. Последнее обстоятельство объясняется тем, что горцы, собравшись в значительных силах, ожидали нас у устья р. Псезуапе, на месте бывшего форта Лазарева.

Тотчас был выгружен на берег лагерь, часть провианта и тяжестей, а затем войска, расположившись на высотах, вокруг разрушенного форта, быстро устроили засеки. В грустном виде найдено было укрепление, но, по словам очевидцев, оно было не многим лучше и перед нападением неприятеля, горцы только сбросили туры, поставленные на бруствере, [262] изрубили рогатки, сожгли ворота и все строения. Между развалинами найдено 6-ть чугунных пушек, с отбитыми цапфами и винградами, множество ядер, картечи, разбросанных хищниками при разграблении порохового погреба, и сто сорок один скелет. На другой день, в 9-ть часов утра, была отслужена панихида по убитым при взятии форта, остовы их преданы земле с подобающими воинскими почестями, а затем благодарственное молебствие о благополучном занятии Туапсе и производен церковный парад в присутствии корпусного командира.

С 12-го мая у нас закипели работы. 11-го числа, были выгружены: полугодовое продовольствие на 1000 человек гарнизона, вся крепостная артиллерия, заряды, строения в разобранном виде и палисады, а к 18-му числу укрепление было приведено уже в такое состояние, что на другой день отряд мог сесть на суда подошедшей 18-го эскадры, для следующего десанта. На Туапсе, для дальнейшего устройства Вельяминовского форта, были оставлены три баталиона прагского полка, 3-й пеший черноморский казачий полк, команда сапер и крепостная артиллерия, под общим начальством генерал-маиора Есипова.

Задержанный штилем, Раевский только утром 22-го мая высадился на берег у Псезуапе. И здесь мы не встретили сопротивления; лишь авангард имел незначительную, безвредную для нас перестрелку с горцами. Форт Лазарева оказался в очень хорошем виде, а потому его тотчас же временно вооружили полевою артилериею. К 23-му выгрузка была окончена, на вооружение форта поставлены крепостные орудия, а в этот день, в два часа пополудни, торжественно преданы земле кости погибшего гарнизона. [263]

По 28-е мая отряд занимался выгрузкой строительных материалов, подвезенных на купеческих кораблях из Таганрога, и рубкой леса против левого фаса укрепления. Последняя операция всегда была сопряжена с перестрелкою, что заставляло выделять значительную часть войск для прикрытия рабочих. 28-го же числа был предпринят поиск по долине р. Псезуапе и окрестным ущелиям для уничтожения аулов. Для этой цели было назначено 6-ть баталионов, при 4-х горных орудиях, под командою генерал-маиора Гасфорта ²². Проходив целый день, отряд этот успел уничтожить в 7-ми верстах от лагеря виноградники, фруктовые сады и тринадцать аулов, из которых два имели по 25-ти, а 11-ть — только по 6-ти сакль. В аулах найдены были разные вещи, похищенные при взятии и разграблении форта Лазарева, а верстах в трех от укрепления — три чугунных орудия, без лафетов; вероятно, горцы хотели втащить их на горы, но, не успев в этом, бросили, отбив предварительно винграды и цапфы. К 6-ти часам вечера генерал Гасфорт вернулся с лагерь, потеряв всего 1-го нижнего чина и младшего лекаря люблинского полка ранеными, не смотря на то, что перестрелка прекратилась лишь по выходе арьергарда на долину р. Псезуапе.

Между тем, на берегу уже шла нагрузка тяжестей на суда; старый форт и оборонительные линии были вооружены крепостными и двумя горными орудиями, а 29-го мая модлинский и. люблинский полки, с орудиями 20-я артиллерийской бригады, посажены на пять кораблей и вечером уже были в открытом море. На Псезуапе были оставлены, под командою генерал-маиора Патона, три баталиона замосцкого егерского полка и [264] команда сапер из 3-х унтер-офицеров и 30-ти рядовых, при офицере.

