-

ПУШКИН А. С.

ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ

ОТРЫВОК ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ В АРЗЕРУМ.

Я приехал вовремя. В тот же день (13 Июня) войско получило повеление итти вперед. Обедая у Р., слушал я молодых генералов, рассуждавших о движении, им предписанном. Генерал Бурцов отряжен был влево по большой Арзрумской дороге прямо противу Турецкого лагеря, между т ем, как все прочее войско должно было итти правою стороною в обход неприятелю.

В пятом часу войско выступило. Я ехал с Нижегородским Драгунским полком, разговаривая с Р., с которым уж несколько лет не видался. Настала ночь; мы остановились в долине, где все войско имело привал. Здесь имел я честь быть представлен графу Паскевичу. [18]

Я нашел графа дома перед бивуачным огнем, окруженного своим штабом. Он был весел и принял меня ласково. Чуждый воинскому искусству, я не подозревал, что участь похода решилась в эту минуту. Здесь увидел я нашего В., запыленного с ног до головы, обросшего бородой, изнуренного заботами. Он нашел однако время побеседовать со мною как старый товарищ. Здесь увидел я и М. П., раненого в прошлом году. Он любим и уважаем как славный товарищ и храбрый солдат. Многие из старых моих приятелей окружили меня. Как они переменились! как быстро уходит время!

Я воротился к Р. и ночевал в его палатке. Посреди ночи разбудили меня ужасные крики: можно было подумать, что неприятель сделал нечаянное нападение. Р. послал узнать причину тревоги. Несколько Татарских лошадей, сорвавшихся с привязи, бегали по лагерю и Мусульмане (так зовутся Татары, служащие в нашем войске) их ловили.

На заре войско двинулось. Мы подъехали к горам поросшим лесом. Мы въехали в ущелие. Драгуны говорили между собою: смотри, брат, держись: как раз картечью хватят. В самом деле, местоположение благоприятствовало засадам; но Турки, отвлеченные в другую сторону движением генерала [19] Бурцова, не воспользовались своими выгодами. Мы благополучно прошли опасное ущелие и стали на высотах Саган-лу в десяти верстах от неприятельского лагеря.

Природа около нас была угрюма. Воздух был холоден, горы покрыты печальными соснами. Снег лежал в оврагах.

Только успели мы отдохнуть и отобедать, как услышали ружейные выстрелы. Р. послал осведомиться. Ему донесли, что Турки завязали перестрелку на передовых наших пикетах. Я поехал с С. посмотреть новую для меня картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. Много ли Турков, спросил С. Свиньем валит, ваше благородие, отвечал один из них. Проехав ущелие, вдруг увидели мы на склонении противоположной горы до двух сот казаков, выстроенных в лаву, и над ними около пятисот Турков. Казаки отступали медленно; Турки наезжали с большею дерзостию, прицеливались шагах в двадцати, и выстрелив, скакали назад. Их высокие чалмы, красивые доломаны и блестящий убор коней, составляли резкую противоположность с синими мундирами и простою збруей казаков. Человек пятнадцать наших было уже ранено. Подполковник Басов послал за подмогой. В это [20] время сам он был ранен в ногу. Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при своей команде. Подкрепление подоспело. Турки, заметив его, тотчас исчезли, оставя на горе голый труп казака, обезглавленный и обрубленный. Турки отсеченные головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатлевают на своих знаменах. Выстрелы утихли. Орлы, спутники войск, поднялися над горою, с высоты высматривая себе добычу. В это время показалась толпа генералов и офицеров: граф Паскевичь приехал и отправился на гору, за которую скрылись Турки. Они были под креплены четырью тысячами конницы, скрытой в лощине и в оврагах. С высоты горы открылся нам Турецкий лагерь, отделенный от нас оврагами и высотами. Мы возвратились поздно. Проезжая нашим лагерем, я видел наших раненых, из коих человек пять умерло в ту же ночь и на другой день. Вечером навестил я молодого Остен-Сакена, раненого в тот-же день в другом сражении.

