ФЕЛЬДМАРШАЛ

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.

1815-1879.

ТОМ ПЕРВЫЙ.

Глава XIX.

(1853-1854).

Возгоревшаяся Восточная война. — Очерк положения нашего на Кавказе.— Переписка с князем Воронцовым.— Командирование на границу. — Сцена с князем Мирским. — Движение с отрядом и возвращение в Александрополь.— Неудачное столкновение казаков с Турецкою конницею.— Возвращение в Тифлис.— Письмо А. П. Ермолова.

О политическом положении Европы и о причинах, вызвавших кровопролитную войну 1853-1856 г. не только с Турциею, но и с коалициею всей Европы, я здесь говорить не буду. Восточная, или, как ее называют, Крымская война имеет уже целую литературу: всего подробнее она описана покойным генералом М. И. Богдановичем, к истории которого (изд. 1876 г. 4 тома) и отсылаю любознательных читателей. Ограничусь кратким изложением положения нашего на Кавказе в этот период надвигавшейся грозы, чтобы яснее видны были предстоявшие Кавказскому начальству заботы.

Борьба с непокорными горцами была в полном разгаре. На Восточном Кавказе были одержаны некоторые успехи в Чечне, отчасти ослабившие Шамиля, но не лишившие его еще власти и обаяния среди массы непокорного населения; наши укрепления и кордоны тоже еще не были выдвинуты на такие пункты, которые могли бы удерживать население плоскости, не говоря о горах, в должном спокойствии; прорывы неприятельских партий, при малейшей оплошности или ослаблении войск на каком-нибудь пункте, вовсе не были устранены; а при малейшем успехе Шамиля и все покорное население могло восстать, как это уже бывало и прежде.

В Дагестане (Прикаспийском крае) за последние несколько лет мы держались оборонительного образа действий, успешно ограждая наши пределы от неприятельских вторжений, иди подавляя вспышки частных восстаний; но в подвластные [292] Шамилю местности мы, по-прежнему, уже не вторгались, что облегчало ему управление горцами и собирание их для военных предприятий.

Со стороны Грузии (Лезгинская кордонная линия) образ наших действий, уже по самому свойству местности, был чисто оборонительный, тем более, что близость мусульманского населения Закавказья вызывала к особой осторожности, а Шамилю с этой стороны представлялась ближайшая возможность прорываться в самые важные для нас местности, прилегающие к Тифлису.

На западном Кавказе мы были еще гораздо дальше от окончания борьбы. Укрепления наши на Восточном берегу Черного моря не приносили почти никакой пользы, подвергались гибели в случае одновременной атаки с суши Черкесами и с моря неприятельским флотом; в них напрасно были заперты несколько тысяч войск, подвергавшихся жестоким болезням и лишениям. С северной стороны мы занимали линию по Кубани и Лабе, защищая свои пределы от нападения Черкеских наездников, а впереди этих линий имели два-три мало обеспеченных укрепления. Полумилионное Черкеское население оставалось вне всякой от нас зависимости, и даже мысль о возможности быть покоренными в голову им не приходила.

На границе с Турциею и Персиею (ее тоже нельзя было упускать из вида), на огромном пространстве от берегов Черного почти до Каспийского моря, у нас было лишь несколько линейных батальонов, составлявших гарнизоны крепостей, и несколько Донских казачьих полков на кордонных постах.

Что же касается внутреннего положения Кавказского края в то время, приходится обозначить его усиленно-сомнительным; потому что, кроме обычного нерасположения мусульманского населения к Русской власти, война с Турками, султан которых есть калиф всех Суннитов, вызывает чувства симпатии к нашему противнику и затаенное желание оказать ему содействие. Особенною опасностью угрожало подобное настроение в те времена, когда в горах владычествовал Шамиль, окруженный ореолом славного [293] и могущественного Имама, хранителя чистого исламизма. Турецкие эмиссары, с агентами Шамиля, могли рассчитывать на успех пропаганды, особенно при какой-нибудь нашей неудаче; легкомыслие Кавказского населения — весьма благодатная почва для подобной деятельности.

При таком положении нашем на Кавказе, мы не могли собрать достаточно войск для действий против Турок в поле. Князь Воронцов доносил Государю, что может выставить не более 4-х батальонов и просил прислать из России 16 батальонов. Конечно, указанная цифра 4-х батальонов для действий была уже слишком уменьшена (ее можно было смело удвоить); но и в таком случае, что значило 8 или даже 10 батальонов для наступательных действий против Турок, которые могли выставить не менее 40-50 тысяч войска, кроме массы Курдов и другого сброда, не страшного в сражении, но способного распространить грабеж и ужас среди христианского и волнение среди мусульманского населения края?

Требование подкрепления в 16 батальонов было не только вполне основательным, но даже скромным. К сожалению, решение вопроса об отправлении 13-й пехотной дивизии с ее артилериею из Севастополя за Кавказ встречало сначала несогласие Государя, затем затянулось в продолжительной переписке, и дивизия прибыла лишь осенью, когда дожди делают дороги, особенно в приморском крае и Имеретии, едва проходимыми. (К этому времени относится переписка кн. Барятинского с кн. Меншиковым и адмиралом Корниловым. Письма их см. в Приложении).

