ФЕЛЬДМАРШАЛ
КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ БАРЯТИНСКИЙ.
1815-1879.
ТОМ ПЕРВЫЙ.
Глава I.
Происхождение князей Барятинских. — Дед и отец фельдмаршала. — Гороскоп. — Две записки отца.
Родоначальником князей Барятинских был Александр Андреевич Мезецкий-Барятинский, принадлежавший к потомству Св. Князя Михаила Черниговского. Название Барятинского князь Александр принял по владению Барятинскою волостью на реке Клетоме, в нынешнем Мещовском уезде Калужской губернии. Многие из потомков его отличались на государственной службе: Михаил Федорович Барятинский в Ливонской войне 1579 г., воевода Иван Михаилович в Литовской войне 1581 г., он же в 1582 г. ходил в Казань и против мятежных Черемис; в 1592 г. был посылаем к Датскому королю Фридриху, для окончательного определения границ в Лапландии.
Князь Иван Федорович отличался в 1713 г. в войне с Шведами, а в 1719 г. разбил их отряд под самым Стокгольмом. Он участвовал с Петром I-м в Персидском походе и в чине бригадира был комендантом в Баку. По кончине Петра II-го князь Иван противился олигархическим замыслам Долгоруких и прочих, желавших [2] ограничить самодержавную власть Анны Иоанновны, и во все время ее царствования был постоянно отличаем; после был он назначен главнокомандующим в Москве, наконец генерал-губернатором Малороссии, где и умер в Мае 1738 г., в чине генерал-аншефа, к сожалению местного населения, которым он управлял с большою кротостью.
Дед фельдмаршала, князь Иван Сергеевич (внук генерал-аншефа Ивана Федоровича) генерал-поручик и Александровский кавалер, был женат на принцессе Голштейн-Бекской. Он служил в лейб-компании Елисаветы Петровны, находясь при ней ординарцем до самой ее кончины. Петр III назначил его флигель-адъютантом. Императрица Екатерина II отдавала ему справедливость, хотя он сохранил непоколебимую верность Петру. Она определила его кавалером при наследнике престола, которому он всегда говорил правду, на что Павел Петрович иногда досадовал и жаловался другим приближенным, однако сохранял к Ивану Сергеевичу признательность. В 1763 году он, 25 лет, пожалован в полковники и отправлен в Швецию с особым поручением, затем занимал пост посланника Екатерины II при короле Людовике XVI, в самое блестящее время его царствования. Он с Австрийским послом, в качестве посредников, подписал Версальский мир 3-го Сентября 1783 г. и получил портреты государей Франции, Англии и Испании осыпанные бриллиантами. Он же произвел негоциацию при покорении нами Крыма. Он сопровождал Великого Князя Павла Петровича с супругою Мариею Феодоровною, когда они путешествовали по Европе под именем Comte et Comtesse du Nord, и получил от них готовальню с портретами и надписью Souvenir d’amitie. На прощальной аудиенции, Людовик XVI подарил ему свой портрет, украшенный бриллиантами и написал императрице Екатерине лестный об нем отзыв за умение в течение 12-ти лет поддерживать добрые отношения между двумя государствами. Император Павел, встретив князя Ивана Сергеевича в Москве, дружественно обнял его и подарил ему бриллиантами украшенную табакерку; император Александр I-й, пред въездом в Москву на [3] коронацию, останавливался в загородном доме князя и тоже подарил ему табакерку богато осыпанную камнями.
Единственный сын его, князь Иван Иванович, начал службу в Семеновском полку и участвовал в знаменитом штурме Праги (1794 г.), где и получил Георгиевский крест. В последние годы царствования императрицы Екатерины был он одним из самых блестящих представителей высшего придворного общества и по словам князя Адама Чарторыйского (Memoires) отличался остроумием, под час довольно колким. Перейдя затем в дипломатическую службу, был он секретарем посольства в Лондоне, при графе С. Р. Воронцове. Тут он женился на дочери лорда Шерборна, но вскоре овдовел; затем был долгое время нашим посланником при Баварском дворе, а по выходе в отставку графа С. Р. Воронцова ему предложен был пост посла в Лондоне; но он отказался от этого важного и почетного назначения, предпочитая поселиться в деревне и посвятить свою жизнь на устройство своих обширных имений, с применением на практике приобретенных во время путешествий по Европе агрономических познаний. Князь Иван Иванович в 1813 г. вторично женился в Теплице на дочери Прусского при Венском дворе посланника, графа Келлера, от которой имел семь человек детей.
Первенцом его был сын Александр, будущий фельдмаршал, родившийся 2-го Мая 1815 г. Восприемником от святой купели был Алексей Иванович Машкин.
Вскоре по рождении ребенка, неизвестный человек оставил на лестнице дома рисунок — гороскоп, как полагают, произведение одного из членов существовавших тогда в России Масонских лож. Предсказания гороскопа не вполне сбылись; но все-таки замечательно, что оправдалось главное пророчество о победах на Востоке, о призрении пленника; а совет быть великодушным к побежденным сделался девизом покойного фельдмаршала. Странно однако, что в гороскопе год рождения означен 1814-й, тогда как, по метрическим книгам и другим несомненным данным, это был 1815 год. [4]
Князь Иван Иванович Барятинский, по словам покойного графа П. X. Граббе (бывшего военным агентом в Мюнхене) “высокий, видный, тонкий мужчина, с правильными, приятными чертами лица, волосы с проседью, коротко подстриженные; жест скорый, нетерпеливый; общее выражение светского человека и знатности", был человек высокообразованный и умный. Озабоченный воспитанием старшего сына, он уже в Сентябре 1815 года составил программу его воспитания. Записка (на Французском языке) носит название: "Мысли о воспитании моего сына", а через несколько лет (1821 г.) он написал еще другую записку, род наставлений сыну: “Conseils a mon fils aine". Обе записки замечательны во многих отношениях, и мы приводим их здесь (первую почти целиком, вторую в извлечении).
“До семилетнего возраста воспитание мальчика скорее физическое, чем нравственное. Внушение ему о правде и неправде следует делать с ранней поры. Ложь и неумеренность главные пороки детства. Необходимо быть неумолимым в искоренении лжи, потому что она унижает человека.
До пятилетнего возраста можно будет оставить сына моего на руках женщин.
Как только он будет в состоянии бегать и прыгать, следует постараться укрепить его телодвижением и холодным купаньем, к которому надо приучить постепенно. Купание в реке самое здоровое. Надо будет достать ему две или три маленьких верховых лошадки, на которых он будет по очереди ездить без седла: ничто не придает больше ловкости, как этот способ езды кочевых народов. Сыновья наших крестьян — наездники с ранней поры и скачут на отцовских лошадях с пяти или шести лет с изумительною ловкостью.
Когда мой сын достигнет семилетнего возраста, я бы желал, чтобы он начал учиться Славянскому, Латинскому, Греческому, и в особенности родному языку. С этого возраста до двенадцати лет он приобретет некоторые познания по этим языкам, а в 14 и 15 лет он будет в состоянии с пользою читать классических авторов. [5] Изучение рисования и арифметики должно будет идти рядом с изучением мертвых языков, т.е. с семи лет.
В 12 лет надо будет постараться приохотить его к механике; ничего нет легче: следует только с семилетнего возраста наполнить его комнату маленькими моделями, чтобы возбудить в нем любопытство и, в особенности, следует ясно и без педантизма объяснять ему основные начала механики. Эта наука бессознательно поведет его к знанию практической математики. Предшествуемая высшей математикой, это род метафизики и для взрослого, а тем более для ребенка. Надо его заставлять делать чертежи машин и в особенности объяснять их.
Вообще было бы хорошо приучить его применять на каждом шагу развития его умственных способностей практику к теории. Механика заставит его полюбить земледелие, которому она каждый день оказывает столь важные услуги, а земледелие приохотит его к химии, имеющей к ней такие близкие отношения. С восьми до пятнадцатилетнего возраста надо будет его учить, занимая разнообразными опытами; и особенно надо постараться вызвать в нем соревнование, назначая ему награды, состоящие из хороших книг, земледельческих орудий и других, имеющих отношение к изучаемым им наукам.
Я желаю также, чтобы в его распоряжение предоставили несколько десятин земли, на которых он бы производил агрономические опыты. Это будет новый способ доставлять ему движение. Ему следует дать легкий и хороший плуг, также борону, маленькую сеяльную машину и т. д.
Непременно нужно будет освоить его со всеми этими инструментами, научить его размежеванию полей, заставлять его анализировать состав почв, научить его отличать разные травы лугов, заставлять его вести по-русски списки о посевах и урожае его пашни.
На землю, назначенную ему, следует смотреть, как на рассадник хлебных растений, имеющую двойную цель: обучать его и в тоже время доставлять значительное количество зерна, в виду лучшей эксплуатации моих земель. [6]
Вырученная им с своих полевых работ сумма денег будет предназначена в пользу бедных. Он должен будет сам распределять их между ними. Употребление химии до того необходимо и обыкновенно, что она должна быть неизбежною частью хорошего воспитания. Это одна из наук, наиболее важных для крупного землевладельца и даже для государственного человека. Она особенно необходима в такой стране, как наша, где много еще предстоит сделать и где знающий химик должен считаться цивилизатором и, в некотором роде, созидателем.
Я требую также, чтобы сын мой упражнялся с способными и образованными землемерами в межевании. Ему необходимо знание тригонометрии. Можно легко заметить по этим различным родам занятий, что я желаю, чтобы сын мой воспитывался в деревне до 16-тилетняго возраста, когда он должен начать путешествовать.
Практическое по преимуществу образование должно сделать из него человека в том возрасте, когда другие мальчики играют комедии, муштруются во фронте, занимаясь вообще одними глупостями. Я хочу, чтобы он был в состоянии управляться с топором, со стругом и плугом, чтобы он искусно точил, мог измерить всякого рода местность, умел бы плавать, бороться, носить тяжести, ездить верхом, стрелять; вообще, чтобы все эти упражнения были употреблены в дело для развития его нравственных и физических способностей.
