Глава IV.

Политика Англии и экспедиция авантюристов к восточному берегу Черного моря. — Взгляды по этому поводу князя Барятинского. — Объезд Северного Кавказа. — Устройство Военно-Грузинской дороги. — Поездка по Левому крылу до Хасав-Юрта. — Рекогносцировка в Аух. — Посещение Ставрополя, Правого крыла, Пятигорска. — Возвращение в Тифлис. — Беспрерывность и настойчивость военных действий. — Дела в Чечне и Салатавии. — Овладение Аргунским ущельем. — Действия Лезгинского отряда. — Смерть барона Вревского и приказ об этом по армии. — Взятие Ведена. — Письмо князя к Евдокимову и ответ его. — Предположения на 1859-й год.

В Марте 1856 года был подписан в Париже мирный договор. Западные державы достигли цели: наше могущество на Черном море было уничтожено, влияние на Балканском полуострове подорвано. Казалось, после трех лет тревог и кровавой борьбы, потребовавшей от всех участников стольких жертв, можно было успокоиться; можно было надеяться, что наши противники, по крайней мере, с уважением отнесутся к своим собственным подписям, так торжественно приложенным в Тюльерийском дворце к мирному трактату. Но лишь незнакомство с традициями коварной Английской политики могло допускать подобные предположения...

Не прошло нескольких месяцев, уже дошли до нас слухи, что в Константинополе, при содействии Английского посла лорда Редклифа и послушной его воле Оттоманской Порты, снаряжается экспедиция к берегам Черного моря для снабжения Черкесов предводителями из разных авантюристов и средствами в борьбе с нами. Князь Горчаков, основываясь на сведениях своих дипломатов, вполне успокаивал князя Барятинского на счет этих слухов. И действительно, казалось немыслимым допустить, чтобы в мирное время, на глазах стольких держав, взаимно обязанных соблюдать недавно заключенный трактат, 4-5 тысяч человек, вооруженных Европейскими винтовками, снабженных артиллерией и всякими военными запасами, [120] садились на корабли и переплывали Черное море, как будто без ведома Турецкого правительства и лорда Редклифа. А между тем это совершилось фактически, и вся Европа, конечно, об этом узнала и, быть может, улыбалась, видя, как мы наивно возмущаемся...

Князь Барятинский полагал, что этот случай давал наилучший повод Франции отказаться от коварной дружбы Англичан, загребавших в то время жар руками Наполеона. Но этого не случилось.

В тоже время Англия, под пустым предлогом, затеяла войну с Персией, и это было, по мнению князя Барятинского, ничем иным, как продолжением борьбы, предпринятой ею против нас на Востоке. Лондонский кабинет, чтобы подготовить умы и скрасить впечатления договора, который он имел намерение заключить с Персией, распространял слухи о существовании якобы тайного договора между Россией и Персией; а сам между тем включал в вынужденный от Персии трактат такие условия: право прямого вмешательства в дела Афганистана, учреждение Английских консульств везде, где мы их имеем, следовательно и на берегах Каспийского моря. Очевидно, результатом этого было бы: первенство Английской политики в Персии, упроченный протекторат над Кабулом и Гератом, дающий ход интригам и возможность вторгнуться в Каспийское море Английскому флоту, для поддержки всякой враждебной нам попытки со стороны Туркестана и облегчения Английским агентам способов вести враждебную нам пропаганду и в Закавказье.

Князь Барятинский ясно сознавал всю опасность очевидной, упорной борьбы, продолжаемой Британским правительством против России. Как правитель края, ближайшего к театру действий, он не мог относиться пассивно к подобному положению, и потому писал в Петербург о необходимости предупредительных мер. Он полагал: во 1-х, привлечь на нашу сторону Туркмен, предложив им выгодные условия найма их рыболовных тоней и [121] якорных мест, в особенности у острова Челекеня (одного из важных пунктов восточного берега Каспийского моря, служащего нашему флоту вторым якорным местом), действуя однако в этом случае весьма осторожно, чтобы не возбудить неудовольствия Персии, косо смотрящей на сношения с Туркменами, на которых она предъявляет свои права. Во 2-х, предупреждать те сделки, какие Англичане неизбежно предложат Туркменам, держась этой системы и с прибрежными, и с другими туземцами внутри страны. Наблюдение за восточным берегом Каспия поручить Астраханскому губернатору Васильеву. В 3-х, вступить тотчас, при помощи дипломатических агентов, в сношения с владетелями Средней Азии. В 4-х, немедленно приступить к пересмотру торгового договора с Персией, например, пунктов о внутренней торговле, судебном утверждении векселей и т. д. При этом случае, с помощью Садр-Азама, по-видимому готового нам помочь, обеспечить наши права на Каспии и, по возможности, парализовать тревожные результаты перевеса Англии. Было бы, конечно, еще полезнее военное занятие Мазандерана на некоторое время. Излагая это в письме от 13 Марта 1857 г., князь Барятинский добавил: "изучив тщательнее наши выгоды и наши средства, мы конечно увидим ясно и вполне, какие меры следует принять, чтобы обеспечить нашу будущность в этих странах и предупредить затруднения, которые приготовляются нам нашими противниками".

Чрез две недели после этого письма, 27 Марта, князь опять возвращался к занимавшему его предмету и писал в Петербург, что он опасается, как бы Англичане не остались совсем в Персидском заливе, сохранив этот пункт (примыкающий к проектируемой ими железной дороге до Евфрата), как военную стоянку, угрожающую Персии и упрочивающую их торговое влияние, при поддержке силою оружия. Таким намерениям, по мнению князя, следует противопоставить подобный же перевес на Севере Персии и на границе Афганистана, для чего полезно было бы, с согласия Персии, занять подходящее место между реками [122] Атреком и Гургенем. С этого пункта мы могли бы наблюдать за Персиею, господствовать над Туркменами, заставили бы дрожать Хивинского хана и очутились на дороге чрез Мешхед к Герату и Кабулу. Таким образом, мы предотвратили бы последствия договора Персии с Англиею, могущего навсегда закрепить влияние ее на Герат и Среднюю Азию. "Да и война, продолжает князь, неизбежная в будущем, поставила бы нас без этого в более затруднительное положение: ибо Англичане, расположась в Персидском заливе, у Кандагара, Кабула и Герата, войдут в сношения с Среднеазиатскими ханами и засыпят их золотом. А если бы им еще удалось возвратить себе расположение Персии, оскорбленной недавним унизительным договором, то возможность восстановить наше политическое положение оказалась бы весьма сомнительной. Было бы также очень важно для нас иметь на нашей стороне Францию или, по крайней мере, ее решительный нейтралитет; а деятельные меры наши против перевеса Англии в этой части Востока произвели бы серьезный кризис: ей пришлось бы двинуть на край света все свои военные силы, и что было бы пощажено штыками и пушками нашей армии — погибло бы от климата и различных невзгод в этих странах. "Сомневаюсь, чтобы они допустили такой оборот дел; потому что тогда бы наша дипломатия заговорила согласно с нашим положением. И так, по моему мнению надобно как можно скорее завладеть местом, о котором я сказал выше", прибавлял князь Александр Иванович, настаивая при этом случае и на необходимости скорейшей постройки железной дороги за Кавказом.

Если опасения его не вполне оправдались, то едва ли не благодаря возникшему вскоре восстанию Сипаев в Индии, вынудивших Англию обратить туда свое главное внимание и все военные средства; обстоятельство, конечно, никем не предвиденное.

Не следует забывать, что это было писано 32 года тому назад. Почти все по мысли князя Барятинского [123] осуществилось, только, к сожалению, гораздо позже. Теперь обстоятельства изменились, и все вышеписанное интересно, как историческая справка и как подтверждение моих слов на счет взглядов князя Барятинского на наши политические дела.

Приходилось однако принять меры против непрошенных гостей, высадившихся на наш Восточный берег Черного моря. Князь Александр Иванович счел нужным поторопиться посещением Северного Кавказа, которого он, со времени назначения главнокомандующим, еще не видел; к тому же, с Западною частью края он вообще весьма мало был знаком.

12 Апреля 1857 года князь выехал из Тифлиса и 13-го утром прибыл в Коби, после трудного ночного переезда чрез горы, еще покрытые глубоким снегом.

Давно знакомый с Военно-Грузинской дорогой, этой важной артерией, связывающей Россию с Закавказским краем, и не раз испытавший трудность сообщения по ней, князь в этот раз окончательно решил, не теряя времени, серьезно приступить к ее разработке. Хотя инициатива постройки шоссе принадлежала генералу Муравьеву, который в 1855 году, тотчас по прибытии на Кавказ, приказал приступить к производству изысканий и составлению проекта, но приведение этого в исполнение принадлежит всецело энергии и настойчивости князя Барятинского.

Начало изысканий инженера путей сообщения Статковского относится к весне 1856 года, а окончание к началу 1857 года. Г. Статковский и еще другой инженер Богушевич были командированы князем Барятинским за границу для изучения шоссейных дорог, проложенных чрез высокие горные хребты. В 1858 году состоялось Высочайшее утверждение проекта, составленного Статковским, и для производства работ ассигнован миллион рублей. В 1859 году князь Александр Иванович имел удовольствие проехать по дороге, разработанной в черне, только в половину ширины пути; но вполне построенного шоссе не довелось ему видеть. Хотя оно в 1861 году было уже готово, но [124] князь Барятинский уехал больной из Тифлиса в Апреле 1861 года чрез Кутаис, по Черному морю.

Постройка этого шоссе была великим благодеянием для всего Кавказского края и, можно сказать, даже для всего государства. Нужно было видеть, какие бедствия испытывались на этой дороге всеми проезжающими, проходящими войсками и транспортами, сколько гибло людей и животных, сколько затрачивалось денег, какие затруднения возникали во времена войн за Кавказом, чтобы судить о значении благодеяния, оказанного постройкою этого образцового шоссе, еще более усовершенствованного впоследствии, при преемнике князя Барятинского, Великом Князе Михаиле Николаевиче.

На втором зигзаге Млетского подъема, у базальтовых столбов, вделана в скалу бронзовая доска, с следующею надписью: "В управление наместника Кавказского князя Барятинского, построено шоссе чрез перевал Кавказских гор, инженер-подполковником Статковским, по его же проекту. В управление путями сообщения на Кавказе инженер генерал-маиора Альбранда. 1857-1861 г.".

И до сих пор благословляют имя князя Барятинского все, кому приходится ехать по этой дороге, и особенно все туземцы, столько страдавшие на прежнем ужасном пути.

В Коби главнокомандующего встретил генерал Евдокимов. Нечего и говорить, как любезно был он принят, после таких успешных действий его в Чечне минувшею зимою. Впрочем, князь Александр Иванович имел способность очаровывать всех своим приемом, отличавшимся отсутствием всякой слащавой любезности, но полным достоинства и без внушения чувства страха. Пишущий эти строки был в Коби при встрече, вместе с генералом Евдокимовым, и затем в числе сопровождавших князя по Левому крылу; следовательно, имел достаточно случаев наблюдать и основывать свои слова на действительности.

Проехав из Владикавказа по Сунжинской линии в Грозную, князь Барятинский оставался здесь четыре дня. О встречах и овациях говорить не буду; торжество было [125] всеобщее, и особенно поражали нас Чеченцы своими искренними проявлениями радости. Недавние враги, упорно защищавшие каждый овраг, каждый куст на пути отрядов, предводимых князем Барятинским, выселившись затем под защиту наших крепостей, они теперь окружали его и шумными, благодарными восклицаниями выражали удовольствие своим положением, которым вполне обязаны его же распоряжениям.

22 Апреля князь Александр Иванович переправился чрез Аргун, у недавно построенного укрепления Бердыкеля и до Шалинского укрепления, по гладкой, ровной дороге, с одним конным конвоем, мы проехали без выстрела. На другой день, с несколько усиленным конным прикрытием, поезд проехал всю Чечню. Неприятель издалека следил за нами, вел с фланкерами перестрелку и пустил к нам несколько ядер. Потеря за все время этого путешествия ограничилась 9-ю раненными. У Гельдыгена барон Николаи встретил главнокомандующего со всеми пятью баталионами Кабардинского полка, огласившими воздух громкими ура! в честь своего бывшего полкового командира. Здесь же ожидали князя покорные представители населения Кумыкской плоскости и вновь переселившихся Качкалыковских Чеченцев. Чрез шесть часов поезд из Шали прибыл в лагерь на Хоби-Шавдон, а после ночлега здесь, чрез Куринское и Герзель-аул, князь приехал в Хасав-юрт. Тогда об этом проезде можно было весьма кстати сказать: "свежо предание, а верится с трудом!" Если читатель вспомнит, что рассказано в главах I-го тома о военных действиях 1850-53 годов в Чечне, и сопоставит это с такой поездкой, какую совершал теперь главнокомандующий, то не удивится, что я выше назвал результаты, достигнутые зимою 1856-1857 года, огромными.

Хотя и работы прежних лет уже были достаточно велики, но без последне прорубленных просек, без возведения укреплений в Шали и Хоби-Шавдоне, без вынужденного удаления массы непокорных Чеченцев далее к горам, а части в наши владения, такое путешествие [126] могло бы совершиться разве под прикрытием сильного отряда и с значительными потерями. Успех был слишком очевидный.

В Хасав-юрте, который основан и построен князем в бытность его командиром Кабардинского полка, где все было ему знакомо, где почти все знали, помнили и любили его, прием своею искренностью превосходил все другие. Вспоминаю при этом случае замечательный ответ одного солдата. На устроенном от полка празднике, солдат, разносивший на подносе стаканы с пуншем, подошел к главнокомандующему; князь взял стакан, выпил глоток и сказал: "у, какой крепкий!" Да и полк-то крепкий, ваше сиятельство", отвечал солдат.

27 Апреля была произведена рекогносцировка в Аух; отряд состоял из 6-ти баталионов пехоты, 6-ти эскадронов драгун, нескольких сотен казаков и 10-ти орудий. Доступ в Ауховское общество преграждался прежде неприятельским укреплением, известным под названием Гойтемировские ворота. Зимою 1856-1857 г., эта преграда была уничтожена, прорублена широкая просека, и доступ стал совершенно свободным. Расстояние от Хасав-юрта верст 15, по реке Ярык-Су. Здесь князь Барятинский совещался с генер. Евдокимовым и прибывшим из Темир-Хан-Шуры командующим войсками в Дагестане, князем Орбельяни: решено было прочное занятие Ауха с одной и Салатавии с другой стороны, и перенесение штаб-квартир полков (Кабардинского и Дагестанского, первого в Аух, второго в Салатавию), затем открытие свободного, обеспеченного между этими пунктами сообщения, что окончательно связывало Левое крыло с Дагестаном. Все это вскоре и было приведено в исполнение ³². Рекогносцировка прошла совершенно спокойно, и только при возвращении в цепи раздалось несколько выстрелов, ранивших одного рядового.

Сообщая о своей поездке военному министру, князь Барятинский, между прочим, писал: "Все виденное мною [127] превзошло самые смелые ожидания: еще год-другой, и Чечня, без сомнения, будет повергнута к стопам Государя". Это были очень скромные надежды в сравнении с тем, что вскоре последовало в действительности.

28 числа князь Барятинский уехал по Тереку в Ставрополь, оттуда в Черноморию, после в Керчь, возвратился на Лабу и в собранный на реке Белой Майкопский отряд. Затем он посетил Кисловодск и Пятигорск, а из Владикавказа совершил поездку по правому берегу Терека, для осмотра работ по проведению дороги в Джераховское ущелье. Работы были начаты при генерале Муравьеве; но князь вскоре приказал их прекратить, по совершенной бесполезности.

Последствия осмотра Правого крыла выразились в личном ознакомлении князя с местными условиями и в определении дальнейшего плана военных действий. Из письма в Петербург, от 22 Мая, видно, что князь нашел равнину между Кубанью и горами, прорезанную параллельно вытекающими из гор реками, вполне пригодною для большого военного поселения, которое должно питать и поддерживать регулярные войска, имеющие подвигаться по ущельям к главной цепи гор. С этою целью Майкоп и Адагум были уже заняты, а наиважнейшим предметом в то время князь считал колонизацию равнины, для чего он предполагал переводить казаков с старых поселений за Кубань, замещая их переселенцами с Дона, внутренних губерний и т. п. Этим способом мы господствовали бы над равниной, храброе население пользовалось бы природными богатствами, а войска, подвигаясь к горам, стесняли бы там Черкесов. Однако, требовалось еще усилить Правое крыло войсками, чтобы достигнуть главного результата, т. е. возможности в будущем уменьшить количество войск. От ожидаемых на Левом крыле успехов зависела возможность двинуть за Кубань еще одну бригаду, для нанесения задуманного сильного удара.

Таким образом, главная роль, по-прежнему, осталась за генералом Евдокимовым, и с Левого крыла должен был последовать решительный удар Восточному Кавказу. [128]

Следуя своей системе непрерывных действий, для которой теперь уже не встречалось препятствий ни в недостатке войск, ни в пределах власти, князь Барятинский поставил ее главным условием генералу Евдокимову. Н. И. Евдокимов, по своей настойчивости в достижении намеченных целей, был именно человек, вполне соответствовавший такой системе, и следовал он ей безупречно. А все еще были случаи, когда главнокомандующий не совсем был доволен и даже вызвал раз генерала Евдокимова в Тифлис, где и упрекнул его в недостаточной настойчивости ³³.

Действия почти не прекращались. Летом в Чечне истреблялись посевы, производились усиленные фуражировки на неприятельских полях и т. п.; осенью генерал Евдокимов перенес действия в Малую Чечню и уже не в виде бесплодного набега: вся местность между Мартаном и Гойтой, по Энгелику, до Воздвиженской, была очищена от непокорного населения, не взирая на упорную защиту; все аулы с запасами истреблены, прорублены просеки, исследованы все пути сообщения к Аргунскому ущелью, в которое предполагалось вскоре наступление. Сунженская линия обеспечена от постоянных набегов и тревог.

Из Малой Чечни генерал Евдокимов прошел чрез Большую на Куринское и оттуда в Аух. В течение 20 дней здесь было построено укрепление, прорублены широкие просеки, разработаны дороги, и у неприятеля отрезана значительная полоса удобных земель, Многие жители изъявили покорность и выселились к нам. Шамиль сознавал совершенное бессилие сопротивляться. Мы близились уже к самым крепким опорам его власти: к Ичкерии и Веденю.

Покончив здесь дело, отряд генерала Евдокимова опять обрушился на остатки непокорного населения Большой Чечни. Наконец, терпение Чеченцев истощилось, бедствия их [129] достигли невыносимых дальше размеров; наши войска стали уже между ними и горами; надежды на сопротивление исчезли, и они стали целыми толпами выходить к нам. В одну ночь, например, явились 400 семейств, с остатками своего скарба, и под нашим прикрытием двинулись к Аргуну, для поселения на указанных местах. Когда рассвело, прибыло еще 200 семейств; вскоре цифра достигла 2,000 семейств, и таким образом все население Чеченской плоскости было покорено.

Да, конец был близок, хотя далеко не всем еще виден...

"Чечня горит", писали наибы Шамилю: "Имам, иди тушить!" Но таких огнегасительных средств, чтобы залить пожар Чечни, у него не было в распоряжении: ему уже представлялись другие, более жгучие заботы: он лучше многих, даже наших генералов, видел, что близится роковой удар его власти, его созданию, его четверть вековой работе ³⁴.

Многие укрепления, воздвигнутые разновременно и оставшиеся в тылу, по мере нашего движения вперед, отвлекали значительное число войск в ненужные гарнизоны. Поэтому, в 1857 г. упразднено шесть мелких укреплений, а устроено одно новое, водворены две станицы на Сунже, и открыт свободный проезд в Грозную, без военных конвоев. Навагинский полк выведен из Владикавказа на Сунжинскую линию, для сближения с театром действий.

Когда все это совершалось на Левом крыле, со стороны Дагестана князь Орбельян перешел Теренгульский овраг и, обеспечив свои сообщения с Темир-Хан-Шурой, приступил к устройству около Старого Буртуная укрепленной штаб-квартиры Дагестанского пехотного полка. Возведение Русскими крепости привлекло в Салатавию толпы горцев. Шамиль употребил все средства, чтобы остановить начальные работы, но ничего не мог сделать. Скопище, [130] пытавшееся отрезать сообщение отряда с укреплением Евгениевским, было прогнано; укрепление, выстроенное Шамилем в нескольких верстах от Буртуная, взято штурмом. К зиме Дагестанский полк расположился в своей новой штаб-квартире.

Одновременно с Салатавской экспедицией, войска Лезгинской линии перешли горы и разгромили большую часть Дидойского общества. Наши войска несколько раз уже проникали в Дидойские земли, служившие постоянным притоном шаек, грабивших Кахетию; но эти экспедиции были только быстрыми вторжениями. В 1857 году Лезгинский отряд шел медленно, прокладывал за собой дорогу, разорял Дидойские селения до основания, истребил посевы и оставил Дидойцам на выбор — или гибель от голода и холода, или переселение на плоскость. На этот раз нагорные Лезгины устояли, не переселились, хотя и гибли зимою. Отвлекаемый Салатовским отрядом, Шамиль оставил Дидойцев без защиты.

Начало 1858 г. ознаменовалось новыми успехами. 21 Января генерал Евдокимов взял штурмом завалы, нагроможденные горцами в устье Аргунского ущелья и, ворвавшись в долину, образуемую слиянием рек Чанты и Шаро-Аргуна, заложил укрепление Аргунское, на месте аула Дачу-Барзой. Как только работа достаточно подвинулась, отряд перешел за Шаро-Аргун и открыл просеку на вершину Даргин-Дука, составляющего отрог Андийского хребта; с этого места открывается удобный путь по голым вершинам, в тыл Ичкерии. Одним открытием просеки мы на долго приковали все внимание неприятеля и главные его силы со стороны Чечни к вершине Даргин-Дука и чрез то получили простор гораздо свободнее действовать в другие стороны.

Для облегчения предстоявшей летней экспедиции в глубь гор оставалось сбить остальное население Малой Чечни, гнездившееся в предгориях. Это племя уже к прошлой осени было расстроено нанесенным ему поражением. Новое движение генерала Евдокимова решило дело. Жители Малой Чечни покорились без боя. Им нельзя было отодвигаться [131] дальше в горы, заселенные другими обществами. Около 15 тысяч душ переселилось на плоскость в отведенные им места.

Охранение вновь занятых пунктов, требовавших продолжения работ, не дозволяло распустить Чеченский отряд и по окончании зимних действий. Он должен был в сборе дожидаться летней экспедиции. В этом промежутке времени упразднены укрепления Урус-Мартан и Куринское, сделавшиеся ненужными после покорения Чеченской плоскости.

Между тем начались беспокойства в Военно-Осетинском округе. Давно покорное общество Назрановцев и полупокорные общества Галашевцев, Карабулаков и Ингушей находились в самом беспорядочном состоянии и держали у себя открытый притон разбойникам. Положено было ввести у них устройство, существующее с такою очевидною пользою у мирных Чеченцев, и для того поселить их большими аулами. Назрановцы взбунтовались, возмутили соседей и призвали Шамиля. Быстрые меры, принятые генералом Евдокимовым, подавили бунт в зародыше; скопище Шамиля было разбито под Ачхоем.

Не смотря на временное отвлечение войск к стороне Назрана, летняя экспедиция началась как было предположено. 1-го Июня главный отряд был сосредоточен в новом укреплении Аргунском. Удерживая демонстрациями неприятельское скопище на Даргин-Дуке, генерал Евдокимов внезапно двинулся чрез хребет Мескен-Дук и занял внутреннюю опушку лесного пояса, ограждающего нагорную Чечню. Здесь он остановился, чтобы проложить прочное сообщение в тылу и расчистить впереди дорогу к Шатоевской долине, владение которою передавало нашей власти все течение Аргуна.

Тем временем войска Кавказской армии двинулись в горы с восточной и южной сторон. Барон Вревский перешел становой хребет и вступил в общество Капучу ³⁵. [132]

Генерал-адъютант барон Врангель ³⁶ сделал наступление с Буртуная к Мичикалу, разрушая неприятельские завалы. Горцы должны были разделиться; но Шамиль не ошибся в определении отряда, наиболее угрожавшего ему, и сосредоточил главные силы, под своим личным начальством, на берегу Аргуна. Во что бы ни стало, он хотел остановить наше движение. Горцы укрепили сильную Варандинскую позицию, прикрывавшую Шатой; но, не полагаясь достаточно на исход боя, в какой бы то ни было крепкой позиции, Шамиль хотел вынудить отступление Чеченского отряда диверсией: с половиною своих сил он опять устремился в Военно-Осетинский округ, где еще волновалось недавно умиренное население. Меры против покушения неприятеля были приняты заранее. В один и тот же день генерал Мищенко разбил Шамиля под Аки-юртом, близ Владикавказа, а генерал Евдокимов, пользуясь отсутствием предводителя, взял штурмом Варандинскую позицию и занял Шатой. Рассеянные остатки горского скопища бежали в Дагестан.

