ЯКОВ ПЕТРОВИЧ БАКЛАНОВ

VI.

В начале 1849 года, когда чеченский отряд занят был рубкою просек от Воздвиженской крепости по направлениям к Закан-Юрту и Урус-Мартану ³⁸, войска Кумыкской плоскости со своей стороны [60] произвели несколько удачных набегов за Мичик и Гудермес, — набегов, которые, по выражению генерала Нестерова, не только удержали жителей Большой Чечни от участия в сборе против нашего отряда, но и навели такой страх на все народонаселение чеченцев, еще не опомнившихся после разгрома Ахмет-Тала и Махмут-Юрта, что аулы, ближайшие к Кумыкским владениям, в числе двух тысяч семой, удалились в горы.

Надо сказать, что зима в 1849 году стояла теплая; постоянные оттепели обещали раннее вскрытие рек, а так как это обстоятельство обеспечивало чеченцев до некоторой степени от наших набегов, то эмиссары Шамиля употребляли все средства, чтобы понудить жителей Большой Чечни идти в Аргуну и Гехе, на помощь в тем скопищам, которые собраны были в окрестностях Воздвиженской.

Получив об этом подробные сведения от Якова Петровича, полковник Веревкин лично прибыл в Курннское укрепление и, ознакомившись на месте с положением дел, решился предпринять движение на Мичик, чтобы страхом разорения окрестных аулов удержать горцев в домах и заставить их отказаться от всякого участия в военных действиях против главного отряда.

Первый набег наш, предпринятый с этою целью, назначен был на 19 января 1849 года.

Войска, спустившиеся к Мичику, не нашли однако же переправы, так как берега его оказались почти отвесно срытыми чеченцами, а лед до такой степени хрупким, что даже не выдерживал тяжести одиночных всадников. К тому же день выдался сырой, и густая мгла, стоявшая в долине, заслоняла окрестность такою печальною, серою дымкой, что даже ближайшие предметы или исчезали из глаз, или совсем переменяли форму — казались неестественными, странными... Вон и на том берегу Мимика тянутся какие-то длинные, черные линии. Но что это такое? Кусты ли, лес ли, неприятель? — ничего нельзя разобрать под этим нависнувшим, сплошным и колыхавшимся серым покрывалом...

При таких условиях форсировать переправу было невозможно и через полчаса отряд, повернув назад, потянулся в Куринское в самом скверном расположении духа. Набег не удался, — но слух опашем движении был уже пущен и заставил чеченцев несколько дней оставаться на Мичике в сборе.

Веревкин и Яков Петрович решились воспользоваться этим обстоятельством для того, чтобы произвести новый избег за Гудермес; но так как войск на Кумыкской плоскости оставалось мало, а между тем продолжавшиеся оттепели образовали на Тереке большие полыньи, которые совершенно обеспечивали казачьи станицы от прорывов хищников через их кордоны, — то и решено было обратиться за помощью к командиру Гребенского казачьего полка барону Розену и просить его сосредоточить в ночь с 29 на 30 января три сотни своего полка с [61] ракетною командою у Николаевского моста. В то же самое время сделано было распоряжение, чтобы на Карасинском посту скрытно собрались шесть рот кабардинцев при четырех орудиях и семь донских казачьих сотен, под общею командою полковника Майделя. Оба отряда — один от Кара-Су, а другой от Николаевского моста — выступили почти одновременно и к свету соединились под Умахан-Юртом.

Умахан-Юрт небольшое укрепление, построенное в 1837 году на одну или на две роты пехоты. Оно находится в низовьях Сунжи, при самом слиянии ее с Гудермесом, как бы в ущелье между последними отрогами Кабардинского гребня и Качкалыковским хребтом. Прежде оно обеспечивало единственную переправу на Сунже по прямому пути из Грозной во Внезапную, а потом получило значение соединительного звена между нижней Сунженской и передовою Кумыкскою линиями.

Пройдя через два небольшие мирные аула Аласхан и Умахан-Юрты, ютившиеся почти под самыми стенами укрепления, пехота расположилась на крутом берегу Гудермеса, а кавалерия перешла падевую сторону и направилась к аулу Гертле-Юрту. Сильный и крепкий аул этот, с воинственным и многочисленным населением, оказался не по зубам нашей кавалерии. Впрочем, мы и не имели серьезного намерения вступать с неприятелем в бой: для нас достаточно было встревожить горцев и заставить их подумать о защите собственных полей и жилищ. А потому, оставив аул в стороне, кавалерия подвинулась вперед еще верст на десять, стараясь привлечь на себя внимание всего населения. Это ей удалось вполне, и скоро дым маяков, вместе с пронзительным криком сторожевых чеченцев, распространили в окрестностях тревогу. Неприятель быстро стал собираться в значительных силах, а кавалерия наша, исполнив свое назначение, повернула назад и стада отходить к Гудермесу, отстреливаясь и отбиваясь в каждом перелеске; по едва разгоряченные преследованием горцы вынеслись. За нею на чистое поле, как Яков Петрович, только и ждавший этого мгновения — вдруг повернул налево-кругом и ринулся в пики. Две гребенские сотни, под командою майора Камкова ³⁹, поддержали эту атаку справа, и неприятель в одну минуту отброшен был назад с огромною потерею. С нашей стороны ранено при этом 8 казаков и 4 лошади.

Так как в это самое время замечена была новая толпа, скакавшая во весь опор на помощь к разбитому скопищу, то, предоставив гребенцам преследовать и добивать бегущих, Яков Петрович повернул налево и встретил неприятеля залпом ракетной батарея, действие которой было настолько удачно, что неприятель мгновенно рассыпался в разные стороны и больше уже не осмеливался тревожить нас своими нападениями. [62]

Возвращаясь после экспедиции домой ближайшею дорогою, прямо через Качкалыковский лес, Яков Петрович узнал, что на пути у разоренного аула Исти-Су пасется неприятельский скот. Казаки повернули туда и, захватив отару, продолжали отступление, — как вдруг атакованы были сильною конною партиею; атака била отбита, и горцы бежали, оставив в наших руках два тела.

Целый месяц прошел после этого совершенно спокойно; но 28 февраля ночью к Бакланову прискакали из Умахан-Юрта два мирные чеченца я привезли бумагу от воинского начальника капитана Висмона, который извещал, что в этот день перед укреплением появились две сильные партии чеченцев с орудиями. Партии эти обложили укрепление с двух сторон и открыли по нем пушечный огонь, продолжавшийся более трех часов сряду. Канонада нз крепости и готовность гарнизона, стоявшего во все продолжение боя на валах укрепления, не допустили чеченцев идти на приступ; но тем не менее их выстрелы причинили, по словам приехавших горцев, значительные повреждения как крепостным веркам, так и многим казенным и частным строениям.

Яков Петрович был болен лихорадкою, но, тем не менее тотчас сел на коня и в свету с казаками был уже в Умахан-Юрте, где все успело принять свой обыденный будничный вид. Верки приведены были в надлежащую исправность, дома чинились, и гарнизон спокойно ожидал новых покушений со стороны неприятеля. День однако же прошел без тревоги, а вечером лазутчики, посланные за Гудермес, возвратились с известием, что партии разошлись по домам.

На обратном пути казаки опять открыли в Качкалыковском лесу следы многочисленной партии, но горцы уклонились от боя и только в некоторых местах завязалась сильная перестрелка, стоившая нам на этот раз двух казаков и трех лошадей убитыми.

Дерзкая попытка чеченцев против Умахан-Юрта и затем появление их в Качкалыковском лесу заставили Якова Петровича немедленно потребовать к себе Али-Бея, который сообщил, между прочим, что слух о роспуске партий неверен и что, напротив, надо ожидать со дня на день появления их на Кумыкской плоскости. К Умахан-Юрту они не пойдут» — добавил Али-Бей утвердительно; «но пусть ваши солдаты и мирные аулы берегут свой скот».