Удивительно, как у нас повторяются одне и те же ошибки. При начале каждой войны, мы все как бы не решаемся развернуть наши силы, надеемся обойтись малою частью армии, не признаем опасности где она действительно есть, и затем уже, когда потеряно много самого удобного времени, когда понесены напрасные потери и испытаны неудачи, начинаем с поспешностью выдвигать корпуса за корпусами, движение которых по нашим ужасным путям сообщения, в слякоть, обходится дороже проигранных сражений. [294]

Так было и в 1853 году. Обстоятельства приняли такой оборот, что пришлось отправить за Кавказ не только 13-ю, но и 18-ю пехотную дивизию из Москвы и резервную Кавказского корпуса из Таганрога, два драгунских и 6 Донских казачьих полков. Было приказано даже и 17-ю дивизию двинуть туда же: но после ее повернули в Крым. Но пока решения отправить эти подкрепления за Кавказ еще не последовало, наконец, пока оне двигались, совершая двухтысячеверстный марш по грунтовым дорогам осенью, положение на Кавказе было серьезно и не могло не возбуждать опасений. Главнокомандующий, кн. Воронцов, не сочувствовавший политике Государя в возникшем споре о св. местах и особенно в дальнейших усложнениях, имевших неминуемо привести к столкновениям с Западными державами, не веривший сначала даже в решимость Государя доводить дело до войны, был к тому же в описываемый период времени уже старик, ослабевший физически, отчасти и нравственно. Тяжесть работы, при наступивших серьезных обстоятельствах, очевидно должна была пасть на начальника штаба.

Князь Воронцов проводил лето 1853 года в Боржоме, а князь Барятинский оставался вблизи Тифлиса, в Коджорах. Почти каждый день они пересылались письмами. Привожу здесь письма главнокомандующего; писем же князя Барятинского за это время я не нашел.

От 12 Июля:

"Посылаю вам официально бумаги Серебрякова 69 с моими на них заметками, и частное письмо, полученное мною вчера от Меншикова. Вы увидите из него, что Брунов пишет Горчакову, относительно тех миролюбивых взглядов, с которыми Англия и Франция относятся к занятию княжеств. Я нахожу пока эти известия весьма хорошими; но посмотрим еще, как отнесутся к этому Турки и что решит Государь.

Что касается до Серебрякова, то мне кажется, что все о чем он пишет, крайне разумно: только он ошибается [295] относительно возможности предоставить ему начальствование над 13-ю дивизиею и ее действиями, если она прибудет к нам. Разумеется, Обручев 70 неспособен к этому делу; с другой стороны, чтобы эта экспедиция 71 имела успех наиболее полный, необходима помощь Черноморских казаков и отчасти войск Правого фланга. Государь отлично решил, что главное начальство должно быть поручено Заводовскому, а на случай его болезни Реаду. В крайнем случае, мы можем устроить, согласно проектам адмирала Серебрякова, чтобы все касающееся знаменитого треугольника (?) сделалось приблизительно, и чтобы главным образом он, Серебряков, там участвовал. Однако незачем предполагать, чтобы эта диверсия могла осуществиться.

Странно видеть, как плохо сохраняется тайна в Петербурге относительно тех предметов, которые пересылаются нам под строгим секретом. Серебряков очень удивился, когда, после такого секрета, кн. Меншиков вдруг поручил ему получить от интендантства все бумаги относительно снабжения провиантом 13-й дивизии. Он очень разумно отвечал им, что положительно ничего не знал относительно этого дела и не понимает задаваемых ему вопросов... А между тем он принимает прекрасные меры и испрашивает у нас инструкции, чтобы дать им ход 72.

История Колюбакина 73 с адмиралом меня не удивляет. Он прекрасный человек во многих отношениях, храбрый, образованный, преданный, но неисправимый по своему тщеславию и вспыльчивости. Разумеется, необходимо его устранить оттуда и постараться доставить ему какое-нибудь скромное положение у нас. Жду ваших известий из Тифлиса, и очень хотелось бы, чтобы вы нашли возможность приехать к нам ранее чем обещали. [296]

Обнимаю вас и еще раз благодарю за вашу дружбу. которую вы доказали мне, приняв на себя настоящую должность и оказав этим мне большую услугу".

От 14-го Июля:

"Я получил ваше письмо от третьего дня и благодарю вас за сообщенные известия: но я должен признаться, что изменил свои намерения относительно наших консулов. Лелли 73 по всей вероятности отправится сам в Карс, и следовательно нам нет надобности в консуле этого города; что же касается до Батумского консула. который нам более всего необходим, то у меня нашелся способ, ускользнувший от меня в то время когда мы с вами о нем беседовали. Гагарин 74, посещая Гурию, часто вызывал к себе из Батума нашего консула; теперь, так как Гагарин в Гурии, я отправляю ему курьера, чтобы он велел Батумскому консулу приехать в Озургеты или Кутаис, где он найдет мое приглашение приехать сюда. Это будет гораздо естественнее и скорее сделано.

Очень прошу вас приехать сюда как можно скорее, ибо в тех обстоятельствах, в которых мы находимся, нам необходимо быть вместе. Письмо Левина (?) крайне любопытно. Было бы интересно узнать результат второго свидания Козловского с тем эмиссаром, о котором он говорит 75. Затем, воззвание к Полякам и медаль короля Адама Чарторижского нам известны с 1848 года, и в то время у меня их было несколько экземпляров".