С этого дня началось мирное покорение Аргунского края одним движением наших войск вперед, без боя. Общества, обитающие в верховьях Аргуна, сами восстали против угнетавшего их мюридизма, стали резать своих духовных и начальников, поставленных Шамилем, и одно за другим приносили добровольную покорность. В конце Сентября все население горного пространства, от Владикавказа до Шаро-Аргуна, приняло Русское подданство. Занятие края упрочено устройством разработанной дороги и возведением укреплений: Зонаха, Шатоевского (куда переведена штаб-квартира Навагинского пехотного полка) и Евдокимовского. [133]

Лезгинский отряд вступил в горы во второй половине Июня и проник в самую глубь ущелий, никогда еще не виденных Русскими. В продолжение полутора месяца, генерал Вревский разорил до основания более сорока аулов, принадлежавших семи обществам Анкратля. Войскам приходилось бороться с неимоверными трудностями, делать усиленные переходы в местности едва приступной и почти ежедневно штурмовать завалы и башни, занятые ожесточенным неприятелем. Этот блестящий поход, как уже упомянуто выше, стоил нам жизни барона Вревского; но экспедиция от этого, впрочем, не остановилась: принявший начальство над отрядом полковник Корганов докончил истребление немногих деревень, уцелевших на восточной границе Дидойцев от прошлогоднего похода. Разоряемые два года сряду горцы поколебались. Из Анкратля и Дидо 4 тысяч душ принесли покорность и сошли с гор в наши пределы. В Кахетии водворилось спокойствие, прежде там неслыханное.

В продолжение этой экспедиции, другой небольшой отряд действовал со стороны Хевсурии, привел к покорности племя Маистов и разработал дорогу чрез становой хребет к истоку Чанты-Аргуна, на встречу пути, пролагаемого генералом Евдокимовым.

Кроме того, на Лезгинской линии совершены в течение 1857 и 1858 годов обширные работы: устройство в Лагодехах штаб-квартиры Тифлисского гренадерского полка и в Царских Колодцах — Переяславского драгунского; выстроено четыре башни на передовой линии и вырублены широкие просеки у подошвы гор.

В Прикаспийском крае главное внимание было обращено на прочное утверждение нашего владычества в Салатавии и на защиту длинной пограничной черты от вторжений неприятеля. Занятие Салатавии, необходимое в общем плане действий, приковало временно значительные силы к Северо-западному углу Дагестана, откуда оне не могли деятельно способствовать обороне других частей края; для достижения этой цели надо было выставить самостоятельные отряды и, таким образом, разделив силы Прикаспийского [134] края, ослабить их наступательные действия. Находясь большую часть времени в Салатавии, барон Врангель окончил работы по возведению штаб-квартиры Дагестанского полка, устроил укрепление в Миатлах, разработал дорогу между этими пунктами и вырубил несколько просек для беспрепятственного сообщения из Буртуная в разные стороны. Набеги неприятеля, для грабежа и возмущения спокойствия в крае, были все до одного отбиты с уроном для него ³⁷.

С роспуском отрядов окончились наступательные действия 1858 года в Прикаспийском крае и на Лезгинской кордонной линии. Но войскам Левого крыла предстояли еще великие труды. Занимая обширное завоеванное пространство, они должны были раскрыть его дорогами, окончить заложенные укрепления, привести к полному повиновению разбойничье население обществ, сопредельных с Военно-Осетинским округом, и потом совершить поход для покорения Ичкерии.

Не взирая на занятие Аргунского ущелья, нанесшее сильный удар положению неприятеля, генерал Евдокимов вовсе не был еще уверен в возможности скорого, решительного успеха. В Июне 1858 г. он писал о своих предположениях на 1859 год, что тогда нужно будет обрекогносцировать пространство за Черными горами к Андийскому хребту, чтобы, сообразно с местными условиями и обстоятельствами, решить, что дальше делать. О взятии Веденя совсем не упоминалось.

Командующий войсками в Прикаспийском крае барон Врангель, в свою очередь, ограничивал действия 1859 года обеспечением Салатавии и сообщений с нею производством различных построек и т. п. Страсть к мелким укреплениям на две роты (много на батальон гарнизона) держалась упорно, и готовы были усеять все горы подобными разбросанными мелкими частями войск. Барон Врангель полагал еще полезным действовать против Шамиля в направлении к Кара-Койсу, где он укреплял проходы; но барон [135] не находил для этого достаточно средств, потому что главные силы Дагестанского отряда были прикованы к Салатавии. (Войск, не взирая на 13 и 18 дивизии, все еще было недостаточно: громадные пространства, дорожные и строительные работы требовали рук и рук.)

Главнокомандующий не одобрил этих предположений и 5 Июля 1858 г. писал барону Врангелю, что летом 1859 г. со стороны Чечни предполагается произвести рекогносцировку безлесного нагорного пространства между Черными горами и Андийским хребтом "для положительного определения будущих действий наших в том крае". Это согласовалось с мыслями генерала Евдокимова. Но уже в Ноябре 1858 года князь Барятинский очевидно начал изменять свой взгляд и, судя по некоторым распоряжениям, предполагал двинуть большой отряд из Салатавии в Андию, занять ее, остаться там на зиму, а на следующий год уже действовать дальше. Предположение держалось в большом секрете и только было сообщено генералу Евдокимову, мнениям которого князь придавал особое значение.

В собственноручном секретном письме к Д. А. Милютину, от 21 Ноября из Владикавказа, генерал Евдокимов, со свойственным ему знанием края и практичностью приемов Кавказской войны, отверг пользу занятия Андии из Салатавии. Но опять же о Ведене ни слова.

В том же Ноябре генерал Евдокимов приступил к расчищению лесного пространства между Назраном и Шатоем. Просеки сделаны во всю длину и ширину Галашевских земель. Чтобы не изнурять войск действиями против мелких разбойников, генерал Евдокимов поручил наибу недавно покоренной Малой Чечни вступить в горы с 2 тыс. всадников и силою привести к повиновению аулы, разбросанные по лесам. Жители покорились и почти все выселены на плоскость, также как население Галашевцев и Карабулаков. Просека от Ассы к Миреджи докончила продольное сообщение чрез горы из Шатоя в Военно-Осетинский округ, т.е. к Владикавказу.

Сильные сборы неприятеля заставили генерала Евдокимова возвратиться в Чечню. Шамиль хотел [136] воспользоваться удалением главного отряда в Военно-Осетинский округ, чтобы вторгнуться в край, отнятый у него прошедшим летом. Одной части своих сил он поручил захватить теснину Аргуна между Шатоевским и Евдокимовским укреплениями, а с другою, чтобы отвлечь внимание, спустился в Большую Чечню. Заблаговременное занятие угрожаемого пункта отвратило опасность. Горцы не решились вступить в бой; но они остались в сборе, ожидая наступления с нашей стороны.

Во второй половине Декабря генерал Евдокимов двинулся в Ичкерию двумя колоннами: первая была сосредоточена в укреплении Шалинском из войск, занимавших Малую Чечню и течение Аргуна; вторая из отряда Кумыкского, который, под начальством флигель-адъютанта полковника князя Мирского, прошел с боя но предгориям Большой Чечни. Эта колонна присоединилась в Шали к генералу Евдокимову. Она же должна была силою открыть себе путь в мрачное ущелье Басса. Но как в этой местности горцы могли упорно оборонять каждый шаг, то другая колонна, собранная в укреплении Аргунском, должна была пройти горами на берег Басса выше и поставить защищавших ущелье между двух огней. Это искусное распоряжение увенчалось полным успехом. К 1-му Января обе колонны сошлись на Бассе и двинулись вместе вверх по реке Таузеню, оставляя по своим следам разработанную и очищенную от леса дорогу. Туземное Чеченское население постоянно старалось уклоняться от боя и покорялось, как только его жилища бывали обойдены нашими войсками; в последних числах Декабря около 800 Ичкеринских семейств было выселено на плоскость. Тавлинские скопища, не надеясь на туземцев, держались преимущественно в крепких, заранее избранных позициях, что весьма облегчало наше наступление.

Сбив Шамилевские скопища с сильно укрепленной позиции, генерал Евдокимов оставил русло Басса, служившее до тех пор операционною линиею отряду, и поднялся на горы, по направлению к аулу Алистанжи, вырубая лес на пути. С каждым дальнейшим шагом в горы, [137] местность становилась непроходимее, а искусственные препятствия, устроенные горцами, многочисленнее.

20 Января 1859 года, после рассказанных выше успехов по окончательному почти овладению Чечнею, Н. И. Евдокимов писал Д. А. Милютину, что ему блеснула новая мысль относительно овладения Андиею. Занятый им Таузень оказался в 30 верстах от нашего укр. Бердыкеля и в 25 от кр. Воздвиженской; от него хорошая колесная дорога до Алистанжи, а оттуда всего 8 — 10 верст придется разработать дорогу до Веденя: из Веденя же в Андию 25 верст. Таким образом, если удастся выселить остатки населения между Бассом и Хулхулау, откроется ближайшая безопасная дорога в Ведень, где следует образовать складочный пункт и идти в Андию не по одному направлению из Салатавии, а по двум; и тогда вовсе не нужно в первом направлении 20-ти батальонов, а довольно девяти, да из Веденя пойдет 12 — 13 батальонов. При таковом движении, Чеченцы и Ичкеринцы будут стеснены от гор и вынуждены к окончательной покорности. Следование войск двумя путями облегчит все предприятие.

Главнокомандующий остался очень доволен этим планом, но сказал, что все будет зависеть от результата зимних действий Чеченского отряда.

Для выигрыша времени, генерал Евдокимов предпочел пробиться разом от Алистанжи до Веденя, и потом, укрепившись пред этой столицей непокорных гор, разрабатывать дорогу в тыл, в ожидании благоприятного времени года для осады ³⁸. Не смотря на сильные оборонительные средства, заготовленные горцами по дороге, это смелое движение было совершено также удачно, как и предыдущие, благодаря искусному маневрированию генерала Евдокимова, постоянно успевавшего обходить неприятельские позиции.

Расположившись в укрепленном лагере перед Веденем, Чеченский отряд должен был ждать месяц, пока [138] устроится прочное сообщение с плоскостью и будут подвезены осадные средства.

26 Февраля генерал Евдокимов писал уже положительно, что, ознакомившись с местностью, он находит, что идти в Андию следует отсюда, т.е. из Веденя, и хотя он еще не взят, но чтобы не беспокоились: будет взят; "да Ведень вообще и не может помешать нашим операциям". Князь Александр Иванович вполне с ним согласился, и тотчас были отменены все прежние распоряжения, связанные с предположениями о занятии Андии из Салатавии. 7-го Марта Д. А. Милютин сообщил об этом Евдокимову. Тогда же решено было сделать первый опыт транспортирования тяжестей на верблюдах, а для войск устраивать Калмыцкие кибитки.

В продолжение этого времени, при ненастье и бездорожье, продовольствие войск представляло чрезвычайные затруднения, которые генерал Евдокимов, при всей своей энергии и распорядительности, едва успел преодолеть. Тем временем, однакоже, наши войска, хотя почти отрезанные от своей земли, заложили подле неприятельской крепости новое укрепление Ведень, на пункте, более удобном для обороны и поселения, чем место, избранное Шамилем.

В это же время Салатавский отряд вступил в Ичкерию с восточной стороны и проложил просеку по Аксаю, оттягивая против себя часть неприятельских сил. К половине Марта, наконец, погода установилась, удобное сообщение открыто с плоскостью, и в Чеченский отряд доставлена необходимая осадная артиллерия. 17-го и 18-го Марта открыты траншеи, а 1-го Апреля наши войска водрузили свои знамена на стенах Веденя, бывшего 14 лет средоточием враждебной нам силы.

Известие о взятии Веденя было объявлено Тифлису 101 пушечными выстрелами с Метехского замка, а генералу Евдокимову князь Барятинский послал 7-го Апреля следующее письмо: ,.Дайте обнять и крепко прижать вас к моему сердцу, почтеннейший Николай Иванович. Тифлис наполнен радостными восклицаниями, пушки второй день гремят, и ваше имя в устах каждого. Великий день был [139] для меня вчерашний, когда граф Ферзен ³⁹ объявил мне о взятии Веденя. Он едет сегодня с донесением к Государю Императору, благоусмотрению и щедрости которого я повергаю достойно наградить доблести вождя и славного его отряда. Сегодня на разводе, после большого молебствия в соборе, войска кричали ура генералу Евдокимову и Чеченскому отряду. Посылаю вам еще 200 знаков отличия для храбрых воинов ваших. Полковник Тромиовский передаст вам мое воззвание к войскам Левого крыла. Поблагодарите их еще сердечно за меня. Обнимаю вас дружески" ⁴⁰.

Такими-то быстрыми шагами двигались мы к конечной цели! Теперь, по прошествии 30 лет от описываемых событий, быть может и не покажется это особенно значительным; но кто знал положение Кавказских дел в течение более полустолетия до назначения князя Барятинского главнокомандующим, тот не мог не поражаться изумительными успехами, достигнутыми тогда в столь короткое время и — нельзя не повторять этого — положительно только благодаря его соображениям, его решительности, настойчивости и находчивости, благодаря выбору такого исполнителя, как Н. И. Евдокимов.

Но и награжден был виновник этих успехов щедро: орден Св. Георгия 3-го класса и титул графа были пожалованы Н. И. Евдокимову одновременно, при весьма лестных рескриптах. Благодарность свою князю Александру Ивановичу выразил он следующим письмом из крепости Грозной, 2 Мая 1859 г.: "Высокие милости, оказанные мне вашим сиятельством, обязывают меня такою благодарностью, которая словами выражена быть не может. Я не перестану стараться доказать вам ее делом и моею к вам преданностью. Верьте. ваше сиятельство, искренности чувств [140] старого Кавказского солдата, исполненного ныне одним только желанием: отблагодарить и быть достойным милостей своего начальника и покровителя. Принимаю смелость поздравить и ваше сиятельство с монаршею милостью" ⁴¹.

Взятие Веденя нанесло окончательный удар господству Шамиля над Чеченскими племенами. В течение Апреля и Мая совокупными действиями отрядов Чеченского и Салатавского были приведены в Русское подданство все общества, живущие по Северную сторону Андийского хребта. Под властью Шамиля не оставалось ни одного оседлого Чеченца, но весь Дагестан еще повиновался ему.

Завоевание Чечни изменило коренным образом наше стратегическое положение относительно Дагестанских гор. Дагестан был чрезвычайно сильно огражден с восточной и южной сторон; с первой — широким поясом многочисленных крепостей, расположенных в местности, почти недоступной, вынуждавших нас к кровопролитным и изнурительным для войск осадам (до такой степени, что князь Воронцов, после трехлетних попыток ⁴², отказался наконец от наступления с этой стороны); со второй, т.е. с Лезгинской линии, — снежный становой хребет Кавказа, проходимый с большим трудом только летом, ставил непреодолимое препятствие систематическим действиям.

Овладение Чечнею открыло нашему наступлению третью сторону Дагестана, где местность была гораздо проходимее, чем на южной, и искусственные препятствия гораздо слабее, чем на восточной. Оборонительные сооружения, воздвигнутые Шамилем на Андийском Койсу, не могли идти в сравнение с рядом многолюдных и почти неприступных аулов восточной полосы, одевавших, если можно так выразиться, непробиваемым панцирем целую страну. Прорвавшись за Андийское Койсу, мы вступали во внутренность гор, где ничего не было приготовлено для систематической [141] обороны, и заходили в тыл пограничным горским крепостям. С самого начала своего начальствования князь Барятинский стремился к тому, чтобы достигнуть этого нового стратегического положения. Для осуществления этой цели, решительные усилия были направлены против Чечни, и главные силы Прикаспийского края, оставя прежний базис свой со стороны моря, постепенно стягивались в Салатавию, против северного ската гор. В начале лета 1859 года обе массы войск Левого крыла и Прикаспийского края были расположены на одной линии, с северной, вновь раскрытой стороны Дагестанского треугольника.

Однако и после этого князь Барятинский оставался при плане ограничиться пока лишь занятием Андии, укрепиться там, открыть безопасные сообщения и приготовиться к дальнейшим действиям. В предписании, от 6-го Мая 1859 года, генерал-адъютанту барону Врангелю он сообщал о своем предположении двинуть войска из Салатавии в Гумбет, из Веденя в Андию, с Лезгинской линии чрез Дидо к верховьям Андийского Койсу, начав наступление одновременно в конце Июня; и так как решительные действия в долине Андийского Койсу могут произвести сильное впечатление на горцев и отозваться в среднем и южном Дагестане, поэтому следует быть готовым, чтоб воспользоваться всяким благоприятным случаем. Может быть, восстанут против Шамиля Койсубу, Андаляль или Авария; можно будет занять на Аварском или Кара-Койсу важные пункты, даже крепость Улу-кале (Шамиль построил ее вместо Гергебиля) и т. п., для чего нужно держать там (т.е. в среднем и южном Дагестане) не менее одиннадцати батальонов, а наступать из Бутурная к Андии с семью. Таким образом, не смотря на значительные силы, которые еще оставались у неприятеля и на чрезвычайную крепость покровительствующей ему местности, полагаясь с своей стороны на выгоды вновь приобретенного стратегического положения и на упадок духа в горском населении, потрясенном столькими ударами, князь Барятинский решился изменить систему войны, которой до тех пор держался, и от методических действий перейти к быстрому наступлению [142] всею массою войск, окружавших горы, чтобы одним решительным ударом потрясти основания Шамилевского владычества и покончить дело.

Существование вооруженного мюридизма в недрах Кавказа, ограничивалось ли его влияние одним Дагестаном, или простиралось и на Чечню, имело одинаковое значение для Кавказской армии — совершенно обессиливало ее в случае внешней войны. При смутном положении Европы и беспрерывно возникавших, совершенно неожиданных, политических сочетаниях, князь Барятинский, как уже было указано, считал первою государственною необходимостью кончить, сколь возможно скорее, внутреннюю Кавказскую войну, которая поглощала бесплодно лучшую половину Русских сил. Решительное наступление в средину гор представляло единственное средство к тому, хотя оно и было сопряжено с большими случайностями, чем методическая война.

ПРИЛОЖЕНИЯ.

А. Письма (графа) Д. А. Милютина в князю А. И. Барятинскому.

1857 года.

1.

С.-Петербург, 22 Октября 1857 г., 11 ч. вечера.

Возвратившись сейчас из Царского Села, спешу отдать подробный отчет вашему сиятельству о первых двух днях моего здесь пребывания.

Вчера, в самый день приезда моего в Петербург, я представился поенному министру, который принял меня весьма любезно, спрашивал о вашем здоровье и оставил меня обедать у себя, так что тут же я увиделся с ген. Герштенцвейгом, с бароном Ливеном и некоторыми другими лицами. В числе гостей были Николай Николаевич Муравьев, приехавший из Иркутска, и ген.-адъют. Назимов. Все показывали участие в здоровье вашем, расспрашивали о том, что делается на Кавказе; но серьезного разговора о делах не могло быть. Военный министр прежде всего спросил меня о смете. Когда я доложил, что против 1857 года будет сокращение на 1 1/2 миллиона рублей, то низко поклонился и [143] выразил свое удовольствие. Затем, в разговоре о разных необходимых предприятиях как на Кавказе, так и в Сибири, генерал Сухозанет полушуточно, полусерьезно заметил, что все можно делать, лишь бы на свои местные средства, не требуя денег из государственной казны. На этот раз всего полезнее была мне встреча с Герштенцвейгом, которого я успел познакомить с сущностью привезенных мною дел и предположений. Дежурный генерал заверил меня, что в министерстве не будет встречено никакого затруднения, если только не требуются лишние расходы, выразил мне полное согласие свое с некоторыми из ваших соображений и в том числе о необходимости учреждения главного штаба, преобразования госпитальной части и проч. Сейчас после обеда министр должен был куда-то ехать и предложил мне прибыть на другой день в Царское Село.

Сегодня, когда я пришел представляться Государю Императору, мне сказали, что Его Величество уже спрашивал меня; а вслед затем я был принят. Не умею выразить, как я был тронут милостивым приемом Государя. После первых приветствий и вопросов о здоровье вашего сиятельства, Его Величество изволил посадить меня, приказал раскрыть карту и рассказывать сущность всех предположений ваших. Пока я раскладывал карту, Государь изволил прочитать письмо ваше, большею частью вслух, требовал от меня пояснений по некоторым предметам и затем подробно и внимательно выслушал все, что предполагается делать в будущем году на Кавказе. По мере того, как я переходил от одного театра действий к другому, Государь изволил одобрять все предположения и присовокупил свои собственные замечания. Между прочим было упомянуто о болезненности в Адагумском отряде, но я успокоил Его Величество некоторыми объяснениями дела. Говоря о Правом крыле, Государь изволил выразить удовольствие, что ваше сиятельство лично ознакомились с этим краем в последнее ваше путешествие. При этом случае я развил мысли ваши о заселении земель казаками, о пользе перемещения сюда в большей массе Донских казаков (о чем я предварительно имел разговор в Новочеркасске с ген.-ад. Хомутовым). Государь одобрил мысль и предоставил мне войти в ближайшие объяснения с военным министром. Тут же разговор перешел на ваши предположения о преобразовании линейного казачьего войска. Государь несколько раз подтверждал, что все согласно совершенно с его собственными мыслями до самых последних подробностей; в том числе и касательно мундиров обоих казачьих войск. Особенно Государь изволил одобрить предположение, чтобы со временем атаманы были вместе с тем и командующими войсками. Предположенная перемена в распределении линейных батальонов по бригадам также удостоилась Высочайшего одобрения. Государь выслушал со вниманием предположения относительно устройства пароходства по Риону и города в Поти. При этом я успел высказать все, что ваше сиятельство поручили [144] мне по делам Мингрелии и Сванетии. Относительно самой княгини Дадиан Высочайшие намерения совершенно согласуются с видами вашими: Государь согласился оказать знак милости обоим князьям Дадиан, но тогда, когда княгиня прибудет в Петербург.

Относительно всех других предметов, о которых ваше сиятельство поручили мне доложить Государю Императору, Его Величество изволил на все изъявить свое согласие и одобрение. Нарезное оружие предположено вводить постепенно во всей пехоте; но, кажется, есть мысль заменить во всех войсках на западной границе калибр 7-линейный меньшим 6-линейным; теперешние же нарезные ружья назначить исключительно Кавказским войскам. О Владикавказе Государь изволил выразиться, что давно бы следовало обратить его в город и что Его Величество даже считал его городом. Предполагаемую перестройку Военно-Грузинской дороги Государь изволил назвать делом необходимым, на которое стоит положить деньги, но приказал обстоятельно сообразить с ген.-ад. Чевкиным, чтобы не вышло ошибки в расчетах. Тут я имел случай упомянуть о значительных остатках интендантских сумм. Государь изволил отозваться, что не видит препятствия употреблять эти остатки заимообразно на полезные предприятия в крае, если только расчеты совершенно и несомненно верны, но поручил столь важное дело подробно обсудить с военным министром. При этом я удостоверил Его Величество в постоянных усилиях ваших охранять выгоды казны и развил ваш взгляд на настоящий способ бережливости в государственном хозяйстве. Казалось, Его Величество вполне изволит сознавать, что только успешные результаты настоящих наших усилий на Кавказе могут со временем повести к большим сокращениям и в числе войск, и в денежных средствах.

Тут был случай упомянуть о некоторых неизбежных прибавках в расходах и в том числе об увеличении порционного довольствия войск в сравнении с новыми, установленными в России категориями. Его Величество изволил выразить искреннее желание сделать все возможное для улучшения благосостояния войск, столь блистательно заслуживающих право на попечительное внимание к их нуждам со стороны высшего начальства. Но само собою разумеется, что окончательное решение вопроса должно быть предоставлено ближайшему обсуждению министерства.

