-

ФЕЛЬДМАРШАЛ

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.

1815-1879.

ТОМ ВТОРОЙ.

Глава X.

Упразднение особого Черноморского казачьего войска. — Возбужденное этим неудовольствие. — Стремление выселить горцев в Турцию и заселить край казаками. — Предположение переселять целыми станицами. — Неожиданное препятствие к исполнению этого. — Волнения среди казаков. — Причины волнений. — Опасения по этому поводу. — Болезнь фельдмаршала и его письмо к Государю. — Выезд его за границу. — Прекращение беспорядка между казаками. — Письмо к Д. А. Милютину. — Три письма к Государю.

Со времени развития предположений о покорении Западного Кавказа относится одна важная мера, исполненная по инициативе князя Барятинского, именно упразднение особого Черноморского казачьего войска и слитие его с Кавказскими линейными казаками. Мотивами к этому служили следующие основания. По географическому положению Черномории, по богатству почвы, благоприятному климату и изобилию вод, народонаселение в ней должно бы умножаться, а сельское хозяйство и промышленность развиваться; но до конца 1850-х годов развитие проявлялось в весьма слабой степени, с одной стороны потому, что правительство почти не обращало на этот предмет внимания и не оказывало населению никакой помощи, с другой — сами жители не проявляли к улучшению никаких усилий.

Имея в виду дать Черномории надлежащее устройство и споспешествуя тем ее благосостоянию, князь Барятинский находил необходимым преобразовать и самих жителей, присоединением других элементов народности, дабы переродить по возможности неподвижный характер и дух застойчивости Черноморского казака. Азовские казаки своею предприимчивостью и отвагою на море; линейные казаки своею удалью и наездничеством, воскресили бы Запорожскую доблесть, а новые переселенцы и иногородные жители развили бы своим примером и соревнованием начала труда и промышленности; тогда должны явиться и основания для наилучшего устройства военного и гражданского управления этой части Кавказского края.

Решено было присоединить пять бригад линейных казаков к Черномории и образовать, под одним уже [371] именем, "Кубанское войско"; а из остальных линейных казаков образовать особое "Терское войско".

Что мера эта с государственной точки зрения была вполне полезна и необходима, не подлежит никакому сомнению; но она возбудила значительное неудовольствие среди Черноморцев, особенно интеллигентного класса, нечуждого украинофильству, весьма дорожившего своими старыми привилегиями, большою долею самоуправления и обособленности. Упоминаю об этом здесь потому, что, как увидит читатель ниже, неудовольствие имело последствием возникновение весьма прискорбного происшествия.

В числе первенствующих мер к скорейшему и действительному завоеванию Закубанского края, по мнению князя Барятинского и Д. А. Милютина, признавалось заселение этого края Русскими людьми, по преимуществу казаками; для этого находили более полезным совсем вытеснить горцев в Турцию, чем переводить их на плоскость, если бы они даже пожелали этого. С этим вполне соглашался и граф Евдокимов, направляя на этом основании главные свои действия к выполнению возложенной на него задачи.

Само собою, такая мера была жестока; но, несомненно, для прочного владения Кавказом самая полезная, отчасти единственно-верная: полумиллионное туземное, воинственное, вооруженное население, хотя бы поселенное в больших аулах на плоскости, под ближайшим надзором Русских властей, все-таки составляло бы опасный элемент и, в случае войны, когда Черное море опять бы очутилось в руках нам враждебных, неминуемо восстало бы, отвлекая войска, необходимые для борьбы с внешним неприятелем; одним словом, у нас руки были бы связаны. Основательность такого соображения подтвердилась во время последней войны 1877 года: на восточном Кавказе оставшиеся на своих местах горцы возмутились, произвели ряд дерзких нападений, вызвали необходимость вооруженных действий с нашей стороны и лишили Кавказскую армию на театре войны в Азиятской Турции содействия двух дивизий; в Закубанском же крае, где туземного населения осталось самое [372] незначительное число, все было спокойно, хотя край был оставлен с ничтожным числом войск.

Сообразно с этою целью, граф Евдокимов, с прибытием на Правое крыло, установил такую систему действий: нещадно и безостановочно теснить горцев к морю и в тоже время усиленно двигать Русское население на места, только что освобождаемые бегущими Черкесами. Для первого он не жалел трудов войск, для второго пришлось позаботиться о достаточном количестве воинственных переселенцев, которых потребовалось вдруг осьмнадцать тысяч семей, или 90 тысяч душ. Прежняя система водворения новых станиц, посредством вызова охотников, посредством жребья, женатых солдат и т. п. уже не могла соответствовать возникшим условиям, и для того, по предположению графа Евдокимова, решено было, кроме этих способов, прибегнуть к переселению целых старых станиц на новые места. Примеры подобного передвижения, хотя в небольших размерах, уже бывали на Кавказе. К тому же предполагалось, что служба вдали от своих станиц, на передовых линиях и в отрядах, составляла для казаков значительную тягость, от которой с переселением на новые места они избавлялись, и что если они будут уверены, что впредь уже не подвергнутся новому переселению, то большая часть с радостью пойдет на богатые и привольные места, оставляемые горцами.

Не вдаваясь в подробности военных действий, начатых графом Евдокимовым, ограничусь указанием главного результата, достигнутого к концу 1860 года. 1-е, между вновь возведенными укрепленными штаб-квартирами Крымского и Ставропольского полков (укрепления Крымское и Григорьевское) проложена просека и удобное во всякое время года сообщение; 2-е, между реками Адагумом и Супсом плоскость совершенно очищена от неприятельского населения Шапсугов, живших на северном склоне хребта. В 1861 году определено было переселить в новые места 3500 семейств. Переселение должно было производиться из бывшего линейного казачьего войска целыми станицами, начиная с полков Хоперской и Кубанской бригад, а из [373] бывшего Черноморского войска из округов, начиная с Ейского, как наиболее удаленного от Кубани.

Исполнение этих предположений с первого шага встретило неожиданные затруднения: казаки отказались исполнить отданное им приказание... Не взирая на внушения, увещания и угрозы, упорство казаков возросло до такой степени, что вынудило двинуть к главной станице Хоперского полка, Александрову, отряд регулярных войск, а жители станицы готовились к вооруженной обороне...