Отпустив Али-Бея, Яков Петрович вознамерился сам произвести рекогносцировку Качкалыковского леса. Это было 9 марта; время приближалось в вечеру; придорожные густые леса начинали уже покрываться легчайшею пеленою мглы; природа засыпала, — как вдруг разъездные казаки прискакали с известием, что близ горячих ключей видно опять неприятельское стадо. Остановив пехоту, Бакланов бистро спустился с казаками в лесистую балку, но едва казаки оцепили гору, как в том же самом овраге послышался топот [63] бешено несущейся конницы, и сильная партия чеченцев с гиком и ружейными выстрелами понеслась в погоню за казаками. Загорелась сильная перестрелка; но когда разгоряченный противник насел, что называется, вплотную на наш арьергард, Бакланов вдруг повернул назад и кинулся в пики. Произошла ожесточенная свалка, после которой горцы искали спасения в балке, но будучи настигнуты, до того растерялись, что несколько человек из них, вопреки кавказским обычаям, положили оружие.... От них узнали, между прочим, что партия пришла за несколько часов перед этим и думала переночевать в лесу, чтобы с рассветом ударить на один из наших аулов. Ночью отряд, обремененный добычею, возвратился в Куринское, а утром разъезды, ходившие к горячим ключам, привезли известие, что скопище бежало за Мичик.

Донося о результатах этого дела, Яков Петрович просил начальника левого фланга Кавказской линии о том, чтобы пленных чеченцев не отправлять в Россию, а разменять на казаков, находившихся в плену у чеченцев. Ходатайство это было уважено, и генерал-майор Нестеров, отвечая на рапорт Бакланова, писал ему, между прочим, «что князь Воронцов, ценя его боевую службу и подвиги командуемого им 20-го полка, согласился на этот обмен, но только, как на исключение из общего правила».

Вскоре после этих событий — рассказывал один из сослуживцев Якова Петровича: — «Бакланов но целым дням стал пропадать из Куринского. Встанет тот, бывало, рано, далеко до зори, возьмет двух, трех пластунов и пока все спят выедет за укрепления, а возвращается вечером, иногда даже позднею ночью. Куда и зачем ездил в это время Бакланов — никто об этом не знал. Сам он не любил разговаривать, а спрашивать его пластунов было бы совершенно напрасным трудом, так как в подобных случаях люди эти бывали, немы, как камни. Сам Али-Бей, целый день прождавший раз в Курннском возвращения Якова Петровича, сильно встревожился, так как наступила ночь, а Бакланова все еще не было. Люди, склонные к романтизму, готовы были подозревать Якова Петровича в нежных чувствах в какой-нибудь прекрасной горянке, победившей богатырское сердце «Ермака Тимофеевича», но на деле выходило совершенно другое. Яков Петрович объехал за это время самые дальние границы Кумыкских владений, побывал в горах и посетил Чечню, осматривая и изучая ту местность, которую еще не видел, по которая могла понадобиться ему при дальнейшем развитии военных действий.

— Раз, недели за дне до Пасхи — так рассказывал сам Яков Петрович о причине своих таинственных поездок: — приходят ко мне вахмистры и объявляют, что людям нечем будет разговеться, так как все отбитые бараны поедены. Подивился я такому аппетиту моих земляков, потому что баранов было у них до тысячи. Но [64] нечего делать, отпускаю деньги и приказываю купить новых. Купить баранов, говорит мне, негде — на линии не продают, а соседи — мичиковцы, зная наши волчьи повадки, попрятали своих в такие трущобы, из которых и нашими цапками казачьими лапами их не добудешь... В таком положении сажусь и нишу Веревкину: «позвольте навестить ауховцев». Веревкин отвечает лаконически: «с Богом!.. Но прежде, чем идти к ауховцам с одними казаками, надо было хорошенько изучить их сторону, и я посвятил на это пять, шесть дней, остававшихся у меня совершенно свободными».

Как только разрешение о набеге было получено, Яков Петрович немедленно потребовал к себе офицеров. Сотенные командоры застала Бакланова, сидящим на лежанке с поджатыми ногами, — знак непременного и близкого похода. У Якова Петровича была одна необъяснимая странность: стоило ему заду мать какое-нибудь предприятие, как неодолимая сила влекла его на теплую лежанку. Я не могу рассказать — говорит он в своих записках — с каким удовольствием затопишь, бывало, русскую печку, взберешься на лежанку, накроешься бараньим тулупом я лежишь себе, нежничаешь, а голова работает, и в эти минуты ни одна, самая мелка подробность похода не ускользнет от внимания....» Ординарцы, подметившие, бывало, как Яков Петрович мостится на лежанке, опрометью кидались в казарму предупредить казаков о близкой тревоге. Так было и на этот раз. Увидев командира на печке, сотники сообразили в чем дело и молча приготовились слушать его приказания.

Приказание было короткое: накормить лошадей, дать людям поужинать, и затем в восьми часам вечера трем сотням быть в совершенной готовности на герзель-аульской дороге.

Офицеры поклонились и вышли.

Ровно в 8 часов Яков Петрович подъехал к выстроенным сотням, снял с головы папаху, перекрестился, и казаки тронулись, напутствуемые добрым пожеланием провожавших их пехотинцев. К укреплении прошли Герзель-Аул, где к ним присоединилась еще четвертая сотня, квартировавшая в этом укреплении, и, перейдя вброд речку Яман-Су, вступили в горы. Ночь, — говорит очевидец, — была темна как могила; ветер бушевал и крутил какую-то снеговую метелицу. Река, сильно волнуясь, плескалась о глинистый берег и заглушала топот конских копыт и неосторожно прорывавшееся кое-где бряцание оружия. Четыреста отважных всадников молча и быстро двигались посреди неприятельских аулов.

Яков Петрович, ехавший все время впереди отряда, вдруг остановился, осмотрелся кругом и объявил, что отряд идет не по той дороге, где следует ⁴⁰. Проводник, местный уроженец и испытанной [65] честности, принялся убеждать его, что дорога та самая, которая нужна; но Бакланов упорно стоял на своем. Тогда взбешенный проводник начал доказывать ему, что так как сам Яков Петрович никогда в этой местности не был, то, следовательно, и знать этой дороги не может.

— А где же сухое дерево, которое должно быть вправо от дороги? — вдруг озадачил его вопросом Бакланов: — я его вои уже час как ищу; ты видеть сам, сколько раз слезал я с лошади и ложился на землю.

Озадаченный проводник должен был согласиться, что дерево действительно должно было быть, но что его не оказывается. Тогда разослали пластунов и через несколько времени верстах в четырех левее разыскали дорогу; а между тем всем было известно, что Бакланов здесь никогда не ходил. Потом уже сам Яков Петрович рассказывал, что он во время своих таинственных поездок именно осматривал эту дорогу; — и вот, сухое дерево, замеченное им тогда в бинокль с другого берега реки, избавило отряд от бесполезной ходьбы и, наверное, от значительной потери. Конечно, ни проводник и никто в отряде не знал причины, почему все это было известно Бакланову, а потому и порешили, «что, значит, уж так ему дано знать дороги, где никогда не бывал».

Выйдя опять на торную тропинку, отряд направился к одному, хорошо известному Бакланову хутору, где собирались на ночь многочисленные отары овец и баранов. Б версте от этого хутора попались на встречу пять человек чеченцев, ехавшие тесною кучкою. Они были захвачены без шума и выстрелов. Оказалось, что это был старшина ближайшего аула, пользовавшийся большим влиянием в обществе. Он объявил только, что возвращался домой со своими нукерами; а далее, на все предлагаемые ему вопросы отвечал одним упорным молчанием. Впрочем, в ответах его и не представлялось особенной надобности. Отряд остановился и выслал вперед пластунскую партию.