После всех перечисленных предметов, Государь Император изволил сам спросить, нет ли еще каких-либо дел по гражданской части. Я поспешил высказать ваши мысли о компании Каспийского пароходства, о компании Азиятской торговли, о предприятиях на счет железной дороги и орошения бесплодных степей, о колонизации на помещичьих землях и установлении отношений между помещиками и поселенными на их землях крестьянами, о раскольниках, о распространении христианства посредством особой общины, о музее и проч. Все это было выслушано [145] со вниманием и частыми выражениями одобрения. Однакож относительно компании Новосельского и Кокорева Государь изволил намекнуть о своих опасениях, чтобы эти господа не запутались в своих расчетах и не слишком затянулись в дела, несоразмерные с их силами. О раскольниках не было выражено окончательного и положительного мнения, но мысль ваша о применении колонизации к постепенной эмансипации помещичьих крестьян в Грузии весьма понравилась Его Величеству. По всем предметам Государь будет ожидать ваших представлений.

Таким образом, в продолжение трех часов, я успел основательно и с полным успехом доложить Государю Императору о всех без исключения предметах, которые входили в данную мне вашим сиятельством инструкцию. Смею сказать, что милостивое внимание Его Величества и несомненное сочувствие его во всем предположениям вашим превзошли всякое ожидание мое. Отпуская меня, Государь изводил еще выразить свое удовольствие обо всем мною доложенном.

В продолжение моего доклада, в кабинет Его Величества изволила войти Государыня Императрица и также милостиво осведомилась о вашем здоровье. Однакоже, выходя от Государя, я счел долгом особо представиться Ея Величеству. Не смотря на утомление свое (после посещения какой-то школы), Императрица удостоила принять меня и беседовать с полчаса до прихода самого Государя. Тут представился случай развить подробно ваши мысли об учреждении общины для распространения христианства на Кавказе. Государыня приняла живейшее участие в этом деле, выразила полную готовность принять общину под высокое свое покровительство и будет ожидать письменного изложения ваших соображений.

Затем я имел честь быть приглашенным к обеденному столу Их Величеств. За обедом и после обеда несколько раз разговор переходил на Кавказ и проч. Я оставил Царское Село в 7 часов вечера, полный сердечного благоговения к августейшей чете, которая милостивым во мне вниманием хотела, без сомнения, выразить свое высокое благорасположение к вашему сиятельству.

В этот день я не мог представиться ни вдовствующей Императрице, ни Великому Князю Михаилу Николаевичу, а потому должен буду вскоре приехать опять в Царское Село. Великий же Князь Николай Николаевич еще не возвратился из своего путешествия.

2.

23 Октября, Среда.

Сегодня я имел продолжительные разговоры с Его Императорским Высочеством Генерал-Адмиралом, с председателем Государственного Совета и с военным министром.

Великий Князь был со мною милостив, как и в прежнее время, весьма благосклонно спрашивал о вашем сиятельстве и потом завел речь о последней своей переписке с вами. ⁴³ "Сердит ли еще на меня [146] князь Александр Иванович?". Я отвечал, что не сердился и прежде, а был глубоко огорчен. Великий Князь начал объяснять, что цель письма состояла только в том, чтобы дружески предупредить нас о дошедших до Его Высочества враждебных против вас толках и тем исполнить данное при вашем отъезде обещание. Затем был довольно продолжительный разговор о том, как разуметь настоящее сбережение казенного интереса, о ваших видах на будущее сокращение сил на Кавказе, о различии в этом отношении положения Кавказского управления и морского ведомства, а наконец я навел речь на намеки Великого Князя относительно частной вашей жизни. Одним словом, здесь развито было на словах все тоже, что вы сами отвечали письменно Великому Князю. В результате я убедился, что Его Высочество не изменился в своем расположении к вам и что письмо его было написано без особого неприязненного намерения. При том я узнал от А. В. Головнина, что было уже заготовлено и новое письмо в ответ на ваш ответ, что оно несколько раз переделывалось и, наконец, оставлено под сукном. Я мог заметить из разговоров, что Великий Князь был уже предупрежден А. В. Головниным о предмете предстоявшего моего разговора, так как я имел уже случай накануне видеться с Головниным и долго беседовал с ним. Это обстоятельство весьма облегчило мне дело. Его Высочество сам изволил завести речь об устройстве нашей морской части, о том, что морское дежурство должно составлять часть штаба и что сам старший офицер морской должен быть подчинен начальнику главного штаба, что капитан Стеценко к сожалению не так понял свое назначение и что его можно переместить с Кавказа, если ваше сиятельство находите это полезным. Я ответил, что действительно для пользы службы и для блага самого кап. Стеценки следует ему дать другое назначение, но что ваше сиятельство не желали бы отнюдь обидеть тем этого офицера, и напротив того просили бы сделать что-нибудь в его пользу. Великий Князь обещал подумать об этом и сделать распоряжение. Его Высочество также объявил мне, что совершенно согласен не назначать морских офицеров комендантами в приморские города и крепости, если ваше сиятельство будете находить это неудобным. Кажется, и сам Великий Князь несколько изменил свой взгляд на моряков Черноморских после нескольких бывших уже неудач в назначениях и жалоб на них со стороны ген.-ад. гр. Строганова. Затем речь зашла об устройстве самой флотилии. Его Высочество решительно отвергает предположение о передаче Кавказских судов на содержание компании, находя это неприличным, но согласен на прежнее предположение ваше о передаче их в Черноморский флот; компании же полагал бы предоставить только транспортировку грузов на компанейских судах. Великий Князь обещал, что в Морском Министерстве будет оказано все нужное пособие лейт. Обезъянинову для составления нового проекта на указанном Его Высочеством главном основании. Касательно же Каспийской флотилии и [147] перенесения ее станции в Баку, Великий Князь сказал, что и сам был всегда того же мнения; но что теперь обстоятельства заставляют сколь можно уменьшить размер предполагавшихся в Баку сооружений, также как и ограничить самый состав флотилии, стараясь в замен того более поощрять купеческое и компанейское пароходства. Вообще по всем предметам, о которых поручено мне было доложить Великому Князю, я нашел со стороны Его Высочества самую благосклонную готовность содействовать видам вашего сиятельства. Великий Князь изволил обещать прислать за мною для вторичного совещания.

С князем Ал. Фед. Орловым также говорено было обо всех делах, касавшихся Кавказского Комитета. Его сиятельство говорил с видимым участием и расположением. Я воспользовался случаем, чтобы передать вашу признательность за ту поддержку, которую находят в князе Орлове представления ваши в Кавказский Комитет. Он сам заговорил о делах Мингрельских и судил о будущем положении княжеского дома совершенно сходно с вашими видами...

С военным министром я виделся два раза в течение дня: утром с 10 1/2 до 1 1/2 ч. и потом с 3 1/2 до 8 ч. (т.е. включая и обед). В продолжение этих двух длинных сеансов я успел объяснить ему все то, что вчера докладывал Государю Императору и даже с большими подробностями. Кажется, на все соглашается и все одобряет; очень внимательно пересматривал список генералов, распределенных вами на три разряда, делал на нем свои отметки согласно моим объяснениям и спросил: может ли он, когда представится случай, немедленно распорядиться судьбою поименованных лиц? Я отвечал, что без особенной крайности все-таки лучше сперва спросить ваше мнение. Точно также и по некоторым другим делам, по которым министр спрашивал моего мнения, я советовал лучше запросить ближайшее местное начальство. В числе обещаний, данных мне генералом Сухозанетом, было и то, что в скором времени будут присланы на Кавказ еще 10 тыс. ружей нарезных для вооружения целых баталионов в полках по вашему назначению, впоследствии же будут постепенно присылаться такие же ружья и на прочие части Кавказского корпуса. Трудно было бы перечислить здесь весь ход продолжительных моих разговоров с военным министром; скажу только что вообще я нашел в нем много доброй воли, ясное понимание дела и отсутствие всякого враждебного расположения к нашему краю; напротив того, он готов все сделать по вашему желанию, лишь бы не требовалось новых расходов. Даже увеличение порционного довольствия он не считает невозможным. Мне обещают, что порученные мне дела будут здесь ведены без малейшего замедления. Из всего представленного длинного отчета ваше сиятельство изволите заметить, что до сих пор я весьма доволен ходом дела и понимаю вполне, что все знаки внимания, мне оказываемые, относятся не
ко мне лично, а к вашему лицу. Могу только желать, чтобы благоприятное это начало увенчалось столь же удачными результатами. [148]

3.

24 Октября, Четверг.

Нынешний день был преимущественно посвящен делам по ведомству путей сообщения. Я имел и утром и вечером совещания с ген. Чевкиным, который сначала доказывал мне необходимость самых решительных мер к сокращению расходов, а потом давал разные советы, исполнение которых невозможно без денег. Впрочем он вник во все потребности Кавказского края по предмету путей сообщения, обещал выхлопотать по крайней мере 300 тыс. рублей на дорожные работы, рассматривал со вниманием проект Военно-Грузинской дороги и одобрил главную мысль нового устройства управления путями сообщения на Кавказе. Вообще я встретил со стороны ген. Чевкина более сочувствия к представляемым предположениям, чем противодействия, которого я прежде опасался.

Кроме того, я виделся сегодня со многими лицами, которые будут иметь влияние при рассмотрении проектов: ген.-ад. Баранцевым, кн. Васильчиковым, ген. Веригиным и проч. Был я также у адм. Метлина, ген.-ад. Лутковского, барона Ливена, Головнина и других, и только теперь в полночь возвращаюсь домой, утомленный до крайности непрерывными разъездами и разговорами с утра до ночи.

4.

25 Октября, Пятница.

Еще день проведен не бесплодно: я был опять в Царском Селе, представлялся Вдовствующей Императрице и обедал у Ея Величества. За обедом Государь Император изволил объявить мне о некоторых данных уже окончательно Высочайших разрешениях на ваши представления. В том числе последовало соизволение на увеличение порционного довольствия Кавказских войск по второму нашему расчету, что потребует 500 тысяч рублей прибавки к категорическим деньгам. Можно поздравить наши достойные войска с этою монаршею милостию, которая дает возможность кормить солдата как следует по положению, не уменьшая узаконенной его порции. Также Высочайше одобрены распоряжения вашего сиятельства о перенесении во Владикавказ штаба Левого крыла, 20-го стрелкового и линейного № 8 баталионов.

В Царском Селе я занимался еще раз с военным министром, который с своей стороны выразил совершенное согласие на проект преобразования артиллерии полевой и гарнизонной. Тут же был и князь Васильчиков ⁴⁴, с которым я условился о дальнейшем канцелярском ходе дела. Между прочими новостями военный министр объявил мне, что здесь учреждается центральная шкода для обучения офицеров стрельбе и употреблению нарезного оружия и что от каждого полка будет в эту [149] школу присылаться по одному офицеру на годичный срок, дабы иметь в полках хороших инструкторов. Необходимо будет воспользоваться этим полезным учреждением и для Кавказских войск избранием по одному лучшему и способнейшему офицеру от каждого полка.

Теперь все привезенные мною представления уже одобрены и разрешены свыше; но остается самая медленная н скучная часть дела — процедура канцелярская. Надобно будет зорко следить за течением дела. На днях будет отправлен к вашему сиятельству фельдъегерь с письмом Государя Императора. Вдовствующая Императрица много расспрашивала о вашем сиятельстве и Кавказе. Ея Величество весьма поправилась в здоровье своем и в силах.

Виделся я сегодня с вашим братом князем Владимиром Ивановичем, который получил от меня самые подробные сведения о жизни вашей и занятиях.

5.

26 Октября, Суббота.

Великий Князь Михаил Николаевич, приехав сегодня в город, принял меня весьма благосклонно, выслушал объяснение главных оснований ваших предположений по артиллерийской части и обещал оказать с своей стороны все содействие успешному и скорому утверждению проекта. Виделся я сегодня же с графом Барановым, ген.-ад. князем Долгоруковым, Влад. Петр. Бутковым, Ст. Ал. Хрулевым и другими лицами. Граф Баранов очень заботится об усовершенствованиях по ружейной части и вызывается помогать в этом важном деле Кавказским войскам. При этом говорено было о той школе, о которой я писал уже вчера, также о присылке поочередно на Кавказ стрелковых баталионов армии для практикования и проч. Бутков, с которым я только теперь познакомился, показал мне не только сочувствие к делам Кавказским, но и личную преданность к вашему сиятельству и говорил с жаром в вашу пользу. Как он, так и потом князь Вас. Анд. Долгоруков завели речь об Астраханской губернии и намекали на то, что следовало бы тамошнего жандармского штаб-офицера отделить от VI-го округа и подчинить Кавказскому округу. Я ответил, что теперь, когда вопрос о Каспийской флотилии и присоединении Астрахани принял уже новое направление, ваше сиятельство по всем вероятиям и сами изволите войти с представлением по означенному предмету. С князем Долгоруковым я с умыслом распространился о нелепых слухах, распускаемых в Петербурге, на что он уверял меня, что клеветы эти не заслуживают никакого внимания и нисколько не могут вредить вашему сиятельству.

Ген.-лейт. Хрулев уезжает завтра в Москву. Кокорев присылал во мне Девеля спросить, когда я могу принять его. Новосельского и бар. Торнау я также не видал еще. Все толкуют о предполагаемой на Кавказе железной дороге, но с явным видом сомнения и недоверчивости. [150]

6.

28 Октября, Понедельник.

Вчера весь день я провел в Царском Селе: утром на выходе, вечером на бале, что доставило мне случай видеть многих и каждого вразумлять о наших делах. На бале Государь Император несколько раз изволил милостиво обращаться ко мне и между прочим сказал, что, вместо отправлении фельдъегеря, намеревается вручить мне письмо к вашему сиятельству в том предположении, что я уже кончил свои дела и скоро уеду обратно. Но к сожалению, дела здесь идут не так быстро, как полагал Его Величество: вчера я узнал с прискорбием, что в канцелярии Военного Министерства возникла уже оппозиция против нашего проекта штатов и притом оппозиция самая неожиданная. Находят, что мы предлагаем изменения не довольно радикальные. Здесь вообще я нашел поразительное явление; стремление к преобразованиям и изобретению чего-либо нового обуяло всех и каждого; хотят, чтобы все прежнее ломали теперь же, прежде чем обдумано новое. Не стану теперь объяснить в чем именно желают здесь изменить существующий в управлении порядок, ибо ожидаю от военного министра назначения особой аудиенции для того, чтобы узнать положительнее, чего хотят и какой дадут ход нашему делу. Во всяком случае я вижу, что дело затянется.

7.

29 Октября, Вторник.

Сегодня утром я виделся опять с военным министром, с кн. Васильчиковым и ген. Герштенцвейгом, чтобы разузнать о ходе дела. Все трое говорят разное: первый, что считает дело решенным; второй, что вероятно не будет надобности делать изменения в проекте штатов, если смотреть на этот проект, как на временный (а между тем я застал кн. Васильчикова сочиняющим какую-то записку по предмету этого проекта); наконец, г. Герштенцвейг, недовольный тем, что его устранили от этого дела, предсказывает мне длинную проволочку и препятствия. К сожалению мне кажется, что можно более верить последнему.

В этих видах я решаюсь не отлагать долее отправлении моего письма и прошу дежурного генерала послать завтра же фельдъегеря в Тифлис, чтобы не оставлять ваше сиятельство и неизвестности о положении дела. Чрез несколько дней постараюсь отправить другого курьера, избегая писать вам по почте.

С министром иностранных дел я до сих пор не видался, хоти заезжал к нему два раза и получил его карточку на другой же день моего визита. Я узнал сегодня, что в комитете, собиравшемся у Великого Князя Константина Николаевича, обсуждалось ваше представление о дополнительном распоряжении на счет каботажного плавания в Черном море. Князь Горчаков восстал против этого требования, говоря, что столь скорое изменение указа, только что распубликованного, [151] шаткость и необдуманность наших правительственных действий. Мне передана на рассмотрение составленная совместно министерствами иностранных дел и морским инструкция нашим крейсерам; я нашел, что она вся написана в видах ограждения контрабандистов и крайнего стеснения наших крейсеров. Об этом я прямо сказал Великому Князю Генерал-Адмиралу, который признает справедливость моего мнения, но изволил отозваться, что иначе невозможно было сделать по настоятельному требованию Министерства Иностранных Дел. Тайный советник Мальцов сказал мне также, что заменить в чем-либо составленную инструкцию невозможно. Таким образ. крейсерство у нас будет только номинальное, а существенная мера охранения берега будет заключаться в наших судах, которые необходимо будет и впредь употреблять по примеру действий ген. Филипсона в нынешнем году. Составляя ныне проект устройства нашей флотилии, мы стараемся обеспечить наших береговых начальников в этом отношении и дать им средства к исполнению того, что крейсерство не в состоянии будет выполнить. Весною будущего года, когда приступлено будет к упразднению Анапы, само собою окажется неизбежным сделать новую публикацию для изменения сделанных теперь распоряжений относительно ограничения свободного плавания торговых судов при восточном береге; тогда и вопрос о каботажном плавании должен подняться снова, так что я смотрю на все теперешние меры по этому предмету только как на временные до будущей весны. В таком смысле я говорил военному министру и буду говорить князю Горчакову.

Адъютант военного министра Толстой возвратился из Астрахани и привез, по словам Николая Онуфриевича, неопровержимые улики существовавших там обширных злоупотреблений по провиантской части. Военный министр не только убедился в виновности самого вице-адм. Васильева, но подозревает и соучастие нашего интендантства. Николай Онуфриевич поручает мне предостеречь ваше сиятельство на сей счет и обещает прислать ко мне самого Толстого со всеми бумагами и документами. Не хочется верить столь прискорбному подозрению, но не смею и опровергать, пока не узнаю, в чем дело.

8.

30 Октября.

Фельдъегерь, который должен был отправиться сегодня с письмом моим к вашему сиятельству, поедет только послезавтра и, как кажется, повезет к вам письма самого Государя Императора. Пользуясь этою отсрочкою, я продолжаю мой отчет или лучше сказать дневник моего пребывания в Петербурге.

Сегодня Великий Князь Генерал-Адмирал собрал у себя в.-адм. Метлина, к.-адм. Краббе и нас с Обезъяниновым, чтобы обсудить будущее устройство морской части на Кавказе. Решено принять тот самый порядок, который мы предложили и который уже был изложен вчерне [152] Обезъяниновым. За основание принята передача судов Кавказских в состав Черноморского флота и всех издержек на счет Морского Министерства. Речь была о Бакинской станции и отношениях главнокомандующего к Каспийской флотилии. Вопрос этот, как надеюсь, уладится скоро.

Вместе с сим я пишу к капитану Стеценке в ответ на полученное здесь письмо его, в котором он опять жалуется на свое положение и предоставляет мне дать направление дальнейшей его служебной деятельности. Я объясняю ему сущность неудовольствий его и сообщаю мой разговор о нем с Великим Князем. Здесь весьма затрудняются приискать ему назначение: прежде выхваляли до небес, а теперь не могут придумать на что употребить его. Обезъяниновым я очень доволен.

Сегодня же я имел честь быть у Великой Княгини Марии Николаевны, которая удостоила меня довольно продолжительным разговором о Кавказе. Ея Высочество была несколько удивлена, услышав, что ваше сиятельство вовсе не замышляете никаких громких и кровопролитных экспедиций, а довольствуетесь постройками, рубкою лесов и проложением дорог. Казалось, Великая Княгиня иначе понимала доселе наш образ действий на Кавказе и объяснения мои изволила принять одобрительно.

9.

31 Октября. Четверг.

Военный министр прислал ко мне своего адъютанта Толстого, который прочел мне рапорт по делам Астраханского провиантского комитета, Нет сомнения, что там были большие злоупотребления. Соучастие нашего интендантства в официальном рапорте не высказано; но Толстой на словах объявил, что положительно убежден в личном участии самого генерал-интенданта, ссылаясь при этом на показания полк. Северикова. Поэтому, если бы ваше сиятельство пожелали разъяснить это важное сомнение, то по моему мнению всего было бы удобнее самого Северикова под каким-либо предлогом вытребовать в Тифлис.

Виделся я с бар. Торнау, который выразил мне свое сожаление, что мысль вашего сиятельства о железной дороге отклоняет исполнение многих намерений компании в пользу Закавказского края. Нет сомнения, что правительство никак не согласится ни на объявление всего Закавказья porto franco, ни на гарантию 5%; а потому предложенные Кокоревым условия можно считать несбыточными. Считаю обязанностью предупредить об этом ваше сиятельство для соображения вашего.

10.

2 Ноября.

Спешу обрадовать ваше сиятельство известием, что 13 и 18 пехотные дивизии остаются на Кавказе еще на 1859 год, о чем вероятно пишет вам и сам Государь Император с сим же фельдъегерем, отъезд которого еще отложен до завтрашнего дня. [153]

Вчера военный министр пригласил меня к себе и в присутствии князя Васильчикова начал высказывать некоторые замечания относительно проекта предстоящих в будущем году военных действий; в особенности же с упреком доказывал, что все предположение так составлено, как будто 13 и 18 дивизии остаются совсем на Кавказе. В заключение он объявил, что на другой день (т.е. сегодня) будет по этому предмету докладывать Государю Императору и что Его Величеству угодно, чтобы я при этом присутствовал. Согласно такому повелению я отправился вчера в Царское Село и сегодня имел счастие прочесть Государю все предположение на будущий 1858 год. По мере чтения, военный министр докладывал о своих замечаниях, а я объяснял сущность дела, и Государь изволил во всем соглашаться с предположениями вашего сиятельства, часто повторяя, что находит все совершенно основательным. В заключение Его Величество изволил объявить, что видит теперь все выгоды пребывания на Кавказе 13 и 18 пех. дивизий и разрешает оставить их для довершения начатых предприятий. Военный министр спросил, на какой срок? Тогда Государь изволил назначить до осени 1859 года, с тем, чтобы не требовать уже укомплектования сих дивизий, а, по мере убыли в них людей, переформировывать полки в 3 и 2 баталионный состав. Низко поклонившись Монарху, я доложил, что ваше сиятельство с радостью узнаете о новой милости Его Величества. Впоследствии военный министр опять расспрашивал меня, как будем мы продолжать предположенные действия в Закубанском крае после осени 1859 года, когда уйдут полки 13-й дивизии. Отвечая на это, я предложил новую мысль: командировать ежегодно из Крыма в помощь нашему Крымскому полку поочередно части ближайших корпусов, подобно тому, как уже предположено относительно стрелковых баталионов, имея в виду, что командировки эти будут служить прекрасною школою для армии. Военный министр нашел эту мысль удачною и обещал подумать.

Сегодня же при мне военный министр докладывал Государю о предполагаемых артиллерийских постройках за р. Верою, о чем требовались мои объяснения. Решено ожидать от вашего сиятельства полного проекта и сметы с тем, чтобы тогда определить, на сколько лет придется рассрочить этот расход, смотря по размеру тех сумм, которые возможно будет ежегодно ассигновать на этот предмет. При этом, я упомянул, что есть еще мысль о построении артиллерийских зданий не в Тифлисе, а в Мцхете или даже выше по Арагве, на что Государь Император изволил выразиться, что мысль эта не дурна и заслуживает соображения.

В продолжение доклада говорено было еще о многих частных предметах, которые трудно было бы перечислить. Между прочим была опять речь о переселении в значительном размере Донских казаков на Кавказ, а Кавказских горцев на Дон; вопрос этот [151] подвигается к решению довольно успешно. Вообще Государь изволил давать решении самые милостивые и между прочим сказал военному министру, что надобно стараться не задерживать меня долго в Петербурге.

Когда я собирался уже выйти из кабинета Государя, вошел фельдъегерь, который привез ваше письмо к Его Величеству и печальное донесение о Кутаисском происшествии. Государь изволил при военном министре и при мне прочитать вслух почти все письмо, изъявлял удовольствие по предмету удачных действий в Салатавии, желание свое, чтобы осуществилось предположение о железной дороге в Закавказье, а когда речь дошла до предполагаемого вами назначения барона Врангеля, то Государь изволил выразиться, что, при всем желании своем удержать здесь этого генерала, не может отказать на ваше представление (Считаю себя обязанным довести до вашего сведения, что Государь при чтении вашего письма изволил заметить, что ваше сиятельство пишете слишком светлыми чернилами.).

