ФЕЛЬДМАРШАЛ

КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.

1815-1879.

ТОМ ПЕРВЫЙ.

1852-й год.

Упрочение князя Барятинского в новой должности.— Письма князя Воронцова.— Важность данного князю Александру Ивановичу назначения.— Действия его отряда в Январе 1852 г. в Большой Чечне.— Истребление Автура и Гельдыгена.— Письма по этому поводу князя Воронцова и генерала Коцебу ³⁰.

К новому 1852 году князь Барятинский явился в Грозную уже настоящим хозяином Левого фланга. Все колебания, неуверенность в своем положений и будущности исчезли; для предприимчивости военной и административной явилась большая свобода.

Не теряя времени, князь приступил к выполнению им же составленных предположений о зимних действиях в Чечне. Но прежде рассказа о ходе этих действий. я приведу переписку, возникшую между обоими действующими лицами.

Князь Воронцов князю Барятинскому от 3-го Янв. 1852 г.: “Пишу вам эти строки чрез г-на Варенцова ³¹, отправляющегося участвовать с вами в военных действиях. Благодарю вас за письмо из Владикавказа: если бы не постоянное опаздывание почты, я бы уже сегодня должен получить от вас известия из Грозной. Надеюсь и молю Бога, чтобы все у вас пошло хорошо. Вчера здесь в городе распространили слух, будто Мичиковские аулы заговорили о покорности; это было бы отличное дело и совершенно упростило бы ваши зимние операции. Князь Аргутинский сообщает другую новость, которая была бы еще важнее, если бы оправдалась: будто бы брат Кибит-Магомы ³², Муртуз-Али, отказался явиться к Шамилю по его требованию и заперся в Тилитле, с решимостью сопротивляться. [135] Не решаюсь пока верить, но это было бы для Шамиля в настоящую минуту весьма неприятное обстоятельство.

Сообщите мне, пожалуйста, что-нибудь о Мурате; говорят, он был весьма обрадован, встретив в Грозной недавно вышедшего к нам, с несколькими семействами, Чеченского старшину, человека, по слухам, весьма влиятельного и могущего быть нам полезным. — Решаюсь повторить вам еще раз мою просьбу, сказанную вам при прощании, как начальник и отец. Судя по письму генерала Козловского к начальнику штаба, дело между Меллером ³³ и Семеном ³⁴ наружно как бы уладилось; но этого не достаточно; надеюсь, что Семен будет благоразумен, извинится как следует, и тогда все будет хорошо. Ожидаю от вас об этом и других делах подробных сообщений, согласно данному вами обещанию".

От 4-го Января. “Пишу вам сегодня чрез Николая Эристова ³⁵, рассчитывающего прибыть к вам 9-го числа. Я задержал его здесь на сутки, чтобы поговорить с вами секретно о весьма важном деле. Хасай ³⁶ передал мне, что он получил от Гинал-Гебека письмо, якобы Хаджи-Мурат нас обманывает и что он вышел к нам по соглашению с Шамилем, чтобы устроить нам несколько неприятных дел и возвратиться в горы. Не могу этому верить; но необходимо нам быть на стороже, а между тем выпытать у Гинал-Гебека, от кого он узнал это и заслуживают ли эти люди доверия. Хороший случай строгого наблюдения за Хаджи-Муратом дает вам сам он своей просьбой назначить для постоянного его сопровождения 20—30 казаков, с прибавкою нескольких выбранных вами туземцев; кажется, можно держать его спокойно в руках и ожидать результата переговоров об освобождении его семейства. Вы на месте лучше сообразите, какие меры [136] принять; об одном только убедительно прошу: не дозволять ему приезжать к вам в отряд и еще менее в Воздвиженскую, потому что его действительная или показная дружба к Семену и пристрастие последнего к нему мне кажутся подозрительными. Повторяю, что не могу верить рассказу Хасая; но то верно, что такой отпетый разбойник, как Хаджи-Мурат, легко может нанести Воздвиженской какой-нибудь скверный удар, который возвратит ему благоволение Шамиля, держащего в руках его семью; к этому Хаджи-Мурата может побудить привязанность к семье, а может и религиозный фанатизм. Подумайте обо всем этом, любезный князь, и известите меня чрез нарочного о ваших распоряжениях, и о том, что говорят Гинал-Гебек и Азиятцы, находящиеся по вашему назначению при Хаджи-Мурате. Я хотел командировать к вам подполковника князя Тарханова ³⁷, человека ловкого и тонкого, которого Хаджи-Мурат здесь часто видел, но решил дождаться вашего ответа, который потрудитесь доставить мне с каким-нибудь офицером иди урядником, умеющим быстро ездить. Предупредите Семена, чтобы был осторожен; я ему написал несколько слов без всяких подробностей; нужно, чтобы он знал, что Хаджи-Мурат ни в каком случае не должен приближаться ни к отряду, ни к Воздвиженской, ни даже к Урус-Мартану.

Если, как я полагаю, Меллер не будет в отряде, а останется начальником всего пространства на левом берегу Аргуна, то на его обязанности будет наблюдать за Хаджи-Муратом и совещаться с ним на счет выкупа его семейства. Полагаю. что Меллер все это исполнит хорошо, если вы с ним откровенно поговорите и разъясните все ваши взгляды, согласно с изложенным мною выше: подтвердите ему о непременном, безотлучном нахождении при Хаджи-Мурате 30 казаков, а — главное — чтобы это были лучшие люди, выбранные из всех линейных подков, о чем я уже писал генералу Козловскому; они должны быть вполне верные, храбрые и решительные люди при всякой [137] случайности; дайте им начальника таких же качеств, которому бы вы могли довериться и сообщить всю важность его назначения. С нетерпением буду ожидать от вас известий, как по этому делу, так и вообще что вам известно о положении дел в Чечне и у Шамиля, и в каком количестве может он пригнать из Дагестана людей против вас. Если вам удастся нанести им такой же удар, как в прошлом году, это отобьет охоту у Тавлинцев и, должно думать, не очень опечалит и самих Чеченцев. Да хранит вас Бог".

Письмо это разминулось с следующим письмом князя Барятинского, из крепости Воздвиженской, от 5-го Января 1852 года: “Как я писал вам в моем последнем письме из Владикавказа, мы отправились с бароном Вревским на место, где был убит храбрый Слепцов и где, по его указанию, выбран пункт для постройки форта Геха. Выбор места хорош; но я нахожу, что даже после этой постройки необходимо будет сделать еще несколько просек на другой стороне реки, дабы, раскрыв местность, прогнать, неприятельское население далее от Геха. Здесь лес очень густ; на нашей же стороне реки почти все расчищено, и сообщения с Урус-Мартаном и Ачхоем свободны. По дороге у нас была маленькая перестрелка, при чем мы взяли четырех пленных, которых я отдал в распоряжение Хаджи-Мурата. Мы много говорили с Вревским о той границе, которую вы назначили между нашими районами (т.е. Левым флангом и Владикавказским военным округом) и решили действовать, взаимно помогая друг другу, так как наши дела с этой стороны слишком связаны между собою, чтобы быть разделенными. Вревский понимает это также как и я и вполне разделяет мое мнение, что самое лучшее — это нераздельность наших пределов командования; это же избавляет от работ по проведению границ. Я пишу обо всем этом по его уполномочию и буду ожидать чем вы решите этот вопрос. Будьте уверены, князь, что мы всегда останемся с ним вполне согласны, если дело коснется общей пользы и возможно большего нанесения вреда [138] неприятелю; это наша конечная цель. С этим же курьером я пишу к барону Вревскому и прошу его прислать мне батальон Эриванцев: ему он на Сунже не нужен. Я поставлю батальон в Грозной и в тоже время усилю немного гарнизон Воздвиженской, так как в нынешнем году театр наших действий будет более удален, чем в прошлом. Мне также нужно более войск в тылу, как для гарнизонной службы, так и для транспортирования больных; наконец, мало ли что может случиться при встрече с неприятелем!

Для карабинеров совершенно безразлично, где находиться — на Сунже, или в Грозной: и тут и там они будут хороши; к тому же они в эти 15 дней после возвращения из Гехинского отряда совершенно оправились. Я вам обещаю заботиться об них и не пользоваться ими более месяца подряд.

Семен ведет свое дело превосходно. Судите сами, какой важный пост он занимает. Все от него в восхищении, и это совершенно справедливо им заслужено. Мне было бы очень приятно, да и для дела крайне полезно, если бы вы окончательно поручили Воздвиженскую Семену, и чем скорее тем лучше.

Относительно Хаджи-Мурата, я право не знаю что сказать. Хаджи-Мурат мне кажется спокойным, и я не вижу с его стороны ничего дурного; но он производит большое влияние на окружающих его и, следовательно, если он имеет какие-нибудь скверные намерения, то он может легко воспользоваться своим обаянием. Благодаря его долгому здесь пребыванию, он заметно скучает и если бы вы вызвали его в Тифлис, взяв с него обещание.... (неразобрано), он это сделал бы с большим удовольствием, и я был бы избавлен от необходимости беспокойного надзора за ним, особенно во время моего долгого отсутствия из Грозной.

Я прибыл сюда с войсками вчера и сегодня утром уезжаю; это письмо отправится лишь с первой позиции, которую я думаю занять на Аргуне 7-го или 8-го числа. Оттуда я начну осмотры местности; первым делом будет [139] отыскать возможность повернуть в Бас воду, которую неприятель сумел отвести, и затем выбрать место для лагеря".

В письме, от 7 Января, князь Воронцов еще раз возвращается к делу Хаджи-Мурата и выражает большое желание, чтобы каким-нибудь способом удалось увести из рук Шамиля семейство его: для этого он разрешает, кроме выдачи нескольких находящихся у нас пленных горцев, издержать от 2-х до 3-х тыс. рублей и поручает князю Барятинскому войти чрез верного человека в сношение с князем Аргутинским, который мог бы воспользоваться отсутствием Шамиля в Чечню, и найти ловких людей, готовых за деньги на такое предприятие, устроив побег семьи Хаджи-Мурата или через Мехтулинское владение к Темир-Хан-Шуре, или чрез Салатавию к укреплению Евгениевскому. “Это, писал князь, мечта; но бывают мечты, приводимые в исполнение. А результаты были бы весьма важные: ибо, раз семейство этого наездника было бы в наших руках в Кизляре, или, еще лучше, в Ставрополе, мы могли бы окончательно отбросить все сомнения в верности Хаджи-Мурата и ожидать от него немаловажных услуг".

В предыдущей главе уже упомянуто, что Хаджи-Мурат, один из главнейших и отважнейших наибов Шамиля, вследствие неудачи, постигшей его в 1851 году при возмущении Табасарани, подвергся опале владыки гор и, опасаясь казни, решился бежать к нам. Позднею осенью он, с несколькими преданными горцами, вышел Аргунским ущельем к кр. Воздвиженской, где был расположен Куринский полк, командир которого, князь Семен Михайлович Воронцов, получив известие о прибытии Хаджи-Мурата, вышел с двумя ротами за крепость и, приняв весьма любезно выходца, удержал его несколько дней у себя гостем, а затем с сильным конвоем отправил в Грозную. По содержанию приведенных слов в письмах главнокомандующего, можно судить, какое значение придавалось этому горскому наезднику, и хотя князь Воронцов не верил рассказам Хасая, однако видимо чрезвычайно боялся за сына, с которым Хаджи-Мурат, в [140] случае нахождения в Воздвиженской, легко мог устроить одну из тех чисто-Кавказских, дерзких, никем не предвиденных штук, каких мы там видели немало примеров.

