-

ФЕЛЬДМАРШАЛ

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.

1815-1879.

ТОМ ВТОРОЙ.

Глава IX.

План действий в 1860 г. — Положение дел в Дагестане. — Положение в Чечне. — Возникшие там волнения. — Усмирение восстания. — Стремления горцев к выселению в Турцию. — Письмо по этому поводу к Государю. — Меры к избежанию волнений в будущем. — Ход дел на Западном Кавказе. — Положение в Кутаисском генерал-губернаторстве. — Необходимость заселения Закубанского края казаками. — Противоречия в Петербургской коммиссии. — Усиленное наступление ген. Филипсона против горцев. — Недовольство фельдмаршала результатами действий. — Назначение гр. Евдокимова на Правое крыло. — Приезд главнокомандующего во Владикавказ и совещание. — Результаты совещания.

Общий план действий в 1860 году, по мысли князя Барятинского, состоял в том, чтобы на Восточном Кавказе упрочивать наше положение в недавно завоеванном крае, а на Западном с усиленной энергией действовать для покорения тамошнего народонаселения и совершенного прекращения, таким образом, Кавказской войны. С этою целью, как уже было сказано, на Правое крыло были двинуты сильные подкрепления (12 стрелковых баталионов, 3 драгун. полка, 4-х эскадр. состава, и артиллерия) и, при условии изъявленной Магомет-Эмином с Абадзехами покорности, можно было рассчитывать на достижение весьма значительных результатов.

Общая система занятия вновь покоренного края в восточной части Кавказа заключалась в проложении хороших колесных дорог по разным стратегическим направлениям; это должно было избавить нас от необходимости держать постоянно значительные силы в самых недрах гор; мы могли ограничиваться занятием лишь некоторых пунктов, особенно важных для обеспечения путей сообщения, а главные резервы оставлять в местах, более удобных для размещения и продовольствия войск. Между тем, в 1859 году уже были положены первые основания административному устройству вновь покоренного края. Лезгинская линия, потерявшая значение самостоятельного отдела, была упразднена, а на Левом крыле и в Дагестане [340] потребовались многие перемены в разделении управлений, разграничении районов и т. д.; одним словом, вместо работы штыковой наступило время мирно-культурной работы, нередко более трудной, чем самое завоевание.

В 1860 году все начатые работы продолжались с самою напряженною настойчивостью: следовало дорожить временем, чтобы скорее упрочить наше положение в этой части края с теми силами, которые для этого предназначались.

В Дагестане, благодаря характеру жителей и их исконному общественному устройству, мы с первых же дней стали довольно прочной ногой и приступили к капитальным дорожным работам, имевшим целью не только удовлетворить военным соображениям, но и служить развитию благоустройства и благосостояния населения. В Терской же области (Левое крыло), где и местность, и характер жителей, вековые предания и обычаи совершенно другие, мы не могли так скоро утвердиться, и приходилось быть на стороже, зорко следя за настроением умов.

Партия Шамиля, вынужденная успехами нашего оружия к покорности в 1859 году, не могла так скоро помириться с потерею прежнего своего значения и власти; следовало ожидать, что попытки к возобновлению прежнего порядка вещей будут проявляться. Самая масса народонаселения, привыкшая в течение долгого времени к слепому повиновению этой, господствовавшей партии, во имя религиозного фанатизма и в трудно устранимом чувстве ненависти к завоевателю, не могла вдруг совершенно успокоиться, даже не взирая на многолетние бедствия войны и озлобление против наибов и других Шамилевских агентов. Только время, да хорошая, умелая, строго-справедливая администрация могли ослабить силу старых предубеждений и влияние прежней господствующей партии. Но для хорошей администрации требуются хорошие люди, а таковых всегда и везде встречается не в изобилии. [341]

Какие военные меры ни принимались, однако волнения не заставили себя ожидать; первый пример подала Ичкерия: возмутились Беноевцы, известные своею закоренелою к нам враждебностью и особенною наклонностью к хищничеству. Их решено было расселить по разным другим аулам. В начале Мая 1860 года мера эта была приведена в исполнение; но 50 семейств, водворенных в ауле Датыхе, скрытно оставили дома и бежали в трущобы горной Ичкерии, в верховьях рек Аксая и Аман-су. Разливы рек, разбитые дороги и т. п. не позволили тотчас принять меры к наказанию бежавших; а они, между тем, взялись за старое: стали нападать на наши мелкие команды, убивать солдат, удалившихся от лагерей, грабить, усиливаясь каждый день притоком недовольных новыми порядками людей и абреками разных обществ. Наконец, число возмутившихся увеличилось населением Аргунского ущелья, где наша администрация в особенности оказалась неудачно представленною; во главе волнения стал бывший Шамилевский наиб Ума, явились и другие влиятельные люди; дошло до того, что они сделали даже несколько попыток против наших укреплений. Возгоралась опять война, и граф Евдокимов выражал опасения за остальные части покоренного края... Фельдмаршал с большим огорчением, конечно, узнал об этих происшествиях и приказал действовать для подавления волнений самым строгим, энергичным образом, предавая виновных полевому военному суду. Однако возмущение длилось долго; вспыхнуло даже в Дагестане; усмиренное в одном месте — поднимало голову в другом, и стоило немало жертв и трудов, пока было усмирено окончательно, и уже не графом Евдокимовым, а его преемником князем Мирским. С этими волнениями в связи были и стремления Кавказских туземцев к выселению в Турцию. Из приводимого здесь письма князя Барятинского к Государю можно видеть, какое значение он придавал этому обстоятельству. [342]

Тифлис, 11 Мая 1860.

"Государь! Приказ от 4-го числа этого месяца принес с собою новое отличие, которым Ваше Величество изволили меня наградить. Мундир ⁸⁶, который Вы мне только что позволили носить, напоминает счастливейшие мгновения моей жизни, когда я еще совершенно молодым человеком имел счастие сопутствовать Вашему Величеству в Вашем путешествии и был Вами милостиво посвящен в Вашу частную жизнь. Это неизгладимое и драгоценное для меня воспоминание тем более мне дорого, что даже вдали от вас, Государь, я теперь всегда могу, в моем воображении, следовать за вами во всех подробностях Вашей высокой жизни, как будто я вас никогда не покидал. Итак. Вы видите, Государь, как я счастлив снова надеть форму, так живо напоминающую мне эту пору моей счастливой молодости.

После отправления моего последнего письма к Вашему Величеству, я должен был послать генерала Милютина во Владикавказ, чтобы он на месте и собственными глазами исследовал правдивость слухов, доходивших до меня и по своему характеру могущих тревожить меня на счет настроения умов в Чечне. Наклонность мусульман к выселению, о которой я не раз говорил Вашему Величеству, прогрессивно растет, так что я вижу себя вынужденным, если не пресечь ее совершенно, то по крайней мере урегулировать насколько возможно. Толпа — под влиянием партии фанатиков, члены которой, как я уже Вам докладывал, избраны Шамилем из числа людей самых энергических и умных среди этих племен, видя, что их влияние и доверие к ним после падения имама понижаются, естественно пользуются привычным послушанием, которое народ еще сохранил по отношению к ним, чтобы извратить намерения нашего правительства, и разжигают в своих единоверцах подозрения относительно неприкосновенности их религии и имущества. Неудивительно, [343] что этот беспокойный народ, привыкший видеть в них своих пророков, считает выгодным и долгом доблести относительно религии идти искать счастья в империи халифа. Если мне удастся теми мерами, которые я только что принял, избавиться единственно от фанатиков, не трогая массы, то я буду весьма счастлив и буду надеяться, что таким образом положил прочное основание благосостоянию этого народа и устойчивому положению нашего управления в будущности. Вследствие этого, очевидно, потребуется во что бы то ни стало добиться согласия Турецкого правительства на открытие нам трех пунктов на границе, чтобы туда направлять группы переселенцев, так как силою не возможно воспрепятствовать фанатикам покидать свое отечество и искать новое; потому что, как сказано, они связывают с этим свою честь и счастие на земле и на небе.

