-

ФЕЛЬДМАРШАЛ

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.

1815-1879.

ТОМ ВТОРОЙ.

Глава VIII.

Причины успешности действий с 1856 г. — Обзор действий на Западном Кавказе. — Результаты, достигнутые в течение трех лет. — Положение дел в Кутаисском генерал-губернаторстве. — Решение перевести войска и средства с Восточного на Западный Кавказ. — Переписка с Государем. — Появление отряда Филипсона в Хашкеты и изъявление Абадзехами с Магомет-Эмином покорности. — Письмо об этом к Государю. — Производство в фельдмаршалы. — Поздравлении и торжества по этому случаю. — Оценка заслуг князя Барятинского.

Итак, в течение трех лет с Восточным Кавказом. было покончено. Князь Барятинский, без сомнения, главный виновник этого изумительного успеха, не думал однако приписывать исключительно себе всей славы этих дел. В своем отчете Государю за три года 1856-1859 ⁸² он, между прочим, писал, что беспрерывные походы трех истекших годов сопровождались необыкновенно малою потерею в людях, сравнительно с предшествовавшими периодами Кавказской войны. Главнейше это объясняется успехом, не покидавшим наше оружие: победа стоит всегда меньше, чем нерешенное дело. Но кроме того, две причины обусловливали и самый успех, и малую потерю. Во-первых, нарезное оружие: до сих пор горцы, стреляя из винтовок, имели перевес над нами в дальности и верности огня. Наши войска, вооруженные расстрелянными кремневыми ружьями, не могли метить в отдельных людей, а довольствовались тем, что осыпали пулями лежащее перед собой пространство. Горцы, действуя на местности пересеченной, не боялись такого огня и держались довольно близко к нашим цепям, чтобы бить людей наверное. Вооружение стрелковых частей нарезными ружьями и обучение их цельной стрельбе сейчас же изменили это отношение. Вне леса горцы, поражаемые [310] метким огнем, должны были вести перестрелку издалека, а местность со стороны Лезгинской линии и Прикаспийского края состоит почти везде из скалистых, но голых гор. Даже в лесах Чечни и Закубанского края первый приступ к рубке просеки, в несколько часов, значительно раскрывал местность и возвращал нарезному оружию его превосходство. Во-вторых, причиною малой потери была правильная система войны и действительное искусство, выказанное главными начальниками, избранными из опытнейших Кавказских генералов, в управлении боевым действием войск. Причиною кровавых потерь предшествующего периода всегда были набеги и все однородные с ними действия, в каком бы размере они ни предпринимались. Когда наши войска вступали в непокорный край не с тем чтобы раскрыть и занять пройденную местность, но в надежде нанести поражение неуловимому врагу, посреди его диких убежищ, и тем потрясти его нравственно, последствием всегда бывало ожесточение горцев, и сотни, иногда тысячи, убитых и раненных с нашей стороны при отступлении. По военному плану, принятому с 1856 г., походы с горы предпринимались не иначе, как для выполнения точно определенной материальной цели, с обширностью которой заранее были соображены все средства экспедиции; при каждом шаге вперед мы устанавливали постоянное сообщение с тылом и ограничивали поход прочным занятием одной какой-либо местности. При такой системе с нашей стороны не могло быть ни рискованных дел, ни отступления; войска возвращались назад по открытым дорогам, чрез край, уже покоренный, и горцам оставалось только прямое сопротивление с лица, к чему, при тактическом превосходстве наших войск, даже в горах немного местностей вполне пригодных. Такого образа действий неизменно держались в Прикаспийском крае, на Правом и Левом крыле. Исключение было только на Лезгинской линии, где совершено три похода для разорения враждебных племен; потому что с южной стороны набег был единственно возможный образ действия против неприятеля, живущего за становым хребтом. Для прикрытия Кахетии и [311] Джаро-Белоканской области, необходимо было содержать значительное число войск, которые летом гораздо лучше ограждали край, находясь в самых горах, чем у их подошвы.

Опытность и искусство соображений главных начальников также сильно способствовали уменьшению нашей потери. Если немного позиций, даже в горах, на которых здешний неприятель может устоять против хорошо направленной атаки, то много таких, где он может нанести нам чувствительную потерю. Обмануть горцев и пройти к пункту, составляющему цель движения, не тем путем, на котором они приготовлялись нас встретить, весьма трудно, в такой недоступной местности, как Кавказская, и однакож это часто удавалось, благодаря распорядительности начальников. На Левом крыле, где сосредоточивались главные усилия и с нашей и с неприятельской сторон, несмотря на смелые походы в самую глубь гор, положительно можно сказать, что граф Евдокимов ни разу не дал горцам случая встретиться с нами там, где они к этому готовились и где это могло быть для них выгодно. Самые сильные позиции, занятые скопищами Шамиля, падали почти без сопротивления, вследствие верно рассчитанных маневров. После Ахульго, Салтов, Гергебиля и Чоха, осады которых, иногда даже неудачные, стоили тысяч людей, завоевание Веденя, в котором Шамиль сосредоточил все средства для самой решительной обороны, обошлось нам в 26 человек убитыми и ранеными! Также точно и действия генерал-адъютанта Врангеля в 1859-м году, которому приходилось преодолевать открытою силою такие препятствия как бездна Андийского Койсу и укрепленный подъем на Ахкентский хребет, обошлись нам чрезвычайно дешево, хотя по другой причине, — по чрезвычайной энергии исполнения, изумлявшей и предупреждавшей неприятеля.

Изложенные причины: правильная система войны, искусные распоряжения главных начальников и распространение в войсках нарезного оружия, уменьшили нашу потерю в [312] Кавказской войне до незначительной цифры. В свою очередь, эта незначительность потери и решение дела маневрами составляют одну из главных причин нашего успеха. Горцев нельзя было испугать боем. Непрерывный бой довел их до той степени уверенности, что несколько десятков человек не боялись завязывать дело с колонною в несколько баталионов и, отвечая одним выстрелом на сто наших, наносили нам гораздо большую потерю, чем мы им. Бой доказывает равенство силы, и пока горцы могли биться, они не думали о покорности. Но когда они столько раз увидели на опыте, что им не предоставляют даже случая сопротивляться, оружие стало выпадать из их рук. Пораженные, они снова собрались бы на другой день: но обойденные и принужденные рассеяться без сопротивления, они на другой день приходили с изъявлением покорности. Могущество Шамиля подрывалось более всего сбором бесполезных скопищ, которые должны были расходиться по домам, не оказав нигде серьезного сопротивления.

Посмотрим теперь, что происходило в течение этих трех лет на Западном Кавказе.