30-го мая генерал-лейтенант Раевский уже вернулся с войсками на Туапсе. Одновременно с возобновлением фортов Лазарева и Вельяминовского, производились работы и на других пунктах береговой линии. Два баталиона виленского полка, находившиеся в Анапе для защиты этой крепости, двух укреплений, трех станиц и прикрытия полевых работ поселян, заняты были перевозкою годового продовольствия и строительных материалов в форт Раевского, с тем, чтобы приступить к исправлению его. 3-й баталион того же полка перестраивал Геленджик. 1-й баталион тенгинского полка устраивал для себя постоянное помещение в Новороссийске: с его помощью гарнизон должен был поставить палисады вокруг отдельных фортов и исправить расположенное на той же бухте укр. Кабардинское. Для работ в укр Ново-Троицком был назначен 1-й сводный черноморский пеший полк, а исправление укр. Тенгинского — поручено 2-му пешему полку того же войска. 5-й пеший казачий полк усиливал верки укр. Головинского. Несколько позже, именно с июля, было приступлено к работам и в остальных укреплениях: св. Духа, Навагинском и Гаграх; в первое был послан 1-й, во второе — 3-й пешие черноморские полки, Гагры же были исправлены самим гарнизоном, с помощью команд, выделенных из Абхазии.

Генерал-лейтенант Раевский предполагал закончить все работы на береговой линии к первым числам сентября, а затем, перевезя всю 15-ю пехотную дивизию к укр. Навагинскому (на Соче), произвести энергический поиск в землю убыхов. Но последнему предприятию не суждено было осуществиться вследствие позднего [265] окончания крепостных работ, а главным образом — чрезмерной болезненности в частях 5-го корпуса. Так, за время с 16-го июля по 23-е сентября, т. е за два месяца, из полков 15-й пехотной дивизии, работавших на Туапсе и Псезуапе, отправлено в Феодосийский и Фанагорийский военные госпиталя 3012-ть человек цинготных, лихорадочных и друг. больных; из них вернулось в строй, по выздоровлении, лишь 674; т, е. около 1/5. Впрочем, подобная болезненность неудивительна: с половины июля стояли жары до 40—45° R; люди 15-й дивизии были непривычны к климату, а в добавок, дивизионное начальство, несмотря на просьбы и запрещение Раевского, никак не могло отказаться от производства одиночных учений под палящим южным солнцем. Такова была сила плац-парадных привычек! “Было забавно и жалко видеть — говорит очевидец — как люди разбегались с одиночного ученья, лишь только показывался пароход Раевского (от времени до времени разъезжавшего по линии для обзора работ). Это заставило последнего приказом воспретить всякие фронтовые ученья без его особенного дозволения ²³". Между 15-м и 23-м числами сентября поредевшая от болезней в рядах 15-я дивизия была перевезена обратно в Крым. С отбытием этих частей, в форте Вельяминовском остались 4-й баталион тенгинского полка, черноморский линейный № 3-го баталион ²⁴, команда сапер 3-й пионерной роты кавказского саперного баталиона, рота № 9-го 13-й гарнизонной артиллерийской бригады и часть резервной № 3-го батареи 20-й артиллерийской бригады, под командою [266] кавказского саперного баталиона подполковника Каменского, для окончания внутренних построек. В форте Лизарева, кроме двух линейных рот, оставались еще две роты тенгинцев, впредь до укомплектования гарнизона.

К двадцатым числам ноября все работы были окончены и мы вновь стояли твердою ногою на восточном берегу Черного моря. С затаенной злобой смотрели черкесы, как вырастали вновь и усиливались наши укрепления, но не осмелились предпринять ничего активного; конец года на береговой линии прошел спокойно и ознаменован был различными мероприятиями, клонившимися к улучшению быта войск и обороны линии. Так, для удобнейшего управления. береговая линия была разделена на три отделения: первое — от Кубани до Геленджика — подчиненное контр-адмиралу Серебрякову, второе — от Геленджика до укр. Навагинского — генерал-маиору графу Опперману, с местопребыванием его в Геленджике ²⁵ и третье — от укр. Навагинского к югу — полковнику Муравьеву. Для усиления гарнизонов по берегу, с целью освободить баталионы тенгинского полка для действий в поле, сформированы черноморские линейные №№ 11, 12, 13 и 14-го баталионы; наконец, во внимание к трудам. понесенным на береговой линии тенгинским, навагинским пехотными полками и черноморскими линейными баталионами — Высочайше было повелено: штаб и обер-офицерам этих частей убавить один год к выслуге ордена св. Георгия за 25-ть лет, а нижним чинам — год службы.