Между тем забота по обеспечению Турецкой границы и сосредоточению хоть сколько-нибудь самостоятельного отряда в Александрополе возбуждала лихорадочную деятельность. В числе войск, стягивавшихся небольшими частями с разных концов Кавказа, был двинут и [297] Нижегородский драгунский полк, стоявший на Сулаке. При распоряжении о передвижении на границу драгун, князь Барятинский, письмом от 14-го Августа из Коджор, просил разрешения князя Воронцова присоединить к ним и конную артиллерию, о которой до того не было речи. Таким образом, благодаря указанию князя Александра Ивановича, отряд получил Донскую № 7-й батарею Долотина, которая блистательно участвовала в первом же сражении с Турками под Баш-Кадыкляром и оказала неоцененные услуги.

По личному назначению Государя, командование войсками на Азиатско-Турецкой границе было возложено на генерал-лейтенанта князя Бебутова, бывшего тогда начальником гражданского управления на Кавказе. До Октября князь Бебутов оставался в Александрополе в невольном бездействии, потому что война не была еще официально объявлена, да и отряд его был слишком незначителен, не только для наступления, но и для обороны. Подкрепления все еще только ожидались, и как их ни торопили, но расстояние и дороги брали свое. Между тем Турки придвигались к границе, и массы Курдов, башибузуков, уже стали показываться пред нашими пограничными Армянскими селами. В это время князь Бебутов заболел и приехал в Тифлис лечиться, а для его замены главнокомандующий был вынужден командировать на границу князя Барятинского.

Вскоре после этого, Турки, до официального объявления войны, внезапно атаковав наше приморское укрепление Николаевское, овладели им, истребив две роты линейного баталиона и сотню Гурийской милиции. Получив это печальное известие, старый герой, кн. Воронцов, и без того уже больной, еще более был расстроен и ослаблен, так что с трудом мог заниматься делами. Он был очевидно надломлен... В довершение его огорчения, он оставался без начальника штаба. До какой степени тяжко было старику это лишение, можно видеть из следующих его писем к князю Барятинскому в Александрополь.

От 18-го Октября:

“Пользуюсь отъездом подполковника Циммермана, чтобы написать вам. Ваше отсутствие замечается мною каждый [298] час в течение целого дня, что для меня крайне тяжело. Я хочу положительно или иметь вас опять близ себя, иди быть вместе с вами на границе. Пошли мне Бог физической силы осуществить эту последнюю надежду. Пока нам остается только переписываться; но я думаю, что князь Бебутов в состоянии скоро уехать и что вы вслед за этим возвратитесь к нам.

Я прочел сегодня рапорт генерала Врангеля 76 относительно слухов о предположении Шамиля атаковать его. Я ему отвечал частным письмом в том смысле, в каком мы имели с вами разговор на счет защиты Левого фланга. Я повторил ему ваше предложение относительно казачьих сотен Гребенского и Моздокского полков и просил его быть в частых сношениях с князем Аргутинским и Сусловым, для защиты Кумыкской плоскости.

От Гагарина мы не имеем никаких известий. Случилось неприятное замедление в переходе Белостокского полка, благодаря ужасной дороге из Квирилы в Белогорию. Вы помните, я предсказал это, и не могу понять, почему Гагарин стал держаться этого направления, зная, что один день дождя делает сообщения на этой станции почти невозможными.

Таким образом мы не будем иметь для Ахалкалак защиты, на которую мы эти дни надеялись, если Шликевич 77, который должен завтра или после завтра прибыть, опоздает к этому времени. Я отсюда не могу вмешиваться в эти распоряжения, и вам нужно будет озаботиться принять необходимые меры.

По всей вероятности, вы уже видели гг. Жаба и Боцо 78, и они сказали вам, что один из главных пунктов, который Турки хотят атаковать, как раз Ахалкалаки. Вы увидите, что там нужно будет делать. Мне кажется, им трудно будет повсюду вести наступление; самая крепость [299] Ахалкалаки не может быть в опасности, и Турки, я надеюсь, не захотят с этой стороны углубиться в страну, когда Ковалевский 79, будучи на их фланге, так мало удален от этого пункта. Полагаю, что Шликевич должен оставаться там до прихода Белостокского полка; но, как я уже сказал выше, вам, находящемуся на месте, предоставляется все решить. Назаров 80 пишет, что Илико Орбельян 81 соединился с двумя Мингрельскими ротами, которые должны были идти из Делижана в Эривань. Вы должны знать, в чем там дело. Разумеется наша первая забота заключается в том, чтобы отряд, который находится теперь на Арпачае, был усилен и мог устоять против сильного нападения; но до прибытия в Эривань пяти рот с Лезгинской линии (из которых три пришли уже сегодня сюда и выступят после завтра), я полагаю необходимым, чтобы батальон гренадеров, который находится у Хрещатицкого 82, отправился на подкрепление гарнизону Эривани, так как без этого сама крепость находится в опасности. Дай Бог, чтобы Турки подождали 10—12 дней начинать кампанию. Их настоящее бездействие и затем все, что мы читали в последних известиях из Константинополя и в полученной нами вчера последней газете, заставляет предполагать, что дело стоит еще за переговорами, и если они ведутся для того, чтобы нам выиграть некоторое время, то разумеется это будет нам очень кстати. Жду с нетерпением ваших известий из Александрополя и прошу вас не щадить почтовых лошадей и курьеров каждый раз, когда будет у вас что-нибудь интересное мне сообщить. Мы с женою молим Бога за вас. Благословляю и целую вас самым сердечным образом".

От 19-го Октября:

“Когда я писал вам вчера, то не знал еще ничего об известиях, полученных мною вечером. Турки начали [300] войну в ночь с 15-го на 16-е, как кажется, с значительными силами, атаковали и заняли форт Св. Николая. Гарнизон храбро защищался, но был почти весь перебит, и только 24 человека с тремя офицерами, все по большей части раненные, пробились сквозь нападающих и прибыли к нам.