Обратив главные силы Кавказской армии против восточной группы гор, как более опасной для нас своим географическим положением и характером возникшего там религиозного союза, князь Барятинский должен был соразмерять военные действия на Правом крыле с силами занимавших его войск. Самое положение дел в этом крае требовало более приуготовительных, чем решительных действий. На Восточном Кавказе мы везде непосредственно соприкасались с густым неприятельским населением; на Правом крыле, напротив, во многих местах, между нашими передовыми линиями и настоящим жильем враждебных племен, между Кубанью, Лабою и горами лежала еще обширная и редко населенная равнина. Прежде чем приступить к окончательному покорению Закубанцев, надобно было разработать эту глухую равнину, создать в ней опорные пункты и выдвинуть вперед наши линии. Это дело могло быть исполнено наличными силами Правого [313] крыла, пока продолжалось покорение восточных гор. Страну непокорных Закубанцев надобно было занимать одновременно с двух противоположных концов: со стороны моря и со стороны Лабы, двигаясь параллельно хребту гор и обрезывая ее в длину, потому что естественные линии этой страны, реки, все перпендикулярны к Кубани, и прямое наступление с Кубанского берега к горам нам не на что опереть; страна же так обширна, что здесь нельзя перенестись сразу к подошве гор, как на Левом крыле мы перенеслись с Сунжи. Обширность страны требовала также прочного занятия линий казаками: одни редко разбросанные укрепления не оградили бы ее достаточно. На этих соображениях был основан план действий за Кубанью: сначала выдвинуть с противоположных концов страны полковые штаб-квартиры на Белую и Адагум, потом выбить из гор общества, остающиеся за флангом и тылом новых линий и заселить берега этих рек станицами; при чем, для водворения изгнанных туземцев, осталась бы еще пространная равнина между Адагумом и Белой. Когда население на новых линиях стало бы самостоятельным, перевести другие две полковые штаб-квартиры 19-й пехотной дивизии вперед и расположить их у предгорий, отделяя войсками население гор от населения равнины; наконец, разработать дороги от главных пунктов, занятых нами по северной стороне гор, через хребет до моря. Можно было рассчитывать, что горское население, сжатое как в тисках, покорится еще до окончательного исполнения всех этих мер. Для осуществления вышеизложенного плана необходимо было водворение в покоряемом крае значительного казачьего населения, для чего Государь утвердил две меры: ежегодное устройство пяти новых станиц в пространстве Верхне-Кубанского и Лабинского округов и переселение на Кавказ Азовского казачьего войска.

Сообразно с изложенным планом, военные действия на Правом крыле были разделены на две самостоятельные операции: со стороны Лабы (бывшего Правого фланга) и со стороны нижней Кубани (Черномории). Эти действия соответствовали, по разделению Закубанцев, наступлению на двух [314] главных предводителей: Мегмет-Амина с Абадзехами и Сефер-Бея с Натухайцами и Шапсугами.

Со стороны бывшего Правого фланга, прежде всего надобно было подвинуть линию передовых укреплений с Лабы на Белую, куда первый шаг был сделан еще в 1851 году, заложением укрепления Белореченского; но с тех пор дело оставалось в одном положении. Овладеть течением Белой нам было нужно, чтобы подвинуться к неприятелю, значительно сократить протяжение наших линий, отнять у горцев большое пространство плодородной равнины и оградить наши населения, существующие и предполагаемые.

В Мае 1857 г. заложено Майкопское укрепление, при выходе Белой из гор. Абадзехи отстаивали свою землю шаг за шагом, не пропускали без боя ни одной колонны, даже сделали общее нападение на лагерь; каждое вывозимое из леса бревно стоило нам крови. Тем не менее, к осени уже были готовы главные постройки, и в Майкоп перенесена штаб-квартира Кубанского пехотного полка.

Майкопское укрепление составляло не более, как отдельный пункт, принадлежащий нам в неприятельской земле. Надобно было связать его с прочими линиями и для этого упрочить сообщение: к Северу с нижней Лабой, к Юго-востоку с Мало-Лабинской линией. Для устройства первой дороги предположено было возвести редуты на Гиаге и у Длинного леса; вторую можно было проложить только после приведения к покорности обществ, обитающих на верховьях рек Губса, Ходза и Фарса.

В течение этого года казачье население между Кубанью и Лабой усилено основанием двух новых станиц.

Весною приступлено к обширным работам на всем протяжении края. Один отряд продолжал устройство штаб-квартиры Кубанского полка в Майкопе; два другие отряда прикрывали возведение 6-ти новых станиц на верхнем течении рек: Большого Зеленчука, Урупа и Тегеня, принадлежащих вновь учрежденной Урупской казачьей бригаде. Штаб-квартира Севастопольского пехотного полка поставлена в укр. Псебайском, на Мало-Лабинской линии. Таким образом расположение наших сил в восточной части [315] Правого крыла было достаточно сосредоточено. Оставалось открыть между ними беспрепятственное сообщение чрез предгория, от Майкопа к Малой Лабе. Для этого был предпринят осенью целый ряд действий. В Октябре со стороны Майкопа прорублена просека к Махошевцам. В следующем месяце Майкопский отряд двинулся к вершине Фарса, на встречу Лабинскому отряду, который шел туда же, открывая сообщение чрез леса. В Декабре Длинный лес раскрыт двумя просеками, и население, жившее за ним, разорено. Туземные жители везде бросали свои дома и удалялись от просек.

Племена, живущие в горах между Кубанью и Лабою, называясь мирными, продолжали вести разбойничью жизнь и составляли причину всегдашней тревоги для наших линий. Летом 1858 г. сделаны набеги для наказания Башильбеевцев и Шахгиреевцев, в пример другим.

Прочное утверждение наших войск в земле Абадзехов, заложением Майкопа, произвело сильное впечатление на горцев. Абадзехи в этой части края составляли господствующую силу, увлекавшую окрестные мелкие племена. Перенесение войны в их землю было первым ударом в голову конфедерации, основанной Мегмет-Амином.

В западной части Правого крыла, для постепенного движения вперед, надобно было прежде всего овладеть землями Натухайцев, расположенными треугольником между устьем Кубани и морем. Течение реки Адагума представляет естественную линию, которую нужно было занять, продолжив ее до Цемесской бухты, чтобы отрезать Натухайцев от массы горского населения. Предположено было устроить эту линию в продолжении двух лет — возведением четырех укреплений, одного в нижней, другого в средней части течения Адагума, третьего на берегу моря, на развалинах Новороссийска, четвертого — промежуточного между этими двумя, и расположить на новой линии Крымский пехотный полк; с покорением же Натухайского треугольника основать там станицы Азовских и Черноморских казаков, по общему плану - упрочивать завоевание водворением в крае Русского военного населения. [316]

Летом 1857 г. основано укрепление Нижне-Адагумское; от него разработаны дороги в обе стороны к Суровой батарее на Кубани, где выстроено мостовое укрепление и вверх по Адагуму, до места предположенного центрального укрепления. Вокруг на далекое расстояние истреблены все неприятельские населения, числом до 3,500 дворов. Горцы сопротивлялись гораздо слабее, чем в Майкопе, не смотря на доставленные им из Константинополя 10 орудий, и прибывший к ним отряд Европейских флибустьеров. Они довольствовались канонадой с дальнего расстояния и не отважились ни на одно значительное нападение.

В 1858 году заложено у места, называемого Колобатовой могилой, центральное Адагумское укрепление; к осени переведена туда штаб-квартира Крымского пехотного полка, и окружающая сторона опустошена, для того, чтобы удалить горское население. На месте бывшего Новороссийска сооружено укрепление Константиновское. Против Адагумского отряда горцы держались осторожно; но против Константиновского, ободряемые малочисленностию наших войск, сделали несколько безуспешных покушений. С окончанием работ, в конце Ноября Адагумская линия могла считаться достаточно занятой, и потому предпринято движение всем отрядом для разорения Натухайцев. Адагумский отряд в продолжении месяца, с 9-го Ноября по 9-е Декабря, опустошил землю этого племени по всем направлениям, сожигая аулы, забирая пленных, скот и имущество. Отделенные военною линиею от массы своих соплеменников и преданные беспощадному разорению, Натухайцы предложили условия, на которых они соглашались принять Русское подданство. Им был предоставлен выбор между безусловною покорностью или изгнанием из отеческой страны. Окончательное покорение было отложено до осени 1859 года, когда Адагумская линия имела быть довершена основанием четвертого промежуточного укрепления.