Он должен положить себе за постоянное правило выучивать наизусть стихи некоторых Латинских и Греческих классиков и декламировать их вслух. Память его следует постоянно упражнять. Надо заставлять его сочинять речи по-русски на нравственные и исторические темы. Первый отдел истории, которой его будут учить, должен быть отечественный. Также следует поступить и с изучением географии. Это предварительное ознакомление будет ему очень полезно при предстоящем ему путешествии по отечеству. Следует заставлять его по одному разу в месяц произносить громкие речи, им самим составленные и, [7] лучше всего, при многочисленных слушателях 1. Так как я хочу, чтобы мой сын с ранних лет путешествовал, то он должен приобрести силу, ловкость и всякие познания, нужные для уменья применять на каждом шагу практику к теории. Все должно быть в действии во время путешествия.
Путешествуя, живешь полною жизнью. Умственные и физические способности раньше развиваются, и с такою стремительностию и энергиею, которую молодые люди, воспитанные в городах и университетах, не могут постигнуть. Мой сын увидит, что читают другие дети. Это научит его с ранней поры оценивать по достоинству все иллюзии, которыми питают молодых людей в академиях, и ненавидеть пороки, губящие их, когда они вступают в свет. Вместе с путешествием круг его понятий будет расширяться.
Следует постараться ознакомить его со статистикой и историей каждой страны, посещаемой им. Таким образом, он приобретет массу познаний, которых профессора истории и статистики никогда не могли бы сообщить ему в четырех стенах кабинета. [8]
Я желаю, чтобы следующие лица сопутствовали ему в его шестилетнем путешествии по отечеству:
1) Доктор, хороший химик и ботаник, без различия какой нации.
2) Механик — Англичанин, Голландец или Швейцарец.
3) Немец, знающий Греческий и Латинский языки.
4) Почтенный наставник, для руководства всем его воспитанием.
Я желаю, чтобы этот наставник был твердого, но кроткого характера, честный и с основательным образованием, доброй нравственности, в возрасте от 35 до 40 лет, и чтобы он ни в чем не отставал от этого плана воспитания.
Я желаю также, чтобы мой сын был сопровождаем Русским учителем, хорошо знакомым с своим отечеством, с его законами и историею. Необходимо будет познакомить сына моего, насколько возможно, со всеми нововведениями, с формами нашего суда и администрации, уяснить ему чудовищные злоупотребления, которые вкрались в наше законодательство, заставить его посещать все учреждения и фабрики страны, обращать его внимание на различные местные производства, одним словом, чтобы он замечал все интересное в посещаемых им областях Империи. Он должен будет вести по-русски дневник своего путешествия и переводить его на Французский, Английский или на тот язык, с которым он больше всего освоится. Слог его должен быть чист, ясен и сжат. Я требую, чтобы он путешествовал четыре года по Европейской, а остальные два по Азиатской России. После шести дет путешествия по отечеству, надо будет послать его через Кронштадт, морем, в Голландию, которую он будет изучать в течении года; оттуда он отправится в Англию, где останется в продолжении двух лет. Там надо найти образованного человека, который, вместе с вышеупомянутыми лицами, сопровождал бы его во все три королевства Великобритании, государственное устройство которых должно быть ему основательно объяснено, чтобы он мог изучать с величайшим вниманием все чудеса человеческой [9] культуры. После двух дет пребывания в Англии, он должен продолжать свое путешествие по Европе следующим образом: он начнет с Франции, Испании и Италии, оттуда он отправится в Швейцарию и Германию, чтобы возвратиться в отечество через Данию, Норвегию и Швецию.
Мне нет надобности советовать ему изучать все, объезжая Европу; я надеюсь, что он к этому привыкнет с 16-ти летнего возраста. Когда, достигнув 25—26 лет, сын мой возвратится в Россию, он непременно будет полезным слугою своего отечества. Надо будет определить его в Министерство Иностранных Дел или Финансов, и можно предвидеть, что он будет лучше знать Россию, чем большинство управляющих министров, попавших на эти места из придворных куртизанов, и руководимых корыстолюбивыми невеждами-секретарями. Лишнее было бы говорить здесь, что сын мой должен быть ознакомлен с своей религией духовным отцом. Это само собою разумеется. Надо постараться внушить ему чувство энтузиазма к отечеству, желание изучить его, быть ему полезным и отличаться на службе своего Государя, которого он должен уважать и ему повиноваться, каков бы ни был его характер, почитая в нем своего Монарха, которому он присягал. Если Бог даст моему сыну усердно, отлично и добросовестно послужить своему отечеству, он может удалиться в конце своей службы с честью в свои прекрасные владения, чтобы просвещать там своих крестьян, осчастливить их и ввести употребление искусств и ремесел, которые увеличат его состояние и, вместе с тем, доставят занятие массе праздных людей. С тем воспитанием, которое он получит, я уверен, что он усовершенствует все оставленное мною ему и будет полезен на службе, а следовательно и отечеству.
Я прошу, как милости, со стороны моей жены, не делать из него ни военного, ни придворного, ни дипломата. У нас и без того много героев, декорированных хвастунов, куртизанов. Россия больной гигант; долг людей, избранных по своему происхождению и богатству, действительно служить и поддерживать государство". [10]
Мысли прекрасные, очевидно навеянные долгим пребыванием на Западе, в особенности в Англии....
Во второй записке князь Иван Иванович обращался к сыну с следующими советами:
“Ты, по всей вероятности, будешь это читать, когда я перестану существовать!... Прежде всего я тебе советую бояться и любить Бога и затем избегать тех, которые этого не делают. Надо быть хорошим христианином, так как христианские принципы божественны, и поступать, насколько ты будешь в состоянии, по наставлению Евангелия. В десяти заповедях Моисея и в Молитве Господней ты найдешь весь необходимый материал для образования из себя честного человека 2.
Делай это для пользы и счастия своего и твоего ближнего.
Мне не надо тебе советовать любить твоих братьев, твоих сестер.
Что касается сыновней любви к твоей милой и доброй матери, которая составила счастье моей жизни и никогда не переставала существовать для счастья своих детей, я уверен, что ты всегда будешь вести себя так, чтобы осчастливить ее. Этот совет заключает в себе вообще весь род поведения, которого ты должен держаться в отношении к ней.
Ты никогда не будешь сам по себе счастлив, если пренебрежешь своими сыновними обязанностями; ты будешь отвергнут Богом и людьми. [11]
Если ты будешь иметь желание жениться молодым и уверенность сделать твою жену счастливой, женись; но женись хорошо!... Главное счастье жизни мы испытываем, имея добродетельную, любезную, хорошую и кроткую подругу. Не забывай быть снисходительным к ее недостаткам; в особенности не будь с нею суров. Ничто так не отталкивает жену от мужа, как жесткость обращения. Такое обращение несправедливо. Она будет искать против тебя чужой помощи. Старайся никогда не ссориться с нею на глазах света. Это также смешно, как и мало деликатно в отношении к ней и к другим. Ты будешь служить предметом насмешек, и люди будут иметь на это полное право. Публичные сцены делаются басней и посмеянием злых языков, а их очень много. Будь осторожен в выборе подруг твоей жены; лучше было бы, по возможности, не допускать ее иметь их, и самому заменять ей всех светских друзей. Но и ты также не должен иметь другого друга, кроме твоей жены. Не скрывай от нее никогда ничего. Большое счастье доставляет возможность говорить вслух со вторым собой; я никогда ничего не скрывал от твоей прекрасной матери. Она была мною, а я ею. Этому-то согласию я обязан всем моим счастьем в жизни.
Милое мое дитя, не упускай никогда из виду одного обстоятельства: исполнять добросовестно свои обязанности. Это доставит тебе внутреннее удовлетворение, которое поставит тебя выше всех жизненных событий.
Будь другом, подпорой, советником и наставником своих братьев. Это друзья, дарованные тебе природою. Не отказывай им ни в чем и не требуй от них слишком многого. Чем добрее ты будешь в отношении к ним, тем более вы подружитесь. Доброта душа дружбы. Ничего нет трогательнее братьев-друзей.
Провидение даровало тебе прекрасное сердце. Может быть, Оно допустит меня наслаждаться развитием твоих нравственных качеств. Но, если Оно полагает иначе, то убеждаю тебя, мое дорогое дитя, никогда не изменять великой добродетели, пренебреженной в наш эгоистический век: — признательности. Никогда не забывай тех, которые [12] заботились о тебе в детстве, которые воспитывали тебя в твоей юности, которым ты обязан их привязанностью в дни своей жизни; но оберегайся людских речей. Я в своей жизни был, к несчастию, недоверчив; но недоверчивость явилась после того, как разглядел я всю лживость людей, после того, как был ими обманут. Юность доверчива, часто — слишком. Остерегайся этих вредных иллюзий.
Употребляй все возможные физические и нравственные средства, чтобы просветить страну, где находятся твои владения. Этим прекрасно будешь служить своему Государю, стране и самому себе. Продолжай то, что я начал. Усовершенствуй, но не вводи много новых преобразований. До сих пор (1821 г.) учреждения мои мне дорого обходятся и приносят мало доходов. Постройки разоряют. Можно себе позволять только постройки необходимых зданий с экономической целью, и то умеренно.
Посвяти себя с ранней поры земледелию. Обыкновенно знание и занятие им люди откладывают до зрелого возраста, когда нет больше ни силы, ни деятельности. Люди воображают, что когда они больше не в состоянии служить своему отечеству и ни на что уже негодны, они могут по крайней мере спокойно сажать у себя дома капусту.... Странная и гибельная ошибка! Она обязана своим возникновением ошибочному воспитанию и предрассудкам, детской суетности родителей, желания которых сосредоточиваются в том, чтобы дети их блистали в свете и каким бы то ни было способом сделали себе карьеру, причем они никогда не забывают прибавлять, что это делается для пользы их государя и отечества. Это смешное воспитание дает с ранней поры детям манию к чинам и орденам. Потому-то большинство из них ничто иное, как обезьяны или разукрашенные попугаи. Весьма немногие из них образованы солидным и полезным образом. Я спрашиваю у всех рассудительных людей: не превосходят ли пользою всех великих полководцев или известнейших дипломатов нашего века такие люди, как покойный герцог Бедфордский и такие, как теперь еще живущие, г-н Кок в Англии, или как г-н Ластери, Домбаль и т. д. во [13] Франции, или Фелденберг и Пиктет в Швейцарии, или Таер в Германии? Вот настоящие цивилизаторы наций, опоры общества, благодетели рода человеческого.