Надо думать, что батальоны (13-й дивизии), которые мы предполагали уже в Марани, туда еще не прибыли. Вы легко поймете, с какою тоскою ожидаю я следующих известий. В настоящую минуту я, быть может, обеспокоен еще более тем, что происходит у вас, так как от этого зависят спокойствие страны вообще и честь нашего оружия.

Если, взяв Шликевича и все что не составляет необходимости у других, вы соберете от восьми до десяти батальонов в ваше распоряжение, то мы можем ничего не бояться, в особенности когда к вам прибудут драгуны и другие подкрепления отсюда. Если вы не будете в состоянии вести кампанию с тем, что вы уже имеете и с тем что вы можете собрать в ваших окрестностях, то возникнет вопрос, каким образом различные войска отсюда найдут возможность соединиться с вами; ибо если вся страна будет в руках неприятеля, то им трудно будет добраться до вас. Драгуны, задержанные один день в горах, прибудут завтра. Князь Григорий Орбелиан послал вам два баталиона гренадерской бригады. Вчера я просил князя Андроникова поторопиться отправкою Татарской конной милиции. Пишу вам все это чрез Гагарина 83, который обещает скоро ехать. Признаюсь, меня пугает мысль, что наши сообщения могут быть отрезаны, как для курьеров, так и для передвижения маленьких отрядов. Жду ваших известий с нетерпением и беспокойством. Повторяю вам, что вся уверенность и наш успех в будущем зависят от тех сил, какие вы найдете возможным собрать у Александрополя, и нужно, чтобы оне были достаточно значительны и могли бы [301] противиться неприятелю, каков бы он ни был. Для этого ничего не щадите, лишь бы гарнизоны крепостей были достаточно подкреплены. Лучше взять все, чем располагаете около Орловки и около Ахалкалаки, и даже взять два баталиона от Ковалевского, нежели чувствовать себя слабым в главном пункте. Тогда вы можете показать себя неприятелю и даже атаковать его главные силы. Только таким образом и мы можем быть спокойны до прибытия к вам войск, которые посылаются отсюда, так как они, отправляясь малыми частями, могут попасть в руки более сильного неприятеля.

Что касается до осадной артиллерии, нужно оставить ее совершенно готовой в Эривани и не думать о перевозке ее в Александрополь до тех пор, пока дела не выяснятся и мы не будем хозяевами местности и наших действий".

От 23-го Октября:

“Едва имею силы написать вам несколько строчек в ответ на ваше милое письмо из Александрополя; оно мне доставило много удовольствия, за которое от всего сердца вас благодарю. Болезненность, которую я испытываю ужасно давно от усталости, беспокойств и необходимости работать головою, перешла в желчную болезнь.

Князь Бебутов через три дня едет, и я буду очень рад, если все будет спокойно до тех пор, пока вы прибудете сюда, чтобы помочь мне в трудных дедах, которые свалились нам на плечи в ту минуту, когда я чувствую себя малоспособным ими заняться.

Вы прекрасно сделали, что перевели войска из лагеря, где им было очень холодно.

Что делают Турки, находясь против вас? Ваш отряд усиливается с каждым днем, и скоро вы будете достаточно сильны, чтобы противостоять им, в каком бы числе они ни были. Мои главные опасения теперь за Гурию и за наше побережье. Я послал вчера курьера к Меньшикову и Серебрякову, к которому и Гагарин написал от себя. Дай Бог, чтобы они нам помогли". [302]

От того же 23-го Октября:

“В настоящее время я все также болен, как и был ранее, и вот почему не мог отвечать вам на ваши интересные письма, которые я получил. Князь Бебутов передаст вам, в каком положении я находился и нахожусь еще теперь. Трудно, если не невозможно, поправиться при таких обстоятельствах, которые меня обрекли теперь на постоянную тяжелую работу. Не знаю, чем все это кончится: я предаю себя на волю Божию. Князь Бебутов сообщит вам также, что для уменьшения своей механической работы и чтобы иметь немного отдыха, я возложил на генерала Реада мелочи военного дела, исключая трех главных пунктов. Во-первых, все что относится до действующего корпуса и до событий на границе; во-вторых всеобщее провиантоснабжение, и в-третьих, все денежные отпуски, так как я не имею права их передать кому бы то ни было и таким образом освободиться от ответственности. Когда я буду иметь счастие видеть вас здесь, мы посмотрим, можно ли будет все так оставить, или же придется все перевести опять на обыкновенный порядок. Я более всего беспокоюсь за Гурию, так как в Батуме теперь находится значительное количество Турецких войск, которые смело могут действовать в этом теплом климате, тогда как в большинстве мест нашей границы холод составляет уже препятствие для обширных действий. Что касается до Эриванской стороны, наш отряд, я надеюсь, опять займет старые позиции, и можно будет ему помочь в этом, подкрепив его немного, по тем соображениям, что если мы пока и не имеем еще права перейти границу, за то мы удержим за собою право бить и гнать неприятеля, который незаконным образом вступил на нашу землю. Было бы желательно по этой же причине выгнать Турок из Николаевского поста, но при этом существует опасность: подвигаясь с этой стороны. мы можем ослабить отряд в Озургетах, составляющий нашу единственную защиту в Гурии и Имеретии. Успеха в этом деле мы можем ожидать лишь тогда, как покажется наш флот у взморья. Что касается до Ахалциха и до Боржомского ущелья, то мне кажется, что [303] с тем, что имеет Ковалевский и с Грузинской дружиной в Ацхуре, с этой стороны представляется мало опасности, в особенности в теперешнее время года. Из Петербурга ни слова о ходе все еще колеблющихся переговоров" 84.