Легко себе представить степень неприятности, внезапно возникшей из такого непредвиденного оборота дел. В разгар действий против стоящего еще во всеоружии неприятеля внешнего, на виду с напряжением следящей за этой борьбой Западной Европой ⁹³, пришлось двигать войска против своих, старых, испытанных, верных казаков, рискуя возбудить, быть может, неисчислимые гибельные последствия!

Причинами такого неожиданного упорства казаков были: действительная трудность переселения целых станиц, в которых многие казаки уже успели значительно развить свое благосостояние, завести большие постройки, сады и т. п.; поспешность, с которою требовалось начать переселение, упущение некоторых обычных формальностей при объявлении в станицах приказа готовиться к переселению и, наконец, неполучение войсковым казачьим начальством Высочайшего повеления, видеть которое желали казаки. Последняя причина была главнейшая. Но кроме этих официально признанных причин, следует упомянуть и о других, неофициальных, но едва ли подлежащих сомнению. В бывшем Черноморском войске, как уже выше сказано, самое упразднение его названия и слитие с чисто-русским Кавказским линейным войском возбудило значительное неудовольствие. Глухой ропот на уничтожение привилегий, данных Императрицею Екатериною II, при поселении этих бывших Запорожцев в Черномории, а особенно [374] на назначение некоторых начальственных лиц из Русских регулярных войск, вырвался наружу, когда получилось приказание о переселении целых станиц из Ейского округа на Черкесские земли. Приказание к тому же было дано в простой военной форме, вместо укоренившегося в казачьих войсках вообще, а в Черноморском в особенности, гражданского порядка: "по указу Его Императорского Величества приказали". Граф Евдокимов, всю жизнь проведший в чисто-военной сфере, где приказание начальника, даже словесное, есть закон, исполняемый немедленно, без рассуждений, узнав о возникших по поводу переселения замешательствах, почти волнениях, приехал в Екатеринодар и к собравшимся представителям Черноморских офицеров отнесся опять же чисто по-военному, с некоторою суровостью. Он подлил масла в огонь, вызвав даже несколько громких, дерзких возгласов по его адресу... Несколько офицеров были арестованы и отправлены в Ставрополь.

В линейном же войске, в Хоперском полку, подражая Черноморцам, тоже стали требовать "указа Его Императорского Величества"; а ближайшее их начальство не сумело употребить благоразумных увещаний и разъяснений; некоторые, из эгоистических видов, резкою грубостью и угрозами усилили раздражение и довели казаков до безумной решимости не только не исполнять распоряжения о переселении, но, выбрав из среды своей старых урядников, доверить им полковое знамя и начальствование полком; а между тем они послали депутатов в Тифлис к фельдмаршалу и в Петербург к Императору.

Все эти происшествия произвели на Кавказе и еще более в Петербурге весьма неприятное впечатление и тревогу; были пессимисты, опасавшиеся развития волнений во всем Кавказском казачьем населении, могущих парализовать успехи в войне против горцев и отодвинуть нас далеко назад.

И в такое-то время, как нарочно, жестокая болезнь окончательно овладела князем Барятинским; он не мог вставать с постели, переносил мучительные [375] страдания физические, не менее мучительные нравственные. 21 Февраля 1861 г. из Тифлиса он писал Государю:

"Ваше Величество! С глубокою печалью я должен сообщить Вам сегодня о плачевном состоянии моего здоровья. Все усилия, которые я употреблял в течение нескольких лет, дабы поддержать его расшатанные основы, ни к чему не повели. Я должен был принимать сильные средства, чтобы быть в состоянии совершить поход и обе мои поездки в Петербург в 1859 году; но они-то меня и сломили. Я совершенно потерял способность владеть левой ногой, и постоянные боли, испытываемые мною, в особенности по ночам, которые я провожу без сна, истощили все мое терпение. Единственная остающаяся мне надежда — удалившись от дел на четыре или шесть месяцев, отдохнуть и полечиться по системе Шрота в Силезии; это лечение прежде принесло мне большую пользу, и я ему вполне доверяю. В этой знакомой мне стране, я буду вдали от света и от всех тревог, имеющих великое влияние, в особенности в настоящее время, на мой изнуренный организм; если это лечение не будет достаточным, то я отправлюсь в Швейцарию, где буду лечиться виноградом. Только после всего этого, я решусь вновь отдаться в руки докторов, к которым, как вы знаете, я питаю решительное отвращение. Я слишком много страдал от этих господ в первые годы моей молодости и, стало быть, имею основание бояться их больше чумы. В тот день, когда я увижу хоть одного из них у себя, я буду уверен, что мой последний час пробил, так как они все ни более ни менее как патентованные убийцы, не подвергающиеся никакой ответственности. Так или иначе, я обещаю вам посоветоваться с ними за границею, но не позволю им пичкать меня лекарствами.

Самое большое мое несчастье, заставляющее меня испытывать страдания сильнее физических, это чувствовать себя вынужденным к бездеятельности в такое время, когда Вы более всего, быть может, нуждаетесь во мне. Жду с нетерпением Вашего ответа, чтобы отправиться, как только буду в состоянии, в дорогу; я хотел бы не терять [376] времени и выехать как можно скорее. Отправиться я желал бы из Петербурга: не могу расстаться с Вашим Величеством и покинуть, быть может, на долго страну, которую вы мне доверили, без того, чтобы не повидать Вас и не поговорить с Вами лично. Я откажусь от этого счастья и от этой обязанности лишь в том случае, когда мои силы мне положительно не позволят предпринять такое далекое путешествие, и тогда я должен буду отправиться чрез Поти, где сяду на пароход".

Мой отчет за 1857, 1858 и 1859 годы мог быть окончен только в Январе; эта работа, как вы увидите, была трудна и вся добросовестно выполнена. Смею на нее обратить Ваше особенное внимание; она послужит основанием для будущих отчетов, которые отныне могут быть составляемы периодически. Представляю Вам один форменный экземпляр отчета в рукописи, а другой печатный, как более удобный для чтения".

Выезд князя за границу состоялся в Апреле чрез Поти и Константинополь. Печально было настроение его, всех его приближенных, всех ценивших и искренно уважавших его людей. Надежды на выздоровление и скорое возвращение выражались всеми громко, но в душе большинство не могло подавить невольных сомнений ⁹⁴.

