НЕИЗВЕСТНАЯ

ПИСЬМА ИЗ ГРУ3ИИ

I

Тифлис, Октябрь, 1839 года.

Вы требуете, милые друзья, отчета в том, что нашла я в Грузии, хотите, чтобы я сравнила 1837-й год с 1839-м. Не могу исполнить требования по многим причинам, но за то постараюсь в немногих словах сказать вам, что всего более поразило меня. В Тифлисе нашла я общество совсем изменившимся: новые лица ввели новые обычаи; Европейское sans-gene вытеснило прежнюю принужденность; молодые образованные женщины, как будто на отбор все красавицы, заменили прежних увядших старожилок. Сколько явилось в гостиных туземок, прежде вовсе невидимых! И все кипит жизнью, все подражает Европейскому просвещению, и — признаться ли? ? остается, большею частью, в полуобразованности, которая хуже самого невежества. Но что делать! Все требует постепенности; совершенство не приобретается вдруг. Сказать ли вам теперь мое мнение о Тифлисских мужчинах? Между ними настоящее смешение добра и зла, пользы и бесполезности: на ряду с человеком, заваленным делами, с лицом всегда озабоченным, вы видите молодого, беспечного франта, приехавшего сюда из столицы, пренебрегающего делом, проводящего время в праздности; возле него вы увидите людей ничтожных по рождению, живущих на [156] счет этих выезжих франтов; такие люди хотят играть первые роли в гостиных и отбивают права у тех, кому они достались по рождению; они хотят управлять умами, стараются узнавать семейные тайны, дополняют вымыслами то, чего недостает по их мнению, переносят новости из дома в дом, судят и рядят обо всем, словом — они составляют законы общества. Можете судить, каковы должны быть такие законы, и каково должно быть тому, кто не сумел остаться с ними в согласии!

Город увеличился. Много новых улиц, прежде вовсе не существовавших, и еслибы не повинность квартирная, на которую жалуются владельцы домов, и которая заставляет их нередко бросать недоконченными домы свои, Тифлис скоро пришел бы в цветущее положение и сделался красою Азиятских городов. Торговля здесь процветает. Вместе с стремлением к просвещению потребности комфорта ежегодно увеличиваются и роскошь вкрадывается в виде необходимости. Стремление к просвещению до того здесь сильно, что я была изумлена переменою, которую нашла даже в простом народе; мне казалось, будто четверть столетия протекло с той поры, когда я в последний раз оставила Грузию. За всем тем с сожалением смотрю, как здешний прекрасный народ легко расстается с своею национальностью, с своими обычаями и привычками, и как ревностно подражает он всему Русскому или Европейскому. Но довольно о Тифлисе. Найдутся люди, которые расскажут вам все, что видели лучше меня. Демон любопытства — вы знаете, что он мучит меня повсюду — не позволил мне оставаться спокойно в одном городе. Нестерпимые жары прекратились. Сентябрь принес с собою прохладу. [157] Сeверные ветры стали сгонять с Кавказских гор тучи; живительным дождем падали они на окрестности Тифлиса; зелень начала пробиваться между иссохших полей. Желание видеть незнакомое до тех пор, увлекло меня в Армянскую область, в Эривань, в древний и знаменитый Эчмиадзинский монастырь. Вы хотите знать что я там видела? Спешу сообщить вам.