Хаджи-Мурат довольно долго оставался в Грозной, и князь Воронцов еще не раз возвращался в своих письмах к князю Барятинскому об нем. Впоследствии его увезли из Грозной в Тифлис; затем назначили ему местопребыванием мусульманский город Нуху, из которого он, чрез некоторое время, с своими четырьмя горцами, убив сопровождавших его в прогулках за город полицейского офицера и казачьего урядника, бежал; но был настигнут, окружен вооруженными жителями и, после отчаянной защиты, весь израненный, наконец убит, а голова его доставлена в Тифлис....

________

Назначение князя Барятинского начальником Левого фланга было со стороны главнокомандующего действительною заслугою общему делу. При всем дружественном расположении, даже интимности отношений старика князя Михаила Семеновича к Александру Ивановичу, из писем его, хотя и прикрытых любезными фразами и комплиментами, нельзя не заметить некоторого как бы сомнения в возможности окончательно доверить ему важный пост. Очевидно, главную роль в этом играло опасение слишком пылких увлечений, излишней отваги, столь ценимой в низших военных должностях, но часто весьма опасной в положении высших начальников, самостоятельно распоряжающихся тысячами людей, и особенно в таких условиях, какие тогда существовали на Кавказе, где одна катастрофа могла вызывать гибельные последствия для общего хода дел, чему уже было несколько примеров. К этому не могли не присоединяться и опасения нарушить известные служебные иерархические, давно установившиеся правила, возвышением младших помимо старших, — правила, хотя и весьма основательные, но, как и всякие другие, не избегающие исключений.

Так или иначе, но князь Воронцов наконец решился, и, быть может, за все девятилетнее время своего командования Кавказом он более удачного выбора для данного [141] места не сделал. Знакомство с краем, с туземным населением, личная храбрость и предприимчивость, щедрость при значительных собственных средствах, обаяние громкого имени и близких отношений к Наследнику Престола, вера в свое счастие, твердое убеждение в непогрешимости своих военных взглядов, отсутствие, столь портящего деятельность многих, опасения за то “что скажут, как примут, а не дай Бог неудачи, зачем мне рисковать", даже самая наружность, лихая езда истого кавалериста, все, вместе взятое, было причиной, что за успех можно было ручаться. Действия его были смелы, решительны, приводили наши войска в восторг, а неприятеля озадачивали и наводили на него уныние. Это не преувеличение, не панегирик. Кто подробно знаком с ходом военных действий наших на Левом фланге Кавказской линии до 1851 года и сравнит их с действиями этого и 1852—53 годов, тот оспаривать моего положения вероятно не станет, тем более, что они составляют прямую связь с теми действиями, которые начались осенью 1856 года, тотчас после назначения князя Барятинского главнокомандующим, и менее чем в три года привели к блистательному окончательному покорению всего Восточного Кавказа.

Для зимних действий 1852 года был собран отряд значительной силы: 11 1/4 баталионов, 4 эскадрона драгун, 7 сотен казаков, 24 орудия, 4 ракетные и гальваническая команды и несколько сот милиции. Шамиль, в свою очередь, предположил оказать серьезное сопротивление и собрал большие толпы горцев из Дагестана и Лезгинских племен. Это была с его стороны большая ошибка. Обязанность продовольствовать горцев оказалась для Чеченцев крайне тяжелою и неприятною, тем более, что пришельцы играли отчасти роль экзекуционных войск; порождалась вражда между населением Чечни и горцами; Дагестанские толпы помогали весьма мало, ибо в лесах не умели драться, да и особого рвения сражаться за чужое дело не проявляли, а где приходилось встретиться им с Русскими войсками, терпели огромные потери, разнося по своим горам уныние, вопли и ропот на деспота, гнавшего их погибать [142] на чужбине. Между тем, Чеченцы, полагаясь на их присутствие, и сами не проявляли всей той энергии, к какой были способны и которую не раз выказывали, будучи даже в малочисленном сборе, когда, пользуясь местностью, наносили нам такой урон, какого никогда присутствие многотысячных полчищ Шамиля нам не причиняло. Для ободрения Чеченцев и содействия им в защите их земли, достаточно было Шамилю приходить с артиллериею и с несколькими стами отборных своих мюридов, которые не ударили бы лицом в грязь пред Чеченцами и отличились бы совершенным презрением к смерти, да употребить меры противу лазутчиков, ремесло коих до того распространилось в Чечне, что нам были известны и всякий шаг. и всякий план неприятеля. Само собою, это парализовало его действия и давало нам большой перевес, помимо перевеса в материальных средствах и достоинстве войск.

4 Января отряд выступил в Воздвиженскую, а 5-го, после молебствия, двинулся за Аргун, став лагерем вблизи переправы. Погода была не благоприятная: дождь, смешанный со снегом, туман и вообще слякоть, что гораздо хуже для войск, чем мороз хоть и в 10°.

По сведениям от лазутчиков было известно, что Шамиль сделал распоряжение о заготовлении продовольствия в равных пунктах, и еще новые сборища из гор должны были вскоре прибыть. Князь Барятинский решился отступить от установившегося в прежние годы порядка и, вместо начатия рубки просек, с свежим отрядом, рвущимся в бой, двинуться в глубь Большой Чечни, пока неприятель не усилился еще новыми подкреплениями, уничтожить все его запасы, разбить его, если он встретится и — что было важнее всего — сорвать завесу с той части края, которая с 1841 года не видела у себя Русских войск, заросла густым лесом и превратилась для нас во что-то таинственно-пугающее, неприступное.

Оставив лагерь под прикрытием 8-х баталионов, при 8 орудиях, князь Барятинский выступил 6-го Января в 4 часа утра чрез Шали к Автуру, состоящему из нескольких аулов, почти непрерывной цепью тянущихся [143] по обрывистому берегу р. Хулхулау. Главный аул на правом берегу был совершенно скрыт среди больших прекрасных садов, примыкавших к находившемуся за ними лесу. Ожидая встретить сильное сопротивление, князь сделал соответствующие распоряжения, и в атаку были двинуты баталионы Куринцев, под командою своего командира, князя Семена Воронцова. Оказалось однако, что аул был уже оставлен жителями, не задолго пред тем успевшими вывести свои семейства и скот в лесные чащи; в саклях войска нашли еще много имущества и захватили несколько отсталых.

Оставив в Автуре три баталиона, князь Барятинский с остальными войсками двинулся к следующему аулу Гельдыгену, лежащему в 7 верстах дальше, почти на уступах Черных гор. Дорога пролегала по открытой равнине, поросшей небольшими лесными группами и одним несколько более густым лесом, прорезанным извилистой, неглубокой балкой.

Не встречая никакого сопротивления, колонна достигла Гедьдыгена, близ которого оказался еще аул Осман-юрт; оба были пусты, брошены жителями, очевидно заранее узнавшими о нашем движении,— значит, были и у них лазутчики... Дома оказались довольно обширные и хорошо построенные, так что сожжение их представило некоторые затруднения. Когда пламя несколько распространилось, был дан сигнал к отступлению, которое и совершилось с весьма слабой перестрелкой, стоившей нам нескольких раненых. К ночи войска возвратились в Автур сильно утомленные, особенно бывшие в ариергарде, вынужденные на сильном холоде стоять, в ожидании перехода всей артиллерии чрез плохие мостики, которые часто обрушивались.

На следующее утро, проведя ночь на бивуаках, отряд выступил из Автура, предав его пламени. После переправы чрез реку, князь Барятинский с двумя баталионами отправился на рекогносцировку вверх по р. Хулхулау, левым берегом которой идет дорога в Ведень. Отойдя верст пять и ознакомившись с местностью первых уступов Черных гор, князь возвратился: была жаркая перестрелка с [144] пешими толпами горцев, встревоженных подозрениями, что мы идем на Ведень, из которого именно в тот день спешил Шамиль, ведя подкрепление в Чечню.

По соединении всех частей войск, отряд двинулся назад к Аргуну уже по другой дороге, во избежание встречи с засадами, которые могли быть подготовлены Чеченцами на вчерашнем пути. При этом движении происходила незначительная перестрелка, и неприятельские ядра провожали отряд. Весь урон за эти два дня ограничился одним убитым и 24 ранеными, а между тем дело было совершено весьма хорошее. Движение 6-го и 7-го Января доказывало и решимость и верность взгляда князя Барятинского, умевшего обмануть неприятеля неожиданно изменяемым направлением марша войск, что и было причиной незначительной потери.

Присутствие Шамиля с большими сборищами и 5-ю орудиями оказалось ни к чему не ведущим, хотя имам в одном месте, желая воодушевить своих горцев, выскочил вперед, сам выстрелил из винтовки, выхватил шашку с намерением броситься в наши ряды и едва был уведен своими мюридами, из которых двое поплатились жизнью на его же глазах, пораженные пулями наших застрельщиков. Так, по крайней мере, рассказывал лазутчик. Чеченцам приходилось убеждаться в бессилии Шамиля защитить их и в том, что период нашей робости, наших неудач прошел, что возвращаются времена и обстоятельства конца 30-х годов, когда Чечня подчинялась Русским.

Донесения об этих делах, были отправлены в Тифлис с капитаном генерального штаба Циммерманом, участвовавшим в движении отряда; из Тифлиса же князь Воронцов послал Циммермана в Петербург.

Затем, 10-го Января, была отправлена колонна, для истребления нескольких небольших аулов на Мезеинской поляне. Войска выступили ночью; дело было исполнено, аулы сожжены; но при отступлении, Чеченцы, не взирая на отсутствие многочисленных горских партий и артиллерии, воспользовались крайне пересеченною, неудобною для нас [145] местностью и жестоко насели на Кабардинский баталион, бывший в ариергарде. Отступать приходилось без всяких цепей, потому что в одном месте, на расстоянии почти целой версты, лес был так густ и перевит вьющимися растениями, что не иначе можно было идти, как по узенькой тропинке, растянувшись рядами. К счастью, у нас тут не было орудий, которые окончательно затруднили бы отступление. Потеря оказалась довольно значительная: убиты 5 человек, ранены 60, в том числе два офицера.

Вот какая несоразмерность бывала в потерях! Незначительное в сущности движение, в течение нескольких часов, стоило гораздо более чем вдвое против важного по результатам движения целого отряда, в течение двух дней.

________

Князь Барятинский писал главнокомандующему 11-го числа из лагеря на Аргуне:

“После того удара, который мы нанесли Шамилю 6-го и 7-го этого месяца, жители Большой Чечни начинают сомневаться в его могуществе. Мои лазутчики доносят, что он не может еще оправиться от поражения и тревожных известий, полученных им из Веденя; он проводит свои дни, оплакивая мертвых, молясь и совещаясь.

Барон Меллер-Закомельский, которому я поручил вчера колонну, сжег 5 аулов и захватил большую добычу. Дело было жаркое, неприятель потерял много людей, а мы около 60 раненых, 5 убитых и двух раненых офицеров. Позиция, которую я теперь занимаю на Аргуне, в 5 верстах от Воздвиженской и та, которую я надеюсь занять через несколько дней в Тепли около Грозной, — предоставляют мне такие преимущества, что я вполне надеюсь заслужить ваше одобрение. Не говоря уже о легкости доставки продовольствия и дешевизне подвоза, я этим положением держу как Большую так и Малую Чечню в полном спокойствии. Я окончательно сбиваю с толку неприятеля, которому была хорошо известна наша манера действий зимою; он [146] теперь не знает более, что ему делать, о чем думать. В Шамиля, который хочет казаться непогрешимым, перестают верить, потому что теперь он ничего не может предугадать. Тавлинцы, которым приготовили зимние квартиры вблизи предполагавшихся наших действий, с целью не допустить нас до занятия реки Баса, очутились теперь слишком далеко, чтобы могли сражаться с нами, и разоряют страну, жители которой их ненавидят и которую они не могут защищать.