Приезд генерала Милютина, без сомнения, должен был успокоить направление умов на некоторое время; но я убежден, что если воспрепятствовать их намерению, то это ничуть их не остановит, и сопротивление в этом случае доведет лишь до беспорядков, результат которых легко определить, но которые, тем не менее, должны причинять нам немало беспокойств. Важно избегнуть этих усложнений, облегчая частным образом эмиграцию, наклонность к которой выказывается более или менее во всей мусульманской части края. Я недавно послал в Константинополь генерала Лорис-Меликова для соглашения с князем Лобановым по поводу настоящего дела; я его снабдил наставлениями, чтобы уяснить посланнику тягостное положение дел. Раз возмутители и фанатики будут удалены, несомненно, что народ успокоится, и те никогда вновь не появятся; но для этого не нужно мешать уходу тех, которые теперь открыто выражают стремление уйти. Прошу Ваше Величество обратить особое внимание на настоящий предмет и сообразовать с этим Ваши предложения Турецкому правительству.

На днях я намерен послать генерала Милютина к войскам Правого крыла Кавказской линии для [344] присутствования при военных действиях этого лета. С своей стороны я рассчитываю через месяц выехать в Боржом".

Чтобы лишить возмутителей на будущее время возможности содействия окружающих племен, легко могущих увлечься, признано было необходимым переселить на плоскость всех жителей верховьев рек Аргунского ущелья и Тарской долины, соединяя в большие аулы, а их старые жилища и башни разорить. Все эти меры были приведены в исполнение; кроме того устроено несколько мелких укреплений, и вновь поселено пять казачьих станиц — около 1000 семейств, так что к 1861 году оставались еще шайки, укрывавшиеся в трудно доступных частях Аргунского и Ичкеринского округов, но уже общего восстания и возобновления войны в прежних размерах не предвиделось. Однако на плоскостях, в Кабарде, Чечне и Владикавказском округе продолжалось общее к нам недоверие, и переселение в Турцию усиливалось, тревожное положение нередко возрастало, шайки увеличивались, самые нелепые слухи распространялись и встречали веру в легкомысленном населении. Между тем, в военном отношении устройство края далеко еще не было окончено; горная полоса не была занята предположенным рядом укреплений, новые станицы недостаточно устроены и ограждены; дороги, наскоро проведенные, портились, просеки зарастали, а в виду имелось скорое сокращение войск отправкою в Россию 18-й и резервной дивизий.

При таком положении дел, умиротворение края единственно силою оружия становилось сомнительным; нужно было склонить народное мнение в нашу пользу и вместо суровых военных мер брать другие, более успокаивающие. Взгляд этот послужил основанием изменения прежде предположенных мер, и решено было: ограничиться занятием только главных стратегических пунктов, оставив постройку мелких укреплений и постов; отменить водворение тех станиц, которые, очевидно, стеснив Чеченцев в земельном пользовании, привели бы их к усиленному озлоблению; для обеспечения сообщений, образовать из самих жителей земскую стражу, с хорошим содержанием, [345] отпустив домой Донские казачьи полки и упразднив временные милиции; производить как можно меньше построек, а свободные войска употреблять для проложения и расчистки просек.

Меры эти, выказавшие некоторое большее доверие наше к населению, произвели благоприятное впечатление; дела стали принимать лучший оборот, часть жителей даже решилась оказать нам содействие к рассеянию все еще остававшихся в сборе враждебных партий Умы и Атабая, и этим предводителям, после движения войск к их притонам, ничего более не оставалось, как явиться к князю Мирскому с повинною.

В Прикаспийском крае, как уже сказано, тоже были попытки к восстанию; но оне не приняли таких размеров, как на Левом крыле, и были скоро прекращены благоразумными мерами тамошней администрации, в лице генерал-маиора Лазарева.

Перехожу теперь к изложению хода дел в Западной части Кавказа.

После минувшей Восточной войны, когда в Абхазию вновь введены наши войска, все усилия наши обращены были на то, чтобы стать в этом крае в положение более обеспеченное, на случай новой Европейской войны. Изо всех пунктов Черноморского прибрежья Сухумская бухта представляет наиболее выгод для высадки, а потому Абхазия скорее всего могла подвергнуться нападению неприятеля; между тем, она была менее всего приготовлена к обороне. Главная невыгода заключалась в совершенном отсутствии удобного и безопасного сообщения для войск, действующих в Абхазии.

При таком положении дел и в случае высадки на берега Абхазии, нам ничего не оставалось бы делать, как избрать одну из двух, равно невыгодных крайностей: или (из опасения, чтобы войска наши не были отрезаны на длинном пути отступления от Сухума к Кутаису) очистить Абхазию еще прежде появления неприятеля, или же оставить войска эти среди малонадежного населения, — почти на жертву. [346]

В случае вторжения неприятеля в Мингрелию или в Гурию, Сухумский отряд был бы отрезан от всяких подкреплений и даже лишен возможности получать откуда-либо продовольствие и запасы. Наконец, во всей Абхазии не было даже прочного пункта, на который войска могли бы опереться.

По соображении всех этих обстоятельств, признано было необходимым, пользуясь мирным временем, употребить всевозможные средства к устройству нового пути из Абхазии на северный склон Кавказа, и твердого опорного пункта внутри самой Абхазии.

Что касается до местных жителей, то, пока администрация наша держалась только берега моря, влияние наше в этих странах вовсе не могло упрочиться. На нас смотрели не более как на временных пришельцев; каждая молва о внешней войне возбуждала всеобщее волнение и уверенное ожидание нашего отступления из края. Поэтому все наши действия в глазах жителей имели значение бесцельного притязания вне всяких причин и оснований.

В 1860 году решено было разработать хотя вьючную дорогу из Абхазии в общество Псху, чтобы тем положить начало к проведению дороги на северную сторону хребта. Кроме того, согласно прежним предположениям, производилась разработка Кутаисско-Сухумской дороги и продолжались другие дорожные и строительные работы.

Войска Кутаисского генерал-губернаторства в 1860 году были усилены двумя сводно-стрелковыми баталионами, и к началу Мая сформированы были два отряда: один для разработки Кутаисско-Сухумской дороги, другой с целью рекогносцировки дорог, ведущих к перевалам через главный хребет. Остальные войска были расположены по укреплениям и в составе других отрядов для дорожных работ, на Кутаисско-Рионском шоссе, в Ингурском ущельи и пр., а также и для наблюдения за спокойствием в крае.

Сверх того, в течение 1860 года, выполнены были три отдельных предприятия: 1) водворение порядка и спокойствия в Сванетии; 2) восстановление Цебельдинского народного суда и примирение двух главных отраслей фамилии [347] Маршани, Тлапсовых и Учардиевых, которые издавна разделяли все Цебельдинское народонаселение на две враждебные партии, и 3) приведение в повиновение общества Псху.

Для водворения порядка в Латальском обществе, в Сванетии, было сделано движение в это общество, имевшее результатом восстановление полного спокойствия во всех вольных обществах Сванетии.

Восстановление Цебельдинского народного суда и примирение между собою Цебельдинских князей также увенчалось успехом и успокоило на некоторое время Цебельду.

Устройство дел в Цебельде было особенно важно по влиянию этого общества на Абхазию, князья которой постоянно находились как бы в зависимости от Цебельдинских владельцев и всегда искали у них покровительства и убежища в случае надобности.

В начале Июля, партия из нескольких сот Убыхов и Джигетов произвела несколько нападений на команды, высланные из укр. Гагр для рубки дров. К этому присоединилось и то обстоятельство, что Псхувцы, изъявившие еще в 1858 году покорность, на требование выдать аманатов, дали положительный отказ, равно как и на исполнение всяких других наших требований.