Около этого же времени было получено донесение Эриванского губернатора, что Турки наступают от Баязета с целью захватить Эчмиадзин (место пребывания Армянского патриарха) и что у него нет достаточных средств защитить столь важный пункт.

Получив это тревожное известие, больной князь Воронцов послал за неоправившимся от болезни князем Бебутовым для совещания. Грустно и жалко было смотреть на немощных старцев, совершенно растерявшихся и не знавших на что решиться...

Князь Воронцов позвал своего адъютанта князя Мирского, бывшего при нем безотлучно в качестве секретаря по военной части, и потребовал сведений о движениях разных частей войск, следующих на подкрепление Александропольского отряда. Князь Мирский объяснил подробно, где в данный момент находится каждая из сих частей и откуда может быть направлена к Эривани; но заметил при этом, что вряд ли удобно принять какую-либо меру без ведома князя Барятинского, который, находясь на месте, лучший судья в этом деле. После этого, князь Михаил Семенович, со слезами на глазах, сказал Мирскому следующее: “Я хочу просить у тебя большой жертвы. Эчмиадзин спасти необходимо, но распорядиться этим отсюда неудобно и даже опасно. Ты понимаешь дело, Барятинский имеет к тебе большое доверие; поезжай в Александрополь, объясни ему наши мысли и желания".

Очевидно, что в этой командировке оба старика нашли подобие выхода из безвыходного положения.

Князь Мирский немедленно поскакал и на другой день к вечеру был в Александрополе. Начиная от Караклиса, население было в большой тревоге: жители пограничных деревень спасались бегством от нашествий башибузуков [304] и Курдов; дороги были покрыты арбами с семействами и имуществом; со всех сторон гнали скот. Многие Армянские селения уже разграблены, некоторые вырезаны. Картина была ужасная!

Князь Мирский застал князя Александра Ивановича взволнованным, страдающим признаками подагры и в высшей степени раздраженным вследствие тяжелого положения, неожиданно ему созданного его калифством на час и, правду говоря, на самый тяжелый час. Он и слышать не хотел о посылке подкрепления для защиты Эчмиадзина.

Долго и, может быть, несколько горячо настаивал князь Мирский, объясняя, что ограбление Эчмиадзина было бы весьма печальным и важным событием, уже непоправимым; что самой незначительной части регулярных войск будет достаточно для избежания этой катастрофы, так как в Эриванскую губернию могут вторгнуться только Курды, а не регулярные Турецкие войска; что присутствие в Александрополе лишних 4-х или даже 6-ти рот (которые предполагалось отправить) не изменит существенно к худшему положения здесь, при оборонительном ожидании, на которое мы вынуждены, до прибытия всех находящихся в пути подкреплений.

Все больше и больше раздражаясь, князь Барятинский наконец страшно вспылил и, обратясь к Мирскому, сказал: “Если вы присланы сюда главнокомандующим, чтобы меня заменить, то покажите предписание, и я послушаюсь; если же у вас его нет (князь Воронцов отправил Мирского второпях даже без письма к Барятинскому), то вы самозванец и бунтовщик, и я вас расстреляю!"

При этой сцене присутствовал только Василий Васильевич Зиновьев 85. Князь Мирский не отвечал ни слова, оставаясь совершенно хладнокровным. Вдруг, после долгого молчания, князь Александр Иванович подошел к Мирскому, пожал ему руку и сказал: Вы правы, нужно спасти Эчмиадзин. Надеюсь, что вы не обиделись?

— В таких обстоятельствах обидчивости нет места, отвечал князь Мирский. [305]

Положение было действительно ужасно. Со всех сторон сбегались в Александрополь несчастные жители, умоляя о защите и спасении. Являлись раненые, привозили трупы на арбах. Плач, вой женщин и детей раздирали сердце. Многие из бывших там начальников войск уговаривали князя Барятинского выслать несколько батальонов для защиты окрестных деревень, но он оставался непоколебимым в своем решении: не удаляться от Александрополя до прибытия всех ожидаемых подкреплений. “Мы находимся здесь не для защиты какой-нибудь деревни, а для обороны и спасения всего края: я не могу рискнуть скомпрометировать исполнение этой важной задачи из одного чувства сожаления". Это был его ответ. Однако для защиты Эчмиадзина был отправлен батальон: но не успел он сделать двух переходов от Александрополя, получились известия, что угрожавшие вторжением в Эриванскую губернию Курды отступили; потому ли что узнали о движении к Эчмиадзину наших войск, или потому что вдруг начался сильный холод, или по приказанию Турецких властей, имевших в виду наступление своей армии к Александрополю, положительно сказать нельзя. Отступление их пришлось весьма кстати: батальон тотчас повернул назад, и он еще подоспел к 2-му Ноября, когда после неудачного Баяндурского дела отряд наш был слишком ослаблен.