Я занят теперь, насколько это возможно, проложением удобного пути от Воздвиженской и Грозной на Шали и Герменчук, и все мои топоры работают каждый день. Вы знаете из моего рапорта, что ущелье Баса приведено в беззащитное состояние, и я надеюсь доказать Шамилю в первый же период кампании, что я сумею там пройти. Бата ³⁸ оказывает нам много услуг.

Мой бедный беглец, который мне так превосходно служил в делах Большой Чечни, умер за несколько дней до нашего прибытия; я думаю, что он был отравлен.

В Автуре наши солдаты нашли большую переписку Шамиля с Магомет-Эмином; когда мне ее переведут, я буду иметь честь отправить вам подлинники".

Получив это донесение, князь Воронцов писал 11-го Января князю Барятинскому следующее: “Не знаю, как вас благодарить и достаточно расхвалить, мой дорогой князь, за сведения, полученные чрез капитана Циммермана. Смелое и блистательное начало кампании, взятие Автура и Гельдыгена, поражение самого Шамиля, последствия, какие подобные действия должны иметь не только в несчастной Чечне, но и во всем Дагестане, превосходят все, чего я мог надеяться от начала экспедиции, наполняя меня радостью и благодарностью к вам. Только вашей энергии, вашей решимости и вашим большим военным способностям обязаны мы всем этим. Вы имеете особый талант делать всегда больше и лучше, чем предписано в данных вам [147] инструкциях. Дай Бог — и этому позволительно верить — чтобы, как вы говорите, мы находились теперь накануне конца борьбы в Большой Чечне. Вы создали себе превосходный стратегический пункт в Автуре, из которого вы, когда захотите, можете войти в общение зимою с Баклановым (в укр. Куринском), весною и летом с Майделем (в Хасав-Юрте). Мне нечего говорить, как я и жена моя благодарны вам за предоставленный нашему сыну случай отличиться и за делаемое об нем представление. Посылаю Циммермана в Петербург для подробных объяснений, которые там, конечно, пожелают иметь. Пришлю вам чрез князя Вахтанга Орбелиани копию с письма моего к князю Чернышову; вы должны знать, что я говорю об вас, о ваших храбрых войсках и ваших представлениях".

К этому письму и княгиня Е. К. Воронцова прибавила собственноручно несколько строк самых искренних поздравлений с необыкновенными успехами. “Какие люди, какие войска, какой геройский начальник ими командует! Мой муж, этот благородный ветеран, в восхищении от начала экспедиции и уверен, что ее конец будет упрочением вашей славы".

От 14 Января, князь Воронцов опять писал: “Письмо это вручит вам Вахтанг Орбелиани, отправляющийся к войскам вашего славного отряда. Рекомендую вам этого внука царя Ираклия, славного, доброго малого, которого я знаю и люблю с 1845 года; он ходатайствует о вашем позволении принять участие в военных действиях.

Я получил письмо от Лорис-Меликова, который служит нам так усердно при Хаджи-Мурате, но за то ужасно скучает, тем более, что горит желанием быть с вами и продолжать ремесло рубаки, в котором он уже много раз себя выказал. Я просил его, чтобы он еще потерпел, обнадежа тем, что вы вызовете его в отряд на несколько дней, где он может быть вам полезен для доклада подробностей, до Хаджи-Мурата относящихся. Не хочу вам повторять, что уже говорил, о той радости и восхищении, какие вы мне доставили вашими благоразумными и энергическими мерами, давшими такие блистательные и, [148] надеюсь, полезные результаты. Вы можете себе представить нетерпение, с которым я ожидаю подробностей о дальнейших ваших действиях и о Шамиле и полчищах, приведенных из Дагестана. Я очень заинтересован также узнать, до какой степени ваше превосходное движение к стороне Веденя обеспокоило его обитателей, соседей и самого Шамиля, и что говорят по этому поводу Чеченцы и население Ичкерии, на которое нужно действовать обещаниями и угрозами; потому что они должны понимать, что наше вторжение к ним и разорение их аулов по той самой дороге вдоль Аксая, по которой мы двигались в 1845 году, не составит для нас никакой трудности, во всякое время, когда мы этого пожелаем. Я очень доволен тем, что вы мне говорите о вашем свидании с Вревским. Я был уверен, что вы сойдетесь скорее и лучше, чем это могло случиться между другими военными начальниками в вашем взаимном положении. Будут еще, быть может, некоторые незначительные разноречия, судя по тому, что я здесь слышу, при разграничении Левого фланга, на счет укрепления Ачхой, которое тесно связано с Аршта; но мы постараемся урегулировать все это после вашей экспедиции и, что мне кажется важнее всего, осуществить нашу общую с вами мысль на счет разделения, посредством реки Фортанги, земель Чеченцев и Карабулаков.

Я уже кончал письмо, когда получил ваше от 11-го числа, с известием об экспедиции генерала Меллера ³⁹. Вы куете железо, пока оно горячо, и вы совершенно правы; потому что только таким образом можно достигнуть серьезных результатов, устрашить неприятеля и внушить беспокойство всем этим бедным Чеченцам и самому Шамилю. Полагаю, что теперь они должны убедиться в бессилии имама сопротивляться нам, и так как с другой стороны он должен беспокоиться за Ведень, то я думаю, что мы накануне серьезного возмущения всей Чечни и Ичкерии против него. Что касается экспедиции в Ведень, я полагаю, что это [149] нам будет стоить слишком больших жертв, может быть не при наступлении, но при отступлении в лесистых ущельях, которые будут заняты большими массами после прохода нашего отряда к Веденю. Было бы благоразумнее, если бы мы имели по крайней мере еще лишних 4 батальона, которые заняли бы ущелья и близ лежащие высоты и оставались бы там, пока главные силы находятся у Веденя. Это средство остается нам, быть может, для будущего; а в ожидании возможно,— и это было бы лучше для вас,— если бы сам Шамиль разуверился в силе своей позиции в Ведене и удалился в Карату или в другое место Дагестана, совершенно отказавшись от Чечни и Ичкерии.

Ваше намерение двинуться к Тепли совершенна в моих видах, и вы помните, что я в этом смысле с вами уже говорил. После славного результата, которого вы достигли в Автуре, доказав неприятелю, что в Чечне нет пункта, который бы вы не могли занять во всякое время, будет очень полезно занять новую позицию, дающую вам все преимущества, вследствие близости большой реки (Сунжи) и свободного сообщения с Грозною. С этой позиции вы можете действовать с надеждою на малое сопротивление: по всей северной части Большой Чечни вырубить леса, которые вам мешают, разорить аулы, оставшиеся нетронутыми в этой местности, и броситься на Герменчук, Автур или к Мичику в момент, когда вас менее всего там ожидают. Если бы у нас был понтонный мост для наводки через Аргун близ Тепли, который можно бы снимать по желанию, позиция ваша была бы еще более удобная и вполне приятная.

Государь не соизволил на название Сунженского полка “Слепцово-Сунженский", но повелел станицу Сунженскую назвать Слепцовскою и поставить в ней памятник нашему герою".

В письме к военному министру от 12 Января, о котором упоминалось выше, князь Воронцов писал, между прочим, следующее: “Отправляю к вам капитана Циммермана с рапортом князя Барятинского о блестящем подвиге, благодаря которому наши храбрые войска вступили [150] в Большую Чечню; мне нечего прибавлять к простому и верному рассказу об этом движении, так умно соображенному во всех подробностях и так же доблестно и счастливо исполненному. Остроумному плану и удивительной храбрости наших войск мы обязаны счастливым обстоятельством такой незначительной потери, хотя имели дело с самим Шамилем и с центром Большой Чечни. Надо отдать справедливость большим военным способностям князя Барятинского и усердию, которое он выказывает с тех пор, как получает отдельные командования: у него талант сделать всегда больше, чем можно было ожидать и чем сказано в инструкциях. В последнем разговоре с ним я ему сказал, что было бы полезно, если дела пойдут хорошо, уничтожить Автур во время или к концу экспедиции, так как это главный стратегический и нравственный пункт Большой Чечни; вместо этого, он нашел возможным совершить дело самым лучшим образом и на глазах Шамиля и всех его многочисленных сборищ. в первый же день выступления в поход. Немного раньше или позже, но участь Большой Чечни будет решена. Поведение войск, в особенности двух полков, вашего и моего (т. е. Кабардинского и Куринского) выше всякой похвалы; это настоящие львы, которые всегда готовы идти прямо на неприятеля с одними кулаками, если б они оставили где-нибудь свои ружья и штыки, и я потому очень прошу вас, дорогой князь, прислать нам поскорее доброе количество солдатских крестов; у нас их совсем нет. Как вы сами видите, наши люди не пропускают ни одного случая, чтобы их заслужить. Мне кажется, что я смело могу просить Георгиевский крест 3-й степени для Барятинского: он вполне его заслужил, и эта награда будет оценена всем Кавказским корпусом. Что касается моего сына, который был так счастлив принять большое участие в этом деле, я не смею выразить своего мнения и подношу представление об нем к кресту за храбрость, с полною покорностью к решению нашего Августейшего Государя, надеясь, что он соизволит принять оное милостиво. Посылаю храброго капитана Циммермана, который будет в [151] состоянии объяснить это чудесное дело со всеми подробностями, так как он видел местность и отличное поведение наших войск. Циммерман был и вместе со Слепцовым в том хорошем и полезном деле, где герой Сунжи окончил свою славную карьеру, и никто лучше его не может передать интересный рассказ обо всем, что тогда произошло, и о самом храбром Слепцове".

15 Января князь Барятинский опять писал князю Воронцову:

“Я нахожусь еще у Аргуна, около Воздвиженской, по тем причинам, которые я вам подробно изложил в моем последнем письме. Я писал Вревскому, приглашая его приехать ко мне; может быть, вместе мы будем в состоянии сделать что-нибудь в Малой Чечне. Мое настоящее расположение очень удобно для этого; позже я был бы значительно удален. Большая и Малая Чечня морально так тесно связаны между собою, что удачно нанесенный удар в одной части — отзывается на другой и расстраивает все намерения и предположения Шамиля.

Пока мы занимаемся рубкою леса, который, согласно вашему желанию, должен открыть войскам из Воздвиженской доступ в середину Чечни. Через 5 или 6 дней, считая от сегодня, я надеюсь, что с этой стороны ничего более не будет кроме обширного поля до самого Автура; позднее надеюсь тоже сделать и со стороны Грозной. Рекогносцировки окрестностей и те прекрасные карты, которые у меня под руками, надеюсь, избавят нас от лишней, бесполезной работы и напрасных потерь.

Семен продолжает служить вполне удовлетворительно: прекрасно исполняет все военные поручения, и вообще все что я ему доверяю. Все от него в восторге.

Нужно ли говорить, сколько я и мой отряд глубоко тронуты той лаской, с которой вы приняли мой первый рапорт о начале нашей экспедиции. Я принял ваши добрые [152] слова, как благословение нашему будущему и, с Божьей помощью, надеюсь быть достойным их".