Имея в виду, что влияние наше в этом обществе до того времени было совершенно ничтожное и не простиралось далее морского берега, что при таком положении дел могли встретиться серьезные препятствия по устройству предположенного сообщения на Кавказскую линию, и что поэтому нужно было озаботиться об упрочении нашей власти в этом крае, — было признано необходимым предпринять в Псху экспедицию. Но незначительность отряда, собранного для этой цели, и враждебные отношения соседних горских племен, вынудили, после безостановочного десятидневного, чрезвычайно трудного похода к верховьям Бзыби, возвратиться почти без всякого результата.

К весне 1861 года военное положение в Кутаисском генерал-губернаторстве оказалось следующим.

В Абхазии, не смотря на давнюю покорность, власть ваша была крайне ограниченною, проявляясь только в тех [348] пунктах, которые заняты были нашими войсками; все же внутреннее управление сосредоточивалось в руках владетеля. Большая часть Абхазцев-христиан, со времени последней войны, приняли мусульманскую веру и потому стали к нам противу прежнего в более враждебное отношение. Полное восстановление нашего владычества в Абхазии могло совершиться только при условии прочного и окончательного утверждения наших поселений на северной стороне хребта и на восточном берегу Черного моря.

В Цебельде наше управление было устроено по образцу прочих военно-народных управлений Кавказа. Принятыми мерами, по возможности, вражда семейств Маршани и беспорядки прекращены.

Остальные горные общества находились в тех же враждебных отношениях к нам, как и прежде. Очевидно было, что, пока мы не достигнем в Закубанском крае таких же результатов, как в Чечне и Дагестане, положение наше на прибрежьи Черного моря, столь важном во всех отношениях, будет весьма шатким. Поэтому, в Закубанский край и были направлены все усилия. К убеждению, что прочное овладение западною частью непокорного Кавказа возможно только с заселением его по обоим склонам хребта вооруженным Русским населением, князь Барятинский пришел уже давно. Из переписки с Государем и военным министром, из поручений, данных генералу Милютину, командированному в Петербург для осуществления многих важнейших вопросов Кавказского управления, можно ясно видеть и взгляд князя Барятинского на этот вопрос, и настойчивость, с которою он действовал для его разрешения, и, наконец, его огорчение встреченными препятствиями.

Предполагалось часть Черкеских племен поселить на равнине между Кубанью и Лабой, болыпими аулами, под надзором и управлением Русской власти; желающим уходить в Турцию (их ожидалось много) оказывать всячески содействие; некоторую же часть выселить на Дон. А для заселения Русскими станицами обратить Азовское казачье войско, часть старых Кубанских и Черноморских [349] казачьих станиц, расположенных вдали от передовых линий, определенное число Донских казаков, женатых солдат Кавказских полков, наконец некоторое число государственных крестьян южных губерний.

В С.-Петербурге разрешение этого вопроса было передано особой комиссии. Члены ее (министры и некоторые другие начальники главных управлений) развивали взгляды, противоречившие соображениям Кавказского главнокомандующего. Донской атаман генерал Хомутов находил выселение на Дон Черкесов, а Донских казаков за Кубань весьма тяжелою и несправедливою мерою, и особенно в отношении Черкесов жестокою, бесчеловечною и т. п.; другие находили, что вообще отнятием у Черкесов земель для Русских поселенцев можно довести горцев до отчаяния и вызвать на крайнее сопротивление. Посольство наше в Константинополе представило записку военного агента, капитана Франкини ⁸⁷, главная мысль которой была та, что Черкесы жили на своих местах тысячу лет и что выгнать их оттуда, кроме жестокости самой меры, возбудило бы во всей Европе чрезвычайный взрыв негодования и пр.; что Русские никогда не могут там прочно водвориться, потому что климат, местность и все природные условия не соответствуют потребностям казаков; что таким образом край опустеет и т. п. Д. А. Милютин против этих возражений сделал чрезвычайно меткие замечания; между прочим, против отзыва генерала Хомутова, что: "так может рассуждать только казак, а не государственный человек", и это совершенно верно. Единственное государство, обладающее вполне государственными людьми — Англия; а известно, насколько она стесняется принятием нужных в ее интересах мер, хотя бы с сентиментальной точки зрения жестоких; но едва ли она в проигрыше.... Да и последствия в Закубанском крае, благодаря системе военных действий, указанных князем Барятинским и совершенно изменивших местные обстоятельства, не оправдали [350] Петербургских сомнений и опасений: большинство Черкесов ушло в Турцию, некоторая часть поселилась на равнине за Лабой, край покрылся казачьими станицами и очутился вполне в нашей власти. Одно, против чего можно было еще с основательностью возражать — это поселение Черкесов на Дону; но до этого и не дошло бы, даже если бы горцы не ринулись почти поголовно в Турцию.

Не взирая однако на встреченные в Петербурге препятствия к осуществлению самой важной из мер для упрочения нашего в Закубанском крае, фельдмаршал приказал генералу Филипсону в 1860 году повести решительные наступательные действия, цель которых была окончательно занять казачьими поселениями все пространство между Кубанью и Белою и поставить штабы полков 19-й пехотной дивизии у подножия Черных гор, в линию от верховий Лабы до Анапы, на таком расстоянии, чтобы районы действий каждого полка охватывали все равнины и предгория, доставляя нам возможность владеть здесь всеми удобными для хлебопашества и скотоводства землями.

Водворение двух пехотных подков, Крымского и Кубанского (в 1857 и 1858 г.) на передовой линии уже доказало пользу подобной меры и привело к весьма важным результатам. Следовало теперь устроить одну штаб-квартиру в земле Шапсугов, как наиболее сильного племени, и особенные усилия направить именно на эту часть края, пока Абадзехи, недавно изъявившие покорность, оставались бы посторонними зрителями войны с Шапсугами. Покорение же их могло вынудить и Абадзехов уже не к номинальной, а к безусловной покорности. Земли Шапсугов находились почти по равной части на обеих сторонах Кавказского хребта, здесь бесснежного; переходы чрез него возможны по многим главным долинам; поэтому занятие лишь северной стороны не было достаточно для покорения Шапсугов, и следовало распространить действия и на южную часть, к морю, что вызвало разработку чрез хребет удобных дорог.

Кроме того, следовало довершить Адагумскую линию, построить несколько укреплений, водворить две новых станицы и т. п. [351]

На лето 1860 года князь Барятинский, в видах поправления здоровья, поселился в Боржоме, предоставив текущие дела князю Орбельяну и начальнику главного штаба армии генералу Милютину; сам же следил за ходом военных действий и не переставал подробно доводить обо всем до сведения Государя частными письмами, крайне интересными, как для характеристики князя Александра Ивановича, так и для ознакомления с ходом Кавказских дел.

Генерал Филипсон, согласно с изложенными предположениями, сформировал несколько отрядов и открыл действия против Шапсугов. В течение 3-4 месяцев были достигнуты немалые результаты; но князь Барятинский ими не удовлетворился. Привыкнув к энергии и настойчивости генерала Евдокимова на Левом крыле, он желал видеть тоже и на Правом. Князь решился поручить и Правое крыло графу Евдокимову, оставив за ним временно и главное начальство на Левом крыле, где недавнее восстание и возбужденное состояние туземцев требовали особой бдительности. Кстати, генерал Милютин получал назначение товарищем военного министра, и генералу Филипсону было предложено занять место начальника главного штаба.

Для подробного обсуждения положения дел в Закубанском крае, окончательного установления плана действий и определения потребности средств, фельдмаршал сам поехал в Владикавказ, куда и вызвал генералов Милютина, Филипсона и Евдокимова. В последовавшем затем совещании (при котором присутствовал и князь Д. И. Мирский, как помощник начальника Кубанской области) генерал Филипсон, человек образованный и умный, проводил свои взгляды и был поддержан Д. А. Милютиным; но граф Евдокимов, этот выросший на почве Кавказской практической деятельности человек, разбил в прах все предположения и аргументы Филипсона, так что и Д. А. Милютин, под конец, сдался на его сторону, и все было решено согласно мнению сего последнего ⁸⁸. [352]

Таким образом, с осени 1860 года в Закубанском крае начались наступательные действия, с тою усиленною энергиею и настойчивостью, которые были свойственны графу Евдокимову и уже достаточно проявились в блистательных результатах на Восточном Кавказе.