Вообще я весьма доволен результатами своей поездки в Царское Село. Там и на железной дороге я имел случай многое разъяснить военному министру и заметил, что из сделанных ему докладов о наших проектах штатов он составил себе понятие весьма неточное. По возвращения в Петербург я заехал к бар. Врангелю, который видимо доволен предложением вашим и хотя говорит, что предоставляет свою судьбу вполне Высочайшему усмотрению, однакоже на мои настоятельные вопросы отвечал, что не откажется от предлагаемого места. Он будет сам отвечать вашему сиятельству. Завтра, по случаю воскресного дня, он будет в Царском Селе, и вероятно Государь заговорит с ним об этом деле. Сегодня же я познакомился с ген. Кауфманом, только что возвратившимся из путешествия, и просил его не задерживать наших проектов по инженерной части.

Возвратившись домой, я нашел множество привезенных из Тифлиса фельдъегерем писем и бумаг. Приношу искреннейшую благодарность за письмо вашего сиятельства. Почти все упоминаемые в нем поручения уже исполнены, как вы изволили видеть из прежних моих писем. Что касается до железной дороги, то мне показалось из письма вашего, что есть недоразумение в соображениях относительно условий г-на Кокорева. Ваше сиятельство упоминаете исключительно о требовании его объявить весь Закавказский край porto franco, но оставляете без внимания другое более важное требование — гарантию в 5%. Условие это не высказано прямо, но подразумевается в пункте 2-м и совершенно изменяет размер пожертвования, требуемого от казны.

По предмету доставленного вам проекта о восточных делах я узнал, что проект сей составлен полковником Игнатьевым, которого и предполагается отправить начальником экспедиции по Аму-Дарье. Ханыков же едет на днях в Тифлис и поведет экспедицию от [155] Астрабада. План этот выработался под главным руководством Великого Князя Константина Николаевича; но все это узнал я стороной, официально же со мною не говорят об этих делах, а я разумеется считаю неприличным заводить речь. Быть может услышу что-нибудь от князя Горчакова и Ковалевского, с которыми я не виделся еще.

Дела Сванетские все более усложняются. Кажется, придется в будущем году опять предпринять туда экспедицию, более серьезную. Строить же там укрепление и оставлять постоянный гарнизон, по моему мнению, едва ли возможно, прежде чем страна не исследована более точным образом. Относительно князя Александра Дадешкильяна Государь изволил при мне приказать военному министру усилить надзор.

По некоторым предметам, сообщенным мне ген. Карлгофом, я не успею отвечать сегодня, а напишу с будущим курьером. Весьма сожалею, что отправление фельдъегеря было столько раз отлагаемо и боюсь, что ваше сиятельство можете быть недовольны, не получая так долго моих донесений.

11.

4 Ноября.

Вчерашнее письмо мое не поспело к отъезду фельдъегеря, который был отправлен прямо из Царского Села, а потому я вручаю это письмо штабс-капитану генерального штаба Розенкампфу, назначенному на службу на Кавказ и отправляемому по моей просьбе курьером. Сожалею, что сообщаемые мною известия дойдут до вашего сиятельства слишком поздно и предупреждены будут письмом самого Государя Императора. В дополнение же к сказанному мною о бар. Врангеле, имею честь препроводить при сем собственное его письмо к вашему сиятельству.

Вчера я наконец виделся с князем Горчаковым, которого нашел в каком-то раздражительном расположении духа. Он говорил с большою горячностью, что распоряжения относительно блокады Кавказского берега могут поссорить нас с Европою, что он никак не согласится, чтобы теперь сделано было какое-либо новое изменение в объявленном недавно дозволении иностранным судам производить каботажное плавание и приставать к трем пунктам берега, что упразднение Анапы произведет неприятное впечатление в Европе, что если бы и необходимо было намерение это привести в исполнение, то надобно непременно в замен Анапы назначить какой-нибудь другой пункт на том же берегу. Все доводы мои о наших правах государства независимого, о военных соображениях, о напрасных опасениях и проч. только более еще раздражали министра. Впрочем он был учтив; о делах же собственно Азиятских не говорил со мною ни слова.

После того я виделся с Н. В. Ханыковым, который дал мне некоторые объяснения по предмету экспедиции на Востоке. Оказывается, что первоначальное предположение было подано Государю Императору в Варшаве полковником Игнатьевым, что Его Величество изволил поручить [156] это дело Великому Князю Константину Николаевичу, что тогда призван был Ханыков, от которого потребовали также записку и предложили ему принять на себя экспедицию в Хорасан. Проекту этому дан вид чисто-ученый, почему он и рассматривался в Географическом Обществе. Впрочем окончательные инструкции Ханыков должен получить от вашего сиятельства, и для того он едет на днях в Тифлис.

Сегодня я имел объяснения с ген.-ад. Чевкиным по всем касающимся до него делам. Этот человек во всем старается отыскать какую-нибудь невыгодную сторону, чтобы затруднить ход дела. Однакоже после длинного разговора, прощаясь, он уверял, что сам вполне убежден в важности устройства Военно-Грузинской дороги и Каспийского пароходства и что будет помогать успеху этих дел сколько от него зависит, но считает именно теперешнее время самым невыгодным, чтобы пускать в ход подобные проекты, а потому и советует не торопиться. Дело о новом штате путей сообщения на Кавказе, не смотря на сделанные мне письменно возражения, кажется, уладится: ген. Чевкин сказал, что в основаниях проекта он совершенно согласен и даже желал бы применить ту же систему ко всей России. О Каспийском же пароходстве мне предстоят на днях еще совещания с Новосельским, Головниным, Метлиным и другими лицами.

Ген. Герштенцвейг, который до сих пор показывал особенное расположение поддерживать меня в деле о новых штатах, начинает также восставать против нашего главного штаба, под тем предлогом, что вскоре предполагается сделать более радикальные перемены в главном штабе 1-й армии. Мне кажется, что он мстит за то, что нам удалось, вопреки его желанию, удержать на Кавказе 13 и 18 дивизии. Когда я с радостию сообщил ему о полученном мною от самого Государя Императора соизволении, ген. Герштенцвейг вскрикнул от досады и не стараясь скрыть своего неудовольствия. Впрочем по наружности и теперь отношения наши с ним очень хороши, совершенно приятельские.

12.

5-е Ноября.

Сейчас вышел от меня В. П. Бутков, который по прежнему предан вполне пользам Кавказского края и работает усердно для успешного хода представлений вашего сиятельства. Если бы наши военные проекты шли чрез Кавказский Комитет, то наверное все было бы уже решено. Вероятно вам уже сообщено о вновь последовавшем Высочайшем повелении, данном по поводу жалобы вашей на Министерство Народного Просвещения на счет 15 т. рублей, которые хотели урезать у Кавказского округа. Подтверждено настоятельно, чтобы министры не делали никаких распоряжений по делам Кавказским, ни от себя, ни чрез Государственный Совет, а все вносили в Кавказский Комитет. [157]

Сегодня же я имел продолжительное свидание с Новосельским. Он не охлаждается в своих предприятиях относительно Кавказа и ведет их, как кажется, деятельно.

Я был крайне удивлен, узнав, что бар. Врангель переменил свое намерение и отказался от предложенного ему места в Кутаисе. Сегодня уже явился ко мне претендент на это место, ген.-ад. Фролов, который сказал, будто бы мысль эту дал ему военный министр; я отвечал однакоже, что ваше сиятельство имели уже в виду другого кандидата на случай, если бы назначение бар. Врангеля не состоялось, и таким образом отклонил этого претендента. Надеюсь, что этот поступок будет одобрен вами.

13.

7-го Ноября.

Вчера отправил я с штабс-капитаном Ризенкампфом два мои письма (№ 3 и 4) и третье от ген.-ад. барона Врангеля. Из этих писем вашему сиятельству уже известно, что сей последний не принял предложенного ему места. Вечером вчерашнего же дня приехал ко мне полк. граф Эльстон ⁴⁵ со странным поручением военного министра, чтобы я представил вам для выбора на место Кутаисского генерал-губернатора нескольких кандидатов. Я объявил Эльстону, что ваше сиятельство имеете списки генералов, хорошо знаете и сами придумаете на ком остановить ваш выбор. Пользуясь случаем, я высказал Эльстону много горькой правды о Военном Министерстве и образе действий его относительно Кавказа. Не сомневаюсь, что моя филиппика будет передана выше, а в этом и состояла моя цель. С удивлением я услышал от Эльстона, что он ничего более не желал бы как служить на Кавказе и командовать там полком. Кажется, он не совсем доволен настоящим своим служебным положением.

Вчера же посетил меня живописец Айвазовский, с которым я был знаком прежде, а сегодня он привез с собою и брата своего нового епископа Бессарабского. Последний уверяет, что не желает быть избранным в католикосы, что откажется, если бы и был избран, потому будто бы, что избрание это отвлекло бы его от настоящего предпринятого им важного дела духовного и учебного заведения в Феодосии, а между тем на месте патриарха, при теперешней обстановке, ничего полезного сделать нельзя. Не могу разгадать, искренни ли эти уверения, или надобно видеть в них какую-нибудь тонкую стратагему. В разговоре, как бы вскользь, оба брата Айвазовские упомянули о неудовольствии возбужденном в Армянском мире Саркисом; о том, что назначение его патриархом было бы весьма вредно для наших целей и что теперь, по мнению епископа, всего было бы выгоднее, если бы в это звание попал человек ничтожный и бездейственный. В заключение он просил меня [158] отвезти письмо его к вашему сиятельству и подтвердить на словах о намерении его отклонить от себя честь избрания в патриархи. Разумеется я показывал вид во все время разговора, что не знаком вовсе с делами Армянской церкви, что они вовсе до меня не касаются и что передам только вашему сиятельству все слышанное мною.

А. В. Головнин от имени Великого Князя Константина Николаевича просил меня (письменно), чтобы я представил мнение мое о маршруте для предполагаемого в будущем году путешествия Его Высочества в Каспийское море и в Закавказский край. Точно такое же поручение дано Н. В. Ханыкову и, может быть, еще кому-нибудь. Я намерен уклониться от исполнения этого поручения и сказать, что требуемый проект маршрута будет доставлен от вашего сиятельства.

14.

8-го Ноября.

Сегодня, на параде л.-гв. Московского и Литовского полков, я имел случай видеться и переговорить со многими лицами. Великие Князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич оба подошли ко мне и сами объявили, что рассматривали внимательно проекты новых штатов по части артиллерийской и инженерной, что остались очень довольны, найдя все прекрасным и дали уже одобрительные отзывы военному министру. За то последний почти в моих глазах горячо укорял ген.-ад. Баранцева в том, что от имени генерал-фельдцехмейстера дан был так поспешно ответ и что все предположения одобрены. За тем ген.-ад. Сухозанет подошел ко мне и начал объяснять, что нет возможности утвердить весь проект штатов, при чем ясно было одно, что он сам не читал проекта, не имеет о нем ни малейшего понятия, и говорит чужими словами. Я заметил, что все трое Великие Князья говорили что-то военному министру о нашем проекте, а тот с жаром оспаривал. Я настоятельно просил военного министра, чтобы он дал мне случай в его присутствии выслушать все возражения на проект и дать изустные объяснения; но гласность не входит в расчеты здешних деятелей: они предпочитают расстраивать дела втихомолку, зная, что могут говорить все, что вздумают и что все будет принято от них как непреложное. Они дают делу совершенно превратные толкования. Военный министр сам не имеет времени вникнуть в дело, а мне не хочет верить. Возвратившись домой под влиянием самых мрачных впечатлений, я обдумываю план дальнейших действий моих, но не могу найти средства, чтобы одолеть бессмысленное противодействие министерства. Не могу даже отгадать причины, побуждающие к этому противодействию; ибо некоторые капитальные статьи проекта, против которых я ожидал наиболее возражений, приняты уже и даже с прибавками. Кажется, надеются уступками на одном взять верх на другом. [159]

Имел я также разговор с Никол. Ник. Анненковым, который, не давая мне выговорить слова, излил ток красноречия своего, чтобы доказать, что установленные правила контроля необходимо соблюдать в точности, что он сам лично желает от всей души устранить всякие поводы к недоразумениям и неудовольствиям; что впрочем следовало бы на Кавказе учредить независимый контроль, как в Царстве Польском и пр. пр. Он взял с меня обещание, что я приеду к нему на днях вечером еще поговорить.

Вечер провел я у ген.-ад. Ростовцова, который очень оскорблен докладом, составленным в Инспекторском Департаменте вследствие представления вашего сиятельства по поводу бегства в горы Паркея. Еще прежде, по сношению с В. П. Бутковым, был уже приготовлен ген. Ростовцовым проект об уменьшении числа воспитанников из горцев в военно-учебных заведениях; предполагалось оставить для них всего 30 вакансий, а все деньги, которые отпускались на остальных, обратить в ваше распоряжение, также на воспитание горцев на месте их родины. Теперь же, говорил он, получив доклад Инспекторского Департамента о совершенной отмене присылки горцев в кадетские корпуса, он уже не намерен пускать в ход прежний свой проект и не станет хлопотать относительно сумм. Надобно заметить, что в докладе Инспекторского Департамента довольно резко выставлены невыгоды и недостатки воспитания горцев в корпусах; что доклад этот уже был предварительно доложен Государю и отчасти уже одобрен Его Величеством. Вообще заметно, что ген. Ростовцов в дурном расположении духа и держит себя в тени.

О несчастном происшествии в Кутаисе здесь говорят много, но перепутывая и искажая имена и весьма смутно понимая обстоятельства. Меня засыпают вопросами и мнениями о Кавказе, более или менее нелепыми и невежественными. Ваше сиятельство сами можете вполне составить себе понятие о тех нравственных страданиях, которые я выношу ежедневно. Ежели пробуду здесь еще несколько недель, то чувствую сам, что у меня разольется желчь.

15.

13 Ноября.

Не имея в виду скорого отправления фельдъегеря, я опасаюсь слишком долго оставлять ваше сиятельство без известий о моих здесь действиях, а с другой стороны не решаюсь н отправить подробный мой отчет по почте. Поэтому я на сей раз ограничусь только несколькими словами, отлагая отправление моего поденного донесения до первого фельдъегеря.

Вообще должен сказать вашему сиятельству, что дела мои сильно затянулись. Проект штатов встречает в министерстве большое противодействие, которое до того раздражает меня, что я отчасти по этой причине слег эти дни в постель и не знаю, что теперь делается. [160] Убедительнейше прошу ваше сиятельство не говорить никому о моей болезни, потому что она может встревожить жену; я посылаю ей с этою же почтою длинное письмо нарочно для того, чтобы она, не имела никаких опасений за меня.

Поздравляю ваше сиятельство с назначением князя Орбельяна генерал-адъютантом. Государь сам изволил мне объявить об этой милости на бале. Вообще Его Величество при каждом случае изволит показывать высокое свое расположение к вам и вверенному вам краю. Говоря о кандидатах на место генерал-губернатора в Кутаисе, Его Величество изволил назвать барона Врангеля того, который был на береговой линии, а потом директором корпуса и, наконец, теперь где-то губернатором.

16.

16 Ноября, Суббота.

Вот ровно неделя, что я не мог написать ни строки в моем поденном отчете вашему сиятельству. Здоровье мое не выдержало всех испытаний физических и нравственных. Простудившись еще в прошлую Субботу, я однакоже решился в Воскресенье отправиться в Царское Село, рассчитывая там воспользоваться случаем говорить с Государем о положении наших дел. На бале действительно Его Величество изволил подходить во мне, милостиво объявил о назначении князя Орбельяна генерал-адъютантом, заговорил об отказе ген.-ад. бар. Врангеля занять место в Кутаисе и при этом упомянул о другом бар. Врангеле — губернаторе, некогда бывшем на береговой линии, а потом директором Кадетского корпуса (Впоследствии я узнал, что этот генерал человек больной и отказывается от всякого места, требующего деятельности. Ныне он попечителем одного из учебных округов.). К крайнему сожалению, мне не удалось разговориться долее с Государем: я почувствовал себя уже так худо, что должен был уйти с бала, едва доехал до города и слег в постель. Теперь начинаю поправляться, но целая неделя совершенно потеряна, и досадно подумать, что я сам теперь причиняю замедление в ходе дела. Между тем оно как будто начинает двигаться. Военный министр, не знаю с какого повода, решился, наконец, образовать особый комитет для рассмотрения наших штатов. В комитете этом заседают ген.-ад. бар. Ливен, кн. Васильчиков, Баранцов, Лутковский, ген.-лейт. Вольф, ген.-м. Герштенцвейг, Кауфман, Непокойчицкий, и положено пригласить меня. Но первое заседание происходило без меня по случаю моей болезни. Я слышал стороною, что замечания комитета клонятся большею частию к тому, что надобно возвратить проект для пополнения, потому будто, что отношения и круг действия разных лиц не довольно подробно определены. Не теряю надежды, что при втором заседании комитета я заставлю его дать делу другое направление; но всего хуже то, что самый комитет [161] этот, как не имеющий никакого значения официального или законного, не поведет еще ни к какому результату: пока он рассуждает, проект между тем рассматривают своим чередом в департаментах, где, разумеется, встречается в низших этажах бюрократии еще более оппозиции или, лучше сказать, инерции. Во всяком случае дело так затягивается, что я теряю надежду видеть здесь конец его. С военным министром почти не вижусь, потому что он живет, можно сказать, на железной дороге, и нигде захватить его невозможно.

Во время болезни меня посещали многие лица: одни по участию, другие по надобностям. В числе последних были адм. Серебряков и ген.-а. Семякин; оба были по два раза и, как я не мог их принять, то поручал лейт. Обезъянинову съездить к адм. Серебрякову и узнать, чего он желает. Оказалось, что он предлагает себя в кандидаты на место в Кутаисе. Вероятно и ген. Семякин приезжал с тем же. Считаю долгом только довести об этом до сведения вашего сиятельства. Военный министр присылал спросить у меня, не имею ли я вашего проекта о христианском братстве, о чем изволил спрашивать уже Государь. Я поспешил отправить к военному министру присланную вами записку, сожалея однакоже, что болезнь не позволяет мне лично пустить в ход это интересное дело. Также препроводил я в военному министру присланную мне ген.-м. Карлгофом копию с письма полк. Услара о происшествии в Кутаисе; полагаю, что Государю Императору будет интересно узнать подробности этого трагического события. При этом же случае я исполнил письменно поручение вашего сиятельства относительно князя Александра Дадешкильяна и сына князя Константина.

Дело об учреждении пароходного общества между Редутом и Требизондом встретило было неожиданное затруднение по ошибке, сделанной в расчете помильной платы, которая положена только в один конец, а за обратный рейс не высчитана. Я поспешил удостоверить министра финансов (чрез Морское Министерство), что в представлении вашем означенный расчет сделан просто по недоразумению и что ваше сиятельство никак не будете противиться исправлению вкравшейся ошибки. Прилагаю при сем в копии отношение, писанное по этому предмету Великим Князем к тайн. с. Броку. Надеюсь, что дело пойдет успешно и (Есть уже уведомление от министра финансов, что ошибка будет исправлена.) проект о Каспийском пароходстве также идет своим путем; Новосельскому делают разные вопросы, но никто не противодействует. Что же касается до Кокоревской компании, то вероятно ваше сиятельство уже получили письмо барона Торнау, извещающее об окончательном устройстве правления этого товарищества. Торнау говорил мне, что он писал в вам также о железной дороге. Кокорев теперь в Москве и написал мне, что желал бы видеться со мною там на обратном моем пути. Бог знает, когда это будет. [162]

Сегодня прислали мне прочесть журнал первого периода зимних действий ген.-л. Евдокимова. Государь изволил написать собственноручную резолюцию: "Хорошее начало. Дай Бог, чтобы и все далее шло хорошо".

17.

17 Ноября, Воскресенье.

Барон Ливен приезжал сказать мне, что, по докладу письма моего к военному министру, Государь изволил повелеть немедленно отправить фельдъегеря за князем Александром Дадешкильяном, которого отвезти в Иркутск в Забайкальское войско, а сына убийцы отправить в Омск в кадетский корпус. Я просил барона Ливена, чтобы по этому случаю послан был фельдъегерь к вашему сиятельству. Я забыл сказать, что в письме к военному министру я упомянул, что ваше сиятельство были вообще довольны действиями полк. Услара по Сванетским делам и желали сделать что-нибудь для этого достойного штаб-офицера. Рекомендация эта, как кажется, принята весьма милостиво, и вы изволите получить по этому предмету особое сообщение от военного министра. Наконец, Государь изволил признать полезным напечатать в газетах статью о Сванетских делах. Составление этой статьи хотят поручить ген.-м. Неверовскому, а потому я и передал барону Ливену имевшиеся у меня материалы. Сегодня же был у меня директор Азиатского департамента ген.-м. Ковалевский. Много говорили и спорили о делах восточного берега Черного моря. Взгляд дипломатов на этот вопрос совершенно отличается от нашего.

18.

18 Ноября, Понедельник.

Сейчас вышел от меня граф Толстой, обер-прокурор Святейшего Синода, приезжавший ко мне по приказанию самого Государя Императора переговорить по предмету предположения вашего сиятельства о христианском братстве. Граф Толстой не видел еще записки вашей, а потому я должен был словесно объяснить ему все дело. Кажется, он сочувствует цели, но сомневается, чтобы при настоящих обстоятельствах можно было надеяться на сбор значительных сумм. Ныне образуется подобное же общество для вспомоществования православным христианам на Востоке, но дело это ведется негласно; ваше же предположение, как я стараюсь объяснить, требует, напротив того, самой большой гласности. Впрочем, лишь только выздоровлю, постараюсь иметь счастие прямо говорить об этом деле с Ея Величеством Государынею Императрицею.

19.

20 Ноября, Среда.

Вчера утром прибыл Шереметев и привез мне письмо вашего сиятельства от 9 числа. Между множеством полученных мною конвертов было письмо ген.-м. князя Васильчикова ⁴⁶, которое имею честь при [163] сем приложить в дополнение к представленному уже письму князя Гр. Дм. Орбельяна по тому же предмету,

Сегодня я виделся с В. П. Бутковым, который торопит, сколько может, ход Кавказских дел, но также жалуется на инерцию Военного Министерства. У него же теперь в руках и та часть проекта штатов, которая относится к управлению мирными горцами; он доказывает, что расход на это управление следует отнести на гражданскую смету Кавказского края, а не на военную, как я предполагал. Быть может, он и прав в том, что нам выгоднее вообще как можно менее быть в зависимости от сумм, ассигнуемых по Военному Министерству.

В. П. Бутков показал мне важный рескрипт Государя, на днях подписанный на имя ген.-ад. Назимова по предмету освобождения помещичьих крестьян Виленской, Ковенской и Витебской губерний. Составление проекта условий сего освобождения возлагается на самих помещиков под руководством генерал-губернатора. Как ни слабо еще выражены в этом акте виды правительства, тем не менее можно считать эту меру весьма важным шагом к исполнению задачи, о которой до сих пор только судили и думали почти без веры в успех. Кажется, теперь большинство поняло, что оставить это дело без движения уже невозможно. К сожалению, однакоже, есть и доныне некоторые неблагонамеренные люди, которые пугают мнимыми опасностями, в их воображении развившимися, и чрез то причиняют некоторое колебание и задержки в благих начинаниях.

Имел я длинный разговор с ген.-ад. Лутковским о наших штатах по артиллерийской части. Из слов его не видно прямого противодействия; тем не менее дело это остается в непостижимой для меня неподвижности, и я намерен завтра иметь решительный разговор с военным министром.

20.

21 Ноября.

