-

ТРИ ГОДА НА КАВКАЗЕ

(1837-1839).

XI.

Положение осажденных после первого штурма Ахульго. Восстановление нами переправы у Чирката. Полное обложение Ахульго. Ход осадных работ. Висячая галерея. Переговоры с Шамилем. Высылка имамом сына своего Джамал-Эддина в аманаты. Перемирие. Бесплодность дальнейших переговоров. Третий штурм и взятие обоих Ахульго. Наш урон и потеря неприятеля. Разрушение неприятельских укреплений и очищение пещер от остатков гарнизона. Выступление отряда в Темир-Хан-Шуру. Движение к с. Черкей. Черкеевцы осязательно дают нам почувствовать, что долина Сулака не есть “саратовская губерния". Поражение нашего авангарда; потеря орудия и пленных. Сожжение горцами моста. Движение Граббе к Черкею через Миатлы. Раскаяние Черкея. Крайне снисходительное наказание его. Переговоры с покорявшимися племенами. Взгляд на результаты экспедиции.

Борьба за обладание сурхаевою башнею и первый общий штурм Ахульго, лишив неприятеля отборной части гарнизона и подвинув наши работы к осажденным веркам, не заставили однако Шамиля упасть духом. Благодаря отсутствию полной блокады, он не был еще отрезан от остального горского населения; убедившись с половины июня, что наш отряд намерен блокировать Ахульго только с юга, он тотчас приказал высечь в скалах спуски к Койсу, не смотря ни на какие труды, и перекинуть через реку несколько бревен. Пользуясь этим импровизированным мостом, он освобождал замок от больных и раненых — вообще [66] от лишних и бесполезных ртов — взамен же их получал свежие, хотя и не особенно сильные укомплектования, так, напр., на другой же день после штурма 16-го июля, к нему прибыли сотни две черкеевцсв и жителей других ближайших селений, так что в Ахульго собралось до 2000 вооруженных мюридов. Кроме того, около 400 человек, приведенных Галбацем из Анди, заняли Чиркат и окрестные сады. Перед нашими глазами, по левому берегу, ежедневно тянулись неприятельские вьючные транспорты с порохом и запасами продовольствия. Многие ближние селения не прекращали сношений с имамом и ободряли его к упорной обороне; видя это, Шамиль отправил Сурхай-кадия в верхние лезгинские общества для возбуждения населения к войне с неверными и сбора новых партий.

Одно лишь полное обложение Ахульго могло довести его храбрый гарнизон до истощения; в это время генерал Граббе располагал уже достаточными силами, чтобы перебросить несколько баталионов на левый берег, а потому немедленно приказал приступить к изысканию средств для восстановления переправы.

Было произведено несколько самых тщательных рекогносцировок реки, но удобнее того места, где был старый наш мост, не оказалось; единственное затруднение состояло в том, что здесь местность вполне благоприятствовала горцам. Остановившись выбором на этом пункте, генерал-адъютант Граббе решил отвлечь внимание неприятеля в совершенно противуположную сторону. В ночь с 25-го на 26-е июля, небольшая команда охотников, с генерального штаба штабс-капитаном Эдельгеймом, открыто спустилась к Койсу в виду и под ружейными выстрелами из старого Ахульго. Не смотря на прибыль воды от таяния, снегов в горах и необыкновенно быстрое течение, несколько хороших пловцов были посланы для осмотра левого берега [67] и возвратились назад; вскоре начали разрабатывать дорогу к тому же месту и заложили батареи на высотах перед переправою. Ночью на 31-е июля, с неимоверными трудами, новые батареи были уже вооружены и с рассветом открыли огонь. Горцы с изумлением смотрели на все происходившее, но когда к реке подошел баталион кабардинцев, перебросил на другой берег канат и 1-го августа начал устанавливать туры,— то, не сомневаясь более в наших намерениях, начали группироваться в смежных оврагах и в свою очередь устраивать завалы. Таким образом, мюриды и сам Шамиль попались в ловушку и, пользуясь этим, мы могли беспрепятственно приступить к устройству действительной переправы. Еще в то время, когда на западе Ахульго только начиналась демонстрация, в лагере кипели работы по заготовке мостовых материалов, по ночам же исправлялась дорога к бывшему мосту.

31-го июля, ночью, генерал-маиор Лабынцев, с двумя баталионами кабардинцев, имея с собою все материалы и готовый сруб для моста, направился к берегу. Перед самым рассветом две роты спустились к воде и прикрылись наскоро каменною стенкою и турами. Как ни скрытно все делалось, однако горцы успели собраться на противуположной стороне и занять сады и балки против переправы. Не смотря на это, 50-т охотников, с артиллерии поручиком Лихачевым, быстро разделись и, захватив ружья и патроны, смело бросились в пенившиеся и бурлившие волны. Наш артиллерийский и ружейный огонь, несколько отдалив неприятеля, облегчил нашим смельчакам выход на берег. С неимоверными усилиями они переплыли реку, но некоторые были снесены быстрым течением и принуждены выходить из воды против Ахульго, под огнем горцев чуть не в упор; впрочем почти все спаслись. Около 200-тъ мюридов, ожидавших нас на другом берегу, пораженные [68] неожиданностью переправы вплавь, обратились в бегство; оставшиеся же в завалах несколько десятков фанатиков сдерживались в почтительном отдалении огнем наших орудий. Охотники засели по берегу за камнями и скоро натянули два каната. Лабынцев сделал несколько опытов устройства парома на бочках и бурдюках, но и то и другое,— не смотря на все ухищрения энергичного и сметливого капитана артиллерии Роменского, которому поручено было это дело,— оказалось неудобоисполнимым. Оставалось одно средство — связать оба берега прочным мостом. В виду наступления вечера предприятие было отложено и поручик Лихачев с командою отозван обратно.