С началом 1859 года были предприняты действия в больших размерах для покорения племен, населяющих горы между Лабою и Белою. Отряды Лабинский и Майкопский двинулись в Январе с двух противоположных [317] пунктов для того, чтоб соединиться в середине, на истоках Фарса, обозревая и расчищая страну. Лабинский отряд прошел предгориями на Губс; другой проник глубоко в ущелье Белой, почти до Каменного моста и в ущелье одного из притоков ее — Фюнфта, сражаясь день и ночь против многочисленного и ожесточенного врага. В этот поход было истреблено много аулов, горцы понесли большие потери; но предположенное соединение отрядов не состоялось за недостатком фуража, который горцы истребляли с приближением наших войск. Расстояние от линии Малой Лабы до линии Белой оказалось слишком значительным для действий двух отрядов в общей связи, без промежуточного пункта, снабженного заранее продовольствием и фуражом, вследствие чего и было сделано предположение основать следующей осенью укрепление на уроч. Хамкеты.

В Феврале из укр. Псебайского была двинута на Ходзь колонна и, появившись неожиданно в неприятельской земле, разорила до основания поселения Бесленеевцев, которым мы давно уже грозили жестоким наказанием, если они будут продолжать враждебные действия. Этот погром произвел самое сильное впечатление в горах, так что немедленно затем общества Кизильбековцев, Башильбеевцев и Тамовцев принесли покорность и выдали аманатов. Замирение этих обществ заставило усмириться и полупокорное население, занимающее горы между Лабою и Урупом.

С наступлением весны Лабинский отряд совершил еще несколько движений в непокорные земли для того, чтобы не допустить горцев возобновлять разрушенные поселения. Майкопский отряд расчищал окрестности укрепления и оканчивал постройки. Особые отряды, Зеленчукский и Тебердинский, продолжали устройство станиц, мостов и дорог в верхней части Лабинского округа.

Пока эти действия происходили в пределах бывшего Правого фланга, со стороны Черномории был сосредоточен отряд и двинут против непокорных Бжедухов, занимающих самую средину Правого крыла, между Абадзехами и Шапсугами. Отряд этот прорубил просеку в лесах, прикрывающих жилья Бжедухов и, вторгнувшись в землю [318] этого племени, взял с бою и истребил один за другим 44 укрепленных аула. Население Бжедухов осталось на снегу, посреди своих погоревших деревень, без крова и пищи, в стране, открытой просекой постоянным вторжениям с нашей стороны. Они поняли невозможность отстаивать против нас занимаемые ими места.

В Апреле тот же отряд двинулся к слиянию Бакана и Неберджая для довершения Адагумской линии устройством в этом пункте четвертого укрепления. Горцы решились употребить все зависевшие от них усилия, чтобы не допустить нас утвердиться в этом месте. Сефер-Бей с 15-ю тысячами Шапсугов, Натухайцев и Убыхов окружил лагерь отряда, но, понеся несколько частных поражений, должен был отступить. Горское скопище разошлось но домам, и в Августе были довершены предпринятые работы. Разоренные зимою Бжедухи, видя безнадежность своего положения, прислали в Июне депутацию к генералу Филипсону просить о принятии их в Русское подданство. Дворянство этого племени, давно лишившееся своих прав и жившее в отдельном ауле, несколько времени еще медлило, но потом также покорилось. Бжедухам приказано осенью выселиться на Левый берег Кубани и устроиться болыпими аулами не менее 300 дворов. В то же время приняты меры для подчинения их управлению, систематически сообразованному с народными нуждами и потребностями Русской власти. Кровавые потерн трехлетней войны, изнурение от постоянных сборов для сопротивления настойчивому наступлению с нашей стороны, пример Бжедухов и более всего падение мюридизма на Восточном Кавказе, произвели сильное впечатление на умы Адыгских обществ, соседних с нашими пределами. Они поняли, что сопротивление будет им становиться со дня на день разорительнее и невозможнее. В начале осени племена между Лабою и Белою: Темиргоевцы, Махошевцы, Егерукаевцы, Бесленеевцы, Закубанские Кабардинцы, Шахгиреевцы, одни за другими принесли покорность. Покуда в этой части края оставались вольными только Баракаевцы и Баговцы. [319]

В продолжение того же времени принимались деятельные меры к прекращению контрабанды на восточном берегу Черного моря. Предшествовавшая война развила ее в огромном размере, и первое время, при недостатке морских средств, трудно было ограничить ее. Из Турции доставляли горцам военные припасы, пушки и даже привезли отряд флибустьеров. На берегу были заведены укрепленные фактории, Геленджикская и Туапсе, взятые с бою и разрушенные нашим десантом; впоследствии контрабандная торговля если не прекращена, то ослаблена и приняла более безвредный для нас характер.

Малочисленность войск, занимавших обширный и совсем еще не устроенный край, между Черноморским прибрежьем и Сурамским хребтом, составлявших район Кутаисского генерал-губернаторства, заставила ограничиваться здесь полумерами до тех пор, пока развязка дела на Восточном Кавказе позволила обратить излишек сил в эту сторону. Отдельное географическое положение этой части края, отрезанной от прочего Закавказья горами и подверженной нападению с моря, важность этой страны, как передового поста, защищающего весь край от возможного покушения со стороны Европы, и как военного основания для предстоявшего занятия восточного берега Черного моря, настоятельно требовали особенного внимания и значительных средств. Соседние непокорные горцы, может статься, могли бы быть приведены к некоторой степени покорности без особенных усилий: но мы не имели там достаточных средств не только для действия, но даже для угрозы или для поддержания партий, склоняющихся на нашу сторону. Материальная разработка края, совершенно для нас необходимая, производилась только урывками. Кавказская армия не могла отделить на Черноморское прибрежье ни одного лишнего батальона, и оттого все правительственные действия в этом крае необходимо носили характер полумер.

Главное внимание здесь князя Барятинского было обращено на водворение порядка в полупокорных или не совсем еще спокойных, пограничных землях: Абхазии, Цебельде и Сванетии. Первая страна была занята в [320] прежних ее пределах возобновлением укрепления Гагры. В Цебельде также основано укрепление, под названием Цебельдинского. Смуты, происходившие в Сванетии вследствие домашней распри князей Дадешкилиановых, окончены удалением из края старшей отрасли этой фамилии, бывшей причиною беспорядков. Вольная Сванетия, долго считавшаяся недоступной, осмотрена и приведена в покорность двукратным движением наших отрядов в 1857 и 1858 годах. Военные пути устраивались, насколько позволяла ограниченность средств. Дорога, соединяющая Кутаис с Тифлисом, чрез Сурамский перевал, два года сряду разрабатывалась Тульским пехотным полком. В 1858 г. трассирована дорога из Сухум-Кале в Кутаис внутренними землями, чтобы избежать соседства с морем, не находившимся в нашем исключительном обладании. Наконец, довершалась разработка Военно-Осетинской дороги по Мамисонскому ущелью, цель которой — соединить прямым путем Кавказскую линию с Кутаисом. Назначение этой дороги весьма важно: потому что, в случае внешней войны, можно будет, не разрывая сил, защищать Черноморское прибрежье с линии, где войска постоянно расположены в значительном числе.