Сегодня ровно месяц, что я здесь живу, и до сих пор дело о штатах как будто не трогалось с места; по крайней мере ничего официального я не знаю, а доходили до меня только отрывочные сведения о том, что предложенное вашим сиятельством преобразование управлений, особенно артиллерийского, принято быть не может. Военный министр еще сегодня утром, назначив мне час для доклада некоторых бумаг, присланных на мое заключение, горячо восставал против наших проектов и, не смотря на все мои опровержения, повторял одну и туже фразу, что он не может допустить распадения министерства и отделения Кавказа в особое государство. Он так торопился при этом куда-то ехать, что я не мог переспорить его и разъяснить ложные понятия, которые он составил себе о ваших проектах, не читавши их. Из этих речей министра я вывел самые печальные заключения и потерял было надежду на успех всего дела. Однакоже он сказал в заключение, что [164] окончательное мнение его будет зависеть от приговора комитета, о котором я писал уже прежде. Комитет этот имел сегодня вечером второе заседание свое, продолжавшееся за полночь. Я должен был разъяснять пункт за пунктом все статьи проекта, по которым сделаны были замечания и возражения в первом заседании, происходившем в мое отсутствие. Мы спорили горячо, однакоже я не заметил вообще слишком враждебного направления. Прения имели более характер домашний и приятельский, потому что со всеми почти членами комитета (кроме Непокойчицкого) я был всегда и теперь нахожусь в приятельских отношениях. Многие замечания комитета устранены моими объяснениями; по некоторым же я должен был сделать уступки и в результате считаю победу за мною. Я достиг по крайней мере того, что комитет уже и не говорил о невозможности утвердить предложенные штаты, о том, чтобы все преобразование отложить до другого времени или чтобы потребовать от нас полного изложения, что также отдалило бы преобразование на годы. Комитет признал, что преобразование нужно по всем частям, не исключая и артиллерийской; что оно возможно при тех уступках, на которые и я с своей стороны счел возможным согласиться и которые не изменяют сущности дела. Одним словом, комитет представит доклад свой военному министру в благоприятном виде, подробно указав те перемены, которые с моего согласия должны быть сделаны в проекте. Затем уже будет зависеть от военного министра, согласиться или нет с комитетом и представить на Высочайшее утверждение все проекты штатов, или только те, которые не пугают его власти. Как бы то ни было, но сегодняшнее решение комитета есть уже в моих глазах большой шаг в этом деле; тем не менее я не утешаю себя преждевременно напрасными надеждами, видя, что дело пойдет еще очень и очень долго и даже не знаю, возможно ли мне будет дождаться здесь совершенного окончания. Если доклад комитета будет одобрен военным министром, то проекты наши по частям будут снова возвращены в соответствующие департаменты для переделки; а департаменты, разумеется, не будут торопиться в этой работе. Всего более возбуждает во мне сомнение, особенно при мнительности моего характера, упорная молчаливость князя Васильчикова, который был с самого начала противником наших проектов, а сегодня в комитете буквально не раскрыл рта. Меня поддерживал сильнее всех ген.-л. Баранцов, что было очень важно для артиллерийской части. Г.-л. Вольф по некоторым статьям был самым опасным мне противником, и скажу прямо, что главные сделанные мною уступки были вынуждены его авторитетом: он один знает дело и может судить о нем. Однакоже я должен отдать справедливость, что он же и поддержал меня в важнейших вопросах, которые имели самое существенное влияние на решение дела и которые могли бы поколебать весь проект. En resume, я менее досадую на Вольфа, чем благодарен ему. Замечания Герштенцвейга были большею частью [165] мелочные и неважные. Б. Ливен, как и всегда, соглашался со всеми поочередно, но вообще старался помогать мне. Непокойчицкий несколько раз ввязывался в прения, но чаще не впопад. Лутковский и Веригин более молчали. Таково вообще впечатление, вынесенное мною из 4-х часового заседания. Пишу эти строки ночью, еще под влиянием этого впечатления, несколько утомленный и при том не совсем еще оправившись от болезни. Поэтому надеюсь на снисхождение вашего сиятельства, если вы изводите найти мой отчет несколько беспорядочным и худо написанным.

21.

22 Ноября, Пятница.

Перечитывая мое письмо, я нахожу, что забыл упомянуть о некоторых предметах вчерашнего моего разговора с военным министром. Он объявил мне, что предположение вашего сиятельства о христианском братстве Высочайше повелено передать в Кавказский Комитет. Потом я сам видел собственноручную резолюцию Государя на вашей записке. Сколько могу припомнить, сущность ее заключается в следующем: "Предмет весьма важный; но мне кажется, что исполнение в предполагаемом виде было бы несогласно с духом наших общих учреждений. Внести в Кавказский Комитет на обсуждение". Следовательно и по этому делу надобно обратиться теперь к В. П. Буткову; я постараюсь объяснить ему, что предприятие, вами предлагаемое, нельзя вести негласно.

Военный министр жалуется на нашу интендантскую смету, говоря, что редакция ее так запутана и не ясна, что пришлось требовать разъяснения из Тифлиса, а потому Кавказская смета и не поспеет ко времени представления общей сметы министерства. Я сказал министру, что напрасно не спрашивают меня, когда я нахожусь на лицо и что недоразумения могут здесь происходить только от незнания обстоятельств края; что если форма нашей сметы кажется неудовлетворительною, то стоило бы только министерству доставить нам свою форму. Сегодня был у меня Старицкий ⁴⁷, который возвратился из-за границы и спешит ехать в Тифлис. Он весьма доволен своею поездкою и надеется, что она может иметь хорошие результаты для Кавказского края.

Также порадовало меня письмо ген.-лейт. Филипсона, полученное сегодня с почтою. Он уведомляет меня, что пароход для Кубани заказан, что новые исследования его убедили в несомненной выгоде пароходства по Кубани; при этом однакоже он излагает свои соображения о том, выгоднее ди передать все предприятие компании или оставить его, по крайней мере на первое время, в ведении начальства Черноморского войска. Г. Филипсон склоняется на последнее предположение ⁴⁸. [166]

22.

22 Ноября, Вечером.

Сейчас вышел от меня граф Сиверс, директор Департамента Иностранных Исповеданий. Он уже несколько раз приезжал ко мне; сам министр Ланской не раз приглашал меня к себе, чтобы поговорить о делах, но как-то случалось, что мне ни разу не удалось быть у него. Между прочим на днях был у Ланского большой обед для Армян и в том числе для Айвазовского; я также не мог быть и в этот день по болезни. Наконец, сегодня гр. Сиверс объяснил мне, в чем дело: он заверяет, что Министерство Внутренних Дел желает действовать совершенно сходно с вашими видами, что все желание министерства быть вам приятным и т. д.

Сегодня опять я имел разговор довольно длинный с военным министром, и некоторые предметы, которых мы касались, будут конечно любопытны для вашего сиятельства. Во-первых, он начал развивать мне свои соображения, что Военное Министерство в два последние года сделало для финансов Империи такое подкрепление, на какое трудно было даже надеяться, что теперь министр финансов не имеет уже права жаловаться на Военное Министерство; а потому многие расходы, которые по необходимости отлагались, но которые составляют существенную государственную потребность, могли бы быть ныне удовлетворены. В числе сих расходов военный министр поставит на первом плане укрепление Керчи, Кронштадта и за тем устроение Каспийских портов, и полагает, что с будущего года Министерство Финансов должно уделить известные суммы на эти первостепенные государственные нужды. Ген.-ад. Сухозанет докладывал об этом Государю; Его Величество предварительно одобрил соображение. За тем говорено было и Великому Князю Генерал-Адмиралу; но, к удивлению, Его Высочество отозвался весьма холодно о Каспийских портах и нашел, что прежде всего надобно заняться укреплением Балтийского Порта. Я дал военному министру все объяснения, какие он желал иметь о положении дела по устройству Петровска и Баку, присовокупив, что Новосельский с своей стороны будет также хлопотать, чтобы пустить в ход эти дела и что он даже вызывается войти в долю в издержках на эти сооружения. Военный министр поручил мне доложить вашему сиятельству, что он охотно будет содействовать и найдет суммы, если вы настоятельно будете представлять о необходимости означенных работ. Я подкрепил министра в этих благих видах, сказав, что я уже намереваюсь, по вашему поручению, отправиться на днях в Строительный Департамент Морского Министерства, чтобы заняться означенными двумя делами. Что же касается до равнодушия, с которым говорит о них Великий Князь, то я осмелюсь сообщить вам свою догадку, объясняющую это видимое равнодушие. Великий Князь намеревается летом путешествовать и осматривать [167] Каспийское море: ему естественно будет приятно самому на месте решить важнейшие дела, к этому морю относящиеся; с воспоминанием его путешествия соединятся важнейшие предприятия, какие предстоят в этом крае. На эту мысль навела меня (кроме разговоров с Головниным) записка барона Торнау об Астрабадской станции, препровожденная ко мне Его Высочеством для доклада на месте. Из всего этого я заключаю, что успех дела будет вернее достигнут, если отложить это до лета, т.е. до приезда Великого Князя на наши берега, а между тем подготовлять данные, проекты и поддерживать благие намерения военного министра.

Далее разговор естественно перешел на суммы, хранящиеся в наличности в нашем интендантстве. Уже прежде я заговаривал об этом с министром, который однакоже не обратил большого внимания на этот предмет и взглянул на него только с точки зрения опасности хранения таких значительных капиталов. Сегодня я воспользовался случаем и представил военному министру соображение, чтобы остающиеся без употребления миллионы, вместо возвращения в массу средств государственного казначейства, употребить, как свободный напитал, на те полезные предприятия, преимущественно для Кавказского края, о которых задумал сам военный министр. Предположение это понравилось ему, и он просил меня оставить ему записку, взятую со мною, о состоянии наличных сумм нашего интендантства. По этой записке выведено, что можно дать назначение совершенно свободному капиталу в 3 мил. рублей.

Другой весьма любопытный разговор был об образцовых войсках. Едва успел я высказать мысль вашего сиятельства, как министр с радостию подхватил: "Ради Бога, пусть князь сделает представление; это поддержит меня. Я три раза представлял доклад Государю о совершенном уничтожении образцовых войск, что дало бы сбережение ежегодно полумиллионное; но Его Величество положительно мне отказывал. На днях однакоже Государь согласился на отмену присылки людей из Забайкальских войск для сокращения 18 т. рублей ежегодного расхода. Если князь Александр Иванович с своей стороны сделает представление по тому же предмету и вычислит сколько произойдет сбережения в расходах, то быть может и будет успех". Далее военный министр объяснял свои виды, чтобы учреждаемая ныне школа стрельбы постепенно и сама собою заменила образцовый полк. Все это как нельзя лучше совпадает с видами вашего сиятельства. По возвращении моем в Тифлис я подробнее доложу вам об этом деле, и тогда, полагаю, можно будет обдумать, как лучше приняться за это дело.

Вообще военный министр сегодня старался быть любезным, уверял в своей готовности всегда поддерживать представления вашего сиятельства; что он даже Государю докладывал не раз, что не следует никогда отказывать главнокомандующему и наместнику, лишь бы только представления его были законны и правильны. В заключение, когда я доложил о результатах вчерашнего нашего заседания, генерал Сухозанет [168] объявил, что он радуется такому благоприятному ходу дела и с удовольствием представит на утверждение Государя ваши проекты, с теми изменениями, какие комитетом признаны необходимыми. В добавок он обещал, сколько можно, торопить это дело. Дай Бог, чтобы эти благие намерения не изменились и чтобы опять кто-нибудь не нашептал новых нелепостей или не присоветовал новой проволочки.

Завтра, наконец, отправляется в Тифлис фельдъегерь с письмом Государя к вашему сиятельству и разными бумагами. Пользуюсь этим случаем, чтобы доставить купленные мною по вашему поручению книги для справок по естественной истории. Не знаю, угожу ди этим выбором; но лучшего ничего не нашел. Вместе с книгами вложено прошение на ваше имя, поданное мне одним Французом Давлуи, изобретателем какого-то порошка из мяса для употребления в экспедициях и походах. При этом прошении представляется и обращик изобретенного порошка, так что можно будет сделать в Тифлисе испытание.

Приношу вашему сиятельству искреннюю благодарность за внимание, оказанное вами моей семье. Не нужно говорить, как нетерпеливо я жду того дня, когда могу выбраться отсюда в обратный путь. Кроме всех других причин, заставляющих меня желать скорейшего возвращения в Тифлис, надобно еще присоединить здешний климат, которого я решительно не выдерживаю: здесь я постоянно болен и при всех предосторожностях не могу оправиться. Не говорю уже о всех нравственных треволнениях. При всем том я не могу оставить поста, не удостоверившись несомненно в успехе порученного мне дела. Нечего делать: надо вооружиться терпением.

23.

8-го Декабря.

Спешу поздравить ваше сиятельство с успешным окончанием всех дел, которые вам угодно было возложить на меня при отправлении в Петербург. Вчера, по случайному стечению обстоятельств, доложены Государю Императору и проекты штатов военных управлений, и проект нового морского устройства, а в тоже время в Кавказском Комитете обсуждались в моем присутствии три дела: предположения ваши о христианском братстве, представления о превращении каботажного судоходства вдоль восточного берега и упразднении Анапы и, наконец, новый штат управления мирными горцами. Все решения были весьма благоприятны. Сегодня за обедом Государь Император изволил лично объявить мне, что Его Величество утвердил все представленные проекты, а Государыня Императрица изволила согласиться принять под непосредственное свое попечительство предполагаемое Общество распространения христианства в Кавказских горах. Подробности всех этих решений и разговоров, бывших по этому случаю, я буду иметь честь лично доложить вашему сиятельству; ибо надеюсь в скором времени выехать отсюда и, с [169] Божиею помощью, быть к праздникам в Тифлисе. Хотя я пробыл здесь долее чем предполагал, однакоже сердечно радуюсь, что поездка моя не осталась без полезных последствий.

24.

16 Декабря. Москва.

Выехав из Петербурга 7-го числа, я надеялся привезти лично вашему сиятельству первое известие о новой Высочайшей милости Кавказским войскам, объявленной в приказе 6-го Декабря. Как ни старался я ускорить мое путешествие, однакоже, по разным встреченным мною затруднениям в пути, экстрапочта обогнала меня, и теперь ваше сиятельство уже без сомнения изволите знать о переименовании отдельного Кавказского корпуса в армию, что было желанием вашим. Я называю это переименование "милостию" монаршею, потому что оно есть новое доказательство внимания Государя Императора к важности и высокому значению вашей армии. Никакие опровержения, предостережения, ни возражения не помешали Его Величеству дать Кавказским войскам приличное им название и тем уже решить окончательно множество частных вопросов, возникавших от несообразности в наименовании. Утверждение меня в должности начальника главного штаба армии также приписываю я Высочайшему вниманию ко всем вашим представлениям и приношу вашему сиятельству искреннейшую признательность за ваше представление. Отъезжая отсюда завтра утром, я надеюсь быть в Тифлисе в Субботу, если не встречу особых затруднений в пути.

Б. Письма князя А. И. Барятинского к Великому Князю Константину Николаевичу.

I.

31 Октября 1858 г. Тифлис.

Ваше Императорское Высочество!

Сочувствие к преуспеянию вверенного мне края, сохраняемое Вами и вдали от отечества, обязывает меня глубочайшею благодарностью. В этом постоянном и благотворном сочувствии я не могу не видеть подкрепления моим усилиям в деле умиротворения Кавказа и слияния его с Империею. Исполненный готовности доводить до сведения Вашего все достойное высокого внимания Вашего, я смею надеяться, что Ваше Высочество, как и всегда, удостоите меня Вашими добрыми советами там, где изволите признать это нужным.

Важным событием для Кавказа в последнее время было — посещение его Великими Князьями Николаем Николаевичем и Михаилом Николаевичем. Благоговейная радость при виде Августейших братьев Государя сопровождала их повсюду. Встречаемые [170] с восторгом и войсками и народом, Великие Князья своею благосклонною внимательностью, обходительностью и живым участием, с которым вникали во все подробности виденного ими края, оставили на долго впечатление в благодарной памяти Кавказа. Для меня лично прибытие Их Высочеств было исполнено и большой радости, и больших лишений: проведя с ними только первые дни, я сильно заболел и из Тифлиса не мог уже, к моему прискорбию, сопровождать их в дальнейшем путешествии по краю.

Вашему Высочеству, без сомнения, известно уже, что в военном отношении Бог видимо благословляет наши труды. После приуготовительных действий минувшим летом, можно было приступить к сильному наступлению внутрь гор, оконченному с совершенным успехом, так что все немирные племена, обитающие между верховьями Терека и Аргуна, покорились совершенно; а со стороны Лезгинской кордонной линии разгром соседней нагорной полосы принудил большую часть ее населения выселиться в наши пределы. На Правом крыле неприятельская земля обрезана с двух концов по Адагум и Белую. Теперь начинается зимняя экспедиция на Левом крыле, которая будет новым и, может быть, весьма решительным шагом к давно желанному успокоению этого края.

В гражданском отношении мое внимание в настоящее время обращено преимущественно на преобразование здесь высшего гражданского управления, на устройство железной дороги между Черным и Каспийским морями и учреждение общества для восстановления в Кавказских горах христианства.

Трудно исчислить все неудобства, заключающиеся в организации гражданского управления. Важнейшее из них то, что отдельные части управления (судебная, финансовая и т. п.) не имеют ближайшего надзора и руководства и все в совокупности сосредоточиваются в одной канцелярии наместника, который, при таком положении вещей, завален мелочными делами и лишен возможности сосредоточивать исключительное внимание на делах высшей важности, от которых зависит коренное устройство края. Необходимость разделить эти части и образовать для каждой из них особое высшее управление очевидна, и начало новому порядку уже положено. О разрешения Государя открыто здесь, в последнее время, особое управление для развития сельского хозяйства, которое остается в младенческом виде, но при богатствах природы и специальном руководстве должно принести обширные плоды и увеличить народное благосостояние.

Мысль о железной дороге между морями Черным и Каспийским приобрела общественное сочувствие и вызвала уже готовность [171] капиталистов к ее осуществлению; но, чтобы положить начало этому осуществлению, необходимо предварительно обозреть линию, по которой она должна проходить, и с этой целью я ожидаю сюда на днях одного Бельгийского инженера.

Восстановление христианства в Кавказских горах должно составить важное орудие к умиротворению страны. Чтобы установить и упрочить действия наши в этом деле, необходимо образовать особое общество с большими материальными средствами, и мысль об его учреждении, как известно Вашему Высочеству, удостоена уже Высочайшего одобрения. С отъездом митрополита Исидора к новому его назначению, я вручил ему подробный об образовании этого общества проект, для передачи председателю Кавказского Комитета, и с нетерпением ожидаю, чем кончено будет это важное для Кавказа дело.

Вот что на этот раз считаю преимущественно достойным внимания Вашего Высочества. Полный стремления оправдать доверие во мне Государя, я скорблю, что здоровье мое иногда изменяет мне и что болезнь отнимает время, столь нужное для деятельности. Оставаясь безвыходно более месяца в комнате, я теперь только начинаю поправляться, хотя слабость сил и доселе не оставляет меня.

Позвольте, Ваше Высочество, заключить это длинное письмо сердечным желанием, чтобы путешествие Ваше было приятно и благополучно и чтобы, по возвращении Вашем, Государь встретил в вас прежнего неутомимого и благотворного деятеля в деле преуспеяния и счастия нашего отечества.

2.

20 Февраля 1859 г. Тифлис.

Ваше Императорское Высочество!

Письмо Вашего Высочества от 14 (26) Декабря из Ниццы я имел счастие получить. Радуясь искренно, что путешествие Ваше продолжается благополучно, я прошу Бога также благополучно возвратить Вас в великим делам нашего отечества.

Вашему Высочеству известно, что преобразование здешнего гражданского управления занимало в последнее время особенно мое внимание. Государь Император удостоил одобрения все принятые мною основания. По участию, какое Ваше Высочество столь милостиво изволите принимать в моих действиях, я беру смелость представить Вам экземпляр нового положения о главном управлении и список с отношения моего к князю Орлову, в котором изложены главные начала для этого управления. Я далек от мысли считать это [172] преобразование полным и совершенным; напротив, в этом деле как и во всех других, составляющих переход от одного порядка к другому, есть без сомнения недостатки; но мы будем стараться, в течение двухгодичного опыта, дарованного нам Государем, следить за практическим действием нового положения и делать в нем те дополнения и изменения, какие, по указаниям опыта, будут необходимы для усовершенствования.

Бельгийские инженеры, вызванные мною для производства предварительных изысканий по сооружению железной дороги, окончили уже исследование линии от Тифлиса до Баку и находят исполнение столь важного предприятия на этой линии вполне возможным и удобным. Такое доброе начало радует меня весьма, тем более, что в военном отношении особенно необходимо устроить дорогу от Тифлиса до Баку; ибо этот путь, недоступный для неприятеля, свяжет Закавказский край с внутренними силами России и упрочит окончательно владычество наше за горами. Линия от Тифлиса к Черному морю нужна преимущественно в экономическом отношении и составляет уже вопрос второстепенный; но я надеюсь, что здесь сооружение дороги не встретит также особенных затруднений ⁴⁹.

Крестьянское дело, по вверенному мне краю, идет путем сообразным с местными обстоятельствами. В Ставропольской губернии комитет вероятно скоро окончит свои действия. Но в Закавказском крае дело это требует особенной осмотрительности, ибо в гражданском быте этой страны сохраняются доселе резкие особенности. Крепостное право имеет здесь свой отдельный характер, несходный с тем, какой существует в России. Этот особенный характер происходит сколько от местных обстоятельств, столько же и от самой природы страны, представляющей совершенно различные виды положения помещиков, крестьян и самого свойства земледельческого труда. Здесь более чем где-либо необходимо устранить всякую поспешность, чтобы не допустить, с одной стороны, ущерба помещичьих интересов, а с другой мероприятий по улучшению быта крестьян, противных коренному духу народа. Теперь собираются некоторые статистические сведения, на основании коих определены будут время и способ, когда и как порешить и здесь это дело.

Военные действия продолжаются постепенно, осуществляя одно за другим мои предположения. На Правом крыле двухлетние труды по устройству Адагумской линии увенчались, как Вы вероятно изволите звать, самым лучшим результатом: Натухайцы просят позволения [173] принести покорность. На Левом крыле, после военных работ, совершенных для прочного нашего устройства в части гор, завоеванных прошлым летом, действия открыты в Большой Чечне, и оттуда проложен новый и самый прочный путь в глубь непокорных владений. Наши войска осаждают теперь Ведень, командующий всею Ичкериею, и связали уже его с плоскостью прочным сообщением. Таким образом мы устраиваем исходный пункт, откуда нынешним летом, может быть, нанесен неприятелю решительный удар.

В. Письма Великого Князя Константина Николаевича к князю А. И. Барятинскому.

I.

Уезжая за границу, я прошу ваше сиятельство принять на себя труд, в особенное мне одолжение, писать мне иногда, если это не затруднит вас, о тех происшествиях и распоряжениях по вверенному вам краю, которые вы признаете полезным довести до моего сведения. Всякое известие из отечества принимается за границей с большою благодарностью, и я буду искренно признателен за все ваши сообщения. Прошу вас адресовать ваши письма в Инспекторский Департамент Морского Министерства для пересылки мне с срочными фельдъегерями.

27 Сентября 1858 г.

II.

Любезный князь Александр Иванович. Очень сожалею, что ты хвораешь и что по этому не мог сопровождать братьев при поездке их по Кавказу. Мне пишут из Петербурга, что они в совершенном восторге от этого края, и мне остается только жалеть, что мои предполагавшиеся путешествия на Кавказ не могли еще осуществиться, хотя давно уже посещение Кавказа было любимою мечтою моею. Поздравляю тебя с успехами нашего оружия и весьма желал бы знать, какие имеешь теперь предположения собственно по административной части. Я был бы искренно благодарен за всякое сообщение. Начиная с Ноября, каждое 15 (27) число будут ездить ко мне фельдъегеря, и потому прошу тебя иметь это в виду, посылая письма на мое имя в Петербург. Полагаю пробыть здесь еще неделю, а около 1-го Декабря н. с. быть в Ницце.

Ганновер, 4 Ноября (23 Октября) 1858 г. [174]

III.

Любезный князь Александр Иванович. Письмо твое от 31-го Октября я получил в Ницце 28 Ноября (10 Декабря) и благодарю тебя от всего сердца за твое любопытное сообщение. Искренно радуюсь твоим успехам на Кавказе и весьма прошу о продолжении нашей переписки. Я только что воротился в Ниццу из Парижа, куда ездил на три дня, и на днях располагаю отправиться с женою в Палермо. Французским путешествием я весьма доволен: меня встретили как старого хорошего знакомого, без прежней официальности, а Французские моряки везде оказывали нам необыкновенное сочувствие. Замечательно, что последняя война, как и большие войны Александра Павловича, не уменьшили взаимной симпатии двух наций и что соперники, которые честно бились, делались опять друзьями немедленно по окончании боя, из которого они вынесли обоюдное уважение друг другу. Я намерен остаться в Палермо месяца два и потом желал бы посетить Неаполь, Рим, Грецию, Египет и Испанию. Жена, из любви ко мне, решается всюду сопровождать меня, и я везу с собою старшого сына, которого приучаю к морской жизни. От всей души желаю тебе здоровья, любезный князь Александр Иванович, и дальнейших успехов на твоем славном историческом поприще.

Ницца, 14 (26) Декабря 1858 г.

IV.