21-го Января кн. Воронцов писал кн. Барятинскому: “Я получил письмо от Лорис-Меликова о Хаджи-Мурате, и Лорис вам покажет или перешлет мой ответ, так как все должно делаться чрез вас, с вашего ведома. Если Хаджи-Мурату нечего больше делать в Грозной, он может приехать сюда: но я полагал бы полезным, чтобы он предварительно провел несколько дней в Ставрополе: впрочем, все зависит от вашего соображения. Чрезвычайно важным нахожу один пункт, о котором говорит Лорис, именно, что Хаджи-Мурат, по-видимому с добрыми намерениями, советует не дозволять выход к нам некоторых почетных Чеченцев, а требовать общей покорности всей Чечни. Я, напротив, следовал всегда системе покровительства всякому, желающему выселиться в нам. и не мог отказаться от этой системы. Нужно принять соответствующие меры, чтобы всякий желающий передаться нам был принят: это всегда ослабляет неприятеля, и это, наконец, согласно с тем, что я всегда говорил и обещал. Главная причина, на которой основываю я подобный образ действий, заключается в том, что, не принимая отдельных лиц, а требуя общей покорности, мы требуем невозможного: потому что населения, находящиеся в руках Шамиля, каким бы желанием ни пылали, не могут покориться, и мы не можем отказываться от принятия желающих, создавая себе новых врагов из почетных людей, которым затем больше ничего не останется, как отдать себя в полное распоряжение Шамиля.

Все что вы мне говорите в письме от 15-го числа, доставляет мне большое удовольствие, и я уверен, что сделанное вами будет хорошо сделано. Я уже достаточно знаю вашу манеру сделать всегда больше, чем ожидается, но с другой стороны надеюсь, что вы примете благоразумные меры против возможной неудачи и больших жертв храбрыми людьми, находящимися под вашей командой. [153]

Чрезвычайно интересно было бы знать, что будет делать Шамиль? Вы его в самом начале экспедиции так настойчиво и неожиданно атаковали, что все его предположения и надежды были разрушены: к тому же и резиденция его в Ведене поставлена в критическое положение. Его влияние в Дагестане тоже потрясено неуместным его обращением с Хаджи-Муратом, возбудившим неудовольствие многих влиятельных людей: отношения к ним у Шамиля весьма натянутые, так что, по достоверным сведениям, подученным князем Аргутинским, он не мог решиться взять из Аварии и соседних обществ людей для действий против вас, и должен был ограничиться сбором с более северной части гор и с левого берега Андийского Койсу.

Степь, которую вы создадите от Воздвиженской до Автура и которую предполагаете сделать между Тепли и тем же Автуром, есть важнейшее условие нашего успеха, и, с Божьей помощью, к первым числам Марта, Большая Чечня превратится совсем в другую страну и очутится в совершенно ином стратегическом и политическом положении, чем она когда-либо, и даже три недели тому назад, была.

Желательно бы узнать ваше мнение, что следует еще сделать в этой части Чечни к северу от Герменчука, Гельдыгена и Маюртупа, между Сунжей, Аргуном и Мичиком? Можете ли вы устроить хоть временный мост на козлах чрез Аргун? Я приказал устроить такой мост чрез Белую, когда она была в разливе, и в два дня он был готов, я прошел по нем с пехотой и орудиями. Может быть, Аргун представит какие-нибудь особые затруднения в сравнении с Белою; но я делаю вам это предположение в убеждении, что особую важность имеет мост для отряда, при переправе пехоты, раненых, больных, вообще всяких оказий".

Вместе с князем Воронцовым, и скупой на похвалы начальник штаба, генерал-адъютант Коцебу, выражал [154] князю Барятинскому свое искреннее удовольствие по случаю его славных дел. Так, в письме, от 12-го Января, он, между прочим, говорит: “Уверяю вас, что я редко испытывал удовольствие, столь большое, как вчера, когда приехал капитан Циммерман. Успех нашего оружия блистательный, и дружба, мною к вам питаемая, от этого успеха становится еще более прочною. Главнокомандующий в восхищении от ваших дел и весьма польщен вашим отзывом об его сыне. Ваш рапорт посылается в Петербург с просьбой о награждении вас Георгием 3-й степени, и я ничуть не сомневаюсь, что вы его получите. В Тифлисе вчера было целое торжество, вызванное вашими известиями. Ваши друзья, а их немало, вполне разделяют со мною радость за ваши успехи. Ваши предположения о дальнейших действиях превосходны, и я надеюсь, что скоро будет конец Большой Чечне. Да сохранит вас Господь! Это искреннее желание всех добрых патриотов и мое в особенности". [155]

Глава XIV.

Перенесение действий в Малую Чечню.— Кровавые дела.— Смерть генерала Круковского.— Письма по этому поводу князя Воронцова и генерала Коцебу.— Возвращение отряда на Аргун.

Успешные действия в Большой Чечне не могли не произвести известного впечатления на туземные населения. Князь Барятинский, желая воспользоваться таким положением дел, решил внезапно перенести действия в Малую Чечню, с целью истребить образовавшиеся там, в верховьях речек Гойты, Рошни и других, аулы, считавшие себя обеспеченными от нашего вторжения лесистою местностью, сильно пересеченною уступами Черных гор. Население этих аулов составляли переселенцы с очутившейся уже в наших руках Присунженской плоскости, да разные беглецы из обществ, давно нам покорных; они продолжали беспокоить Сунженскую линию своими набегами, мелкими хищничествами и беспрерывными тревогами, сильно утомлявшими войска наши.

Для предстоявшего движения были сформированы две колонны: одна из 4-х батальонов, при 5-ти сотнях казаков и нескольких орудиях, под командою генерал-маиора барона Вревского; другая из 5-ти батальонов, части артиллерии и значительной массы кавалерии, под начальством самого князя Барятинского. Первая направилась на Рошню, вторая по Гойте.

Барон Вревский встретил чрезвычайные затруднения в своем движении: кроме природных препятствий, в виде глубоких оврагов, лесной чащи и едва заметных тропинок, Чеченцы заградили доступы к своим аулам завалами из срубленных дерев, рвами и т. п. Все это замедляло марш войск и указывало, как трудно будет тут отступление, когда неприятель соберется, и начнется дело. Приходилось, по этому, спешить, чтобы по крайней мере успеть совершить обратное движение засветло. Таким [156] образом, когда казаки успели ворваться в главный аул Шуаниб, и захватить там два десятка скота и еще кое-какую добычу, да поджечь несколько сакель, уже приказано было отступать, зажигая, по возможности, разбросанные по сторонам, у лесной опушки, отдельные хутора.

Между тем перестрелка началась, и грохот орудий возвестил окрестностям появление Русских войск. Со всех сторон начали сбегаться конные и пешие Чеченцы, торопясь занять на пути отступления нашего самые трудные лесистые и овражистые места.

Не вдаваясь в подробности происходивших при этом эпизодов боя, в котором роты Кабардинского полка выказали свое всегдашнее, неизменное мужество и умение с честью выходить из самых затруднительных положений. ограничусь лишь цифрой потери: убито и ранено офицеров восемь, нижних чинов более 100... Для малой войны, с результатом, говоря откровенно, ничтожным,— это потеря слишком несоразмерная. Бывший здесь с Кабардинскими батальонами полковник барон Николаи, в своих воспоминаниях, не мог воздержаться от упрека генералу Вревскому, что “такие жертвы слишком дорогая плата за несколько сожженных сакель и захваченных коров"... А нужно сказать, что трудно было найти человека более воздержного и деликатного в своих суждениях, как барон Николаи.

Одновременно и князь Барятинский проник в верховья Гойты. Посланная вперед с атаманом Кавказского казачьего войска, генерал-маиором Круковским, кавалерия почти врасплох захватила один из аулов покрупнее, изрубила несколько человек, не успевших бежать в лес, и рассыпалась по саклям искать добычи.

Оставшийся назади с двумя сотнями, генерал Круковский, слыша начавшуюся в ауле усиленную перестрелку и боясь, чтобы казаки. до прибытия пехоты, не понесли значительного урона, отправил бывшие при нем сотни вперед в подкрепление; а сам, со своей свитой и конвоем из 20-ти человек казаков, остался у входа в аул, в [157] редколесьи, где было совершенно тихо и, казалось, не было ни души живой. Видя, что казаки слишком рассыпались между саклями, а пехота все еще не подходит, он приказал трубить сбор. В эту минуту раздается залп нескольких винтовок, атаман и человека два из конвоя падают мертвыми с коней, остальные казаки теряются, пораженные таким неожиданным ударом; человек 15 Чеченцев, скрывавшихся в ближайшей сакле, выскакивают, делают в упор другой залп, выхватывают шашки, с гиком бросаются на растерявшихся людей, рубят командира Волжского казачьего полка Полозова, офицера Дорохова и остальных конвойных казаков!...

Пока занятые в ауле захватом добычи казаки узнали об этот ужасном происшествии, пока офицерам удалось собрать полсотни и прискакать к месту катастрофы, Чеченцы обобрали с убитых все до рубахи, исполосовали шашками трупы и безнаказанно скрылись в лес....

И здесь незначительный набег стоил таких жертв! Убит атаман Кавказских казаков, прекрасный человек, заслуживший всеобщее уважение за свою честность, бескорыстие, примерную преданность своему долгу, пользовавшийся любовью всех казаков за охрану их интересов, человек трудно заменимый; убито и ранено пять офицеров и более 50 человек казаков и солдат... Это печальное происшествие не могло не смутить князя Барятинского, и он отдал приказание всем войскам отступать.

Хотя несомненно, что: “la critique est aisee, mais l'art est difficile"; но нельзя умолчать, что на Кавказе сплошь и рядом повторялась та же ошибка: как только мы сворачивали с прямого пути, уклонялись от установленной системы и думали набегами, внезапными налетами достигать целей, мы жестоко платились, несли напрасные крупные потери и только возвышали дух неприятеля, давая ему случаи торжествовать. Целые месяцы рубки просек, возведение укреплений, поселение станиц и т. п. действия, воочию подвигавшие нас к искомому результату — покорению страны, не стоили стольких жертв, как эти несколько-часовые набеги в Чечне, [158] или бесплодные осады и штурмы укрепленных аулов в Дагестане. Так, в короткое время, мы потеряли Слепцова и Круковского, двух генералов, выдававшихся из ряда обыкновенных людей, обещавших много в будущем, каждый в кругу своих способностей и талантов. Все дрянные аулы Малой Чечни не стоили одной капли крови таких людей; не стоили они и жизни даже простых рядовых, не говоря о значительных материальных потерях, понесенных при этом. Покончив прочно с Большою Чечнею, мы могли тем же способом перенести действия в Малую и, вырубив леса, разработав дороги, устроив опорные пункты, довести до покорности или до совершенного изгнания хищнического населения в глубь бесплодных гор.

Тем не менее, винить князя Барятинского в предпринятом им движении в Малую Чечню не приходится. Тогда еще не уяснился вполне взгляд на образ наших действий; руководствовались еще отчасти предшествовавшими примерами, и люди, более опытные, имевшие возможность более спокойно и хладнокровно, без всяких увлечений, обсуждать военные предприятия, люди, как князь Воронцов и генерал Коцебу, не находили нужным отклонять предположения о таких движениях и категорически ставить начальникам отрядов в обязанность следовать лишь выработанной системе действий. Даже, напротив, самые восторженные похвалы и одобрения расточались и за подобные движения, которым, на основании реляций, придавалось вовсе незаслуженное значение. В таких увлечениях к внезапным вторжениям в разные трущобы была немало виновна и система наград: чем больше потерь, чем больше крови, тем больше наград... Конечно, не князь Барятинский принадлежал к категории людей, предпринимавших что-либо лишь ради наград: он и без того получал их много и в достаточно быстрой последовательности; но, ради исторической истины, нельзя не упомянуть об таких печальных эпизодах вековой Кавказской войны.