Какое призвание может быть лучше для человека богатого, который употребляет свое состояние на процветание своего государства, улучшая земледелие, вводя искусства и ремесла, доставляющие довольство и счастие обществу, и который своим примером цивилизует родную страну? Какой досуг благороднее заботы по украшению своих нив прекрасными фермами, хорошими сельскими постройками, хорошими жилищами, в которых дышат довольствие и чистота, покрывать свои поля прекрасными урожаями и улучшать их каждый год систематическими полеразделениями? Все радует просвещенного агронома! Вот что я желаю, чтоб из тебя вышло, мое дорогое дитя, как для твоего собственного счастья, так и из любви к моему отечеству. Из плана воспитания, набросанного мною для тебя, ты увидишь, что я желаю, что бы ты знал и что бы из тебя вышло. Будь прилежен в одно и тоже время, как к земледелию, так и к химии и к механике. Эти две науки будут источником радости для тебя и две сильные подпоры для знания науки земледелия". [14]
Глава II.
Начало воспитания.— Влияние матери.— Детские воспоминания. — Гувернер Дюпан.— Отправление в Москву.— Влечение к военной службе и вступление в школу гвардейских юнкеров.— Пребывание в школе.— Производство в офицеры.
Еще при жизни отца программа воспитания приводилась в исполнение: было отделено небольшое пространство земли, на которой мальчик сам работал; сделали миниатюрный плуг, которым он сам пахал 3; в учебной комнате было множество моделей разных земледельческих орудий, мельниц и т. п., сохраняющихся и теперь в с. Ивановском. Все направлялось к тому, чтобы готовить сына к роли крупного землевладельца, который, кроме собственной пользы, мог бы, подобно отцу, улучшать быт своих крестьян и иметь большое, полезное влияние на окрестное население и соседних помещиков.
Но князь Иван Иванович умер (в 1825 г.), когда сыну едва минуло десять лет, и мечтам его не суждено было сбыться. Едва ли однако пришлось пожалеть об этом князю Александру Ивановичу. На сколько бы удалось ему, при исторически сложившихся в России общественных условиях и крепостных порядках, оправдать надежды на важную роль крупного землевладельца, даже при наилучшей подготовке и самом искреннем желании, вопрос трудно разрешимый; но в той роли, которую предназначила ему судьба, заслуги его государству оказались действительно великими, и ими только приготовил он себе почетное место в Русской истории, память, далеко оставляющую за собою деяния всех его предков. [15]
Князь Иван Иванович жил открыто; к нему беспрестанно съезжались гости из разных слоев общества; в доме был постоянный театр, в котором игрались пиесы на Русском и Французском языках, первые большею частью дворовыми людьми, а вторые разными лицами, членами семейства, гувернерами, гувернантками и соседними помещиками. Кроме того был оркестр из 40 или 50 музыкантов, составленный из крепостных людей. Давались концерты, в которых принимали участие жившие тогда в соседстве, известные меломаны графы Михаил и Матвей Юрьевичи Виельгорские. Сам князь Иван Иванович страстно любил музыку и так увлекался ею, что часто упрекал себя в потере времени, вследствие чего строго запретил преподавание музыки своим четырем сыновьям, что и было свято исполнено.
Для сына Александра был выписан из Швейцарии, особенно рекомендованный по части агрономии и промышленности, как человек высокой нравственности и имевший многостороннее образование, некто m-r Дюпан, который и был при нем в качестве гувернера. Этот самый m-r Дюпан, по окончании занятий с Александром Ивановичем, поступил к графу Алексею Алексеевичу Бобринскому воспитателем двух старших его сыновей и был главным его сотрудником при создании несуществовавшей до тех пор в России отрасли промышленности сахарных заводов 4.
Главное нравственное влияние на Александра Ивановича в детстве, юношестве и, даже позже, было влияние его матери. При характере самом самостоятельном и твердом, у него были самые нежные чувства, почти женственные.
Покойный фельдмаршал любил рассказывать происшествия и анекдоты из ранней поры своей жизни. Между [16] прочим он вспоминал, как в 1825 году, чрез два месяца после смерти отца, император Александр Павлович, по пути из Петербурга на Юг (откуда он уже не вернулся), заехал в Ивановское, чтобы навестить вдову-мать князя Александра Ивановича; она была в большом горе, больна и не могла выйти на встречу Государя, а послала своего десятилетнего сына принимать Его Величество. Князь в последствии рассказывал, как был поражен статностью и красотою Государя, который, подъехав в открытой коляске к крыльцу, ловко соскочил, обнял и поцеловал молодого хозяина, и, сказав ему: “Веди меня к твоей матери", пошел с ним вверх по лестнице. Тут, к удивлению ребенка, кучер Государя 5, только что слезший с козел и отдавший вожжи другому кучеру, пошел вслед за Государем по лестнице. (Это делалось, как Александр Иванович потом узнал, постоянно при путешествиях Государя по Русским провинциям). Император подозвал Ильюшку и велел ему поцеловать руку у молодого барина...
Александр Иванович был чрезвычайно похож и лицом и голосом на свою мать; в молодых годах сходство доходило до того, что он воспользовался им для следующей шалости. В доме гостила молодая дама, близко знакомая княгине, которая почти каждое утро навещала свою гостью, когда та еще одевалась. Молодой повеса был неравнодушен к подруге матери и, однажды, заставил камеристку одеть себя в костюм княгини, постучал утром в комнату красавицы и голосом матери спросил, можно ли войти. “Entrez", последовал ответ. Юноша вошел в комнату; дама, сидевшая за туалетным столом, пред зеркалом видела его отражение, но была уверена, что это сама княгиня и только, когда шалун поцеловал ее в щеку, заметила свою ошибку... Последовало изгнание дерзкого повесы из комнаты. [17]
Будучи десяти, двенадцатилетним мальчиком, он по Воскресеньям собирал своих сестер и братьев и самым серьезным образом, считая себя чем-то в роде духовного лица, читал им проповеди и религиозные наставления собственного сочинения. Некоторые из проповедей сохранились до сих пор.
Когда ему минуло 14 лет, мать отправила его со вторым сыном Владимиром в Москву, для усовершенствования в науках; оба брата были вверены попечению знакомых семейству лиц, между прочим графу Александру Никитичу Панину и тетке его г-же Новосильцевой; братья часто бывали в то время в доме графа Владимира Григорьевича Орлова, бывшего президента Академии Наук.
Воспитанием их занимался известный тогда педагог, Англичанин Эванс, который преподавал молодым людям классиков и литературу.
Вскоре однако явилось у старшего брата сильное влечение к военной службе. В то время это было общим увлечением всей дворянской молодежи: само правительство поддерживало в обществе такое направление, а блестящие формы кавалерийских полков кружили молодые головы обоих полов. Все усилия заставить князя Александра следовать назначенной для него отцом программе оказались тщетными. Его должны были отправить в Петербург, где, с Высочайшего разрешения, сообщенного инженер-генералом графом Опперманом 26-го Июня 1831 года директору Школы Гвардейских Юнкеров и Подпрапорщиков, он и был зачислен юнкером Кавалергардского полка.
6-го Августа явился молодой человек в школу, в один день с сыновьями Шамхала Тарковского, Шах-Вали и Мехти-Асхан-ханом.
Школа была учреждена по инициативе императора Николая, с целью докончить военное воспитание тех молодых дворян, которые, хотя бы поступали на службу из [18] университетов, не могли получать в них достаточных в военных науках познаний и, главное, дать молодым людям твердые понятия о строгой подчиненности, дисциплине и прочих обязанностях, присущих военному званию, а тем более гвардейскому офицеру. Вообще предписывалось наиболее иметь в виду строгую подчиненность и дисциплину, как основы хорошо организованного войска. Следовало образовать непоколебимых и верных защитников Государя и Отечества, к чему и должно было клониться исключительно все обучение.
Таким образом, собственно научная сторона образования очевидно отодвигалась на второй план и, при довольно ограниченной программе, многого от воспитанников школы нельзя было и ожидать. За то подчиненность, привычка строго относиться к своим обязанностям, беспрекословно исполнять приказания старших, вкоренялись на всю жизнь. Не обходилось, конечно, без шалостей; особенно кавалерийские юнкера вносили особый элемент удальства, товарищеских пирушек с шампанским и жженкой; но к этому относились не особенно строго: это была дань духу времени; лишь бы не было шума и каких-нибудь неприличных поступков. Само собою, влияние подобной школы в течение двух лет и в такие молодые годы не могло не оставлять на юношах заметных следов. Нужно однако сказать, что князь Барятинский, считавшийся по наукам и даже по фронту не в числе лучших воспитанников (это видно из списков 1832 г., где он по наукам показан во II-м, а по фронту даже в III разряде) ни одного раза не подвергался каким-нибудь взысканиям. Я просмотрел все приказы по школе, в которых немало встретил строгих наказаний за проступки, вовсе не считаемые теперь проступками 6, но о князе Барятинском ничего не нашел. Очевидно, он [19] исполнял все требования строжайшей дисциплины и вел себя хорошо.
Всех юнкеров вместе с князем Барятинским было 245; но из числа их только два имени приобрели общую, громкую известность: один, Лермонтов, как замечательный поэт, к несчастию слишком рано погибший; другой, как природный военный талант, покоритель Кавказа и государственный человек, с самостоятельными взглядами на важнейшие вопросы нашего политического и внутреннего развития. Еще можно причислить отчасти к вышедшим из ряда обыкновенных военнослужащих покойного члена государственного совета графа Э. Т. Баранова и барона И. А. Вревского, убитого в 1858 г. (в звании генерал-лейтенанта и командующего войсками Лезгинской линии), при неудачном штурме аула Китури.
Восьмого Ноября 1833 года князь Барятинский, за слабые успехи в науках, был произведен в корнеты, в Гатчинский кирасирский полк (тогда армейский), а товарищ его Творогов в кавалергардский,— значит, считался гораздо лучшим. Увы, оценка школьного начальства часто бывает ошибочна... [20]
Глава III.
1834-1841 г.