Любезный князь Александр Иванович. Письмо твое от 15 Декабря я получил здесь только 22 Февраля (6 Марта) и потому до сих пор не отвечал на оное. Я с величайшим вниманием прочел копию отношения твоего военному министру о предстоящих нам действиях на юго-восточном берегу Каспийского моря, вполне разделаю все твои мысли и готов всеми зависящими от меня силами содействовать осуществлению оных. Искренно радуюсь успеху небольшой экспедиции наших моряков для наказания Туркмен. Я только что воротился из Мальты, где видел несколько Английских судов и адмиралтейство. Недели через две полагаю отправиться в Неаполь, а оттуда в конце Марта идти в Грецию. Буду ожидать твоих писем и вперед благодарю за них.

Палермо, Февраля ( Марта) 1859 г. [175]

V.

Письмо твое от 20 Февраля со всеми приложениями, любезный князь Александр Иванович, я получил здесь 1 (13) Апреля и прочел с большим любопытством. Радуюсь твоим военным успехам и благодарю искренно за сообщенные мне сведения о преобразованиях в гражданском управлении Кавказа. Мне кажется, что главные основания этого преобразования совершенно верны и что край, подобный Кавказу, должен иметь свое самостоятельное управление, подчиненное наместнику Государя, а не разным административным учреждениям дальнего Петербурга. Финляндия, которая составляет сравнительно столь небольшое и малосложное государство, и притон находится так близко от столицы Империи, выигрывает весьма много от самостоятельного управления. Я нахожу также вполне правильным передачу дел второстепенных и менее важных второстепенным начальникам, дабы не обременять ими высшего правителя, который должен заниматься только делами более важными. Сделанное тобою разделение дел между второстепенными начальниками совершенно правильно. Быть может, что для высших судебных дел полезно бы иметь в Тифлисе, подобно Польше, два департамента Сената: уголовный и гражданский. Впрочем, не зная края, я не ногу судить об этом.

Пребывание мое в Неаполе было весьма неудачно и замедлилось по случаю болезни жены, а потом и моей, от которой оправляюсь медленно. Отсюда мы полагаем отправиться в Грецию и потом в Иерусалим, и таким образом исполнить давнишнее мое желание.

Неаполь 2 (14) Апреля 1859 г.

VI.

Афины, 21 Апреля (8 Мая) 1859 г.

Любезный князь Александр Иванович. Я получил здесь по телеграфу от Государя известие о взятии штурмом Веденя. От всего сердца поздравляю тебя с этим новым подвигом ваших Кавказских молодцов. Мне особенно приятно было получить это известие в православной Греции, среди народа, который своею кровью и целым рядом геройских подвигов достиг победы над мусульманами. Здесь к нам имеют сочувствие, и единоверцы наши искренно радуются нашим успехам на Кавказе. Я прибыл сюда из Неаполя, еще не совсем оправившись от болезни, хотя впрочем морской переход несколько освежил меня. Здесь чувствую по [176] временам слабость и утомление, и потому не в состоянии проводить время так деятельно, как бы желал. Прием сделанный мне как королем, так и народом, был самый радушный. Когда вспомнишь, как еще недавно кончилась война за независимость, и Греция была краем совершенно разоренным и облитым кровью, то нельзя не удивляться, как много с того времени сделано, особенно усилиями частных лиц. Вообще должно сказать, что сильная привязанность Греков к вере и к своему отечеству и сохранение ими национальности, после стольких веков рабства и страданий, заслуживают глубокого уважения. Замечательно также стремление народа учиться, отношение числа учащихся к общему числу населения и множество школ, основанных здесь общинами и частными лицами. На этой неделе отправляюсь в Иерусалим и оттуда непременно постараюсь написать тебе.

VII.

Иерусалим, 8 (20) Мая 1859 года.

Любезный князь Александр Иванович. Узнав случайно, что в здешних библиотеках (Патриаршей, Крестового монастыря и других) хранится большое количество неразобраных Грузинских рукописей, относящихся к тому времени, когда цари Грузинские властвовали в Палестине, сообщаю об этом тебе для сведения на случай, если б ты признал полезным прислать сюда кого-либо из ваших Грузинских ученых для разбора этих рукописей, которые могут содержать весьма важные и любопытные исторические данные. Здесь находится Французским консулом г. Баррер, бывший в Тифлисе и сохранивший о Кавказе весьма приятное воспоминание. Он может быть весьма полезен здесь твоим ученым. Путешествие в Иерусалим я совершил с женою и сыном, благодаря Бога, гораздо легче и спокойнее, чем мог надеяться, и на днях располагаю отправиться в обратный путь. Иерусалим, независимо от духовного потрясения, произвел на меня впечатление более грустное при виде ежеминутного противоречия между смыслом проповеданного здесь Божественного учения и действиями людей, которые называют себя последователями этого учения. Кроме постоянных распрей между представителями разных исповеданий, здесь видишь много интриг, сплетен, которые глубоко огорчают и которых невозможно прекратить. Посему мне кажется, что поклонническое странствование в Иерусалим может быть полезно своим религиозным влиянием, но что продолжительное пребывание в Иерусалиме едва ли приносит духовную пользу. [177]

VIII.

Любезный князь Александр Иванович. Я с большим удовольствием познакомился здесь с генералом Лорис-Меликовым и пользуюсь его отъездом, чтоб написать тебе еще раз перед возвращением моим в Россию. Я имел здесь длинные и весьма интересные разговоры с ним о Кавказе и еще более убедился в верности твоего взгляда на Кавказ и на образ действия, которому мы должны там следовать, и сердечно порадовался достигнутым тобою результатам. С большим удовольствием читал я также по этому предмету письмо к Головнину твоего почтенного помощника Д. А. Милютина, которого душевно уважаю.

Два главные предмета наших разговоров с Меликовым были: о возможности влияния России на Востоке посредством преданного нам Армянского народа и об устройстве морской части при Черноморской береговой линии. Я совершенно разделяю мнение Меликова о необходимости назначить образованных и благонамеренных Русских консулов в разные места, где находится значительное Армянское население; но полагаю, что Министерство Иностранных Дел встретит к тому затруднение по недостаточности своих денежных средств, и что дело это может быть приведено к желаемому результату только в том случае, если б ты нашел возможным принять хотя часть издержек на Кавказские суммы. Надеюсь, что генерал Меликов передаст тебе наш разговор в подробности. Относительно наших Черноморских крейсеров мы пришли к убеждению, что Парижский трактат и инструкция, данная крейсерам министром иностранных дел, совершенно парализуют все, что морское ведомство могло бы сделать для действительности крейсерства и что, поэтому, при нынешних обстоятельствах, было бы всего полезнее объявить торговлю на восточном берегу совершенно свободною и нам самим стараться получить в ней большое участие посредством нашего пароходного общества, оставляя нынешнее крейсерство только с целию препятствовать хотя сколько-нибудь военной контрабанде. Таким образом, мы стали бы с морской стороны действовать более мирными путями просвещения и торговли в то самое время, когда на сухом пути твои блестящие военные подвиги внушают племенам Кавказским уважение к нашему оружию. Сообщаю эти мысли на твое обсуждение, любезный князь, и с нетерпением буду ожидать твоего мнения. — Из Иерусалима я отправился в Турецкий архипелаг и посетил Бейрут, Родос, Патмос, [178] Самос, Хиос и Смирну. В Константинополе я нашел самый блистательный и, по-видимому, радушный прием со стороны султана; но, к сожалению, погода, которая благоприятствовала моему морскому путешествию, вдруг изменилась, и не проходит дня без дождя. По мере приближения к России, возрастает во мне нетерпение вернуться в отечество, и я надеюсь быть в Петербурге к 15 (27) Июня. Обнимаю тебя, любезный князь Александр Иванович, и весьма прошу по временам писать мне.

Константинополь, 31 Мая (12 Июня) 1859 г.

1.

Петербург, 2 (14) Января 1858 г.

Пожелав вам счастливого Нового года, посылаю при этом письме копию сокращенной таблицы бюджета Империи на 1858 год, которую министр финансов представил 30 Декабря в Финансовый комитет. Чтобы облегчить вам понятие об этой таблице, я обращаю ваше внимание на следующие части: 1) Дефицит, который министр финансов признает на текущий год, выражается в цифре 9,806,000 рубл. с. Он предполагает покрыть его с помощью займа у наших банков. В 1857 г., чтобы покрыть дефицит этого 1857 года, заняли 18,538,000 рубл. с. Мы занимаем в этом году меньше, но тем не менее мы проведем год мира, истратив более, чем имеем дохода. Мы живем в долг. 2) Г. министр предполагает увеличение наших доходов, что крайне сомнительно, так как финансовый кризис Европы будет иметь результат от уменьшения делаемых у нас покупок. Мы закупим также гораздо менее, так как наши магазины загромождены товарами, которые были излишком 1857 года. С другой стороны, увеличение цифры дохода есть только номинальное увеличение, но не действительное, соображая дороговизну всякой вещи, как следствие слишком большого выпуска ассигнаций. Получая миллион дохода, правительство в действительности получит гораздо менее, так как на этот миллион оно не будет в состоянии купить в таком же количестве вещей и оплатить тот же труд, как прежде. 3) В 1858 году расходы будут гораздо значительнее, чем их г-н министр предвидит. а) Министр Императорского Двора израсходует по всей вероятности более 10 миллионов. в) Военный министр признает потребность в 100 миллионов, но не испрашивает у казны более 76 мил. и [179] обещает покрыть излишек собственными средствами. Какие же это собственные средства, превышающие 20 миллионов? Это деньги полученные во время войны и министерством не израсходованные в то время. Эти деньги достались по невыгодным займам, и их следовало бы возвратить в казну. Что за управление, которое расходует почти туже сумму в мирное время после громадного уменьшения армии, какую расходовало в военное время на армию вдвое большую?

Две цифры бюджета должны порадовать каждого Русского, который любит свое отечество. 1) Винный откуп увеличен всего на 49653 рубл., тогда как министру легко было бы увеличить его на гораздо большую сумму, предоставив откупщикам разные привилегии, которые им облегчили бы возможность увеличить их приход, во вред народу. 2) Уменьшение на миллион дохода, который приносит соль, что совершенно согласуется с выгодою наиболее бедного класса.

Награды и новые назначения в день Нового года не были многочисленны. Князь Дмитрий Оболенский (из Морского Министерства) назначен государственным секретарем. Надо этому порадоваться, так как это человек очень способный и имеет теплое и благородное сердце. Князь Голицын назначен председателем Коммиссии Прошений, сохраняя свою деятельность секретаря этой Коммиссии. Это, по меньшей мере, странно видеть одного и того же субъекта, соединяющего в себе две должности, председателя и секретаря, не говоря уже об известности, которою пользуется князь.

2.

С.-Петербург, 27 Января 1858 г.

Сердечно благодарю вас за ваше письмо от 6 сего месяца и за благосклонный и великодушный прием, которым вы удостоили замечания некоторых моих друзей относительно нового устава Мингрелии. Признаюсь вам откровенно, что без этого приема мне было бы трудно с одной стороны преодолеть ложные оценки, а с другой продолжать переписку, которую я глубоко ценю и где полная откровенность составляет всю заслугу с моей стороны. Прилагаю при этом письме записку, которая была составлена несколько дней тому назад, дабы облегчить друзьям Великого Князя Константина преодолеть нападки, направленные многими недоброжелателями против Его Высочества. К несчастию, во главе их находятся люди, в настоящее время могущественные, крепко связанные между собою, чтобы парализовать усилия Императора ко всему, что относится до прогресса и цивилизации. Я склонен думать, что эти господа [180] действуют праводушно, но они ошибаются. Тем не менее они творят много зла. Это трио составлено из графа Владимира Адлерберга, Муравьева (министра государственных имуществ) и графа Панина (министра юстиции).

На прошлой неделе я написал моему другу Александру Николаи, прося его довести до сведения вашего сиятельства, что предположения относительно путешествия Великого Князя Константина снова изменены. Великая Княгиня, находясь в интересном положении, должна разрешиться в Августе. Его Высочество предполагал выехать отсюда в Апреле в Николаев, проехать Кавказ, сесть на пароход в Баку и подняться по Волге. Сегодня утром Государь сказал ему, что это путешествие совершенно невозможно, так как Его Величество предполагает в конце Мая отправиться в Архангельск и находит, что пребывание Великого Князя в Петербурге необходимо во время его отсутствия. Великий Князь понимает необходимость остаться здесь, но глубоко сожалеет, что еще раз он лишен возможности видеть вашу прекрасную страну и пожать вам руку.

3.

Трувиль, на берегу моря, (20 Июня) 2 Июля 1858 г.

В этом году я еще должен отказаться от чести видеть вас на Кавказе, так как путешествие Великого Князя отложено по причинам вам известным.

Будучи больным после зимы, полной трудов, и усталым, я исходатайствовал разрешение приехать отдохнуть сюда и воспользоваться морскими ваннами. Я в шести часах от Парижа, морской берег восхитителен, и окрестности Трувиля очаровательны. Я очень интересно провел время в Париже, где видел многих своих прошлогодних знакомых. Эти господа, хотя очень преданные императору Наполеону, ничуть не сдерживаются и критикуют многие из его последних деяний, а именно назначение генерала Эспинаса, меры высшей полиции, а в особенности проект назначения принца Наполеона наместником императора в Алжир. Вы уже знаете, что Эспинас более не министр и что принц Наполеон получил министерство вместо наместничества. Приписывают эти перемены влиянию г-на Маварда, интимного секретаря Наполеона. Мне сказали, что Наполеон очень изменился после покушения 14 Января, что с того времени он сам читает все рапорты агентов своей тайной полиции, все частные письма, все доносы, и что все это чтение лишило его прежнего хладнокровия, отравило ему жизнь, и он лишился своего ясного взгляда. Желали, чтобы он избрал доверенного человека [181] для этого дела. Во время моего пребывания в Париже, князь Алексей Орлов прибыл туда женить своего сына на княжне Екатерине Трубецкой, дочери князя Николая и графини Гудович.

Трубецкие живут во Франции 20 лет и владеют около Фонтенебло замком Бельфонтен, принадлежавшим прежде герцогине Тремуйль. Князь Трубецкой католик, прекрасный и честный человек и с превосходным сердцем. Бедные окрестностей Бельфонтена его боготворят. Его жена, я думаю, деистка, очень умная, очень оригинальная. Дочь православная, очаровательная и очень красивая личность. Князь А. Е. Орлов представлялся раз императ. Наполеону, но не видал императрицу Евгению и не был приглашен ни на обед, и ни на один вечер при дворе, хотя он и пробыл месяц в Париже, и в это время число приглашенных в Фонтенебло было по 80 человек, что составляет, в четыре раза, более 320 приглашенных. Это мне кажется очень странным. Граф Киселев сказал мне сам, что он делал два раза попытку устроить приглашение князя Орлова, но что оба раза притворились будто не слышат.

В Париже говорят, что император Наполеон влюблен в графиню Валевскую, которая действительно очаровательная особа.

Я живу в Трувиле с Рейтерном, которого вы знаете. Он провел зиму в Париже, изучая финансы этой страны. Он везет в Россию целую книгу, которая будет очень полезна, в особенности теперь, когда у нас недостает людей, изучивших науку о кредите. Сосед у меня Николай Орлов со своею очаровательною женою; для нас это составляет большое удовольствие. Это человек стоящий бесконечно выше своих товарищей по годам и эполетам, но к несчастию состояние его здоровья не позволит ему долго оставаться в отечестве. Ему постоянно необходим теплый климат по причине его ран. Частицы железа и меди постоянно блуждают у него в глазу, которого он лишился и располагают к состоянию, которое на холоде причиняет мучение.

Для меня было наслаждением писать вам, и это мне напомнило вечера, которые я провел у вас на Милионной, когда вы имели большое во мне расположение, которое я очень ценю и никогда не забуду.

4.

Петербург, (9) 21 Октября 1858 г.

Еще раз обращаюсь к вам, князь, с просьбою написать Великому Князю Константину о его положении и обязанностях по отношению к Императору и России. Он вас искренно любит и уважает более, чем кого-либо из государственных людей. Я много [182] раз слыхал от него это мнение, высказанное в самых нежных выражениях. Ваши слова, написанные издалека, будут иметь на него наибольшее влияние. Он уехал вчера в Киль с Великою Княгинею и со своим старшим сыном, предполагает провести зиму в Италии и возвратиться будущим летом морем, обогнув Европу. Его отсутствие продлится около 10 месяцев. Я остался здесь на неделю и дней через восемь отправлюсь присоединиться к нему в Ниццу. Перед его отъездом мы имели с ним частые и долгие споры. Он крайне обескуражен и разбит всем тем, что здесь говорили против него, и не хочет более заниматься общими государственными делами, как например финансовыми, в качестве первого члена финансового комитета, освобождением крестьян, как член комитета по этому важному делу, системою, которою следует руководствоваться в отношении раскольников, как член раскольничьего комитета и т. д. Он хочет ограничить свою деятельность морскою службою, быть морским министром, и ничего более.

Морские силы в наше время представляют из себя дело, требующее очень много денег. Англичане и Американцы выстроют какой вам будет угодно флот, если у нас найдется чем за него заплатить. Пошлите затем этот флот на три года в море, и в концу этого времени вы будете иметь прекрасных моряков; но это стоит дорого, а у нас нет необходимых денег. Флот не имеет для нас достаточно важности, чтобы мог поглотить в себя всю деятельность Великого Князя и помешать его участию в жизненных, административных вопросах, которые более важны и подлежат теперь обсуждению. Уже то грустно, что управление отдаленным краем лишает Империю в своем центре помощи вашего гения и вашей прекрасной и высокой деятельности. Нужно ли, чтобы еще одна второстепенная, специальная часть оторвала от России способности и энергию Великого Князя? Я умоляю вас постараться поднять бодрость Великого Князя и уверить его, что Императору не достаточны только одни его труды, как Адмирала. Государь назначил его членом Совета Министров и различных комитетов. Необходимо, чтобы он показал себя достойным столь высокого доверия, не продлил бы очень своего отсутствия и возвращался бы как можно скорее опять занять место, назначенное ему августейшею волею брата, который его любит и уважает. Интриганы преувеличили слухи всеобщего неудовольствия против него. Нужно пренебречь этой молвой и продолжать идти своей дорогой. Если вы будете столь добры, чтобы мне писать, адресуйте в Инспекторский Департамент Морского Министерства, откуда мне аккуратно перешлют ваше письмо. [183]

5.

Палермо, (8) 20 Января 1859 г.

Я имел честь получить в Ницце ваше письмо от 30 Октября (12 Ноября), которое употребило много времени, чтобы дойти до меня. Примите мою искреннюю благодарность за благосклонный прием, который нашли у вас мои два письма, написанные вам ранее моего отъезда из Петербурга. Они были написаны с открытою, сердечною искренностию, и я буду продолжать говорить откровенно с вами, начиная с того, что я ошибся в своем мнении о том результате, который произведет, по моему мнению, путешествие Великого Князя Генерал-Адмирала. Я думал, что это путешествие остановит ход различных административных улучшений в Петербурге. В этом я разделял мнение многих лиц. Но оказывается, как мне пишут из Петербурга, что Император показал себя много раз решившимся твердо продолжать идти по пути прогресса. Его Величество доказал, что он действовал по своим задушевным убеждениям, что его твердость была непоколебима, что административное statu quo не стало более возможным. Поняли, что Великий Князь не был подстрекателем в прогрессивных мерах, что он был не более как помощник и слуга своего брата, который во время его отсутствия не меняет системы, хотя в общем он действует медленнее, чем того желали бы многие. Из этого следует, что препятствия для прогресса теперь не так легки, и уже не смеют осуждать Монарха за те же стремления, за которые делали нападки на его брата. Вот хороший результат отсутствия Великого Князя, который дает уже себя чувствовать. Что касается до его путешествия, оно, в течение многих недель, было лишь скучною прогулкою по Германским дворам. Визит к Сардинскому королю и прогулка в Париж имели только политический смысл и свой полезный результат. Теперь мы поселились на два месяца в Палермо. Великий Князь занимается составлением отчета за последние три года и еще раз переделывает проект новой организации Морского Министерства. Его Высочество предполагает провести Март месяц в Неаполе и Риме, проехать в Грецию в Апреле, посетить Испанию и возвратиться в Кронштадт, сделав путешествие кругом Европы. Сицилия представляет собою весьма печальную картину того состояния, в которое дурное правление может привести страну, одаренную самою природою всеми благами. Расположенная на пути Европы, Азии и Африки, пользующаяся лучшим климатом, богатая произведениями земля, не [184] знающей неурожая, Сицилия населена бедняками. Изо ста жителей 80 человек нищих, противных и грязных, 16 монахов, два человека достаточных, но неучей, и два шпиона. Налоги громадны, и все доходы отсылаются в Неаполь. На Сицилию ничего не тратят. Со времени революции 1848 г., когда Неаполитанские войска ушли без выстрела в Неаполь, и наместник короля убежал переодетый женщиной, здесь находятся много Швейцарских войск. Неудовольствие всеобщее, но Маццини не имеет друзей. Сицилийцы-роялисты хотят управления независимого, с королем и конституцией. Наместник нынешнего короля принц Кастельчикала заступает властителя; но настоящий господин и хозяин это директор полиции г. Манискалка, человек умный и с характером. Он организовал полицию, которая, как говорят, превосходна и очень деятельна, в особенности шпионская часть. Он нас охраняет очень деятельно.

(Переведены с Французского).

Д. Письма князя Барятинского к военному министру Н. О. Сухозанету.

1.

По получении от вас официального уведомления от 3-го Октября, № 14,358 о всемилостивейше дарованных Государем Императором нижним чинам Кавказского корпуса бессрочных отпусках, я поспешил объявить о том в приказе по корпусу и поздравил войска с этим новым знаком постоянной, отеческой о них заботливости Его Величества. Выслужившие срок нижние чины 13-й и 18-й пехотных дивизий будут уволены в бессрочный отпуск немедленно, а в войсках Кавказского корпуса увольнение их исполнится постепенно, по мере прибытия укомплектования.

При средствах, которые теперь даны Кавказскому корпусу для его укомплектования, ряды его совершенно пополнятся к осени 1858 г.; но в общей сложности, по отбытии отсюда 13-й и 18-й пехотных дивизий, число баталионов на Кавказе уменьшится. Временное усиление Кавказского корпуса посторонними войсками дозволило нам начать такие обширные предприятия, о выполнении которых с одними здешними силами нельзя было бы и помышлять долгое время. Предприятия эти еще не окончены, а между тем они выдвинули нас в разных частях Кавказа в средину враждебного населения и, поставив с ним лицом к лицу, требуют от войск, с уменьшением числа их, много усилий, отваги и энергии, чтобы довершить и совершенно упрочить начатое. Дай Бог, чтобы это было возможно. От сметливого и предприимчивого неприятеля, [185] которого мы имеем против себя, не укроется уменьшение числа наших баталионов, и надобно ожидать, что он удвоит свои усилия для продолжения с нами борьбы. В этом убеждении, я полагаю необходимым заменить то, что мы теряем в числительности, усовершенствованием оружия, тем более, что и неприятель, изменяя вековым своим привычкам, начинает предпочитать новейшие Европейские ружья старым своим винтовкам. Горцы всегда имели над нами преимущество в ручном огнестрельном оружии; у них нет гладкоствольных ружей, а винтовки их уступают в действии только новейшим штуцерам и нарезным ружьям. Но в последнее время и у них все более и более распространяется употребление Европейских винтованных ружей, которые к ним путем Черного моря проникают. Прежде впрочем полагалось мною достаточным на Кавказе вооружить на первое время нарезными ружьями только одни стрелковые роты, и сверх того, для опыта, один полк в Дагестане. Мне до того времени не случалось видеть употребления этого оружия в бою, и потому я считал опыт необходимым. Но теперь, после экспедиции нынешнего года, я постоянно слышу со всех сторон о изумительном действии нарезных ружей, и очевидно мы обязаны этому оружию незначительности потерь, понесенных нами в нынешнем году, в соразмерности с нашими успехами.

Убеждаясь этими опытами, я имею честь покорнейше просить вас, исходатайствовать высочайшее поведение о вооружении всего Кавказского корпуса нарезными ружьями сколь возможно в кратчайший срок. На это была уже объявлена один раз высочайшая воля; но потом, по известным вам причинам, вооружение Кавказских войск этими ружьями на первое время ограничено. — Преступник князь Константин Дадешкелиан расстрелян в Кутаисе по утру 5 Ноября, не возбудив ни в ком никакого участия. О мерах, которые должны быть теперь приняты в Сванетии, я вместе с сим пишу в вам официально.

8-го Ноября 1857 г. Тифлис.

2.