В ночь на 2-е августа, против места переправы была возведена батарея и вооружена шестью легкими орудиями, весь же наступивший день посвящен окончанию всех необходимых приготовительных работ. 3-го августа, с рассветом, под прикрытием огня стрелковой цепи и артиллерии, было приступлено к устройству моста. Меткие выстрелы наших орудий наносили горцам сильный урон, так что вскоре они принуждены были оставить передние завалы, но перестрелка не прекращалась; неприятель даже несколько раз подходил к самому берегу; впрочем, горские выстрелы не могли принести особого вреда ни нашим рабочим, прикрытым турами, ни стрелкам, залегшим за камнями. Между тем работа шла дружно и энергично: с правого берега часть сруба была уже установлена, оставалось только пять сажен до материка. Тогда несколько охотников переплыли через реку, натянули канат и с края установленной уже части сруба перетянули на противуположный устой длинную лестницу. Тотчас стрелки, а за ними три роты кабардинцев, перешли Койсу, а затем начали перетаскивать и материалы. Это послужило сигналом к общему бегству горцев. Вечерело. Работы пока прекратились, но передовые [69] кабардинские роты всю ночь трудились над прикрытием себя окопом. К полудню 4-го числа мост был совершенно готов и настолько прочен, что допускал переправу не только пехоты, но и горных орудий и лошадей.

Генерал Лабынцев, с 1-м и 2-м баталионами кабардинцев и аварскою и мехтулинскою милициею, при 2-х горных орудиях, переправился через мост, и после слабой перестрелки занял и предал огню Чиркат, в котором уцелело еще более половины домов и садов, не смотря на разрушение нашими войсками деревни еще в начале июня. Горцы рассеялись по дорогам к Аргуани и Ихали. Оставив у Чирката милицию Ахмет-хана (Вместо нее у Ахкента расположилась таркокская милиция.), тотчас выдвинувшую передовые посты по путям к Аргуани, Ихали и Черкею, генерал Лабынцев, с кабардинцами и взводом орудий, расположился на высотах левого берега, против Ахульго. Для охранения моста была выслана рота князя Варшавского полка. Когда стемнело, генерал Лабынцев приказал послать несколько гранат в оба замка и в разделяющее их ущелье. Болезненно должен был отозваться в сердце имама первый русский орудийный выстрел с левого берега: с этой минуты на горском оплоте не было почти места, укрытого от действия наших гранат, даже негде было спрятать женщин и детей; добывание воды также затруднилось: единственный спуск к реке был под верными выстрелами северной цепи передовых постов. Ахульго было охвачено кольцом и Шамилю пришлось проститься и с подкреплениями, и со всякого рода подвозами. Цепь наших пикетов охватила с севера долину Койсу и совершенно прекратила всякое сообщение осажденных через реку. Двухсотенная партия андийцев и гумбетовцев, в тот же вечер пробиравшаяся в Ахульго с запасом муки, наткнулась на [70] кабардинцев, поспешно отступила и расположилась на высотах. С рассветом 5-го числа, андийцы и гумбетовцы, усилясь байгушами из соседних аулов, начали беспокоить кабардинцев огнем, но посланные против них две роты опрокинули горцев и заставили отступить, потеряв несколько человек. Ахмет-хан в тот же день сделал поиск к Аргуани, но не встретил уже неприятеля. Вскоре к генералу Граббе явились лазутчики, сообщившие ему весьма приятное для него известие: агенты Шамиля, высланные им для возбуждения населения, не имели никакого успеха. Теперь у начальника отряда развязывались руки: он мог сосредоточить все внимание и энергию исключительно на Ахульго, овладение которым должно было быть достигнуто не отступая ни перед какими жертвами; здесь уже шла речь о нашей военной чести и престиже в глазах горских масс.

6-го и 7-го чисел, на левом берегу Койсу были устроены две новые батареи для двух легких орудий и двух кегорновых мортир, а 8-го августа был открыт огонь, препятствовавший неприятелю даже переходить из одной пещеры в другую. Для перевозки этой артиллерии нужно было высекать дорогу в скале с чрезвычайными затруднениями. В то же время мост через Койсу был заменен более надежным. Небольшие партии окрестных жителей не переставали пытаться проникнуть в Ахульго с левого берега и изредка перестреливались с аванпостами кабардинского полка.

С 9-го числа, саперы, до того занятые беспрерывною работою на переправе, приступили к изменению расположения наших батарей и к окончанию крытого спуска от нижнего гребня к новому Ахульго.

На нижнем гребне перед новым Ахульго, в батарее № 11-го, были поставлены кроме 4-х мортирок еще два горных орудия с верхнего гребня, где они оказались почти бесполезными. Левее, на прикрытом пути, ведущем к [71] верхнему гребню, была устроена новая батарея, № 12-го, на 4-ре полевых орудия, снятых с мыса между рр. Ашильта и Бетль. Батарея № 13-го также была устроена на 4-ре полевых орудия, для обстреливания передовых укреплений нового Ахульго во фланг и ущелья между обоими утесами. Все это, впрочем, было для нас шуткою, в сравнении с чрезвычайно трудным, казалось почти невозможным устройством крытого спуска к контрэскарпу нового Ахульго. Не смотря на скалистый грунт, меткий неприятельский огонь и ежеминутное ожидание его вылазок, дело было сделано 2-ю пионерною ротою кавказского саперного баталиона, под командою двух молодых офицеров — подпоручиков графа Нирода (Командир роты.) и Гараева и под руководством заведывавшего всеми инженерными работами подполковника того же баталиона Вильде. Наши саперы, по словам очевидцев, совершили чудеса искусства, находчивости и храбрости; они с замечательным упорством, неутомимо продолжали свои работы, придумывая на каждом шагу что-нибудь новое для преодоления встречавшихся препятствий (Доблесть этих офицеров была достойно награждена: за блокаду Ахульго граф Нирод и Гараев получили ордена св. Георгия 4-й степени и следующие чины.).

Нижний гребень к стороне нового Ахульго обрывался почти отвесно, так что спускаться с него можно было только или по высеченным в камне ступеням, или по приставленной лестнице. Дальнейшие работы предстояло вести по острому мысу, круто склонявшемуся к самому рву передовых построек; на этой крутизне даже нельзя было ставить туров. Долго раздумывали наши молодцы-саперы, что делать и, наконец, додумались: решено было строить галерею из досчатых щитов, плотно связанных между собою, прикрепив ее канатами к двум прочным столбам, [72] утвержденным на вершине гребня. Этот смелый проект облегчался несколько тем, что на протяжении ската кой-где были небольшие площадки, не только доставлявшие упор висячей галерее, но и позволившие устроить ложементы для людей прикрытия работ.