Служба в Кирасирском полку. — Крупная шалость. — Командирование на Кавказ.— Военные действия на Западном Кавказе. — Участие князя Барятинского в делах с Горцами. — Тяжелая рана и завещание князя. — Выздоровление и возвращение в Петербург. — Письмо Колюбакина и его последствия. — Назначение состоять при Наследнике Цесаревиче. — Отпуск за границу. — Знакомство с Гульяновым и приобретение библиотеки. — Знакомство с замечательными людьми. — Вторичное путешествие по Европе с Наследником. — Собирание музея редкостей. — Приобретение библиотек. — Передача их в Исторический и Румянцовский музеи. — Поездка в Петербург с известием о невесте Наследника. — Светская жизнь в Петербурге и приключение на скачках. — Проявление самостоятельного характера. — Примеры этого.
Второго Декабря 1833 г. князь Барятинский прибыл в полк, приведен к присяге на верность службы и зачислен в шестой эскадрон.
Двухлетняя служба в Гатчинских кирасирах была, согласно с тогдашними кавалерийскими нравами, рядом кутежей, шалостей, праздной светской жизни. Все это не считалось однако чем-нибудь предосудительным, не только в глазах товарищей и знакомых, но и в глазах высших властей; даже напротив, как последствия молодости и удальства, свойственного военному человеку вообще, а кавалеристу в особенности, все эти кутежи и повесничанья, лишь бы не заключали в себе ничего бесчестного, доставляли высшим властям особый род удовольствия, скрываемого под личиной строгости...
Странно, что в полковом архиве не сохранилось никаких следов дисциплинарных взысканий с князя Барятинского, хотя, по рассказам близких к нему людей, арестам он подвергался нередко, а некоторые шалости выходили из разряда обыкновенных. Так, слышал я, несколько молодых офицеров с князем во главе справляли похороны живого полковника-командира, устроили торжественное шествие по Гатчине с гробом, при певчих и проч., чем, само собою, произвели немалый шум... Рассказывали и иначе: на Невке, или Черной речке весь [21] Петербургский аристократический beau-monde праздновал чьи-то именины в разукрашенных гондолах, с музыкой, певцами, певицами и проч.; вдруг в среду гондол влетает ялик, на котором стоит черный гроб, и певчие поют "со святыми упокой". Гребцы — князь Барятинский, кавалергарды Сергей Трубецкой, Кротков: у руля тоже их товарищ. Гроб сбрасывается в воду, раздаются крики — “покойника утопили!" произошла ужасная суматоха, дамы в обморок, вмешательство полиции, бегство шалунов!... Этот рассказ гораздо ближе к правде, как передали мне впоследствии близкие к князю Александру Ивановичу. Впрочем и та и другая шалость, пятьдесят лет тому назад, едва ли особенно кого поражали. Однако окончилась для шалунов эта история довольно печально: продолжительным арестом на пять или шесть месяцев поплатился князь Александр Иванович; князь Трубецкой переведен тем же чином в армейский полк; Кротков, как старший, был еще строже наказан. Впрочем особых последствий для служебной карьеры князя это не имело и письменных следов не осталось никаких.
В 1834 или 1835 г., раз вечером, у кн. Т. было довольно большое собрание молодых офицеров, кавалергардов и из других полков. В числе их были Александр Ив. Барятинский и Лермонтов, бывшие товарищи по юнкерской школе. Разговор был оживленный, о разных предметах; между прочим, Лермонтов настаивал на всегдашней его мысли, что человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль. Тогда, не говоря ни слова, Барятинский снял колпак с горящей лампы, взял в руку стекло и, не прибавляя скорости, тихими шагами, бледный прошел через комнату и поставил ламповое стекло на стол целым; но рука его была сожжена почти до кости, и несколько недель носил он ее на привязи, страдая сильною лихорадкою.
Около того же времени, на Каменно-Островской даче, принадлежащей великому князю Михаилу Павловичу, стояли, [22] на покатом газоне перед дворцом, обращенные к реке четыре пушки, подаренные великому князю после Польской войны. Веселая компания офицеров, в том числе и князь Барятинский, привязали перед наступлением ночи к одной из пушек веревки, которые соединили с поплавками опущенного в воду невода. Ночью, когда невод был потащен рыбаками, орудие покатилось медленно в воду; неизвестно, было ли оно в последствии вытащено или осталось в воде и до сих пор.
Должно быть надоела молодому корнету, наконец, эта пустая жизнь. Таившаяся в нем потребность действительной боевой деятельности, потребность осуществления честолюбивых мечтаний всякого истинно-военного человека, мечтаний не только о крестах и чинах, но о власти, о славе, о том, что можно назвать приготовлением себе места в памяти потомства, в истории, взяла свое: он попросился на Кавказ, в классическую страну войны, боевых тревог.
Высочайшим повелением, объявленным 24 Марта 1835 года по гвардейскому корпусу, князь Барятинский был командирован в войска Кавказского корпуса на все время предстоявших в том году военных действий.
Тогда, в половине тридцатых годов, начались те усиленные действия против горцев Западного Кавказа, которые указывали на решимость правительства покорить враждебные племена прочно и водворить среди них Русскую власть. У нас начали сознавать бесплодность разрозненных, непоследовательных походов-экспедиций, для наказания и устрашения отдельных обществ и аулов; решили следовать выработанному плану, известной системе, и обратили главнейшее внимание на западную часть Кавказа, чтоб обеспечить Восточный берег Черного моря от враждебных нам сношений Черкесов с Турками, Англичанами и разными авантюристами, снабжавшими горцев оружием, порохом, да кстати поддерживавшими торговлю гаремным товаром. Дело было поручено одному из [23] лучших генералов, А. А. Вельяминову, бывшему прежде ближайшим помощником А. П. Ермолова.
Результатом предпринятых действий должно было быть занятие морского берега, устройство при устьях речек укреплений, для препятствования подходу Турецких судов, и покорение Черкеских племен, которые, таким образом, должны были очутиться между нашими укрепленными линиями — Кубанскою и береговою. Что этот план не был и не мог быть вполне выполнен, что он в самой основной мысли был ложен, что несколько лет усиленных военных действий, стоивших немалых жертв и расходов, не дали почти никакого результата, об этом я здесь не буду распространяться, чтобы не отдаляться от прямой задачи биографа и, так сказать, не забегать вперед: мне еще придется вернуться к ходу Кавказской войны, к ее различным направлениям в разные эпохи, когда князю Барятинскому суждено было выступить важнейшим деятелем, наконец и решителем этой войны.
В Апреле 1835 года князь Александр Иванович простился с Петербургом и уехал на Кавказ.
В отряде генерала Вельяминова не было регулярной кавалерии, и потому он был прикомандирован к конному полку Черноморских казаков.
Военные действия отряда начались очень поздно. Недостаток средств и удобных путей сообщения требовали много времени и усилий. Только в половине Июля выступил отряд из Ольгинского укрепления на берегу Кубани. Движение стеснялось громадным транспортом в три тысячи подвод, на которых, кроме продовольственных и боевых запасов, везлись и строительные материалы для возведения новых укреплений. Обоз растягивался на шесть верст и двигался как в ящике из войск; каждые 15 минут происходили остановки от беспрерывных поломок. На второй день движения, например, их было до 200, а чрез одну сломанную телегу останавливался весь отряд!... [24]
Прибыв в построенное в предшествовавшем году укрепление Абин, отряд остановился, чтобы заготовить для гарнизона дров, сена и обеспечить его на зиму продовольствием. Каждый день при этом происходили перестрелки, и несколько раненых увеличивали население лазарета. Наконец, 16-го Августа, отряд двинулся далее в Атакуаф, где заложил промежуточное укрепление между Абином и Геленджиком. Переходы делались не более трех-четырех верст в день, дороги были трудно проходимые, обоз едва двигался; а перестрелки и необходимость направлять стрелковые цепи по кручам, оврагам и лесистым чащам задерживали на каждом шагу. Всю тягость похода, конечно, выносила на себе пехота; коннице же, по свойству местности, почти нечего было делать. Тем не менее уже одно движение войск при таких условиях было хорошею шкодою для молодого офицера и давало наблюдательному человеку достаточно материала для изучения горной войны, применения к ее разнообразнейшим случайностям и приемам и к устранению их, по возможности, с наименьшими жертвами.
Когда укрепление было на столько возведено, что гарнизон мог в нем достаточно закрыться, отряд двинулся далее для истребления Черкесских аулов в ближайших окрестностях и, начиная с 11-го Сентября, каждый день сопровождался жаркими перестрелками.
21-го Сентября командир Кабардинского полка, полковник Пирятинский был послан с отдельной колонной разорить значительный аул Бгана-Хабль. При отступлении завязалось упорное дело, вынудившее послать из лагеря подкрепление из одного батальона и четырех сотен Черноморских казаков, под командою полковника Безобразова. Чтобы вытеснить из леса, примыкающего к дороге, засевших там несколько сот Натухайцев, полковник Безобразов приказал батальону с одной стороны, а части спешенных казаков, под командою корнета князя Барятинского, с другой атаковать горцев. Сделав несколько [25] выстрелов, казаки, увлеченные князем, бросились в лес с пиками. Дело завязалось жаркое; озлобленные горцы отчаянно наседали на наши цепи, расстояние между сражавшимися сближалось на несколько шагов, и в одном месте князь был тяжело ранен ружейным выстрелом в бок. Здесь судьбе угодно было впервые завязать боевое товарищество князя Барятинского с Кабардинцами, с которыми впоследствии сроднил он навсегда имя свое.
Рана была опасная, благополучный исход более чем сомнительный. По рассказам покойного генерал-адъютанта Безобразова, на глазах которого происходило дело, у палатки раненого уже стоял наскоро сколоченный гроб.... Чувствуя близость смерти, князь продиктовал Безобразову нечто в роде завещания, которое сохранилось до сих пор, и я привожу его здесь.