Лагерная жизнь очень мне нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в палатке удивительно здоров. За обедом запивали мы Азиатский шашлык Английским пивом и [21] Шампанским, застывшим в снегах Таврийских. Общество наше было разнообразно. В палатке генерала Раевского собирались беки Мусульманских полков; и беседа шла через переводчика. В войске нашем находились и народы Закавказских наших областей, и жители земель, недавно завоеванных. Между ними с любопытством смотрел я на Язидов, слывущих на Востоке дьяволопоклонниками. Около трех-сот семейств обитают у подошвы Арарата. Они признали владычество Русского Государя. Начальник их высокий, уродливый мужчина, в красном плаще и черной шапке, приходил иногда с поклоном к генералу Раевскому, начальнику всей конницы. Я старался узнать от Язида правду о их вероисповедании. На мои вопросы отвечал он, что молва, будто бы Язиды поклоняются сатане есть пустая баснь; что они веруют в единого Бога; что по их закону проклинать дьявола, правда, почитается неприличным и неблагородным; ибо он теперь несчастлив, но со временем может быть прощен, ибо нельзя положить пределов милосердию Аллаха. Это объяснение меня успокоило. Я очень рад был за Язидов, что они сатане не покланяются; и заблуждения их показались мне уже гораздо простительнее.

Человек мой явился в лагерь через три [22] дня после меня. Он приехал вместе с вагенбургом, который в виду неприятеля благополучно соединился с армией. NB. Во все время похода ни одна арба из многочисленного нашего обоза не была захвачена неприятелем. Порядок, с каковым обоз следовал за войском, в самом деле удивителен.

17 Июня утром услышали вновь мы перестрелку, и через два часа увидели Карабахский полк возвращающимся с осмью Турецкими знаменами: полковник Фридерикс имел дело с неприятелем, засевшим за каменными завалами, вытеснил его и прогнал; Осман Паша, начальствовавший конницей, едва успел спастись.

18 Июня лагерь передвинулся на другое место. 19, едва пушка разбудила нас, все в лагере пришло в движение. Генералы поехали к своим постам. Полки строились; офицеры становились у своих взводов. Я остался один, не зная, в которую сторону ехать, и пустил лошадь на волю Божию. Я встретил генерала Бурцова, который звал меня на левый фланг. Что такое левый фланг? подумал я, и поехал далее. Я увидел генерала Муравьева, расставлявшего пушки. Вскоре показались Дели-Баши и закружились в долине, перестреливаясь с нашими казаками. Между тем густая толпа их пехоты шла по лощине. Генерал Муравьев приказал стрелять. Картечь хватила в самую [23] середину толпы. Турки повалили в сторону и скрылись за возвышением. Я увидел графа Паскевича, окруженного своим штабом, Турки обходили наше войско, отделенное от них глубоким оврагом. Граф послал П. осмотреть овраг. П. поскакал. Турки приняли его за наездника и дали по нем залп. Все засмеялись. Граф велел выставить пушки и палить. Неприятель рассыпался по горе и по лощине. На левом фланге, куда звал меня Бурцов, происходило жаркое дело. Перед нами (противу центра) скакала Турецкая конница. Граф послал против нее генерала Раевского, который повел в аттаку свой Нижегородский полк. Турки исчезли. Татары наши окружали их раненых и проворно раздевали, оставляя нагих посреди поля. Генерал Раевский остановился на краю оврага. Два эскадрона, отделясь от полка, занеслись в своем преследовании; они были выручены полковником Симоничем.

