-

ЛАЧИНОВ Е. Е.

МОЯ ИСПОВЕДЬ

Отрывок из «Исповеди» Лачинова.¹

Экспедиция против кавказских горцев в 1832 году, генерал-адъютанта барона Розена и начальника кавказской области — генерал-лейтенанта Вельяминова ².

По прибытии во Владикавказ, 2-го июля 1832 года, мы нашли там: два батальона эриванского карабинерного полка и по одному батальону тифлисского и 41-го егерского полков. К ним присоединились потом два конно-закавказских полка, из коих 1-й составлен из жителей татарских дистанций и армян, переселенных из Карса, а 2-й — из жителей провинций, приобретенных от Персии в войны 1812 и 1828 годов. Затем, прибыли: конно-грузинский полк, 150 кабардинцев, под начальством майора князя Бековича, и пешие осетины из окрестностей Владикавказа. — Артиллерии у нас штук 30; есть запасный артиллерийский парк, подвижной провиантский транспорт и проч., — словом, всего достаточно; недостает только неприятеля, который бы против таких сил наших захотел и мог попробовать свои силы.

9-го июля, приехал корпусный командир, а 11-го — генерал Вельяминов, с двумя конно-закавказскими полками и кабардинцами, выступил в Назрановское укрепление. Прочие же войска [76] пошли в горы, с бароном Розеном, чрез земли джераховцев и кистин — наказывать галгаевцев.

В Назрановском укреплении к нам присоединился из кр. Грозной, генерал-майор князь Бекович-Черкасский, с своим отрядом, состоящим из московского и бутырского полков, в каждом человек по тысяче, и 40-го егерского полка, в трех батальонах которого считается до 900 человек, — сверх того мы имели: роту кавказского саперного батальона, 12 орудий 20-й артиллерийской бригады, 3 орудия 22-й бригады и 6 орудий конно-казачьей № 6 роты, запасный артиллерийский парк и 260 арб подвижного провиантского транспорта. Можно представить, что наш обоз занимает порядочное протяжение, тем более, что приказано всем повозкам всегда тянуться в одну нитку; и если бы горцы были, действительно, такие удальцы, как об них рассказывают, то многого из нашего добра мы не досчитались бы. Но они себе на уме, а генерал наш хорошо их знает. — О достоинствах генерала Вельяминова не мне распространяться — они слишком общеизвестны, и конечно, собственные его распоряжения и действия, зависящие от него и от средств, ему предоставленных, всегда достигали бы прямой и лучшей дели; но состояние здоровья лишает его в настоящее время — с свойственною ему деятельностью, знанием края и всех его подробностей — возможности приводить в исполнение его соображения.

12-го июля простояли под Назрановским укреплением, в ожидании возвращения из Владикавказа команды бутырского полка, а 13-го, пустились к карабулакам, имея 6 т. человек на продовольствии. Предполагалось дойти, в один переход, до непокорной дер. Шельчихи, на левом берегу Ассы — но, грязная дорога и переправа чрез Сунжу при дер. малой Яндырке, заставили тут ночевать. 14-го числа, до 200 мятежников намеревались защищать дер. Шельчихи, но с десяток орудий, поставленных в [77] двух местах, разогнал их, и деревня занята 40-м егерским полком. Неприятельская пешая партия, скрывшись в лесу на противоположном берегу Ассы, производила перестрелку с нашего стрелковою цепью, — за частью же конных, показавшихся на открытом месте, понеслись закавказские всадники и кабардинские наездники, на всякий случай переправленные, прежде занятия деревни, на правый берег Ассы; но бегущие успели обратиться частью в лес, а частью в дер. Мартан, при которой убито 2 мятежника, а у нас легко ранен один всадник и лошадь. В деревне все предано огню; истреблены и нивы ее непокорных обитателей, и они, поневоле, должны будут у нас, на линии, искать себе пропитания воровством и грабежом. 15-го июля, пустились мы вверх по Ассе и, без сопротивления, заняли дер. Хайжир, жители которой пришли с изъявлением покорности и тем сохранили все свое достояние. — В продолжение всего дня несколько конных посланцев от разных селений являлись для мирных переговоров, следствием которых было то, что мы, 16-го числа, прошли мимо дер. Мужихой и Фаргив, не уничтожив их, и полей, к ним прилегающих.

Далее, открылась перед нами каменная башня, принадлежавшая некогда какому-то разбойнику, давно умершему, в которой теперь жили — старуха жена его и дети. Орудия, поставленные в упор, разбили башню, а принадлежавшие к ней: избушка, две водяные мельницы, гряды с кукурузою и пчельник истреблены, без всякого сопротивления — только некоторые из всадников, желавших запастись медом, пострадали от нападения озлобленных ими пчел. 17-го числа дневали недалеко от упомянутой башни, на ничтожном ручье, где некогда жил двоюродный брат матери отца нашего князя Бековича. Дневка эта сделана для того, чтобы дождаться доставления от покорявшихся дворов — штрафа и податей. — Вечером, приказано устроить вагенбург, команда над которым поручена была подполковнику Щеголеву; — в нем [78] остаются 250 человек московского полка и вся кавалерия, из коей берется с отрядом только по 50 всадников от двух закавказских полков и по 50 кабардинцев и линейных казаков; ибо, предпринимаемое движение к галашевцам по местам гористым, покрытым лесом, представляет для кавалерии более затруднений, чем выгод. В вагенбурге остались все тяжести, артиллерийский запасный парк и подвижной провиантский транспорт; — с отрядом же идет весьма небольшой обоз, сколько возможно облегченный. Таким образом, 18-го июля, пустились мы в ход и, сначала, дорога была сносная, хотя лезли все выше и выше и, наконец, поднялись не только выше леса внизу стоячего, но даже выше облака ходячего; — когда же пришлось спускаться с облаков, то стало заметно, что на земле грязнее, чем на небе. Богатейший лес, с огромными чинарами, дубами и разными деревьями, который составил бы неоцененное сокровище в других обстоятельствах, здесь представлял нам одни невыгоды. Солнечные лучи никогда не проницают сквозь густоту ветвей; тесная, изрытая дорога никогда не высыхает, — прибавьте к этому крутые спуски, подъемы, во многих местах неприятельские завалы, — и судите о скорости нашего движения; но завалы эти не были обороняемы, и не слышно ни одного выстрела. Авангард, из двух рот бутырского полка, подходит к последнему крутому спуску, у подножия которого дорога круто поворачивает налево и скоро потом выходит на поляну в р. Ассе. Вдруг, из чащи леса раздается залп, — пораженный двумя пулями в грудь и одною в голову, рядовой падает; прочие невредимы. Передовые стрелки, не теряя патронов, кидаются на выстрелы; подкрепление бежит за ними, — ура! — и причинно-расположившиеся за деревьями карабулаки пустились по лесу, не успев подхватить отверток, присошек, шапок и даже некоторых принадлежностей своей одежды. Надо полагать, что они твердо надеялись, что наши, по обыкновению, заведут с ними перепалку и, между тем, будут проходить мимо [79] их церемониально — беглым шагом, а они станут, по своему произволу, ускорять такт этого марша, учащая свои выстрелы, — но полковник Пирятинский, на этот раз, расстроил их предположения, основанные, впрочем, на многих опытах и, следовательно, не худо рассчитанных; потом, неприятельские выстрелы слышались только изредка, — за то, посыпался лист с деревьев от наших стрелков, — с головы до хвоста колонны побежал по цепи батальный огонь; двойное эхо леса и гор не успевало отдельно повторять каждого звука, и все они сливались в один треск, с различными отголосками. Конечно, не только карабулаки, зайцы и другие мелкие животные, коих трусость определена природою; но самые храбрейшие скоты, находившиеся на пространстве нашего шума, поджавши хвосты, улепетывали подальше и, разумеется, хорошо делали: «плетью обуха не перешибешь».

Перестрелка продолжалась до прихода арьергарда к лагерю, расположенному на поляне, вышедшей несколько из-под ружейных выстрелов от леса; сверх того, приняты обыкновенные лагерные предосторожности и, вероятно, тут уже беспокоило всех одно общее желание — скорее поужинать и, потом, получить награду, раздаваемую природою вслед за отличием, при подобных дневных трудах и опасностях, это — крепкий сон, — награды же от начальства, получат не все, получат не скоро, получат не за каждый день порознь, а за всю экспедицию и, следовательно, не мудрено, если, в первую минуту, каждый более хлопотал о возможности получить награду — природе. В этот день у нас убито 2, ранено 8 человек; о неприятельской потере слышно, что в лагерь принесено 4 ружья, снятых с убитых, — говорят также, что у них более убито и ранено; но как перестрелка происходила в лесу, то нельзя ничего сказать определительно, — точно также, как неизвестно число карабулаков, бывших в перестрелке с нашими.

19-го июля, отряд переправился чрез глубокий, крутоберегий [80] овраг, отделявший лагерь от галашевских деревень: Адыгирей-юрт и Кучук-Кортешев, изъявивших покорность. Деревни эти, с принадлежащими им нивами, оставлены в целости; а равно, оставлена башня при последней деревне, — бывшая же близь первой — разломана. Уничтожена тоже на правом берегу Ассы непокорная деревушка Меркей, с двумя башнями, — а конница притоптала засеянные при ней гряды. Все башни были сложены на извести, из больших диких камней, и не легко разрушались, в особенности, долго провозились с двумя башнями в Меркее, — так что, простояв около них целый день, отряд перешел 5 верст в лагерь, расположенный у покоряющейся деревни Арсламбек, когда уже совершенно стемнело.