Одною из важнейших мер, как уже сказано, было отправление на Правое крыло из Дагестана, Левого крыла и Закавказья подкрепления в составе 12 батальонов, 12 эскадронов и двух батарей. Между тем, заготовленное за Кубанью количество провианта и фуража не могло быть достаточным для такой новой массы войска, а позднее время года уже не давало возможности доставить припасы посредством подрядов или закупок в Русских губерниях. Возникал, таким образом, трудно разрешимый вопрос, тем более, что отсутствие благоустроенных путей сообщения, особенно осенью, не допускало даже мысли о подвозке провианта из других отдаленных от предстоявшего театра действий магазинов. Бывший тогда Кавказский генерал-интендант Колосовский нашел выход из этого затруднительного положения: он предложил забрать хлеб из всех запасных магазинов в Прикубанских казачьих станицах, выдав им взамен деньги для постепенного приобретения зерна из дальних сел Ставропольской губернии. Фельдмаршал одобрил это предположение, были сделаны соответствующие распоряжения, и прибывшие на Правое крыло войска не встретили задержек в снабжении продовольствием.

По возвращении из Владикавказа в Тифлис, князь получил от Государя письмо, с выражением неудовольствия за представленную смету расходов, значительно увеличенных противу предшествовавшего года. Ответ князя Барятинского, от 18 Декабря 1860 года, приводится здесь вполне: считаю это необходимым в виду тех настойчивых упреков, которым подвергался князь за широкие расходы казенных денег, без соображения с общим финансовым положением государства.

"Письмо Вашего Величества от 11-го Ноября повергло меня в глубокую печаль выраженным в нем Вашим [353] неудовольствием по поводу представленной мною сметы на будущий год. Я принужден почтительнейше просить Ваше Величество пожертвовать минутою внимания к изложению этого дела, которое я беру на себя смелость представить Вам в общих чертах, чтобы Вы могли убедиться в независимости от меня причин, вынуждавших этот излишек в расходах. Дороговизна хлеба во всей России в продолжение последних четырех лет постепенно увеличивала бюджет армии. Пуд муки стоит 1 рублем 25 копейками дороже прежнего, а войска потребляют 1,600,000 четвертей в год; это вместе с категорическим довольствием ⁸⁹, пожалованным Вашим Величеством, увеличило наш расход на 2,800,000 рубл. сравнительно с прежним.

Я в скором времени отправлю генерал-интенданта армии к военному министру для подробного разъяснения всего дела. Если Ваше Величество удостоите рассмотреть остальную часть бюджета, имеющего отношение к нашим действиям в будущем году, то убедитесь, что это издержки совсем другого рода, чем прошлогодние. Оне временны и предназначены к упрочению завоевания края; эта денежная жертва, раз принесенная, не должна будет повторяться. Следует смотреть на нее, как на неизбежное следствие прошлогодней кампании, издержки на которую она заключит в себе.

Если бы принесение этой денежной жертвы было признано невозможным, то мы были бы вынуждены испытать все невыгоды, вытекающие из пренебрежения победой и теми преимуществами, которые она дает.

Прошлая война ⁹⁰ доставила нам печальный пример последствий такого завоевания, когда, благодаря недостатку путей сообщения, войска наши принуждены были быстро очистить побережье Черного моря, где мы и до сих пор не успели утвердить наше влияние. Смею уверить, что только меры, предлагаемые мною в этом письме, правда, стоящие [354] теперь довольно дорого, в состоянии дать стране продолжительный и плодотворный мир.

Дороги, мосты, укрепления, просеки и, главным образом, колонизация края казаками — условия sine qua non нашего господства в стране; оне твердо упрочат наше положение здесь и сделают наше господство постоянным. Точно также все доверенные мне Вами войска, до малейшей части, включая сюда и 18-ю дивизию, были употреблены, как Вы изволите увидеть из квартирного расписания, в продолжение всего года, на эти работы. С тех пор как наши военные линии приблизились к самому центру гор, расстояния значительно возросли, а это влечет, при плохом состоянии дорог, ведущих к выдающимся пунктам этой линии (большая часть их еще не приведена в настоящий вид), увеличение цен на провоз провианта и строительных материалов. Солдаты, принимающие участие в вышеупомянутых работах, изнемогли бы от тяжести труда, если бы не позаботиться о подкреплении их сил. Итак, они должны получать лучшую пищу и больше водки, чем получали прежде войска, расположенные на своих квартирах; поэтому я был принужден почти целый год давать им усиленные винные и мясные порции, что, в свою очередь, значительно увеличило расходы. Лошади также, весь год находившиеся в работе, требуют больших издержек на фуражное довольствие.

По этому краткому описанию Вы видите, что издержки эти — временного характера и вызваны самым завоеванием Кавказа, и что не в моей власти их уменьшить или отложить, не рискуя лишиться тех преимуществ, которые достались нам такою дорогою ценою.

Отсутствие 18-й дивизии, которую я отправлю, согласно желанию Вашего Величества, в Мае, лишит меня значительных средств и, без сомнения, сделает большую брешь в начатых работах, которые должны будут придти в полный упадок, что приведет к самым неприятным последствиям несовершенного и плохо исполненного труда. [355]

Само собою разумеется, что я не прошу у вас оставления 18-й дивизии, так как это Ваша воля, чтобы она оставила Кавказ в начале будущей весны. Я только что окончил все распоряжения для исполнения этого приказания; но, надеясь на Ваше снисхождение, я позволю себе высказать мой взгляд на это дело. Я не могу себе представить тех экономических выгод, которых мы достигли бы через это перемещение дивизии, в особенности в такое время, когда наше финансовое положение требует прежде всего экономии. Не говоря уже о существенной пользе с точки зрения экономической, приносимой в настоящее время этою дивизиею Кавказу, она весьма благоприятно содействует будущему экономическому положению его, обеспечивая мир и хорошее состояние путей сообщения и представляя выгодный исход тем богатствам страны, которые, благодаря промышленно-торговому движению, впоследствии обогатили бы государственную казну; теперь же эта дивизия будет вполне парализована в своих действиях по Август месяц, когда она расположится на своих постоянных квартирах и, не смотря на это, содержание ее будет требовать тех же расходов, как и здесь, не считая усиленных расходов на передвижение ее и издержек по передвижению других войск на место ушедшей дивизии. Я знаю, что большая часть составляющих ее людей остается у нас; но по этому поводу я позволю себе представить Вашему Величеству следующий, чисто-практический взгляд на это дело: как бы слабы ни были тактические единицы войск в количественном отношении и фиктивны в сравнении с нормальной их численностью, оне все-таки представляют силы, по значению почти равные их нормальной численности. Неприятель или страна, покорность которой сомнительна, зная, что имеют против себя 17 батальонов, не заботятся о их численности; генерал, командующий ими, согласится лучше иметь меньше людей в рядах, лишь бы иметь больше батальонов. Батальон представляет собою нравственную и вещественную военную тактическую единицу; по этому уменьшение состава войск Кавказской армии на 17 батальонов произведет самое невыгодное впечатление. [356]

Во время моего последнего пребывания в Петербурге Вы передали Вашу волю об отозвании 18-й дивизии; тогда это не показалось мне препятствием к успеху наших действий на Кавказе, но тогда я не рассчитывал на враждебное к нам настроение Чеченцев. Я сознаюсь, что ошибся в чувствах этого народа к нам. Ваше Величество изволили видеть из донесений нынешнего года, сколько забот причинил мне этот мятежный народ. Вашему Величеству также не безызвестно, что Чечня покорялась нам несколько раз и всякий раз снова восставала, увлекая за собою Дагестанских горцев, поэтому я принужден поставить Чечню в полную невозможность восстать. И теперь меньше, чем когда-либо, я могу сократить в этой местности численный состав войск; поэтому, для замещения 18 дивизии, я должен буду передвинуть туда войска с Кубани и, следовательно, ослабить там свои силы. Сверх того я вижу себя вынужденным бросить часть тех прекрасных сооружений по главным нашим коммерческим и военным артериям Военно-Грузинской и Военно-Имеретинской дорог, постройка которых была начата с такою энергиею.