Сражение утихло: Турки у нас в глазах начали копать землю и таскать каменья, укрепляясь по своему обыкновению. Их оставили в покое. Мы слезли с лошадей и стали обедать чем Бог послал. Б это время к графу привели нескольких пленников. Один из них был жестоко ранен. Их расспросили. Около шестого часу войска опять получили приказ итти на неприятеля. Турки зашевелились [24] за своими завалами, приняли нас пушечными выстрелами, и вскоре зачали отступать. Конница наша была впереди; мы стали спускаться в овраг; земля обрывалась и сыпалась под конскими ногами. Поминутно лошадь моя могла упасть и тогда ** Уланский полк переехал бы через меня. Однако Бог вынес. Едва выбрались мы на широкую дорогу, идущую горами, как вся наша конница поскакала во весь опор. Турки бежали; казаки стегали нагайками пушки, брошенные на дороге, и неслись мимо. Турки бросались в овраги, находящиеся по обеим сторонам дороги; они уже не стреляли; по крайней мере ни одна пуля не просвистала мимо моих ушей. Первые в преследовании были наши Татарские полки, коих лошади отличаются быстротою и силою. Лошадь моя, закусив повода, от них не отставала: я на силу мог ее сдержать. Она остановилась перед трупом молодого Турка, лежавшим поперег дороги. Ему, казалось, было лет осмнадцать; бледное девическое лицо не было обезображено; чалма его валялась в пыли; обритый затылок прострелен был пулею. Я поехал шагом; вскоре нагнал меня Р. Он написал карандадашем на клочке бумаги донесение графу Паскевичу о совершенном поражении неприятеля, и поехал далее. Я следовал за ним издали; настала ночь. Усталая лошадь моя отставала и [25] спотыкалась на каждом шагу. Граф Паскевичь повелел не прекращать преследования и сам им управлял. Меня обогнали конные наши отряды; я увидел полковника Полякова, начальника Казацкой артиллерии, игравшей в тот день важную роль, и с ним вместе прибыл в оставленное селение, где остановился граф Паскевичь, прекративший преследование по причине наступившей ночи.

Мы нашли графа на кровле подземной сакли перед огнем. К нему приводили пленных. Тут находились почти все начальники. Казаки держали в поводьях их лошадей. Огонь освещал картину, достойную Сольватора-Розы, речка шумела во мраке. В это время донесли графу, что в деревне спрятаны пороховые запасы и что должно опасаться взрыва. Граф оставил саклю со всею своею свитою. Мы поехали к нашему лагерю, находившемуся уже в тридцати верстах от места, где мы ночевали. Дорога полна была конных отрядов. Только успели мы прибыть на место, как вдруг небо осветилось, как будто метеором, и мы услышали глухой взрыв. Сакля, оставленная нами назад тому четверть часа, взорвана была на воздух; в ней находился пороховый запас. Разметанные камни задавили нескольких казаков.

Вот все что в то время успел я увидеть. [26] Вечером я узнал, что в этом сражении разбит сераскир Арзрумский, шедший на присоединение к Гаки-Паше с тридцатью тысячами войска. Сераскир бежал к Арзруму; войско его, переброшенное за Саган-лу, было рассеяно, артиллерия взята, и Гаки-Паша один оставался у нас на руках. Граф Паскевичь не дал ему времени распорядиться.

На другой день в пятом часу лагерь проснулся и получил приказание выступить. Вышед из палатки, встретил я графа Паскевича, вставшего прежде всех. Он увидел меня. «Etes-vous fatigue de la journee d’hier?» — mais un peu, M. le Comte. — J’en suis fache pour vous, car nous allons faire encore une marche pour joindre le Pacha, et puis il faudra poursuivre l’ennemi encore une trentaine de versfes».

Мы тронулись и к осьми часам пришли на возвышение, с которого лагерь Гаки Паши виден был как на ладони. Турки открыли безвредный огонь со всех своих баттарей. Между тем в лагере их заметно было большое движение. Усталость и утренний жар заставили многих из нас слезть с лошадей и лечь на свежую траву. Я опутал поводья около руки и сладко заснул, в ожидании приказа итти вперед. Чрез четверть часа меня разбудили. Все было в движении. С одной стороны [27] колонны шли на Турецкий лагерь; с другой конница готовилась преследовать неприятеля. Я поехал-было за Нижегородским полком, но лошадь моя хромала, я отстал. Мимо меня пронесся Уланский полк. Потом В. проскакал с тремя пушками. Я очутился один в лесистых горах. Мне попался на встречу драгун, который объявил, что лес наполнился неприятелем. Я воротился. Я встретил генерала М. с пехотным полком. Он отрядил одну роту в лес, дабы его очистить. Подъезжая к лощине, увидел я необыкновенную картину. Под деревом, лежал один из наших Татарских беков, раненый смертельно. Подле него рыдал его любимец. Мулла, стоя на коленах, читал молитвы. Умирающий бек был чрезвычайно спокоен, и неподвижно глядел на молодого своего друга. В лощине собрано было человек пять сот пленных. Несколько раненых Турков подзывали меня знаками, вероятно принимая меня за лекаря и требуя помощи, которой я не мог им подать. Из лесу вышел Турок, зажимая свою рану окровавленною тряпкою. Солдаты подошли к нему, с намерением его приколоть, может быть из человеколюбия. Но это слишком меня возмутило; я заступился за бедного Турку и насилу привел его изнеможенного и истекающего кровию к кучке его товарищей, при них [28] был полковник А. Он курил дружелюбно из их трубок, не смотря на то, что были слухи о чуме, будто бы открывшейся в Турецком лагере. Пленные сидели, спокойно разговаривая между собою. Почти все были молодые люди. Отдохнув, пустились мы далее. По всей дороге валялись тела. Верстах в пятнадцати нашел я Нижегородский полк, остановившийся на берегу речки посреди скал. Преследование продолжалось еще несколько часов. К вечеру пришли мы в долину, окруженную густым лесом, и наконец мог я выспаться в волю, проскакав в эти два дня более восьмидесяти верст.