Для разъездов по направлению к с. Баяндуру высылались сотни линейных казаков. 29-го Октября стали появляться густые толпы неприятельской конницы, и казаки начали отступать. Курды бросились в Армянские деревни и начали неистовствовать. Жалостные крики женщин и детей вынудили казаков остановиться и идти на помощь; но их мгновенно окружили две тысячи Турок. Казаки даже не успели дать знать в отряд... Произошло жестокое побоище. Наши молодцы Кубанцы, все отборные старые казаки, геройски защищались и избегли совершенного поражения, благодаря лишь подошедшей сотне, высланной из Александрополя по тревоге. Однако потеря оказалась громадная: из 300 человек пало 77. [306]

Наконец, 31 Октября возвратился в Александрополь князь Бебутов, а князь Барятинский на другой же день уехал в Тифлис к нетерпеливо ожидавшему его главнокомандующему.

До какой степени верен был тогда выраженный князем Барятинским взгляд, что до прибытия всех ожидаемых подкреплений не следовало трогаться из Александрополя, не взирая даже на опасность положения Армянских селений, доказывается, кроме печального случая с казаками. увлекшимися в противность, данного им приказания, еще следующим эпизодом. Как только князь Александр Иванович 1-го Ноября уехал, некоторые частные начальники уговорили князя Бебутова выдвинуть отряд на семь верст впереди Александрополя к Баяндуру. 2-го Ноября 7 батальонов, с частью драгун и казаков, при 20 орудиях. под начальством князя Ильи Орбельяна, выступили из Александрополя; не доходя Баяндура, они встретили на позиции весь Турецкий корпус и в течение нескольких часов, совершенно бесцельно, подверглись ужасной канонаде, стоившей нам более семи сот человек лучших старых гренадер и артиллеристов. Князь Бебутов с остатками войска вынужден был поспешить туда, чтобы дать возможность отряду Орбельяна отступить.

Будь вместо Турок другой, более предприимчивый неприятель, дело, быть может, окончилось бы гораздо печальнее. Между тем, когда все ожидаемые войска собрались, 19 числа того же Ноября, под Баш-Кадыкляром, Турки были нами разбиты на голову.

К этому времени относится переписка князя Александра Ивановича с А. П. Ермоловым. По какому поводу она возникла не знаю; вероятно из-за сына Алексея Петровича, Клавдия, бывшего адъютантом у князя Воронцова. Привожу здесь письмо нашего знаменитого ветерана, от 2-го Ноября 1853 года.

“Письмо ваше имел честь получить и скажу прямо, что приятнейшего для меня написать невозможно. Вы растрогали душу старого солдата, которого страстью была некогда военная служба. В ней замечаем я был особенным к [307] молодцам уважением. Конечно, угадывая это, ваше сиятельство расположились ко мне столь обязательным образом.

Вы напомнили мне о том, чего я не забываю и горжусь. Некогда перекрестил я на бой храброго молодого офицера; теперь в душе моей благословляю отличного начальника, предводящего войска во славу Государя и отечества. Неприятель предоставит вам и другие подобные случаи!

Благодарю ваше сиятельство за милостивый отзыв о Клавдие Ермолове. Поздравлю его, если заслужит ваше внимание. С высоким уважением и душевною преданностью ваш А. Ермолов".

В тоже время князь Барятинский вел весьма оживленную переписку с военным министром князем Долгоруковым. Письма последнего не лишены интереса не только по отношению к князю Александру Ивановичу, но и к эпохе Крымской войны. и потому помещаю некоторые из них в особом приложении.

ПРИЛОЖЕНИЯ К ГЛАВЕ XIX.

А) Два письма адмирала Корнилова к князю А. И. Барятинскому.

I.

Сухум-Кале, 20 Сентября 1853 г.

С особенным удовольствием открываю переписку с вами, любезный князь Александр Иванович. Думали ли мы в Лондоне, что придется работать, как мы моряки выражаемся, в одних водах?

Из официальных бумаг вы знаете, что Черноморский флот привез вам 16 батальонов и 2 батареи. Говорю привез, потому что флот в виду, погода благоприятная, и чрез несколько часов полечу на пароходе, чтобы вести его в Анаклию.

Надеюсь, что князь Михаил Семенович не будет недоволен этим изменением программы, нам данной. Анаклия избавит войска от пяти трудных маршей и приблизит их к месту действий. Лошадей и некоторые тяжести и продовольствие выгрузим в Сухуме. Опасно посылать транспорты, приходящие по одиночке, делать выгрузку на открытом и даже среди лета опасном рейде. [308]

Адъютант мой Железнов, податель сего письма, может дать вам самые подробные сведения о том, что делается у нас. Прошу взять его под свое покровительство: он достойный и сведущий офицер.

С нетерпением ожидаю кого-нибудь от вас позначительнее подполковника Кузьмина, который однако очень проворный и распорядительный офицер.

Желательно бы было, чтоб дивизия не оставалась с одним настоящим дивизионным начальником 86. Он добрый человек, усердный слуга, крайне точный в своих действиях, но вовсе не военный, и страшно его пустить одного даже в теперешних обстоятельствах (это разумеется между нами).

В дивизии есть бригадный командир г.м. Ковалевский, старый Кавказец, и на этого, кажется, положиться можно.

Желаю успеха и встретиться в Стамбуле. Преданный В. Корнилов.

Не забудьте нас разрешить на счет продовольствия. Нам нужно знать, какое именно, если надобно, чтобы немедленно привезть. Кузьмин говорит, что никакого ненужно.

2.

Севастополь, 30 Сентября 1853 года.