Всего год с небольшим прошел со времени блестящих, торжественно-радостных встреч Тифлисом покорителя Кавказа, и вот уже он, страдающий, уложенный в экипаж, оставлял город без всяких шумных проводов, печально провожаемый лишь кружком близких людей. Нашлись даже люди, полагавшие возможным отвернуться от закатывающегося солнца и начать критику его действий. Это до такой степени в натуре человечества!..

Однако, возникшие между казаками волнения, благодаря вовремя принятым мерам, различным льготам и [377] пособию переселенцам, особенно благодаря наделу их землею в потомственное их владение и опубликованному Высочайшему рескрипту на имя графа Евдокимова, относительно порядка переселения старых станиц, — исподволь утихли, не причинив главному делу особого ущерба; а вскоре личное посещение северного Кавказа Императором и милостивое прощение всех виновных совершенно успокоили умы. Все пришло в порядок, и самое дело предано забвению.

Привожу здесь письмо князя Барятинского, от 14 (26) Июня 1861 г. из Дрездена к Д. А. Милютину, для большего разъяснения описанного прискорбного случая, который вызвал не только в правительственных кругах, но и в частном обществе много толков и даже статей в Русских и некоторых заграничных изданиях.

"11 Июня получил я письмо ваше от 6-го ч. сего месяца, почтенный и многоуважаемый Дмитрий Алексеевич. Весьма прискорбно было для меня увидеть, какой неблагоприятный оборот приняло казачье дело. Приступая к нему, чтобы узнать настроение казачьих умов и для большего разъяснения способов к исполнению предполагаемой меры, я, перед отъездом за границу, вызвал графа Евдокимова в Тифлис и только по убедительному его уверению, что никаких смут произойти не может, поручил ему лично заняться исполнением этого дела. Я был надежен, что с его осторожностью, опытностью и должною энергией, он достигнет желаемого, не допустив никаких беспорядков. Я, признаться, удивлен, до какой степени он в этом случае не оправдал моих ожиданий. Нет сомнения, что мера эта решительная; но она самим им предложена, и вы тоже хорошо знаете, что безвыходность нашего положения сделала ее необходимою. Когда в первый раз я признал нужным заселить вновь покоряемый край воинственным Русским населением (что одно дает в будущем верное ручательство неоспоримого нашего владения), то было предлагаемо несколько способов к этому заселению. Генерал Хомутов в то время сильно восставал против переселения с Дона, и я намеревался просить у Государя Императора, по мере упразднения (излишка) регулярных войск на [378] Кавказе, переименовывать женатых нижних чинов в казаки, с водворением на передовых линиях. В это самое время уничтожение кантонистов, хотя сама по себе мера весьма благодетельная, лишила нас лучших средств к добровольному переходу солдат в казачье сословие. Все это вынудило меня решиться на передвижение старых линий, которые уже утратили свое значение. По моему, какие бы ни возникали временные затруднения, мы должны ненарушимо соблюдать основную нашу цель, состоящую в постепенном перенесении казачьих линий на дальнейшие пункты и с этою целью всеми мерами заинтересовывать казачьи сословия к переселению. Вот почему я нахожу вполне соответствующими ваши предположения, сообщенные вами князю Орбельяну, в отношении от 19 Мая за № 54. Мне пишет, между тем, генерал Карцов, что граф Евдокимов представил новую записку, с изложением способов к достижению той же предположенной цели, не прибегая к переселению целыми станицами. Александр Петрович ⁹⁵ говорит, что записка эта требует дополнения и переработки и будет вскоре представлена мне. Не угодно ли будет вам вытребовать ее прямо к себе в Петербург? Я не имею возможности, ни сил, чтобы теперь, во время моего изнурительного лечения, подробно и тщательно входить в дела. Сущность этого предположения состоит, сколько я понял, в том, чтобы переселение целыми станицами заменить жеребьевою системою в усиленных размерах от первых полков бригад, так чтобы в три года взять от них по 50% всего населения, дополнив остальное крестьянами. Во всяком случае прежде всего нужно исходатайствовать Высочайшее повеление на то, чтобы Черномория, наравне с прочими частями Кубанского войска, обязана была выставлять по жребию равное с ними число переселенцев.

Мне кажется неудобным посылать из Петербурга, как вы предполагаете, доверенное лицо для объявления [379] Высочайшей воли. Это придаст слишком много важности делу и поставит в необходимость или строго наказать виновных от лица Государя, или оказать послабление своевольным требованиям казаков, что также было бы несогласно с доверием Государя Императора к моим распоряжениям. Для выиграния времени, я полагаю, что рескрипт на имя графа Евдокимова был бы соответственнее всего. Он же и генерал-адъютант, и на него возложено было исполнение переселения. В этом рескрипте, если Государю Императору угодно будет, прежде всего выразить бы графу Евдокимову свое неудовольствие за медленность исполнения возложенного на него поручения, а затем, считая благоприятное время упущенным, отменить переселение в нынешнем году, а потом тут же объявить о правилах, на которых переселение должно впредь совершаться. В этих правилах ввести предположение о наделе казаков, переселяющихся на передовые места, землею в личное и потомственное владение. По моему мнению, следует сделать весьма ясную и громкую оговорку этого исключения в пользу Кавказского казачьего войска и не в пример другим, так как оно стоит в исключительном положении, столь долго лицом к лицу с неприятелем; к этому прибавить, что особенная милость Государя к войску делается единственно в награду и в вознаграждение за бывшие и предстоящие ему труды и лишения ⁹⁶.