На другой день войска, преследовавшие неприятеля, получили приказ возвратиться в лагерь.

Войско наше стояло в Турецком лагере, взятом накануне. Палатка графа Паскевича стояла близко зеленого шатра Гаки Паши, взятого в плен нашими казаками. Я пошел к нему и нашел его окруженного нашими офицерами. Он сидел, поджав под себя ноги и куря трубку. Он казался лет сорока. Важность и глубокое спокойствие изображалось на прекрасном лице его. Отдавшись в плен, он просил, чтоб ему дали чашку кофию и чтобы его избавили от вопросов.

Мы стояли в долине. Снежные и лесистые [29] горы Саган-лу были уже за нами. Мы пошли вперед, не встречая нигде неприятеля. Селения были пусты. Окрестная сторона печальна. Мы увидели Аракс, быстро текущий в каменистых берегах своих. В пятнадцати верстах от Гассан-Кале, находится мост, прекрасно и смело выстроенный на семи неравных сводах. Предание приписывает его построение разбогатевшему пастуху, умершему пустынником на высоте холма, где доныне показывают его могилу, осененную двумя пустынными соснами. Соседние поселяне стекаются к ней на поклонение. Мост называется Чабан-Кэпри (мост пастуха.) Дорога в Тебриз лежит через него.

В нескольких шагах от моста посетил я темные развалины Караван-Сарая. Я не нашел в нем никого, кроме больного осла, вероятно брошенного здесь бегущими поселянами.

24 Июня утром пошли мы к Гассан Кале, древней крепости, накануне занятой князем Бековичем. Она была в пятнадцати верстах от места нашего ночлега. Длинные переходы утомили меня. Я надеялся отдохнуть; но вышло иначе.

Перед выступлением конницы, явились в наш лагерь Армяне, живущие в горах, требуя защиты от Турков, которые три дня [30] тому назад отогнали их скот. Полковник А., хорошо не разобрав, чего они хотели, вообразил, что Турецкий отряд находился в горах и с одним эскадроном Уланского полка поскакал в сторону, дав знать P-у, что три тысячи Турков находятся в горах. Р. отправился в след за ним, дабы подкрепить его в случае опасности. Я почитал себя прикомандированным к Нижегородскому полку, и с великою досадою поскакал на освобождение Армян. Проехав верст двадцать, въехали мы в деревню, и увидели несколько отставших Уланов, которые, спешась, с обнаженными саблями преследовали нескольких кур. Здесь один из поселян растолковал Р., что дело шло о трех тысячах волов, три дня назад отогнанных Турками, и которых весьма легко будет догнать дня через два. Р. приказал Уланам прекратить преследование кур, и послал полковнику А. повеление воротиться. Мы поехали обратно, и выбравшись из гор, прибыли под Гассан-Кале. Но таким образом дали мы сорок верст крюку, дабы спасти жизнь нескольким Армянским курицам, что вовсе не казалось мне забавным.

Гассан-Кале почитается ключем Арзрума. Город выстроен у подошвы скалы, увенчанной крепостью. В нем находилось до ста [31] Армянских семейств, Лагерь наш стоял в широкой равнине, растилающейся перед крепостью. Тут посетил я круглое, каменное строение, в коем находится горячий железо-серный источник.