19-го Января войска, ходившие в Малую Чечню, возвратились в лагерь на Аргуне и занялись рубкой леса за [159] рекою Бас. Неприятель производил каждый день канонаду, но вреда причинял нам мало.

24-го Января был внезапно захвачен и истреблен аул Сати-юрт, лежавший не вдалеке за р. Бас; при этом казаки, под командою Лорис-Меликова, нанесли сильное поражение пешей толпе горцев, не успевших бежать с поляны в лес.

Между тем, самая деятельная переписка с князем Воронцовым не прекращалась, и, в виду необыкновенного интереса этих писем, интереса преимущественно для истории Кавказской войны, я привожу здесь целый ряд их, а затем уже возвращусь к рассказу о дальнейших действиях отряда князя Барятинского.

Князю Барятинскому князь Воронцов от 23-го Января: “Третьего дня вечером прибыл к нам ваш курьер с известием о вашей новой победе, славной, полезной вполне и даже вдвойне, так как, благодаря вашим прекрасным распоряжениям, и Вревский в тот же день с победой вышел из дела. Но, увы, как вы и сами сознаете, вся эта радость, доставленная вашими успехами, отравляется грустною потерею нашего храброго, уважаемого атамана. В течении едва шести недель, Слепцов и Круковский, эти два человека, каких трудно найти и которые были вполне на своих местах, любимые и всеми уважаемые, с блестящим будущим, полезные делу, — оба погибают в славных делах; и не будь этой невознаградимой утраты, наши потери вполне можно было бы считать незначительными, в сравнении с потерями неприятеля и с важностью тех результатов, которые нам так благоприятны. Грустное впечатление, которое навеяло на нас это несчастие, ничуть не умаляет тот восторг, которым мы обязаны вам, дорогой князь, за план и исполнение этого блестящего дела.

Не имея еще никаких подробностей, я не могу знать положительно ни местности, ни того впечатления, которое произведено вашим жестоким уроком на жителей Черных гор. Сообщите мне, пожалуйста, названия всех [160] разоренных вами аулов. Хаджи-Мурат мне говорил вчера, что в Большой Чечне вы сожгли 18, не считая хуторов.

Признаюсь, я был бы очень доволен, если бы вы, согласно вашему же намерению, начали теперь ваши действия со стороны Тепли, где все то, что вы сделаете для покорения Большой Чечни, будет делом серьезной важности и, избегнув таким образом ущелий, дело не будет так кровопролитно и обойдется с меньшими потерями. Продолжая, как вы и начали, вашу прекрасную экспедицию на Автуре, нанеся удар в Черных горах Малой Чечне и уничтожив средства продовольствия, вы расстроите этим вполне неприятеля и облегчите себе остальное в вашей зимней экспедиции. Я не знаю, писал ли я вам о том, что вчера от вашего имени сообщил мне Циммерман по поводу предприятия на Ведень; но во всяком случае, я повторяю вам, что, по моему мнению, минута для решительного удара еще не настала. Во-первых, вы там найдете Шамиля со всеми силами, которые он успел за это время собрать (мы слышали вчера, что из Аварии и центра Дагестана присоединились к нему еще новые подкрепления), и вся эта сволочь, которую вы легко перебьете на плоскости, хотя бы и покрытой лесною чащею, там причинит вам потерю громадную, не оправдываемую никаким результатом; и не столько это опасно при движении вперед, но когда придется отступать и сделать несколько верст по тесному ущелью, обрамленному по бокам густым лесом, тянущимся без конца.

Это дело такое, что о нем нужно подумать и отложить до будущей зимы или до другой, более или менее отдаленной эпохи: но во всяком случае хорошо и вполне полезно, после того страха, который вы нагнали на Шамиля вашим передвижением 7-го числа по дороге к Веденю,— заставлять его постоянно бояться вашего движения на эту столицу; и если вы находите это удобным, вы можете распустить слух, что я предложил вам нанести этот удар. К тому же возможно, что Шамиль в течении года найдет благоразумным и даже необходимым переменить свою главную квартиру; а Хаджи-Мурат мне сказал вчера, что [161] по его соображениям возможно, что Шамиль перейдет в деревню, которая находится в нескольких верстах от Дарго, в горах, где он будет в большей безопасности чем в Ведене. Но если и там ему покажется опасно, он может уйти в Карату, а сына послать в Хунзах ⁴⁰.

Теперь, мой дорогой князь, мне остается поговорить с вами о той мысли, которую мне подал Хаджи-Мурат и которая мне кажется очень резонною. Он полагает, что, если мы сосредоточим пленных, которых вы взяли в последних делах, и в особенности из Гехи, родные их заставят Шамиля возвратить семейство Хаджи-Мурата: наш же общий план, его и мой, заключается в следующем: собрать в Грозную всех пленных, которых вы найдете у себя и на Кумыкской плоскости, и объявить им, что их всех отправляют в глубь России, и даже в Сибирь, потому что Шамиль не хочет нам возвратить семейство Хаджи-Мурата. Чрез два или три дня, этот слух распространится в горах и, чтобы более еще уверить их в этом, надо приготовить этих пленных. как будто для долгого пути: но, отправя их, остановить в Георгиевске и затем посмотреть, какой эффект произведет все это. Мне кажется, что эта мысль хороша и удобоисполнима. Хаджи-Мурат рассчитывает более всего на людей из Геха, так как они храбры и независимы, мало боятся Шамиля и могут вполне ставить ему условия, под угрозою перейти на нашу сторону. К несчастью, как видно из письма Вревского к Вольфу, в его деле под Рошнею не было взято пленных, а там должны были участвовать Гехинцы. Но, может быть, их было несколько с вашей стороны? Ну, да мы увидим; но угроза и посылка пленных до Георгиевска — мера во всяком случае хорошая.

Мы уже послали сегодня утром курьера к князю Аргутинскому, чтобы князь Чавчавадзе ⁴¹ выехал сейчас же [162] к вам для командования кавалериею; это храбрый и превосходный офицер; к тому же 4 эскадрона его полка теперь у вас. Затем, Суслов занят теперь в Дагестане с отрядом, и он представлен, по просьбе Аргутинского, на должность постоянного начальника всей кавалерии в Прикаспийском крае. Хаджи-Мурат прибыл сюда третьего дня с Лорис-Меликовым, и я еще ничего с ним не говорил, исключая того, что я вам написал выше; но я буду писать о нем потом. Я думаю написать вам еще послезавтра, в Пятницу, чрез князя Давида Грузинского, который просил у меня позволения представиться вам и остаться у вас на все время остальной экспедиции.

Прощайте, дорогой князь, обнимаю вас и от всей глубины моего сердца желаю вам всевозможного счастья. Наши дамы шлют вам свои приветы. Смерть Круковского их поразила; еще нет 3-х месяцев, как мы провели с ним здесь более двух недель. Его смерть и смерть Слепцова заставили их дрожать за вас, за Семена и барона Николаи; я стараюсь их успокоить, повторяя, о чем я писал вам выше, что я вполне надеюсь, что вы уже не будете иметь более таких кровопролитий. Пока мы благодарим вас от всего сердца за все, что вы нам говорите о нашем дорогом Семене и об его храбром друге Николаи".

Князь Барятинский князю Воронцову, от 23 Января 1852 года; “Лагерь на Аргуне".

“19-го этого месяца наши войска, возбужденные еще сражением, которое имели накануне, возвратились в лагерь, а в Воскресенье князь Вахтанг Орбельяни привез кресты, которые вы соблаговолили нам прислать. Это был настоящий праздник; ибо ничто не может так ободрить солдата, как подобный знак внимания, оказанный с вашей стороны. Позвольте мне прибавить ко всеобщей благодарности и мою горячую признательность за все что вы писали и за представление, которое сделали обо мне.

До сегодняшнего дня я ожидал рапорта от Вревского насчет деда 18-го числа, чтобы присоединить копию к журналу; но до сих пор я его не получил и потому буду иметь честь сообщить вам подробности при посылке [163] следующего журнала. Его дело было очень блестящее. Кабардинцы и барон Николаи играли в нем выдающуюся роль. Последний вполне заслуживает высокой похвалы и полного удивления. Позвольте мне просить для него Владимира 3-й степени. Дело, где он участвовал в колонне барона Меллера, а также дело 18-го числа, вполне позволяют обратить на него должное внимание и поощрить его.

Если бы вы были так добры позволить мне сделать передовое представление за все блестящие дела, какие мы имели, это произвело бы прекрасное впечатление на наших славных солдат и бравых офицеров. Достаточно для этого разделить представления на две части, не увеличивая нормы.

,К моему великому облегчению, Хаджи-Мурат, уехал отсюда. Я ничего не могу сказать против него; но все, что вы мне писали относительно вашего разговора с Хасаем, и затем всеобщее мнение здесь, что он убежит, делали надзор Лорис-Меликова за ним крайне тяжелым. Затем, так как мой лагерь через несколько дней перенесется в Тепли, на расстоянии всего лишь 15—16 верст от Грозной, куда по всей вероятности переедет княгиня Мария Васильевна: то таким образом Семену и ей приходилось бы постоянно сталкиваться с Хаджи-Муратом, что в самом деле было бы неблагоразумно.

По донесениям моих лазутчиков, жена Хаджи-Мурата не выходила из гор.

Позвольте просить у вас повышения чином для Бата. Услуги, которые он нам оказал и оказывает каждый день, вполне неоценимы, и смею вас уверить, что его служба будет нам и в будущем очень полезна".

Князь Воронцов князю Барятинскому, от 26-го Января: Пишу вам, дорогой князь, несколько слов через Давида Грузинского; рекомендую вам этого молодого человека: это брат князя Дмитрия Орбелиани ⁴² прекрасная личность. Он желает принять участие в ваших славных трудах, и я могу лишь поощрить это доброе намерение.

Мы получили вчера от Вревского письмо, от 22-го [164] числа, и копию с рапорта, который он послал вам о блестящем деле его 18-го числа. Ваш рапорт не получится здесь ранее, как через 4 или 5 дней. Мне очень любопытно знать, что мог бы предпринять Шамиль против вас, после вашего возвращения на Аргун; но пока вы будете действовать на плоскости, хотя бы более или менее лесистой, ему будет трудно причинять вам потери и затруднения.

Я вам писал о Хаджи-Мурате и теперь повторяю вам свою просьбу собрать в Грозную всех пленных, которых вы имеете, и распустить слух, что все они будут отправлены в Сибирь, если Шамиль не возвратит нам семейство Хаджи-Мурата: но в сущности нет необходимости пересылать их даже в Георгиевск ранее, чем я извещу вас.

Семен мне пишет относительно одного проекта, касающегося ущелья Аргуна, который он думает представить на ваше усмотрение. Мне хотелось бы узнать ваш взгляд; но, во всяком случае, заняться этим в течении зимы невозможно.

Я посылаю Лорис-Меликова к вам и в Грозную, потому что имею многое передать вам через него о Хаджи-Мурате и обо всем, его касающемся. Это облегчает мне возможность оставить Хаджи-Мурата у себя, пока вы сами отсутствуете из Грозной".