Во время истребления дер. Меркей, конница наша занимала пикеты по отлогости высокой горы, по вершине которой рассеяна была неприятельская партия, человек в сотню конных и пеших, которые неоднократно пробовали спускаться для занятия леса, близь коего стояли наши, — но кабардинцы и конно-закавказцы с казаками не допускали их, при чем, убито у них 4 человека.

20-го числа простояли у дер. Арсламбек, в ожидании доставки податных денег от покоряющихся галашевцев, на которых не налагаются штрафные, потому что они до сего не признавали себя покорными; следовательно, не изменяли нашему правительству и не подлежат взысканию, — вперед же, они будут считаться нашими и станут платить по 5 руб. сер. за каждый раз, когда вздумают побуянить.

Деревня Меркей была однажды в переделке у Грекова, но здесь, где мы теперь стоим, русские еще никогда не были, — значит, мы сотворили новое завоевание. За то, кажется, тем и ограничимся, потому что далее, в ущелье, есть только 3 деревушки, к которым нет дороги для артиллерии, а они и отсюда соглашаются принять наши визитные карточки и платить за посещение. — Многие из карабулаков, отзываясь неимением монеты, просили, [81] вместо штрафных и податных денег, брать у них скот, — и генерал согласился. Здешние, — привели корову и несколько баранов. Впрочем, мы стоим здесь, конечно, не столько для сбора коров и баранов, сколько по условию с корпусным командиром, который действует теперь у галгаевцев. По выходе из Владикавказа, от него получены, 16 июля, следующие известия: «Джераховские и кистинские деревни встречали его с хлебом и солью; Хули и Шуан совершенно уничтожены; несколько деревень между ими и галгаевцами, почитавшихся мирными, за уход в горы, лишены части скота и возвратились в дома, выдав заложника. 16 числа, он выступил из Хули к сел. Кодзе, и если возможно будет, далее к галгаевцам, которые скрылись в трех крепких местах. Сверх того, известно, что многие деревни галгаевские и цоринские истреблены отрядом корпусного командира, и грузины, в особенности же осетины, получили значительную добычу, а также штук до 600 рогатого скота и тысячи две с половиною баранов достались нашим». — Надо полагать, что в начале августа отряды наши соединятся и начнется экспедиция в Чечню.

Такие экспедиции лучше всего доказывают существование вечного движения (perpetuum mobile) в мире: они могут начинаться и прекращаться во всякое время дня и года, но нет никакой причины думать, что когда-нибудь приведут к ожидаемому концу, если не изменится система и, конечно, не подобные экспедиции послужат к полному усмирению горцев. Набеги быстрые, хорошо рассчитанные, следовательно, всегда внезапные и потому редко неудачные, могут, без сомнения, устрашать и тем смирять буйство хищников; но для этого нужны совершенно другие фокусы, а не вялые пародии на правильные европейские войны, — пародии, в которых вся невыгода остается на нашей стороне. Если бы поверить приход с расходом, то выйдет разность не совсем в пользу России; но для подробного и точного [82] вывода нужны многие материалы и время, и способы. Некоторые из моих знакомых спрашивали моих мнений относительно здешнего края, и вопросы их крепко залегли у меня на душе; но едва ли придется мне приняться за это важное дело. Дорого бы я дал, чтобы узнать мысли Алексея Александровича (Вельяминова) об усмирении, улучшении и проч. Кавказа, который так хорошо ему известен, что, конечно, после Алексея Петровича (Ермолова) никто лучше его не может судить обо всем, к тому относящемся, — но, к сожалению, он никогда не высказывается, и мне не удалось слышать от него ничего об этом предмете.

21-го июля, батальон 40 егерского полка, с двумя орудиями, был послан на правый берег Ассы, для истребления двух не покоряющихся деревушек Меркей, к коим прилегали отдельные лесочки, — от верхней же опушки их простиралась обширная открытая поляна к вершине горы, по которой рассыпаны были конные и пешие неприятельские толпы, человек до 400. В числе их, по рассказам проводников, было 150 чеченцев, прибывших на помощь карабулакам. Местоположение требовало, чтобы с егерями находилась конница, и все всадники наши присоединены к ним. — Заметив движение в нашем лагере, пешие и конные неприятельские охотники потянулись с горы вниз; между тем, наши переправились чрез реку, заняли деревню и пустили стрелков в лес, а конница пошла в обход к вершине. Бутырцы молодцевались 18 числа, — егеря не захотели им уступить; — волшебное ура! раздалось по лесу, и, заменяя выстрелы — показывало, что наши быстро поднимаются в гору. Вот и пылкие закавказцы пускаются вскачь: они завидели, конечно, неприятеля; вот и бегущие карабулаки рассыпались на поляне. Дым от выстрелов, беготня, скачка и, в заключение спектакля — радостный дивертисмент тех, которые успели унести свои головы от азиатских сабель. Некоторые из наших славно бросались, так что 9 человек ранены шашками и кинжалами. Если бы в этой схватке было [83] более нашей конницы, то, конечно, немногие из пеших рыцарей гор нашли бы в ногах своих спасение; но крутость подъемов, затруднительная, изрезанная оврагами, местность, а более всего малочисленность кавалерии, дали им возможность убраться, оставив на месте только 9 трупов. Говорят, что потеря их простирается до 12 человек убитыми и до 25 ранеными, — у нас же ранен офицер гребенского войска и 16 человек; лошадей убито 3 и 8 ранено.

22-го числа. Надо полагать, что вчерашняя стычка недаром прошла для наших противников и имела на них заметное влияние, потому что старшины нескольких деревень вчера же явились с баранами и аманатом, а на горе не видно уже собрания, — кое- где только торчат десятка два фигур, решившихся и сегодня мокнуть на дожде; прочие же разошлись, вероятно, по домам с своими ранеными или избегая ран.

Сегодня послан был бутырский полк, с 4 орудиями и конницею, опять на правый берег Ассы, для истребления оставшихся там не покоряющихся деревень; но от беспрерывных дождей быстрая Асса разыгралась до того, что оказалось невозможным переправить пехоту — и движение отложено.

23-го июля, в 2 часа пополудни, бутырский полк, с орудиями и конницею, переправился за реку, сжег дер. Аменте и, опоздав возвратиться в лагерь, остановился ночевать на берегу реки. Говорят, что жители этого аула издавна известны удальством в набегах, и назрановцы наши, виновные в каких-либо преступлениях, всегда находили здесь верное прибежище и готовых пособников на злодеяния. Сегодня один из подобных назрановских беглецов явился в лагерь. Вот его история: несколько беглых кабардинцев, приезжая из Чечни на воровство к Владикавказу, имели приют в его доме; назрановский житель, переводчик, узнав это, объявил воинскому начальнику, который схватил хищников, — хозяин же их успел бежать к [84] галашевцам и поселился в упомянутом ауле. Чрез несколько времени он явился к князю Абхазову с повинною головою, получил прощение и снова водворился на прежнем своем жительстве. «Князь Абхазов, говорит он, обещал мне удовлетворение, обещал наказать переводчика, посягнувшего на мою честь рассказами, что я сам выдал моих кунаков. Куда мог я показаться после этого, не будучи оправдан местью? Князь Абхазов уехал; противник мой остался ненаказанным; я убил его — и снова скрылся к галашевцам. В поездках на хищничество мне случилось убить двух солдат; но зная, что преступления несравненно важнейшие прощаются русскими, когда Джембулат и другие получили прощение, я добровольно являюсь, желая служить усердно русскому начальству, а в уплату штрафа за мои вины, вот вам корова, — если же ее недостаточно, то возьмите и лошадь мою.» Однако, решение генерала не во всем сошлось с собственным решением этого молодца, и его приказано взять под караул — что заметно ему не понравилось.

В недальнем расстоянии от зажженного аула, заметили наши, на противоположной лагерю покатости, много скота и, вообще, полагали, что там скрываются семейства непокорных, со всем имуществом. Приказано было расспросить арестанта, и если он возьмется навести на скрывающихся и удачно исполнить это, то обещать ему ходатайство по его делу, а бутырцев послать на охоту. Было уже темно, когда арестанта вели для расспросов в штаб. Вдруг, слышим крик: держи, держи, — в лагере суматоха! — молодец вздумал попробовать уйти из рук, но, зацепившись за палатку, растянулся во весь огромный рост свой. Со всех сторон насели на него различные племена земли, в нашем лагере обитающие, и началась бесплодная борьба отчаяния и желания освободиться от многолюдства: он кусал одного, его били 20 человек, и, как следует по порядку вещей, разбили ему голову, и, скрутив руки назад, [85] потащили обратно — тоже, как водится, подталкивая его со всех сторон и подергивая во все стороны. Отказавшись вести в эту же ночь, он говорил, что завтра доставит в залог сына и дочь, сам же отправится высмотреть, где находятся семейства непокорных — и тогда уже наведет на них. Но это не принято и, 24 числа, отряд пошел обратно к вагенбургу, куда дотащились только 26 числа, хотя отходили от него не далее 17 верст. Только часть обоза была с нами, так грязна и тяжела была дорога, — но ее весьма легко исправить, когда захотят иметь постоянные сношения с новопокоренным царством галашевским.

О корпусном командире слышно, что он подходил близко к галашевцам, так что мы отделялись от него только хребтом гор, впрочем, проходимым для конных и пеших, но не для обозов. Отряд его истребил много галгаевских и цоринских деревень и полагают, что строгое наказание, ими понесенное, произведет впечатление и на других соседей военно-грузинской дороги.

Для полного описания всего встреченного нами в карабулакских владениях нужно прибавить некоторые дополнительные сведения. Они не будут заключать тех ужасов войны, коими дышал рассказ о пожарах, грабежах, убийствах, — напротив, смягчат его, представляя сладкую повесть любви двух юношей галашевских, — повесть нежности к ним галашевской девы-красавицы. Здесь предание безукрашенное, но оно украсится чувствами душ пылких, и не для сердец холодных оно повествуется.