В особенности трудно было начало этой изумительной, не предусмотренной ни в какой фортификации работы, до тех пор, пока она могла быть наконец, прикрыта караулом; вылазки неприятеля не только останавливали ее, но и уничтожали все, что было уже сделано.

12-го августа, перед рассветом, около сотни мюридов, раздетых и без обуви, с целью подобраться к нашим рабочим возможно скрытно, вышли из своих завалов и подползли к мантелету, прикрывавшему сапер. Лежавший здесь секрет из 24-х куринцев вовремя заметил врага, подпустил его почти в упор и, бросившись в штыки, переколол 6-ть человек. Завидя подоспевший резерв, горцы бросились назад, но уже рассветало и наша артиллерия, заметив их, со всех сторон ударила картечью. Мюриды скрылись в пещерах, оставив в наших руках одно тело; четыре трупа скатились в кручу. Благодаря распорядительности командовавшего прикрытием храброго поручика куринского полка Каныщева, работы наши остались в целости и безостановочно продолжались вплоть до 16-го августа (Месяц относительного бездействия — с 16-го июля по 16-е августа — все-таки стоил отряду до 100 человек убитыми и ранеными в мелких перестрелках.). В этот день спуск был доведен до перешейка, отделявшего нашу позицию от нового Ахульго. Далее вести галерею не было возможности до взятия передовых укреплений: горцы могли совершенно препятствовать нашим работам, особенно при довольно изолированном положении прикрытия галереи. В виду этого, начальник отряда решил взять передовые укрепления штурмом. Без сомнения его побуждали к этому [73] и некоторые другие причины. С одной стороны — отчаянное положение осажденных; наши снаряды, бороздя землю по всем направлениям, положительно затрудняли в Ахульго даже сообщение одной сакли с другой; больных и раненых собралось много; между гарнизоном появилась оспа; подвозов и подкреплений не было; только горцы, не привыкшие ни к каким удобствам в жизни, воспламененные фанатизмом и сдерживаемые железною рукою имама,— могли выносить подобные лишения и невзгоды блокады. С другой — усилившаяся болезненность в отряде; продолжительная стоянка на одном месте, воздух зараженный гниением трупов и удушливый зной не замедлили повлиять на войска — и люди повалились. А между тем состав отряда и без того значительно уменьшился вследствие отсылки казаков и милиции за окончательным истощением в окрестностях подножного корма.

Бодрясь перед истощенным непривычным постом и утомленным продолжительною борьбой гарнизоном. хитрый имам сам внутренне не обманывался и, замечая настойчивость осады, предвидел неизбежный конец. Шамиль старался войти с нами в переговоры сперва через Джамала черкеевского, но получил категорический ответ генерала Граббе, что переговоры могут быть допущены только в том случае, если имам намерен принести покорность, подкрепив искренность своих заявлений выдачею в аманаты сына (приложение XVI). В конце июля (27-го) прибыл в лагерь житель Черкея Биакай, через которого начались переговоры, сопровождавшиеся перемирием и прекращением перестрелки, но через несколько часов были прерваны. Шамиль не соглашался на условия Граббе; он предлагал в аманаты одного из своих ближайших родственников и по одному человеку из находившихся при нем черкеевцев и ашильтинцев и требовал свободного пропуска из [74] Ахульго. Вообще стороны не сошлись: генерал Граббе смотрел на Шамиля как на бунтовщика и разбойника, имам же говорил с достоинством предводителя одной из воюющих сторон.

Вскоре затем, в начале августа, в отряд прибыла депутация от Андаляла и привезла между прочим Граббе письмо тилитльского кадия Кибит-Магомы, который вызывался быть посредником между русским начальством и имамом. Начальник отряда отказал наотрез непрошенному медиатору, выразившись, что не может допустить никакого посредничества между собою и мятежником, испрашивающим прощение у законной власти. Посланные удалились, а между тем, 12-го августа, Шамиль и сам прислал к нам парламентера. Переговоры начались, перестрелка прекратилась и наши войска могли вздохнуть свободнее. Четыре дня с перерывами, сопровождавшимися перестрелкою, тянулись объяснения, но не привели ни к чему. Прибывший Джамал вел себя двусмысленно и только портил и затягивал дело, так что Граббе даже арестовал его. Заметив, что перемирие служит неприятелю лишь для исправления завалов, начальник отряда приказал объявить Шамилю, что если он к вечеру 16-го числа не выдаст сына, то мы на другой же день будем штурмовать Ахульго.

Между тем с 16-го на 17-е августа была разослана войскам следующая диспозиция: штурм следовало начать с рассветом. Для атаки формировались три штурмовые колонны: правая — 1-й, 2-й и 3-й баталионы куринцев и рота сапер, под командою генерал-маиора Пулло — собиралась за нижним гребнем и предназначалась для овладения передовыми постройками нового Ахульго; средняя — из 3-го апшеронского баталиона, маиора Тарасевича — должна была также действовать против нового Ахульго, двинувшись по руслу р. Ашильты, между обоими замками и левая — из 4-го [75] баталиона апшеронского полка, под командою полковника Попова — должна была демонстрировать против старого Ахульго, но, по мере успеха Пулло, перейти в энергическое наступление вместе с предыдущею колонною. В резерве за центром был поставлен 4-й баталион куринского полка. Прочие войска остались на своих местах, охраняя дороги в Ихали, Чиркат и Черкей. Батареи не изменили своих выгодных позиций; оне получили приказание усиленно обстреливать неприятельские постройки и завалы до той минуты, когда наступление колонн сделает это невозможным. Офицеры генерального штаба были распределены по колоннам; при правой — находился капитан Вольф, при средней — штабс-капитан Эдельгейм, а при левой — штабс-капитан Шульц.