Дорога от Тифлиса до Эривани удобна для всякого рода экипажей. Первые станции от Тифлиса и несколько станций к Эривани не представляют ничего привлекательного, а напротив наводят уныние окрестными плоскостями, все лето покрытыми желтою, иссохшею травою; глаза устают, видя кругом мертвую, выгоревшую природу. За то с третьей станции от Тифлиса, с подъедом к Дилижанскому ущелью, природа является разнообразная свежая, полная жизни. Что шаг вперед, то новая, прекрасная картина — здесь яркая зелень пробивается по прибрежью шумящего ручейка; там горы, увенчанные молодыми деревьями, будто кудрями, веселят сердце. Вот гордо воздымается исполинская громада, обнажая свое скалистое темя, и рядом с утесом неизмеримая пропасть, как будто растворяет пасть свою, грозя поглотить вас. Внизу, на дне пропасти, при взгляде на которую сжимается грудь от невольного страха, играет шумный, веселый ручеек, резвясь, как беспечное дитя. Инде дорога серпом обгибает скалу, и спустясь с высоты вы стыдитесь своего страха, потому что видите цветущую природу, там, где прежде являлась вам зияющая пасть бездны. То подымаетесь круто на гору, по дороге, иссеченной в скале — кажется, едешь по мосту, ведущему прямо в небеса. С одной стороны видите природную каменную стену; [158] с другой отделяет вас от пропасти наложенная из камней ограда. Облако лежит в низу, где ничего не различишь, и воображению представляется будто за сею оградою конец земли — начало беспредельности, самой вечности. Опять невольный страх занимает дыхание! Пришел спуск — вы спустились, и опять кипящий ручей, и свежая зелень, цветущие нивы, пасущиеся стада, отдыхающие, развьюченные верблюды! Небо просияло для вас, потому что вы оставили за собою густые облака; вы видите, как они бегут от вас, разгоняемые ветром и быстротою езды вашей... Защищайте скорее свою голову от палящих лучей солнца; иначе ваш мозг может быть испечен ими...

В селении Чубуклы, в 64 верстах от Эривани, находишься, как будто на теме всех гор. Кругом холмы, покрытые снегом. Здесь снег среди лета напоминает вам, что вы взобрались безмерно высоко, и потому только исполинские выси кажутся вам холмами. Перед селением стелется озеро Гог-ча, или Севан, окруженное со всех сторон горами; вершины некоторых покрыты снегом. Вода тихо стоит в лоне своем, или, когда дует ветр, мерно плещет едва заметными волнами о берег. Из воды выходит скала; на сей скале находится Севанский монастырь, т. е., что-то в виде двух, довольно бедных церквей. Пониже, почти наравне с водою, видны кельи отшельников. Здешние жители уверяют, что никогда никакого несчастия не случалось на их озере, и приписывают такую милость Провидения Севанскому монастырю и молитвам благочестивых его иноков. Странник, кто бы он ни был, богатый или бедный, в рубище или богатой чухе, с блестящим издали оружием, если будет просить о перевозе, лодка [159] для каждого является и перевозит в монастырь без платы, а потом отвезет гостя обратно, и высадив его на берег, отплывает назад.

Севанские монахи молятся денно и нощно, не обращают никакого внимания на гостей, оставляют их осматривать обитель и делать что им угодно, но не выпустят иначе, как накормивши. Кормят и поят здесь всех безденежно. Уверяют, что всякий месяц в году в озере Гог-че, или Севане, бывает особенная рыба; в мой проезд доставали из него форель в большом изобилии, чрезвычайно крупную и вкусную. Для объезда озера кругом хорошей езды верхом надобны почти трои сутки. Севанская пустынька между Тифлисом и Эриванью более всех пленила мое воображение. Хлеб, сеемый в окрестностях селения Чубуклы, редко дозревает — так холоден и резок здесь воздух.

 

Эривань, главный город Армянской области, расположен на холмистой долине, при реке Занге, омывающей юго-западную стену крепости. Крепость Эриванская, принадлежавшая до 1827 года Персиянам, построена на подобие всех Восточных крепостей; она занимает около трех верст в окружности. С югозападной стороны, на обрывистой скале, построены палаты бывших сардарей Эриванских 1, ныне занимаемые начальниками Армянской области, от Русского правительства назначаемыми. В низу скалы крутится, плещет и рвется из берегов вечно ропотная Занга. Прямо перед взорам воздымается Арарат, вершина коего покрыта вечным льдом. [160] Благоговею пред тобою, древняя высь! Преклоняю мою голову перед твоим челом, увенчанным сединою бесчисленных веков! Не ты ли, исполин, второе начало рода человеческого? Не ты ли, древний Арарат, пережил один все перевороты вселенной? Все изменилось вокруг тебя, и один ты остался из первобытного, один ты высишься, как в первый день творения, когда, дерзновенный, устремился ты из праха в небеса и — застыл на пути! 2