Я должен буду также отказаться от постройки предполагаемых дорог в Абхазии и Сванетии. Мингрелии, Гурии; дорог, которые, в случае внешней войны, могли бы представить свободное сообщение для подвоза подкреплений и провианта войскам этих провинций, чтобы не быть поставленными в печальную необходимость очистить страну при первом пушечном выстреле. Кавказ, наслаждаясь миром, должен стать, по моему мнению, передовым бастионом нашего могущества на Востоке, и с этой точки зрения, основанной на моем искреннем и глубоком убеждении, я смотрю на это дело, долженствующее прославить царствование Вашего Императорского Величества.

Я снова должен предупредить Ваше Величество, что наше положение в крае не таково, как в начале прошлой войны. В то время мы твердою ногою стояли в стране, опираясь на наши старые линии; привычка к этому самого неприятеля обеспечивала нам господство в крае; тогда как теперь, после сделанных нами решительных шагов, [357] приведших нас к самому сердцу гор, Вы знаете, Государь, сколько нам предстоит впереди, чтобы достичь утверждения нашего господства здесь и притом с незначительными силами.

Во всех своих действиях и соображениях я до сих пор руководствовался идеею, удостоившеюся одобрения и Вашего Величества: оставить несостоятельную систему частных экспедиций, вести постоянную наступательную войну, предел которой положила бы только полная победа и окончательное завоевание всего края; эту войну нельзя прекратить по своему желанию, точно также, как нельзя препятствовать неприятельским вторжениям, когда руки связаны внешней войной. В таких случаях не задумываются над миллионными расходами, и жертва эта часто приносится только для того, чтобы охранить целость естественных границ страны, тогда как теперь нам остается только завершить завоевание, большая часть которого уже совершена. Настало время оправдать все жертвы, принесенные Россиею за последнее полстолетие; все это потребует только сравнительно незначительных расходов и некоторого увеличения численности войск, а в замен даст нам новые источники обогащения России и первенствующее положение в Азии.

Сообразуясь с ходом политики, становится более чем вероятно, да и ваше Величество также понимаете это, что Восток в скором времени станет театром, на котором будут окончательно решаться великие спорные вопросы, и если к тому времени Кавказ не будет совершенно покорен, а стало быть наши мосты, укрепления и дороги не будут окончены, то мы не посмеем располагать ни одним человеком изо всей этой славной армии, чтобы перейти границу".

До какой степени князь Барятинский предусматривал грядущие события, можно видеть, как из рассказанных уже мною неоднократных упоминаний его о Закаспийском крае, так и из вышеприведенных слов. Еще 16 Февраля 1857 года, описывая дела Армянской церкви и ее значение в делах Востока, он прибавил: "Предложенные [358] мною меры, в случае войны, будут иметь неоспоримые шансы для успеха. Каспийское море — базис военных действий — в настоящее время недоступный неприятельскому нападению, ближе к театру войны, чем те пункты, которые могли бы служить Англичанам базою. Каспий дал бы нам возможность вторгнуться с оружием в руках в Среднюю Азию. Следовательно, надо было бы лишь увеличить в весьма значительной степени наши морские и речные силы и сосредоточить на Волге — в виде резерва — достаточно войск и снарядов для уравновешения с силами, которые неприятель может нам противуставить. Мне кажется, что следовало бы вступить в дипломатические сношения с владетелями центральной Азии, особенно с Бухарским, который впоследствии может быть нам очень полезен. Теперь только настало время для России сторицею вернуть все потерянное нами в последнюю воину и нанести смертельный удар Англии, которая неминуемо должна истощиться в этой борьбе. Но для этого пришлось бы сосредоточить все наши средства и пожертвовать ими единственно для этой цели. Я не говорю под впечатлением минуты; я не раз говорил об этом вопросе, ставшим теперь на положительную почву"...

Если бы возможно было опубликовать все документы, то нагляднейшим образом была бы доказана вся ширь и положительность государственного взгляда покойного фельдмаршала на политику в Восточном вопросе, впрочем, не только на нее, но и на многое другое...

Кто знаком с обстоятельствами войны 1877 — 1878 г. и вспомнит, между прочим, происходившее тогда в Среднее Азии, тот согласится, что осуществление мыслей князя Барятинского до 1877 г., а не после печальной памяти Берлинского конгресса, дало бы совершенно другой оборот событиям. Все указания на финансовое положение государства, на невозможность нести большие материальные затраты, вовлекаться в предприятия, по-видимому, не имеющие под собою твердой почвы, приписываемые даже личным честолюбивым побуждениям, в сущности не выдерживают критики: сами события это доказали, и финансы их не задерживали, и [359] затраты оказались такие, о которых никто даже не воображал; только, увы, результаты их не оправдали!...

Конечно, если бы жизнь и деятельность государства можно было ввести в рамки жизни и деятельности единичного человека, иди даже небольшого общества, то посвящение всех своих материальных и нравственных усилий исключительно на прогрессивное умственное развитие, на улучшение благосостояния и т. п. было бы вполне естественным законом; но в том-то и разница между государством, особенно великим, и частным обществом, что первое против воли вынуждается к предприятиям, сопряженным с громадными затратами деньгами и кровью, с громадным риском, даже без полной уверенности в непременном успехе. За примерами ходить не далеко: достаточно взглянуть на нынешнее положение всех государств, превратившихся чуть ли не в сплошной военный стан. Спрашивается: если таково положение Европы, если исторические условия предшествовавших веков создали сцепление обстоятельств, при которых, не взирая на все проповеди гуманистов, апостолов вечного мира и проч., возможны еще изречения, что "великие дела совершаются лишь кровью и железом", изречения, оправданные фактически событиями, вызвавшими рукоплескания тех же гуманистов; спрашивается: — не совершает ли государственный человек, к тому же военный, великую заслугу, предупреждая о грядущих опасностях, указывая на меры, могущие принести пользу нам и вред противнику и не стесняясь требовать для этого затраты миллионов теперь, вместо миллиардов в будущем? Именно к таким людям и принадлежал князь Барятинский, и вовсе неправы те (назовем их, пожалуй, идеалистами), которые говорят: на что нам завоеватели, инициаторы громких дел, оплачиваемых столькими жертвами, отвлекающими от мирного труда по развитию преуспеяния, по разрешению культурных задач?

Покойный А. В. Головнин, в одном из писем к князю Барятинскому, 18 Декабря 1857 года, очевидно исходя из таких мыслей, писал, между прочим, что "история нашего времени очень мало говорит о проигранных или [360] выигранных сражениях и не увлекается, как некогда, славою военных дел, а судит правителей по их деяниям законодательным и административным. Очень быть может, господа военные не придадут настоящему обстоятельству (речь идет о положении для управления Мингрелиею) столько важности, сколько люди гражданские; но не военные ведь будут писать историю управления Кавказом". Те же мысли проводились и в письме другого, высшего лица, ставившего роль скромного губернатора выше блестящего главнокомандующего. Все это прекрасно в теории; но ход событий говорит другое. Освободите государство от необходимости в армиях, главнокомандующих от предприятий, в которых победы или поражения на полях сражений суть главнейшие решающие факторы, и тогда, конечно, настанет золотой век исключительного царствования мирных, гражданских деяний, и история займется единственно повествованием об них. Что помогли бы самые лучшие законы, самые удачные административные меры, например, за Кавказом, если бы окружающий хищный, мусульманский мир не был сломлен? Какие мирные деяния могли отвратить нас от роковой необходимости двигаться в Среднюю Азию? Раз мы это сделали, какими законами идя администрациею предотвратили бы мы экспедицию Скобелева в Ахал-Теке и т. д.? А весь, стоящий пред нами, во всеоружии колоссальных политических осложнений, восточный вопрос, разрешится он мирными, культурными деяниями, без "крови и железа"? Где в истории примеры подобных решений? Их нет; и потому мы еще долго будем нуждаться в людях, подобных князю Барятинскому. Дал бы только Бог, чтобы их было побольше! — Вместе с тем, неоспоримо, нужны и те мирные гражданские деятели, которые на почве мудрого законодательства и разумной администрации ведут государство по пути развития народного просвещения и благосостояния (к чему и князь Барятинский вовсе не относился с равнодушием), и их слава на страницах истории должна сиять полным блеском. Suum cuiqui.