17-го августа, с рассветом, едва солнечные лучи скользнули по вершинам угрюмых ахульгинских утесов, загремели все наши орудия. 1-й баталион куринского полка, имея в голове охотников, спустился крытою галереею и быстро начал подниматься на скалу, не смотря на град камней и пуль из всех завалов. Отчаянное мужество мюридов, засевших в передовом укреплении под начальством самого Сурхая, не могло остановить наших солдат, с генералом Пулло и подполковником Цыклауровым, лично ставшими впереди штурмующих: передовое укрепление нового Ахульго частью было занято, а вслед затем наши саперы, с подпоручиками графом Ниродом и Гараевым, успели проделать всход и втащить туры и фашины для устройства ложемента. Егеря, стесненные на узком пространстве, ограниченном с обеих сторон обрывами, не могли даже выстроить взводную колонну, а между тем горцы, засыпая их пулями, по временам бросались в шашки. Не видя спасения и решившись дорого продать свою жизнь, они с диким отчаянием прорывали наш строй и погибали на штыках или же [76] умирали в саклях, постепенно взламываемых. Кровопролитный бой за обладание этим ключом неприятельской позиции — всю важность которого отлично сознавали горцы — длился до полудня. Немногие из фанатиков уцелели: до 150-ти убитых и раненых покрывали площадку; Сурхай-кадий был убит. К этому времени уже был готов ложемент и куринцы стали твердою ногою лицом к лицу с новым Ахульго; но мюриды еще упорно держались в двух подземных саклях-капонирах и обдавали целым ливнем свинца перекоп, отделявший площадку от остальной части нового Ахульго. Между тем, наша артиллерия действовала настолько удачно, что горцы начали колебаться и понемногу скрываться в нижние пещеры и ущелье между замками. Тогда генерал-маиор Пулло направил охотников в обход перекопа, по самому краю обрыва, и подкрепил их двумя ротами 2-го баталиона куринского полка, под командою кавказского саперного баталиона поручика Попандопулло. Охотники шли по такой узкой тропинке над кручею, что несколько человек оступились и, сорвавшись вниз, разбились о камни. Это движение решило дело: потеряв уже надежду удержать за собою новое Ахульго, Шамиль, в час пополудни, поспешил выставить белый флаг и, когда пальба с нашей стороны прекратилась, немедленно выслал к генералу Граббе, в аманаты, своего любимого старшего сына Джамал-Эддина (Привезенный в Петербург, он поступил на воспитание в 1-й кадетский корпус, был выпущен офицером в владимирский уланский полк и возвратился обратно к отцу лишь в 1855-м году, в обмен на захваченных горцами в Цинандалах княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. Молодой человек не мог примириться с жизнью в ауле, после пребывания в русской столице, захирел и умер в чахотке в с. Карата.). Принимая во внимание, что главная (правая) штурмовая колонна была в бою более 6-ти часов в весьма жаркий день, выбилась из сил и, по условиям [77] местности, почти не могла быть сменена свежими частями, что впереди предстояли еще чрезвычайные затруднения, так как в обширных и недоступных пещерах даже горсть людей, решившихся умереть, могла долго сопротивляться и, наконец, что продолжение приступа безотлагательно, не смотря на несомненность успеха вообще, стоило бы нам огромных потерь и доставило бы только Шамилю в глазах мюридов венец мученика,— начальник отряда продиктовал имаму свои прежние условия капитуляции и дал ему на размышление три дня срока. Потеря наша в бою 17-го августа была значительна, хотя и менее, чем при первом штурме. Из строя выбыло убитыми два офицера (Куринского полка поручик Сорнев 2-й и кавказского саперного баталиона поручик Попандопулло.) и 100 нижних чинов, ранеными — 6-ть офицеров (Куринского полка штабс-капитан Берхман, поручик Каныщев и подпоручик Пересветов, прикомандированный из кабардинского полка поручик Куликов, резервной № 2-го батареи 19-й артиллерийской бригады поручик Неуструев и костромского егерского полка поручик Гец.) и 96-ть нижних чинов и контуженными — 5-ть офицеров (Апшеронского полка штабс-капитан Ктитарев, куринского полка подпоручик Мартынов, кавказского саперного баталиона подпоручик Гараев, л.-гв. гренадерского полка поручик Муратов и обер-вагенмейетер 20-й пехотной дивизии капитан Домбровский.) и 293 нижних чина. Урон неприятеля был так велик, что в сутки горцы едва успели убрать все свои тела. Особенно тяжела была для Шамиля утрата Сурхая, бывшего его правою рукою. Преданнейшие и испытанные мюриды имама до того упали духом, что умоляли его скорее согласиться на все требования русского начальства. Переговоры начались 17-го же августа. Для ускорения их хода было решено, что исправлявший должность начальника отрядного штаба генерал-маиор Пулло будет иметь личное свидание с Шамилем, впереди расположения наших войск, в самом Ахульго. Имам долго колебался, опасаясь [78] какого-нибудь злого умысла с нашей стороны, но, наконец, согласился и, утром 18-го, Пулло, с небольшою свитою, взошел на Ахульго. Шамиль вышел навстречу, усадил гостя на разостланный ковер и беседовал с ним около получаса. Все старания и убеждения Пулло оказались бесплодными: горский предводитель не соглашался именно относительно главного пункта — он просил себе разрешения жить в горах, а сыну — отданному уже в аманаты — в Черкее, под присмотром Джамала. Свидание оказалось бесполезным, вопреки всем нашим ожиданиям. Переговоры опять затянулись, генерал Граббе получил от Шамиля два письма (приложение XVII), на которые нельзя было согласиться, а между тем условленный трехдневный срок перемирия уже истекал. Видя, что Шамиль начинает становиться все более неуступчивым, Граббе, озабоченный скорым наступлением дождливой и холодной осени, решил не терять более драгоценного времени и во что бы то ни стало покончить с Ахульго.

В продолжение перемирия были сделаны некоторые перемещения в расположении войск. В ночь с 20-го на 21-е августа, куринцы, утомленные продолжительным боем, были отозваны из ложемента на новом Ахульго; вместо них посланы кабардинцы, смененные на левом берегу Койсу двумя баталионами князя Варшавского полка. Кроме того, в состав правой колонны вошли еще два баталиона апшеронцев, под общим начальством генерала Лабынцева. Сильно заняв передовое укрепление, Лабынцев расположился за нижним гребнем.