Весьма рад, что погода поблагоприятствовала флоту доказать, что он на что-нибудь пригоден. О батарейных батареях я передал князю Меншикову, и он уже писал Государю и князю Михаилу Семеновичу; между тем готовим средства перевоза. Назначение двух легких последовало из Бреста; последний транспорт второго и последнего рейса, кроме батарейных батарей, сегодня выходит из Севастополя. Он нагружен огнестрельными снарядами по требованию вашему, любезный князь, и кроме того князь Меншиков прибавил еще капсюлей, так как ружья 13-й дивизии имеют капсюльные курки. Транспорт этот для скорости буксируется пароходом и передастся начальству береговой линии.

Новости из Константинополя самые воинственные; князь Меншиков сообщает их князю Михаилу Семеновичу, следовательно вы все будете знать. Если это все не ухищрения Редклифа, Кошута, Мадзини и К°, да Европейских газет, то — да благословит нас Бог!

Серебряков жалуется, что мы мало даем крейсеров; вероятно это от него было писано к князю Михаилу Семеновичу; но Черноморский флот более выслать не в силах: ведь суда требуют отдыха, подновления, а то будут неисправны; да и сплошное крейсерство, особенно в зимнее время, может отозваться на здоровье команды. Мне кажется, надлежало бы большие суда держать против Редут-Кале, а мелочь по линии, и чаще посылать Кавказские пароходы, которые против контрабанды действительнее парусных крейсеров.

P. S. Брат ваш Виктор явился из Одессы, где лечился. Кажется, ему лучше; но я боюсь его употреблять на службу. Считаю это лишением для службы. [309]

Б) Два письма князя Меншикова к князю А. И. Барятинскому.

1.

Николаев, 10 Сентября 1853 года.

Письмо это доставит вам капитан Краббе, которого, может быть, вы знаете по прежним береговым экспедициям. Я посылаю его в Тифлис для передачи вам подробностей погрузки 13-й дивизии. Много затруднений причиняет перевоз тяжестей и лошадей, количество которых превосходит все, что перевозилось в экспедициях Наполеона, Аберкромби и Алжирской.

Что касается собственно до войск, мы могли бы вам привезти их в двойном количестве, только без тяжестей. Эти затруднения соединены с необходимостью перевезти из Одессы в Севастополь одну бригаду и две батареи, для замены дивизии, которую вы у нас берете.

В Константинополе фанатики проповедуют сопротивляться нам, представляют султану возмутительные адресы, а Омер-паша с своей стороны ищет вызвать стычку на Дунае, чтобы довести до неприязненных действий. Я очень расположен думать, что год не закончится без открытой войны. Пришлите мне через Краббе один экземпляр вашей большой карты Грузии в трехверстном масштабе и, если возможно, еще карту, где показана граница владений Турок от Батума до Персидской границы.

2

Севастополь, 27 Сентября 1853 года.

Капитан Краббе доставил мне ваше письмо и карты, за что я вам весьма благодарен. В настоящее время я занят всеми подробностями громадной нагрузки; второе отделение отправки 13-й дивизии, в которое входят 487 лошадей с значительным обозом, находится еще в Севастополе. Суда, которые должны их забрать, приходят последовательно из Редуткале. Как только последний транспорт будет вне порта, я покину Севастополь, чтобы отправиться в Николаев, в надежде отдохнуть через некоторое время в Москве и более не возвращаться к берегам Понта Евксинского.

В) Письмо П. Е. Коцебу в князю А. И. Барятинскому.

(Перевод с Французского).

Бухарест, 9 Декабря 1853 года.

Пишу вам под впечатлением последних известий о ваших победах и в особенности победы князя Бебутова 19 Ноября, о которых мы только что пожучили известие. Наша армия шлет вам единодушный привет. Ура храбрым Кавказцам!

Но из всех сердец, бьющихся здесь за вас, мое, разумеется, наиболее горячее, и вы поверите, что давно уже я не испытывал чувства [310] радости в такой живой степени, как при чтении рапортов Андроникова и Бебутова. Также лучше, чем кто-либо здесь, я понимаю важность ваших побед в Азии, рассматривая их с трех сторон: по отношению Европы, Персии и ваших гор. Я знаю, что звуки этих побед, действуя на общее дело примирения, заставят Персию оставить свое непостоянство, охладят ярость Шамиля и Магомет-Эмина. С другой стороны я надеюсь, что счастливые вести, которые не перестают приходить в Тифлис, произведут благоприятное впечатление на здоровье князя Воронцова и помогут ему оправиться от болезни. Одним словом, эти счастливые события — благодать с неба во всех отношениях.

В числе раненых я с грустью у видал князя Илико Орбелиана; но я надеюсь, что пули не тронули серьезно костей. Напишите мне несколько слов по этому поводу, а также и о других убитых и раненых товарищах. Я был очень тронут тем, как вы приняли мой портрет. Я предложил его вам, как человеку, которого я люблю от всего сердца и уважаю и в котором я умею ценить дружескую память, доказываемую вами мне при каждом случае. Я очень польщен желанием князя и княгини Воронцовой иметь мою литографию и не премину им предложить ее.

Из того журнала, который мы вам посылаем, вы в состоянии судить о наших здесь делах. В ожидании приезда главы третьего корпуса, мы оставляем Турок в Калафате, но примем меры их оттуда выгнать, или по меньшей мере их окружить настолько близко, что они не в состоянии будут двинуться. К несчастью, зима, грязь, Дунай и в особенности полное отсутствие фуража в Болгарии не позволяют нам переправиться в настоящее время через реку. Мы приготовляемся к весне.