Осторожно, по ветру, прокрались пластуны к чеченским кутанам (так называются в Аухе зимние овечьи загоны), поднялись на плетень, все высмотрели, и прежде чем злобные, волнообразные собаки, зачуяв приближение незваных гостей, кинулись на них с яростным лаем, сверкнул одиночный выстрел, и часовой пастух, уже начинавший подозрительно вглядываться в темную даль, без стона и жизни повалился на землю; товарищей его порешили быстро. Ни ответного выстрела, ни шума, пи крика — ничего не последовало. Кончили начистоту, как учил Яков Петрович, и, не теряя времени, тли скучивать скот и перегонять его на другую сторону речки.

Возвратный и ближний путь казакам лежал мимо одного большого чеченского хутора; но прогонять под самым носом ауховцев стада, — было делом слишком рискованным, а потому, оставив в стороне едва видневшийся хутор, отправились они без пути и дороги, [66] понадеявшись на свою казацкую долю. «С ним, братцы, не пропадем!» — толковали между собою казаки, указывая на Якова Петровича, ехавшего впереди отряда.

Надо сказать, что в Аухе обходных дорог почти не существует, так что все сообщения производятся по долинам рек; поперечные же пути, если и есть — то это вьючные тропинки, весьма опасные даже и для привычных к ним жителей. По одной из подобных тропинок и пришлось теперь возвращаться казакам с добычей. Тропинка эта ленилась по узкому карнизу, над краем зияющей пропасти, на дне которой громоздились уступы, и шумно катились ручьи, заставлявшие пугливо настораживать уши добрых, но непривычных к такому пути дончаков. К тому же, чем дальше вперед, тем горы сдвигались все ближе и ближе, образуя над головами казаков почти непроницаемый каменный свод, под которым было темно и душно, как в гробе. Но вот, за одним крутым поворотом горы внезапно раздвинулись, ущелье сделалось шире, и показался купол темного звездного неба. Казаки сейчас же отыскали Большую Медведицу — этот небесный компас отважных наездников, и стали по ном отыскивать дорогу, На востоке забелела полоса утреннего рассвета, вон между кустами, налево, сверкнул Яман-Су, а за ним поднимается пыль... Неприятель ли скачет отнимать баранту? Скот ли выгоняют из ближних хуторов и аулов? — не видно, да и все равно: вправо из-за зеленых пригорков уже горчит соломенная крыша одинокой вышки и тихо поднимается к небу синий дымок — это Герзель-Аул, где казаки, в ожидании товарищей, готовят им раннюю кашицу...

Между тем с наступлением утра несколько горцев, проезжавших мимо кутанов, услыхали жалобный вой уцелевших от ночного погрома собак и из любопытства заглянули в растворенные настежь ворота. Первое, что бросилось им в глаза — это несколько раздетых и обобранных трупов, валявшихся в лужах запекшейся крови. Одни только бритые головы, да клинообразные, подстриженные бороды показывали, что в этих телах когда то обитали правоверные души.

Едва опомнившись от ужаса, ауховцы бросились в ближайший аул, подняли всех на ноги и пустились скакать к Яман-Су, рассчитывая где-нибудь перенять казаков, но казаки в это самое время уже вступали в ворота Куринского. Исчезновение огромного стада, в числе полторы тысячи голов, немало озадачило горцев. Не обошлось без шайтана «Боклю» толковали седые старики, покачивая своими головами, и посылая на линию узнать, кто приходил с казаками.

А Яков Петрович уже обдумывал между тем план нового нападения. В глухую ночь с 30 на 31 марта он обогнул Качкалыковский хребет и вышел в долину Гудермеса. Здесь выбрал он крепкий лесистый овраг неподалеку от места, где Гудермес вливается в Сунжу и расположился в ожидании выгона неприятельского [67] скота из ближних аулов. Одновременно с движением казаков из Куринского, выступила из Умахан-Юрта пехота под личною командою полковника Веревкина и заняла на Сунже Брагунский лес, чтобы в случае надобности поддержать казаков. Длинная и холодная ночь показалась еще длиннее и холоднее от ожидания. Но вот стало светать, и свежее утро при небольшом легком морозце благоприятно подействовало на каждого. Мимо засады прошло несколько вооруженных жителей; проехал туда и обратно горский разъезд; а вот показались наконец и отары... Казаки перекрестились, оправили седла — и вдруг по знаку, данному Баклановым, с гиком и ружейною пальбою кинувшись в середину стада, завернули часть его к Брагунскому лесу прежде, чем ошалевший конвой пришел в себя от изумления. Между тем из опушки леса выдвинулась наша пехота и под прикрытием ее огня казаки отступили со своею добычею, потеряв раненым одного человека и трех лошадей.

Удачные набеги Бакланова, сопровождавшиеся для горцев потерею громадного количества скота, составлявшего, можно сказать, единственный источник их благосостояния, навели уныние на жителей. Старики роптали, укоряя молодежь в утрате воинственного духа. Молодежь, потерявшая доверие к своим предводителям, искала способного человека, который мог бы явиться достойным соперником «Даджала-Бокло». И вот, после долгих порсканий, споров, криков и брани, выбор их остановился наконец на Гачибееве, известном наезднике, имевшем от Шамиля две серебряные медали за храбрость. Гачибеев охотно согласился принять на себя роль вожака-предводителя.

10 мая с одной из вышек Куринского укрепления замечена была конная партия, возвращавшаяся в горы со стороны Амир-Аджи-Юрта.

Бакланов тотчас выехал наперерез ей с тремя казачьими сотнями, приказав следовать за собою роте Кабардинского полка и двум орудиям. Едва казаки прошли Исти-Су, как партия эта повернула прямо на них, а из-за леса, находившегося слева, в версте от дороги, выдвинулось скрытая там другая еще сильнейшая партия, очевидно поджидавшая нас на прогалинке. Повторилось то, что было раз при Бате; но только положение паше на этот раз было несравненно опаснее, так как пеший резерв, казалось, не мог подоспеть своевременно. Между тем партии, сближаясь между собою, охватывали нас и с тылу и с флангов. Вот они уже готовы пуститься в атаку. Остановившиеся сотни наши также выстраиваются в лаву. Бакланов запретил стрелять, рассчитывая подпустит неприятеля ближе и дружным ударом в пики прорваться сквозь превосходные силы. Задача была нелегка, и Яков Петрович не думал скрывать опасности от своих казаков, предупредив их, что бой будет жаркий. Но помощь была уже недалеко. На горизонте поднялось пыльное облако, и замелькала черные, точки быстро приближающихся всадников: это несется [68] резерв из Карасинского поста... а вот и кабардинца... артиллерия занимает позицию. Белый клуб дома вырвался из крайнего орудия, и ядро, с пронзительным визгом прорезавшее ряды неприятеля, послужило как бы сигналом, по которому чеченцы повернули назад и обратились в неудержимое бегство.

Спустя несколько дней после этого происшествия горцы атаковали однако же опять одну из сотен 40 полка, возвращавшуюся на Карасинский пост из Амир-Аджи-Юрта. Сотня спешилась, а между тем выстрелы были услышаны в ближайших укреплениях, и казаки со всех сторон понеслись на тревогу. На этот раз горцам не удалось уйти безнаказанно: они были настигнуты Баклановым и близ Исти-Су разбиты на голову.

Вообще первая половина 1849 года была необыкновенно тревожная. Горцы, испытавшие столько неудач, не хотели отказаться от своих намерений тревожить нашу линию и в продолжение целого лета беспрерывно производили нападения, особенно в пространстве между Герзель-Аулом и Куринским. Правда, им удалось за это время захватить т казаков трех лошадей, угнать в Баташ-Юрте пару волов и увезти двух женщин из Ойсунгурского аула ⁴¹, но зато, кроме потери убитыми, они оставили в наших руках пять хищников, захваченных с лошадьми и оружием, а, главное, тело известного своего предводителя Гачибеева, убитого 26 мая, при нападении на ойсунгурских жителей.