“Людей всех бывших при нем — на свободу. Якову 6.000 рубл. и дом в деревне Ивановской; Новикову и Корчажину с семейством по 2.000 рубл.; казаку 200 рубл. (вероятно вестовому). Несшим его — награждение. Безобразову Карабахского; брату Владимиру лошадь и саблю, князю Долгорукову пистолет; матери возвратить браслет; сестрам по кольцу; Колюбакину ружье; Трубецкому Александру кольцо, ему принадлежавшее; шкатулку старшему брату; полковнику Горскому коляску. Тело перевести в Ивановское. Вороного коня-рысака князю Сергею Трубецкому; оставленное оружие у Перовского разделить ему с Сергеем Голицыным. Отнестись к родительнице для приличного награждения приобщавшего его священника отца Ивана и докторов Земского и Фрейтага денежными наградами. Изложенное здесь была последняя воля умирающего князя Александра Ивановича Барятинского; в том свидетельствуем: в должности адъютанта гвардии подпоручик Бибиков; в том свидетельствую конно-гренадерского полка поручик Горголи; в том свидетельствую лейб-гвардии Гродненского гусарского полка поручик Романов". Далее приписка [26] рукою Безобразова: “Картины Вернета Поль Г. (неразборчиво); воля его, чтобы полковник Безобразов, знавши связи его со многими товарищами, распределил некоторые безделицы, ему принадлежавшие, в память лучшим его друзьям. Объявленного им долга Палицыну 600 р., Казнакову 200".
Еще за три месяца до этого, вероятно предчувствуя недоброе, князь Барятинский собственноручно написал следующую записку: “В случае смерти моей, поручаю князю Григорию Алексеевичу Долгорукову распорядиться по своему усмотрению оставшимся после меня движимым имуществом, в чем и даю сие свидетельство. 13-го Июня 1835 г." Свидетелем подписался: “20-й артиллерийской бригады бомбардир Сергей Кривцов". (Декабрист).
Однако смерть пощадила человека, которому суждено было совершить так много для пользы и славы Русского оружия. Раненного увезли в Ставрополь, где его принял к себе старший адъютант штаба Кусаков и, благодаря отличному уходу, возможным удобствам, и, главное, молодому, крепкому организму, он на столько поправился, что оказалось возможным перевезти его в Петербург. Здесь, после нескольких месяцев лечения, он почти совершенно выздоровел, хотя засевшую в кости пулю вынуть не могли, и так она осталась на всю жизнь.
Находившийся в отряде разжалованным, известный Николай Петрович Колюбакин (немирной) по поручению генерала Вельяминова, написал к княгине Барятинской весьма красноречивое, трогательное письмо, рассказав о замечательной храбрости ее сына, о тяжелой ране им полученной и о сожалении всего отряда. Пораженная горем мать показала письмо Императрице Александре Федоровне; оно сделалось известным Государю Николаю Павловичу и всему высшему Петербургскому обществу.
Благодаря этому письму и засвидетельствованию генерала Вельяминова о примерном мужестве, оказанном [27] князем Александром Ивановичем, Государь обратил на него особое внимание, выразившееся в производстве в поручики, пожаловании золотой сабли “за храбрость" и личном посещении Наследником Цесаревичем раненого в его квартире (при чем Великий Князь сам вручил ему пожалованную саблю), наконец и назначением состоять при Его Высочестве, о чем было объявлено в высочайшем приказе 31-го Января 1836 г. Эта перемена в служебном положении князя была началом всего последовавшего быстрого движения по иерархической лестнице и, без сомнения, содействовала справедливой оценке действительных достоинств его.
Для восстановления здоровья князь Александр Иванович получил продолжительный отпуск за границу. Он путешествовал по разным странам Европы; стараясь пополнить недостатки своего образования, слушал в разных городах университетские лекции и особенно в Марсели славившегося тогда профессора математики. Там же он познакомился с Гульяновым, известным Русским лингвистом, этнографом и египтологом. Старик Гульянов, видя в молодом человеке любознательность, жажду познаний, что тогда так редко встречали в кругу светской молодежи, очень к нему привязался. Будучи совершенно одиноким, не имея никого родных и близких, старик предложил князю сделаться наследником его весьма ценной, многими трудами собранной библиотеки, и в 1840 году, в Дармштате, был заключен с ним договор, в силу которого за довольно значительную сумму, библиотека, оставленная в полном пожизненном пользовании Гульянова, после его смерти становилась собственностью князя. Эта услуга дозволила Русскому ученому, боровшемуся уже с тяжким недугом, окончить давно начатое издание сочинения: Archeologie Egyptienne ou recherches sur l’expression des signes hieroglyphiques et sur les elements de la langue sacre des Egyptiens, 3 vol.", и вполне обеспечила последние годы годы труженической жизни Гульянова, скончавшегося на чужбине. [28]
Во время этих же путешествий по Европе, в бытность в Париже, князь посещал тамошнее общество и познакомился с многими замечательными людьми того времени: с Талейраном, с Поццо ди Борго, между прочими и с известною портретистскою Vigee Le Brun. Князь рассказывал, что видел у нее снятые ею с натуры портреты королевы Марии Антуанеты и других лиц несчастной королевской фамилии; но еще удивительнее были портреты m-me Dubarry, любовницы Людовика XV. Когда князь Александр Иванович выразил удивление, что художница могла знать Dubarry, m-me Le Brun отвечала, что во время писания этого портрета она была даже несколькими годами старше Dubarry.
В тоже время князь Ал. Ив. хорошо познакомился с молодым графом de Falloux, известным в последствии писателем, бывшим министром. De Falloux при встречах с знакомыми Русскими всегда отзывался с большой похвалой о способностях князя Ал. Ив. и говорил, что при первом же знакомстве, не взирая, что князю было всего лет 20, предвидел предстоявшую ему блестящую будущность. В своих записках, напечатанных во Французском журнале “Le Correspondant" (Февраль 1887, стр. 600) граф De Falloux между прочим говорит: “ L'aristocratie Russe, a cette date (1885), etait loin d'appeler l'emancipation de paysans, mais elle la prevoyait et tacitement s'y preparait. J'ai du a l'amitie du prince Alexandre Bariatinsky, plus turd vainquer de Schamyl et feldmarechal, la communication d'un memoire intime que lui avait legue son pere et qui contenait, sur les abus du servage, sur l'imposibilite de leur prolongation, sur l'initiative souhaitable de la noblesse Russe, les plus nobles et le plus lumineuses instructions" 7. [29]
В Англии князь проводил по нескольку месяцев в кругу высшего общества, познакомился с своеобразною его жизнью и обычаями. Во время зимнего сезона, посещая богатые замки Английской знати, он участвовал в любимом лихом спорте Англичан — охоте с гончими на лисиц и даже между ними успел приобрести славу смелого, искусного наездника.
Среди этой светской жизни и удовольствий, князь встречался с государственными людьми, известными в то время в мире военном и политическом; между прочими с Робертом Пилем, Пальмерстоном, лордом Гранвилем, фельдмаршалом герцогом Веллингтоном и маркизом Англези, командовавшим кавалериею под Ватерлоо. Знакомство с этими лицами развило в нем являвшееся уже с молодых лет влечение к изучению военно-политических вопросов; он принялся за тщательное исследование Английского государственного строя, увлекался учреждениями Англичан, ролью, которую играла в течение стольких веков Английская nobility, служившая постоянно уравновешивающим элементом. Он приписывал этому сословию важное историческое значение, именно той отличительной черте его, что оно не составляло замкнутой, никому недоступной касты, а, напротив, принимало в свою среду людей всех классов народа, конечно людей приобретших известность на каком-либо поприще. В тоже время это высшее сословие сливалось с народом еще посредством младших сыновей, вносивших в народную среду плоды высшего развития и более утонченного воспитания.
Быть может во время этого пребывания в Англии князь Барятинский впервые почерпнул мысли о маиоратах, их основаниях и правилах, усвоив их еще подробнее пребыванием вслед за Англиею в Австрии. Без сомнения, [30] под влиянием этих впечатлений, он впоследствии в своих имениях, совместно с братьями, привел в исполнение давно задуманный план учреждения маиората, а гораздо позже представлял на высшее усмотрение свои взгляды на этот предмет.
В 1838—39 годах, во время путешествия по Европе с Великим Князем Наследником Александром Николаевичем, в свите которого находился и друг князя Барятинского, граф Иосиф Михайлович Виельгорский, он, не смотря на неразлучные с таким образом жизни развлечения, находил время интересоваться и более серьезными предметами. Оба друга посвящали главным образом свое внимание всему касающемуся истории России и Славянских народов. С этою целью они собирали сочинения на разных языках, рукописи, древности, картины, оружие, исторические портреты и проч. Расходы делались общие, с условием, что со смертию одного все переходит в собственность остающегося в живых.
Сохранилось несколько писем графа Виельгорского к князю, из которых видно, с каким неослабевающим усердием они относились к своему предприятию — основанию музея, названного ими “Русский Сборник". 28 Ноября 1838 г. из Рима Виельгорский писал, между прочим: “Я сделал такую находку для нашего кабинета, что едва удержался на ногах от восхищения. Это три картины Русские, подобных которым нет во всей России. Я тебе не пишу, что это именно такое и где оне, потому что если Жуковский узнает, то тотчас заставит Великого Князя купить. Я дал уже поручение достать их и, быть может, мы их получим за бесценок; владелец картин не понимает их важности и продает дешево; я обещал до трех тысяч и каждый день ожидании известий об успехе. Здесь я надеюсь купить много Латинских и Итальянских книг, относящихся до России и Славянских земель. В будущем году наша библиотека будет иметь до 2000 томов одних иностранных сочинений". [31]
“Здесь 26 Русских художников, ожидающих заказов и сидящих без работы; никто из наших дворян им ничего не заказывает".
В следующем письме от Декабря Виельгорский говорит подробнее о картинах. “1-я, портрет боярина Микулина, посла нашего в Лондоне, в 1600 году, он очень хорошо сохранен и прекрасной работы; 2-я. когда Татары около 1570 года наводнили Россию, царь Иоанн Грозный собирался бежать в Новгород и просил королеву Елисавету дать ему убежище в Англии и отыскать невесту; тогда был сделан портрет его и отправлен в Лондон. По всем справкам это должен быть тот же самый портрет; он хорошо сделан и хорошо сохранен. Следовательно, это первый Русский портрет существующий! 3-я, самая большая драгоценность в отношении костюма, картина представляющая князя Прозоровского, посла нашего в Лондоне (при Михаиле Феодоровиче) с своими сыновьями. Здесь видна вся пышность и великолепие боярского костюма; один из сыновей подает ему шапку, другой жезл; видны все подробности кафтана, рубашки, унизанной жемчугом, шапки, покрытой дорогими каменьями; работа удивительная. Это неоценимая редкость. Я окаменел, когда увидел. Эта одна картина, которую наш консул в Генуе Смирнов продает и хочет за нее 8000 франков наличными деньгами. С другими он расстаться не хочет. Все три он нашел в Лондоне у антиквария, который хотел их замазать, не понимая букв, которые на них назначены (sic). На картине Прозоровского есть описание оной Славянскими буквами. Что скажешь? Я равнодушно об этом не могу думать.... Между тем я здесь собрал до 50 сочинений Латинских и Итальянских. Ты их у меня увидишь. Одно 1557 г., другое 1600 г. с картинами Русскими".