Депеша барона Мейендорфа, копию с которой князь Горчаков посылает князю Воронцову, очень интересна. Известия из Константинополя были ранее ваших побед. Оне смягчат этих господ; но, не смотря на то, я не верю в принятие предложений мира. Напротив, морская победа может быть произведет противоположное впечатление, вынудив Англичан и Французов послать свой флот в Черное море, что по всей вероятности будет равносильно объявлению войны. Поживем — увидим.

Г. Два письма военного министра князя В. А. Долгорукова к князю А. И. Барятинскому.

(Перевод с Французского).

1.

Петербург, 29-го Ноября 1853 г.

Вы написали мне письмо от 13-го сего месяца с целью представить необходимость дать вам подкрепление войсками. Я повергнул ваше письмо на усмотрение Его Величества. Государь прочел его с большим интересом и ничего не желал бы лучше, как отправить к вам целые корпуса; но где их взять? Все, чем мы могли располагать, было посвящено Кавказу, а именно 13-я дивизия, два драгунских полка и казачья [311] батарея. В настоящую минуту положительно ничего больше дать невозможно; но, кто знает, может быть, обстоятельства изменятся, и тогда Государь постарается найти возможность послать вам еще некоторую помощь, но отнюдь на нее не рассчитывайте. Действуйте с тем, что у вас есть и что к вам прибывает; ваша сила уже с этим одним громадна. Андроников и Брунер (но не Бебутов и Орбелиан, пусть это остается между нами) доказали, на что можно быть способным, даже с горстью храбрецов. Пусть следуют их примеру, и все пойдет хорошо. Вот что вы найдете в сегодняшних моих официальных бумагах к князю Воронцову. Постарайтесь убедить себя, что войск у вас достаточно, и что Турки, как только вы им твердо решитесь показать свои зубы, удерут от вас.

Сегодня у нас был благодарственный молебен за победу, одержанную князем Андрониковым и за блестящее дело Нахимова в Черном море. Эскадра, состоящая из 7 фрегатов, 1 шкуны, 2 пароходов и нескольких пакетботов, уничтожена совершенно. Это что-нибудь да составляет! У вас должно быть много забот, в особенности с тех пор как князь болен; у вас нет ни помощников, ни начальников для некоторых командований крупной важности. Я с нетерпением ожидаю узнать, кем будет замещен Завадовский. Государь ожидает об этом представления от вас, то есть со стороны князя Воронцова.

2.

Петербург, 14-го Декабря 1853 г.

Известия о результатах блестящей победы, одержанной князем Бебутовым, утверждают между прочим, что Курды, бывшие на стороне Турок, видя их стремительное бегство, начали их же грабить. Это обстоятельство, кажется, поясняет, что Порта не может рассчитывать на преданность Курдов, и что эти горцы, становясь под знамена Оттоманской армии, руководились единственною надеждою на безнаказанные грабежи на нашей границе. Князь Воронцов предвидел эти наклонности Курдов, когда вносил в военный бюджет сумму, специально назначенную для того, чтобы поднять Курдов против Порты. Кажется, минута настала осуществить этот проект. Наши успехи на Азиатской границе рассеяли тот эфемерный престиж, которым Турецкая армия пользовалась, благодаря лишь своему дерзкому почину. Возможно, что Курды, образумившись, будут склонны воспользоваться прекрасным случаем избавиться от цепей зависимости, связывающих их еще с нашими врагами. Даже не достигнув вполне этого, всегда будет очевидная для нас выгода лишить Турок части этой вспомогательной кавалерии. Я могу ошибаться в моих соображениях и должен был бы сообщить их князю Воронцову; но я прошу вас передать ему все это в том случае, если вы найдете нужным сделать что-нибудь по этому обстоятельству. Буду вам очень обязан, если вы мне сообщите на этот счет ваше мнение. [312]


Комментарии

69. Вице-адмирал, начальник Черноморской береговой линии.

70. Генерал-лейтенант, начальник 13-й дивизии.

71. Серебряков предлагал внезапно захватить Батум, Ардаган, кажется даже Трапезонт, а укрепления наши по берегу моря бросить.

72. Очевидно, все это относится к проекту захватить Батум, Трапезонт и Ардаган и подготовить все к снятию без потерь наших береговых укреплений.

73. Николай Петрович (немирной), известный своими приключениями. Умер в Москве сенатором.

73. Действительный статский советник Лелли был правителем дипломатической канцелярии при наместнике Кавказском.

74. Князь Александр Иванович, тогда Кутаисский военный губернатор.

75. Очевидно речь идет о каком-нибудь подосланном Турками к Черкесам эмиссаре, который нашел выгодным служить и вашим и вашим, и явился к генералу Козловскому, исправлявшему тогда должность командующего войсками на Кавказской линии.

76. Барон Александр Евстафьевич Врангель, вступивший на место князя Барятинского в должность начальника 20-й дивизии и Левого фланга.

77. Полковник, командир одного из полков.

78. Консулы в Эрзеруме и Карсе.

79. Петр Петрович, генерал-маиор, начальник 13-й дивизии.

80. Эриванский губернатор.

81. Командир Грузинского гренадерского полка.

82. Начальник кордона на Персидской границе.

83. Молодой офицер, бывший адъютантом у князя Барятинского.

84. Помещая эти письма князя Воронцова, имею в виду их значение как материала для истории войны 1853 года за Кавказом, А. З.

85. Впоследствии генерал-адъютант, гофмейстер Высочайшего двора.

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 1. М. 1888

© текст - Зиссерман А. Л. 1888
© сетевая версия - Трофимов С. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001