Сравнялись с землею башни меркейские, уничтожились памятники страстей буйных, но уцелел единственный памятник страсти нежной. — Есть место между Галашками и Арсламбек-Юртом; — быстрая Асса шумно несется здесь по камням, прелестные рощицы ласкают взоры; яркая зелень обширного луга упирается в крутой, обрывистый берег реки. На этом лугу стоит простой памятник, едва заметный между высоким бурьяном, [86] гордо поднимающим пустую свою голову над злачною травою; никакая надпись не говорит, что скрыто под этими камнями, но вид их возбуждает любопытство путника; и кому из галашевцев неизвестен трагический конец героев, под ними покоящихся? Что значит этот крест? — спрашивали наши; кто поставил этот знак христианства там, где не имеют никакого понятия ни о какой вере из всех вер, на земле господствующих? ³ Каким образом не истребляют изображения креста враги христианства, посещающие эти места? и что означают эти другие два камня по сторонам креста поставленные?

Какой это крест! отвечал переводчик, переговорив с проводниками — это девка подает руки двум мужикам. Что за история? При сей верной оказии привилегированные остряки наши воспользовались неуменьем переводчика красно выражаться, и, как тяжеловесные камни, посыпались остроты их на женщин. Позвольте мне, однако, избавить и себя, и вас, и всех, кому придется читать это, от острот, которыми сами гг. остряки бывают всегда вполне довольны. Сущность же легенды состоит в том, что два молодых карабулака влюбились в одну девушку, — оба они ей нравились, но она не решалась ни одному из них дать предпочтение, вероятно, из опасения возродить в отверженном чувство мести к избранному. Для удаления всякого повода к распре между обожателями своими, красавица предложила им следующий способ получить ее руку: — каждый из них должен был выкосить назначенное пространство травы. — Среди всего определенного пространства остановилась невеста, протянув к женихам руки, и [87] кто прежде выкосит свой участок и схватит руку красавицы, тому и будет она принадлежать. Юноши принялись за работу; каждый торопится; от проворства зависит счастье всей жизни его. Они с равным успехом приближаются к цели и тем более увеличивают усилия. Сильно бьются сердца их и от напряжения, и от усталости, и от страха потерять сокровище. Но вот оба оканчивают работу, оба вместе бросаются к красавице — и оба падают мертвыми к ее ногам. С тех пор, тоска грызет тронутое сердце девушки; с каждым часом она приметно увядает — и скоро смерть уносит ее в лучший мир, где нет ни страданий, ни печали, ни скорбных сетований. На том месте, где стояла дева и с трепетом ожидала решения своей участи, поставлены памятники описанного события. Мир праху усопших!

Но я чувствую, что слишком долго живу между азиатами, с братиею, и перенял от них методу (впрочем, выгодную для них по многим отношениям) важно смотреть на пустяки и с важностью говорить вздор. Однако, едва ли я совсем без пути рассказал и эту сказочку, которая может служить, между прочим, указанием, что карабулаки не воинственный народ — известно, что народные сказки всего лучше выказывают дух народный.

В заключение, может быть, небесполезно будет видеть результат этой экспедиции. — Другой месяц наступил с выезда Алексея Александровича из Ставрополя; — в продолжении этого времени он должен был, по обязанности своей, принести много пользы вверенному ему краю по устройству и проч. Не имея достаточно данных, не могу математически вывести — сколько принесено пользы, сколько сделано упущений в продолжении этого походного месяца, и что могло быть сделано на месте; следовательно, не могу представить сравнительной таблицы: — более выгоды или вреда произошло для кавказской области и для России от того, что областной начальник был не на своем месте, а в экспедиции. — Скажу только, что я не заметил, чтобы здесь много делалось по [88] управлению краем, — военные же успехи состоят в том, что 5 деревень карабулакских, в числе 33 дворов, вновь покорились нашему правительству и дали аманата; 11 же деревень из 63 дворов, бывшие прежде покорными, потом отложившиеся, снова изъявили покорность, но аманатов еще не представили. Со всех этих деревень собраны штрафные и податные, — без сомнения, далеко не покрыли расходов на экспедицию, — а покорность, ими изъявленная не стоит ни одного рубля, потому что усмирение их ничем не обеспечивается при наших экспедициях, и покорность их решительно зависит от собственного их произвола, руководимого обстоятельствами. Сколько раз присягали иные племена на верность — и изменяли; сколько раз иные деревни были истребляемы, платили штраф — и снова бунтовали. Пока экспедиции не будут иметь основательно рассчитанной общей цели, до тех пор войска, а с ними и дела здешнего края, будут идти с таким же успехом, как до сих пор шли. Старожилы уверяют, что пока частые экспедиции не научили горцев русской поговорке: «страшен гром, да милостив Бог», до тех пор они боялись нас несравненно более, и были смирнее, по крайней мере, никогда не осмеливались нападать на укрепления и даже близко приближаться к ним и к нашим войскам вообще.

По прибытии к нам корпусного командира с его отрядом, тронулись мы, 5 августа, из лагеря при дер. Ах-Барзой громить чеченские деревушки и хутора, которые придутся в моготу нашему 11 т. отряду, и прошли мимо деревни Даут-Юрт, где вышло недоразумение. Иные думали, что жители покорились — хотя ни одной собаки не было в ней видно; другие слышали, что они поклялись истребить весь отряд наш, и для того спрятались в близлежащем лесочке. До решения этих прений, приказано оставить в целости и деревню, и все поля, к ней прилегающие. В 13 верстах от Ах-Барзоя, на левом берегу безыменной речки, притока Ассы, расположился лагерь, а обозы переправлены на правую [89] сторону, и устроен вагенбург. В это время явился старшина дер. нижний Пхан-Кичу с покорностью, но как жители ушли в лес, то велено им объявить, чтобы они возвратились в дома, или будут признаны врагами; а дабы они скорее приняли какие-либо окончательные меры — послан был к деревне полковник Засс со всею конницею. Несколько дворов, лежащих на левом берегу речки, согласились на наши предложения; живущие же на правой стороне открыто объявили войну, и началась баталия. Человек до 30 всадников, сбитые с поля двумя сотнями наших линейных казаков, подкрепляемых мусульманскими полками, осетинами и назрановскою милициею, обратились в бегство и успели убраться в лес; пешие же, в числе от 15 до 20 человек, решились защищать деревню, но устроенная против них батарея из 4 орудий поколебала их решимость, и наши, воспользовавшись минутою смятения, с громогласным ура! бросились в деревню, выбили убежавшего неприятеля и заняли ее; но как казаки и закавказские всадники не имели достаточных познаний в науке зажигания, основанной на основательно-первоначальном начинении изб разными воспламеняющимися веществами, то и произвели порученное им зажигание неустановленным порядком, от чего деревня не так хорошо сгорела, как следовало, и остатки разобраны отрядом на дрова. На возвратном пути к лагерю, полковник Засс был преследуем неприятелем, и с нашей стороны убит один казак; ранено: 1 обер-офицер, 2 казака, 2 иноверца и 6 лошадей; со стороны же мятежников, говорят, ранен старшина.

Для наблюдения за чеченцами, показавшимися со стороны дер. Ачхой, лежащей вправо от нашего лагеря, на берегу речки, послан 2-й конно-кавказский полк, и наши пересматривались с ними, пока князь Бекович, с эриванским карабинерным полком и батальоном бутырцев, при 8 орудиях, присоединив к себе упомянутый полк, занял и зажег дер. Ачхой. В ней [90] живет прапорщик Яка, из чеченцев, хаживавший в прежние экспедиции с нашими, а теперь, посылая к сатане бывших своих приятелей и благодетелей, пускал к ним пули, подталкиваемые вслед различными приветствиями на российском наречии. Деревня сожжена, но в ее окрестностях было так много кукурузы и проса, что лагерь простоял на месте 6 и 7 августа, пока князь Бекович вытоптал все нивы ачхойские; — в продолжение этого времени в его отряде ранено 3 человека нижних чинов. Между тем, чтобы не терять времени напрасно, 6-го числа были посланы еще два отряда для истребления не покоряющихся деревень. Полковник Засс, с батальоном пехоты и частью конницы, сжег дер. Ади-Юрт, невдалеке от лагеря, а полковник Пирятинский, с 3-мя батальонами и частью конницы, при 8 орудиях, отправился к назначенным ему для истребления деревням. Первая из них — Ала-Мурза-Юрт занята при небольшой перестрелке и истреблена до основания с хлебами, к ней принадлежащими. При этом замечены значительные шайки конных и пеших чеченцев, стягивающихся с разных мест к дер. Ала-Мурза-Юрту, где, занимая выгоднейшие места в лесу, оврагах и ближайших ко входу домах, показывали намерение сопротивляться — и, действительно, по приближении к ним отряда, открыта довольно сильная перестрелка. Конно-грузинский полк был послан отрезать чеченцам отступление из деревни к лесу и хорошо это исполнил: — смело бросился на бегущих и, кроме увезенных раненых, оставлено неприятелем 12 тел на месте. Здесь я должен сообщить черту, делающую честь грузинам: — они, как известно, славятся своею храбростью между кавказскими племенами и не страшатся вступать в бой с неприятелем, но никогда не потешаются над убитыми врагами. Закон наш, говорят они, не позволяет нам ругаться над мертвыми, и бесчестно отрезывать голову или безобразить убитого, — стыдно тоже обнажать труп его. Так поступили грузины и теперь: — они объяснили свои [91] правила, прислали спросить — прикажут ли непременно отрезать и привезти в лагерь головы убитых ими чеченцев? «Они вздор городят, сказал Алексей Александрович, не слушать их и привезти ко мне головы». Но это приказание не приведено в исполнение, потому что когда оно получено, то отряд уже отошел от места сражения, и возвратиться назад из-за голов мертвых неприятелей, снова подвергая опасности своих живых, показалось отрядному начальнику несовместным со смыслом приказания. С нашей стороны убит 1, ранено 8 всадников, убита тоже 1 лошадь и 6 ранено, из числа коих пало 4.