В другом письме, от 30 Января 1839 года, Виельгорский сообщал своему другу, что какой-то Шухов в Москве собрал для них: 1) нож, оправленный в золото, с яхонтами, боярина Головина; 2) рукопись с надписью [32] патриархов; 3) грамоту императрицы Анны; 4) указ Екатерины с собственноручными приписками; 5) грамоту бургомистров г. Риги, по коей Петр I-й утверждает их права на сто лет; 6) часы патриарха Никона; 7) грамоту царя Михаила Феодоровича Ляпунову; 8) 11 указов Петра I-го бригадиру Кропотову, с собственноручными отметками; 9) письмо Макарова о смерти Петра I-го; 10) универсал Меншикова; 11) Татарский шлем с Куликова поля. “Работы по Русской библиографии сильно подвигаются и теперь, прибавляет Виельгорский, я составляю Французскую библиографию о России, труд громадный. Бер писал мне, что достал для тебя Крамера (Polonia 1589, fol), о котором ты хлопотал" и т. д.
Одним словом, молодые люди не исключительно предавались окружавшей их пустой, светской жизни, и находили средства и время для занятий, доказывающих стремление к приобретению серьезных исторических познаний. О достоинстве же собираемых ими книг и рукописей можно судить потому, что Археографическая Комиссия, под председательством министра народного просвещения Норова, приступая к изданию материалов к истории Петра Великого и особенно в подробности дела Шакловитого, 10 Марта 1847 г. № 41 обращалась к князю Александру Ивановичу Барятинскому с просьбою сообщить несколько свитков следственного дела о Шакловитом, находящихся в принадлежавшем ему собрании.
Граф Виельгорский умер в 1839-м году, и его собрания перешли в собственность князя Барятинского. Эти собрания составляли в то время почтенную цифру 12 тыс. томов; но цифра эта не осуществляла еще заветной мысли князя, желавшего создать из своей библиотеки стройное целое, сделав ее доступною для ученых исследователей. С этою целью он один из первых воспользовался предложением вдовы Гильфердинга и в начале 1873 года приобрел библиотеку ее покойного мужа, состоявшую из 2.700 слишком томов и заключавшую в себе обильные [33] материалы сравнительного языкознания, истории и этнографии Славянских народов. Но и этим значительным приращением покойный фельдмаршал еще не удовольствовался. Уже с 1866 года не оставляла его мысль о приобретении одной из замечательнейших библиотек, составлявшей собственность поселившегося в Женеве Русского, г-на Касаткина. Веденные со вдовою его, в течение нескольких лет, переговоры увенчались наконец в 1874 году успехом, и библиотека, вмещавшая в себе 25 тыс. книг по разным отраслям науки, а также значительную коллекцию эстампов, была приобретена за 45 т. франков.
Таким образом, ценою больших усилий, настойчивости и пожертвований, составилась огромная библиотека из шестнадцати особых отделов в числе около 42 т. томов, приведенная в полный, стройный порядок и систему. После смерти фельдмаршала, библиотека, согласно его воле, досталась младшему его брату, которому он при жизни неоднократно передавал свое желание, чтобы она могла принести пользу ученому миру. Для достижения этой цели, в 1882 году было решено передать всю библиотеку в Московский Императорский Исторический и Румянцовский музеи в 25-летнее пользование с предоставлением права всем посещать ее с научными целями, на общих правилах, существующих для публичных библиотек. Эта передача была окончательно произведена в Сентябре 1887 года.
Когда выбор Великого Князя Цесаревича Александра Николаевича пал на принцессу Гессен-Дармштадскую, Его Высочество послал с этим радостным известием к родителям своего адъютанта князя Барятинского. Проскакав без остановки до Петербурга, князь на 11-й день рано утром явился прямо в Зимний Дворец к Императору Николаю. Государь был поражен быстротою этого путешествия (тогда это называлось чуть не баснословно быстрой ездой). Обрадованный известием, Николай Павлович сам повел князя в свою уборную, велел ему умыться в [34] своем присутствии и все время расспрашивал о сыне и невесте, послал за Императрицей, бывшей еще в постели. за Великими Княжнами и сообщил им радостное известие.
По возвращении в 1840 году с Наследником из-за границы, князь Александр Иванович жил большею частию в Петербурге, вел светскую жизнь, держал скаковых лошадей и сам участвовал в Царскосельских скачках. На одной из них, с самыми трудными препятствиями, подъезжая уже первым к царской трибуне, когда оставалось преодолеть одно препятствие, лошадь (чистокровная Английская кобыла) задела задними копытами за барьер, упала, переломила себе шею и околела на месте; ездок же, перелетев чрез голову лошади на значительное расстояние, лишился чувств и был вынесен замертво, к крайнему испугу всех присутствовавших. Около месяца находился он в бессознательном состоянии.
По выздоровлении, князь Барятинский продолжал ту же придворную, светскую жизнь, пользуясь большим успехом в дамском обществе, что и неудивительно, если вспомнить какой статный красавец был этот представитель рода князей Барятинских. Само собою, Александр Иванович принимал участие во всех придворных празднествах, на которых обращал на себя особое внимание. В Царскосельском арсенале и теперь еще можно видеть железные рыцарские доспехи и оружие лиц, участвовавших в бывшем в 1842 г. каруселе, в том числе и князя. Но и тогда уже, хотя в маленьких чинах, он заявлял некоторую самостоятельность и твердость характера, о чем можно судить по следующим примерам. В Государственном Совете обсуждалось дело, касавшееся крупного процесса между двумя землевладельцами, из которых один князь Витгенштейн был в родстве с Александром Ивановичем (другой был граф Тышкевич). В правоте Витгенштейна князь был убежден. Сам Государь и члены Государственного Совета были противного мнения. Достав [35] записку подробно излагавшую все дело, князь Александр Иванович тщательно изучил ее, переписал, а все те места, в которых он находил явные противоречия, отметил красными чернилами и явился прямо к Государю с этою запискою. Кто помнит те времена, тот ясно себе представит, какою долею смелости нужно было обладать для подобного поступка.
Другой пример настойчивости в защите правого дела еще поразительнее. В 40-х годах, в Вильне, был арестован доктор медицины Мяновский по подозрению в участии в мятежных действиях и содержался уже около двух лет в строгом заточении, с изнурительными лишениями. Князь Барятинский, от сестры своей, жившей в то время в своем именьи Верках, недалеко от Вильны, узнал о положении Мяновского и притом о большом сомнении на счет правдивости доноса, вызвавшего преследование Мяновского. Он опять обратился прямо к Государю, и Николай Павлович приказал флигель-адъютанту Назимову произвести следствие. После дело это перешло еще и к генерал-адъютанту Кавелину. По строгом расследовании в Вильне, ложность обвинения Мяновского была доказана, и доктор был тотчас же освобожден, обвинитель же его строго наказан. Мяновский в последствии переехал в Петербург, был домашним врачом Великой Княгини Марии Николаевны. имел громадную практику, затем был ректором Варшавского университета.
В позднейшее время, уже будучи на высших ступенях военной иерархии, князь Александр Иванович много раз имел случай проявить те же черты твердости характера и душевной доброты. Так однажды в Скерневицах, когда у князя гостил Цесаревич Александр Александрович с Супругою, в одной из охот устроенных фельдмаршалом для Его Высочества, он просил разрешения Великого Князя взять с собою на охоту католического священника, хорошо знакомого со всеми местными условиями [36] для наилучшего выслеживания дичи. Великий Князь согласился и был очень доволен указаниями ксендза, а после спросил, чем мог бы наградить его за доставленное удовольствие. Ксендз воспользовался таким милостивым вниманием и просил об освобождении двух, безвинно сосланных в отдаленные губернии ксендзов — друзей его. По произведенному исследованию, эти два священника оказались действительно заслуживающими помилования, и они были освобождены из ссылки. Само собою, совершилось это лишь благодаря князю Александру Ивановичу, нарочно устроившему участие в охоте священника и поддержавшему его просьбу. [37]
Глава IV.
1841-1846.
Образование маиората и отказ от него в пользу брата. — Условия при отказе. — Движение по службе. — Вторичная командировка на Кавказ. — Прикомандирование к Кабардинскому полку. — Наше положение на Кавказе. — Описание действий отряда. — Вступление в Андию. — Славное дело князя Барятинского с двумя ротами Кабардинцев, при чем он ранен в ногу. — Отзыв об этом деле князя Воронцова.— Присуждение Георгия 4-й степени. — Возвращение в Петербург и отпуск за границу. — Участие в преследовании Польских инсургентов.
Князь Иван Иванович, как уже было упомянуто, скончался в 1825 году. Мысль его, выраженная в посмертной воле, была направлена к учреждению заповедного имения. Воля его была принята вдовою и наследниками и утверждена последовательно тремя Государями.
Первоначально князь Иван Иванович полагал образовать из половины всех его обширных имений маиорат в пользу старшего сына, а остальную половину разделить между прочими детьми; но в 1844 году все братья, приступив к исполнению мысли отца, решились образовать маиорат из всего имения в пользу старшего, Александра Ивановича, с тем, чтобы он обязался выплатить братьям за наследственные части определенные капиталы. Таким образом, князь Александр Иванович стал единоличным владельцем значительного, богатейшего имения.
В 1850 году, после шести лет пользования, он решился отказаться от своих прав в пользу второго своего [38] брата, князя Владимира Ивановича, который был женат и имел уже сына. Подарок этот он сделал брату на Рождественскую елку, повесив на дерево записку о передаче маиората. Сам Александр Иванович объявил, что он не думает жениться, решился посвятить всю жизнь военной службе и не имеет никакой наклонности к деревенской жизни и сельскому хозяйству. Он говорил, что надеется сам, своими трудами, на службе Государю и Отечеству, достигнуть высших степеней военной иерархии и получить право на соответственное обеспечение, родовое же имение, так прекрасно устроенное родителем, желает сохранить в целости в потомстве. Во всяком случае, это замечательное проявление широкой, щедрой его натуры. Передав состояние брату, он выговорил себе получить единовременно 100.000 рублей, уплату его долгов на 136.000 рубл., ежегодную ренту в 7.000 рубл., уплату расходов на белье, сколько ему потребуется и, по мере надобности, один кашемировый халат (?) Какое значение имело это последнее оригинальное требование, остается загадкой.