Круглый басейн имеет сажени три в диаметре. Я переплыл его два раза и вдруг, почувствовав головокружение и тошноту, едва имел силу выдти на каменный край источника. Эти воды славятся на Востоке, но не имея порядочных лекарей, жители пользуются ими наобум и вероятно без большого успеха.

Под стенами Гассан Кале течет река Мург; берега ее покрыты железными источниками, которые бьют из-под камней и стекают в реку. Они не столь приятны вкусу, как Кавказский Нарзан, и отзываются медью.

25 Июня, в день рождения Государя Императора, в лагере нашем под стенами крепости полки отслушали молебен. За обедом у графа Паскевича, когда пили здоровье Государя, граф объявил поход к Арзруму. В пять часов вечера войско уже выступило.

26 Июня мы стали в горах в пяти верстах от Арзрума. Горы эти называются Ак-даг (белые горы); они меловые; белая, язвительная пыль ела нам глаза; грустный вид их наводил тоску. Близость Арзрума и [32] уверенность в окончании похода утешала нас.

Вечером граф Паскевичь ездил осматривать местоположение. Турецкие наездники, целый день кружившиеся перед нашими пикетами, начали по нем стрелять. Граф несколько раз погрозил им нагайкою, не преставая рассуждать с генералом М. На их выстрелы не отвечали.

Между тем в Арзруме происходило большое смятение. Сераскир, прибежавший в город после своего поражения, распустил слух о совершенном разбитии Русских. В след за ним отпущенные пленники доставили жителям воззвание графа Паскевича. Беглецы уличили сераскира во лжи. Вскоре узнали о быстром приближении Русских. Народ стал говорить о сдаче. Сераскир и войско думали защищаться. Произошел мятеж. Несколько Франков были убиты озлобленной чернью.

В лагерь наш (26 утром) явились депутаты от народа и сераскира; день прошел в переговорах; в пять часов вечера депутаты отправились в Арзрум, и с ними генерал князь Бековичь, хорошо знающий Азиатские языки и обычаи.

На другой день утром войско наше двинулось вперед. С Восточной стороны Арзрума, на высоте Топ-дага, находилась Турецкая [33] баттарея. Полки пошли к ней, отвечая на Турецкую пальбу барабанным боем и музыкою. Турки бежали и Топ-даг был занят. Я приехал туда с поэтом Ю. На оставленной баттарее нашли мы графа Паскевича со всею его свитою. С высоты горы в лощин открывался взору Арзрум со всею цитаделью, с зелеными кровля ли, наклеенными одна на другую. Граф был верхом. Перед ним на земле сидели Турецкие депутаты, приехавшие с ключами города. Но в Арзруме заметно было волнение. Вдруг на городском валу мелькнул огонь, закурился дым, и ядра полетели к Топ-дагу. Несколько их пронеслось над головою графа Паскевича: Voyez les Tures, сказал он мне, on ne peut jamais se tier a eux. В эту минуту прискакал на Топ-дат князь Бековичь, со вчерашнего дня находившийся в Арзруме на переговорах. Он объявил, что сераскир и народ давно согласны на сдачу, по что несколько непослушных Арнаутов под предводительством Топчи-Паши, овладев городскими баттареями, бунтуют. Генералы подъехали к графу, прося позволения заставить молчать Турецкие баттареи. Арзрумские сановники, сидевшие под огнем своих же пушек, повторили ту же просьбу. Граф несколько времени медлил; наконец дал повеление, сказав: полно им дурачиться. Тотчас [34] подвезли пушки, стали стрелять, и неприятельская пальба мало по малу утихла. Полки наши пошли в Арзрум, и 27 Июня, в годовщину Полтавского сражения, в шесть часов вечера Русское знамя развилось над Арзрумской цитаделию.

Р. поехал в город, я отправился с ним; мы въехали в город, представлявший удивительную картину. Турки с плоских кровлей своих угрюмо смотрели на нас. Армяне шумно толпились в тесных улицах. Их мальчишки бежали перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: Християн! Християн!... Мы подъехали к крепости, куда входила наша артиллерия.

Улицы города тесны и кривы, дома довольно высоки. Народу множество — лавки были заперты. Пробыв в городе часа с два, я возвратился в лагерь: сераскир и четверо пашей, взятые в плен, находились уже тут. Один из пашей, сухощавый старичок, ужасный хлопотун, с живостию говорил нашим генералам. Увидев меня во фраке, он спросил, кто я таков. Р. дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных: и между тем, как мы бедные, заботимся о [35] славе, о власти, о сокровищах, он стоит наровне с властелинами земли и ему поклоняются.