Все это не ново; но тем не менее приходится повторять... [361]

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Письма А. В. Головнина.

Рязанская губ., село Гулынки, 1 Июля 1860 г.

Здесь, во владении мне принадлежащем, я имел честь получить ваше письмо на счет Тифлисского банка. Примите мою искреннюю благодарность за ту благосклонность, которою вы меня удостаиваете. Я был очень счастлив видеть высокое мнение ваше по отношению к Харитонову, одному из моих "дедов" Царскосельского Лицея. Я не сомневаюсь, что он, руководимый вами, успеет в том великом деле, которое ему доверено. Что касается до прежних компанионов Штиглица, я сомневаюсь, чтобы они могли вам быть полезны, так как, со времени назначения Штиглица в управление Государственным Банком, вероятно он их пригласит быть его помощниками в своей новой должности.

Я приехал сюда на несколько недель сделать распоряжения, необходимые в виду освобождения крепостных. Никогда я не был так тронут необходимостью этой меры. Крестьяне, хотя и спокойны, ожидают ее с нетерпением; но они перестали возить навоз на свои поля, не зная наверное, кому эти поля будут принадлежать. Если это будет так продолжаться, у нас настанут неурожаи, также умышленно подготовленные, как это было 18 лет тому назад, во время полюбовного межевания чресполосных земель. Господа не смеют предпринимать никаких мер улучшения в своих имениях, не смеют производить никакого употребления из капитала, находясь в неведении относительно того, что их ожидает. Полный застой в экономических делах и вид этого громадного количества господских земель должен действовать на всю Империю и остановить развитие ее денежных средств. Страна не благоденствует, как она должна была бы благоденствовать в дни внешнего мира и внутреннего спокойствия. Я нашел громадную разницу между старыми крестьянами, которые, по моему мнению, могли бы, в силу привычки, окончить свои преклонные дни в крепостном состоянии, и между молодыми, для которых это было бы совершенно невозможно. Но старые с каждым днем уменьшаются, а число молодых увеличивается; правительству и господам с этим-то молодым поколением и придется иметь дело.

Прошу у вас извинения за чрезмерную длинноту этого письма. Я думал, что могу долго говорить с вами об освобождении крестьян, прекрасной мере, которая пойдет в истории рядом с покорением Кавказа и покроет славою настоящее царствование. Разница между этими двумя историческими событиями состоит в том, что одно уже свершилось, а другое находится еще на пути в исполнению. [362]

24 Июля 1860 года.

Благосклонность, которою вы меня удостаиваете, поощряет меня писать вам под впечатлениями двухмесячного моего пребывания в деревне, в средине России, поощряет тем более, что я не думаю, чтобы вы вели переписку с внутренними местностями. Три мысли меня более всего озабочивают в настоящее время. 1) Новое поколение крепостных крестьян, составленное из нынешних молодых людей и достигающее почти 3-х миллионной цифры, поднимается, слушая каждый день говор о свободе. Это единственная тема для разговора у крестьян повсюду, где бы они ни сходились. Не трудно понять, какое влияние она должна иметь на эти молодые головы и на их молодые воображения. У нас, в центре России, среди этих трех миллионов людей приготовляется в очень близком будущем воспламеняющийся материал, тем более опасный, что он вполне для нас неизвестен и что наши администраторы в губерниях никогда не уважали крестьян. 2) Вслед за этим поколением, которое будет буйно и которым станет тяжело управлять — следует другое, еще более молодое, составляющееся из крестьянских детей, бегающих теперь около изб, играющих и купающихся в грязи. Это маленькое народонаселение, еще из трех миллионов, конечно, со временем будет под влиянием своих старших братьев, в особенности не получая никакого направления с другой стороны. Действительно ужасно видеть, что ни духовенство, ни министерство народного просвещения ничего положительно не делают для начального научения народа, оставляя расти эту массу детей без малейшего понятия об их обязанностях по отношению к Богу и людям. Какое будет последствие от этой небрежности? Цивилизация идет вперед, необходимость в просвещении дает себя чувствовать, а известные идеи распространяются в воздухе, не смотря на все полиции и все цензуры. Признаюсь, что будущее кажется мне крайне беспокойным? Я провел это лето в центре России, среди населения истинно-Русских людей, которое, составляя сжатую колоссальную массу, говорит на одном языке, исповедует одну и туже веру, имея одни интересы, составляя истинную силу России и представляя само по себе целое могущество. Рассматривая вблизи состояние страны и вспоминая бюджеты государства, я нахожу, что за последние 40 лет правительство много брало у этого народа, а дало ему очень мало. Оно брало людьми, прямыми и косвенными налогами, тяжелыми работами и т. д. — брало большую часть его доходов, и затем народ, благодаря дурной администрации, платил гораздо более, нежели казна получала. Что же делало правительство в тоже самое время, для этих же мест, взамен всех податей? Ничего для церкви, которая существовала народными приношениями (свечной сбор); ничего для народного просвещения, так как наши несчастные окружные гимназии и школы [363] представляют из себя менее, чем ничего; ничего для дорог, так как оне находятся в том же состоянии, в каком оне находились во времена вашего предка Рюрика! Правительство содержало, с незначительными издержками, суды, несправедливость которых вошла в пословицу, и полицию, которая грабит народ, так что чем деревня более удалена от деятельности чинов этой полиции, тем она более благоденствует. Государственный доход, половина которого основана на безнравственности народа или, вернее, на его развращенности (винный откуп) тратилась на уплату процентов долга, на армию, флот и на этот далекий Петербург, который в своих теперешних размерах очень мало полезен для настоящей России. Итак, деньги, получаемые с податей, не тратились на их настоящие потребности, наиболее необходимые. Все это было большою несправедливостью; а так как каждая несправедливость всегда наказывается, то я уверен, что наказание это не заставит себя ждать. Оно настанет, когда крестьянские дети, которые теперь еще только грудные младенцы, вырастут и поймут все то, о чем я только что говорил. Это может случиться в царствование внука настоящего Государя.

Часто я думал о вас и о вашем прекрасном решении тратить только для Кавказа и на Кавказе все его доходы. Также делается в Финляндии с 1809 года, и страна счастлива. Разумеется, невозможно прикладывать это правило к каждому управлению и к каждому округу; но было бы желательно, чтобы насущные потребности народа были сперва удовлетворены, а затем излишки могут быть отправляемы в Петербург. Содержание армии, конечно, потребность необходимая, если только расходы не переходят за предел действительной нужды. Император прекратит одну из наибольших несправедливостей, которая длилась целые века — крепостную зависимость, и этой прекрасной мерою он стяжает себе бессмертие во всемирной истории и величайшее имя в истории народной цивилизации. Благодаря этой мере и покорению Кавказа, слава уже приобретена; он приготовляет мирное царствование для своего сына. Он мог бы удвоить славу и завещать внутренний мир своему внуку, если бы захотел уничтожить другую несправедливость, о которой я только что говорил.

Простите, князь, что письмо так длинно. Оно было написано под впечатлением, которое оставила мне эта сторона, и я был ободрен воспоминаниями наших долгих разговоров в Николаеве и на Миллионной в 1855-1856 годах. Я совершенно с вами откровенен. Это лучшее доказательство глубины моего уважения. Чрез несколько дней я отправляюсь совершить поездку в Крым и рассчитываю прибыть в Петербург около конца Августа.

Царское Село, 21 Сентября 1860 г.