В палатах бывших Эриванских сардарей всего замечательнее зеркальная зала, так называемая потому, что в стенах ее, там и сям, вставлены зеркала небольшого размера; самые огромные в ? арш. шириною и в аршин длины. Промежутки между зеркал разрисованы цветами, довольно приятно для глаза. Колонны, поддерживающие комнату, открытую с двух противоположных сторон, также зеркальные, облепленные мелкими обломками зеркал. В пестроте цветов видно несколько портретов, во весь рост, писанных на стене живописью, напоминающею Русские Суздальские изображения. Тут находятся портреты Фет-Али, Персидского шаха; Аббас-Мирзы, сына его, отца царствуюшего ныне шаха; Гуссейн хана, последнего Эриванского сардаря, и брата его, Гассан хана, бывшего в плену у Руских в 1828 году и известного храбростию. Кроме того, тут несколько портретов каких-то храбрых витязей, с воинскими доспехами, изображения баснословных подвигов, им приписываемых, и еще [161] несколько мелких картин, взятых из Персидской истории, религиозной и политической. Над одной из дверей находится большая картина, изображающая звериную ловлю Фет Али-шаха; над противоположною дверью поход в Индию шаха Надира. Потолок также облеплен зеркальными кусками, и между ними пестрятся цветы, набросанные по ярко-зеленому полю. Мебель в зале состоит из двух диванов, узких и длинных, и нескольких стульев, но они принадлежат уже к новейшему времени и обыкновенные Европейские. Перед диванами бьет фонтан в белый мраморный бассейн. Для женского помещения был особый двор, куда ведут извивистые проулки. Он весьма обширен и заключал в себе множество отдельных покоев. Теперь, место гарема, где произошло, может быть, не одно романическое, и даже трагическое событие, не представляет ничего занимательного; оно выбелено и приготовлено под военный лазарет. Только воображение может гулять там, сколько ему угодно, и признаться, мое воображение порядком разгулялось на дворе и в комнатах, наполненных нишами, где известь и мел закрыли последние нескромные следы таинственных затворниц, живших единственно для любви и наслаждения. Остались предания. Одно из них, новейшее, гласит, будто последний сардарь, Гуссейн хан, увидев какую-то молодую, прекрасную Армянку, влюбился в нее. В таком случае что могло устоять против деспотической власти сластолюбивого Азиятского вельможи? Бедная Армянка немедленно приведена была в сардарский гарем. С ропотом негодования приняли ревнивые наложницы сардаря опасную соперницу. Но бедная девушка томилась в тоске и в слезах, не внимала ни ревнивому ропоту своих [162] соперниц, ни обольстительным речам властелина, ни его угрозам — она любила, была любима и обручена. Под вечер в тот же день, утомленная горем, сидела она под окном в бесчувственном оцепенении, и вдруг слышит знакомый ей голос, поющий на другом берегу Занги жалобную песню. Быстрее молнии пробегает в ней мысль — она поднимает окно и бросается в ров. В то время красовались тут вековые деревья; она зацепилась за ветвь и повисла ногами в верх. Жених, увидев ее, испугался и бросился бежать. Гуссейн хан сидел на ту пору в зеркальной зале, открытой к берегу Занги, курил спокойно из своего богатого чубука, и любовался величавым Араратом. Вдруг внимание его остановлено бегущим человеком. Он всматривается, ищет в мыслях причины бегства незнакомца, и — взор его падает на висящую во рву Армянку. Тогда все объясняется сардарю. Беглеца догоняют. Висевшую девушку спасают, и когда привели испуганную Армянку к допросу, она призналась сардарю в любви своей, ожидая казни. Верьте или нет, но — Гуссейн хан, сжалясь над любовниками, простил их, приказал обвенчать и отпустил с богатыми подарками.

Гуссейн хан родился в простом сословии и торговал хлебом. Как умный человек, он обратил на себя внимание шаха, и заслужив его довеpиe, достиг наконец высочайших степеней в государстве. Он был человек чрезвычайно набожный, что было заметно даже в его отношениях к Армянской церкви — он обирал ее, но чтил.

Эривань не заключает в себе никаких красивых строений. Караван-capaй, или гостиный двор, беден, но бесчисленное множество садов [163] придает городу приятную наружность. Исключая фруктовые деревья и тополи, все кругом желто — трава выгарает в самом начале лета от нестерпимых жаров. Большая часть жителей, и даже само начальство, принуждены удаляться на лето в горы. В саду, принадлежавшем некогда сардарю, находящемся на другом берегу Занги, замечательна беседка в Восточном вкусе, в несколько этажей, с разноцветными стеклами. В ней был задержан Персиянами князь Меншиков перед войною с Персиею. Виноградные лозы лежат там на грядах, на подобие огурцов, или дынь. Виноград отменно вкусен и необыкновенно крупен, но Эриванское вино не охотно пьют: оно сильно опьяняет и производит головную боль. В саду считается до 36-ти сортов винограда.