И так, на Западном Кавказе, не смотря на ограниченность средств, которыми начальство этих стран могло располагать, по счастливому сочетанию обстоятельств и неослабленной настойчивости с нашей стороны, сделано было больше, чем предполагалось по первоначальной программе. Падение Шамиля так сильно подействовало на горцев Западного Кавказа, что половина их покорилась ранее решительного наступления против них. Вообще уже видно было, что и на Западном Кавказе дела принимают такой оборот, при котором еще два-три энергически настойчивых года действий сломят вековое сопротивление. В этих видах князь Барятинский решил передвинуть с Восточного Кавказа все стрелковые части пехоты и три драгунских полка с артиллерией в Закубанский край и усилить там все нужные для наступательных действий средства; а сам между тем желал отправиться на свидание с [321] Государем для личного доклада о положении дел, о видах его в ближайшем будущем и чтобы испросить все нужные разрешения.

Из приводимых здесь писем к Государю видно, что жестокая болезнь, усилившаяся во время похода под Гуниб, удерживала князя в Тифлисе, и поездка все откладывалась. Он писал Государю:

Тифлис, 21 Сентября 1859 г.

"В течение нескольких дней я еще сохранял надежду на возможность лично повергнуть к стопам Вашего Величества чувства беспредельной благодарности, которыми полно мое сердце за все знаки Вашего непрерывного ко мне благоволения. К несчастью, со времени выезда из Петербурга, здоровье мое только ухудшалось, и подагра, не оставлявшая меня во все время похода, вынуждавшая прибегать к самым сильнодействующим средствам, овладела мною окончательно по возвращении в Тифлис. Вот уже 10 дней, как я не оставляю постели, мучительно страдая, лишенный употребления обеих ног и правой руки, что вынуждает меня прибегнуть к содействию секретаря, чтобы повергнуть перед Вами, Государь, мое сердечное горе по поводу невозможности воспользоваться Вашим благосклонным разрешением явиться в Николаев. Не менее тягостно мне откладывать многие вопросы, которые не могу доложить иначе как только словесно, а между тем они крайне важны для хода наших дел".

Тифлис, 2-го Ноября 1859 года.

"С соизволения Вашего Величества и в случае, если улучшение моего здоровья продолжится, я надеюсь иметь возможность через 5-6 недель предпринять свое путешествие. Таким образом, я предполагаю прибыть в Петербург в конце Декабря месяца. Я тороплюсь повергнуть к стопам Вашего Величества мою глубокую признательность за все проявления милости, которыми Вы меня изволили осыпать. Вследствие изменения положения дел после похода этого лета, возникло несколько важных вопросов, которые я [322] должен Вам лично доложить; все это вопросы, не терпящие отлагательства для достижения полного умиротворения Кавказа".

"Позвольте мне также, Государь, выразить счастие, наполнившее мое сердце по поводу сообщенного известия, что Вы изволили согласиться на наш фамильный маиорат. Теперь мне остается лишь просить Вас довершить это благодеяние позволением передать состояние брату моему Владимиру, согласно всегдашнему моему желанию. Вы этим снимете тяжелый камень с моего сердца, так как Ваше Величество соизволите вспомнить, как долго я тружусь над довершением этого дела".

Между тем произошло совершенно неожиданное событие. В конце Октября, для возведения предположенного укрепления на урочище Хамкеты, в укр. Каладжинском собрался отряд, под начальством командующего войсками Правого крыла генерала Филипсона; чрез несколько дней отряд расположился лагерем на р. Хамкеты и приступил к расчистке местности. Самое могущественное из Черкесских племен, Абадзехи, видя, что действия Русских войск уже не носят прежнего характера набегов, а стремятся к прочному занятию края и что таким образом им угрожает потеря независимости, присылали к генералу Филипсону выборных и просили о перемирии. По истечении данного Абадзехам срока, в наш лагерь явился сам Магомет-Эмин, игравший на Западном Кавказе роль наместника Шамиля, как главы Ислама, с народными старшинами и толпою до 2000 всадников. 20-го Ноября Абадзехские выборные люди приняли присягу на верноподданство, на условии, чтобы вера, народные права и земля их оставались неприкосновенными, чтобы на них не были налагаемы ни подати, ни обязанность военной службы. Само собою, такая условная покорность не могла соответствовать нашим целям, и долго в подобном положении оставаться было немыслимо; но Абадзехский народ далеко еще не был вынужден к покорности оружием, а потому и такое замирение этого сильного племени следовало считать важным для нас событием, при самом начале систематических наступательных [323] действий в Закубанском крае, тем более, что вместе с Абадзехами покорились еще Баракаевцы и во всей восточной половине Правого крыла, до пределов Шапсугов, горское население признало над собою Русскую власть. Все это облегчало нам действия против западной половины этой части края. Известие об этом событии князь Барятинский доложил Государю в следующем письме.

Тифлис, 28 Ноября 1859.

"Государь! Я весьма счастлив, имея возможность еще до приезда в Петербург сообщить вам о великом событии, совершившемся на Правом крыле Кавказской линии. Магомет-Эмин со всеми Абадзехами покорился скипетру Вашего Величества; он увлек с собою до 100 тыс. человек. Полковник Свечин, находившийся при генерал-лейтенанте Филипсоне, личный свидетель этого события, представит вам интересные сведения. Дело будет весьма полезно в отношении остальных племен, нами еще непокоренных. На днях я ожидаю Магомет-Эмина и если он, как говорил Свечин, изъявит намерение иметь счастие быть представленным Вашему Величеству, то я его немедленно отправлю в Петербург. Это принесет пользу всему Кавказу, потому что хотя Магомет-Эмин и не пользуется, подобно Шамилю, всесветною известностью, но все-таки и Турция, и наши Западные соседи хорошо знают это внушительное имя".

"Позвольте мне просить для генерала Филипсона орден св. Александра Невского; войскам же его соблаговолите выразить свое удовольствие. Успех и слава увенчали их труды; до сих пор, без их вины, заслуги войск Правого крыла оставались безызвестными. Предоставьте им, Государь, принять участие в знаках Вашего благоволения".

Успехи последнего времени были оценены Государем по достоинству; а донесение об изъявлении Магомет-Эмином с Абадзехами покорности, хотя и условной, вызвало в Петербурге большую радость: его сочли предвестником близкого изъявления покорности всеми горцами Западного Кавказа. Государь возвел 6-го Декабря 1859 г. князя [324] Барятинского в сан генерал-фельдмаршала и повелел Кабардинскому полку именоваться впредь имени его полком. Посланный для вручения ему маршальского жезла, флигель-адъютант Дурново встретил князя, ехавшего в Петербург, на Дону, на Меркуловской почтовой станции. (Здесь над входом была впоследствии прибита мраморная доска с соответствующею надписью). Образованные Русские люди, знавшие и не знавшие лично князя Барятинского, из искреннего патриотического чувства, отнеслись тогда к нему с полнейшею симпатиею и прислали ему множество поздравлений; но сам князь Барятинский, не придавая покорению Абадзехов решающего значения, считал эту высокую награду для себя неожиданною и отчасти несвоевременною.