Пробыв четыре летних месяца в путешествии внутри России, я составил маленькую записку, которая содержит краткий очерк моих [364] наблюдений и моих впечатлений. Беру на себя смелость представить вам при сем эту записку ⁹¹. Может быть, вы найдете там несколько мыслей, которые заслужат ваше внимание. Я предполагаю пробыть зиму в Петербурге, занимаясь тремя важными делами: 1) изданием нескольких записок относительно освобождения крестьян, дабы приготовить Великого Князя Генерал-Адмирала к рассмотрению этого дела в Главном Комитете; 2) преобразованием наших морских училищ по проекту, составленному адмиралом графом Путятиным, и 3) преобразованием наших морских судов по проекту, составленному Глебовым. Преобразование министерства и управления портов, совершенное в течение прошлой зимы, привело к совершенному успеху, и новый порядок вещей в полной силе.

Петербург, Литейная, д. № 27, 16 Января 1861 г.

Беру на себя смелость доставить вам при сем копию с письма, которое Великий Князь Генерал-Адмирал послал председателю Департамента Экономии Государственного Совета, барону Мейендорфу, относительно бюджета Морского Министерства. Я думаю, что ее содержание вам будет интересно тем более, что те же самые доводы, которые Его Высочество представляет в защиту своего бюджета, служат и на пользу Кавказа и Военного Министерства. Нужно вам сказать, что наши финансисты, как старые так и молодые, очень недовольны этим письмом, так как оно затрагивает чувствительную струнку и растравляет рану, обвиняя их только в умении отказывать в деньгах, и не давать себе труда их найти. Подумайте, что ни Княжевич, ни его предшественники не имели мысли послать чиновников в Россию и за границу изучить на месте каждый налог, каждый источник дохода, а в особенности распределение налогов, дабы основать на подобном изучении систему, которой нужно следовать. Их отказ в отпуске денег, их уверенность, что Россия не может дать более 280 миллионов рублей в год, имели бы совершенно другое значение, если бы они были основаны на подобном изучении. Теперь невольно им не хотят верить, когда они нам говорят, что невозможно увеличить доход государства. Подумайте также, что и в 1860 и теперь тоже год начался, а бюджеты военного и морского министерств не были рассмотрены и утверждены. Мы живем изо дня в день и должны делать покупки и заказы, не зная, дадут ли нам денег, которые мы испрашивали. И это случается с нами, тогда как во Франции и Англии бюджет на 1863 г. утвержден в 1861 году.

Этот беспорядок тем более достоин сожаления, что он накануне общественной реформы, как следует назвать освобождение крестьян. Вам [365] уже известно, что Главный Комитет, под председательством Великого Князя Константина собирается почти ежедневно с 10 Октября. Было более 40 заседаний, продолжавшихся свыше 6 и 7 часов. Прения были очень горячие. Нужно отдать справедливость Великому Князю-Председателю, что все члены пользовались полною свободою выражать свои мнения, и нужно прибавить, что, по своей молодости, своим физическим силам, уму и памяти, которыми природа так счастливо наградила Великого Князя, и его прилежанию, он оказался лучше знающим дело, чем все члены. Дело затянулось благодаря бесконечным прениям, большому разномыслию среди членов наиболее влиятельных, а в особенности, по моему мнению, потому, что секретарь комитета г. Бутков до сих пор не успел еще раскрыть, который из членов наиболее могуществен, а следовательно, не знает, в чью пользу привести в движение всю силу канцелярии, силу, которая имеет действительную власть у нас. Император остается безмолвным и бесстрастным и не позволяет догадываться, которому из различных мнений Его Величество симпатизирует. Вообще нужно сказать, что ведение Императором всего этого дела доставляет ему наибольшую честь. Члены комитета высказывали различные мнения относительно некоторых пунктов дела, и в особенности мнения разделялись относительно определения количества земли, которое будет роздано крестьянам в пользование. Князь Долгорукий, генерал Муравьев и Княжевич одного мнения; князь Гагарин представил мнение, ему одному принадлежащее а все другие члены, Великий Князь и граф Панин в том числе, высказали особое мнение, которое, следовательно, и есть мнение большинства. Генерал Чевкин, граф Панин и Великий Князь — члены наиболее влиятельные из всего большинства. Через несколько дней дело будет внесено на рассмотрение Государственного Совета, где вероятно оно возбудит еще много прений и где большинство выскажется по всей вероятности в пользу мнения Муравьева-Долгорукова.

Раз, когда это великое дело будет окончено, настанет другое, крайне важное для страны: состязание генерала Чевкина с Главным Обществом Железных Дорог — кому из них двоих строить южную дорогу. Общество хотело бы ее взять на себя, испрашивает новые концессии и большую со стороны правительства гарантию; генерал Чевкин в них отказывает и хочет строить дорогу государственными инженерами.

Те важные дела, которыми Великий Князь занят за последнее время, доставили ему такую большую опытность в знании людей и вещей, которой он ранее не имел. Вы его найдете очень изменившимся в его пользу.

Вы уже знаете, что князь Орлов испрашивал и получил разрешение оставить все свои должности. Его сын добился от него этого шага не без больших затруднений. Доктор его мне положительно сказал, что этот человек безнадежен, но что невозможно сказать, сколько времени продлится состояние сухотки, в котором он находится и [366] которое все усиливается, выражаясь в уменьшении физических сил и потери памяти".

Копия письма великого князя генерал-адмирала к председателю Департамента Экономии барону Мейендорфу в Январе 1861 года.

Возвращая вашему высокопревосходительству полученные от вас предварительные замечания Департамента Экономии на смету Морского Министерства 1861 года и отношение министра финансов № 7253, препровождаю при сем соображения мои на вышепомянутые замечания. При сем случае считаю нужным сообщить на усмотрение ваше следующее. Каждый почти раз при обсуждении в Департаменте Экономии и в комитете финансов денежных смет Морского Министерства возникает суждение о том, не слишком ли велик наш флот сообразно с надобностью в нем государства, и является стремление убедить Морское Министерство в необходимости уменьшить наши морские силы. Вопрос о том, какой флот следует иметь России, как первостепенной державе, прилегающей к пяти морям, есть вопрос первостепенной важности, но более политический чем чисто-финансовый, и Морское Министерство не может решить оного ни в том, ни в другом смысле, а обязано только выполнять высшие указания Государя Императора, основанные на политических соображениях. Оно может только заботиться, чтобы флот, сообразный с целью, указанною Его Величеством, не обходился нам дороже своей действительной стоимости; но увеличивать флот или уменьшать его по собственному произволу, а с тем вместе увеличивать или сокращать смету свою, оно не может. Если бы Государю угодно было указать Морскому Министерству: 1), что в Балтийском море нам достаточно быть только немногим сильнее Шведов и Датчан, а что для защиты приморских пунктов Его Величество рассчитывает более не на флот, а на сухопутные войска и на политические союзы; 2), что для политического значения России не представляется вовсе нужным иметь эскадры ни в Средиземном море, ни в Восточном Океане; 3), что Его Величество не находит нужным, чтобы морские державы в случае спора между собою дорожили нашим союзом пли нейтралитетом, и 4) что в Черном море достаточно иметь только несколько мелких судов для морской полиции, но что вовсе не нужно заготовлять перевозочные средства на случай необходимости быстро перевезти несколько полков на Кавказ или в другую местность и т. д.: в таком случае морское начальство могло бы немедленно сократить свои сметы на несколько миллионов, отозвало бы свои эскадры, распустило бы часть команд и мастеровых, уволило бы большое число офицеров в резерв, приостановило бы кораблестроение и заказы и вообще приняло бы целый ряд мер, которые довели бы наш морской бюджет, быть может, до 10 или 12 миллионов. Но так как Государь Император заботится не только о всемерном сокращении расходов государственного казначейства, но сверх того о высших интересах России, безопасности ее, политическом значении, сохранении [367] достоинства Империи и о возможности помогать слабым против сильных и притесненным против утеснителей, то в сих видах представляется необходимым: 1), чтобы Балтийский флот наш был в состоянии содействовать береговым укреплениям для защиты Кронштадта даже против сильного неприятеля; 2-е, чтобы мы принимали участие в охранении христианских племен от изуверства мусульман и чтобы с сею целью имели эскадру в Средиземном море, тем более, что там созидается новое сильное государство, и Россия не может оставаться вполне равнодушною к сему явлению; 3-е, что при могущих быть значительных переворотах на Востоке нам необходимо иметь морские силы для совокупного с другими державами действия в Архипелаге, подобно бывшим уже примерам, и что Россия не вправе оставить своих единоверцев и единоплеменников без малейшей помощи; 4-е что значение России, как первостепенной державы, требует, чтобы морские державы дорожили нашим союзом и нейтралитетом, и что сообразно с этим мы должны содержать и морские силы наши; 5) что естественное положение России на крайнем Востоке таково, что мы не можем оставаться равнодушны в тому что происходит в Китае и Японии и, следовательно, должны содержать эскадру в Восточном Океане, и наконец, 6-е, что Россия, прилегая к берегам Черного моря, должна видеть в водах оного не препятствие, а средство к тому, чтобы в случае надобности действовать на противоположных берегах, и для сего должна иметь необходимые перевозочные средства.