Нет никакого сомнения, что все эти недоразумения и неурядицы были следствием подстрекательств так называемого казачьего дворянства и в особенности Черноморских панов. Они осмелились дерзко выразить свое недоверие к моим распоряжениям, требовали правительственных гарантий, царского указа и возвращения имени Черноморского, ссылаясь на какую-то нелепую национальную гордость имени, присвоенного им менее 70 лет (тому назад) и ничем не оправдывающего их велеречие. С самого моего прибытия главнокомандующим на Кавказ, я с каким-то невольным недоверием смотрел на Черноморских [380] казаков. Поэтому, я в особенности почел долгом слить их в одно, по возможности скорее, с прекрасным нашим казачьим Русским элементом на Кавказе. Я, конечно, предвидел, что найду противодействие единственно в панах; но пугаться было нечего, и давать теперь послабление — значило бы только укрепить этот враждебный элемент. Поэтому, я убедительно прошу вас испросить себе Высочайшее разрешение написать секретно графу Евдокимову, чтобы он сделал строжайшее дознание зачинщикам и сочинителям просьб и дозволить ему ссылать их тотчас же, по мере открытия, административным порядком на неопределенное время внутрь России, по предварительному вашему назначению. Для устранения их от всякого вредного влияния во время предстоящего преобразования, должно бы содержать их там под строжайшим надзором полиции. Натурально, что эта мера должна быть временною и равно касаться и 1-го Хоперского полка. Если же между зачинщиками найдутся такие люди, которые слишком ясно уличены будут в подстрекательстве и незаконных действиях, то для примера предать их тотчас же суду, поступив с ними по всей строгости законов. Вообще, на это дело не должно смотреть равнодушно, особенно в теперешнее беспокойное время, и надо его кончить как можно скорее. Я полагал бы также необходимым вызвать тотчас же, под предлогом объяснения, в Петербург генерала Кухаренко и удалить его также на некоторое время от влияния на своих соотечественников. Он и Порохня кажутся весьма беспокойными людьми, домогающимися посредством домашних интриг и посторонних протекций достижения своих видов. Я знаю наверное, что Кухаренко старается быть атаманом; он составил сильную партию на Кавказе, на Дону и в Петербурге, убеждающую в необходимости назначения отдельного лица для управления Черноморцами, видимо для усложнения препятствий к желаемому нами соединению двух войск. Я полагал бы в теперешнем положении дела согласиться на назначение атаманом Кубанского войска особенного лица, вместо графа Евдокимова, который не имеет времени исключительно [381] заняться казаками. Я нахожу всего лучше, если Государю Императору угодно будет, для избежания издержек казны, назначить атаманом помощника командующего войсками Кубанской области. Таким образом всякие претензии на это место рушатся; генерал Иванов исключительно может заняться этим делом, и мысль о слиянии войска останется ненарушимою".

В Германии, передав себя в руки столь противных ему докторов, князь Барятинский не переставал однако заботиться о ходе важнейших дел на Кавказе. Из переписки его с Государем, генералом Карцевым и другими лицами видно, что все главнейшие действия 1861 и 1862 годов происходили по его мысли и указаниям.

Не ускользали от его внимания и общие государственные дела, особенно в связи с начавшимися тогда беспорядками в Польше. Воспользовавшись несколькими днями улучшенного здоровья, князь Александр Иванович в Июле 1861 года ездил в Петербург и изложил Государю свои взгляды на положение политических дел в Европе и на некоторые меры, которые он считал полезными в интересах России. Затем он возвратился в Дрезден продолжать лечение. Привожу здесь три письма его к Государю из Дрездена.

29 Августа (10 Сентября) 1861 года.

"По моему расчету Вы получите это письмо в то время, когда ступите ногою на Кавказскую землю".

"Позвольте мне присоединить и мой радостный голос к шумным и горячим приветствиям, несущимся к Вам на встречу. У меня сжимается сердце при мысли, что в эту дорогую для меня торжественную минуту, я далеко от Вас, вместо того, чтобы в избытке счастья выйти к Вам на встречу. Вы легко поймете, какие чувства я теперь переживаю здесь, в Дрездене. Завтра, в день Вашего тезоименитства, я вознесу к Небу мои горячие молитвы. Мне грустно, что в этот великий день я не буду на Кавказе, где я так любил чествовать его в кругу своих. [382] Адъютант Вашего Величества князь Мирский ⁹⁷ возвращается на Кавказ, чтобы принять участие в этом достопамятном событии; пользуясь его отъездом, я пишу Вам".

"Дело Кубанских казаков, как меня уведомили, кажется, совершенно улеглось. До меня дошли слухи, что оказанная Вами им милость возбудила некоторую зависть в Терских, Азовских и Донских казаках. Строго говоря, они столько же, если не более, помогали нам в Кавказской войне, и было бы справедливее распространить даваемые льготы и на них при колонизации Закубанского предгорья, с тем чтобы действие этой милости остановить, когда Вам будет угодно; ибо мы должны иметь в виду, что настанет день, когда земель не достанет. Тем не менее до того времени мы успеем усилить военную колонизацию, так как это представляется крайне необходимым для окончательного успеха покорения Правого врыла. Я только что написал обо всем этом генералу Милютину, приглашая его повергнуть это предложение на Ваше усмотрение, пока Вы находитесь еще вблизи казаков. Я не сомневаюсь, что они примут эту монаршую милость с полною признательностью.

Возвратясь в Германию, я мог провести параллель между впечатлениями минувшими и настоящими, и в этом сравнении я нашел новые поводы, чтобы остаться при тех мыслях, которые я позволил себе повергнуть на Ваше усмотрение. В скором времени я напишу Вам об этом, и письмо будет Вам доставлено одним из моих племянников, Орловым-Давыдовым. Они оба возвращаются к князю Орбелиану, так как я не хочу лишать их счастия иметь возможность разделить всеобщую радость. Я буду здесь ожидать известии о Вашем пребывании на Кавказе. Г-н. Новосельский обещал мне приехать прямо из Поти в Дрезден, и не могу Вам выразить, с каким нетерпением я его ожидаю". [383]

3 (15) Сентября 1861 г.

"С чувством глубокого нетерпения я ожидаю известий о Вашем пребывании на Кавказе. Молю Бога, чтобы переживаемые Вами впечатления вознаградили Вас за все понесенные в течение столь долгого времени заботы.

Получив из Николаева телеграмму Вашего Величества, я с радостию вижу, что до сих пор Вы изволите быть совершенно довольны Вашим пребыванием на Кавказе, и горячо желаю счастливого окончания Вашего дальнейшего там путешествия.