С этим письмом разминулось письмо князя Барятинского от того же 26 Генваря:

“Сегодня утром я получил ваше письмо от 23-го сего месяца и чувствую себя счастливым опять донести вам о блестящем деле в окрестностях Автура, где казаки особенно отличились. После смерти их начальника мне было необходимо их ободрить каким-нибудь примером, и вот какой представился к этому случай. 23-го вечером, люди хорошо мне известные предложили провести меня к Саин-Юрту, где 300 Тавлинцев расположились ночевать. Правда, они находились в центре неприятельской позиции, но приблизиться к этой деревне представлялось мало затруднений. Я взял три батальона, всю свою кавалерию, четыре орудия [165] конной артиллерии и прибыл туда до рассвета. Я окружил аул, не быв замеченным, и едва только стало светать,— резня началась. Мое отступление было обеспечено 4 другими батальонами с 10 орудиями, оставленными на Басе. Таким образом, к полдню мы возвратились с полною победою в лагерь, имея семь человек раненых и одного убитого. Впечатление получилось большое и благоприятное. Еще раз я остался доволен своими войсками. Три батальона Кабардинцев были превосходны, казаки и артиллерия особенно отличились. Если бы я мог располагать большим временем, мы могли бы взять три значка и больше пленных. Мы взяли много оружия, несколько лошадей и пленных; весь отряд находится в неописанной радости. Сегодня рубят лес у Мезеина. Это продолжится два, быть может, три дня. Эта просека представит нам большие и скорые выгоды.

Завтра я посылаю колонну в шесть батальонов и всю кавалерию в распоряжение барона Меллера, чтобы рубить лес на Басе, где необходим свободный проход в Автур. Вот что остается еще сделать ранее чем перенести мой лагерь в Тепли.

Я хочу дать Семену и Николаи небольшой отдых: они прекрасно и мужественно поработали за последние дни".

Князь Воронцов князю Барятинскому, от 27-го Января: Ваше письмо от 23-го, полученное вчера, доставило мне большое удовольствие; я не в силах достаточно отблагодарить вас за все, что вы мне сообщаете о нашем дорогом Семене, Николаи и о том, как наши храбрые солдаты получили Георгиевские кресты, которые я вам прислал. Я ожидаю генерала Коцебу, чтобы устроить вторую отправку этих крестов через Лорис-Меликова, который вам доставит это письмо. Я предвижу, что его прибытие в ваше соседство без Хаджи-Мурата доставит вам большое удовольствие, которое я вполне разделяю. Лорис-Меликов сообщит вам много подробностей о Хаджи-Мурате и мой на него взгляд; но я должен прибавить, что теперь я лучшего мнения о нем, чем был ранее, и я убежден, что его намерения относительно настоящего и будущего вполне хорошие, вследствие перемены, которая могла произойти в [166] голове человека, столь беспокойного и деятельного. Единственная для нас гарантия, и мне кажется она достаточная, это та уверенность, в которой он находится и в которой он должен находиться, что Шамиль никогда не простит его, и что если в начале имам оказал бы ему хороший прием, давая прекрасные обещания, он все-таки не преминет казнить его со всем семейством. Лорис-Меликов передаст вам об этом подробности, а также об тех разговорах, которые я имел с ним. Я постараюсь удержать здесь Хаджи-Мурата по возможности дольше: мое главное желание заключается в том, чтобы он вернулся в Грозную не ранее окончания вашей зимней экспедиции, когда вы воспользовались бы переговорами с ним, настаивая в особенности на надежде возвращения его семейства. Он полагает, что у вас достаточно пленных, чтобы достигнуть этого, чего и я весьма желаю: тогда всякое колебание прекратится, и мы можем употреблять Хаджи-Мурата с великою пользою у вас иди на Лезгинской линии. Он встретился здесь с князем Григорием (Орбелиани), и они будут еще вести переговоры. В заключение повторяю, что я не вижу возможности поступить иначе, как я поступаю с Хаджи-Муратом. Многое будет зависеть от того, какой конец возымеет наша зимняя экспедиция, и от того эффекта, который произведут на Чеченцев и на самого Шамиля наши успехи к северу от лесистой части Чечни, без которой Чеченцы почти не могут существовать.

Я доставлю себе истинное удовольствие переслать ваше передовое представление, как только получу его от вас, и представить храброго и славного Николаи к Владимиру 3-й степени. Лорис-Меликов очень рад случаю доставить вам Георгиевские кресты; я хотел бы послать вам их более, но в настоящую минуту это невозможно. Скажите вашим храбрецам, что то, что отложено не потеряно, и что я пришлю их, как только получу из Петербурга. Может быть этот славный молодой человек (Лорис-Меликов) найдет случай услышать несколько ружейных выстрелов, в то время когда он будет находиться у вас, чего ему, разумеется, очень бы хотелось: но в сущности [167] настоящий пост его пока еще в Грозной, как он и сам вам объяснит это.

Я в восхищении от вашей мысли дать нашей невестке возможность приехать в Грозную, когда вы расположитесь лагерем в Тепли. Это будет большое успокоение для бедной женщины, беспокойства которой по истине должны быть ужасны, особенно если подумать, что при звуке каждого пушечного выстрела и зная, что ее муж находится в первой линии, к ней доходят такие известия, как о смерти Круковского, Полозова и других. Мы сами не можем без тревоги думать об этом, хотя и не слышим пушечных выстрелов. К тому же, верьте, что если забота об участи моих детей и заставляет меня радоваться расположению вашего лагеря около Тепли, то во всяком случае это не единственная причина: ибо я полагаю, что после тех ужасных ударов, которые вы нанесли неприятелю на Автуре и в Черных горах, и после уничтожения леса (что вы продолжаете делать и теперь между Воздвиженской и Автуром) ничего не может быть действительнее и решительнее для успеха всего нашего предприятия, как действовать в равнинах и в перелесках, которые отделяют лесную часть Чечни от рек; это станет еще очевиднее и достигнется легче вследствие тех просек, которые делает теперь со своей стороны Бакланов.

Я совершенно согласен с вами, что необходимо вознаградить и ободрить Бату, который был вам так полезен; я сделаю о нем представление сейчас же по получении от вас рапорта, и вас прошу еще раз поблагодарить его от меня. Прощайте, дорогой князь; обнимаю вас от всего моего сердца и молю Бога, чтобы он сохранил вас для блага службы. Всякое несчастие, которое могло бы случиться с вами, например болезнь, помимо нашего горя, было бы страшною бедою для дела, в особенности в это важное время, когда дорог каждый день в тех действиях, которые вы так хорошо начали и которыми вы так хорошо управляете".

Кн. Барятинский кн. Воронцову от 30-го Января: “После дела 24-го числа Шамиль приказал наибам Талгику [168] и Гихе перевезти свои имущества в Ичкерию. Он занимается сам укреплением Веденского ущелья и тем хочет уверить, что мы будем там проходить. Эта мера доказывает ясно, что он отчаевается удержать Большую Чечню. Он старается занять силы и умы защитою местности, которой мы не имеем ни малейшего намерения и никакой необходимости занимать. Также ясно, что он не хочет компрометировать себя, обещая более, чем он может сдержать. Затем он не прочь похвастаться тем. что угадал наши намерения и помешал нам проникнуть в его резиденцию. Так как мы достигаем нашей цели в Большой Чечне, то я думаю мы можем ему оставить это утешение; ясно, что после всего этого он покинет скоро Ведень, и мы будем в состоянии начать покорение Ичкерии. Каждый день я принимаю депутации из Большой и Нагорной Чечни, жители которых в большом количестве просят позволения перейти на нашу сторону в начале будущей весны, и я испрашиваю у вас разрешения позволить мне указать им земли, которые я нахожу для этого удобными. Их покорение не может произойти массою, но, раз начавшись, будет быстро увеличиваться. 31-го сего месяца рубка, которую мы производим, должна окончиться. Меллер вырубил все кустарники по Басу, которые задерживали проход в Автур.

Большой и Нагорной Чечне нанесен жестокий удар: все деревни тянущиеся в горах от Воздвиженской до Автура потеряли свои прекрасные поля, а Тавлинцы в Саин-Юрте подучили хороший урок и почти не имеют уже более сил драться. С этой стороны у меня нет более заботы. Первого числа будущего месяца я перенесу мой лагерь, проложив дорогу прямо от Шали до Герменчука и до Тепли. После этого я сейчас же извещу вас обо всем.

Соображаясь с вашими приказаниями, я построю мост через Аргун; он будет крайне полезен как теперь, так, может быть, и впоследствии. Я напишу коменданту Грозной послать всех пленных в Россию (их остановят в Георгиевске), то есть все так, как вы мне приказали. Всех пленных 20 человек. Я возвратил [169] четырех детей одному отцу, который перешел на нашу сторону и поселился в Воздвиженской. Княгиня Мария Васильевна взяла его пятого ребенка к себе в дом.

Я очень доволен своими войсками: они находятся в прекрасном состоянии. Куринцы каждый день едят свежий хлеб, и все солдаты в течении недели по очереди моются в банях. Артиллерия в хорошем состоянии, стреляет отлично; она много нанесла вреда неприятелю. Здоровье, воодушевление и веселое настроение духа царят в моем храбром отряде".

Следующее письмо князя Барятинского к князю Воронцову было от 4-го Февраля.

“Вчера утром я снял свой лагерь, очистив совершенно Аргун от леса.

Благодаря этим двум последним рубкам, сообщение от Воздвиженской до Тепли-Кичу сделалось возможным в два перехода. Это, может быть, самый большой лес, который оставался еще в Большой Чечне. Завтра или после завтра все рубки около Грозной, на Нефтянке и около Урус-Мартана, на реке того же имени и на Гойте, будут также окончены. Пятого числа войска уйдут на свои квартиры. Экспедиция счастливо окончена: благодаря Бога, состояние войск и лошадей прекрасное. Князь Орбелиани, который доставит это письмо, был свидетелем и участником всего, что мы сделали; он может передать вам те подробности, которые могли у меня ускользнуть. Я должен еще раз сказать вам, как я был счастлив и доволен своим храбрым отрядом и превосходными офицерами, которые участвовали во всех моих предприятиях. Семен в будущее Воскресенье уедет в Тифлис, потом я думаю последовать за ним. Я словесно передам вам на ваше усмотрение много вопросов крайней важности, о которых мы много говорили, по вашему приказанию, с генералом Вольфом, и теперь я займусь этими вопросами специально и обращу далее мое внимание на те предметы, которыми с самого приезда до сих пор заняться я не имел времени.

Недели через две мне будет нужен здесь Бата для колонизации тех наших неприятелей, которые захотят [170] выйти на Качкалыковский хребет. Теперь я посылаю его к вам и вместе с этим прошу вас об одной милости в его пользу, а именно поступать с ним в Тифлисе также как с Хаджи-Муратом.

Бата оказал нам немало услуг и окажет их много еще; но он, как все восточные люди, тщеславен; польстив его самолюбию, можно будет смело рассчитывать на него в самых важных случаях. К тому же, я думаю, он очень заинтересует вас, так как он благороднейший из всех мне известных людей этой расы.

Несколько дней тому назад, один офицер, взятый в прошлом году в плен на большой Астраханской дороге и вышедший из гор, сообщил мне много вещей крайне интересных, относительно страны и некоторых личностей. Об этом я переговорю с вами лично по моем приезде в Тифлис".