Комментарии

1. Гарнизон форта Лазарева состоял из 4-й мушкетерской роты тенгинского пехотного полка, с командою азовских казаков, в составе 6-ти офицеров (командир роты и воинский начальник капитан Марченко, прапорщики Федоров 2-й, Федоров 3-й, Богушевич, кавказского саперного баталиона Бурачков и азовского казачьего войска хорунжий Чернобаев), из коих в день штурма один был в отпуску в тенгинском укреплении (Богушевич), врача (штаб-лекарь Федерлей), 15-ти унтер-офицеров, 160-ти рядовых и 12-ти азовских казаков; последние располагались в деревянном блокгаузе, на ружейный выстрел от форта, почти у прибоя волн, и назначались для перевозки на баркасах почты и, в крайнем случае, небольших войсковых команд. К дню катастрофы в лазарете было около 80-ти больных; выключая их и слабых при роте, под ружьем оставалось не более 70-ти человек, не смотря на то, что начальник 1-го отделения береговой линии, контр-адмирал Серебряков, при первых слухах о сборах горцев, подкрепил гарнизон 30-ю человеками, взятыми из Геленджика: это было все, чем он мог располагать!

2. Горцы увезли с собою тяжело раненых: пулею — прапорщика Федорова 2-го и кинжалом — унтер-офицера из вольноопределяющихся Рантона. Впоследствии оба были выкуплены из плена и награждены: Федоров 2-й — орденом св. Анны 3-й ст., 250-ю рублями единовременно и жалованьем за все время бытности в плену, по 25-е октября, а Рантон - чином прапорщика и единовременно 150-ю рублями.

3. Взятие черкесами форта Лазарева — доносил Раевский генералу Граббе от 18-го февраля 1840-го года за № 6-м — есть во всех отношениях несчастное обстоятельство; но надо быть здесь, на месте, чтобы понять все вредные последствия его относительно покорения горских племен восточного берега. Одну только пользу мы можем извлечь из сего: оно, можешь быть, обратит внимание моего непосредственного начальника (т. е. Граббе) на представления мои".

4. Рота эта предназначалась в гарнизон форта Лазарева, по его восстановлении.

5. По окончании экспедиции должны были присоединиться к своим частям, для действий со стороны Лабы.

6. В августе 1840-го года были сформированы еще два резервных черноморских линейные баталиона — 11-й и 12-й.

7. В составе гарнизона находились следующие офицеры: черноморского линейного № 5-го баталиона капитан Папахристо (воинский начальник), прапорщики Луговский, Цахни, Иванов, навагинского полка подпоручик Худобашев, прапорщики Лико и Николаенко, 11-й гарнизонной артиллерийской бригады прапорщик Румянченков, азовского войска зауряд-хорунжий Корсун и лекарь Нечипуренко.

8. Худобашев был выкуплен, по другим же сведениям, горцы, впоследствии, сами привезли его в Анапу и, из уважение к его храбрости, отдали без выкупа.

9. Черноморского линейного № 4-го баталиона штабс-капитан Лико, подпоручик Безносов, тенгинского полка подпоручик Краумзгольд (командир роты), прапорщик Гаевский, навагинского полка поручик Тимченко (командир роты), прапорщики Смирнов, Земборский, 11-й гарнизонной артиллерийской бригады прапорщик Ермолаев и лекарь Сомович.

10. В память этих войн он имел медаль, сохранившуюся с вещами покойного в ротном цейхгаузе в Черномории. Теперь она украшает в полковой церкви образ св. Николая Чудотворца (патрона 9-й мушкетерской, ныне 12-й роты), обновленный усердием солдат, в память об Архипе Осипове.