Дела Польши находятся, к несчастью, далеко не в удовлетворительном состоянии. Позвольте мне повторить Вам в нескольких словах те соображения, которые я имел уже счастие высказать Вам лично в Петергофе. Возвратясь в Германию, я после всего, что видел и слышал, перебрал свои взгляды и нашел в них некоторые изменения, которые и считаю своею обязанностью повергнуть на Ваше усмотрение. Я тем более чувствую желание сделать это, что Ваше Величество изволили меня спросить, каким образом мысль, раз уже принятую, я думал бы привести в исполнение"...

Далее следуют основания, на которых князь Барятинский основывал свои предположения к лучшему устройству дел в Польше.

10 Октября 1861 г.

"Я ожидал Вашего возвращения, чтобы поблагодарить вас за милостивое письмо, доставленное мне Новосельским.

Деловые бумаги, которые я должен был в тоже время отослать при верном случае в Петербург, задержали отправку курьера, что причинило мне большое огорчение, так как я горю нетерпением повергнуть к стопам Вашего Величества мою признательность, радость и счастие, одним словом все, чем полно мое сердце. Полученные мною целые томы заключают в себе самое точное описание Вашего пребывания на Кавказе, и мне известны теперь все его мельчайшие подробности. Вы легко себе представите, Государь, какое живое волнение я пережил при этом [384] чтении. Позвольте мне сослаться на одну фразу князя Орбелиана, характеризующую произведенное Вами на армию впечатление. Эта фраза показывает то доверие, с каким войска отнеслись к Вашему чувству, что по моему мнению составляет лучший залог истинной преданности. "Можно сказать с уверенностью, пишет князь Орбельян, что Государь, остался на столько же очарованным своим путешествием по Кубанской области, на сколько он очаровал своим присутствием и словами Кавказскую армию". Ни у кого нет этой способности быть до такой степени ласковым и так уметь сердечно говорить с людьми, как у Вас; офицеры, солдаты, казаки и все Грузинское дворянство до сих пор остаются в восторге от всего, что вы им говорили; ваши слова проникли им в сердце и, одним словом, результат путешествия и вашего появления в этой стране, среди доблестного войска, положительно неизмерим; там не знают как благословлять Небо, пославшее Вам эту мысль.

Позвольте мне поблагодарить Вас также за все щедро розданные Вами милости и отличия; верьте, Государь, что никто не принимал их как награду за свои заслуги, а каждый видел только в этом доброту Вашего Величества. В довершение всех Ваших благодеяний ко мне Вы изволили пить за мое здоровье; я никогда не буду в состоянии высказать всего, что я перечувствовал, когда узнал об этой высокой милости. Меня огорчало одно, что я не мог присутствовать при Вашем торжестве, и я утешусь только в тот день, когда буду иметь счастие видеть Ваш следующий приезд на Кавказ вместе с Государыней. Я хотел бы как можно скорее выздороветь, так как мое нетерпение вернуться на Кавказ становится непреодолимым и, судя по тому, что до меня доходит, я вижу, как мне необходимо, во что бы то ни стало, быть там к будущей весне. Хотя лучшего заместителя на время моего отсутствия, как князь Григорий Орбелиан, я не мог бы желать; но такое положение вещей не может долго продолжаться, так как многие надеются и желают заместить меня, а это обстоятельство может породить беспорядки в делах. [385] Муравьев-Амурский, как говорят, имеет более всех прав на это место; но смею просить Ваше Величество, на случай, если бы вы не пожелали оставить меня, постараться выбрать личность, хотя, быть может и менее просвещенную, но за то более преданную: это последнее качество есть и будет всегда главным и наиболее необходимым для Вашего представителя на Кавказе.

Мое здоровье заметно поправляется, благодаря действительно трогательным заботам г-на Вальтера; я следую всем его предписаниям, хотя подчас они очень тяжелы для меня. Он заставил меня отказаться от моей поездки на берега Нила, говоря, что это путешествие в настоящем году представляется вредным, а советует мне проехаться по морю на Азорские и Канарские острова и возвратиться весною через Гибралтар и Средиземное море. Благодаря этому, он думает, возвратятся ко мне сон и аппетит, единственные вещи, которых я в настоящее время лишен. Может быть, полнейший отдых от дел, перемена места и качка волн отгонят бессонницу, приводящую меня в невыносимое раздражение. Моя нога совершенно ожила; боль незначительна, но слабость большая.

Я очень рад, что Ваше Величество вполне одобряете предложенную Евдокимовым систему для окончательного умиротворения Западного Кавказа. Я решительно надеюсь, что умиротворение Левого крыла совершенно закончено; тем не менее, если когда-нибудь Чеченцы вздумают восстать, то, по моему мнению, тут никакого несчастья для нас не будет; мы можем приняться там за ту же систему колонизации казаками, и это обстоятельство наверное послужит к полнейшему успеху. Я Вам говорю об этой случайности не потому, чтобы я ее предвидел; но, зная буйный, ленивый, воинственный и фанатичный характер Чеченцев, необходимо всегда быть готовым к встрече непредвиденных случайностей.

Прежде чем окончить это письмо, я должен еще раз обратить Ваше особенное внимание на два важных пункта, крайне необходимых для нашего первенства на Востоке и для развития наших средств на Кавказе. Я подразумеваю [386] здесь установление навигации на Каспийском море и постройку железной дороги между этим морем и Черным. Вот краеугольные камни здания цивилизации, которая вполне оправдает как Ваши, Государь, усилия, так и усилия всех Ваших предшественников.

Еще раз усиленно и почтительно прошу Ваше Величество, если понадобится, то идти наперекор всем и не переставать покровительствовать этим двум задачам, выполнение которых необходимо для совершенного успеха. В настоящее время я составляю представление в Кавказский Комитет, испрашивая для компании Новосельского "Кавказ и Меркурий" денежное пособие; было бы очень досадно дать ей упасть вследствие отсутствия средств. Железные дороги в России были в том же положении, но тут не колебались придти к ним на помощь".

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Письма князя А. И. Барятинского в военному министру Д. А. Милютину.

Дрезден, 1861 года 24 Октября (5 Ноября).