Это выразил он в письме к Д. А. Милютину из Петербурга на Кавказ, от 9 Января 1860 года, в ответ на его поздравление:

"Благодарю вас за сердечное ваше выражение при поздравлении меня с чином, которого я, как вы сами знаете, никак не ожидал. Три дня оставался я совершенно обремененным от этой высокой милости, и чин этот, который обыкновенно так радует, опечалил меня выше всякого выражения. Вы согласитесь со мною, что награда эта за Гуниб, или за всю нынешнюю кампанию, не произвела бы такого действия; но покорность Абадзехов, по мнению моему, еще слишком шатка, чтобы удостоиться такого высокого звания".

Князь сам рассказывал, что, приехав в Петербург, он спросил у Государя, за что произведен в фельдмаршалы? Если за покорность Абадзехов, то считает себя огорченным, потому что дело не заслуживало этого. Государь отвечал ему: "Нет, я чувствовал, что ты мало награжден за покорение Восточного Кавказа и потому воспользовался случаем" ⁸³.

Нечего и говорить, как был встречен в Петербурге новый и единственный тогда в России фельдмаршал. В [325] дворянском собрании ему был дан обед, на котором присутствовали государственные сановники и представители высшего общества. Еще более искренно и сочувственно приняла князя Барятинского Москва на обратном его пути из Петербурга. За обедом в Дворянском Собрании князь П. А. Вяземский прочитал ему свои стихи. М. П. Погодин (не попавший на обед) написал по этому поводу очень остроумную статью. Тогда же, в Москве, встретил князя приехавший из Калуги Шамиль, превратившийся из долголетнего упорного врага в самого искреннего почитателя князя Александра Ивановича. Князь устроил у себя свидание Алексею Петровичу Ермолову с Шамилем. Сошлись представители трех знаменательных эпох на Кавказе: зарождения мюридизма, его наивысшей силы, и падения, закончившего почти вековую борьбу.

После всех этих торжеств и оваций фельдмаршал возвратился в Тифлис, где его встретили с неподдельным восторгом. В залах дворца толпились представители всех ведомств и туземных населений. В числе последних был полковник князь Мамука Орбельян; он, вынув из футляра маршальский жезл, поднял его высоко и воскликнул: "Господа, вот награда всему Кавказу". Раздалось оглушительное ура! Князь Барятинский снова переживал радостные минуты...

Но жестокая болезнь продолжала свою разрушительную работу, лишая виновника всех этих торжеств возможности вполне наслаждаться ими. Он писал Государю:

Тифлис, 24 Марта 1860 г.

"Государь! Возвратясь в Тифлис с сердцем наполненным живейшею радостью, вследствие непрестанных милостей Вашего Величества, я имел еще счастие получить вскоре милостивое письмо от Ея Величества вдовствующей Императрицы, которая в Ницце соизволила вспомнить обо мне и обратиться ко мне с несколькими словами ангельской доброты" ⁸⁴. [326]

"Я видел Шамиля в мой проезд через Москву; казалось, что он был рад видеть меня и весьма доволен, судя по всему, что он мне говорил. Он имел в высшей степени приличный вид; но по Московским и Калужским толкам, кажется, что пенсия, которую вы ему назначили, недостаточна для его содержания. Полковник Богуславский может дать об этом подробные разъяснения военному министру; я, со своей стороны, полагаю полезным прибавить Шамилю еще 5,000 рублей в год и давать их ему на руки для его частных расходов".

"Магомет-Эмин только что отправился в Петербург; он представится Вашему Величеству вместе с Абадзехскими старшинами. Я дал князю Львову, который будет иметь счастие вам их представить, необходимые наставления, для доклада военному министру, о взаимных положениях этих господ. Испрашиваю у Вашего Величества милости назначить Магомет-Эмину пожизненную пенсию в 3000 р. ежегодно; мне также кажется полезным дать ему единовременное пособие в 5000 р. Это человек, в высшей степени корыстный и тщеславный и, полагаю, с ничтожным влиянием в будущем; но он нам оказал большую услугу, и нужно бы отплатить ему за нее. Другие старшины, которые впоследствии будут гораздо влиятельнее его, должны бы также, по моему мнению, быть довольно щедро награждены единовременными пособиями; полагаю, что нужно дать каждому по 2000 р., не назначая им пенсий. Моя цель в данный момент усыпить Абадзехов, чтобы не дать им возможности в течение этого года снова предпринять враждебные действия против нас, и в тоже время энергически продолжать военные действия против Шапсугов, для чего я сосредоточил много отличных войск, и, если силою оружия, я добьюсь абсолютной власти над Шапсугами, тем самым отниму у Абадзехов возможность когда-либо возмутиться. Вот причины, побудившие меня послать вам Магомет-Эмина с остальными Абадзехскими депутатами, дабы они могли, возвратившись, поразить своих соплеменников волшебными описаниями величия, блеска и благосклонности Вашей Августейшей Особы". [327]

"Я возвратился на Кавказ, чтобы встретиться с жестокой зимой; утомительность большого путешествия, которое я только что совершил, и дела, которые я здесь нашел, лишь ухудшили состояние моего здоровья, и я мечтаю о лете, когда предполагаю дать себе полный отдых, как вероятную возможность выздоровления. Так как я имею уже на это позволение Вашего Величества, то предполагаю передать на это время дела князю Орбелиану и, если обстоятельства не воспрепятствуют, удалюсь в окрестности Тифлиса, в Боржом или другое место с умеренным климатом, чтобы провести там жаркие летние месяцы. Постараюсь вести там спокойную жизнь, вдали от всяких хлопот и, таким образом, буду иметь выгоду считать себя в отпуску, не имея при этом беспокойства, всегда причиняемого удалением от страны, вверенной в управление. Итак, я соединю полезное с приятным, не вредя ходу дел. Рассчитываю выехать из Тифлиса в первых числах Июня".

"Предположение на будущее лето заставляют меня возвратиться к одному предмету, о котором я уже имел случай докладывать Вашему Величеству; именно о назначении, которое вы дадите генералу Милютину. В приказе от 16 Февраля я прочел, что князь Васильчиков увольняется от должности товарища министра; если намерение Вашего Величества было заместить его с настоящего времени генералом Милютиным, чтобы облегчить этой переходной ступенью его назначение на более высокую должность, которую вы ему предназначили, то я приму на себя смелость просить Вас, Государь, не слишком торопиться в этом случае с отозванием генерала Милютина, присутствие которого было бы мне чрезвычайно полезно, именно в то время, которое я буду принужден посвятить восстановлению моего здоровья. При новом начальнике штаба я буду непременно вынужден приняться летом за работу, чтобы направить его соответственно моим видам, между тем как обязанности товарища министра совсем не требуют немедленного прибытия генерала Милютина в Петербург. Впрочем, если рассчитать, что покуда Ваше [328] повеление придет в Тифлис, покуда Евдокимов примет начальствование над Правым флангом Кавказской линии, а Филипсон передаст ему дела и приедет сюда, чтобы принять дела от Милютина, и он лишь тогда будет иметь возможность отправиться в Петербург: пройдет наверное три-четыре месяца и, таким образом, настанет 30 Августа. Если до этого самого времени Милютин будет числиться товарищем министра, то в Петербурге освоятся с будущим положением, которое Вы изволите предназначать ему и, приехав в начале Сентября, он мог бы вступить уже в отправление своих обязанностей, как министр".