На рассвете 21-го числа штурм возобновился. Генерал Лабынцев двинул 1-й баталион кабардинцев на неприятельскую постройку бастионного начертания (Две скрытые сакли, соединенные траншеею.), обороняемую Ахверды-Магомою. По первым выстрелам у перекопа, [79] Шамиль направил сюда большую часть гарнизона; завязался кровопролитный бой на жизнь и на смерть. Вскоре, левая сакля была взята, правая же, наиболее недоступная по своему положению, держалась целый день, не смотря на то, что мы испробовали все средства: бросали на дно рва ручные гранаты, заваливали его фашинами и турами и проч. Наконец, ночью, саперы начали устраивать мину, высекая галерею в сплошной глыбе камня. Сакля была обрушена и все ее защитники погибли под развалинами или пали под штыками ожесточенных упорною защитою солдат. Кабардинцы немедленно заняли взятую с боя постройку и наскоро прикрылись от неприятельских выстрелов.

Для дальнейшего развития успеха, по приказанию начальника отряда, в преддверии нового Ахульго были оставлены две роты апшеронцев, под командою маиора Вагнера, с приказанием держаться там до последнего человека, кабардинские баталионы расположены на покатости к речке Ашильта, в полной готовности к штурму, с резервом позади из 3-го баталиона апшеронского полка. 1-й баталион апшеронского и 3-й куринского полков составили общий резерв правой колонны. Таким образом, все было подготовлено для последнего решительного боя, но наступившее утро ясно показало нам упадок духа гарнизона, оставшегося без главы, так как имам, видя, что дело проиграно, поспешил бежать с семьею и несколькими преданными мюридами, приказав горцам перейти для последней отчаянной обороны в старое Ахульго.

С рассветом было замечено большое движение на новом Ахульго: женщины с детьми поспешно уходили в старый замок, унося все свое имущество. Этой минутой тотчас воспользовался Граббе; он приказал артиллерии усиленно обстрелять неприятельские завалы, а двум апшеронским ротам маиора Вагнера и двум ротам Кабардинского [80] полка, под начальством маиора Денисенко, перейти в наступление. Кабардинцы и апшеронцы быстро бросились к аулу, опрокидывая перед собою толпы горцев, изумленных неожиданным натиском. Вслед за ними двинулись: слева шесть кабардинских рот, а справа 2-й куринский баталион. Очистив все траншеи и завалы и обойдя пещеры, где засели мюриды, войска проникли в самое селение; первым ворвался туда унтер-офицер куринского полка Костенецкий, бывший студент московского университета (Отданный за какой-то проступок в солдаты, Костенецкий, по свидетельству генерал-адъютанта Граббе, “уже не раз отличался своею отважностью". Так, в доброе старое время, искупала наша молодежь свои юношеские грехи, нередко складывая голову на службе Царю и родине!..). Завязался отчаянный бой; даже женщины оборонялись с исступлением, бросаясь без всякого оружия на сплоченный ряд наших штыков. Вскоре сопротивление горцев было сломлено и они бросились бежать в ущелье р. Ашильты, в старый замок и пещеры; лишь 200 отчаянных фанатиков, окруженных со всех сторон, заперлись в саклях и продолжали отстреливаться. Бой разбился на мелкие рукопашные схватки и к полудню на новом Ахульго не осталось ни одного неприятеля.

Между тем на новом Ахульго были поставлены два орудия против старого; там замечалась большая суматоха; часть горцев еще не успела перейти мостик и спускалась к нему по весьма трудной и опасной тропинке; за ними бросились войска правой колонны, а в это время туда уже вторгнулся 3-й апшеронский баталион маиора Тарасевича.

В то время, когда на новом Ахульго бой был уже в полном разгаре — около 10-ти часов утра — генерал Пулло, по приказанию генерала Граббе, двинул 3-й баталион апшеронцев на приступ к старому Ахульго. Апшеронцы, воодушевленные успехом правой колонны и личным [81] примером храброго маиора Тарасевича, не дали врагу опомниться; они быстро начали подниматься на утес, где толпы Шамиля искали последнего убежища. Путь колонне указывал генерального штаба штабс-капитан Шульц, тяжело раненый в третий раз за время блокады, но, тем не менее, не пропускавший ни одного штурма. По узкой тропинке, в одного человека, поднялись апшеронцы на плоскость старого Ахульго, изрытую пещерами и подземными саклями, покрытую башнями и завалами — и мгновенно заняли главнейшие пункты. Неприятель, сосредоточивший все свое внимание на происходившем в новом замке, как видно вовсе не ожидал натиска. Он заметил голову колонны только тогда, когда она уже поднялась на утес и встретил се залпом; но уже было поздно: апшеронцы ринулись вверх и опрокинули горцев штыками. Часть гарнизона положила оружие, около же 600 мюридов продолжали защищаться с ожесточением. По прибытии передовых частей войск с нового Ахульго и после продолжительного боя, фанатики были истреблены до последнего. В два часа дня 22-го августа на обоих Ахульго развевались русские знамена. Потеря неприятеля была огромна: до 700 тел устилали поверхность обоих утесов, вообще же насчитано было более 1000 трупов; много убитых было унесено быстрым течением Койсу. В плен было взято до 900 человек, большею частью стариков, женщин и детей. С трудом мирились гордые горцы со своим положением; не смотря на полное изнурение и раны, некоторые бросались на штыки часовых, предпочитая смерть позорному плену.

Наш урон в бою 21-го и 22-го августа был велик, но не настолько, как следовало ожидать, судя по обстановке, в которой войскам пришлось драться; из строя выбыло: убитыми 6-ть офицеров (Апшеронского полка поручики Тауст, Трашин, Мостовский и прапорщик Логвинов, кабардинского — штабс-капитан Орел и тарутинского егерского — поручик Дьяков.) и 150 нижних чинов, [82] ранеными 1 штаб, 15-ть обер-офицеров (Кабардинского полка маиор Денисенко, поручик Козинцев, подпоручики Македонский. Шелаев, Забелло, прапорщики Анфилов, Раевский, генерального штаба штабс-капитаны Эдельгейм и Шульц, апшеронского полка штабс-капитан Мягков, поручик Шрейдер, прапорщик Павлов, князя Варшавского полка подпоручик Зоммер, прапорщик Чечеков, смоленского уланского полка поручик Мартинау и низовского егерского — поручик Розенлинде.), 494 нижних чина и контуженными два офицера (Кабардинского полка штабс-капитан Сервианов и подпоручик Мисостов.).