В бытность мою в Эривани отвели мне комнаты, некогда занимаемые последним сардарем, но уже переделанные. В одной из них на стене увидела я надпись, сделанную рукою Государя Императора, во время посещения им Армянской области. Она состоит из слов:

НИКОЛАЙ,
5 Октября, 1837

находится теперь под стеклом и оклеена рамкою для сохранения. Мне показывали мечети. Главная из них обращена в арсенал, а в другой нашла я много молельщиков. Когда я робко ставила ногу на ступень, не смея войдти в святилище исламизма, и опасаясь оскорбить набожность музульман моей нескромностью, радушно приветствовали меня присутствовавшие, как будто ободряя, и просили переводчика передать мне, что они каждый день усердно [164] молят Бога за здоровье доброго падишаха — так называют они Государя Императора.

Много рассказывали мне о монастыре Кератском, находящемся в 30-ти верстах от Эривани. Церковь, с колоннами и с портиками, иссечена там, сказывают, из одной скалы, и так изящно, что жители не хотят верить, чтобы она была труд смертного, без какой либо божественной, сверхестественной помощи. Как ни хотелось мне взглянуть на столь дивное здание, но я не могла исполнить своего желания, ибо ни в каком экипаже нельзя проехать по дороге, ведущей к Кератскому монастырю. Верховых лошадей с дамскими седлами не было, а еслибы они и были, наша компания не могла бы ими воспользоваться, потому что со мною находились спутницы, которые не ездили верхом.

Осмотрев в Эривани все достойное внимания, или почему либо замечательное, я сказала о желании моем видеть Эчмиадзинский монастырь и посетить патриарха Иоаннеса, главу Армянской церкви. Приветливый начальник области немедленно отправил меня туда, с переводчиком и с конвоем из нескольких почетных жителей и знатнейших из Куртин 3; всего было нас около 20-ти человек. Во всю дорогу мои конвойные забавляли меня скачкою и стрельбою на всем скаку, и песнями, с разными кривляньями и пантомимами. Мы употребили на наш веселый переезд без малого два часа. Лошади мои, истощенные пятидневною перед тем ездою, не знаю откуда брали силы; они мчались, как будто в первый день, когда их одели в ременные плащи и прицепили к ним брянчащую тягость. [165]

Эчмиадзинский монастырь обнесен стеною из дикого камня, с чем-то в роде башен по углам; он на ровном и вовсе не живописном месте. Вода проведена в него каналами, незаметно проходящими под самым монастырем. Сей водопровод важная монастырская тайна, и она бывает известна только одному из монахов, который, умирая, должен передать ее избранному преемнику в запечатанной пакете. Утвержденный обществом, или братией монах, прежде нежели распечатает заветный пакет, должен присягнуть в верном сохранении тайны по смерть свою. Даже патриарх не должен знать ее. Подобное условие было необходимо во время владения Персиянами Армянскою областию, ибо при первой невзгоде сардаря на Армянского патpиapxa, вода могла быть отведена от монастыря в сторону, и тогда монастырь очутился бы в самом бедственном положении. При Эчмиадзинском монастыре находятся семинария, типография, библиотека, и особый двор с комнатами для приезжих. Богатый и бедный равно угощаются на монастырский счет, и могут жить в обители, сколько им заблагоразсудится. Мне отвели покой прежнего патриарха, где он жил после отречения своего от патриаршества. Патриарх Иоаннес был извещен о моем приезде. Он назначил мне свидание на следующее утро, ибо в тот день он был нездоров и постился. Пользуясь свободным временем, я провела вечер в осмотре всех достопримечательностей монастырских, как то: собора, кладбища, общей трапезы, и проч.