7-го августа, тот же самый отряд, с полковником Пирятинским, отправился для истребления непокорных. Вчерашний урок сделал то, что они, пропустив мимо уничтоженных вчера деревень, не заводя даже перепалки — хотя наши проходили чрез довольно лесистые места до самой поляны, на которой лежит дер. Шавдон-Шари, населенная кабардинцами-абреками — открыли здесь перестрелку, продолжавшуюся во все время истребления хлебов; при чем у нас ранено 2 человека нижних чинов, абреков же ранено 5. Далее, дер. Катер-Юрт занята и сожжена без выстрелов из орудий; поля тоже вытоптаны без перестрелки, которая возобновилась при отступлении наших, но не жарко. 8 числа, перешли к дер. нижний Пхан-Кичу, и тотчас же послан отряд для истребления дер. Умахан-Юрта, старшина которой выехал навстречу с объявлением покорности; но на другой день опять нужно было посылать к ней отряд, потому что жители, по многим примерам других, хотели отшутиться и к назначенному сроку не исполняли требований, — однако, видя снова приближение войска, представили аманата, и трактат ненарушимого мира заключен на веки, — до первой оказии. 8 же числа, князь Бекович истребил деревни Галагай-Юрт, Батыл-Юрт и Пшехой-Юрт, а 9-го числа деревню Чурик-Юрт с хлебами, к ним принадлежащими. При занятии этих деревень и опушки леса, к ним [92] прилегающего, производились перестрелки, и ранены 1 обер-офицер и 6 рядовых. Здесь же нужно прибавить, что при проходе чрез лес к дер. верхн. и среди. Пхан-Кичу, ранено у нас 2 рядовых, лошадей убито 2 и ранено 3.

10-го августа, отряд перешел к дер. Гехи. На этом переходе имели мы сильнейший дождь, который не дает и до сих пор порядочно высушиться. За то, отрядные дипломаты наши говорят, что дела наши идут отлично; и в самом деле, в лагере заметно беспрерывное движение приезжающих и отъезжающих чеченских дипломатов, видим большую суету и степенное расхаживание рогатого скота, пригнанного чеченцами в уплату провинности; слышим мычание, рев и рассказы, что собрано более, чем на 500 руб. сереб. разной разности, и проч. и проч.

13-го августа привели жену офицера кизлярского казачьего войска, взятую в плен в Кизляре. Она, бедная, возвращается к мужу с прибылью и в чесотке, впрочем, говорит, что ей хорошо было. Я не видел ее и рассказываю слышанное. Она видела инженерного офицера Лободу, захваченного на военно-грузинской дороге, уже во время стоянки нашей во Владикавказе, которого весьма жестоко содержат. Говорят, что жена его получила от него уведомление из дер. Гехи (где мы теперь находимся), что за него просят 300 руб. выкупа, и что она хотела их послать, но выкуп вообще запрещен, чтобы не баловать хищников. Вчера обещали его возвратить, но обещавший не возвратился сегодня, и едва ли бедный Лобода скоро увидит своих, — дай Бог, чтобы на его счастье я не угадал. Вчера же полковник Шумский занял и истребил дер. Шуаип и Ветуги; при занятии их, а также опушки леса, были перестрелки, и с нашей стороны убит 1, ранено 5 рядовых. Сегодня полковники: Шумский и Пирятинский, с отрядами, ходили топтать хлеба не покорившихся деревень в окрестностях лагеря.

14-го числа, князь Бекович, с сильным отрядом, [93] отправился, до света, воевать — и это будет, кажется, последняя битва из здешнего лагеря. Завтра же мы, вероятно, подвинемся к Урус-Мартану. В одном из обреченных истреблению селений находились еще семейства жителей со всем имуществом — и на него-то предложено нагрянуть внезапно. Таковые внезапности должны, разумеется, производиться так, чтобы, подкравшись ночью к предмету действия, с рассветом ударить и захватить все и всех врасплох. — Штука простая, всем известная и не хитрая, кажется, — да мудрено исполнить ее по европейски. При этом надобно, чтобы под ящиками и орудиями колеса не стучали, оси не скрипели и тому подобное, — а нашему стратегическому отряду вечно неудача, и поневоле вспоминаются зимние наши набеги, в которых, рассчитывая нагрянуть к рассвету, мы и сумерек захватим, и другую ночь идем, и опять день наступит, а обозы наши все тянутся — и только к концу второго дня дотянемся туда, куда рассчитывали долететь в несколько часов. Мудрено верить, что случаются подобные соображения и расчеты, но это может быть доказано. Я бы гораздо лучше желал находить все наши действия разумными, — сознаюсь в пристрастии к своим и своему; но еще более люблю истину. Amicus Plato, sed magis amica — veritas, сказал один из справедливейших мужей древности, и это позволяет мне думать, что и я не делаю ничего дурного, справедливо излагая мои наблюдения и замечания. Могу ошибаться, но не скажу ни одного слова с намерением погулять на чей-нибудь счет, тем более, что мне нередко приходится рассказывать такое, что, не зная меня, не мудрено заподозрить в личностях, неблагонамеренности и т. п., — тогда как я начинаю говорить только, когда сердце изорвется от молчания. — О, если бы все высказывать!

Но на чем мы остановились?....

Еще вечером, 13 числа, было отдано приказание 6 батальонам пехоты, при 8 орудиях, и всей коннице, за исключением [94] 200 линейных казаков и донского казачьего Карпова полка, приготовиться к выступлению до рассвета 14 числа, под начальством князя Бековича, от которого и получат распоряжения. Часу во 2 ночи, 40 егерскому полку приказано выходить к бутырскому полку, а этому ничего не сказано, и люди спали, — артиллерия тоже не предуведомлена и т. д. Наконец, кавалерия выступила, прошла дер. Гехи, переправилась чрез реку; весь отряд туда же стянулся и ожидал. Вот и князь Бекович выехал, и полагая, что уже опоздали, намеревался отложить внезапное нападение; но когда ему сказали, что конница может еще успеть дойти до места прежде рассвета, то он приказал ей скакать, — и понеслись наши. У кого лошадка побыстрее, тот летел, разумеется, впереди; проводник отстал; с дороги сбились, но все скачут. Иной бы рад и остановиться, — да нельзя, сзади давят. Но вот деревня в виду, — ура! и рассыпались по избам: — мужчины и женщины захвачены, весь скот, все имущество в руках победителей. Какое торжество! Как удачно все кончилось! Одно только плохо, что тотчас же пришлось назад раздавать все собранное, — деревня, в которую попали и разграбили, была мирная и покойно оставалась в домах; непокорные же, воспользовавшись этим, успели выбраться в лес и, конечно, быстрая атака нашей конницы, продолжавшаяся верст 5, на неизвестный пункт, изумила этих невежд в военном искусстве. Спасибо еще, что никого не убили, никого не ранили, только зарезали двух быков. Однако, чеченцы не дураки, умели употребить в свою пользу наш порядок и составили огромный рецепт потерянному ими имуществу, при сем внезапном нападении, за которое придется казне заплатить рублей 240 серебром. — По совершенном окончании всего, что нужно было сделать после описанного подвига, отряд отправился к дальнейшему назначению своему и сжег деревни Иса-Юрт, Марзаган-Юрт, Атаназ-Юрт и Гоин-Хотарыж, а также истребил их хлебные поля. При занятии последнего аула убито у нас 3 рядовых. [95]

15-го августа, отряд перешел к дер. Ахшпатой-Гойта. На этом переходе должно было проходить страшный гойтинский лес, в котором много душ православных легко и по надобности, и, просто, во славу своих отцов-командиров: — «нехай им легенько згадаеться». Мы узнали, что лес занят неприятелем, от одного чеченца, который с товарищем вез на двух арбах из Грозной нашему генералу дыни, арбузы и другие принадлежности продовольствия. Непокорные их остановили и хотели отнять запасы, но кончили тем, что прогнали их назад, а те дождались нас в покорном селении Ахшпатой-Гойте, где расположился наш отряд. Скоро потом, стали мы и сами замечать, что под лесом движутся корпуса конных и пеших, и начали насчитывать уже так много, что на каждый такой корпус едва ли доставало по роте в нашем отряде. Сверх того, по несколько корпусов торчало на нескольких крышах домов в деревне, которая виднелась у опушки леса, в правой стороне дороги. Ожидание битвы волновало молодежь, составлявшую свиту корпусного командира. Они приехали сюда отличаться и поучиться военному делу; но им простительно ошибаться, когда и я, старый воробей, будучи вытребован Алексеем Александровичем, ехал с твердою уверенностью многому научиться.