Так кончилась осада Ахульго, составляющая одну из блистательнейших страниц истории кавказской армии. Генерал-адъютант Граббе от души благодарил войска за их подвиги, в приказе по отряду от 22-го августа 1839-го года (приложение XVIII).

С 23-го августа было приступлено к окончательному очищению сакль и пещер; начался упорный одиночный бой, продолжавшийся целую неделю. Горцы не хотели сдаваться и защищались отчаянно; женщины и дети, с кинжалами и каменьями, в исступлении лезли на штыки или, потеряв последнюю надежду, бросались в пропасть; матери собственными руками убивали детей, чтобы они не доставались русским; целые семьи гибли под развалинами своих жилищ; некоторые фанатики, истекая уже кровью и отдавая оружие нашим солдатам или офицерам, в последнем предсмертном усилии предательски убивали их; жертвою подобного вероломства пал храбрый командир 3-го баталиона апшеронского полка маиор Тарасевич. Особенно больших трудов стоило выгнать неприятеля из пещер, вырытых в отвесном обрыве над Койсу; солдаты, чтобы выбить засевших врагов спускались туда на веревках.

Тягостна была эта неделя, с 23-го по 30-е августа, для [83] наших войск, вследствие смрада и наполнявшего воздух от множества мертвых тел; в узком ущельи между обоими Ахульго люди положительно не могли оставаться без смены более нескольких часов.

Пока одна часть войск была занята осмотром и очищением последних убежищ горцев, другие усердно трудилась над разрушением укреплений. Некоторые из них, в том числе и сурхаева башня, взорваны порохом. К 29-му числу все было окончено, в Ахульго не осталось ни одного горца, но Шамиля нигде не нашли Вскоре лазутчики сообщили о его бегстве. Скрывшись в ночь на 22-е число в одну из пещер, Шамиль решился с небольшим конвоем прорваться сквозь линию блокады В полночь С 22-го на 23-е августа, он пустил по реке плот, обративший на себя внимание наших постов и вызвавший град пуль, а сам, с семьею и несколькими мюридами, направился по скалам в Гимры. Дорогою имам наткнулся в ущельи на небольшой пост, от которого, после жаркой перестрелки, ему удалось ускользнуть. Сам он был ранен, также как один из его родственников и малолетний сын, которого мать несла на спине. К рассвету беглецы достигли слияния андийского Койсу с аварским и, переправившись, бросились в Салатау, а оттуда в Чечню.

80-тидневная осада Ахульго, с 12-го июня по 30-е августа, стоила нам, кроме убыли от болезней и других причин, 150 офицеров и 2919-ть нижних чинов убитых, раненых и контуженных. Войска были крайне утомлены; баталионы ослабели до того, что в некоторых осталось не более 200 штыков; обувь и одежда были совершенно изношены; артиллерийские и подъемные лошади изморены вконец и числа их не хватало на все количество орудий и повозок отряда.

30-го августа, в день св. Александра Невского, после [84] молебствия, отряд выступил из-под Ахульго и двинулся через Унцукуль на Гимры, по весьма трудной вновь разработанной дороге. Все тяжести и легкая артиллерия были отправлены, под прикрытием 3-х баталионов апшеронцев, кружным и более удобным путем — через Цатаных и Зыряны.

1-го сентября правая, легкая колонна отряда прибыла в Гимры. Это постоянно мятежное селение, родина Кази-муллы и Шамиля и гнездо мюридизма, по своей близости к плоскости всегда имело самое вредное влияние на покорные нам племена и считало себя обеспеченным от русских войск недоступным своим местоположением. Однако, после штурма Аргуани, гимринцы увидели необходимость смириться хоть на время, пока мы блокировали Ахульго. Все это, конечно, нисколько не мешало им пробираться в замок и помогать Шамилю. Впрочем, Граббе не обращал особого внимания на их двоедушие и довольствовался наружною покорностью, позволившею нам устроить через Гимры прямое сообщение с Шурою. Падение Ахульго, считавшегося у горцев неприступным, повергло в ужас последних приверженцев имама в койсубулинских селениях. Когда чеченский отряд проходил через Унцукуль, то войскам пришлось не мало выслушать выражений удивления и одобрения — даже от женщин и детей. В виду того, что гимринцы, находившиеся в Ахульго, были или арестованы, или в плену или, наконец, убиты — генерал-адъютант Граббе объявил остальным всеобщее прощение и назначил им русского пристава — Уллу-бея эрпелинского, вверив ему также и управление селением Ашильта, в котором просили позволения водвориться 24-ре семейства, державшиеся в стороне от всего происходившего у бывшего оплота Шамиля.

Простояв один день под Гимрами, Граббе 2-го сентября поднялся на каранаевскую гору, а 3-го — расположил [85] войска лагерем в полуверсте от Темир-Хан-Шуры. Здесь отряд простоял пять дней в ожидании тяжестей и артиллерии. Шамхальская и мехтулинская милиция, по миновании к ней надобности, была распущена. 6-го сентября прибыла и вторая колонна, 8-го в лагере было отслужено благодарственное молебствие по случаю окончания трудного похода против Шамиля, а на другой день было назначено выступление отряда на кумыкскую плоскость. Генерал-адъютант Граббе предполагал пройти через с. Черкей и Салатау. Названное селение, не смотря на близость пунктов занятых нашими войсками, не прекращало постоянных своих сношений с Шамилем. Старшина их Джамал был арестован, а селению обещано строгое наказание, но ничто не помогало. После падения Ахульго, особенно же в виду нахождения стад жителей на правом берегу Сулака, Черкей вдруг переменил тон: депутация, явившаяся в лагерь под Шурою, выражала неограниченную преданность русским, просила об освобождении Джамала и убеждала Граббе непременно пройти с отрядом через их селение. Так как до сих пор Черкей гордился тем, что в нем еще не бывала нога русского солдата, то приглашение это казалось самым несомненным доказательством покорности. Не следовало конечно забывать, что в каждом ауле была буйная молодежь, неохотно подчинявшаяся старейшей и благоразумной части населения и не упускавшая случая затеять перестрелку или сделать лихой набег, но присутствие депутации из почетнейших жителей, приглашение их и пребывание черкеевских стад на плоскости,— заставили откинуть всякую недоверчивость, не смотря на слух, ходивший еще 7-го числа, что между жителями Черкея была какая-то ссора, окончившаяся даже перестрелкою, и что часть семейств уже выселяется из аула.