"Простите, Государь, что я затронул эти подробности; но, зная, что в Вашей милостивой благосклонности ко мне и к краю, мне доверенному, Вы изволите интересоваться также и моим здоровьем, я решился обратить Ваше высокое внимание на затруднительное положение, в которое я был бы поставлен, если бы эта перемена совершилась в то время, которое я должен посвятить серьезному лечению".

Без всякого преувеличивания и пристрастия должно сказать, что всеми блистательными успехами на Кавказе Россия вполне обязана князю Барятинскому. Как он сам ни уменьшал своей заслуги, приписывая успех и нарезному оружию (появившемуся, впрочем, в Кавказских войсках лишь в конце 1857 года, да и то в некоторых лишь частях), и искусству и энергии командовавших генералов, особенно графа Евдокимова; но без созданного им систематического плана покорения Кавказа, без введенной им беспрерывности действий, без его настойчивости, последовательности, без той реформы всего военного управления, которую он создал и провел, без его умения вовремя награждать и вселять в подчиненных самые лучшие надежды, наконец, без полного доверия и расположения, которыми он пользовался у Государя, конечный результат не мог быть достигнут и, во всяком случае, заставил бы себя ждать еще не один десяток лет. [329]

Подробнейшее изучение архивов предшествовавшего более полувекового периода войны на Кавказе не обнаруживает даже намека на какой-либо план полного, общего покорения гор. Были только более или менее удачные предположения к частным упрочениям нашим в крае, или к обеспечению от вторжений неприятеля. Самая мысль о совершенном покорении как бы не входила в соображение, почти исключалась из области возможного....

В 1856 году, в приезд князя Барятинского на Кавказ главнокомандующим, было немало людей уверенных, что дела пойдут лучше, успешнее; но чтобы чрез несколько лет Шамиль очутился в плену, а горцы были окончательно покорены и вековая война закончена, таких верующих положительно не было. Некоторые, в числе быть может трех-четырех человек, допускали такой результат в более или менее отдаленном будущем; все остальные вообще сомневались в возможности когда-либо полного покорения. Один князь Барятинский верил в непогрешимость своего систематического плана, в силу беспрерывности наступательных действий, долженствовавших сломить упорство горцев и одолеть все препятствия.

Когда какое-нибудь трудное дело совершится, все находят, что это было очень просто; найдутся и такие, которые скажут: "и я бы это сделал!" Все та же история с Колумбовым яйцом... Кавказская война, при всех ее особенностях, тоже не была конечно абсолютно-неразрешимым вопросом. Она требовала применения к разнообразнейшим местным условиям, а это применение и составляло самую суть задачи. Нужен был особенный талант, чтобы уяснить себе все эти местные обстоятельства и, так сказать, сгруппировать их в своем уме, чтобы не упускать их из вида, постоянно с ними соображаться; нужна была сильная воля, чрезвычайная энергия, чтобы в течение семи лет следовать без всякого колебания выработанной системе, не ослабевая ни на один час, в сознании, что это должно повести к успеху. Имея дело с противником, сила которого заключалась не в армии, а в целом населении, воинственном, поголовно вооруженном, на [330] стороне которого была сама природа, нужно было заставить его быть без отдыха под ружьем, в готовности к бою, следовательно лишенным возможности найти время для работ, дающих средства существования. Такая система, как уже было рассказано, составляла исключительную принадлежность князя Барятинского. Но, следуя ей, нужно было верно рассчитывать каждый шаг свой и каждую подробность, чтобы не продлить срока этой гигантской работы дальше меры возможности и для наших сил, и не положить лоском своих войск раньше достижения намеченной цели. На это князю указал опыт предшествовавших лет, которые он провел в звании полкового командира и начальника Левого фланга. Труды войск, особенно на Левом крыле, как главном театре действий, были чрезвычайны, подчас изнурительны; но это было неизбежно и заранее рассчитано, чтобы этой кратковременной жертвою положить конец жертвам бесконечным. Сила характера, не ослабевающая столько лет сряду, увенчалась полным успехом. Умалить этой заслуги князя Барятинского никто не может.

Не счастливая звезда князя Барятинского, не слепая, благосклонная ему судьба, не утомление истощенного неприятеля, не одни лишь большие данные ему средства (как силились утверждать многие) были причиною успеха. По свойственной человечеству слабости не признавать в живых деятелях действительных заслуг, как бы из страха уменьшать таким образом свои собственные дела, не говоря о зависти, склонности к порицаниям, к критике во что бы ни стало, вообще о разных личных побуждениях, и князю Барятинскому не хотели отдавать должного при жизни. Это, впрочем, без исключения удел всех выдающихся людей. Нужна смерть, нужно всенивелирующее время, чтобы шипения зависти, личных неудовольствий и проч. утихли и забылись; тогда только творение таланта, очищенное от привязываемых к нему теневых придатков, на половину правдивых, на половину измышленных, может явиться в своем полном, величественном значении. [331]

Четверть века прошло со времени покорения Кавказа и прекращения вековой войны, десять лет прошло со дня смерти виновника этого великого, важнейшего для России события; наступил беспристрастный суд истории. Воздадим же должное памяти достойного. Мы не уменьшим этим заслуг ни ближайших его помощников в ту эпоху, ни его последователей. Первые блистательно выполнили свою роль исполнителей главных предначертаний главнокомандующего, облегчили лежавшее на нем бремя труда, и никто не станет оспаривать, что без Д. А. Милютина и Н. И. Евдокимова ему было бы труднее выполнить свой план в такой короткий срок, с таким полным успехом и с ничтожною потерею в людях. Но самый план, сама плодотворная мысль, можно сказать вдохновение, остаются неотъемлемою принадлежностью князя Барятинского; энергия, настойчивость, действие без колебаний, без растерянности — его заслугою. В Европе давно их оценили.

ПРИЛОЖЕНИЯ.

А. Письмо Н. В. Ханыкова.

7 (19) Декабря 1859, Петербург.

Считаю в высшей степени приятным для себя долгом передать вам мои искренние поздравления с блестящей победой, одержанной вами на Кавказе. Громкая слава достойно венчает ваше великое поприще.

До вчерашнего дня я еще ни разу не был свидетелем столь единодушных всеобщих заявлений одобрения по поводу монаршей награды. Вчера мне пришлось видеть много людей, различных слоев общества, и все в один голос говорили: Государь был только справедлив; заслуги оказанные князем России велики, и он достойно заслужил свой жезл фельдмаршальский. Я убежден, что уже сегодня пронесутся, в особенности между стариками приближенными к золотому жезлу, некоторые сетования, выраженные в более или менее смелой форме; но вчера величие успеха подавило ненависть, и зависть, и сожаления. Ваш триумф в Петербурге был полный; вы прибавили к истории славного царствования нашего Монарха не одну только страницу, как все говорят, но целый блестящий том. [332]

Мне остается только питать надежду на скорый случай лично повторить вам, фельдмаршал, чувства высокого уважения, которое к вам питает ваш покорный слуга и пр.

Б. Письмо Донского атамана генерал-адъютанта Хомутова.

Новочеркаск, 1 Января 1860 г.

Донские воины, сохраняя глубокое уважение к вашему имени и чувствуя искреннюю благодарность за попечение, которое вы принимаете во благе Донских полков, находящихся под вашим начальствованием, приятным делом поставляют принести вашему сиятельству, вместе со мною, усерднейшее поздравление с наступившим новым годом и получением великой Монаршей милости и изъявить свое особенное удовольствие, что фельдмаршальский жезл вами принят на Донской земле.