Построение собора полагают в начале IV-го столетия, т. е., в то время, когда христианская вера начала распространяться в Армении. Он складен из дикого камня; внутри стены разрисованы [166] арабесками в Восточном вкусе. Богатого ничего тут не видно. Отличная резьба кафедры и древность ее обратили мое внимание; она прислана была в монастырь папою Венедиктом ХIV. К церкви примыкает памятник из белого мрамора, с Английскою, Греческою и Армянскою надписями. Под ним почивает вечным сном, бывший Английский посол при Персидском Дворе, лорд Макдональд, умерший в Тавризе и пожелавший лечь в Эчмиадзине. Обшую трапезу нашла я весьма бедною: сырая, длинная зала, куда едва проникает свет; два ряда столов каменных, с иссеченными, также из камня, длинными скамьями; особое возвышение для патриарха, с деревянною доскою вместо стола, и особое место в верху для чтеца молитв во время обеда — вот общая трапеза. Кладбище совсем отделено, обнесенное каменною стеною. С одного края его насажены деревья, рядами, что придает месту приятный, даже веселый вид. Надгробные памятники весьма просты и все одинаковы, исключая один по средине: над белою мраморною доскою, с надписью, воздвигнуто здание в роде часовни, из дикого камня; под мраморною доскою покоится прах предместника нынешнего патриарха, пожелавшего лежать на общем кладбище, чего дотоле не бывало. У одного края кладбища увидела я надгробный камень, как будто вырытый из земли и брошенный. «Что это такое? — спросила я. — Один из монахов заживо приготовил себе здесь место и камень для себя. — отвечали мне».

На следующее утро, в 6-ть часов, ко мне пришли сказать, что патриарх готов принять меня.

Перед входом к нему дожидались все члены синода, прокурор, и несколько гражданских [167] чиновников, со мною приехавших. Меня ввели в галлерею, открытую с одной стороны во двор, представляющий взору цветник. Окна галлереи составлены из мелких стекол всяких цветов. Тут дожидалась я несколько минут, со всеми членами синода, и между тем рассматривала висевшие на стене портреты Государя Императора, нынешнего главноуправляющего Грузиею, Е. А. Головина, двух его предместников и последнего начальника Армянской области. Мне понравилась ткань, покрывавшая стоявший тут диван: по белому пике вышито золотом и шелками, и смешение золота с шелком сделано весьма искусно. Ткань эту прислала из дальних стран какая-то набожная Армянка. Наконец, мне сказали, что патриарх просит меня войдти к нему, и я вошла со всем синодом в высокую, довольно длинную залу, разрисованную арабесками в Восточном вкусе. Кое-где между арабесками сияли лики святых, написанные на стене. Седой старец, приятной наружности, сидел на противоположном от входа конце залы, на диване, окруженном подушками и стоящем на возвышении, устланном коврами — то был патриарх Иоаннес. Когда, пройдя всю залу, мы подошли к нему, он привстал, благословил нас, а потом сел и пригласил нас садиться. Европейские стулья стояли, довольно редко, по обеим сторонам залы. Мы сели. Заметно было, что патриарх старался произвесть на нас впечатление и внушить почтение к своей особе Азиятскою важностию. Но скоро разговорился он, шутил и показался любезным человеком. Просидевши у него около получаса, мы услышали благовест к обедне — знак расставанья. Патриарх отправился к обедне и мы пошли за ним. Он стоял [168] на кафедре, подаренной Эчмиадзину папой, и молился. Служба Армянская великолепна, сильно действует на воображение и во многом сходна с Греческою, а в остальном с католическою, но не представляет ничего отличительного своего. После обедни нам показывали ризницу: копье, которым, как рассказывали нам, был прободен Иисус; кусок Креста Господня, в богатой оправе; руку св. Григория, основателя Григориянского исповедания; руку другого мученика, и шапочку св. мученицы Репсимы, умершей за христианскую веру и основавшей монастырь близ Эчмиадзина. Она была начальницею двенадцати девиц, пришедших из Рима распространять христианскую веру под ее предводительством, и как говорит предание, была необычайной красоты, так, что пленила не одного языческого властелина. Ныне основанный ею монастырь пуст; в нем живет только один монах, для управления кругом лежащих селений, принадлежащих Эчмиадзинскому монастырю. После обедни члены синода пригласили меня обедать с собою. Кушанья, подаваемые за столом, были все национальные. Более всех других мне понравилось называемое арисса; оно походит с вида на наш гороховой кисель, варится из индейки, пшена и масла, и подается с сахаром и корицею, что все вместе смешанное довольно вкусно и чрезвычайно сытно. О множестве плодов за столом нечего и говорить. Армянская область изобилует ими. Недалеко от Эчмиадзина есть памятник, сооруженный монастырем в память Русских офицеров, храбро защищавших Эчмиадзинский монастырь против нападения Персиян, в 1828 году. Кругом Эчмиадзина и далее жители занимаются разводкою хлопчатой бумаги, что составляет главное произведение Армянской области. [169] Отобедав чинно с синодом Эчмиадзина, мы спешили обратно в Эривань.