9-го сентября, утром, чеченский отряд вытянулся [86] длинною лентою по дороге к Черкею. В авангарде шли три баталиона князя Варшавского полка, один — апшеронского, с 4-мя горными орудиями, под общим начальством генерал-маиора Клюки-фон-Клугенау (Генерал Клугенау в 1838-м году принужден был на время оставить Дагестан. Поставленный в натянутые отношения к генерал-лейтенанту Фезе, он счел за лучшее уклониться от совместной с ним службы и просил об увольнении в отпуск заграницу для излечения от раны, сильно его беспокоившей. Однако Высочайшим разрешением он не воспользовался, вследствие предложения корпусного командира управлять ахалцыхскою провинциею, охваченною чумною заразою, вскоре впрочем прекращенною энергическими и разумными мерами Клугенау. В 1839-м году, перед походом к Ахульго, генерал Граббе просил о назначении к нему Клугенау. Просьба эта была исполнена, Клугенау назначен командиром 2-й бригады 20-й пехотной дивизии и начальником левого фланга кавказской линии, но пока он успел сдать свою должность преемнику, Ахульго уже пало под нашими штыками и Клугенау мог явится Граббе только лишь по возвращении отряда г. Шуру.). Авангард, следуя безостановочно, опередил главные силы на несколько верст и, подходя к мосту на Сулаке, был встречен почетными черкеевцами, поднесшими виноград и разные плоды для генерала и начальника отряда, в знак своего гостеприимства, и уверявшими в готовности исполнить все наши требования. Казалось, нельзя было ожидать лучшего приема!... Между тем головной баталион князя Варшавского полка дебушировал уже через мост и потянулся, с песенниками впереди, по узкой углубленной дороге, поднимавшейся между густыми садами к селению. Вслед за ним переправился взвод горных орудий и другой баталион графцев. К этому времени головной баталион уже приближался к воротам аула. Никаких особенных предосторожностей нами принято не было; даже ружья не были заряжены. Громко разливалась лихая кавказская песня, гудел бубен. Ехавший впереди песенников генерал Клугенау невольно улыбался при каких-то сверхъестественных трелях резкой фистулы ротного запевалы…. как вдруг раздался залп из ближайших домов и с крыш. [87]

Войска вовсе не были приготовлены к подобной неожиданности; произошел беспорядок, колонна остановилась, но пока начали разбираться, а Клугенау приказал выслать стрелков, черкеевцы успели охватить уже нас с обоих флангов и, подкравшись незаметно к мосту, зажгли его. Мост состоял из деревянных перекладин, укрепленных на выдающихся утесах, и мгновенно вспыхнул, так что, перешедшие к селению части рисковали быть совсем отрезанными. Генерал Клугенау приказал отступать, но исполнить это было не так-то легко: приходилось идти узким строем и, не смотря на все старания ускорить переход по пылавшему мосту, трудно было избежать столпления. К довершению несчастья черкеевцы бросились в шашки и затем, засев в садах, провожали нас убийственным огнем. Лошади под обоими горными единорогами были перебиты; одно орудие успели перетащить на руках на другой берег, но другое осталось на той стороне. Мост рухнул и наши стрелки, с двумя офицерами и орудием, остались в руках вероломных горцев. Кроме того, из строя двух баталионов выбыло убитыми 55-ть нижних чинов, ранеными два обер-офицера (Князя Варшавского полка прапорщик Аргутинский и прикомандированный к тому же полку легкой № 4-го батареи 19-й артиллерийской бригады поручик Лихачев.), 81-н нижний чин и контуженными 12-ть рядовых.

Между тем подоспели главные силы и выстроились в боевом порядке на правом берегу против Черкея. Видя гнусную измену, генерал-адъютант Граббе потребовал объяснений от старшин и почетных жителей аула, находившихся под надзором при отряде. Они клялись, что тут не существовало общего преднамеренного плана, а все было делом молодежи, в виду слуха, что русские будто бы намерены испепелить селение. Тогда начальник отряда решился [88] подойти к Черкею через Миатлы, Хубар и Гертме и не оставить в селении камня на камне, если жители не исполнят всех его приказаний, так как оставить без наказания поступок черкеевцев, значило ослабить нравственное влияние на горцев, купленное под Ахульго такою дорогою ценою. В то же время черкеевские старшины были арестованы, казакам приказано немедленно захватить черкеевские стада, а самому аулу объявлена ожидавшая его участь.

10-го сентября отряд выступил двумя колоннами: по прямой дороге были направлены 9 1/2 баталионов, с 12-ю горными орудиями и вьюками, а все тяжести и полевые орудия, под прикрытием 2-х баталионов, пошли кружным путем.

Миатлинская переправа в то время состояла из одного парома, прикрытого с обоих берегов башнями. К тому же несколько дней сряду был такой сильный ветер с проливным дождем, что бурное течение несколько раз разрывало канаты и сносило паром. Вследствие этого переправа тянулась три дня и только 14-го отряд мог двинуться к сел. Инчхе. Здесь предполагалось дождаться из Внезапной транспорта с продовольствием и боевыми припасами, так как раньше этого нельзя было и помышлять о движении в горы. Нужны были свежие лошади под орудия и обоз, так как часть артиллерии уже возилась на волах; необходимо было в пехоте обновить одежду и амуницию, а в виду наступления осеннего времени, с проливными дождями, ветрами и снегом на горах — позаботиться о полушубках и возможном улучшении пищи людей.