Генерал Милютин доложил вам список некоторым из служащих на Кавказе генералам, о которых я просил, чтобы им дали другое назначение внутри России. Теперь с последним фельдъегерем я имел счастие подучить письмо Государя Императора, в котором Его Величество соизволил изъявить на это согласие; а потому я препровождаю в вам для соображений ваших более подробный конфиденциальный список, с отчетливым показанием к какому назначению каждый из них способен. Мне остается только покорнейше просить вас, чтобы прежде назначения этих генералов на новые места я был предварительно извещаем. С чувством глубокой признательности принял я милость Государя о назначении Кавказским войскам улучшенного порционного довольствия; они крайне нуждались в этой прибавке и вполне заслуживают ее по своим неутомимым трудам. [186]

С последним фельдъегерем я просил вас официального бумагою довести до сведения Государя Императора, что несколько человек отставных всадников из упраздненного Закавказского конно-иррегулярного полка изъявили желание поступить на службу в регулярную кавалерию на общих правах. Этот небывалый еще пример весьма замечателен и заставляет желать, чтобы просящимся теперь на службу оказаны были всевозможные поощрения для привлечения новых охотников. Здешнее мусульманское население, так сказать взросшее на коне, очень способно в кавалерийской службе. Если первый пример произведет большое число подражателей, то мы найдем со временем в Закавказских мусульманах население, приготовленное уже в домашнем своем быту для хорошего комплектования нашей линейной кавалерии. Успех привлечения большого числа охотников будет много зависеть от хорошего начала при определении на службу первых просителей. Хотя эти всадники и согласились поступить на общих правах, но не полагали бы вы полезным не обязывать их продолжительною службою, установленною по общим правилам, а принимать в виде волонтеров?

Если будет надежда, что пожелают поступить на службу еще много охотников, то я сообщу вам мои соображения о том, каким образом поддержать это полезное стремление, а теперь покорнейше вас прошу исходатайствовать определение первых охотников, и чем скорее они будут определены, тем лучше. Азиятцы вообще очень нетерпеливы и легко охлаждаются к тому, что нескоро исполняется по их желанию.

В этом отношении было бы весьма полезно предоставить мне отправлять их на службу, тотчас по первому изъявлению ими желания, в полки, которые будут мне указаны.

17 Ноября 1857 года. Тифлис.

3.

Горцы Правого крыла уже начинают понимать опасность своего положения и, чувствуя свое бессилие остановить наши успехи оружием, изыскивают и другие средства сохранить свои земли и независимость. Из посылаемой при сем довольно любопытной переписки вы увидите, в каком тревожном расположении духа они находятся.

По секретной бумаге вашей о подозрениях, падающих на Тифлисскую комиссариатскую коммиссию в том, что она, имея у себя обширные запасы холста, предъявила к торгам излишнее требование на этот материал с намерением войти в сделку с подрядчиком, я предпочел действовать открыто, но неожиданно. Когда сделалось известно, что последний транспорт подходит уже в Тифлису, то я поручил жандармскому генералу Минквицу освидетельствовать весь транспорт и в тоже время командировал доверенного штаб-офицера в Ставрополь, чтобы не допустить подрядчика Ставропольской коммиссии оказать пособие здешнему подрядчику присылкою холста. Исследование показало, что в [187] Тифлис прислано холста более, чем требовалось по торгам, за исключением фланского полотна, которое, кажется, покупалось здесь; но вместе с тем обнаружено, что вопреки, последним вашим распоряжениям, доставленный холст состоит из нескольких сортов, из которых многие дурного качества, и что в Тифлисской коммиссии действительно есть такой значительный запас холста, что в новой поставке не было ей надобности. Подробности этого дела вы узнаете из официального моего отзыва, который будет отправлен вслед за сим.

Основываясь на взаимных обещаниях наших быть откровенными в нашей переписке и придерживаясь всегда этому слову, я и теперь буду вас просить со всею откровенностью о генерал-маиоре князе Меликове. В представлении моем о сохранении ему столовых денег по прежнему званию его начальника Лезгинской кордонной линии я получил отказ (от 16 Июля № 9095 по Инспекторскому Департаменту). Причина отказа состояла в том, что он, числясь теперь при корпусе, не занимает никакой должности. Это было бы совершенно справедливо, если бы князь Меликов был удален от должности по соображениям, относящимся до личных его качеств; но я считаю его одним из способнейших генералов на Кавказе и имею в виду поручить ему со временем одну из высших должностей. При новом военном разделении Кавказского края, звание командующего войсками на Лезгинской линии соединилось с званием начальника Кавказской гренадерской дивизия, и потому князь Меликов должен был уступить прежнее свое место старшему по службе генералу барону Вревскому, после 4-х летнего деятельного и весьма полезного командования линиею. Он остался, так сказать, за штатом, и я столько же полагал справедливым сохранить ему по этой причине прежнее содержание впредь до назначения на новую должность, сколько и желал, чтобы это служило знаком, что он оставляет место с почетом. После отказа я до сих пор не повторял моего ходатайства, хотя я был этим весьма огорчен; но теперь, когда я узнал, что князь Меликов находится с своим семейством в крайне стесненном положении, то считаю своим долгом возобновить мою просьбу о назначении ему столовых денег по 1961 р. 40 в. сер., которые он получал во время исправления им должности начальника Джаро-Белоканской области и Лезгинской кордонной линии.

По вопросу вашему куда отправить из Одессы Ибрагима-хан-оглу: в Тифлис, к генералу Филипсону или в другое место, я предварительно спрашиваю о том мнения генерала Филипсона и прошу графа Строганова узнать, в чем состоят предложения Хана-оглу, полагает ли он действовать в нашу пользу, оставаясь между нами, или желает отправиться для того в горы и тогда что намерен предпринять? Во всяком случае присылка его в Тифлис не принесет никакой пользы. Генерал Карлгоф, служивший на Черноморской береговой линии, имеет о нем некоторые сведения и сомневается, чтобы и в других местах Кавказа [188] Хан-оглу мог быть нам полезен, полагая, что одна крайность, когда преследовала его Турецкая полиция, вынудила его обратиться к нашему посланнику в Константинополе с обманчивым предложением услуг Русскому правительству, но если бы он и действительно имел это желание, то не имеет столько значения у горцев, чтобы достигнуть этой цели. Одна польза, которую мы могли бы ожидать, отпустив его в горы, может состоять в том, что мы противопоставили бы Сефер-бею естественного его противника. Впрочем обстоятельства могли теперь измениться, и я ожидаю от генерала Филипсона его мнения. Из прошлой жизни Хан-оглу известно мне только, что он ведет свой род от Крымских ханов, но происхождение это считают сомнительным; долгое время он жил в безвестности, не имея никакого значения у горцев и занимаясь мастерством серебряных дел; но когда Магомет-эмин утвердил свою власть над Закубанскими племенами, то он сделался ревностным его поборником и при шаткой власти наиба неизменно следовал за его судьбою во всех ее переворотах. В исходе 1852 г. он пробрался в Константинополь с бумагами от Магомет-эмина.

9 Декабря 1857 г. Тифлис.

4.

Возвратившийся на днях из С.-Петербурга ген. Милютин вручил мне письмо ваше от 7-го Декабря и передал все данные ему словесные поручения. Я узнал с большим удовольствием, с каким радушием и добрым расположением он был вами принят, и я душевно признателен за оказанное вами содействие удовлетворительному решению всех дел, которые я поручал ему. Меня радует, что предположенные мною улучшения в военном управлении здешнего края, давно уже настоятельно требуемые, теперь осуществились, наконец, благодаря вашему ходатайству. С нетерпением ожидаю окончательного объявления новых высочайше утвержденных штатов и вслед затем войду с представлением о назначении лиц на все должности, вновь учреждаемые или преобразуемые. От этих изменений, как в устройстве разных управлений, так и в личном составе их, я ожидаю положительных результатов и надеюсь вполне, что во всех предстоящих мне распоряжениях для приведения нового проекта в исполнение я найду в вашем содействии самую сильную помощь. В течение же 1858 года будут обрабатываться также и другие преобразования по тем отраслям управления, по которым не представлено еще полных проектов.

Относительно генерала Козловского, я не могу теперь сказать ничего положительного до личного с ним объяснения, для чего и требую его сюда. — Высочайшее соизволение на прием отставных всадников бывшего конно-мусульманского полка в регулярные войска, дает средство не только избавить здешний край от бесполезных тунеядцев, но вместе с тем будет не без пользы и для кавалерийских наших [189] полков, в которых не лишними будут подобные наездники, молодцеватые на вид и храбрые удальцы. Притом я могу для успокоения вашего объяснить, что всадники эти просятся в регулярную кавалерию на общих правах, не требуя никаких для себя преимуществ ни по службе, ни в содержании.

Если какие-либо облегчительные правила и могут быть допущены в их пользу, то они будут вполне зависеть от вашего представления и милости Государя Императора. Я же с своей стороны полагал бы только справедливым разрешить, чтобы эти люди отправляемы были в полки не по этапам, а на почтовых, о чем я вслед за сим войду с официальным представлением.

Относительно покупки хлеба в Приволжских губерниях Кавказскими поставщиками, я вникну подробнее в это дело и в свое время буду отвечать на официальное ваше уведомление. Притом нахожу однакож необходимым коснуться одного, весьма щекотливого вопроса. Милютин передал мне ваш отзыв о здешнем генерал-интенданте, на которого будто бы падает некоторое сомнение по делу Астраханской провиантской коммиссии. Адъютант ваш г. Толстой, лично объясняя ген. Милютину свои подозрения на генерала Колосовского, ссылался притом на показания Астраханского жандармского полковника Северикова. Подобное обвинение я счел столь важным, когда дело идет о лице, коему доверено одно из важнейших управлений в армии, что немедленно же вытребовал сюда полковника Северикова и с глазу на глаз расспросил его об упомянутом обстоятельстве. Он объявил мне наотрез, что решительно не имеет никакого факта для обвинения в чем-либо генерала Колосовского и что не выражал даже и малейшего подозрения своего на счет бескорыстия его. Считаю необходимым сообщить вам об этом только для собственного вашего соображения; но признаюсь вам, что мне было бы до крайности прискорбно, если бы лицо столь близкое ко мне по своему званию, как генерал-интендант, подало даже повод к подозрению. Как ни трудно было бы заместить Колосовского, коего способности и ум лично мне известны, однакоже я прошу вас открыть мне все, что до вас дошло на его счет, чтобы я мог удостовериться в истине обвинения иди же опровергнуть его, как клевету.

Из Чечни получил я на днях сведения самые утешительные и надеюсь, что Государь Император изводит остаться довольным последним журналом военных действий генерала Евдокимова. Огромное число переселяющихся Чеченцев ясно показывает, что дело покорения Чеченской плоскости окончательно довершено.

Сердечно радуюсь благому началу предположенного общества для поддержания христианства на Кавказе. Августейшее имя, поставленное во главе этого высокого предприятия, служит полным ручательством успеха. Я уверен, что вы будете в числе самых усердных и деятельных сподвижников этого благого деда. Помогите созиданию нового здания; мы же [190] здесь обдумываем подробности предприятия, и в свое время я представлю мои предположения о самом ходе действий нового общества.

31 Декабря 1867 года. Тифлис.

5.

Полагаю что вам уже известно из представленного Козловским военного журнала удачное его наступательное движение за р. Бедую, в самые недра Абадзехского населения. Этим успехом блистательно увенчались десятимесячные, неутомимые труды Майкопского отряда, который несмотря на отчаянное противодействие неприятеля выполнил совершенно возложенную на него в прошлом году задачу: возвел новое укрепление и полковую штаб-квартиру у подножия гор, в 54-х верстах от ближайших частей прежней передовой нашей Лабинской линии, и упрочил наше положение на р. Белой. Занятием этой линии отрезано у неприятеля обширное пространство, ожидающее Русского казачьего поселения; передовая линия наша значительно сократилась и примыкает плотно к непроходимым горам. Воинственный дух и самостоятельность Абадзехов — сильнейшего из племен Закубанских — заметно поколебались.

Между тем со стороны Черномории Филипсон также успешно выполнил возложенное на него поручение: несмотря на зловредное влияние климата на здоровье Адагумского отряда, укрепление Нижне-Адагумское устранены окончательно и гарнизон, в нем оставленный, не только огражден от всякого покушения неприятеля, но и обеспечен теплым на зиму помещением. Филипсон вполне надеется, что причины болезненности, свирепствовавшей в прошлом году в Адагумском отряде, будут устранены в предстоящее лето, тем более, что климат несравненно лучше на том месте, где предположено строить главное или центральное укрепление Адагумской линии.

Таковы результаты военных действий 1857 года на Правом крыле Кавказской линии. Войска этой части Кавказа вынесли неимоверные труды с самоотвержением и мужеством и я смею думать, что они также удостоятся Высокомонаршего внимания, знаки коего уже неоднократно выражены войскам других отрядов. Что касается до самого генерала Козловского, то я обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою об исходатайствовании для этого почтенного ветерана алмазных знаков св. Александра Невского. Новая эта Монаршая милость достойно украсит конец его боевого поприща.

По мере того как дела наши подвигаются вперед на Правом крыле, меня все более и более занимает мысль о тех средствах, которые потребуются, быть может, в самом непродолжительном времени, для упрочения нашего положения в крае. Вам представлена уже ген. Милютиным, в бытность его в С.-Петербурге, записка относительно развития в большем размере казачьего населения за Кубанью, и о будущности туземных племен постепенно стесняемых в своем поземельном довольствии. Не нужно мне объяснять вам всю важность этого вопроса; но [191] я убедительнейше прошу вас не отлагать на долгое время решения его, дабы не случилось, что мы, среди наших успехов и в самую решительную минуту, встретим вдруг недоумение и гибельную остановку. Коснувшись этого предмета, я считаю не лишним препроводить в вам вопию с записки, полученной мною при частном письме от Павла Евстафьевича Коцебу, и вместе с тем мои объяснения на замечания его, а также особую записку, в которой представлен общий очерк положения наших дел на Кавказе, для большого разъяснения дел и изложенных ген. Милютиным предположений.

Дела наши на Левом крыле также подвинулись заметно в последнее время: вам известно вполне, что такое Аргунское ущелье и как давно мы стремились к овладению им; теперь этот ключ Чечни в наших руках и, что всего приятнее для меня, он достался нам почти без пожертвований. Теперь мы будем стараться извлечь из этого приобретения сколь можно более прочные и существенные выгоды для дальнейшего утверждения нашего господства в этом крае.

На днях я надеюсь сообщить вам для всеподданейшего представления на высочайшее благоусмотрение и утверждение некоторые новые соображения мои по предмету будущих наших отношений вообще к туземному населению Кавказа, ныне непокорному и враждебному, а в особенности о наших видах относительно племен Черкесских, обитающих вдоль восточного берега Черного моря. Соображения эти принадлежат к числу важнейших политических вопросов, требующих ныне решения.

Представленный мною и предварительно уже удостоившийся высочайшего одобрения проект преобразования военного управления на Кавказе до сих пор еще не мог быть приведен в исполнение по неполучению окончательного утверждения; между тем дело это не терпит отлагательства, и я опасаюсь, чтобы чрез дальнейшее промедление некоторые части администрации, находясь в переходном положении, не пришли в расстройство. К числу частей, наиболее требующих скорого преобразования, принадлежит артиллерийская, и я убедительнейше прошу ваше высокопревосходительство приказать ускорить дело о предположенной мною новой организации полевой и гарнизонной артиллерии. Ген. Милютин мне сказал, что проект мой с первого раза был одобрен вами; между тем до сих пор я не имею сведения о дальнейшем ходе дела. Если оно должно идти в Военный Совет, то я вынужден просить вас исходатайствовать у Государя Императора предварительное разрешение, чтобы я мог, не ожидая окончательного утверждения всех представленных мною штатов и табелей, постепенно приводить в исполнение те части проекта моего, которые я признаю особенно неотлагательными.

7 Февраля 1858 года. Тифлис. [192]

6.

С благоговейною признательностью узнал я о всемилостивейшем соизволении Государя Императора на представленные мною назначения: князя Бебутова, князя Орбельяна, барона Врангеля и князя Эристова, с производством последнего в генерал-лейтенанты. Я вполне надеюсь, что все эти назначения принесут существенную пользу службе Его Императорского Величества. Князя Бебутова оживило известие об оказанной ему милости Монарха; но старик становится с каждым днем все слабее и дряхлее. Не менее порадовало меня и милостивое внимание Государя Императора к заслугам г.-л. Евдокимова и всего его отряда: оно одушевит войска новым рвением на славу нашего возлюбленного Царя.

На Правом крыле войска оказали в течение прошлого года не менее тяжких трудов. Утверждение наше пред Майкопским ущельем есть такой важный шаг вперед, что составит эпоху в истории завоевания Закубанского края. Действиями Майкопского отряда постоянно руководил сам ген. Козловский, который, несмотря на свои лета, дряхлость и больные ноги, находился лично около 9-ти месяцев безотлучно при войсках и вынес все тягости зимней экспедиции. Нельзя не отдать справедливости этому почтенному воину, который до самого конца своего боевого поприща вел себя истинным солдатом. Последнее несчастное происшествие (обмороженных ног в трех разных колоннах) не может бросать ни малейшей тени на ген. Козловского: по произведенному подробно следствию, я убедился, что несчастие это произошло исключительно от причин естественных, которых отвратить не было в силах человеческих, и никого положительно обвинить в этом происшествии я не могу. В этом смысле я сообщу вам официальное заключение мое по этому делу с покорнейшею просьбою всеподданнейше повергнуть на всемилостивейшее благоусмотрение Государя Императора. Что же касается до прорывов, довольно часто повторявшихся в последнее время в Черномории, то они весьма обыкновенны в зимнее время, когда лед на Кубани уничтожает природную преграду от горцев. Однакоже неприятельские прорывы везде встречали отпор и нигде не имели положительного успеха; а следовательно я не нахожу ни малейшего повода в чем-либо упрекнуть местное военное начальство в этом случае.

При этом я однакоже должен упомянуть, что о Черноморских линейных баталионах до меня еще не доходило никаких особенно невыгодных сведений. Если они не совсем удобно помещены, то иначе и быть не могло. Надобно вспомнить, что едва прошел год с тех пор, как эти баталионы вступили в страну, опустошенную и разоренную войною. Все прежние помещения войск были разрушены; надобно было кое-как устраивать временные жилья, или исправляя прежние, сохранившиеся развалины казарм, или устраивая бараки и т. п. Строить в том крае что-нибудь прочное еще не было возможности, по неимению рук, денег, [193] и времени. Изнурять солдат усиленною работою особенно опасно в Абхазии и в Гурии, где и без того так трудно предохранять войска от гибельного влияния климата. Впрочем я поручил князю Эристову при предстоящей поездке в Абхазию внимательно осмотреть положение находящихся там баталионов и подробно донести мне обо всем, что найдет. На искренность и прямоту князя Эристова я вполне полагаюсь, и когда узнаю от него что-нибудь положительное, не замедлю о том сообщить вашему высокопревосходительству.

На днях я получил одну чрезвычайно неприятную для меня бумагу, именно о назначении командира в Кавказский № 1-й саперный баталион. Прежде официального ответа на это отношение я пишу ныне же прямо к Его Императорскому Высочеству Генерал-Инспектору по инженерной части и, прося снисхождения Его Высочества к неумышленному отступлению моему от установленного порядка переписки, я однакоже убедительно прошу Великого Князя не настаивать на своем отказе, чтобы не оскорбить заслуженного офицера и вместе с тем не поставить меня лично в крайне затруднительное положение. Не стану распространяться о том, какие основания я имел в выборе подполк. Типольда на означенное место; но, каков бы ни был мой выбор, нет уже возможности отменить его, не касаясь достоинства моего звания. Убедительнейше прошу вас оказать мне содействие в удовлетворительному решению возникшего затруднения, предстательством вашим пред Великим Князем, чтобы Его Высочество милостиво простил невольную ошибку, сделанную в канцелярском порядке делопроизводства и не настаивал на своем отказе, который имел бы крайне затруднительные последствия.

27 Февраля 1858 года. Тифлис.

В письме во мне от 6-го сего Мая, в. в — во говорите о наших взаимных отношениях. В словах этих я с удовольствием вижу, с одной стороны, ваше доброе внимание ко мне лично, а с другой — постоянное стремление ваше поддержать мои служебные представления. Я весьма ценю то и другое и никогда не сомневался в той рыцарской прямоте, в том возвышенном благородстве, которые знаменуют всегда все ваши дела и отношения. Мне остается желать от всей души, чтобы, отдохнув за границею от важных государственных трудов, вы сколь можно скорее возвратились с укрепившимся здоровьем и снова приняли на себя управление, столь для вверенных мне дел благотворное.

28 Мая 1858 года. Тифлис.

7.

Истинным удовольствием было для меня получить письмо ваше из Варшавы от 18-го Сентября и узнать от фельдъегеря, что вы возвратились из-за границы с восстановленным зрением. Желаю от глубины сердца, чтобы здоровье ваше, укрепленное отдыхом, дало вам силы на вновь предстоящие. [194]

По высочайшему повелению ваше в. превосходительство спрашиваете меня о генерале Хрулеве. Я должен отвечать вам совершенно конфиденциально и с полною откровенностью. Зная сам отличные военные достоинства сего генерала и имев еще в прошлом году мысль употребить его на Кавказе, я входил с ним в самые искренние объяснения как относительно его образа мыслей, так и образа жизни, и должен в крайнему сожалению сказать, что объяснения эти убедили меня в невозможности доверить ему какой-либо важный пост в здешней военной администрации. Притом, в настоящее время, когда дела здесь принимают самый решительный оборот, более чем когда-либо необходимы на главных военных постах люди, вполне и глубоко знакомые с положением вверенного им края; а генералу Хрулеву пришлось бы на Лезгинской линии, прежде чем командовать, учиться и знакомиться с людьми. В этом отношении я отдал пред всеми другими генералами предпочтение князю Меликову, именно потому, что я могу вполне положиться на его знание края, привычку к здешней войне, на его свежие силы нравственные и физические и потому, что все его подчиненные уже лично ему хорошо известны. Я остаюсь убежденным, что князь Меликов более всех других генералов способен занять это место, и убедительнейше прошу ваше высокопревосходительство поддержать мой выбор всею силою вашего ходатайства перед Государем Императором.

7 Октября 1858 года. Тифлис.

8.

Отзывом от 29-го Сент, за № 12850, ваше в — во сообщили мне, что на представление мое о назначении полковн. Кузьмина комендантом крепости Ахалцыха не последовало высочайшего соизволения, на том основании, что комендантские должности замещаются преимущественно ранеными. Если б по существующим постановлениям назначение на комендантские должности было ограничено исключительно ранеными, я никак и не дозволил бы себе войти с представлением о полковнике Кузьмине; но как в приведенной вами статье закона положено назначать только преимущественно раненых, то я и нашел вполне справедливым отдать предпочтение пред всеми другими кандидатами на место Ахалцыхского коменданта названному штаб-офицеру, который обратил на себя справедливое внимание не только мое, но и предместников моих своею безукоризненною, неутомимою и почти полувековою службою, для которой он пожертвовал здоровьем и зрением; а потому я счел его более многих изувеченных воинов достойным получить обеспеченное положение в преклонные лета его. Крепость Ахалцых, по своему пограничному положению, должна иметь начальника распорядительного, твердого и вполне благонадежного. Между тем при объезде края, в прошлом Августе месяце, я удостоверился лично, что бывший комендант полковник Костырко (ныне в отставке г.-маиор), при всей знаменитой в здешнем крае храбрости [195] своей и тяжелых ранах, никак не мог быть далее оставлен на этом месте; а потому я тогда же вытребовал в Ахалцых полковника Кузьмина и приказал ему немедленно вступить в комендантскую должность, не сомневаясь нисколько, что представление мое удостоится высочайшего утверждения. Вместе с тем и в должность генерал-гевальдигера, при главном штабе Кавказской армии, на место полковника Кузьмина поступил уже подполковник Сагинов.

Полученный ныне отказ на предположенные мною назначения поставляет меня в крайнее затруднение отменить сделанное уже распоряжение; отмена эта не только огорчила бы обоих названных штаб-офицеров, но и расстроила бы их в семейном и домашнем положении. Поэтому я нахожусь вынужденным убедительнейше просить ваше высокопревосходительство снова повергнуть все изложенные обстоятельства на милостивое воззрение Государя Императора и всеподданнейше исходатайствовать высочайшее соизволение на предположенные мною назначения полковника Кузьмина комендантом в кр. Ахалцых, а подполковника Сагинова — генерал-гевальдигером при главном штабе Кавказской армии.