II

Тифлис, Мaй, 1840 года.

Природа во всем блеске своем. Милльоны цветов покрывают поля радужною пеленою. Душно в каменных домах. Неодолимое желание поискать лучшего убежища увлекло меня поехать насладиться природою Кахетии, приводящею в восторг самых туземцов.

Но я опять в душном Тифлисе; опять дышу заразительным воздухом узких и нечистых улиц старого города; опять глотаю, вместе с воздухом, отвратительный запах черемши 4! Забудем Тифлис — я стану говорить с вами о Кахетии, откуда только что возвратилась.

Кахетия одна из областей, составлявших собственно Грузию; она разделяется на два округа: Сигнахский и Телавский, получившие свое название от городов Сигнаха и Телава. По дороге от Тифлиса до Сигнаха нет ничего, что может остановить внимание любопытного путешественника. Сигнах, в 99 верстах расстоянием от Тифлиса, окружный город нижней Кахетии, или по туземному, Кизика, и расположен на живописной горе, господствующей над Алазанскою долиною. В виду его красуется цепь Кавказского снежного хребта. Каменная стена с бойницами окружает старый город, где осталось очень мало жителей; большая часть выселились и [170] рacположились по скату горы на юго-западе. Стена занимает большое пространство; за нею скрывались некогда семейства тех, кто отправлялся мстить Лезгинам за набеги. Родники из гор снабжают жителей чистою, прозрачною водою. Сигнах ведет летосчисление свое с царствования Грузинского царя Ираклия, т. е. с небольшим 60 лет. Население его состоит из 500 дворов, занимаемых большею частию Армянами; Грузины предпочитают деревни. По Алазанской долине, на правой стороне реки Алазани, расположены частые селы, и в каждом издали прелестно рисуются фруктовые сады и виноградники.

В 2? верстах от Сигнаха находится древняя церковь во имя св. Нины, на самом том месте, где спасалась она. Тут она и почивает. Св. Нина пришла с братом своим, св. Давидом, из Греции в IV веке по P. X, проповедывать христианскую веру в Грузии. После ее смерти сооружен храм, неоднократно терпевший от набегов Лезгинских и каждый раз поправляемый заново, а потому он вовсе не носит характера древности. Живопись икон его принадлежит также к новому времени. Дорога к церкви св. Нины живописна: идет по крутости гор; с левой стороны ужасные обрывы; внизу их стелется Алазанская долина, упирающаяся в Кавказский хребет, называемый здесь Дагестанским, или Лезгистанским. При церкви живет архимандрит, управляющий окружными церковными селениями, которые составляют церковную принадлежность, хотя и были прежде наследственным достоянием архимандритов, всегда избираемых из дворян. По принятому обыкновению, они жертвовали своим достоянием в пользу церкви.

Крестьяне в Кахетии вообще занимаются [171] разведением виноградников и выделыванием вина. Иному саду доставляет продажа вина до 3 000 рубл. серебром. Вино хранят здесь в огромных глиняных кувшинах 5, зарытых в землю. Января 14-го жители всей Кахетии стекаются к церкви св. Нины, приносят в жертву рогатый скот, пьют вино, скачут на конях, и пр. Есть народное преданиe, по которому будто бы Алазанская долина была некогда дном моря, но какой-то богач (имени его не помнят, или вовсе не знают) приказал прорыть горы, пересекающие долину, и спустив таким образом воду, осушил долину.

Неподалеку от Сигнаха есть грязи, как будто кипящие, хотя они холодные; их называют Ахтальскими провалами, и они полезны для больного скота, который выходя оттуда получает голубоватый цвет. Народ рассказывает, что тут было жилище священника, который, не вняв словам Иисуса Христа, проходившего мимо, был за то наказан. Место, где находилось его жилище, с гумном и со всеми хозяйственными принадлежностями, провалилось сквозь землю. Жители уверяют, что на дне и доныне бывает слышан иногда человеческий стон, и что в то время грязь сильнее кипит.