Авангард и средняя колонна прошли благополучно чрез лес; но когда обоз наш, занимающий верст 8 протяжения, ввалился в него, то и началась перестрелка, продолжавшаяся довольно жарко во все время его прохождения, в особенности же с арьергардом, по всегдашнему обычаю горцев. Не один раз пробовали чеченцы кидаться и в шашки, но егеря 40 полка и прикомандированные к ним 200 человек 43 полка отбивали их, — молодцы, дай Бог им здоровье! Однако, у нас убито 3 и ранено 15 рядовых, и убита 1 артиллерийская лошадь. Можно думать, что столь значительная потеря произошла единственно от того, что лес не был надлежащим образом занят нашими, а [96] следование прикрывалось только движущеюся стрелковою цепью. Эриванский карабинерный полк оставался назади, для истребления некоторых деревень: Хожи-Рошни и Уразай-Рошни, лежавших недалеко от нашей дороги. Ожидали, что и на него будет в лесу нападение, но, напротив, полк не видал ни одного неприятеля, и зная чеченцев, надо думать, что при первом нападении они понесли порядочную потерю и не хотели вторично попробовать сразиться. Я заметил, что к нашим большим экспедициям считается необходимым присоединять ночные набеги, и без них большая экспедиция ставится, как видно, не в экспедицию, хотя ни один из этих, так называемых, тайных набегов, с открытия нашей длинной зимней экспедиции и до сего дня, никогда не удавался по желанию; — но до того дела нет: мы все таки их отхватываем, хотя вся беда от них на нас же обрывается.

И так, 15 августа, состряпалась ночная экспедиция за реку Аргун, знаменитую трудностью переправы. Поужинав, мы выступили в 11 часов; кроме перемены в том, что ночь была не морозная и дорога не скользкая, все производилось зимним порядком: — та же суматоха при выступлении, так же проводники не знали наверное куда вести, и от того, как следует, путались дорогою. За то, пехота шла удивительно; коннице приказано било идти полным шагом, но пехота давила ее, — что за сокровище человек русский! — Умножь, Господи, число дельных ему путеводителей!... К рассвету оказалось, что следовало выступить не в 11 часов, а тотчас после зари, чтобы перейти 30 верст и переправиться чрез Аргун — что тоже представляло замедление. Князю Бековичу с кавалериею велено пуститься рысью, непременно до рассвета перейти Аргун и сделать все нужное и возможное для захвата пленных, и проч. и проч. Перед солнечным восходом сильный туман закрывал окрестности, — мы подходили к переправе, когда началась ружейная перепалка, аккомпанируемая пушечными выстрелами. Брод оказался весьма хорош, — не только конные, [97] но и вся пехота перешла без затруднения. За рекою дорога лежала лесом, но он не был занят неприятелем, — вдали все еще слышалась изредка перестрелка и, по временам, пушечные выстрелы. Выходим на поляну перед деревнею и, видя на противоположном берегу реки команду от нашей конницы, полагаем, что она оставлена там по каким-либо важным соображениям. Потом, проводники и переводчики начинают говорить, что князь Бекович был в деревне, захватил несколько пленных, отогнал скот и переправился назад чрез Аргун. Между тем, на домах виднелись люди, — почему приказано поставить орудия, для действия вдоль по деревне. Ничего не понимая из всего этого, я не верил, что князь Бекович пошел обратно в лагерь другою дорогою, не дождавшись прибытия пехоты, и полагал, что в деревне наши, — но что за диковина? Ни откуда нет никакого уведомления: где они и что с ними? Потом, открывается, что в деревне, действительно, неприятели, которые попрятались от действия артиллерии, и егеря заняли аул без выстрела. Куда же девался князь Бекович? Что за загадка? Началось с того, что наши не последовали совету пословицы и, не спросясь броду, сунулись в воду, отчего попали на глубину и заключили, что пехота никак не перейдет. Потом, определено сделать на селение быстрый набег и немедленно возвратиться: — тут опять сотворилась неудача. От переправы до деревни было версты 3, — не спросясь и с этим, закричали ура! и понеслись в атаку. Лошади, первоначально измученные топтанием нив и тому подобными проделками, более чем на половину не могли выскакать так далеко, и потому, вместо целого полка, в аул вскакали только несколько молодцев беков, на лихих жеребцах своих, и десятка 2-3 всадников, кинувшихся в первые дома, где и начали собирать, что больше бросалось в глаза. Жители с семействами были на месте; постели их даже найдены смятыми от ночного сна; большая часть мужчин, женщины, дети, все могли быть захвачены, и [98] все спаслись, исключая одной женщины с грудным ребенком. Сверх того, убито 5 человек и забрано с сотню рогатого скота и разная домашняя рухлядь. Потом, велено было выскочить из деревни как можно быстрее; но иные не так ловко исполнили приказ и изрублены. Известно только, что у нас убито 4 всадника и 5 лошадей и ранено: казачий урядник и 3 лошади, — но где и как? — О всех не знают.

Опасаясь, чтобы жители окрестных аулов не собрались на помощь соседям, князь Бекович счел лучшим поспешнее переправиться опять на левый берег Аргуна; но как брод, по которому переходили, оказался слишком глубоким, то отыскали другой — удобнейший, при переправе чрез который два зарядных ящика сбиты быстротою воды и с трудом спасены; один всадник утонул с лошадью, и утонули еще две лошади; — прочие же кони и всадники, вверженные хотя и не в море, но поверженные в горе, хотя и были сбиты и уносились по течению, но спасены молодцами кабардинцами, которым этот случай доставил несколько медалей за спасение человечества. Пустившись на присоединение к пехоте и полагая, что подходит к нам, — князь Бекович все далее отходил от нас и был уже верстах в пяти от реки, когда получил уведомление о занятии нами деревни, и что ему следует опять переправляться чрез Аргун. В этот раз, однако, каждый взял свои меры, и, благодаря Бога, никто не утонул. Деревня Тепли, к которой мы подобрались, сожжена, и вытоптаны поля ей принадлежащие.

17-го августа, пустились мы обратно в лагерь. При переходе чрез лес и переправе чрез реку, чеченцы очень хлопотали около нас; но на этот раз распоряжения сделаны так, что они напрасно суетились — и у нас не было никакой потери, а им недаром обошлось. На левом берегу Аргуна была другая деревня Тепли, давно уже оставленная жителями и заросшая бурьяном и полынью, но дома были целы и сожжены при обратном нашем [99] следовании. На 18 августа опять снаряжена полуночная экспедиция из московского полка, батальонов: эриванского, 41 егерского, роты пионер, конно-грузинского полка и осетин, при 8 орудиях. Отряд этот должен был выступить под командою полковника Засса, до рассвета напасть врасплох на немирных, живущих вблизи нашего лагеря; но этого нельзя было сделать, потому что в каждом селении есть мирные и немирные. Мирные во всем помогают немирным, даже вместе преусердно стреляют в наших, а когда, действуя слишком смело, попадаются в руки нашим, то отделываются записочками в уплате штрафных и податных денег. Вообще, это сцепление мирных с немирными так чудно устроено, что сам важный Магомет расхохотался бы, если бы ему рассказать кое-какие подробности, а православным пришлось бы горевать; — но, ради Бога, не требуйте от меня толковых объяснений всех действий наших. Это не под силу мне; что могу, то стараюсь выяснить. И, между прочим, не требуйте от меня основательного изложения правил, на которых основаны действия наши с мирными и немирными. Я старался узнать их от князя Бековича, но он говорит о многих предметах так, что я его не понимаю. Здесь должен я прибавить, что князя Бековича я не только уважаю, как достойнейшего во всех отношениях человека, но и привык любить его, как редкого товарища, — он был адъютантом генерала Ермолова, и мы сблизились с ним во время персидского посольства в 1816 и 1817 годах. Потом, он вытребовал меня к себе, будучи начальником карсского пашалыка, и его настойчивому ходатайству я обязан производством в офицеры в 1828 году. Наконец, по его же предложению, генерал Вельяминов вызвал меня из полка и поручил исправляемую мною теперь при нем должность. После всего этого, можно ли сомневаться в искренней моей к нему преданности? Но он сам говорил мне в Карсе, что с генеральством он чувствует себя не на своем месте, и что многого ему не [100] достает, и проч. Многие ли выскажут подобное сознание? И так, не критику личностей ищите в моих записках, а сердечное желание добра нашей матушке России.

Обратимся к ежедневным событиям. — Чеченцам, с земляками: Джембеку, Кагирману и Мамакаю предоставлена была свобода двигать, по их усмотрению, нашею политическою машиною; они хотя и понимают механизм, но употребляют для ее устройства чеченские материалы, непрочные и негодные для помещения в общую российскую машину. Даже Семен Атарщиков, урядник моздокского казачьего полка, слывущий самым сведущим в военных и дипломатических делах по чеченской части, приобревший эти сведения различными путями, посвятивший себя с самых юных дней своих на сношения с чеченцами от лица разных начальников и от своего собственного и, наконец, заслугою знака отличия военного ордена оградивший себя, на первый раз, от внезапного несчастия вторично проходить сквозь строй за такие с ними сношения, которые, по строгости законов, могут признаваться непозволительными, — даже сей Семен Атарщиков, всезнающий и никогда не затрудняющийся ответами, затрудняется объяснением: что и для чего делают Джембек и Кагирман с братиею? Говорят, что в экспедиции полковника Засса, о которой теперь речь, чеченцы, называвшие себя мирными, проделали довольно забавных штук, показавшихся, однако, досадными многим христианам. От некоторых из этих штук не удалось никого и ничего захватить. Экспедиция эта продолжалась два дня, и истреблены непокорные деревни: Чинохой, Устрахан-Юрт и Енгель-Юрт, с их хлебными посевами. Сверх того, истреблены дворы и посевы непокорных в деревнях: Балахай, Поматай, Нехалой и Чахкери, только частью покорившихся, — в деревушку же Хас-Бамат-Юрт, состоящую из нескольких землянок и окруженную довольно большим лесом, не приказано идти, потому что завоевание это признано не стоящим потери, которая [101] могла быть при проходе к ней; — и без того, у нас убито 2 рядовых; ранены: 1 обер-офицер, 12 рядовых и без вести пропал московского полка барабанщик с барабаном.