Все эти обязательства были весьма легки, если принять во внимание размеры состояния и громадные доходы, от него получаемые 8.
Между тем, собственно движение по службе совершалось с достаточною быстротою. В 1838 г. князь Барятинский был переведен в лейб-гусарский полк корнетом, в 1839 г. произведен в поручики, чрез три месяца в штабс-ротмистры, в 1840 г. в ротмистры и в 1845 г. в полковники; в течении этого же времени он получил один Русский и десять иностранных орденов, да три бриллиантовых перстня с вензелями Высочайших особ.
В 1845 г. князь Барятинский опять попросился на Кавказ, для участвования в предстоявших больших [39] действиях против горцев. По приказанию главнокомандовавшего князя Воронцова, Александр Иванович был прикомандирован к Кабардинскому (тогда егерский генерал-адъютанта князя Чернышова) полку и 30-го Мая, приказом по полку, назначен командовать 3-м батальоном.
Прошло десять лет с того времени, когда князь Барятинский первый раз приезжал на Кавказ. Положение наше в крае резко изменилось: центр тяжести перешел с западного на восточный Кавказ; успехи мюридизма под главенством Шамиля приняли размеры грозные, никем непредвиденные, все завоевания в Чечне и Дагестане были потеряны; увеличение в 1844 г. числа войск и военных средств до весьма внушительных размеров не только оказалось бессильным в борьбе с горцами, но даже как бы повредило нам, ослабив в глазах Азиатцев и в наших собственных нашу силу, значение и превосходство регулярной, обильно всем снабженной армии в сравнении с беспорядочными скопищами горцев. Пришлось напрячь еще больше сил, посвятить больше средств и более серьезное внимание этой, казавшейся бесконечною, войне.
С этою целью император Николай решился поставить во главе Кавказа лицо, облеченное громадною властью наместника и главнокомандующего, и назначил на этот высокий пост князя М. С. Воронцова, известного опытностью военною и административною, с тем, чтобы он употребил всю массу данных ему средств для решительного удара.
Не буду вдаваться здесь в подробности плана предстоявших действий, с самого начала не обещавших особенного успеха, а ограничусь рассказом о том, что относится до участия в деле князя Александра Ивановича Барятинского 9.
28-го Мая 1845 в штаб Кабардинского полка, креп. Внезапную, собрался Чеченский отряд и, оставив здесь колесный обоз, 31-го Мая в 3 1/2 ч. утра выступил в горы. [40]
2-го Июня Чеченский отряд перешел в Хубару. Неприятель лишь издалека следил за нашим движением и обменялся несколькими выстрелами с ариергардом. В Гертме, месте соединения Чеченского и Дагестанского отрядов, устроили вагенбург, оставив в нем, под прикрытием трех батальонов, полевые орудия, парковые повозки, черводарских лошадей и менее нужные тяжести. Позиция у Бортуная оказалась незанятою неприятелем, хотя вся дорога через крутой, лесистый Теренгульский овраг была усеяна завалами, вероятно подготовленными прежде для преграждения нам доступа. Саперы расчищали дорогу, войска тянулись непрерывною нитью; но крутость спуска и подъема, еще испорченных проливным дождем, до того затрудняла движение, что войска шли безостановочно всю ночь, пока очутились на позиции за Теренгулом (где в 1844 г. стоял Шамиль), а хвост колонны пришел еще несколькими часами позже. Сильное утомление людей заставило сделать здесь дневку.
Не теряя времени, главнокомандующий выдвинул немного вперед пехоту авангарда, а с кавалерией произвел рекогносцировку дороги чрез Бортунай к Алмаку, в ущелье Мичикал, которое, по сведениям, было сильно укреплено.
Хотя из Салатавии в Гумбет ведут две дороги, но донесения лазутчиков о состоянии этих путей были до того неопределенны и противоречили друг другу, что князь Воронцов счел нужным лично удостовериться в их показаниях относительно казавшейся более удобною дороги на Кырк. С этою целью он 5-го Июня приказал составить отряд из восьми батальонов с 9-ю сотнями конницы и 8-ю орудиями, поручив командование им генерал-маиору Пассеку, и двинулся с ним к перевалу Кырк. Дорога на расстоянии 15-ти верст все шла в гору, жара мешала движению; но в 10 ч. войска уже были на краю перевала и увидели перед собою Гумбет. Спускаться приходилось по узкой дорожке, вьющейся над обрывом горы; в одном месте дорожка отвесно прерывалась, составляя уступ вышиною более сажени, и вся остальная часть спуска [41] оказывалась чрезвычайно крутою, особенно для артиллерии. Благодаря чрезвычайной быстроте движения отряда, на перевале никого кроме пикета не оказалось, и горцы, извещенные о нашем появлении, начали поспешно стягиваться в горе Анчимеер, служащей ключом всей этой позиции, которую неприятель очевидно намерен был защищать, для чего и поставил на ней одно орудие. Главнокомандующий, осмотрев позицию, приказал Пассеку спускаться и занять Анчимеер, что и было исполнено с незначительною потерей егерями Куринского полка и Грузинскою милициею.
Пользуясь успехом авангарда, главнокомандующий приказал обоим отрядам расположиться у бывшего укрепления Удачного (сооруженного в 1839 г. генералом Граббе при движении на Ахульго). Между тем, Пассек в то время, как Дагестанский отряд перешел на позицию Мичикал, занял высоты Зунумеер, желая поскорее очистить дорогу в Андию.
Жаркая и знойная погода, стоявшая 5-го Июня, в день занятия Кырка, вдруг переменилась: с 7-го Июня начались страшные дожди и бури, а потом выпал глубокий снег; температура на Кырке доходила до 6°. Особенно терпели от этой резкой перемены погоды авангардные войска Пассека, расположенные на высокой горе, по колена в снегу, без топлива, продовольствия и фуража для лошадей. Чтобы иметь возможность хоть согреть в чайнике воды, развели огонь, употребив на это все Донские пики. Хуже всех приходилось Грузинским милиционерам, непривыкшим к подобной погоде, ни вообще к таким трудам походной жизни и неодетым сообразно такому холоду.
9-го числа милицию и кавалерию пришлось спустить на Мичикал к Дагестанскому отряду, а пехота оставалась на Зунумеере до 12-го числа, и хотя ей с большим трудом доставили немного дров и спирта, но положение ее все же было ужасное. Какова была стужа (в Июне месяце) можно судить потому, что несколько черводаров замерзло, а 450 человек, большею частию милиционеров, обморозились, из которых многие потеряли руки и ноги, до 500 лошадей пали от холода и истощения. Такая погода стояла на Гумбете [42] в продолжении семи суток. Дороги испортились до такой степени, что колонны, особенно с черводарскими вьюками и с артилериею, при всех усилиях, не успевали иногда делать 6—8 верст в сутки; случалось, что люди промокшие оставались дня по три без горячей пищи и не имели возможности обсушиться по совершенному недостатку леса; трава тоже встречалась большею частью самая скудная. От столь необыкновенного и упорного холода и усиленных трудов на походе, где по непроходимой дороге приходилось артиллерию почти постоянно тащить людьми, число больных возросло значительно, а 12 человек замерзло.
Для удержания в наших руках перевала Кырк было выстроено полевое укрепление, где кроме гарнизона — двух рот с двумя орудиями, был оставлен особый отряд и все запасные пороховые ящики.
10-го числа Чеченский отряд соединился с Дагестанским и уже составил один общий отряд, под начальством самого главнокомандующего. В тот же день, оставив в Мичикале два баталиона, сотню казаков и два орудия, отряд выступил к Гораль-Гаку, где соединился с авангардом Пассека, а 12-го числа расположился впереди аула Цилитль, в виду Андийских ворот, укрепленных горцами. После трудного перехода и утомительного спуска с чрезвычайно высокой и крутой горы, войска провели ночь под проливным дождем, при сильной буре, препятствовавшей развести огонь.
По сведениям лазутчиков, Шамиль сильно укрепил узкий проход, называемый Буцур-Кал, намереваясь упорно защищаться; но когда 13-го числа генерал Гурко с небольшим отрядом приблизился к завалам, то нашел их незанятыми. Вероятно, Шамиль не надеялся, чтобы они устояли против нашей артиллерии. Таким образом труднодоступный проход в Андию достался нам без боя, дорога была открыта. После продолжительного ненастья, 13-го числа показалось наконец солнце, и приказано было сделать дневку, для того чтобы доставить утомленным войскам возможность отдохнуть и обсушиться. [43]
Прежде чем двинуться дальше, на Буцур-Кале устроили сильный укрепленный пост для обеспечения сообщений с укреплением Евгениевским и оставили здесь два баталиона с ротою саперов, при трех орудиях.
Так, значительные, по-видимому, силы отряда исподволь таяли, а действительная встреча с неприятелем была еще впереди...
Густым туманом были покрыты горы и вся окрестность, когда 14-го Июня войска поднялись для движения в Андию. Но едва голова колонны ступила на землю, не видевшую еще никогда Русских войск, туман рассеялся, и солнце озарило под нашими ногами Андию, огражденную со всех сторон высокими хребтами гор. Вся глубокая долина перерезана крутым широким оврагом, с боковыми откосами, в которых протекают река Годор и много ручьев и водопадов. У подошвы оврага разбросаны главные аулы: Анди, Гогатль и Рикуани. От них террасами поднимались засеянные поля, а над ними, ближе к гребню гор, обильные пастбища.
Когда войска наши спускались в долину, развалины аулов дымились. Они были сожжены по приказанию Шамиля, который увлек жителей насильно дальше, в горы, так как они, на требование защищаться до последней крайности против Русских, заявили готовность лечь костьми, но с условием, чтобы и Шамиль с своими мюридами и пушками оставался с ними. Такое условное повиновение не удовлетворило имама. Не надеясь здесь удержаться, он однако хотел лишить нас возможности покорением Андийцев приобрести обильные вспомогательные средства.