_________

Перейдя того же числа в лагерь у Тепли, князь Барятинский написал князю Воронцову еще следующее письмо:

“Первого числа этого месяца, отряд разделился на две колонны, и одна из них со всем обозом, пройдя Аргун, соединилась с нами через Ханкале. Вся кавалерия и оставшиеся войска помогли мне обозреть страну между Герменчуком и Грозной. Бата проводил меня на большой курган Гойтенкорт, откуда открывается вид на Большую Чечню с ее лесами, деревнями и лугами; для меня это было крайне важно, потому что отсюда я мог сообразить, что мне осталось еще сделать. И проходя таким образом, мы миновали много деревень, откуда не осмелились сделать ни одного выстрела. Вечером же я принял несколько Чеченских депутаций, просящих перейти на нашу сторону. Я дал им несколько времени, необходимого для устройства их хозяйства. Лагерь был расположен на двух берегах Аргуна, в большом лесу, на три версты выше Тепли. Пешеходные мостики были построены в тот же день, повозки и артиллерия свободно проходят в брод (вода по оси), [171] так что большой мост на Аргуне становится совершенно бесполезен. Я делаю из леса засеки, окружая лагерь левого берега, что уничтожит скорее деревья, облегчит защиту и отдых людей, а также обеспечит и движения войск.

Расположив здесь лагерь и большую часть обоза с двумя батальонами и шестью орудиями, я могу предпринять экскурсию, чтобы в два-три дня очистить те дороги и проходы, которые вы пожелаете.

Князь Чавчавадзе приехал вчера и принял командование нашей славной кавалериею. Стараюсь устроить дело Хаджи-Мурата, но боюсь, что это будет невозможно: Шамиль ни за что на свете не согласится возвратить его семейство, как говорит Чавчавадзе.

Пленные отправлены (мнимо, разумеется) в Россию, как вы мне приказали. Позвольте обратиться к вам с просьбою прислать два креста для Грозненских поселян, которые очень хорошо служат, и 4 креста для мусульман: они много отличались в этом году. От имени всего отряда смею передать вам нашу благодарность за то дорогое внимание, которое убеждает нас, что вы нами довольны. При получении новой серии крестов, солдаты испытывали невыразимое счастие".

Князь Воронцов писал 30-го Января: “Это письмо, дорогой князь, доставит вам Мирский; а кроме того я все таки пошлю к вам в Среду еженедельного курьера, во-первых, чтобы не нарушать раз заведенного порядка, во-вторых для того, чтобы у вас находились под рукою всегда люди, с которыми вы могли бы пересылать нам все что найдете интересным. Надеюсь, что все у вас идет хорошо; я убежден в этом, потому что ваше всестороннее знание дела внушает мне полное доверие.

С удовольствием сообщаю вам, что 18-го этого месяца, в день ваших двух блестящих дел, было еще одно кровавое и славное дело в Кайтахе, куда генерал Суслов был послан князем Аргутинским с 4-мя батальонами, чтобы покончить одним сильным ударом с наибом Бук-Магометом. Шамиль отправил его со всем, что он мог собрать из наших абреков в Дагестане, [172] чтобы попытаться вновь поднять на нас жителей Кайтаха и Табасарани. Только три деревни решились присоединиться к этим абрекам и принять их у себя. Но можно было бояться, что позже, если бы мы потеряли время, другие, вынужденные силою или просто по убеждению, объявили бы себя против нас. Суслов выполнил поручение быстро и в высшей степени энергично. После того, как он без малейшего затруднения занял и совершенно разорил первые две деревни из тех трех, которые были у него на дороге, он 18-го утром прибыл к подошве третьей деревни, которая называется Шеляги: это одна из сильнейших позиций во всем Дагестане: здесь были сосредоточены все те абреки, которые прибыли с Бук-Магометом, и все жители трех возмутившихся деревень. Суслов, совершенно основательно рассудив, что всякое колебание обусловливает не только потерю времени, но породит значительное восстание, и вынудит князя Аргутинского послать отряд сильнее, чем он мог бы это сделать, в особенности теперь, когда два его батальона находятся у вас на Кумыкской плоскости. Суслов быстро решился атаковать. Манюкин с первым батальоном своего полка (Ширванского) обошел аул с одной стороны, а Ракусса с одним батальоном Самурского полка с другой. Сопротивление было ужасное, так как неприятель не имел ни возможности, ни надежды на отступление или спасение. Наши храбрецы штурмуют, врываются в аул; но здесь каждый дом был новая крепость. Суслов отдает приказ остановиться в 50 занятых домах и понемногу жечь остальные. Сожгли все, сражаясь всю ночь. Утро принесло полный успех: неприятель был совершенно разбит, едва 15 человек успели спастись. Сам Бук-Магомет, раненный двумя пулями, был взят: семь значков и одна секира, данная ему Шамилем, достались нам. Наша потеря была значительная; но, как я уже сказал выше, всякое колебание могло нам стоить дороже. У нас 120 убитых и более 200 раненых. Манюкин ранен в плечо, и Ракусса в руку; но к счастью оба не опасно ⁴³. [173]

Как только Хаджи-Мурат узнал об этом деле, он пришел меня поздравить, и когда я рассказал ему, как все произошло и что деревня называлась Шеляги, он мне сказал, что это одна из самых сильных позиций, которые он когда-либо видел, и что наши солдаты должны были быть демонами, чтобы решиться ее атаковать и овладеть неприятелем, столь сильным и отчаянным.

В приказе, который, я надеюсь, будет напечатан сегодня или завтра, мы прибавим и об этом деле ко всему что там говорится о ваших блестящих успехах в Чечне, и я прошу вас приказать прочитать приказ перед всеми ротами, чтобы ваши храбрые солдаты могли видеть не только то, что относится лично до них, но также, как их товарищи на других частях военного театра следуют их славному примеру, разбивая неприятеля, который им сопротивляется".

От 1-го Февраля: “Я только что получил ваше письмо, и опять с доброю новостью: опять один из тех подвигов, к которым вы задали себе нас приучить. Благодарю вас от всего моего сердца и вновь прихожу в удивление от вашей деятельности, горячего усердия и знания дела. Я очень счастлив, что наши храбрые казаки имели случай отомстить хотя частью за смерть их любимого и уважаемого начальника, которого они потеряли.

Семен мне пишет, что по слухам сын Шамиля был ранен в этом деле: я горю нетерпением узнать скорее подробности, и мне тем более все это приятно, что мы почти не имели никакой потери. Все это случилось, благодаря вашему распоряжению сильно занять лес у Баса, который находился у вас в тылу. Я надеюсь, что с этою почтою вы получите приказ о всех ваших последних делах и о деле Суслова в Кайтахе. Я вам не пишу сегодня ничего более, так как очень сильно занят".

Князь Воронцов князю Барятинскому от 6-го Февраля: “После моего последнего письма я получил ваше от 30-го Января и благодарю вас от всего моего сердца за то, что вы мне пишете и за то что делаете. Для нас очень выгодно, если Шамиль, отчаявшись в Большой Чечне, [174] займется защитою Веденского ущелья и Ичкерии. Идти туда теперь мы не имеем никакой надобности, и вам тем более легко будет покончить дела в Большой Чечне. То что вы говорите о переселении Талгика и Гихи ⁴⁴ в Ичкерию было бы положительно полезно для нашего дела в Чечне; а когда у нас явится охота и время вытеснить их также и из Ичкерии,— это уже будет нам нетрудно, тем более, что мы имеем для этого две дороги, и я думаю, что демонстрация, более или менее сильная, против Шамхал-Берды, на нашей дороге 1845 года, заставила бы их с самого начала крепко задуматься. Вы знаете из моих прежних писем, как я стою за то, чтобы вы усвоили себе мысль о принятии индивидуальной покорности отдельных семейств в Большой Чечне и в нагорной части Малой Чечни, так как ожидать теперь же покорения массами почти невозможно, да и бесполезно; но совершая это мало-помалу, в результате может оправдаться сравнение с “комом снега". Много семейств должны быть расположены перейти на нашу сторону, так как вследствие ваших прекрасных действий в Большой Чечне и того ужаса, который вы распространили в ущельях Черных гор Малой Чечни, пребывание их там должно быть крайне тяжелое и неприятное. Затем, вам известны более чем ком-либо другому лучшие местности, находящиеся в наших руках для безопасного поселения покоряющихся семейств: а число их в недалеком будущем, конечно, значительно увеличится. Затруднения, которые представлялись издавна при подобных переселениях, теперь более не существуют, или в высшей степени уменьшились; тот разгром, который вы им нанесли и тот, который Вревский еще произведет в Марте, доставят им легкий к нам доступ; а нашим отрядам, посланным к ним на встречу, не будет нужды драться и терять людей.

Здесь я вам скажу несколько слов об нашем Русском взгляде на количество земли, которым должны быть наделены вышедшие семейства и вообще покоренные Чеченцы. [175] Применяя систему меры, которую предлагали Слепцов и Вревский, количество выходит таким громадным, что мы никогда не будем в состоянии его иметь, и для этого необходимы целые степи, как в Сибири. Я имею два возражения, достаточно сильные против подобной системы на дела: 1) невозможность ее выполнить, и 2) долгий опыт всесторонней практики в моих собственных землях. В имении Херсонской губернии, которое я купил 30 лет тому назад, на 40,000 десятинах поселено 3,000 крестьян; затем у меня там от 15 до 20,000 баранов, табун от 3 до 4 тысяч лошадей и, несмотря на все это, у меня много земли необработанной, и каждый раз когда я там бываю, мне кажется, что я в пустыне. Если принять во внимание расчет этих господ, то обе Чечни окажутся недостаточными для теперешнего населения, несмотря на 12 лет войны и разорения; между тем, до восстания Чечни в 1840 г., население ее было, может быть, вдвое более; но и тогда они не жаловались на недостаток земли, хотя мы уже владели Грозной и частью линии Сунжи. В нашей богатой Киевской губернии мы считаем от 4 до 5 десятин на душу, включая и занятую под многие постройки и заведения, и все-таки крестьяне далеко не жалуются на недостаток земли, приноравливаясь к старинной системе счета трехпольного хозяйства. Я глубоко убежден, что, считая от 4 до 5 десятин на душу, т.е. на каждого Чеченца, это будет для них более чем достаточно, чтобы жить хорошо, тем более, что земли, которыми мы их теперь наделим, превосходны, вполне производительны и орошены или удобны к орошению; а количество земли, которое нам нужно для наших маленьких крепостей и для Сунженских казаков, едва ли превышает то, которое требовалось для несуществующего уже теперь Чеченского населения. Наконец, самое верное — это не говорить Чеченцам о количестве тех десятин, которые им дадут; мы можем думать об этом для наших соображений, но они тут ничего бы не поняли, и все это могло бы привести в будущем к большим и бесконечным затруднениям. Им нужно показать ту свободную землю, которую вы рассчитываете им дать, и они там [176] разместятся как могут и, без сомнения, хорошо; да, впрочем, против невозможности и не пойдешь: мы не можем им дать более того, что имеем для них; но, впрочем, можно быть уверенным, что видя, как заботятся об их теперешнем состоянии они останутся довольными тем, что им дадут. Все, что мы должны и можем сделать, наконец, это распределить со справедливостью, что из земель мы назначаем казакам и для крепостей, и вот еще одна из причин, почему я всегда буду против устройства полкового штаба в Ачхое или в окрестностях: надобности полка, действительные и преувеличенные прихотливостью, отнимут у нас всякую возможность дать необходимое туземцам, которые покорятся. Вот, что я хотел вам сказать по поводу земель необходимых для Чеченцев. Проследите это хорошенько, не доверяйтесь легко всему, что будут вам говорить генералы, начальники участков и землемеры; проследите все сами с отличающим вас умом и с свойственным вам знанием страны и людей, с которыми имеете сношения, и я уверен, что вы найдете дело колонизации легче, чем думают. Ларчик просто откроется.