В. СТИХИ КНЯЗЯ П. А. ВЯЗЕМСКОГО.

Генерал-фельдмаршалу князю Александру Ивановичу Барятинскому.

Врага упорство обессиля
В самом гнезде враждебных сил,
Хоть вы и взяли в плен Шамиля,
Успех вас не ошеломил.

* * *

Ни блеск фельдмаршальского сана,
Ни гром побед, ни гул молвы,
Как обаяньями дурмана,
Вам не вскружили головы.

* * *

Простосердечно и спокойно,
Вы свыклись с вашим торжеством,
В сознаньи, что оно достойно
Далось вам с боя и трудом.

* * *

Вас благодарствует Россия
За вашу службу перед ней,
За ваши доблести младые,
Залог созревших ныне дней;

* * *

За то, что, баловень Фортуны,
Отвергнув негу и покой,
Вы закалили возраст юный
В горниле жизни боевой; [333]

* * *

Что, путь избрав, к далекой цели,
Вы шаг за шагом бодро шли,
Что духом вы не оскудели,
А все мужали и росли.

* * *

На старших вам смотреть не стыдно,
И зависть вас не уязвит;
Им счастье ваше не обидно:
Ваш лавр и им принадлежит.

* * *

В затишьи, где, от бурь далече,
Вкушает старческий покой
Когда-то лев наш в грозной сече,
Кавказу памятный герой,

* * *

Встряхнув седою головою,
Дней славных память пробудя,
Помолодеет он душою
Пред лавром юного вождя.

* * *

Сей лавр, блестящий юной славой,
Нам всем на радость и в почет:
Из почвы, некогда кровавой,
Он мирной тенью расцветет.

* * *

Еще грядущее пред вами!
Еще широк пред вами путь:
Не охлажденная годами,
Пылает благом ваша грудь.

* * *

На край, облитый Русской кровью,
Почиет мудрая рука,
И довершите вы любовью
Победу Русского штыка.

* * *

Кавказ вспахали наши рати,
Костьми засеяли бразды,
Чтоб после жатва благодати
Созрела в добрые плоды;

* * *

Чтоб назидая, умиряя,
Чтоб разливая жизнь и свет,
Перешагнула Русь Святая
Гор неприязненных хребет; [334]

* * *

Чтобы вкусив из полной чаши
Струю святых и мирных благ,
Благословил победы наши
Перерожденный нами враг.

* * *

Вас избрал Царь, и глаз державный
Вождя по сердцу угадал:
Ему в ответ ваш подвиг славный
Его доверье оправдал.

* * *

Ура Царю, ура три раза,
Ура младой фельдмаршал вам!
Ура вам ратникам Кавказа,
Вам древних дней богатырям!

Январь 1860 г.

Князь Вяземский.

Г. Из письма М. П. Погодина. 1860.

Вы спрашиваете меня беспрестанно, друзья мои, о князе Барятинском; из ваших писем я вижу, как вам хочется, чтоб я к нему представился, собираясь ехать на Кавказ. Что же я должен отвечать вам теперь? У князя Барятинского я не был, князя Барятинского я не видал и в обеде, данном в честь ему, не принимал никакого участия. Как это случилось, верно вы спросите меня, удивленные, с досадою? Спешу оправдаться пред вами и представить ясные доказательства, что это случилось вопреки моему желанию; ибо я отложил даже поездку в Петербург, именно с тою целью, чтоб не пропустить князя Барятинского. Слушайте.

Вы знаете, что обыкновенно я сижу дома, принимаю редко, выезжаю еще реже, особенно в последнее время, занятый важною историческою работою. В прошедший Вторник я отправился на вечер в Кошелеву, в надежде увидеться с знакомыми, узнать Петербургские и Московские новости. Вдруг слышу там, что в Пятницу назначен обед в Благородном Собрании, в честь князя Барятинского и что билеты все разобраны. "Вы, разумеется, будете?" спросили меня некоторые из присутствовавших. — Я очень желаю быть; но вот, говорят, билетов уже достать нельзя. — "Помилуйте, для вас найдется всегда билет". Другие подошли ко мне со словами: "Вы верно скажите приветствие князю Барятинскому. Это непременно нужно. Нельзя же такому празднику остаться без слова!" — Я не откажусь, господа, отвечал я, если учредители обратятся ко мне с предложением; а сам не люблю вызываться. Может быть, найдутся и другие желающие. Главное, чтоб кто-нибудь показал, объяснил, как мы понимаем и ценим событие. — На том разговор и прекратился. Воротясь домой, за полночь, я набросал мысли, которые мелькнули у меня в голове, по длинной дороге с Поварской на Девичье поле. [335]

По утру, в Среду я написал письмо к предводителю, прося включить меня в список, и остался в полной уверенности, что получу завтра билет. Наступил и прошел Четверг — ни слуху ни духу, билета нет; я подумал: верно учредители не хотят, чтоб я был на обеде; верно они опасаются, чтоб я не сказал чего-нибудь такого, что привело бы их в замешательство. Иначе, как не получить бы даже ответа на письмо? Ну так Бог с ними!

В Пятницу пришел ко мне Алексей Михайлович Кубарев, учивший долго князя по-русски и сохранивший о нем до сих пор приятное воспоминание. Он рассказал мне некоторые подробности об его юношестве и сообщил разные свои замечания. "Поезжай к князю, если ты был так близок к нему: верно ему будет приятно встретить старого своего учителя. "Рад бы", отвечал он, "да как к нему теперь доберешься? Терпеть не могу этих лестниц; разве написать письмецо".

На другой день начал я получать известия об обеде: речей никаких не было, кроме краткого приветствия со стороны генерала губернатора и нескольких слов в ответ от князя Барятинского.

Это просто меня взорвало! Ну не в праве ли Европейцы называть нас невежами, дикими варварами, безмолвными илотами, которые не смеют рта разинуть и поют только по полученным нотам, разумеется, фальшиво? Как, событие, подобное покорению Кавказа, событие не только Европейское, но всемирное, отпраздновать одною кулебякою и, обтирая усы, удовольствоваться восклицанием: "Ай да Порфирий, отличился! Тем и покончить бал! Где же? В Москве, на которую смотрит вся Россия и вся Европа. Вот и вспомнишь Наполеона; ”grattes le Russe, et vous trouveres le Tartare” ⁸⁵.

Такие встречи, в таких обстоятельствах, случаются в жизни городов веками. Что значит Кавказ? Понимаете ли вы, господа предводители, заседатели, депутаты и учредители, что значит Кавказ и его отношения к России, к Европе, к Азии, к Истории? Позабыли вы, чего он стоит нам в продолжении пятидесятилетней борьбы, и сколько Русской крови пролито на его вершинах? Не знаете вы, чем может сделаться Кавказ в руках умного, смелого правительства! Какой прекрасный случай помянуть добром нашего славного старца, с львиной головою, с соколиными глазами, с белыми волосами, что начал при малых средствах покорение Кавказа, а прежде под Кульмом остановил победное шествие Наполеоново. Какой великолепный случай послать Русскую, Пушкинскую здравицу лорду Пальмерстону и Людовику-Наполеону, которые, разыграв с нами недавно печальную трагикомедию, так хозяйственно распоряжаются теперь в Европе! Когда сказаться лучше народному чувству, где выразиться приятнее сознанию гражданского достоинства, как не на подобном празднике? Ведь, верно, человек двадцать принимало [336] участие в устройстве обеда, и не нашлось между ним одного, чей взор простирался б дальше кухни с плитою и чье воображение представляло б что-нибудь кроме погреба с бутылками. "Быть в белых галстуках" — вот единственный акт премудрых конгрессов, отпечатанный на билетах. От кого же пошло такое превысочайшее повеление? От самих себя к самим себе. Ну что же Татары мы от головы до пяток, или нет? Если мы не получаем приказания какого-нибудь, от кого-нибудь, об чем-нибудь, мы несчастны, не знаем что делать со своими руками и ногами и начинаем приказывать сами себе, стараясь выразиться как можно погрубее, подиче.