Восточное приветствие паши всем нам очень полюбилось. Я пошел, взглянуть на сераскира. Седой старик, наружности самой обыкновенной, сидел в глубоком унынии. Это был сераскир. Около него была толпа наших офицеров. Выходя из его палатки, увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиной в руке и с мехом (outre) за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали.

Арзрум, (неправильно называемый Арзерум, Эрзрум, Эрзрон) основан около 415 года, вовремя Феодосия Второго, и назван Феодосиополем. Никакого исторического воспоминания не соединяется с его именем. Я знал о нем только то, что здесь, по свидетельству Гаджи-Бабы, поднесены были Персидскому послу, в удовлетворение какой-то обиды, телячьи уши вместо человечьих.

Арзрум почитается главным городом в Азиатской Турции. В нем считалось до ста тысяч жителей, но кажется число это слишком увеличено. Дома в нем каменные, кровли покрыты дерном, что дает городу [36] чрезвычайно странный вид, если смотришь на него с высоты.

Главная сухопутная торговля между Европою и Востоком производится чрез Арзрум. Но товаров в нем продается мало; их здесь не выкладывают, что заметил и Турнфор, пишущий, что в Арзруме больной может умереть за невозможностию достать ложку ревеня, между тем, как целые мешки этого общеупотребительного лекарства находятся в городе.

Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: Азиятская роскошь. Эта поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари, оставя голые стены и дубовые стулья своих замков, увидели в первый раз красные диваны, пестрые ковры и кинжалы с цветными камешками на рукоятки. Ныне можно сказать Азиатская бедность, Азиатское свинство и проч., но роскошь есть конечно принадлежность Европы. В Арзруме ни за какие деньги нельзя купить того, что вы найдете в мелочной лавке первого уездного городка Псковской губернии.

Климат Арзрумский суров. Город выстроен в лощине, возвышающейся над морем на семь тысяч футов. Горы, окружающие его, покрыты снегом большую часть года, земля безлесна, но плодоносна. Она орошена [37] множеством источников и отовсюду пересечена водопроводами. Арзрум славится своею водою. Эвфрат течет в трех верстах от города, но фонтанов везде множество. У каждого висит жестяной ковшик на цепи, и добрые Мусульмане пьют и не нахвалятся. Лес доставляется из Саган-лу.

В Арзрумском арсенале нашли множество старинного оружия, шлемов, лат, сабель, ржавеющих вероятно еще со времен Годфреда.

Мечети низки и темны. За городом находится кладбище. Памятники состоят обыкновенно в столбах, убранных каменною чалмою. Гробницы двух или трех пашей отличаются большей затейливостию, но в них нет ничего изящного: никакого вкусу, никакой мысли... Один путешественник пишет, что, изо-всех Азиятских городов, в одном Арзруме нашел он башенные часы, и те были испорчены.

Нововведения, затеваемые Султаном, не проникли еще в Арзрум. Войско носит еще свой живописный, восточный наряд. Между Арзрумом и Константинополем существует соперничество, как между Казанью и Москвою. Вот начало сатирической поэмы, сочиненной янычаром Амином-Оглу. [38]

Стамбул Гяуры нынче славят,
А завтра кованной пятой,
Как змия спящего, раздавят,
И прочь пойдут — и так оставят:
Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрекся от Пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил.
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.

Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум;
Не спим мы в роскоши позорной,
Но черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струею трезвой
Святые воды нас поят;
Толпой бестрепетной и резвой
Джигиты наши в бой летят;
Гаремы наши недоступны,
Евнухи строги, неподкупны,
И смирно жены там сидят.