Но кроме этих стычек, лето 1849 года осталось памятным Куринскому укреплению еще и пребыванием в нем князя Михаила Семеновича Воронцова, который, объезжая войска левого фланга, посетил его проездом по Кумыкской линии из Чир-Юрта в Грозную. Оставшись доволен всем, что он видел, князь Воронцов изъявил особую благодарность подполковнику Бакланову «за отличный, воинственный дух, замеченный в его полку. Но что обратило на себя в то время особенное внимание главнокомандующего, так это одежда казаков, которые представлялись ему на смотр сперва в донских чекменях, а потом в азиатских черкесках, вооруженные черкесскими же кинжалами, шашками, винтовками и пиками, что так характерно и резко отличало их от соседних линейцев.. Интересуясь устройством ракетной батареи, князь Воронцов осматривал ее во всех подробностях, произвел ей ученье и, любуясь быстротою и ловкостью всех ее действий, сказал генералу Нестерову: «я полагаю, Петр Петрович, что эта казачья батарейка не уступить пи одной артиллерийской части у нас на Кавказе»!

По отъезде князя Воронцова, горцы как будто бы несколько угомонились. Сперва осада и взятие Чоха войсками дагестанского отряда, [69] потом заложение на Сунже укрепления Тепли-Кичу, как промежуточного пункта между Грозной и Умахан-Юртом, и наконец постройка через Терек постоянного моста у Шелкозаводской станицы, связавшего Кумыкскую плоскость с станицами Терекской линии, — все это отвлекло внимание их настолько, что первая серьезная попытка против кумыкского кордона произведена была опять лишь 22 октября, когда у нас получены были сведения, что партия, под личным предводительством наиба, переходит Мичик. Бакланов тотчас выступил на встречу, но по пути завернул к Исти-Су и, мимоходом, отхватил огромное стадо в тысячу голов, ходившее в одной из балов Качкалыковского леса. Бежавшие, отсюда горцы распространили такой панический ужас в рядах неприятеля, что скопище повернуло назад и отложило набег до более благоприятного времени.

Такая же неудача постигли горцев и во второй раз, 5 ноября, когда они пытались пробраться к низовьям Сунжи. На этот раз Бакланов, призвав к себе Али-Бея, сказал ему: «Возьми сто рублей — па путевые издержки и разузнай подробно, куда, в какое время и с каким числом всадников направится Гехо. — Исполнишь мое поручение, — получишь в три раза больше, а в пешкеш — возьмешь любую из этих винтовок».

Али-Бей, рискуя своею головою, проездил всю ночь, а к свету, возвратившись в Куринское, вызвался указать Якову Петровичу то место, где горцы намеревались переходить Гудермес. Бакланов тотчас устроил засаду; но прошла целая ночь, стало светать, а партия все не показывалась. Тогда послали пластунов на разведки: они привели с собою какого-то чеченца, от которого узнали, что Гехо действительно шел к Гудермесу, но, узнав о движении Бакланова, побоялся засады и повернул назад. Тогда Яков Петрович решился наказать чеченцев другим номером: он повернул налево и сам появился за Мичиком, — что было совершенным сюрпризом для горцев, так как партии их находились на Гудермесе и не могли поспеть на тревогу; между тем казаки среди белого дня, отогнали стадо в тысячу голов крупного рогатого скота и отступили с добычею, потеряв в перестрелке только пять человек, из которых один был убит и четверо ранены.

Донося о происшествиях на левом фланге генерал-майор Нестеров писал, между прочим, князю Воронцову: «Нельзя не упомянуть, что храбрый, деятельный и распорядительный подполковник Бакланов, в течение двухлетнего командования войсками в Куринском укреплении, все поиски и движения против неприятеля совершал но только с полным успехом, но и с большим вредом для горцев».

«Бакланов» — писал далее Нестеров: — «известен между чеченцами за храброго наездника и своими молодецкими действиями умел внушить, к себе не только страх, но и уважение». [70]

В тоже время князь Воронцов, объявляя об этих набегах по войскам Отдельного Кавказского корпуса, выразился в приказе: «Благодарю в особенности подполковника Бакланова — уже известного своими постоянно удачными набегами».

VII.

В половине января 1850 года военные действия главного чеченского отряда перенесены были за Аргун с целью проложить широкую просеку через самый центр Большой Чечни по направлению от Воздвиженского укрепления к бывшему аулу Шали.

Чтобы отвлечь внимание неприятеля от главного театра наших действий, подполковник Бакланов, остававшийся за отсутствием Майделя командующим войсками на Кумыкской плоскости, произвел в ото время два небольшие набега: один в Ичкерию, причем сожжено было им в окрестностях Мискита множество заготовленного горцами сена; а другой — на Качкалыковский хребет.

— Смотри, Боклю, — говорил ему Али-Бей: — ты ходишь с одними казаками; а на Мичике наиб собирает огромное скопище.

— Что же он думает делать? спросил его Яков Петрович.

— Что будет делать — этого не знаю — отвечал Али: только у нас в Гурдали-Юрте стоит несколько тысяч и с ними две пушки. В Таубалотовском ауле ⁴² также собираются партии. Вчера наиб посылал своих людей осматривать переправы по Сунже и Тереку; на Мичике строят укрепленный редут: верно собираются идти или на линию, или к тебе на Кумыкскую плоскость.

Отпустив Али-Бея, Яков Петрович сосредоточил в Куринском сильный отряд, и в ночь на 24 января решился произвести рекогносцировку к стороне Мичика. Отряд ⁴³ уже достиг перевала через горный хребет, пав получил известие, что с той стороны поднимаются сильные конные партии, очевидно намеревающиеся также спуститься на плоскость. Тотчас сделаны были у нас соответствующие распоряжения, и едва неприятель показался на горе, как с фронта почти в упор загремела по нему артиллерия; слева — с барабанным боем пошли вперед дагестанцы, а справа — как грозная туча заходили казаки, угрожая занять и отрезать ему все пути к отступлению. Горцы, не ожидавшие такого парадного приема, повернули назад, и преследуемые всеми нашими войсками, бежали за Мичик.

Первая неудача не охладила однако же намерений чеченских наибов. Прошла после этого целая неделя, а горцы по-прежнему оставались в сборе. Наконец, 30 января, по утру, из Грозной прискакал [71] курьер с известием, что партии намерены напасть на Щедринскую станицу. Известие это заставило Якова Петровича выдвинуть из Куринского батальон Дагестанского полка при двух орудиях и восемь сотен казаков в Истиссу, на дорогу, по которой партии обыкновенно спускались на плоскость. Но так как по самым тщательным розыскам ни здесь, ни в окрестностях не было никаких признаков неприятеля, то отряд, обогнув Качкалыковский хребет, расположился в засаде на юго-западном склоне его под самым руслом Гудермеса. На рассвете один из горских разъездов открыл однако же присутствие войск и, ускользнув, благодаря густому туману, из рук казаков, предупредил чеченцев. Тогда Бакланов, видя, что предприятие его не удалось, решился тотчас идти вперед, чтобы внезапным появлением своим среди мичиковского общества озадачить чеченцев. Быстро достигли войска до укрепленного неприятельского кордона Теассы построенного при самом впадении в Гудермес речки Мичика и, разрушив его, повернули к ближайшим аулам.

Открытое появление нашего отрада в местах, которые с сорокового года считались недоступными для русского войска, подняло на ноги большую часть мичиковского населения. Здесь и там бесконечною линиею замелькали красные точки зажженных маяков, и через самое короткое время несколько тысяч конных чеченцев появились перед нашим отрядом. Передовые сотни наши подались назад. Ободренные этим успехом чеченцы усилили натиск, но Яков Петрович, выдвинув вперед артиллерию, держался на позиции около двух часов и начал отступать только тогда, когда чеченцы, измученные бесплодными атаками, почти прекратили нападения.

Смелое движение это, исполненное с ничтожною потерею, ⁴⁴ имело самые благотворные последствия, так как совершенно расстроило все планы горцев относительно нападения их на Щедринскую станицу.