Впрочем, слышится оправдание постыдного безмолвия: князь Барятинский застенчив и просил, чтоб речей не было. Князь Барятинский не был застенчив под Гунибом, Гергебилем и Дарго: вот главное; а если он застенчив в гостиной и приемной, тем лучше; это новое достоинство, и всякое его смущение, замешательство пред мирными гражданами произвело бы только лишнее ощущение в его пользу. В чужой монастырь с своим уставом не ходят: на Кавказе князь Барятинский хозяин, а в Москве хозяева мы, обыватели, и принять его дома, на своем обеде, имеем полное право как хотим, а не как укажет он, или другой кто бы то ни был. Одно свободное слово, искреннее чувство дает жизнь празднику; а указанная форма сообщает ему запах мертвечины; обед по форме гроша не стоит, хотя бы и заплачен тысячами.

Досада меня взяла, когда я услышал, что прекрасный случай пропал даром и ограничился казенными фразами; я запер двери у себя в кабинете, взял набросанную третьего дня ночью страничку и пошел ходить по комнате и декламировать, размахивая руками.

Москва приветствует вас, фельдмаршал! Мы здесь любим говорить искренно и просто, да и стыдно было бы лгать или льстить в наше многозначительное и многознаменательное время: лесть и ложь причинили нам уже много вреда. Последняя Турецкая война, не смотря на многие блистательные подвиги, нанесла глубокие раны Русскому сердцу; нам тяжело подумать, что Черноморские наши крепости лежат в развалинах и не могут подняться, между тем как Шербург, Портсмут, Гибралтар укрепляются свободно и беспрепятственно, не давая никому отчета; нам прискорбно вспомнить, что славный стих Пушкина об Измаильском штыке лишился для нас смысла. Вам, фельдмаршал, Русский Бог поручил рассеять сколько-нибудь нашу грусть, утешить ропщущие тени Суворова, Румянцова, Потемкина. Покорение Кавказа, довершаемое вами, услаждает нас мыслью в нашем безвременьи, что если Севастополь взорван на воздух, то под Эльборус, по крайней мере, ни Англичане, ни Французы не подкопаются, и если мы отброшены от родного нам Дуная, то между Каспийским и Аральским морями, с их притоками, до подошв Гималайских гор, не залезет уже никто, и [337] господство над средней Азией, принадлежащей нам физически и географически, мимо политики и дипломатии, отнять у нас никакими кознями, никакими ошибками нельзя, будь только на то наша воля. Я знаю, что этими словами возбужу толки; но это мое частное мнение. Я не принадлежу к правительству ни в каком отношении; я говорю, как Русский человек, на гражданском собрании, перед портретами Екатерины, Александра и самого Николая, — и я уверен, что многие из присутствующих разделят мои убеждения. Пусть Европа узнает чаще, что Русские люди достаточно созрели для суждения о разных своих отношениях. Мы уже не дети, нам скоро минет тысяча лет; Бог народил нас 70 миллионов, да земли нам пожаловал на 700; пора уже сметь свое суждение иметь. Мы благодарим вас, фельдмаршал, за все ваши славные труды и подвиги; мы поздравляем вас с вашими блистательными успехами, мы желаем, чтоб в мире вы были также счастливы как на войне, чтоб успокоенный Кавказ сделался неприступною Русскою крепостью, твердою точкою опоры, и вместе вознаградил Россию за все те жертвы, кои принесла она для его покорения. — М. м. г. г. здоровье дорогого нашего фельдмаршала князя Александра Ивановича Барятинского!"

Я декламировал, ходя по комнате, смеялся, бранился, сердился, и слезы показывались у меня на глазах. Лесть, ложь! Как вытянулись бы некоторые фигуры на обеде, услышав эти страшные слова. "Черт его возьми", подумали бы они, "что он тут еще напутает и зачем пустили его говорить!" Шербург, Севастополь, это что еще такое, заворчали б записные дипломаты, политики и публицисты? Он может, своими легкомысленными выходками, поставить правительство в фальшивое положение! Что скажут лорд Руссель, лорд Ландгурст и лорд Стратфорд-Редклиф, Сидней Герберт, да все Англичане? Что напишет граф Рехберг, господин фон-Пфортен, господин фон-Бейст? Что подумают на том свете Шварценберг, Канинг, Таллейран; а Меттерних-то, Меттерних-то! Он ведь недавно еще умер! Что сделает Луи-Наполеон? Я уверен, что некоторые квартальные аматеры дернули бы меня за полу, среди моей речи. Несмысленные! Чего вы боитесь? Частный человек может везде говорить и думать, как хочет, и за него не отвечает никакое общество, никакое правительство. Эльборуса взорвать нельзя; неужели это не весело вам слышать? До Гималайских гор нам рукой подать — неужели это не производит в вас приятного ощущения? Или мы все уже так одеревенели, окоченели, опошлели, что нас не прошибешь ничем кроме Армстронговых пушек! Нет, такой язык пользу, а не вред принесет нам в общем Европейском мнении, и правительству даст в руки лишнее оружие, которое оно может употребить по усмотрению. Англичане, Американцы видят наши средства, наши выгоды, и печатают, не обинуясь, свои опасения, а мы трепещем перед собственною тенью и боимся собственной силы! [338]

Посылаю вам, друзья мои, свою декламацию, как piece justificative; разумеется, она далеко не отвечает моему замышлению; но возьмите в расчет, что я говорил ее задним, так сказать, числом, говорил один натощак, а не в обществе, за бокалом вина, ободряемый вниманием, одушевляемый сочувствием.

Д. Приказы по Кавказской армии, № 493.

17 Декабря 1859. Станция Меркулова.

Государь Император, в Августейшем внимании к трудам и подвигам вашим, всемилостивейше соизволил пожаловать меня генерал-фельдмаршалом и высочайше повелел Кабардинскому пехотному полку впредь именоваться Кабардинским имени моего полком.

Благодарю вас, храбрые товарищи Кавказской армии, за высокую монаршую милость, мною полученную,

17 Декабря 1859. Ст. Меркулова.

Храбрые Кабардинцы!

Вместе с назначением меня генерал-фельдмаршалом Государю Императору угодно было связать мое имя с вами. Каждому из вас понятно мое счастье!

Комментарии

82. Мы пользуемся этим отчетом, как весьма цепным материалом, при изложении всех реформ по военной и гражданским частям.

83. 16 Января 1860 г. Государь назначил князя Барятинского почетным членом Императорской Военной Академии.

84. Поздравление с производством в фельдмаршалы.

85. Поскоблите Русского, и окажется Татарин.

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 2. М. 1890