Я имел удовольствие, многоуважаемый Дмитрий Алексеевич, получить письмо ваше с препровождением весьма интересного журнала Шамиля и записки Франкини о Магомет-Эмине ⁹⁸. Начну с первого. Я не перестаю думать, что по преданности Шамиля Государю и по новому воззрению его на Россию и на все выгоды Европейского просвещения, которые, как заметно, производят на него глубокое впечатление, можно бы извлечь из него пользу относительно поощрения Кавказского переселения. Если бы ловкими дипломатическими действиями внушить мысль султану дать Шамилю в своем владении пустопорожние земли для колонизации Кавказских выходцев, и вместе с тем, при отпуске Шамиля, обязать его словом помогать, а не вредить власти Государевой на Кавказе, то я почти уверен, что он всеми мерами будет стараться исполнить обещания и затем с радостию устроит Крымских и Кавказских переселенцев в [387] Анатолии или т. п. Он непременно сумеет привлечь к себе большое переселение. Исполнение этой мысли имело бы тройную или четверную цель: во 1-х, избавить Кавказское плоскогорие от населения, всегда враждебного, и открыть этим самым прекрасные и плодородные места для нашего казачьего поселения; во 2-х, дать самим выходцам лучшее положение, обеспечив их будущность, чего они теперь не имеют, ибо по мере прибытия в Турцию их оставляли на произвол судьбы (с Шамилем этого не случится; им будет куда пристать и кому повиноваться, а он, из привычки к делу и по воспоминанию о своей 30 летней власти, сумеет и там приучить их к повиновению и порядку); в 3-х, это устроит судьбу и займет самого Шамиля, которому пока уже обещано будущее пребывание в Мекке; и наконец, в 4-х, в общечеловеческих видах прогресса, мы дадим прекрасное и сильное население пустынным странам. Я передаю вам эту мысль в самом зародыше и, следовательно, недостаточно зрелую.

Доложите это воззрение Государю Императору и переговорите с князем Горчаковым; может быть, он найдет возможным снестись об этом с князем Лобановым.

Перейдем теперь к Магомет-Эмину, которым я вовсе не дорожу. Плохое его положение между Абадзехами заставило его тогда передаться нам; он давно уже, по моему мнению, отжил свой век между Черкесами и невозвратно утратил свое значение между ними. Но желательно было бы на счет этого иметь мнение графа Николая Ивановича (Евдокимова), так как он воюет в этом крае, где мы опасаемся влияния Магомет-Эмина; он лучше всякого другого может подать в этом деле голос.

2 Февраля 1862 года.

Как вам, может быть, уже известно, вместо путешествия моего на Тенериф, я отправился прямо в Испанию, где нахожусь уже более двух месяцев с половиною, из которых половину пролежал в постели. Три первые недели я видимо стал поправляться, но около 5 недель тому назад, мои страдания возвратились с большею силою и хотя левая нога моя значительно поправилась, так что я двигаюсь и могу ходить уже без всякой посторонней помощи, но боль разделилась теперь между двумя бедрами и иногда делает буквально мое положение невыносимым. Я нахожусь беспрестанно в том самом положении, как в 1859 г. при переправах наших в Тлох и т. п., где, может быть, вы одни могли быть ценителем и полным свидетелем моей страдальческой жизни. Возвращаться мне в Апреле месяце на Кавказ, как я располагал, было бы безрассудным; а потому, как сердцу моему ни тяжело, а совести ни трудно, но я решаюсь в начале Апреля нового стиля предпринять возвратный путь a petites journees чрез Марсель и Женеву в Дрезден, чтобы опять посоветываться там с Вальтером и, может быть, предпринять новое лечение будущим летом. [388]

Не угодно ли вам будет, любезный и многоуважаемый Дмитрий Алексеевич, повергнуть на Всемилостивейшее разрешение Государя Императора мое предложение и уведомить меня, не могу ли я предпринять лечение летом. Повторяю, мне трудно и жалко расставаться с Кавказом; mais a l'impossible nul n'es tenu.

Я много надеялся на спокойную зиму, и хотя с большим трудом, но успел совершенно отстранить всякую житейскую суетность: я отсюда не написал ни одного письма, жил и живу, не обнаруживая своего имени (Даже Штакельберг (наш посол во Франции) не подозревает моего пребывания здесь.) и в особенности своего звания, и этим одним достиг я, хотя на слишком малое время, того нравственного спокойствия, за которым, как вы знаете, я так жадно и так давно гоняюсь, потому что вижу в том sine qua non или лучше сказать единственную основу, если возможно, моего исцеления. Страдания мои усилили мою раздражительность до того, что я в теперешнем состоянии здоровья ни на что не гожусь. Затворническая моя жизнь была причиною, что я до сих пор не отвечал вам на любезное ваше письмо, которым вы извещаете меня о своем назначении военным министром. Я решительно не писал никому и этим одним способом достиг того incognito, которого домогательство так сильно встревожило кн. Горчакова. Не смотря на мое молчание, вы однакож уверены, что день, в который я узнал, что Государь имеет вас своим военным министром, был для меня торжественным. Я знаю вашу привязанность и глубокую преданность к его особе, знаю ваши правила и все то, чем щедро Бог вас наградил и что вы посвятите на славу его армии и царствования, — мог ли я не быть в восторге? Если будете писать, то адресуйте ваши письма ко мне "poste restante" полковнику Зиновьеву, не приписывая вовсе моего имени на конверте и считая мое пребывание, по расчету нового стиля, до 15 Марта в Севильи, а к 1-му Апреля в Марсели или Женеве; я в этих городах буду справляться на почте. Прошу вас, любезный и многоуважаемый Дмитрий Алексеевич, доложить Его Величеству, что, по совещании моем с д-м Вальтером, я буду иметь честь немедленно писать Его Величеству.

28 Апреля 1862. Замок Зайн, близ Кобленца.

В письме от 7-го Апреля, которое я имел честь получить, вы уведомляете меня об отмене экспедиции в Псху и о том, что, вследствие жалоб на поведение владетеля Абхазии генерал-адъютанта князя Шервашидзе, Его Императорское Величество не изволил дать еще никаких повелений, желая сперва знать мое по этому предмету мнение.

Так как экспедиция в Псху волею Государя Императора уже отменена, то мне остается сообщить вам мое мнение только относительно князя Шервашидзе. [389]

1-е. Что он взял отпуск в Константинополь, которым в прочем не воспользовался 2). Что он не любит Колюбакина и сказал об этом в разговоре г-ну Зотову. 3) Что он просил избрания другого лица для командования экспедициею, употребив в письме к начальнику главного штаба несоответственное выражение.