Я не сомневаюсь, что ваше высокопревосходительство, при глубоком знании вашем Европейской политики, вполне согласитесь в справедливости изложенных здесь видов и потому с искренним удовольствием могу сообщить вам, что они удостоены одобрения Государя Императора и указаны Его Величеством Морскому Министерству как цель его деятельности. По сему нам остается только всемерно стараться, чтобы флот наш, как достоинством судов, так и опытностью экипажей, оправдывал надежды Его Величества и чтобы расходы на сооружение и содержание его не превосходили действительной необходимости. К достижению сего направлены все мои усилия, и сделаны в морских сметах наших всевозможные сокращения. Затем всякое дальнейшее сокращение оных я признаю совершенно невозможным без вреда для флота и считаю долгом заявить, что оно лишило бы меня возможности действовать сообразно указаниям Государя Императора к развитию и усовершенствованию наших морских сил. Как ни желательно достигнуть в государственной росписи нашей уменьшения расходов, но в виду невозможности этого я полагал бы полезным употребить наших способнейших финансовых людей к отысканию средств для увеличения доходов государства. Ваше высокопревосходительство конечно сами признаете крайне одностороннею систему, которая стремится преимущественно к тому, чтобы всячески уменьшать расходы и тем лишать каждое ведомство средств для [368] улучшения своей части, вместо того чтобы приискивать средства для удовлетворения их надобностям. Это представляется особенно важным в России, где, как известно, народу обходятся все подати и налоги несравненно дороже, чем сколько получает от них правительство и где следовательно улучшения по этой части могли бы увеличить доход без отягощения плательщиков. Подписано: "Константин".

Петербург, 20 Января 1861 г.

Я имел честь послать вам несколько дней тому назад копию с письма, которое Великий Князь препроводил барону Мейендорфу относительно бюджета по флоту. Как дополнение к этому письму, беру на себя смелость представить вам при сем приложенную записку ⁹².

Главный Комитет окончил свои заседания, и его печатный протокол, также как и проекты Положения, были вчера отправлены членам Государственного Совета с официальным объявлением о заседании на 28-е Января, которое будет под председательством Императора.

С.-Петербург, Литейная № 27, 16 (27) Февраля 1861 г.

Не зная, имеете ли вы в Петербурге достаточно точных корреспондентов, я думал, что вам было бы интересно и полезно иметь копию государственного бюджета на текущий год, который только что окончательно утвержден Императором после рассмотрения в Государственном Совете и в комитете финансов. При этом я имею честь послать вам конфиденциально эту копию и прошу вас заметить, что дефицит был пополнен в этом году лишь разными чрезвычайными средствами, которые не повторятся в будущем году. Жаль, что не решаются опубликовать бюджет, так как это было бы лучшим средством привести финансы в порядок и поднять наш кредит.

Наконец, великое дело освобождения крестьян приходит к концу, и новый устав будет обнародован во время поста, сопровождаемый манифестом, написанным митрополитом Филаретом; он, говорят, достоин нашего наиболее красноречивого проповедника. Я не читал его и не смею высказать никакого мнения; но я желаю от всего моего сердца, чтобы важность произведения вдохновила бы нашего великого писателя.

Заседание Государственного Совета 28 Января останется памятным в истории России речью, которою Государь осветил разбирательство Совета по проекту освобождения. Эта речь доказала глубокое знание, которым обладает Император по отношению к всему этому делу, доказала насколько он имеет об этом ясное представление и обнаружила тот рациональный план, которому он следовал с полною твердостью. Эта [369] речь поставила Государя бесконечно выше всех его министров и членов Совета. Он вырос безмерно, а они опустились. Отныне он приобрел себе бессмертие. Надо заметить, что эта речь не была разработана какою-нибудь канцеляриею Совета, не была написана и прочитана; — нет, это была совершенно свободная импровизация, естественное представление мысли, которая долго созревала в голове.

Теперь, когда законодательная работа окончена, наступает вторая часть труда, может быть, самая трудная — приведение в исполнение нового устава, и здесь представляется один важный вопрос: будет ли Государь продолжать употреблять в дело лица, которые решались открыто признавать себя врагами этой великой реформы, как Муравьев, князь Долгоруков и Тимашев, или дряхлые старики, позволяющие собой руководить окружающим и едва знающие, что они подписывают, как Ланской и Княжевич, или лица лет 60-ти, легко меняющие свою систему и мысли как граф Панин, открыто заявлявший себя врагом трудов крестьянской коммиссии и потом сделавшийся наиболее горячим ее защитником? По моему мнению, кто наиболее вреден для Императора — это генерал Михаил Муравьев. Я помню, как однажды я писал графу Киселеву в Париж, что генерал Муравьев станет Аракчеевым настоящего царствования, и затем я с горечью вижу, что он сделал уже несколько шагов по этой дороге. Не дай Бог, чтобы мое пророчество осуществилось! Император Александр I-й, мягкий, человеколюбивый, либеральный, умный и полный познаний, терпел вредное влияние человека грубого, ужасного, жестокого и совершенно несведущего, каким был Аракчеев. Настоящий Император имеет бесконечно более ума и знания, чем Муравьев; он добр и желает блага России; но у Муравьева более хитрости, коварства, и со всем этим он эгоист злой и одарен бесстыдством. Нет ничего удивительного, если он скоро станет всемогущим, так как теперь он уже слишком могуществен. Прошу вашего снисхождения за это свободное излияние моих убеждений и моих мыслей, наиболее задушевных. Это лучшее доказательство доверия й уважения, которое я в состоянии вам принести. Я желаю от всего моего сердца ошибиться в моих убеждениях и мыслях, преследующих меня как кошмар.

Кончаю это длинное письмо сообщением, что министр народного просвещения ожидает с большим нетерпением благосклонного ответа на письмо, которое он послал вам в Январе, прося вас уступить ему барона Николаи для назначения его на пост попечителя учебного округа в Киеве. Настоящий попечитель Пирогов будет отставлен через несколько дней от своей должности, и министр желает, чтобы это место было свободным как можно менее времени. Лестные отзывы, которые вы мне сделали на счет барона Николаи в прошлом году, заставляют надеяться, что он будет чрезвычайно полезен в Киеве.

Комментарии

86. Лейб-гвардии гусарского полка.

87. Впоследствии генерал-лейтенант, начальник горского управления в Тифлисе, затем начальник Карской области.

88. Пишу это со слов князя Д. И. Мирского. А. З.

89. Довольствие мясом и водкой, названное категорическим по нескольким категориям, на которые были разделены войска.

90. То есть Крымская.

91. К крайнему сожалению, этой записки в архиве князя Барятинского не оказалось. А. З.

92. И этой записки в архиве князя Барятинского не оказалось. А. З.

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 2. М. 1890