Не довольствуясь этим, Яков Петрович через неделю предпринял «оное движение в долину Гудермеса с целью разгромить аул Таубулат-Юрт, который, как известно, служил местом для сбора неприятельских партий. На этот раз набег однако же не удался, и казаки, вскочившие в аул, нашли в нем одни опустелые сакли. Только после самых тщательных поисков удалось разыскать какого-то восьмидесятилетнего старика, едва передвигавшего ноги, от которого узнали, что партия еще накануне перешла на Мичик, а жители, как будто предчувствуя грозу, перебрались на новое место, по ту сторону болотистого ручья — Шавдона. Переправа через этот ручей по топкости грунта оказалась невозможною. После нескольких напрасных попыток перейти его вброд или вплавь, Бакланов приказал заваливать ручей фашинам. Действительно, через полчаса успели образовать, что-то вроде помоста, но едва началась переправа, как фашинник [72] осел, и люди, рухнувшие впив, стали так быстро засасываться тиною, что только с большим трудом, и то при помощи арканов, вытащены были на берег. Шум в опустелом ауле привлек между тем внимание горцев; толпы их стали собираться на том берегу, и скоро завязалась перестрелка. Убедившись наконец, что все дальнейшие попытки не поведут ни к чему, Бакланов приказал начать отступление. Горцы, с любопытством и некоторым страхом следившие за нашими работами, при первом шаге назад огласили воздух радостными криками и долго преследовали отряд насмешкою и ядовитою бранью.

Раздосадованный этою неудачею Бакланов тут же дал себе слово жестоко наказать чеченцев и сдержал свое обещание самым блистательным образом.

Через три дня, именно 10 февраля, Яков Петрович, оставив казаков в Куринском, предпринял с одною пехотою новый набег в долину Мичика. Приготовления на этот раз к походу делались настолько открыто, что неприятель быль вовремя предупрежден о нашем движении и, находясь еще под свежим впечатлением неудачной попытки Бакланова, вознамерился предупредить его своим набегом на плоскость. Обе стороны встретились опить на самом перевале через Качкалыковский хребет. Бакланов тотчас приказал отступать. Горцы горячо напали на наш арьергард и боковые цепи, — но дагестанцы отходили с достоинством, отстреливаясь и отбиваясь на каждой удобной позиции. Между тем из Куринского скрытно подошли казаки и, расположившись в засаде, по обеим сторонам дороги, известили об этом Якова Петровича. Тогда приказано было ускорить отступление, — но едва разгоряченные погонею чеченцы насели на нашу пехоту, как целый полк казаков ринулся на них из засады, а дагестанцы остановились, повернули налево-кругом и с барабанным боем двинулись на встречу. Произошла ожесточенная рукопашная свалка, — и горцы, окруженные со всех сторон, вынуждены были прокладывать себе дорогу холодным оружием.... Поднять все тела, покинутые ими при этом на месте сражения, оказалось невозможным, потому что их было свыше полутораста. Казаки сняли с убитых только оружие и отобрали 17 тел, принадлежавших более богатым и влиятельным людям; их привезли в Куринское и дали знать, чтобы чеченцы явились на выкуп. Между убитыми оказался и сам предводитель партия, с которого сняты были два серебряных знака, жалуемые обыкновенно Шамилем ха храбрость. Тело его в числе других доставлено было в Куринское и выкуплено горцами особо, за весьма значительную сумму.

С нашей стороны убито было 5 нижних чипов и ранены: Дагестанского полка майор Цытович, пять обер-офицеров ⁴⁵ и 10 нижних чипов. Лошадей в казачьем полку выбыло 16.

Разгром этой партии, более месяца стоявшей на Мичике и [73] угрожавшей вторжением в наши пределы, произвел на горцев такое впечатление, что они немедленно разошлись по домам и после этого долго не осмеливались тревожить Кумыкские владения.

Князь Воронцов, по достоинству оценив это молодецкое дело, назначил в полк Якова Петровича 10 знаков отличия Военного Ордена.

Сообщая об этих событиях военному министру, генерал-майор Нестеров писал в заключение, что вслед за этим блистательным подвигом, он ожидает донесения еще об одном набеге, предпринятом из Кумыкских владений. «А так как» — прибавляет Нестеров: войсками в этом набеге командуют храбрый Майдель и удалой казак Бакланов — то в успехе его не может быть никакого сомнения».

По роспуске чеченского отряда, Майдель сосредоточил в Хасав-Юрте пять батальонов пехоты «и восемь орудий, под видом смотра, который необходимо было сделать войскам перед отправлением их на свои квартиры. В полночь на 23 февраля сюда же прибыл Бакланов со своим полком из Куринского, и затем ожидали только прибытия гребенских казаков с Терека, чтобы начать движение. Целью набега избраны были в Аухе три более населенные аула: Сатый-Юрт, Марцык-Юрт и Мустажа-Отар, лежавшие смежно один возле другого в лесистом пространстве между двумя реками Ярык-Су и Яман-Су. Гребенцов ожидали долго; но так как они запоздали, то Майдель, опасаясь потерять драгоценное время, двинулся без них. Бакланов пошел в авангарде,

Ночь была темная, — Отряд двигался ощупью между двумя реками, волны которых, плескаясь в крутые прибрежья, заглушали шум ваших шагов и топот двигавшейся конницы.

Дорога сначала ровная и открытая пошла потом по густому кустарнику, заросшему дерюзою; а перстах в пятнадцати за Хасав-Юртом спустилась в глубокий овраг, перерезанный вдоль широкою канавою. Эта канава к стороне аулов имела высокую насыпь, шли вернее, бруствер, усаженный колючкою — что составляло превосходную оборонительную позицию. К счастью горцы, считавшие себя в совершенной безопасности за этою преградою, не имели здесь караула, а потому войска, соблюдая величайшую тишину, немедленно приступили к разработке прохода. Через полчаса канава была заложена фашинником, колючка разбросана, а насыпь срыта. Казаки и партизанская команда Кабардинского полка переправились первыми и тотчас пошли вперед, так как время приближалось к рассвету, а впереди предстояли еще два, три препятствия, которые нужно било захватить в свои руки, прежде чем горцы открыли бы движение отряда.

Первое препятствие находилось верстах в двух или в трех от пройденной канавы. Это были знаменитые Гойтемировские ворота, названные так в честь бывшего когда-то наиба и считавшиеся [74] оплотом ауховской безопасности. Представьте себе высокую, крутую гору, на которую можно было взобраться только по одной извилистой и узкой тропинке, упиравшейся на самой вершине горы в толстые, бревенчатые ворота, скрепленные еще железными запорами. От этих ворот вправо и влево тянулись глубокие канавы, обнесенные колючим плетнем и спускавшиеся вниз по откосам горы в мрачные расщелины, заросшие дремучими лесами, так что обойти их не представлялось никакой возможности. Самые ворота оберегались сильным караулом. Однако же часовые поздно заметили приближение казаков и, выстрелив из ружей на воздух, бежала.... В одно мгновение лихие кабардинцы перескочили плетни и рассыпались по горе, чтобы огнем своим прикрыть рабочих; а казаки между тем живо принялись за дело, и менее нежели в четверть часа запоры были сбиты и крепкие ворота, сорванные с петель, сброшены на землю.

Теперь медлить было нельзя. Бежавшие горцы успели уже распространить тревогу, так как ближайшие аулы лежали от Гойтемировских ворот не далее двух или трех верст, а потому Бакланов, не ожидая пехоты, понесся в марш-марш с одними казаками. Лихие партизаны не хотели от него отставать; они хватались за стремена, за гривы, за хвосты лошадей, и вместе с казаками очутились перед аулами.

Здесь встретилось новое препятствие: это была высокая ограда, обнесенная рвом я колючкою, из-за которой раздавались частые выстрелы горцев. Не смотря на то, плетень был разобран и сквозь проломы его казаки ринулись в тесные улицы. Но аулы были почти пустые. Жители при первых выстрелах у Гойтемировских ворог успели отправить свои семейства и стада в неприступные лесные трущобы, а в саклях остались одни бездомовники, фанатики, да старики, которые хотели лучше умереть, чем видеть врага в своих родных пепелищах.