Из всех этих вышеупомянутых обвинений заслуживает, по мнению моему, внимания только одно его неловкое выражение. "Предоставляю господину командующему армиею", но оно произошло от незнания Русского языка и неумения употребить в письме более соответственную фразу (тем более, что сам князь Шервашидзе, как вам известно, писем не пишет).

Притом, принимая в соображение всем известный гордый и самолюбивый характер князя Шервашидзе, 17-ти летнее старшинство в генерал-лейтенантском чине, раздражение от постоянного подчинения младшим по службе, оскорбление от недостатка к нему доверия, распространение обидных для его чести и самолюбия слухов, в особенности при высоком и лестном звании им носимом ⁹⁹, а также перетолковывания каждого его действия в дурную сторону, я, по внимательном прочтении копии с письма князя Орбелияна от 23-го Марта за № 361, не могу придать словам князя Шервашидзе никакого политического значения и скорее принимаю их, как следствие местных личных столкновений, происшедших под влиянием разнообразных причин.

Вашему превосходительству давно уже известен мой образ действий относительно владетеля Абхазии, в деле которого, по моему мнению, могут быть только два исхода: или у князя Шервашидзе и его потомства должно отнять владения совсем (к чему по настоящее время я не вижу достаточных причин, без явного нарушения справедливости и достоинства правительства), или же следует держаться в отношении этого владетеля такой системы, чтобы хорошим с ним обхождением приласкать его и заставить быть нам пожизненно полезным. Мысли мои о будущей судьбе Абхазии известны также и князю Шервашидзе, которому при личных свиданиях я откровенно говорил, чтобы он, соображаясь с тем, приготовлял своего сына к новой будущности; сам же он, чтобы был уверен, что до конца жизни своей будет пользоваться своими правами и милостями Государя Императора, если только будет приносить пользу Русскому правительству.

Таково и в настоящее время мое мнение. В преследовании князя Шервашидзе я не вижу никакой надобности, а скорее вред. Влияние его в Абхазии и на соседние племена, как мне известно, еще очень важно, чему лучшим доказательством служит то, что всю причину неуспеха последней экспедиции генерала Колюбакина приписывают единственно отсутствию князя Шервашидзе. Поэтому, расположить этого человека к нам считаю очень полезным, как относительно раз уже принятой еще при моих предшественниках к нему системы (хотя в [390] настоящее время не много поколебавшейся), так и потому, что я остаюсь все-таки при том непреклонном убеждении, что, поверив ему экспедицию, он окажет нам услуги при исполнении общего плана покорения Правого крыла, когда наступит надобность действовать со стороны Абхазии. Князь Шервашидзе, если будет предан нашему делу, может привлечь к себе многих самых влиятельных людей из соседних ему племен и тем облегчить наши сношения с народом.

В начале прошлого года генерал Колюбакин сам убеждал меня и просил поручить командование отрядом владетелю Абхазии, представляя к этому очень много уважительных причин и находя, что только дав князю Шервашидзе самостоятельность действий можно отстранить все те неудобства, какие в прежние времена существовали от отношений его к генерал-губернатору, при чем изъявил готовность, в случае надобности, идти на это время к князю Шервашидзе в начальники штаба. Об этом я, в бытность мою прошлого года в Царском Селе, имел счастие докладывать Государю Императору.

Как ни трудно в настоящее время, при сложившихся между владетелем Абхазии и Кутаисским генерал-губернатором неприятных личных отношениях, надеяться на искреннюю готовность князя Шервашидзе, но я уверен, что, действуя на его самолюбие отстранением оскорбляющих и раздражающих его достоинство обстоятельств, можно достигнуть хорошего результата, а именно того, что сам он пожелает выказать полную преданность Государю Императору, содействуя вполне своим вниманием исполнению в том крае Высочайше указанных предположений, в чем легко будет убедиться, если не поручать никому другому командования предполагаемой экспедицией.

28 Апреля (10 Мая) 1862. Замок Зайн, близ Кобленца, на Рейне.

Вследствие письма вашего превосходительства от 7-го Апреля, в котором вы уведомляете меня, что Государю Императору угодно, дабы я дал безотлагательно от себя князю Орбелияну надлежащие указания и полномочия как относительно возможности приведения в исполнение предполагаемых вами мер, так и изыскания других еще способов к возможно большему уменьшению расходуемых на Кавказскую армию сумм, я вместе с сим пишу князю Орбелияну употребить все возможные средства к удовлетворению столь важного предмета. Я знаю, что государство наше требует ныне более, чем когда-либо, сбережения казны, и сбережение это может быть достигнуто во вверенном мне крае только уменьшением средств строительных как деньгами, так и людьми. Поэтому мною внушено ограничить эти средства до того предела, сколько это возможно, без нарушения порядка и Русской власти. Определить же крайний размер ограничения или уменьшения этих средств, без [391] предварительного соглашения с командующими войсками, которые суть прямые ответчики за вверенные им части края, даже князю Орбелияну из Тифлиса невозможно, а мне (уже более года в отсутствии с Кавказа и не имеющему под рукою ни квартирного расписания войскам, ни положительных и подробных сведений о положении и состоянии дел вообще и о работах в подробности) еще труднее дать вам какой-либо положительный ответ.