18-го же августа, посланы в кр. Грозную, за провиантом и овсом, все арбы, почти все повозки и вьючные лошади от конных полков; так что, когда вздумалось выступить далее, не дождавшись их возвращения, то встретилось немалое затруднение подняться, — конным же приходилось идти пешком, а лошадей своих употребить под вьюки. Не смотря на то, 20 числа, мы перешли к покорившейся деревне Большой Чечень, куда, на следующий день прибыл ожидаемый транспорт, и мы переправились, 22 числа, на правый берег Аргуна, дошли до дер. Шали, где, оставив вагенбург под прикрытием тифлисского полка, отряд с одними боевыми колесницами, 23 числа, отправился к сел. Герменчик, которое можно назвать столицею Чечни. Жители этой деревни до сих пор поступали всегда благоразумно, — всегда мирились, когда к ним подходил сильный русский отряд, и истребляли отряды, приходящиеся им по силам. Так, во время экспедиции Булгакова, был разбит близь Герменчика батальон, находившийся на фуражировке, причем потерю нашу считают до 800 человек. Деревня же Шали занимала второе место в Чечне по обширности, богатству и силе, но для ума в ней, видно, не был выстроен запасный магазин, и потому эта деревня была два раза истреблена и оттого далеко отстала от Герменчика, никогда еще не бывшего истребленным. Обе эти деревни лежат на р. Джалке, верстах в трех одна от другой. По дорогам, откуда нас ожидали, сделаны были завалы; но мы свернули в сторону и, без малейшего препятствия переправясь чрез реку, стали на поляне, у входа в деревню. В завале кишел народ; во всем лесу показывались партии, — явно было, что неприятель в большом сборе и, конечно, всего не менее 3 т., — но что же значило это сборище для наших сил? Часа два томили мы их переправою и [102] движениями, и передвижениями нашими, перед их глазами. Наконец, распоряжения кончились, открылась канонада по деревне более, чем из 20 орудий, и каждому орудию приказано выпустить по 20 зарядов. Можно было догадываться, судя по местности и местным обстоятельствам, что большая часть защищающихся выдержит канонаду и, потом, ударит на пехоту. Так и случилось. Бутырский полк, не успев еще отойти от батареи, был уже встречен сильным ружейным огнем; но этот полк не заминается. Полковник Пирятинский всегда впереди, — в этот раз он отделался ничтожною царапиною в мизинец, и пошла потеха. Выстрелы отдалялись далее и далее; во все стороны видны бегущие — из деревни, в лес. Часть конницы послали на правый фланг; неприятель из кустов и закрытых мест усиливался остановить ее и начал было снова занимать угол деревни на упомянутом фланге нашем, но скоро выбит отовсюду. Здесь ранен полковник Засс, легко в ногу, и командир конно-грузинского полка, князь Андроников, тяжело в бок. Московский полк набежал на один дом, в котором заперлись человек 30 мятежников; они не слушали предложений о сдаче, — объявили, что решились все умереть и стреляли по всем, кто показывался им. Майор Филонов бросился к избе и убит. Чтобы не терять напрасно людей, приказано зажечь дом, пробивать стены картечью, — но сколько ни делали им всякого рода притеснений, они отстреливались, пели молитвы и продолжали упорствовать до самого вечера. Когда же придумали бросить к ним в трубу разные горючие и сжигаемые вещества, то, выкуриваемые дымом, они тотчас начали выскакивать: — иные намеревались пробиться, были убиты; 11 человек сдались. Слава Богу, что немногие так защищались, а то мы могли бы очень много потерять. Теперь же у нас убито: 1 штаб-офицер и 10 рядовых, ранено: 2 штаб-офицера и 53 рядовых. Лошадей убито: в кавалерии 1, ранено 11, и в артиллерии 2 лошади тяжело ранены. Неприятель же, кроме 11 пленных, оставил в [103] деревне более 40 трупов и, без сомнения, имел много раненых. Можно утвердительно сказать, что это поражение и уничтожение знаменитого в Чечне Герменчика произведет большое впечатление не только на чеченцев, но и на других горцев; — значительность же потери их доказывается еще и тем, что тотчас по занятии деревни был послан батальон с конным полком за вагенбургом и не встретили нигде нападения, а также и в лагере, и в деревне все тихо — и только изредка слышны ружейные выстрелы и показываются из леса наездники.

24-го августа, окончательно жгли деревню и подрубливали сады; сегодня же, 25 числа, тоже самое продолжается; — дело идет на очистку. В Герменчике были весьма хорошие, по-чеченски, дома; в одном из них видели даже стены с обоями; может быть, и еще находились подобным же образом украшенные дома. Все 11 мечетей оставлены в целости; некоторые из них имеют минареты и сделаны по способу русского построения — рубленые; были и дома такой же постройки, — но вообще, все строения состояли из мазанок, довольно чистых. Герменчиковцы могут тоже хвалиться водою; в р. Джалке вода чистая, хорошая, проведенная в разных направлениях ручейками по деревне, и все жители имеют воду под рукою. Здесь считалось более 700 дворов, которые с садами занимали квадратную версту.

Теперь должен я рассказать некоторые подробности о Кази-мулле и его действиях. Он опять сумел наварить нам препорядочной каши. Почти все салатавцы и ауховцы опять сбиты им с толку, и почти все опять в нему пристали, — следовательно, наша зимняя экспедиция не принесла желаемых плодов. По сведениям, что Кази-мулла с партиею находился в новом Андрееве и намерен разорять кумыков и наказывать покорных нам вообще, а также острит зубы на наши города и станицы по Тереку, предписано принять повсюду строжайшие меры осторожности, ибо посещение им Кизляра еще не вышло из памяти. Потом [104] узнали, что он, миновав кумыков, сжег мирные качкалыковские деревни, а вслед затем получено донесение, что полковник Волжинский, 18 августа, с 500 казаков и двумя орудиями, переправился на правый берег Терека при Амир-Аджи-Юрте, а 19, напал, при деревне Шавдон-Юрте, на партию Кази-муллы, в числе до 2 т. человек. Сначала, казаки рассеяли неприятеля и преследовали его даже за качкалыковский хребет, — старик Волжинский слишком далеко занесся, мятежники опомнились, кинулись на казаков, опрокинули их и обратили в бегство. Впрочем, чеченцы, бывшие свидетелями этого сражения, говорят, что наши дрались отчаянно, и только часть казаков рассеялась; прочие же отступили в порядке к Амир-Аджи-Юрту, но в руки Кази-муллы достались оба орудия, со всем к ним принадлежащим; 16 же артиллеристов все перебиты. Волжинский тоже убит; сверх того, убито 2 обер-офицера и 90 казаков; а ранено 3 обер-офицера и 46 казаков.

Майор Калачевский, командующий отрядом в кумыкских владениях, в составе батальона херсонского гренадерского и батальона эриванского карабинерного полков, узнав о происшедшем, присоединил к своему отряду казаков, отступивших к Амир-Аджи-Юрту, после поражения Волжинского, и пустился в преследование Кази-муллы. Настигнув мятежников, обратил их в бегство, не встретя большого сопротивления; — что произошло от совершенного расстройства неприятеля после сражения с казаками. Затем, большая часть чеченцев разошлась по домам с телами своих убитых, с добычею и ранеными, а Кази-мулла отошел к Маюртупу и в окрестностях оставил взятые им орудия, но в каком именно селении — сведения разноречивы. Для распоряжений на линии и в кумыкских владениях, отправился, 20 августа, ночью, князь Бекович с казаками гребенского войска и донским казачьим Карпова полком, с осетинами, назрановскою милициею, и малокабардинцами — и теперь не страшны там попытки [105] Кази-муллы, который вертится около нас, и в день занятия Герменчика находился в лесу, но в деревню не въезжал. Он придал в помощь чеченцам часть своей партии, приказав всем защищаться упорно, обещая ударить на нас в тыл, когда станем занимать деревню, но не успел того сделать. Говорят, что он обвинил жителей в слабом сопротивлении и наложил на них 2 т. баранов штрафа; сам же отправился, но еще неизвестно куда, и вообще, известия о нем требуют подтверждения, ибо лазутчики наши вовсе ненадежны.

25-го августа. При нынешней фуражировке была небольшая, но невыгодная для нас перестрелка; — убит 1 и ранено 2 рядовых; видели, что одного со стороны неприятельской тоже подсидел всадник закавказского полка, но неизвестно, убил ли его наповал, или только тяжело ранил.