Поэтому добыча паша была не велика. Однако же мы истребили и предали пламени три весьма значительные аула и захватили в них все, что только было возможно. Затем полковник Майдель приказал Бакланову собрать своих казаков и отступить как можно скорее на первую канаву, чтобы не дать неприятелю время уничтожить наскоро устроенную через нее переправу.

С первым шагом назад завязалось довольно упорное дело. До Гойтемировских ворот и затем от них до канавы, где собрана была вся кавалерия, войска отступали еще безо всякой потери. Но отсюда, когда кавалерии пришлось идти в арьергарде, неприятель, воспользовавшись узкою долиною, засел по обеим сторонам ее в лесистых оврагах, и казакам пришлось проходить под сильным перекрестным огнем. Надо было во что бы то ни стало заставить неприятеля очистить хотя одну из этих позиций. Но как это сделать? С фронта на нас наседала одна кавалерия; Яков Петрович вознамерился на [75] ней сорвать свое сердце. Но едва скомандовал он «стой»! — как чеченская конница, уже знакомая с этим маневром, повернула назад и в мгновение ока исчезла из виду. Тогда Бакланов моментально решился на самый отчаянный подвиг.

Переменив фронт полка налево, в карьер, Яков Петрович выхватил из рук ординарца значок и с криком: «с Богом! за мной»! — ринулся с вручи прямо в лесистый овраг, где протекал Яман-Су. Не только горцы, но и наша пехота была ошеломлена видом казаков, скакавших во все повода прямо в глубокую пропасть по таким местам, где только с трудом могли пробираться пешие. В ату минуту ружейный огонь разом умолк по всей неприятельской линии; опомнившиеся горцы сбегались вместе, чтобы принять кавалерию в кинжалы и шашки; но казаки, но знаку Бакланова, мгновенно спешились и, бросив лошадей, ринулись в пики. Два батальона Кабардинского полка, подоспевшие сюда из общего резерва оцепили казачьих лошадей, оставшихся даже почти без коноводов. Сперва Бакланов хотел пустить кабардинцев на помощь к казакам, но опасаясь, что в темном и дремучем лесу они перестреляют своих же, так как казаки одетые в папахи и черкески, мало чем отличались от чеченцев, — решился начать и довести дело до конца с одними своими донцами.

Пока в дремучем лесу происходила рукопашная свалка, человек 80 горцев, засев на высокий курган, стоявший несколько сбоку, стали наносить нам чувствительный вред своими фланговыми выстрелами. Яков Петрович отправил 50 казаков выбить их из этой позиции. Казаки, достигнув кургана, встречены была метким ружейным огнём и залегли у подошвы. Никто не решался кинуться первым. Ото была одна из тех страшных минут оцепенения, которые бывают даже у закаленных и испытанных воинов. Когда об этом дали знать Бакланову — говорит очевидец: — он весь переменился в лице. Никто и никогда не видал его в порыве такого страшного гнева. Прискакав к кургану и распорядившись с казаками по-свойски, он крикнул: вперед! и, выхватив шашку, повел их на приступ. Курган был взят, и горцы, поражаемые с фланга ружейным огнем, обратились в бегство.

В этом горячем бою с нашей стороны убито было шесть казаков и ранены: хорунжий Стоцкий — пулею в грудь навылет и 25 нижних чинов.

Вот что писал по этому поводу князь Воронцов в письме к военному министру, сообщая ему о последних происшествиях на Кавказской линии.

«Нечаянность, смелость, быстрота и предусмотрительность, с какою подполковник Бакланов производит свои набеги в землю враждебных чеченцев, венчаются всегда подлым и удивительным успехом.

Так копнился его набег 10 февраля, в котором после удачной [76] засады и атаки на неприятеля, горцы оставили на месте 17 тел и множество различного оружия. В набеге 23 февраля подполковник Бакланов опять изумлял всех своими бойкими и смелыми ударами, единодушно исполняемыми казаками вверенного ему полка. Лишь только сделан был пролом в Гойтемировских воротах, как Бакланов вихрем понесся со своим полком в неприятельские аулы; все уступало ему дорогу, все обращалось в бегство, но будучи в состоянии отразить страшного напора в пики. В несколько минут один из аулов был предан пламени; но лишь собравшиеся горцы стали теснить наш арьергард, как Бакланов, пользуясь удобным моментом, снова ринулся на них, втоптал неприятеля на дно оврага и нанес ему такое поражение, что горцы не колебались искать себе спасения в постыдном бегстве с поля сражения.

Наградою Бакланову за отличия в этих делах был чин полковника ⁴⁶.

По возвращении в Куринское Яков Петрович не долго оставался без дела. 12 марта орудийные выстрелы со стороны Амир-Аджир-Юрта снова вызвали казаков на тревогу. Неприятеля однако же нигде не открыли, а вечером лазутчик дал знать Бакланову, что это небольшая партия чеченцев подъезжала к аулу с намерением отбить скот, но, встреченная пушечными выстрелами, возвратилась без успеха, предполагая однако же сделать набег в другой раз, и партиею гораздо сильнейшею.

Получив об этом известие, Яков Петрович тотчас поручил Али-Бею узнать, в каком числе и куда нмеипо направится партия. Когда эти сведения были доставлены, Бакланов собрал отряд ⁴⁷ и отправился, как он выражался, сторожить чеченцев, избрав для этого один хорошо знакомый ему овраг в окрестностях Умахан-Юрта на Гудермесе.

На рассвете 14 марта, действительно, показалась партия в числе шести или семи сот всадников, следовавшая за молодым человеком, который ехал на прекрасном белом коне — лучшей кабардинской породи. Впереди на значительном расстоянии от этой партии рыскали четыре чеченца, зорко осматривавшие каждый камень и куст, попадавшийся им на дороге. Присутствие наших войск, разумеется, не могло укрыться от их внимания, а потому Бакланов, не теряя времени, первый выскочил из оврага и богатырским ударом разнес до седла переднего горца, остальные повернули назад; но в то же мгновение, как молния блеснули выхваченные из чехлов винтовки.... загремели выстрелы.... и Яков Петрович, почувствовав жгучую боль в левой ноге, круто повернул свою лошадь и отъехал в сторону, [77] чтобы посмотреть, куда ранен: оказалось, что пуля попала в левое бедро и повредила кость. Между тем по первым выстрелам четыре сотни разом вынеслись из засады, и шумною лавою ударили на горцев, которые укрылись в ближайший овраг, спешились и встретили казаков беглым ружейным огнем. Казаки остановились в ожидании пехоты. Между тем Яков Петрович, убедившись, что рана не помешает ему держаться в седле, сам прискакал на место сражения, но, видя, что атака лесистого оврага поведет за собою большую потерю, тотчас, выдвинул вперед артиллерию. Картечь и ракеты, хватившие в самую середину столпившихся горцев, заставили их бросить овраг — и тогда с нашей стороны началась бешеная погоня, окончившаяся только с наступлением позднего вечера.

«Куда девался их молодой предводитель, — говорит Яков Петрович: — не знаю; по чудную, белую лошадь его мы видели в овраге с разбитым ракетою черепом».... Бакланов, презирая боль, до конца распоряжался боем, и, только возвратившись уже в Куринское, объявил казакам, что он ранен. Ординарец помог ему сойти с лошади, он сильно хромал и потребовал доктора перевязать себе ногу....

Известие о ране Бакланова быстро облетело чеченские аулы и вызвало в них общие надежды и ликования. Не ожидая более встретить грозного врага, которого они почему-то воображали при смерти, мичиковцы живо собрали партию в две тысячи всадников и двинулись на Кумыкскую плоскость.