Я жил в Сераскировом дворце, в комнатах, где находился гарем. Целый день бродил я по бесчисленным переходам, из комнаты в комнату, с кровли на кровлю, с лестницы на лестницу. Дворец казался [39] разграбленным; сераскир, предполагая бежать, вывез из него что только мог. Диваны были ободраны, ковры сняты. Когда гулял я по городу, Турки подзывали меня и показывали мне язык. (Они принимают всякого Франка за лекаря.) Это мне надоело, я готов быль отвечать им тем же. Вечера проводил я с умным и любезным С.; сходство наших занятий сближало нас. Он говорил мне о своих литтературных предположениях, о своих исторических изысканиях, некогда начатых им с такою ревностию и удачей. Ограниченность его желаний и требований поистине трогательна. Жаль, если они не будут исполнены.

Дворец сераскира представлял картину вечно оживленную: там, где угрюмый паша молчаливо курил, посреди своего семейства, там его победитель получал донесения о победах своих генералов, раздавал Пашалыки, разговаривал о новых романах. Мушской паша приезжал к графу Паскевичу просить у него места для своего племянника. Ходя по дворцу, важный Турок остановился в одной из комнат, с живостию проговорил несколько слов и впал потом в задумчивость: в этой самой комнате обезглавлен был его отец по повелению сераскира. Вот впечатления настоящие восточные! Славный Бей-булат, гроза Кавказа, приезжал в Арзрум с [40] двумя старшинами Черкеских селений, возмутившихся во время последних войн. Они обедали у графа Паскевича. Бей-булат, мужчина лет тридцати пяти, малорослый и широкоплечий. Он по-Русски не говорит, или притворяется, что не говорит. Приезд его в Арзрум меня очень обрадовал: он был уже мне порукой в безопасном переезде через горы и Кабарду.

Война, казалось, кончена. Я собирался в обратный путь. 14 Июля пошел я в народную баню, и не рад был жизни! Я проклинал нечистоту простынь, дурную прислугу и проч. Как можно сравнить бани Арзрумские с Тифлисскими!

Возвращаясь во дворец, узнал я от К., стоявшего в карауле, что в Арзруме открылась чума. Мне тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить армию. Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошел гулять по базару. Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг ударили меня по плечу. Я оглянулся: за мною стоял ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноенных глаз его текли слезы. Мысль о чуме опять мелькнула в моем воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения [41] неизъяснимого, и воротился домой, очень недовольный своею прогулкою.

Любопытство однако ж превозмогло; на другой день я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял предосторожность стать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух Турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была ни что иное как насморк. Признаюсь, я устыдился моей Европейской робости в присутствии такого равнодушие и поскорее возвратился в город.

19 Июля, пришед проститься с графом Паскевичем, я нашел его в сильном огорчении. Получено было известие, что генерал Бурцов был убит под Байбуртом. Жаль было храброго Бурцова, но это происшествие могло быть печально и для всего нашего малочисленного войска, зашедшего глубоко в чужую землю и окруженного неприязненными народами, готовыми восстать при слухе о первой неудаче. И так война возобновилась! Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий; но я спешил в Россию... Граф [42] подарил мне на память Турецкую саблю. Она хранится у меня памятником моего странствования во след блестящего героя по завоеванным пустыням Армении. В тот же день я оставил Арзрум.

Я ехал обратно в Тифлис, по дороге уже мне знакомой. Места, еще недавно оживленные присутствием пятнадцати тысяч войска, были молчаливы и печальны. Я переехал Саган-лу и едва мог узнать место, где стоял наш лагерь. В Гумрах выдержал я трех-дневный карантин. Опять увидел я Безобдал и оставил возвышенные равнины холодной Армении для знойной Грузии. В Тифлис я прибыл 1-го Августа. Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах при звуке музыки и песен Грузинских. Я отправился далее. Переезд мой через горы замечателен был для меня тем, что близ Коби ночью застала меня буря. Утром, проезжая мимо Казбека, увидел я чудное зрелище: белые, оборванные тучи перетягивались через вершину горы, и уединенный монастырь, озаренный лучами солнца, казалось плавал в воздухе, несомый облаками. Бешеная Балка также явилась мне во всем своем величии: овраг наполнившийся дождевыми водами, превосходил в своей свирепости самый Терек, тут же грозно [43] ревевший. Берега были растерзаны; огромные камни сдвинуты с места и загромождали поток. Множество Осетинцев разработывали дорогу. Я переправился благополучно. Наконец я выехал из тесного ущелия на раздолье широких равнин большой Кабарды.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывок из путешествия в Арзерум // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 5. № 17. 1837