Если же и за сим Его Императорскому Величеству благоугодно будет высочайше повелеть, чтобы отныне на комендантские должности назначались исключительно раненые, то ваше в-во не откажите мне испросить по крайней мере соизволение Государя Императора на временное оставление Кузьмина в Ахалцыхе в должности коменданта, пока я не приищу кого-либо достойного этого места из числа раненых, а для самого Кузьмина другого соответствующего ему назначения.

3 Ноября 1858 года. Тифлис.

9.

В дополнение к официальному моему отзыву от сего же числа относительно предназначенных новых подкреплений для Кавказской армии, я желаю еще прибавить несколько слов, чтобы выразить вам, сколько я рад, что вы убедились теперь, как необходимо при настоящем положении дел в здешнем крае действовать энергически и настойчиво. Последующие факты, как я надеюсь, еще очевиднее подтвердят мои слова и покажут, что пожертвования, которые мы делаем ныне, выкупятся с избытком важными результатами.

Считаю также необходимым воспользоваться предложением вашим сформировать четвертые баталионы в полках 18-й дивизии. Четыре лишних баталиона весьма важны для нас в расчете сил, в особенности потому, что в последние годы войска Кавказские выносят труды почти превышающие силы человеческие. Крайне необходимо дать им хотя сколько-нибудь перевести дух; а достигнуть этого можно не иначе как прибавкою числа их, так чтобы они могли иметь некоторую очередь в работе. В этом отношении ожидаемые подкрепления окажут самое благодетельное влияние на положение Кавказских подков, которые будут благословлять оказываемую им Государем Императором милость. [196]

Что касается до финансовых предметов, которых вы коснулись в письмах ваших от 25 и 26 Октября, то вы можете быть вполне уверены, что строгая экономия в расходах составляет предмет и моих забот; но вы сами знаете, как трудно урезывать там, где уже нет ничего лишнего, и где напротив того ощущается во многом скудность. Во всяком случае я прошу вас твердо быть уверенным в искреннем желании моем действовать за одно с вами во всех тех случаях, где есть возможность соблюсти благоразумную экономию без ущерба для пользы государственной; с своей же стороны я полагаюсь вполне на просвещенные и благонамеренные виды, с которыми вы оказываете мне помощь для блага вверенного мне края и армии.

22 Ноября 1858 года. Тифлис.

Е. Письма военного министра Н. О. Сухозанета к князю А. И. Барятинскому.

1.

Письмо ваше от 31-го Декабря я имел удовольствие получить. Душевно рад, если мог удовлетворить видам вашим, порученным г.-м. Милютину; все остальное исполняется без замедления, но для окончания требует еще некоторого соглашения.

Отправление отставных всадников бывшего конно-мусульманского полка на почтовых допустить можно, если число людей не будет значительное. На счет ген. Колосовского фактов нет, но распоряжения 1855 и 1856 годов навлекают сомнение; Толстой — человек посторонний, даже не знает ген.-интенданта; не полагаю, чтобы он что-нибудь выдумывал, объяснял свое убеждение, полученное им в Астрахани и подкрепленное по его словам полк. Сивериковым. Настоящая покупка хлеба в Приволжских пристанях, с выдачею свидетельств от интендантства, равным образом не в пользу общего дела. Я весьма далек мысли, что нужно было замещать как Затлера, так и Колосовского; делать это не следовало и не следует; но осторожность и наблюдение не могут быть излишними.

Последним журналом ген. Евдокимова Государь был чрезвычайно доволен, повелев объявить всемилостивейше всем благоволение и нижним чинам по 1 рублю. Евдокимова предположено наградить по окончании второй экспедиции. Так как вы мне дозволяете доводить до вашего сведения, хотя не официальные, но сильно подтверждаемые мысли, то с прискорбием должен сказать, что мнение о благонамеренности и бескорыстии Евдокимова сильно омрачает его военные достоинства.

По мере сил и возможности рад буду содействовать прочному водворению христианства на Кавказе. Тоже самое необходимо в Болгарии и даже в Иерусалиме; но средства для сего нужные весьма скудны; везде и во всем крайне необходимом. Брок тормозит колеса; расходы [197] уменьшиться не могут (таков закон бытия каждого процветающего государства), но увеличение приходов не растет в соразмерности нужд и польз края.

Газета "Кавказ" умалчивает о маленьких неудачах, напр. о потере из 2-х рот Кубанского пех. полка; полагаю, полезнее и соответственно достоинству правительства писать правду, заставить этим верить безусловно нашим показаниям и тем предупреждать неприязненные вести журналистики иностранной. Так действовал в Крыму кн. Меньшиков, и единственно его сведениям Европа верила.

Министр иностранных дел просит меня войти с вами в неофициальное сношение: не можете ли вы весь 1858 год и весну 1859 года удержать еще существование Анапы, хотя бы Поти и мог быть открыт к навигации 1858 года. Существование Анапы пока, как пункт нашей береговой линии, по соображению кн. Горчакова, весьма важно в дипломатических его сношениях. Уведомьте меня, какой вы имеете на это взгляд, причем необходимо кн. Горчакову официально знать, к какому именно времени может быть открыта торговля в Поти.

14 Января 1858 года. С. П. Б.

2.

Отъезжаю 17-го сего числа за границу, первоначально в Берлин оперировать глаз, а потом несколько отдохнуть. Невольно на несколько месяцев прервутся наши взаимные отношения. В течении двух лет, всегда и постоянно, я стремился удовлетворить вашему желанию, и ежели иногда возражал, то никогда не с другой целью, как в истинном желании лучшего, и в особенности сбережения, столь необходимого и так тягостно на военном министерстве лежащего. Вы великодушны, хотите справедливо наградить службу каждого достойно и обеспечить будущность заслуженных; но есть ли возможность удовлетворить всем крайним необходимостям? Пишу сие для того, чтобы еще повторить, что никогда ни в чем не противоречил единственно лишь для оппозиции.

Кубанское ваше плавание, нечего делать, нужно хотя в виде заимообразно исполнить на ваши средства; авось компания в последствии все отдаст. Это вчера высочайше разрешено, но сообщить не успел.

6 Мая 1858 года. Царское Село.

3.

В дополнение письма моего от вчерашнего числа, поспешаю вас уведомить, что отзывы ваши за №№ 2652 и 2653 получены вместе со сметою интендантства вчера поздно вечером; содержание последнего довел я до сведения Его Величества тотчас. Государь сам вам пишет и мне разрешить соизволил поставить вас в точную известность о нашем финансовом положении. [198]

С 1856 года на 1857-й исчисление потребности сметы Военного Министерства простиралось до 121 м., в счет коих было показано к зачету от оставшихся запасов войны денежных и материальных 32 м., так что действительный отпуск из казначейства требовался всего 82 м. = 76 м. непременного и 6 м. условного.

В течение 1858 года сокращений никаких не сделано, а увеличение прежних расходов и явившихся во всех частях Империи новых потребностей не сократит, а возвысит цифру прошлогоднего бюджета; к зачету же у меня решительно ничего более не имеется. Сколько же может быть такового показано от ваших прежних дет остатков, не имею еще от вас уведомления. Притом крайняя необходимость требует прибавки жалованья хотя до баталионных командиров включительно. На это нужно около 4 м.; а между тем министр финансов объявил, что ежели он будет обязан удовлетворить в числе других Военное Министерство, применяясь к потребности оного в прошедшем году, то есть около 100 м., то он решительно (не взирая на надбавку 40 м. за откупа) признает себя не в состоянии и показывает дефициту на предстоящий 1859 год более 12 м. рублей. Из сего вы усмотрите, что нет никакой возможности вносить в смету 156 т. на усиление жалованья служащим на линии, тем более, что, в предположении моем о прибавке жалованья всей Российской армии, я имел уже в виду сравнять ваши оба отдела. Объяснив вам всю трудность финансового положения государства и крайне недостаточное положение ассигнуемых военному министру способов, я убедительнейше вас прошу не приписывать нежеланию моему удовлетворить всем вашим предначертаниям, а решительной невозможности исполнения оных. Все без изъятия отдельные начальники возвысили свои требования; как всем угодить? Эта задача едва ли не труднее квадратуры круга. Бога ради, по возможности облегчите трудное наше положение.

26 Октября 1858 года. Царское Село.

4.

Письмо ваше, от 22 Ноября, я имел удовольствие получить и поставляю себе долгом уведомить, что сформирование четвертых батальонов 18-й пехотной дивизии высочайше разрешено для 16-ти батальонов Кавказской резервной дивизии повелено сформировать стрелковые роты при прочных кадрах, данных из стрелковых батальонов. Все посылаемые к вам войска будут отправлены в возможной скорости и исправности. Официальные отзывы по сему вместе с сим посылаю.

Дай Бог, чтобы с сим новым усилением осуществились надежды ваши окончить дело Кавказа чрез два года *). Этим вы окажете [199] величайшую заслугу Государю и России, положение коей не может выдерживать долее огромных расходов в людях и деньгах, Кавказом поглощаемых.

Из остающихся у вас 9.200 т. р. денежных остатков, при полном обеспечении вашего интендантства, признано возможным зачесть вам в смету 4.500 т. рубл., и кроме того Его Величеству благоугодно было повелеть сделанные вами по некоторым предметам в настоящем году передержки, 268 т. рубл., обратить на оставленные у вас средства. Не сетуйте за это, почтеннейший князь Александр Иванович: я не мог никак обойтиться, не отнимая у вас излишнего запаса, ибо здесь недостает денег на удовлетворение даже в обрез рассчитанных расходов. Сделайте одолжение, не ожидая преобразования вашего интендантства, на что потребуется продолжительное время, учредите особую коммиссию распутать прежние дела вашего интендантства и прикажите привести в положительную ясность все остающиеся у него денежные и вещевые запасы, ибо необходимо нам выйти из неопределительного положения.

Действительно, войска Левого фланга сделали неимоверные, свыше сил человеческих усилия; но к прискорбию известно, что оне в крайне изнуренном от болезней состоянии и что это, как доходят сюда слухи, происходит отчасти от недостаточной г.-л. Евдокимова об них попечительности. Общее мнение, отдавая полную справедливость отличнейшим военным достоинствам, обвиняет сего генерала в крайне корыстолюбивом управлении, что число покорившихся переселенцев будто бы многократно преувеличивается с целью истребования на содержание их значительных сумм; что многостоящая туземная милиция существует большею частью только на бумаге, и что все административные места поручены родственникам или приверженцам Евдокимова, администрациею, пристрастием и несправедливостью коего все вообще в высшей степени недовольны, и что поэтому покоренных горцев, заселенных по базису его действий, опасно считать безусловно нам преданными.

Хотя я не верю этим слухам и признаю замечательные военные заслуги г.-л. Евдокимова, но считаю священною обязанностью обо всем вышепрописанном довести до вашего сведения: вы на месте ближе можете знать, в какой степени это заслуживает вероятия и какие, в случае действительно существующего зла, к отвращению оного необходимо принять меры. Надеюсь, что совершенно конфиденциальное сообщение это вы примете от меня как от человека вам преданного и заботящегося об общей пользе. Я буду премного обязан, если вы взаимно укажите мне стороны, требующие немедленным мероприятий, в числе коих вероподобно включить должно Ставропольскую и Тифлисскую комиссариатские коммиссии.

14 Декабря 1858 года. С. П. Б. [200]

Ж. Письма князя А. И. Барятинского к министру иностранных дел князю А. М. Горчакову.

1.

Тифлис, 24 Января 1858 г.

Я счел долгом, дорогой князь, в ответ на ваше письмо от 15 Декабря, дать вам сведения, касающиеся открытия порта в Поти. Считаю своею обязанностью переслать вам сегодня же краткое содержание официальных рапортов генерала Филипсона, в которых изложена вся история происшедших минувшим летом в Геленджике и Туапсе событий, подавших повод к протестам и к придиркам Англичан, о чем вы мне говорили в вашем последнем письме от 26 Декабря.

Там вы увидите, что Русские войска, высадившиеся около 2 Сентября в Туапсе, имели только одну цель: разрушить возведенную Черкесами, Турками и несколькими Европейскими авантюристами постройку для склада запрещенных товаров. Эта постройка, с содержащимся в ней товаром, вместе с семью Турецкими судами, действительно была уничтожена; а два других, также Турецких судна были уведены в Анапу.

Эти суровые меры наших военных прибрежных властей, меры, о разрешении которых я уже писал вам в моих официальных депешах в Июне месяце, явились необходимостью, дабы избавить нас от того ложного положения, в котором мы находимся на Черном море и положить предел важному ущербу, причиняемому постоянно в силу такого плачевного положения дел.

Я имею основание думать, что достоверные известия, пересылаемые мною вам, не дадут возможности Английскому посланнику обвинять нас, и что эти известия сами по себе должны рассеять несправедливые возражения негоциантов Браггиоти и Мориса, коммерческие сделки которых с непокорными горцами не могли быть допускаемы.

Кончаю это письмо, уверя вас еще раз, что мы прекрасно понимаем здесь насколько необходимо избегать столкновений, которые могли бы послужить предлогом для Австро-английских придирок, и что я с своей стороны наблюдаю, чтобы все поступали также; но дерзость иностранных авантюристов и контрабандистов, появляющихся с такою легкостью, и затем постоянная враждебная деятельность горцев делают эту задачу крайне трудною.

2.

Тифлис, 7 Декабря 1858 года.

С величайшим интересом прочел я ваше письмо от 8 Ноября, служащее дополнением к письму от 8 Октября, где вы передаете мне про обсуждение в Лондоне вопроса, касающегося восточного берега Черного моря. Я с удовольствием разделяю ваш взгляд на ту ловкость, с какою барон Брунов сумел защитить наши права в выдержанной им борьбе с придирчивой политикою Английского кабинета. [201]

Бумаги барона Брунова и инструкции, которыми вы его снабдили, с дипломатической точки зрения разбирают этот вопрос превосходно и с такою точностью, которая не заставляет желать ничего лучшего. Мне ничего более не остается, как дать вам дополнительные объяснения, касающиеся практической стороны вопроса, по отношению к кругу моей деятельности и моих военных распоряжений. Я не спорю, что наши права на владение восточным берегом могут быть наилучшим образом доказаны лишь постройкою нескольких укрепленных пунктов по морскому прибрежью. В принципе эта мысль совершенно верна; но прежде всего мы должны узнать и убедиться, что выполнение этой меры не причинит нам затруднений, несравненно больших, нежели те, которые мы встретим на дипломатическом поприще: я говорю о военном вопросе.

Вы верно не забыли, дорогой князь, что в 1856 году, вскоре по заключении мира, в то время, когда я находился еще в Петербурге, было решено не восстановлять военной линии, которую мы имели на берегу, и что это решение, после долгого обсуждения вопроса, было принято и утверждено высочайшим одобрением Государя. Тогда также прекрасно понимали все преимущества, которые обеспечивались бы за нами этими владениями в политическом отношении; но надо было также принять во внимание общее плачевное, безвыходное положение и покориться ему. Парижский трактат, лишив нас всех средств деятельности на море, не позволил нам даже думать о постройке береговых укреплений. Впрочем, как могли бы мы и достигнуть этого, не имея даже в перспективе прочного мира? Предполагая даже, что мы могли бы достигнуть путем чрезвычайных усилий восстановления хотя бы в двенадцатилетний период наших прежних укреплений на прибрежье, то какие были бы материальные условия этой укрепленной линии, лишенной с одной стороны поддержки флота, а с другой без владения горами и без всяких удобств сообщения? Если содержать, как прежде, маленькие укрепления против горцев, то, без сомнения, это повело бы при первой войне к потере их гарнизонов. Окруженные враждебным населением, лишенные сухопутного сообщения и предоставленные самим себе, без всякой надежды получать подкрепление и провиант, эти гарнизоны должны были бы вскоре же изнемочь. В 1853 году, перед началом враждебных действий, это же самое обстоятельство заставило нас покинуть наши береговые укрепления. На что можем мы теперь надеяться, когда одна Турция владеет большим флотом, нежели мы?

Что касается до предположения воздвигнуть в промежутке между Новороссийском и Гаграми одну или две большие крепости, сохранив в тоже время дорогу для сообщения с поселениями Лабинских и Кубанских казаков, то я совершенно откровенно готов вам высказать свои взгляды по сему вопросу. Я полагаю, что это предприятие слишком важно и опасно, чтобы мы могли предпринять попытки к его осуществлению, с теми военными средствами, какими я в настоящее время располагаю. [202]

Необходимо иметь здесь чрезвычайные средства, да и вообще я не считаю успех возможным ранее покорения всех племен, которые занимают весьма обширную территорию между главною цепью Кавказских гор, Лабою и Кубанью, где, как вам известно, сосредоточены наши главные военные действия. Из этого следует, что нам необходимо выждать, пока наше оружие укрепит достаточно в этой стороне нашу власть, дабы мы могли предпринять экспедицию, требующую и много времени, и больших материальных средств. К тому же я полагаю, что постройка одной или двух крепостей между Новороссийском и Гаграми будет недостаточной для окончательного удаления предлога к распрям с нашими противниками, и я имею все основания думать, что только в виду подобной случайности лорд Малмсбюри поместил в своей ноте к барону Брунову от 14 Октября следующую доктрину, называя ее международным законом: "Если какая-нибудь держава занимает отдельные и укрепленные пункты на берегу или территории, где туземцы, с оружием в руках, находятся еще в независимом состоянии, то эта держава (за исключением тех укрепленных и отдельных пунктов, которыми она владеет) не имеет права установлять и приводить в действие против третьих лиц общие правила, предписывающие образ действия и указывающие пункты, где может быть разрешена торговля с жителями страны".

Что касается до случайных столкновений, могущих быть между нашими крейсерами и судами плавающими под Английским флагом, я полагаю, что тут ничего почти невозможно сделать предупредительными мерами.

Инструкции данные нашим крейсерам предписывают им и без того столько благоразумия и осторожности и настолько ограничивают их действия, что крейсерство является на самом деле не более, как фикцией. В течение двух лет, мы были вынуждены принять другую систему, которая нам довольно хорошо удалась и доказывает неопровержимыми фактами наши права владения на этом берегу. Мы не ищем контрабандистов и подозрительных судов нигде более как вдоль самых берегов, и их схватывают и сжигают в самых гаванях, куда они входят. Таким образом мы успели, как вам известно, схватить несколько Турецких судов, из которых, к счастию, ни одного не оказалось под Английским флагом.

Если мы покинем этот образ действий, единственный, который ставит предел свободным сообщениям горцев: то без сомнения они будут окончательно убеждены, что мы признаем их независимость, и разумеется в их расчетах будет удаляться все более и более от всякой мысли к сближению с нами, тем более, что их ближайшие соседи, давно уже покоренные, как Мингрелия и Абхазия, остаются под надзором таможенных управлений.

Я с удовольствием представляю вам все эти сведения, предполагая, что оне могут быть полезны барону Брунову, который так [203] хорошо умеет защищать наши права. Чтобы дать ему возможность совершенно понять положение наших дел на прибрежье, я приказал составить общее обозрение этого вопроса и постараюсь прислать вам этот труд, в возможное скорости, вместе с двумя копиями для барона Брунова и для графа Киселева.

З. Письмо князя А. М. Горчакова в князю А И. Барятинскому.

Петербург, 15 Января 1858 года.

Благодарю вас, дорогой князь, за присланное мне от 1-го Января письмо. Моя мысль всегда следует за вами во всех предпринимаемых вами великих делах во славу Императора. Мое постоянное желание — это согласовать вверенные мне интересы с интересами вверенными вашим заботам.

Между теми и другими есть тесная связь, в особенности когда ваша деятельность переносится на прибрежье Черного моря. Вы мне сделали хороший подарок на новый год, сообщив о скором открытии порта в Поти. Когда все ваши распоряжения будут сделаны, не откажите уведомить меня об этом официально, дабы я мог сейчас же это огласить. До тех пор я буду ждать. — Английские министры уверяют меня, что Британское правительство не имеет никакого намерения делать нам мелочные придирки с этой стороны, но что общественное мнение их обязывает к этому каждый раз, когда дело коснется промышленного или торгового интереса. Я не вхожу в искренность этих уверений, хотя слишком долго жил в Англии, чтобы не знать насколько эта струнка чувствительна.

Объявляя об открытии Поти, я даю Английскому министерству аргумент против оппозиции и случай доказать то доброжелательство, о котором оно заявляет. Позже (как это и условлено между нами) мы можем бросить Церберу несколько других кусков, в виде последующего открытия других маленьких портов на прибрежье.

Я был озабочен по поводу Анапы. Постановлено, что Анапа будет закрыта для торговли тогда, когда будет открыт другой порт. Государь успокоил меня на этот счет в двух отношениях: во-первых, что Анапу не закроют, ранее чем порт Константиновский ⁵¹ будет открыт, и во-вторых, что мы будем владеть Анапою даже и тогда, когда она перестанет быть коммерческим портом, и не допустим, чтобы знамя мятежников могло там развеваться. По моему мнению это последнее обстоятельство является крайне важным для нашего престижа.

Комментарии

32. За исключением, впрочем, перевода штаб-квартиры Кабардинского полка из Хасав-юрта; это найдено было лишним, и ограничились лишь постройкою укрепления Кишень-Ауха.

33. В 1857 г. князь Барятинский командировал своего начальника штаба в Петербург для подробных докладов Государю и военному министру и объяснений по разным более сложным вопросам. Из Петербурга генерал Милютин сообщал князю результаты своих докладов в целом ряде писем, которые и помещены в приложении к этой главе (конечно, с неизбежными пропусками.)

34. Были и такие у нас, даже по-видимому умные люди, которые осуждали всю систему последних действий в Чечне, основанной якобы на разбросанности войск, и предсказывали ей не только плачевный результат, но даже неминуемую катастрофу.

35. К сожалению, при штурме аула Китури, мы понесли значительную потерю, и в том числе сам генерал барон Ипполит Александрович Вревский был тяжело ранен и вскоре скончался. По этому поводу князь Барятинский отдал следующий приказ по армии: "4-го Сентября 1858 года армия наша лишилась одного из доблестных ее генералов. Храбрый барон Вревский, столь известный на линии и достойно заслуживший еще большую славу в своих походах Лезгинских, после разорения в нынешнем году Анцуха, Анцросо, Иланхеви и других сопредельных обществ, пал смертельно пораженный при взятии сильно укрепленного аула Китури, предводительствуя лично на приступе батальонами 1-й бригады гренадерской дивизии. Столь завидная смерть да будет утешением его осиротевшему семейству, славою Кавказа и примером для всей армии, кик ценить честь Русского оружия".

36. Заменивший князя Г. Д. Орбельяни.

37. За все эти дела князь Барятинский получил в 1857 году орден Св. Александра Невского с мечами, а в 1858 году назначен шефом Кабардинского полка.

38. По поводу слова "осада", начальник главного штаба писал генералу Евдокимову, что князь Барятинский опасается осады, "от чего Боже сохрани": очевидные следы воспоминаний о Гергебиле, Салте и Чохе.

39. Офицер Нижегородского драгунского полка, посланный генералом Евдокимовым с донесением.

40. Вот это воззвание: "Войскам Левого врыла. Господь Бог за великие труды и подвиги наши наградил вас победою; неодолимые доселе преграды пали. Ведень взят, и завоеванная Чечня повергнута вся к стопам Великого Государя. Слава генералу Евдокимову! Спасибо храбрым сподвижникам его. 6 Апреля 1859. Тифлис".

41. Князь Барятинский получил орден Св. Владимира 1-й степени с мечами.

42. Гергебиль и Салты 1847, Гергебиль 1848 и Чох 1849 года.

43. Переписка эта будет помещена в главах о гражданской деятельности кн. Барятинского.

44. Князь Виктор Илларионович — тогдашний товарищ военного министра.

45. Вице-директор канцелярии военного министра.

46. Г.-М. князь Васильчиков, младший брат кн. Виктора, командовал на Кавказе Ширванским полком.

47. Ныне член Государственного Совета.

48. Все предприятие окончилось совершенной неудачей и напрасной тратой казенных денег. А. З.

49. Как известно, постройка дороги совершилась в совершенно обратном порядке: прежде к Черному морю, а после, чрез много лет, к Каспийскому. А. З.

50. Против этих слов князь Барятинский сделал заметку: "откуда хитрец это взял?"

51. То есть "Новороссийск".

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 2. М. 1890

© текст - Зиссерман А. Л. 1890
© сетевая версия - Трофимов С. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001