По дороге от Сигнаха к Карагачу, штаб-квартире Нижегородского драгунского полка, находится церковь во имя св. Стефана, замечательная по древности и живописному местоположению. Близ Карагача развалины замка знаменитой Грузинской царицы Тамары, на неприступной скале. Построение этого [172] замка можно причесть к необыкновенным произведениям рук человеческих.

От Сигнаха до Телава природа становится более и более приятна и разнообразна — нескончаемый сад, созданный дикою природою, и где не касалось искуство человека.

 

Телав, окружный город верхней Кахетии, раскинут по горе, усеянной садами. С южной стороны окружают его леса; с северной видна цепь Кавказского хребта, у подножие коего стелется Алазанская долина. Город разделяется на старый и новый. Старый должен принадлежать к весьма отдаленному времени, а новый числит свое существование со времен царя Ираклия, построившего тут крепость для обороны против нападений Лезгинских. В крепости видны развалины замка; в одной части их ныне поселился уездный суд. Внутри крепостной стены находится Грузинская церковь. Жители уверяют, что образ Нерукотворенного Спаса здешний есть подлинный, оставленный Спасителем. Казармы инвалидной команды, семинария и все окружное управление также в крепости, кроме которой есть еще здесь что-то в роде трех малых крепостей. Из них одна старая крепость, охранявшая старый город, а две другие выстроены частными людьми, для защиты своих жилищ от Лезгинов. Жителей считается здесь более 500 дымов, т. е. дворов. Воду достают из родников. Кахетия снабжает всю Грузию отличным вином, известным под названием Кахетинского; лучшее принадлежит верхней Кахетии.

Верстах в 15-ти от Телава находится древняя церковь, существование коей возводят до 800 лет. Место, где она построена, называется Алаверды, т. е. Богом данное. По преданию, церковь сия выстроена [173] Магометанским бегом. Выехав однажды на охоту, он потерял своего ястреба, и отыскивая его подъехал нечаянно к огромному дереву, возле коего была пещера. Ястреб сидел тут на дереве. Из пещеры вышел отшельник. Конь Магометанина, испугавшись черной одежды старика, бросился в сторону и едва не убил всадника. Пылая мщением, бег вынул кинжал, но в то самое мгновение, когда он поднял руку на старца, рука его онемела. Он остолбенел от ужаса. Опомнясь, стал он просить прощения у отшельника и опять начал владеть рукою. В знак признательности, Магометанин обещал иноку все, чего тот потребует. Старец просил его, на том месте, где была пещера, приказать построить христианскую церковь, и желание его было выполнено. В Сентябре каждый год бывает здесь праздник. Вся Кахетия съезжается сюда помолиться чудотворным иконам и потом повеселиться. Мужчины скачут на лошадях и стреляют на скаку; женщины составляют особый круг, держат друг друга за плечи, и качаясь с одной стороны на другую, поют все вместе песни, между тем, как одна из них входит в круг и пляшет Лезгинку под удары бубна, а иногда при общем хлопаньи в ладоши.

Кахетинцы вообще гостеприимны. В каждом селении, вас кормят и поят вином туземного изделия. Нередко, завидя Европейский экипаж, что у них в большом уважении, старшина селения выходит на встречу с кувшином вина в одной руке и ковшем в другой, и потчует проезжающих холодным, только что вынутым из земли вином...

НЕИЗВЕСТНАЯ.


Комментарии

1. Сардарь, или главноуправляющий, был самовластными владыкою над областью и подчинялся только Персидскому шаху.

2. Летом 1840 года Арарат был потрясен столь сильным землетрясением, что сбросил с себя вековую, снежную свою вершину. Землетрясение было гибелью нескольких ceлений и повредило множество строении в Нахичевани.

3. Куртины, дикий народ, кочующий по берегам реки Аракса. Они музульмане.

4. Черемша одна из самых употребительных трав в Грузии; ее квасят, употребляют в кушанье, варят из нее суп.

5. Некоторые кувшины вмещают в себе до трех сот ведр.

Текст воспроизведен по изданию: Письма из Грузии // Русский вестник, № 5-6. 1842

© текст - Неизвестная. 1842
© сетевая версия - Thietmar. 2015
© OCR - Strori. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский вестник. 1842