Али-Бей тотчас сообщил об этом Бакланову. Яков Петрович сильно страдал в это время от боли и опухоли в ноге, препятствовавшей ему даже сидеть на постели; но он все превозмог и в ночь с 25 на 26 марта сам повел отряд к Исти-Су, где устроил засаду. Ракетная батарея и два орудия, замаскированные набросанною наскоро грудою земли и каменьев, были наведены прямо на дорогу, по которой должны были спускаться горцы. Пластуны шагами измерили путь и обозначили различные дистанции, вследствие чего каждый наш выстрел должен был находить свою жертву.

Весь отряд находился в большом нетерпении. Яков Петрович сидел на разостланной бурке возле самых орудий, чутко прислушиваясь к каждому лесному шороху, время от времени нарушавшему тишину темной мартовской ночи. Но вот стало светать, и на вершине горы показалась сильная партия; ей дали спуститься вниз — и вдруг осыпали радам картечью, ракетами и беглым, неумолкаемым ружейным огнем. Полная неизвестность о нашем отряде, внезапность удара и, главное, огромность потери — до того озадачили горцев, что они с проклятием и криками бросились бежать и более уже не повторяли подобных попыток.

Наступившее затишье можно было, однако же, назвать затишьем перед грозою; С апреля месяца начали носиться зловещие слухи о [78] том, что Шамиль, лично прибывший в Большую Чечню сосредоточивает на Шалинской поляне огромные толпы чеченцев и тавлинцев. Цель этого сбора положительно была неизвестна, а потому для охранения левого фланга вынуждены били принять самые энергические меры: войска оставлены в сборе, а начальнику Кумыкской плоскости вменено в обязанность двинуть войска на Терекскую или Ниже-Сунженскую линии, если бы неприятель покусился против одной из них, и в свою очередь требовать к себе резервы, если бы опасность угрожала Кумыкским владениям.

Но оставим на время военные обстоятельства края и перейдем к служебной деятельности самого Якова Петровича. Надо сказать, что в этом году из числа донских казачьих полков, находившихся на службе на Кавказе, два, а именно 19-й и 20-й, выслуживали срок и подлежали смене новыми полками с Дона. Между тем громкая слава Якова Петровича давно обратила на него внимание кавказского начальства, и князь Воронцов, желая удержать Бакланова на службе, обратился с просьбою об этом к наказному атаману Донского казачьего войска генерал-адъютанту Хомутову.

— Имея в виду засвидетельствование начальства Отдельного Кавказского корпуса, — писал Хомутов по этому поводу к военному министру, — что подполковник Бакланов во время службы своей на Кавказе, отличался примерным мужеством и храбростью против горцев, и ходатайство того же начальства об оставлении его для дальнейшей службы на Кавказе в теперешнем расположении .V: 20-го полка, где он, ознакомившись с местностью, может приносить большую пользу, прошу ваше сиятельство о назначении подполковника Бакланова командиром того полка, который будет командирован на смену 20-го.

Ходатайство это однако же не было уважено.

«Донские полки» — отвечал наказному атаману управляющий департаментом военных поселений: — «должны служить на полевой службе три года, и в наряде чинов должна соблюдаться строгая очередь. 20-й полк по случаю военных обстоятельств оставался на службе долее определенного срока, а потому, имея в виду новые, утвержденные его величеством правила, по которым полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволяются оставаться на вторичный срок, военный министр и на оставление подполковника Бакланова согласия изъявить не изволил, и самое ходатайство об этом приказал оставить без последствия».

Получив такое известие, князь Воронцов тотчас вошел прямо от себя с следующим официальным представлением:

— «В сём году» — писал он военному министру от 14-го апреля 1850 года: — «предстоит смена Донскому № 20 полку, расположенному на передовой Кумыкской линии. Полком этим командует храбрый подполковник Бакланов. Мне не нужно распространяться [79] насчет достоинств этого штаб-офицера, насчет удальства, возбужденного ин в казаках командуемого им полка и насчет пользы служения его на передовой линии. Все это известно Вашей Светлости из журналов военных происшествий на левом фланге, из которых редкий не содержит в себе описания какого-либо удалого и успешного предприятия этого отличного штаб-офицера. Скажу только, что подполковник Бакланов сделался грозою его непокорных соседей, приобрел общее уважение не только между русскими, но и между туземцами, и что по всем сим причинам продолжение службы его на занимаемом месте обещает явную и большую пользу. Имея это в виду, я обращался к наказному атаману войска Донского с просьбою об оставлении Бакланова в здешнем краю еще на один термен с назначением его командиром полка, который будет прислан на смену № 20-го. На это наказной атаман уведомил меня, что Ваша Светлость, имея в виду высочайшее повеление, чтобы полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволять оставаться на дальнейшие сроки, — не изволили изъявить согласие на оставление на Кавказе в подполковника Бакланова.

Смею думать, что из этого правила не может не быть допущено исключения, когда требует этого истинная польза службы, как это видимо в настоящем случае. Смею думать, что Государь Император соизволит сознать справедливость моего заключения и Всемилостивейше простит меня за смелость ходатайствовать о допущении исключения из правила, Его Величеством повеленного».

Не довольствуясь этим формальным представлением, князь Воронцов с тем же курьером отправил к военному министру князю Чернышеву письмо, в котором писал, между прочим, следующее:

...«Я настоятельно прошу Вас, Князь, оставить здесь и в этой самой должности храброго нашего Бакланова. Я дам ему новый полк, который придет в эти места. Передайте, дорогой Князь, Государю, что я умоляю Его оставить нам Бакланова. Этот человек, так же как Слепцов дорог нам за свою замечательную храбрость, за свой следующий ум, за военные способности, знание мест, где он служит, и за страх который он внушил неприятелю. В одном из последних собраний Шамиль упрекал своих наибов за тот страх, который им внушает Бакланов. Казаки, служившие с ним в эти пять лет, сделались достойными своего начальника, и, наверное, можно сказать, что новый полк, который он примет в командование, скоро будет такой же храбрый, и будет также отличаться как и теперешний. Уже шестой день, как атаман Хрещатинский получил от него рапорт, который я Вам посылаю, как любопытный документ насчет одного дела, о котором мы еще не получила ничего официального. Бакланов сделал счастливый и смелый набег, и один из [80] целого отряда был ранен ⁴⁸ это уже в третий или четвертый раз. Ради Бога, дорогой Князь, не лишайте вас этого нужного и полезного человека».

— «Ходатайство Вашего Сиятельства, — отвечал на это князь Чернышев официальною бумагою от 6 мая 1850 года: — я имел счастье повергать на Высочайшее благоусмотрение Государя Императора, и Его Величество, находя, что хотя и установлено правило не дозволять командирам донских казачьих полков оставаться на Кавказе на лишние сроки, по во внимание особому ходатайству Вашему, Всемилостивейше разрешить соизволил: назначить подполковника Бакланова командиром того Донского казачьего полка, который должен быть выслан в сем году с Дона, на смену полка № 20, — о чем немедленно объявлено и наказному атаману Донского войска».

В то же самое время князь Александр Иванович Чернышев, отвечая на частное письмо князя Воронцова, писал к нему, «что государь, отдавая полную справедливость заслугам Бакланова, как превосходного штаб-офицера, позволил оставить его на Кавказе не в пример другим и как исключение из общего правила.

VIII.

В июне месяце 1850 года на смену Донского казачьего № 20 полка, занимавшего передовую Кумыкскую линию, был прислан с Дона новый 17 полк. Он был сформирован из казаков 3 военного округа и, выступив в поход 18 мая, под командою войскового старшины Корнеева, прибыл в Куринское 26 июня.

В полку состояло налицо пять офицеров к 820 нижних чипов.