11. В горах с ним обращались относительно хорошо и в тот абадзехский аул, где он находился, съезжались многие горцы посмотреть на необыкновенного храбреца-гяура. Выкупленные в июле месяце из плена мирным хатюкаевцем Хаджи-Шеретлук-Калауковым, Федоров был произведен генерал-адъютантом Граббе в унтер-офицеры, а Государь Император соизволил пожаловать ему знак отличия военного ордена, фельдфебельский оклад жалованья и перевести в л.-г. измайловский полк, в роту Его Величества.

12. Один из них был сам Лико, вскоре умерший от гангрены ноги, фамилия другого неизвестна.

13. Иеромонаха Паисия горцы почему-то приняли за плотника и, при обратном движении в горы, навьючили награбленными пожитками; впоследствии же, узнав о его духовном сане, продали горским армянам за полтора рубля. Армяне, ради получения медалей, награждение коими они высоко ценили — доставили его на линию.

14. В настоящее время штабс-капитану Лико и рядовому Архипу Осипову воздвигнут памятник в г. Владикавказе.

15. Вообще, следует заметить, что в 1840-м году горцы выказали особенное внимание укреплению Навагинскому. Особенно в марте, мае и июне месяцах они положительно не давали гарнизону вздохнуть. В один прекрасный день они вывезли на ближайшие высоты два орудия и засыпали форт ядрами. После нескольких десятков выстрелов, гарнизон, видя безвредность горского огня, совсем пообтерпелся; посыпались шутки и остроты по адресу горских артиллеристов; но предоставляем читателю судить о том настроении, в какое пришли наши солдатики, когда, в разгар бомбардирования, на вал явилась сама мать-командирша (жена воинского начальника подполковника Посыпкина), под зонтиком, и начала медленно прогуливаться взад и вперед! Вероятно горцам стало стыдно, так как вскоре они прекратили огонь и убрали свои орудия. Около 150-ти выпущенных неприятелем ядер сделали несколько пробоин в казарме, людям же не причинили никакого вреда. Государь произвел Посыпкина в полковники, приказал доставить на счет казны в Петербург и определить в морской корпус его семилетнего сына, героине же бомбардирования — Посыпкиной – Государыня пожаловала дорогой фермуар.

16. Черноморского линейного № 1-го баталиона штабс-капитан Евсеев, поручик Осадчий, прапорщики Бржозовский, Нейминский, 11-й гарнизонной артиллерийской бригады роты № 1-го прапорщик Сорокин. Кроме того, в форте состоял кабардинского полка лекарь Яковлевский.

17. Впоследствии они были выкуплены из плена на деньги, собранные офицерами разных частей войск кавказского корпуса. Нейминский выбежал 3-го июня в мостовое Алексеевское укрепление.

18. Черноморского линейного баталиона № 1-го: уволенный от службы подполковник Веселовский, штабс-капитан Витторф, поручик Карпович, подпоручики Тонкошкуренко, Харченко, Евстигнеев, тенгинского полка подпоручики Франк и Юсупов, навагинского — штабс-капитан Дедюхин, поручики Гоца 1-й, Запаревский 1-й, Пищулин, подпоручик Лунделиус, прикомандированный, гренадерского фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского полка поручик Хрипков, 11-й гарнизонной артиллерийской бригады роты № 1-го подпоручик Ларионов и черноморского казачьего войска хорунжий Чернышев. Кроме того в укреплении находились екатериноградского военного госпиталя лекарь Шульский и священник 1-го баталиона Александр Иванов.

19. Один из них — голубой - принадлежал натухайцам, а другой, разноцветный — шапсугам.

20. Кроме форта Михайловского.

21. Донесение генерала Головина военному министру о результатах объезда береговой линии.

22. Командовавший 15-ю пехотною дивизиею.

23. Записки генерала Филипсона, бывшего у Раевского за начальника штаба, в чине полковника.

24. Прибыли из Тамани — первый 5-го сентября, а второй — 1-го июня.

25. Эта два отделения образованы из прежнего первого.

Текст воспроизведен по изданию: 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник, Том 10. 1886