26 августа. Сейчас приходили к генералу герменчиковские старшины, с изъявлением покорности. Главный из них, веселый старик, говорит, что он весьма доволен разорением герменчиковцев, именно потому, что они вперед будут умнее и больше станут слушать его советов, которыми пренебрегли в настоящем случае. Он довольно умно шутил, или лучше сказать: il faisait bonne mine a mauvais jeu, — но более и требовать от него ничего нельзя. Сегодня командир эриванского полка, флигель-адъютант полковник князь Дадиан, с своим полком, 40 егерским и 1 конно-закавказским, при 6 орудиях, ходил жечь не покорившуюся дер. Шали и истребить посевы; при чем была небольшая перестрелка с неприятелем, засевшим в лесу, и у нас ранено 2 рядовых. В Герменчике мы видели случай, заслуживающий внимания. Ординатор грозненского госпиталя, лекарь Гусев, следуя к своему новому назначению, в кр. Бурную, прикомандирован здесь к бутырскому полку. При занятии деревни, он, в первый раз, попал в сражение и очутился в довольно жарком огне, идя с полком. Он слышит вокруг себя свист [106] пуль; видит ожесточение чеченцев, е шашками в руках бросающихся на наших: видит — раны, кровь, смерть вокруг; ожидает на каждом шагу собственной гибели, — и слишком сильно пораженный всем его окружающим, теряет рассудок. Редко можно встретить столь сильное действие испуга: — он падает на землю, кричит, закрывает лицо руками, просит пощадить его, говорит, что он ни в чем не виноват; что он шел в деревню обедать; что он сам шел к ним, то есть, к чеченцам — и разный подобный вздор. Лицо его выражало живую картину ужаса в высочайшей степени; голос его дик до невероятности. Он узнавал некоторых, но продолжал говорить нелепицу, например: когда подъехали наши генералы и старались его успокоить, то он, величая их превосходительствами, не переставал умолять о пощаде; уверял, что ни в чем не виноват, что давал лекарства своим больным и т. п. Одним словом, совсем сошел с ума. Ему бросили кровь, и проезжая потом мимо его, я слышал, как он бормотал: «Вот справедливость; я ни в чем не виноват, а меня за мошенника и подлеца зарезали» Однако, после кровопускания начал мало помалу успокаиваться, приходить в себя, говорил о припадке своем, что причиною тому был страх, им овладевший; наконец, совсем опомнился. Вчера хотели его отправить в кр. Грозную лечиться, но он просил оставить его в отряде, — что и исполнено, в предположении, что припадок его совершенно миновался. Вчера же, вечером, являются два чеченца с извинением, что они поймали в лесу пьяного офицера и хотели доставить его в лагерь, но третий товарищ не соглашается отдавать его. Оказалось, что это не пьяный офицер, а лекарь, к которому возвратился припадок сумасшествия, и он ушел из лагеря и попался к чеченцам. Старшинам приказано непременно его доставить, и скоро потом приехали от них с просьбою прислать солдат взять его, потому что сами они не сладят с ним; что он царапает и бьет дубиной к [107] нему приближающихся; связать же офицера они не смеют. Им позволено связать, и по доставлении этого бедняка в лагерь, они со смехом рассказывали о разных его проказах и, между прочим, следующее: «Чеченцы, говорил он, если хотите хорошо жить, возьмите кизилу, сварите его с медом, протрите через сито и пейте, — и сладко вам будет.» Без сомнения, когда им переводили его рассказ, то все убедились, что подцепили не пьяного, и что он не притворяется, а действительно сумасшедший, и потому-то они не слишком упорствовали в его возвращении. Не думаю, чтобы много было примеров подобного действия страха на человека, — видно, г. Гусев не сотворен быть воином-героем.

27 августа, полковник Шумский, с полками: 40 егерским, московским, конно-грузинским и 2 конно-закавказским, при 6 орудиях, послан для истребления непокорных деревень в окрестностях дер. Шали. Аулы: — Гойтар-Юрт и Ахан-Юрт сожжены, и хлеба их истреблены; но более сделать не успели, потому что пришлось вытоптать обширные поля проса и кукурузы. В происходившей при том перестрелке, с нашей стороны ранен 1 рядовой; а у чеченцев, при действии из орудий, убиты: 1 мужчина, 1 женщина и ранены тяжело 2 чеченца ружейными выстрелами. Переночевав при деревне Гойтар-Юрт, отряд, 28 числа, уничтожил посевы и деревни: Лемги-Юрт, Назари-Юрт, Озденги-Юрт, Урусбей-Юрт, Сала-Юрт и Кесаерза-Юрт. При занятии их везде встречено сопротивление, в особенности при Ахан-Юрте и Сала-Юрте. Обе эти деревни более прочих углублены в лес, а к передней части последней прилегает весьма глубокий овраг, на правой стороне которого были устроены завалы. Здесь застрельщиками и всадниками конно-грузинского полка убито 5 чеченцев, которых тела остались на месте, а судя по упорству защиты, надо полагать, что у них много раненых. С нашей же стороны убит 1 всадник конно-грузинского полка; ранены всадники полков: конно-грузинского 1 и 2-го конно-закавказского 1, в [108] последнем полку ранены тоже 2 лошади. Всадники конно-грузинского полка при всяком случае выказывают примеры блистательной храбрости. Везде, где только они имели возможность, не жалея своих шей, срезывать чеченцам головы — везде преусердно это исполняли. Известно, что грузины славятся за Кавказом храбростью, но, не отнимая им принадлежащего, я считаю справедливым сказать, что здесь, в этом грузинском полку, находятся несколько тушин, а тушинам даже и грузины всегда уступают. Тушин я видел в бою еще в Грузии, и никогда не мог надивиться отчаянной храбрости этих людей; — географическое положение их земли делает каждого из них героем; — стесненные неприязненными племенами, они ежедневно сражаются и, так сказать, привыкли к смерти; — они с молоком матерей всасывают храбрость. Сильные соседи их — лезгины, боятся решимости тушин, и только превосходство в силах позволяет лезгинам бороться с ними. Эти-то тушины и вчера, как всегда, первые бросалась на неприятелей, убили трех и, не останавливаясь над телами, схватили только оружие и гнались далее за убегающими. Когда же схватка кончилась, они возвратились к трупам, чтобы пообрезать их. Обычай тушин велит непременно доставит какое-либо неоспоримое доказательство победы. Видя свою собственность в чужих руках, они требовали от грузин возвращения голов убитых ими чеченцев, но те не соглашались, и возник спор. «Вы трусы, говорили тушины, — мы всегда, бросаясь вперед, жертвуем жизнью, проливаем свою кровь, — а вы, оставаясь назади, хотите пользоваться нашими трудами. Возьмите лучше оружие, отнятое нами у врагов; мы не ищем добычи, нам нужна слава. Вы трусы: нас было двадцать — и шестерых уже нет; вас же целый полк — и нет ни одного раненого». Много хорошего есть в чувствах и понятиях тушин; я бы мог распространиться несколько об этом племени, заслуживающем уважения по воинским своим доблестям, но времени свободного не так-то у меня много. [109]

29-го августа. Герменчиковцы, автуровцы, маюртуповцы и почти все окрестные чеченцы изъявляют покорность, доставляют пленных наших, подать, штрафы, — исполняют все требования. Не смотря на то, каждый день на фуражировках бывает перестрелка, и сегодня ранен 1 артиллерист, 1 лошадь и, сверх того, 1 артельная лошадь, вырвавшись из рук, ушла к неприятелю. Не подумайте, что эти перестрелки заводит воинство Кази-муллы, приходившее на помощь чеченцам. Нет, Кази-мулла с своею шайкою и двумя нашими орудиями улетел куда-то на ковре самолете так, что никто достоверно не знает, куда он девался. Иные говорят, что он отправился домой; другие, что к салатавцам; некоторые же утверждают, что пустился к андийцам, которые тоже пришли было в секурс к герменчиковцам, но, с переменою обстоятельств, переменили свои воинственные намерения на мирную политику и присылали в нам своих посланников с уверениями — в готовности выполнять все требования нашего начальника; — с чем мы их и себя поздравить честь имеем.

30-го числа. Вчера эриванский карабинерный полк, батальоны 41 егерского и тифлисского полков, 1 конно-закавказский полк, с 6 орудиями, ходили, под начальством князя Дадиана, истреблять не покорившиеся деревни: Анзель-Юрт и Чингорай-Юрт. Деревни эти сожжены, посевы их вытоптаны, фруктовые деревья срублены, и в перестрелке, бывшей при исполнении этого, ранен прикомандированный в эриванскому полку апшеронского полка поручик Гоувальт, сегодня умерший; сверх того, ранено 4 рядовых, тоже умерших и 2 закавказских всадника. Отчего так велика потеря наша здесь, не берусь определить, — не говорили ни о сопротивлении упорном, ни о нападении блистательном. Сегодня же, полковник Пирятинский, с 40 егерским полком, батальонами бутырского и московского полков, 2 конно-закавказским полком, при 6 орудиях, ходил истреблять деревни: Ханкечик-Ажа и Мескир-Юрт, — но они не допустили наших к себе, доставили [110] аманатов и потому оставлены в покое. От первой из этих деревень вчера поздно вечером привезли аманата, а сегодня, когда отряд проходил мимо, то видели, что женщины с детьми возвращались уже в деревню, куда гнали и скот. Эта поспешность означает, вероятно, что им в лесах не весьма удобно помещаться, особенно по недостатку корма для скота.