Желая однако, сколько это мне возможно, исполнить волю Его Величества и содействовать всеми мерами государственной потребности, я, по прочтении копии с отношения вашего к князю Орбелияну за № 3.057, имею честь сообщить мое мнение: — По первому пункту. Вашему превосходительству, как близко знакомому с неотлагательными потребностями края и знающему все мои предположения, известно, что уменьшение войск на Кавказе давно составляет предмет моих искренних желаний. Но, при всем том, время исполнения этого желания еще не наступило. Кроме военной потребности, нужные работы, начатые и так успешно производящиеся, необходимые для сохранения вновь покоренного края, требуют, как вы сами очень хорошо знаете, значительных средств, которые ежели будут отняты, то обратят ни во что прежние труды, расходы и даже помешают исполнению задуманных и уже осуществляющихся планов. По этим причинам расформирование четвертых и пятых баталионов во всех полках Кавказской армии я считаю при настоящих обстоятельствах решительно-невозможным и полагал бы в замен этого, в случае ежели резервная дивизия будет оставлена на Кавказе, 4-ые и 5-ые баталионы гренадерской и 21-ой дивизии обратить в кадровый состав, продав и подъемных лошадей им принадлежащих. Это составит очень значительное сбережение и даст возможность иметь по три баталиона в каждом полку комплектных, готовых во всякую минуту двинуться, куда надобность укажет; в случае же войны укомплектование кадров не представит ни малейших затруднений. Мнение это я полагал бы исполнить не иначе, как по предварительном сношении о возможности исполнения его князя Орбелияна с генерал-адъютантом князем Меликовым. — По 2-му пункту. На приведение четырех драгунских подков в четырех-эскадронный состав я согласен. — По 3-му пункту. Предписано мною рассмотреть и уменьшить военно-рабочие роты в такой степени, в какой по ближайшему сношению с командующими войсками и начальником инженеров Кавказской армии признано будет возможным. — По 4-му пункту. Желание мое, как вам известно, было уничтожить существующие транспорты и заменить их ежегодным отпуском примерной суммы, подобно тому как это заведено в Дагестане; но в какой степени и мере, при нынешних необходимых работах в Кубанской области, это возможно, определиться может только по ближайшем сношении и указании графа Евдокимова. — По 5-му пункту. [392] Уменьшить в будущем году размер переселений за Кубань, рассрочив все заселение на большее число лет, я не считаю себя в праве, потому что от этого зависит верное покорение неусмиренной еще части Кавказа. Подобное распоряжение я считаю очень важным и опасным; потому что, в случае каких-либо неблагоприятных обстоятельств, как например внешней войны или с значительным уменьшением войск, мы вместо верного достижения цели отдалимся от нее на неопределенное число лет. А потому изменение это может быть исполнено не иначе как только с особого Государя Императора повеления; брать же на себя ответственность подобного представления я не могу. — По 6-му пункту. Относительно инженерных работ предписано мною ограничиться только теми работами, которые по самом строгом разборе и засвидетельствовании самих начальников отделов, как ответчиков за вверенные им части края, могут иметь влияние на сохранение и спокойствие края, как-то: самые необходимые в военном значении оборонительные и наблюдательные пункты и в особенности мосты и сообщения; все же постройки, выходящие из разряда крайней и самой экстренной необходимости, отложить. — По 7-му пункту. Предписано исполнить, сколько это возможно. — По 8-му пункту. Так как от уменьшения и сокращения работ уменьшится потребность числа рук, а следовательно и войска, то произойдет и сбережение провианта, цифра которого только по приведении всех этих мер в исполнение может быть определена интендантом Кавказской армии. — По 9-му и 10-му пунктам. Предписано мною исполнить. Мне пишут с Кавказа, что сметы на 1862 год уже сокращены на 2.000.000 рублей.

6 Декабря 1863. Combe Royal Kingsbridge. Devon, England.

Трудно выразить удовольствие, доставляемое мне видом вашего почерка; столько прекрасных воспоминаний возбудила во мне эта знакомая рука! Благодарю вас сердечно за ваше поздравление; жена также просит передать свой усердный поклон и очень тронута вашей памятью. Наконец, ожил я душевно. За то только теперь, при совершенном нравственном покое, могло ясно выразиться, до какой степени потрясены мои физические силы и сколько утрачено здоровья во время длившихся ожиданий и всех посетивших меня вместе с тем скорбей душевных ¹⁰⁰. Грустно задумываюсь при вопросе, буду ли я когда-нибудь опять годиться на действительную службу и на труды подобные тем, которые мы некогда так радостно с вами делили. Вы продолжаете неутомимо работать, и силы вам покуда не изменяют; не менее того, не могу скрыть свое [393] беспокойство и за вас. Вашим страданиям в последние дни моего пребывания в Петербурге я горячо сочувствовал и, хотя вы тогда в них не признавались, а может быть и теперь не признаете начал подагрических, но не менее того позвольте вам дать искренно-дружеский совет — принимать теперь же все возможные меры и предосторожности против этого недуга: я уверен, что он никогда бы не развился у меня до такой степени, если бы я с самого начала не пренебрег им. Горькая опытность, приобретенная мною в течение стольких лет, привела меня к заключению, что в предупреждение припадка преимущественно всему другому следует избегать усталости; чрезмерное усилие сколько нравственное, столько физическое, мгновенно возмущает кровь и разражается поражением суставов, следовательно и главная из мер предупредительных против болезни состоит прежде всего в полном определении сил и соразмерного труда. Я уверен, что самые причины, возродившие болезнь, чаще всего находятся в насильственном нарушении этой соразмерности. Я так сильно проникнут этим сознанием, что теперь стараюсь найти требуемое равновесие. Теперешняя жизнь моя, надеюсь, дозволяет строго наблюдать за собою и, может быть, достигнуть желаемых сил и здоровья. Страшно было бы для меня потерять всю надежду на исцеление и еще при жизни быть лишенным возможности деятельно участвовать во всем, что может предстоять еще вскоре России. Кажется мне однако же, что наш политический горизонт очищается и что Голштинцы, над которыми так смеются в России, в этот раз не на шутку будут нам весьма полезны.

Комментарии

93. Выборная делегация от Черкесов являлась в Константинополь и Лондон с просьбой о защите; их приняли с почетом, но — отпустили с фразами ободрения.

94. Болезнь была в высшей степени развития: страшные боли в желудке и костях, частые обмороки, упадок сил до того, что князь не мог держать пера в руках и ехать мог только лежа. А. З.

95. Карцов, занявший после Д. А. Милютина и Г. И. Филипсона место начальника главного штаба Кавказской армии. А. З.

96. В таком смысле и состоялся Высоч. рескрипт на имя гр. Евдокимова. А. З.

97. Князь Николай Иванович Мирский, ныне атаман Донского войска.

98. Журнал Шамиля — это, сколько мне помнится, нечто в роде дневника, веденного приставом при Шамиле, капитаном Руновским. К сожалению, в архиве князя Барятинского я не нашел этого журнала. А. З.

99. Т. е. генерал-адъютанта императора Николая. А. З.

100. Намек на период, предшествовавший супружеству князя Барятинского. А. З.

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 2. М. 1890