Отряд двигался двумя эшелонами; в авангарде были 1-й и 3-й баталионы Кабардинского полка с двумя дружинами Грузинской милиции и несколькими сотнями конницы, при четырех орудиях. Неприятель занял сильную позицию за р. Годор, укрепил ее и обстреливал подъем из 3-х орудий. Кавалерия наша заняла Гогатль, вступив в него на [44] хвосте уходивших горцев, и продолжала движение, занимая постепенно покидаемые горцами хутора и наконец Анди. В след за конницею был двинут 3-й батальон Кабардинского полка. Командир батальона, князь Барятинский, видя завязавшееся между конницею и горцами жаркое дело, направился в аул для их поддержки. Отступавший неприятель вдруг остановился с намерением удержать аул за собою; но две головные роты бросились в штыки, опрокинули и выбили Горцев из аула. Увлеченные боем, Кабардинцы быстро перешли Годор и, продолжая преследование, начали подниматься на скалистые высоты, занятые главными силами неприятеля. Вся обширная, по крутому подъему местность была усеяна его толпами. Горцы видели, что горсть солдат грозит вытеснить их из позиции, укрепленной природою и искусством, усилили действие своей артиллерии и открыли самый частый ружейный огонь. Командовавший передовыми войсками полковник Козловский, заметив опасное положение двух рот, которым ни остановиться, ни отступить было нельзя, чтобы не ободрить неприятеля и не дать ему возможности обрушиться на них всею массою, повел им в подкрепление остальные две роты 3-го батальона, имея правее себя обе дружины Грузин.
Между тем, князь Барятинский, не взирая на усиленный огонь горцев, стремясь овладеть во что бы ни стало позициею и орудиями неприятеля, продолжал наступать и с большими усилиями взобрался уже более чем на половину крутой высокой горы. Шамиль, сосредоточив у своих значков толпы горцев, устремился на атакующих, надеясь раздавить их своею многочисленностью; но неустрашимые роты Кабардинцев и часть милиционеров, прикрываясь каждой террасой, встречали неприятеля беглым огнем и с криком ура! отбивали его натиски, все подаваясь вперед. В это время князь Барятинский был ранен в голень правой ноги на вылет, один ротный командир тяжело ранен, другой тоже раненый, продолжая двигаться, убит, оба субалтерн-офицера ранены, а роты все продолжали наступление с [45] одними фельдфебелями. Наконец подоспели другие две роты 3-го баталиона, и горцы, выбитые из всех завалов, начали поспешно отступать, заботясь уже единственно о спасении своих орудий; раздались даже крики: “Спасайте имама, спасайте имама". На вершине горы неприятель попробовал еще раз остановиться, открыл ружейный огонь и стал скатывать огромные камни: но наши бесподобные егеря, не смотря на свое страшное утомление и все понесенные потери, поднялись, заняли вершину горы, скрывавшуюся в тумане густых облаков, и очистили окончательно весь хребет от неприятеля.
Все происходившее на горе видно было всему отряду, все следили с заметным волнением за горстью наших храбрецов с князем Барятинским во главе. Князь Воронцов был восхищен подвигом и 16-го Июня, между прочим, писал генералу Лидерсу: "Гром неприятельских орудий, как зов на славу, увлек наших храбрецов на подвиг, светлым блеском озаривший наше оружие. 3-й батальон Кабардинского полка, предводимый храбрым адъютантом Наследника Цесаревича, полковником князем Барятинским, и спешившиеся конные казаки и милиционеры, всего не более 1200 человек, перенеслись быстро чрез овражистые берега за Анди, на крутую громадную гору, и смело атаковали в шесть раз сильнейшего неприятеля, прикрытого завалами и батареею. Осыпаемые градом пуль и картечи, егеря бросились в штыки на встречу горцев, решившихся кинуться в шашки, и опрокинули их. Неприятель, спасая свои орудия, бежал. Из главных виновников в столь блестящем успехе оружия нашего, полковника князя Барятинского, я считаю в полной мере достойным награждения орденом Св. Георгия 4-й степени: он шел впереди храбрейших и подавал собою пример мужества и неустрашимости в деле, которое в летописях Кавказа всегда будет славно".
В письме из Анди, от того же числа, к княгине, матери Александра Ивановича, князь Воронцов следующим [46] образом отозвался об его подвиге: “С особенным удовольствием сообщаю вам, что третьего дня сын ваш вел себя героем; рана его не представляет никакой опасности. Орденская дума присудила ему Георгиевский крест, столь желательный всему нашему дворянству, с чем от души вас поздравляю. Хотя рана и помешает вашему сыну участвовать в дальнейших действиях и вести храбрых солдат против неприятеля, но после подвига, совершенного им в виду всей армии, подвига, внушившего общее к нему уважение, вы должны утешиться".
Рана князя Барятинского не была такая тяжелая и опасная, как первая, полученная в 1835 году, и не помешала ему принять участие в следующих действиях отряда. Он оставался при войсках до конца этой знаменитой экспедиции, при печальном отступлении к Герзель-аулу потерял весь свой багаж и своего повара, но счастливо вышел, между тем как многие из раненых подверглись гибели.
Возвратясь в Петербург Георгиевским кавалером и оправившись от раны, князь Барятинский взял отпуск за границу для восстановления здоровья. В Варшаве, он представлялся фельдмаршалу князю Паскевичу, который предложил ему принять участие в действиях против формировавшихся тогда на самой границе с Австриею Польских мятежников. Само собою, князь Александр Иванович с удовольствием принял это предложение; да и какой же военный человек отказывается от подобных случаев, хотя бы служба этого и не требовала от него?
Получив в распоряжение четыре сотни Донских казаков, князь 15-го Февраля 1846 года выступил для преследования Краковских повстанцев. Из рапорта генерала Панютина к графу Рицигеру, от 21-го Февраля 1846 года видно, что князь Александр Иванович следовал на сел. Кржежовицы, в котором мятежники стреляли из домов, причем казаками взято много оружия, пороху и Австрийская зарядная фура. Узнав затем, что мятежники ретируются [47] на Хржанов, где намерены были ночевать, князь, не взирая на усталость лошадей, поспешил за ними и преследовал до Тржебини, но по совершенному изнурению лошадей вынужден был остановиться, выслав аванпосты к Хржанову. Командующий кавалериею повстанцев Мазараки завязал с аванпостами перестрелку, и князь Барятинский, подкрепив их сотнею казаков, обратил Мазараки в совершенное бегство, причем у него 20 человек убито, 17 взято в плен, и освобожден из плена Австрийский офицер. Затем князь Барятинский, не справляясь о числе мятежников, с решимостью и отличным мужеством так быстро преследовал все их войско, сформировавшееся в Краковском округе, что отбросил его в Прусские границы, где тамошним генералом Роором они обезоружены в числе 800 человек, в том числе 200 весьма хорошей конницы.
Наградою этого кратковременного, лихого партизанского действия была Анна 2-й степени.
Комментарии
1. К сожалению, эта часть была совершенно упущена из виду, и князь Александр Иванович, вообще хороший расскащик в тесном кругу приближенных лиц, отличался чрезвычайною застенчивостию, когда нужно было говорить в большом обществе. Покойный граф В. А. Соллогуб, в своих воспоминаниях (см. Историч. Вестник, Январь 1886 г.) между прочим рассказывает следующее: “Фельдмаршал князь А. И. Барятинский, невозмутимый под пулями, увлекательный в беседах интимных, конфузился и терялся, когда ему приходилось говорить официально. Когда он жил в Деревеньках, имении, наследованном им от графа Толстого, я посетил его, и, по обыкновению, он продержал меня до глубокой ночи, читая мне свои письма и статьи о государственных делах. Все его интересовало. Обо всем он имел твердое мнение. “Позвольте спросить", заметил я, “от чего же вы не живете в Петербурге и не присутствуете в Государственном Совете?" — “Оттого", отвечал печально князь, “что я застенчив, не могу говорить", и, говоря это, он запнулся, как будто видя себя в заседании. Застенчивых людей вообще много на свете; но в России их более всего: мы не приучены говорить в обществе, и ораторство у нас пока еще редкое исключение...."
2. Этот совет глубоко запал в душу князя Александра Ивановича: он был искренно религиозен и набожен, как никто, не из вполне близких к нему людей, и предполагать не мог Каждое утро и вечер, где бы он ни был, в дороге, в походах, он молился, нередко становясь на колени, пред маленьким образом-складнем, который неизменно вешал в головах своей кровати, поставленной непременно головой на Север. Но он не любил показывать своей набожности; даже в обществе, если затрагивались религиозные вопросы, он относился к ним как бы совершенно равнодушно. Быть может, и это было последствием застенчивости, нежелания вступать в прения, требующие плавной, сильной речи и аргументаций...
3. В с. Ивановском до сих пор сохранилась картина, изображающая маленького пахаря — будущего фельдмаршала.
4. Этот же Дюпан пережил своего питомца и присутствовал в 1879 году при отпевании фельдмаршала в Женеве.
5. Известный Илья или Ильюшка Байков, имевший кажется, чин коллежского советника.
6. Например, подпрапорщик Батюшков был арестован на неделю за то, что по набережной гулял рядом с родным братом, прапорщиком Преображенского полка.
7. Русская аристократия в это время (1835 г.) далека была от мысли вызывать освобождение крестьян, хотя и предвидела его; она молча, пассивно готовилась к нему. Я обязан дружбе кн. Александра Барятинского, впоследствии победителя Шамиля и фельдмаршала, сообщением частной записки, завещанной ему отцом, в которой излагались злоупотребления крепостным правом. Говорилось о невозможности продолжительного его существования, о желательном со стороны Русского дворянства почине; вообще записка заключала в себе самые благородные, светлые мысли и наставления.
8. Впоследствии император Александр II-й, по ходатайству князя Александра Ивановича, согласился на исключение лиц женского пола из права владения маиоратом.
9. Читатель, интересующийся подробностями событий 1845 г., может найти их в моем сочинении: “История Кабардинского полка", изд. 1881 года.
Текст воспроизведен по изданию: Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. 1815-1879. Том 1. М. 1888
© текст - Зиссерман А. Л. 1888
© сетевая версия - Трофимов С. 2020
© OCR - Karaiskender. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001