31-го августа. Костековский житель Хан-Хамизев, служивший в России в каком-то полку, потом, из 43 егерского полка выпущенный в отставку поручиком, всего более известен тем, что при начале возмущения присоединился к Кази-мулле, и с тех пор был ревностнейшим его помощником во всех делах. Бродячая, ненадежная жизнь Кази-муллы и роль его — апостола или последователя, вероятно, наскучили Хамизеву, и он хлопотал о прощении и получил его, — сегодня явился к нам в лагерь. Я ничего еще не слыхал порядочного из его рассказов, а потому не могу ничего и сообщить. О Кази-мулле получены известия, что он в дер. Боян, откуда намеревался шляться по разным местам, для собрания войска; но, видно, обстоятельства его плохи, и все уже оставляют его, если и Хамизев бросил. Переход к нам Хамизева, кажется, может ускорить несколько общую наклонность к повинной. Впрочем, и без того дела наши приходят к концу; из всех получаемых сведений видно, что не только чеченцы, но и все здешние горцы находятся в величайшем страхе и только твердят между собою о покорности. Со всем тем, нельзя ожидать, чтобы отряд вырвался из-за Терека прежде октября. Это прекращение ходьбы и стрельбы было бы очень приятно и полезно для края, для войск и для казны. Если бы этим хождением что-нибудь упрочивалось на будущее, то не напрасно бы оно и предпринималось; — но кто основательно поручится, что Кази-мулла, с весною, опять не поднимет всех, теперь нам передающихся, и Хамизев опять к нему не пристанет, и опять будут вместе смеяться над мудростью [111] нашею, — разумеется, если обоим им не дадут порошка на веки усыпляющего. Что касается до меня, то я твердо убежден, что если не придумают дополнения к нынешней методе усмирения горцев, то и моему сыну придется еще подвизаться при усмирении буйных сынов дикого Кавказа. Засим, могут следовать все стихотворные и прозаические эпитеты, придаваемые и первым, и последнему. Далее, усердная молитва: да сохранит Господ небесный и Мария, мать Его, моего Владимира от подобной славы; — и в заключение чтение псалма: — вскую шаташеся языцы и людие двигахуся тщетно и ничему не поучахуся. Аминь. —

Вечер 31 числа. Я забыл сказать, что третьего дня корпусный командир раздавал георгиевские знаки нижним чинам за экспедицию, и в особенности за занятие Герменчика. Скорая награда более поощряет людей, и в нашем отряде прибавилось 71 кавалер, которые, как водится, превесело будут несколько дней смотреть на свет божий. Как приятно видеть сердечное удовольствие человека; как оскорбительно видеть человека холодного ко всему, что не к нему, а к другому относится. В моих глазах эгоист есть существо презрительное и вместе жалкое, унижение рода человеческого, упрек он Богу на земле. — Сегодня я был при погребении Гоувальта, куда потом пришел корпусный командир и многие офицеры. Погребение, и многие другие предметы, часто возбуждают размышления о разных разностях, и невольно углубляешься в рассматривание нравственного человека. Какое странное, необъяснимое создание — человек!... Но это мой любимый конек, и если я сяду на него, то конца не будет.

1-го сентября. Герменчиковцы рассудили, что многие требования наши слишком неосновательны, и потому согласились их не исполнять; а с нашей стороны послан был вчера истреблять их посевы полковник Пирятинский, с бутырским полком и батальонами: 41 егерского и тифлисского полков, конно-грузинским и 1 конно-закавказским, при 8 орудиях. Отряд этот истребил [112] множество проса и кукурузы — за что ранено 7 рядовых. Сегодня же мы, всем кагалом, поднялись из лагеря при Герменчике и перешли к дер. Автур, жители которой тоже дразнили нас прежде миром, а нынче приняли ружейным огнем из леса, когда передовая цепь наша стала подходить к деревне; причем ранен 1 карабинер. Потом, Автур занят без дальнейшего сопротивления, сожжен до основания, и поля и сена истреблены огнем, ногами солдат и косами фуражиров. За все эти штуки у нас ранено только 2 нижних чина.

2-го числа. Верстах в трех от Автур находится дер. Сеид-Юрт, принадлежащая мирзе Сеиду, одному из первых приятелей Кази-муллы, в которую, по разорении Герменчика и других деревень, собрались еще 4 муллы, выжиги известные. Эта деревня расположена на поляне, в средине густого леса, и потому почиталась весьма крепкою по своему местоположению и, следовательно, очень уважалась по здешним понятиям. Гнездо это надо было разорить, и сегодня приказано полковнику Пирятинскому, с полками: бутырским, московским, батальонами: 41 егерского и эриванского, одною ротою сапер, при 8 орудиях, отправиться туда и произвести над этою твердынею обыкновенную операцию истребления. Едва авангард отряда начал переправляться чрез реку, близь самого лагеря, как неприятель открыл сильный ружейный огонь из кустов; — не проминовали и наши сей верной оказии, чтобы не пустить такой батальный огонь, что, со всею привычкою не верить подобному шуму, мы полагали, что эта потеха не обойдется даром, — однако, у нас никого не ранили. Потом, противники наши ушли защищать деревню, откуда их тоже выгнали, и заняв — зажгли установленным порядком, истребив кругом посевы. На возвратном пути была опять перестрелка, не так удачно кончившаяся, и у нас ранено 5 человек. Вероятно, и с противной стороны не обошлось без потери, но о числе убитых у них и раненых нет никакого известия. [113]

3-го числа. Вчера, спустя часа два после зари, услышали мы голос Ольшевского (доверенного адъютанта генерала Вельяминова): «Послать ко мне Пирятинского; послать капитана Дюнанта!» По этим признакам мы привыкли уже угадывать, что будет ночная экспедиция; — точно также, как простолюдины по крику петуха узнают время ночи; а судя по тому, кого требуют, мы наметались несколько предузнавать: идет ли сам Алексей Александрович в экспедицию, или посылается кто-нибудь из мелкопоместных командиров. Для лучшего разгадывания подобных тайн, нужно тоже принимать в соображение тон приказов, суету и многие, многие обстоятельства... Но чему человек не научится? Например: — не зовут Калмыкова — значит, что вьюки генеральские не нужны; дворецкий тоже не потребован; палатки генеральской не снимают, — решено: генерал не идет, и я могу преспокойно ложиться спать. Из духа же приказаний мы прочитали, что идет полковник Пирятинский с отрядом ловить семейства в лесу, и что в первый раз во всю экспедицию решились не посылать пушек, а кегорновы мортиры; ими капитан Дюнант распоряжается — и его звали. Счастливый путь! и я не хлопочу более о тайне, кому суждено не спать эту ночь. Впрочем, это первая ночная экспедиция, которая может принести пользу большой ночной экспедиции — и будет или не будет успешно кончена, — все-таки чеченцы очень испугаются, увидев, что и в леса к ним начинают таскаться, а они не могут близко к нам оставлять свои семейства, даже и в лесах. Это заставит их или слишком далеко забиваться от своих селений и нашей дороги, или придаст им охоты скорее соглашаться на наши предложения. И то, и другое полезно, если не для России, то, по крайней мере, для желающих скорейшего окончания подвигов наших. Может быть, вы пожелаете узнать число охотников скорее кончить нашу жатву проса, кукурузы и славы? — то по самому точному вычислению должно оказаться, что на 10 т. христиан разных исповеданий, магометан различных [114] сект и народов, неверующих ни в Бога, ни в сатану и составляющих наше воинство — около 9,999 человек непременно молят, каждый свое божество, о выводе его с театра здешней брани на землю обетованную, и как можно поспешнее. — Но не о том речь. Сегодня, с зарею, началось в лесу хлопанье из ружей, и несколько гранат из мортирок взлетели выше леса стоячего, — но по взрывам их нельзя было догадаться: успешно ли идут наши дела! А когда отряд возвратился в лагерь, то узнали, что у нас убито 4 и ранено 19 рядовых из отряда, состоявшего из бутырского полка, батальона московского и батальона 41 егерского полков. В добычу же нашим досталось: несколько телят, буйволят, черная корова, несколько дрянных ковров, медных котлов, кувшинов, одеял и разной домашней рухляди. Сверх того, на месте видели 3 неприязненных трупа, а в лагерь тушины привезли 1 голову и 1 кисть правой руки, — за то, у всех тушин я не заметил никакой другой добычи. Отчего произошла такая блистательная неудача этой экспедиции — не могу определить; знаю только, что лазутчика, служившего проводником, нельзя подозревать, что он, бывши в кочевке этих семейств, предупредил их, потому что они не оставили бы своего имущества на расхищение, имея более 12 часов на перевозку его в другие места. Наконец, к оправданию проводника служит следующий рассказ Ольшевского о нем и, вообще, об этой экспедиции: «Я давно уже «намеревался, говорил Ольшевский прежде возвращения из ночной экспедиции отряда Пирятинского, — устроить подобную экспедицию; но до сего времени нельзя было этого исполнить. Один из жителей здешних (то есть дер. Автур) приходил еще в Герменчик с известием о местах, где скрываются семейства не покорных; но, по некоторым соображениям, я все откладывал до удобнейшего случая. По приходе сюда, он опять явился ко мне с такими же вестями. Видя, наконец, возможность привести в исполнение давнишнее мое намерение, я объяснил его [115] генералу, который сначала колебался, не доверяя проводнику, но, убедясь моими словами, пошел к корпусному командиру. Я полагал, что там не согласятся; однако, стало на нашем, и для вернейшего успеха мы поручили это дело Пирятинскому, хотя и жаль его бедного; — он вовсе не имеет отдыха. Но что же делать — пусть потрудится. В проводнике же я совершенно уверен, ибо я объявил ему, что, в случае обмана, прикажу сжечь его дом, истребить посевы, да и сам он от меня не отвертится». После этого, конечно, проводник не осмелился бы подшутить над г. Ольшевским. По возвращении Пирятинского в лагерь, весь отряд перешел к дер. Гельдигену и остановился между ею и небольшою деревушкою Осман-Юрт, жители которой сказали, что они покорятся, а потому дома и посевы их оставлены в целости; принадлежащее же буйным гельдигенцам — все легло прахом на земли их. В продолжение всего нынешнего перехода несколько чеченцев упорно преследовали нас и ранили 1 офицера тифлисского полка.

Комментарии

1. См. «Кавказский Сборник» 1876 г., т. I.

2. Из писем начальнику 22-й пехотной дивизии, генералу Фролову, управлявшего канцеляриею генерального штаба при генерале Вельяминове, 39 егерского полка прапорщика Евдокима Емельяновича Лачинова.

3. Карабулаки не следуют никакому учению веры; они признают, однако, существование Бога, — по их мнению, обитающего в их владениях на поляне (которую мы издали видели) между лесом, над вершиною хребта, отделяющего их от галгаевцев. На эту поляну они часто ходят молиться и называют ее Ботом. Пр. автора.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывок из "Исповедни" Лачинова // Кавказский сборник, Том 2. 1877