Три-четыре дня тому назад мы получили длинный рапорт генерала Вревского, преимущественно на счет тех границ, которые должны быть определены между вашим и его районами, на счет колонизации Карабулаков, об укреплении одной местности в Гехе, Бумуте и Алгузали, наконец на счет довольно важной просеки к югу от нашей “Русской дороги", для чего не позже Марта ему понадобится довольно сильный отряд, не для сражений, а для работ и обеспечения сообщений. Я приказал известить его, что мы ему пошлем подробный ответ на следующей неделе, и вы получите копию с этого ответа. Первое наше слово будет, что он должен войти с вами в соглашение и устроить встречу с вами сейчас же после окончания зимней экспедиции. Сегодня я вам более ничего к этому не прибавлю; скажу только что я более всего стою за укрепление Гехи; а затем мысли Вревского насчет Карабулаков главным образом грешат против вышесказанного взгляда относительно земель, которыми он [177] их наделит. Он рассчитывает для одних Карабулаков земли более чем есть во всей Малой Чечне; это доказывает только полную неопытность Вревского в делах администрации и необходимость, чтобы он ничего не предпринимал до свидания и соглашения с вами. Относительно рубки леса в Марте месяце, то и это не может совершиться без полного соглашения с вами, так как для этого он будет просить у вас батальон, а может и более, Куринцев.

Что касается до ваших настоящих дел, я могу лишь повторить, что нахожусь под самым радостным впечатлением от ваших успехов и намерений. Шамиль должен быть в крайне стесненном положении; но, с другой стороны, не следует забывать: чем более он стеснен, тем более постарается избегнуть своей участи и ободрить своих партизанов проявлениями мужества, не смотря на то, что с 1846 года ни одна из его попыток не имела успеха. Ваши лазутчики вам хорошо служат, и я не сомневаюсь, вы всегда будете знать, когда вам следует брать предосторожности против всего, что могло бы быть направлено прямо против вас, или против других районов.

Письмо вышло длинным, пора его окончить: прибавлю только, что Хаджи-Мурат уехал сегодня утром на Лезгинскую линию в распоряжение князя Григория Орбелиани. Эта поездка служит мне к исполнению намерения не допускать его приезда в Грозную, ранее чем вы сами там не будете. К тому же я вам скажу: чем более его я узнаю, тем более убеждаюсь в его верности и той громадной пользе, которую он может нам принести".

Князь Воронцов от 11-го Февраля: “Примите мои самые искренние поздравления с чином генерал-лейтенанта, которым награждает вас Император за ваши блестящие дела 6-го и 7-го Января. Вы знаете, что я представил вас к 3-й степени Георгия, в той надежде, что чин все равно через год не уйдет от вас; но Государь решил иначе, и мне ничего не остается как поздравить вас от всей души: это большой шаг, который дает широкий простор [178] всем, кто имеет случай служить с вами, или под вашим начальством, и это есть ясное доказательство перед всей армией и пред всей Россией, как Государь умеет ценить ваши заслуги и желает подвинуть вас по пути той славной карьеры, которую вы так хорошо начали. Я с своей стороны очень рад и уверен, что ваш чин генерал-лейтенанта будет нам при всех случаях очень полезен.

Что касается до Георгиевского креста для Семена, то кажется еще нет ничего решительного. София Бобринская написала 25-го числа моей жене, поздравляя ее; а Васильчиков писал Дондукову, что дело решено; но прибывшая вчера почта, помеченная 28-м, ничего об этом не говорит. Может быть дума или Государь нашли какие-нибудь затруднения, что случается часто, когда не имеется доброго желанья... Но Семен все-таки может себя поздравить, во-первых с тем, что он был представлен прямо вами, своим непосредственным начальником, который мог судить вполне справедливо, и что это разделяли его товарищи и все кто был с ним в деле.

Вслед за моим последним письмом, я получил ваше от 4-го, из лагеря под Тепли. Я не могу достаточно благодарить вас за все, что вы мне говорите и за все что сделали. Ваш переход из старого лагеря в новый есть замечательное доказательство того состояния дел, которое находится под вашим энергичным управлением, и прекрасных распоряжений с самого начала кампании в обеих Чечнях. Мне очень бы хотелось знать, на что решится Шамиль в своем настоящем скверном положении; я не сомневаюсь, что, не смотря на свою энергию и умелость, он ничего существенного не сделает, чтобы выйти из него. Можно смело сказать, что Шамиль 1852 г. далеко уже не тот, каким мы видели его в 1845 г.: со всех сторон к нему теперь идут невеселые новости. Блестящее дело Суслова в Дагестане должно быть для него чувствительным ударом.

Два или три дня тому назад мы получили превосходные известия с Правого фланга и из Черномории. Генералы [179] Евдокимов, Рашпиль и очень деятельный адмирал Серебряков сделали одновременно нападения, первый на Абазехов, а два остальные на Натухайцев и Шапсугов. В течении трех дней по пути наших отрядов, все, что не было покорено, было уничтожено, с весьма малою потерею с нашей стороны, и ужас разнесся повсюду. В первый раз войска Черномории могли сойтись с войсками Восточного берега со стороны Новороссийска и действовать вместе. Я давно желал этого; но Будберг, не смотря на то, что он отличный человек, никогда не мог достигнуть этого и согласиться со своими соседями, начальниками. Серебряков же выполнил это прекрасно, предложив генералу Рашпилю встретиться в крепости Абине. Отсюда они действовали вместе, с тою решимостью, какой там не запомнят со времен генерала Вельяминова.

Я был очень рад, увидя из вашего письма, что вы надеетесь привести в исполнение колонизацию жителей Большой Чечни, начиная с тех, которые пришли просить вас об этом во время вашего перехода в Тепли. Вы знаете, что я всегда считал полезным принимать Чеченцев, по мере того, как они будут являться; в таком случае, продолжая ваши действия в северных долинах Большой Чечни, вы найдете в аулах менее наличных врагов, и вам будет легче подчинить нам всю эту страну в будущем.

Я очень желаю, чтобы Чавчавадзе прибыл к вам, потому что, в случае если Шамиль будет тревожить вас вне долин и густых лесов, ваша прекрасная кавалерия будет иметь случай дать ему еще урок.

Посылаю вам шесть Георгиевских крестов, которые вы желали иметь; надеюсь, вы поздравили от меня Бату, и прошу прислать мне как можно скорее подробное представление о нем, которое будет справедливою наградою за услуги, нам оказываемые. Не могу вас достаточно отблагодарить за вашу бесконечную доброту к Семену и Николаи. Напишу вам в Среду, если у вас будет все благополучно, что можно будет сделать для укрепления здоровья Семена, а в особенности его жены. Если не встретится ему [180] препятствий по службе, то желательно было бы, чтобы он приехал на праздники сюда, передав командование полком Ляшенке. Семен сам передаст вам причины, почему ему необходимо пробыть с нами часть Апреля".

18-го Февраля князь Барятинский писал князю Воронцову, из лагеря у Тепли:

“Начинаю это письмо выражением глубокой благодарности за пожалование мне чина генерал-лейтенанта, который я получил вслед за вашим письмом к военному министру. Боюсь, что я никогда не сумею вам отплатить за все то внимание, доброту и доверие, которые вы доказываете мне.

Со времени моего последнего письма, мы успели уничтожить много леса, так что теперь пространство от Грозной до р. Джалки представляет собою обширное поде. Вчера Веревкин, который управлял рубкою леса, имел блестящее дело, героем которого был Лорис-Меликов. Вот уже второй раз, как казаки достойно мстят за потерю своего атамана. Все идет, слава Богу, счастливо и гораздо скорее, чем я мог надеяться. Очень досадно, что я не могу продолжить кампанию до Апреля: тогда покорение Большой Чечни было бы неминуемым делом. Каждый день я принимаю депутацию за депутацией, которые мне обещают покорение сейчас же вслед за началом постройки укрепления в Автуре или в Шали. Шамиль ожидает моего отъезда, чтобы взять заложников и продержать у себя лишь до той минуты, когда поля будут засеяны; но очень возможно, что он оставит их у себя и после еще некоторое время. Я бы очень хотел, чтобы вы позволили мне, по окончании экспедиции, приехать в Тифлис, где я мог бы словесно передать на ваше усмотрение несколько крайне важных вопросов, относящихся до той и другой Чечни".

В письме от 18-го Февраля, князь Воронцов, повторяя просьбу об отпуске его сына на три месяца для лечения в Боржоме, между прочим добавил: “Вы вероятно получаете газеты и могли видеть, что Луи-Наполеон, совершивший, хотя и незаконно, несколько хороших дел, дал слишком большую волю своим деспотическим наклонностям [181] и допустил чрезвычайную, несправедливую меру — конфискацию имений Орлеанских принцев. Эта мера произвела весьма дурное впечатление и, Бог знает, не придется ли ему раскаяться в ней".

От 15-го Февраля: “Наконец, мы подучили официальное известие о награде Георгиевским крестом Семена,— отличие столь дорогое для всех наших воинов и за которое прежде всего он должен благодарить вас, своего славного начальника, в распоряжении которого ему представился случай выказать себя: вашему благосклонному представлению он обязан этой наградой. Моя первая обязанность также благодарить вас и от имени моей жены за всю ту братскую дружбу, которую вы оказываете нашему сыну. Вы поймете, е какою радостью я ему посылаю крест, который я сам получил в этой же стране 48 лет тому назад.

Быть может Семен уже получил крест вчера вечером или сегодня от нашего обожаемого Наследника Цесаревича, так как фельдъегерь мне сказал, что он оставил во Владикавказе письмо с ящиком от Его Высочества к Семену.

Чернышов пишет мне, что он хотел предоставить крест Семену более почетным образом, т.е. постановлением орденской думы, в которой он и был единогласно удостоен этого отличия, о чем мне сообщает, в полученном сегодня письме, мой старый товарищ, генерал Левенштерн, заседавший в думе".

Комментарии

30. Считаю нужным напомнить, что все приведенные письма писаны по-французски и передаются здесь в переводе.

31. Если память мне не изменяет, это был лейб-уланский офицер, приехавший на Кавказ за отличиями.

32. Один из весьма влиятельных в Дагестане наибов.

33. Генерал-маиор барон Мелер-Закомельский, бригадный командир.

34. Сыном князя Воронцова, командиром Куринского полка.

35. Князь Николай Эристов был адъютантом у князя Воронцова.

36. Подполковник князь Хасай-Уцмиев, Кумык, довольно образованный человек, говоривший, кажется, по-французски.

37. Князь Константин Тарханове, впоследствии Бакинский губернатор.

38. Изменивший Шамилю и перешедший к нам наиб.

39. Движение к Мезеинской поляне, о чем сказано выше, совершалось под начальством Мелера.

40. И так, князь Барятинский уже в начале 1852 года собирался идти на Ведень. Велика заслуга старика-главнокомандующего, не давшего на это разрешения! Катастрофа была бы неминуема...

41. Командир Нижегородского драгунского полка.

42. Князь Дмитрий Орбелиани — впоследствии тесть князя Барятинского.

43. Это неверно: полковник Ракусса потерял руку, которую пришлось отнять у самого плеча.

44. Наибы Шамиля.

Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 1. М. 1888

© текст - Зиссерман А. Л. 1888
© сетевая версия - Трофимов С. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001