К счастью, отряду не пришлось совершать нового, трудного и несвоевременного движения в горы. Черкеевцы ясно понимали, что не будучи приготовлены к обороне не могли сопротивляться русским; еще 9-го сентября они освободили пленных офицеров и солдат, а на другой день прислали [89] генералу Граббе письмо (приложение XIX), в котором просили помилования, и обещали вслед за тем привезти и оставшееся у них горное орудие. Действительно, 15-го сентября, в лагерь у Инчхе явилась депутация с орудием. Генерал Граббе не сразу принял черкеевцев и допустил их к себе только после убедительных просьб. Депутаты на коленях молили о пощаде — явление редкое со стороны гордых горцев. Начальник отряда не видел особой пользы в разрушении богатого аула, населенного четырьмя тысячами жителей, обрабатывавших виноградные сады, занимавшие до 10-ти квадратных верст; не желая увеличивать числа бездомных абреков и предполагая в будущем изменить настроение черкеевцев устройством близь аула укрепления, он, после строгого упрека, даровал им прощение; но объявил, что с этой минуты назначит в селение русского пристава и распространит и на них общие условия, предписываемые всем покоряемым племенам (приложение XX). Депутация согласилась на все.

Собственно наказание вероломного аула ограничилось: 1) взятием в казну сорока тысяч баранов (из 150 т.), из коих большая часть была отправлена на линию для продажи, а остальное роздано на порции войскам, 2) очищением места для будущего укрепления, что требовало истребления части виноградных садов и 3) обязательством жителей доставить материалы для постройки укрепления.

Постройка проектированного укрепления, в виду наступившей ненастной погоды и сильного утомления войск, была отложена генералом Граббе до весны будущего 1840-го года.

Между тем шли весьма успешные переговоры с покорявшимися дагестанскими племенами. 10-го сентября прибыла к генералу Граббе депутация из Гумбета, с аманатами и ружьями в залог покорности. Анди, Карата, Инху, [90] Ихали, Тлок и другие общества выдали аманатов и оружие Ахмет-хану мехтулинскому, специально командированному для этой цели, и приняли все наши условия. Даже Технуцал не отстал от других и прислал депутацию.

18-го сентября отряд выступил из лагеря у Инчхе; части 19-й пехотной дивизии, с орудиями 19-й артиллерийской бригады, под командою генерал-маиора Клугенау (Генерал-адъютант Граббе, сделав представление (рапорт корпусному командиру от 17-го сентября № 592-й) о назначении Клугенау управляющим северным и нагорным Дагестаном и командующим там войсками, а генерал-маиора Пулло, на место первого,— начальником левого фланга линии и командиром 2-й бригады 20-й пехотной дивизии, допустил обоих немедленно к исправлению этих должностей.), направились через миатлинскую переправу в Темир-Хан-Шуру, для дальнейшего следования через Дербент в Кубу; остальные же войска двинулись к Внезапной по прямой дороге, послав тяжести и легкие орудия через Миатлы.

По прибытии в Внезапную, отряд, после некоторого отдыха, был распущен на зимние квартиры, а генерал-адъютант Граббе, поручив все распоряжения по отправлению войск генерал-лейтенанту Галафееву, выехал в Ставрополь.

_____________

Действия генерал-адъютанта Граббе на севере Дагестана бесспорно были блестящи, имели несомненное влияние на настроение умов в горских обществах и могли быть очень плодотворны — если бы мы, как предполагалось раньше, утвердились хоть в одном пункте по андийскому Койсу (В предписании корпусного командира командующему войсками на кавказской линии и в Черномории, от 21-го февраля 1839-го года № 352-й, между прочим значилось: “временное пребывание войск наших в Чиркате, наказание жителей истреблением посевов и даже разорение этого селения не достигнет ожидаемой цели, т.е. изгнания Шамиля из центрального пункта, откуда он с такою выгодою против нас действует, и более прочного обладания Аварией и Койсубу. Если, по занятии Чирката и Ахульго, войска оставят сей край, то, без сомнения. Шамиль опять займет его и станет снова в то же положение, в котором теперь находится; в таком случае, неподверженном сомнению, все пожертвования, которые мы должны будем сделать для овладения Чиркатом и замком Ахульго, останутся не вполне вознагражденными; выгодное же влияние наше на койсубулинцев, гумбетовцев, андийцев и вообще на горный Дагестан будет только кратковременно".). [91] К сожалению этого сделано не было и Шамиль, душа всего разновидного горского тела, ускользнул из наших рук. Генерал Граббе, в самоослеплении действительно блестящею экспедициею, непоколебимо верил в достижение ею чрезвычайных результатов, умел привить эту веру и в высших военных сферах и не придавал бегству имама ровно никакого значения. По его мнению, после погрома Ахульго и гибели цвета мюридов, Шамиль — бесприютный и бессильный бродяга; голова его не стоит более 100 червонцев. Ташов-хаджи, Шуаиб-мулла и другие его сообщники хлопочат только о примирении с нами на выгодных условиях. Горские племена, до сих пор упорно отклонявшие всякие заявления наши о принесении ими покорности, сами ищут ее, присылают адресы и аманатов. В высшей местной администрации является даже мысль о правильном разделении этих племен, назначении всюду русских приставов и введении ежегодной дани — оружием — с целью постепенного обезоружения населения. В чаду успеха, о Шамиле совершенно забыли; только один Император Николай I, по обыкновению лично вникавший в ход кавказских дел, не разделял общего взгляда на вещи, и, на донесении генерал-адъютанта Граббе о падении Ахульго и бегстве Шамиля, начертал собственноручно следующие пророческие слова: “Прекрасно (по поводу блистательного штурма); но жаль, что Шамиль ушел и, признаюсь, что опасаюсь новых его козней, хотя [92] неоспоримо, что он лишился большей части своих способов и своего влияния. Посмотрим, что далее будет!"

Взгляд Государя не замедлил оправдаться в следующем же 1840-м году: с этого года началось возрастание власти и могущества третьего имама и голова его, оцененная так скупо генерал-адъютантом Граббе, начала быстро подниматься в цене.

Текст воспроизведен по изданию: Три года на Кавказе (1837-1839) // Кавказский сборник, Том 9. 1885