Прием нового и сдача старого полка, возвращавшегося на Дон, под командою есаула Дьяконова, окончились в продолжение нескольких дней. «Наконец» — говорит Яков Петрович: — «наступила тяжелая минута расставания с моими воспитанниками и братьями»

Полк, готовый двинуться в путь, выстроился на Куринской площади. Яков Петрович подъехал к нему, чтобы в последний раз поблагодарить казаков за их молодецкую службу, но не мог сказать им ни слова. «Меня» — говорит он: — «поразил вид казаков, этих железных богатырей, плакавших от правого до левого фланга как малые дети. Сердце мое сжалось, я отвернулся в сторону, махнул рукою, — н молча выехал из ворог укрепления.

В последний раз потянулись за пим его лихие и бравые сотни. Яков Петрович проводил их до Карасинского поста и здесь окончательно распростился со своими боевыми соратниками. Отсюда, он поспешил возвратиться в Куринское, чтобы скорее ознакомиться с [81] новым полком, положить в нем прочные боевые начала и поселить в казаках его тот же молодецкий дух, которым отличался старый полк во все время служения своего на Кавказе.

В двадцатый полк — не раз говаривал Яков Петрович: — я положил всю свою душу. Это было мое чадо, мое создание, 17-й же полк был созданием как моим, так и моих старых боевых сослуживцев.

Надо сказать, что многие штаб и обер-офицеры, урядники, и даже простые казаки, добровольно вызвались на перевод из 20 в 17 полк и послужили ему превосходными кадрами. Из сотенных командиров, сколько помнит Яков Петрович, остались тогда: Березовский, Банников, Поляков, Захаров, Балабин и адъютант Одноглазков. С их помощью дело пошло успешно и быстро. Тотчас, по примеру старого полка, сформирована была седьмая учебная сотня, а затем образовали были — саперная, пластунская и ракетная команды. Молодые донцы, наслушавшись рассказов о подвигах 20 полка и о знаменитой храбрости своего командира, занимались охотно и горели желанием показать себя достойными приемниками славы, заслуженной их сотоварищами.

Когда молодые казаки, прибывшие с Дона, спрашивали старых о своем командире, те отвечали: — «Командир такой, что при нем и отца родного не надо. Если есть нужда — иди прямо к нему: поможет и добрым словом, и советом, и деньгами. Простота такая, что ничего не пожалеет, последнюю рубашку снимет и отдаст, а тебя в нужде твоей выручит. Но на службе, братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего асмодея: шаг назад — в куски изрубят»!.... И эти простые слова, как нельзя вернее и понятнее охарактеризовали казакам и самую личность и боевую деятельность их нового начальника.

К этому надо прибавить еще, что Яков Петрович, воспользовавшись проездом но линии князя Воронцова, лично просил у него дозволения расположить две сотни 17 полка в ближайшем

Карасинском посту, а штаб и четыре сотни 40 полка переместить оттуда в Хасав-Юрт, что было для них гораздо удобнее, так как в недальнем расстоянии от этого пункта, именно в Таш-Кичах, располагались и остальные сотни того же самого полка. Получив на его разрешение, Яков Петрович немедленно отправил есаула Полякова с отдельным двухсотенным отрядом на Карасинский пост и в подробных наставлениях, данных ему по этому случаю, изложил те правила, которыми следовало руководствоваться вовремя предстоявших дел с неприятелем.

«Три пушечные выстрела, сделанные в Куринском укреплении» — писал Яков Петрович в своей инструкции: — служат условным сигналом, по которому казаки на Карасинском посту должны седлать [82] лошадей. Если сигнал повторится — казаки выступают, направляясь туда, где будет услышана ими перестрелка.... Напротив, выстрелы с Карасинского поста должны производиться только в случае опасности, угрожающей самому посту; когда же сотни выступают на встречу партии, они зажигают на кургане камыш, сложенный высокою пирамидою. В свою очередь, маав, зажженный в Куринском, обозначает нападение на казаков в окрестностях самого укрепления, и в этом случае карасинские сотни должны во все повода скакать к ним на помощь».... Но так как горцы, узнав условное значение наших сигналов, могли бы легко наводить гарнизон Карасинского поста на засады, то обе сотни никогда не выступали разом. Сперва выходила одна, а за нею, спустя некоторое время, другая, держась от нее в таком расстоянии, что если бы первая сотня и попала в засаду, то вторая могла бы напасть на атакующих с тылу....

Первое дело, в котором участвовали молодые казаки 17 полка произошло 12 июля. В этот день одна из сотен, посланная под командою есаула Березовского прикрывать фуражиров, подверглась сильному нападению горцев в Качкалыковском лесу. «По первым выстрелам — рассказывает Яков Петрович: — я прискакал на место происшествия и застал рукопашную свалку. Под самим Березовским была убита лошадь; но, не смотря на то, он пеший бросился в толпу неприятеля, увлек за собою казаков и разогнал чеченцев. Начало было успешное. Я остался чрезвычайно доволен поведением в бою молодых казаков, и с этих пор хлопотал только о том, чтобы предоставить на случай участвовать в какой-нибудь большой кавказской экспедиции.

Случай к этому представился скоро.

Еще в июне месяце главнокомандующий, проезжая по левому флангу Кавказской линии, признал необходимым проложить широкую просеку из Куринского укрепления через Качкалыковский хребет, чтобы открыть войскам свободный доступ в Большую Чечню с северной стороны, где, на Мичике, сосредоточивалось весьма значительное, неприязненное нам население.

Экспедиция за болезнью Нестерова ⁴⁹ поручена была генерал-майору Козловскому, который 1-го августа я сосредоточил в Куринском пять батальонов пехоты при восьми орудиях, дивизион нижегородских драгун, пять сотен Донского № 17 полка и три сотни линейцев. Отряд быть большой, и Куринское с утра до позднего вечера кишело народом. Молодые казаки уже не чувствовали более гнетущей тоски одиночества: их занимала новая жизнь, столь непохожая на ту, которая воспевалась в их песнях, принесенных с Дона и, которая, [83] разумеется, не могла не повлиять самым благоприятным образом на их впечатлительные натуры. Скучать действительно было не время. Что день — звенят колокольчики и скачут в разные стороны курьеры и нарочные. По улицам то медленно и важно проезжает степенный драгун, то перелетным ветром проносится вечно гарцующий, проворный и легкий как птица линейный казав.... А там загремят вдруг барабаны и длинною сверкающею лентою потянутся один за другим батальоны, назначенные на вырубку леса.... блестят на солнце отточенные, закаленные в битвах штыки, и из-под черного меха панах смело и весело выглядывают смуглые, загорелые лица.

2 августа было первое движение в горы, и войска приступили к устройству просеки по северо-восточному склону Качколыковского хребта. Колонны, назначаемые для рубки леса, выходили ежедневно под командою одного из полковых командиров: Майделя, Бакланова или Суходольского ⁵⁰, чередовавшихся между собою. Обыкновенно с раннего утра в лесу закипала ружейная перестрелка, а затем, когда войска возвращались в лагерь, чеченцы вывозили орудия и провожали войска пушечными выстрелами.

Так шло до 8 августа. В этот день рубка леса назначена была на самой вершине хребта, а потому в прикрытие рабочих поступила большая часть куринского отряда. Неожиданное появление наших войск над самым спуском к Мичику произвело у неприятеля всеобщую тревогу. С вершины горы нам было видно, как дагестанские горцы, работавшие над укреплением левого берега, бросились к значкам своих наибов, как легкие отряда чеченской конницы во весь опор скакали из своих аулов, и как все это, мало помалу, формировалось перед нами в пяти или в шести тысячную массу. Вскоре толпы неприятеля стали переправляться через Мичик и, спустя четверть часа, в правой цепи завязалось упорное дело. Цепь разумеется тотчас усилили, придвинули к ней резервы и отстояли позицию, — по тем не менее случай этот показал, что неприятель намерен упорно, шаг за шагом, отстаивать лес и сколь возможно препятствовать нашим дальнейшим работам.

На следующий день неприятель, действительно, успел предупредить наше движение, и когда отряд прибыл на место, лес, ближайший к нашей позиции, оказался уже занятым горцами. Начальник правой цепи тотчас послал за артиллерией, чтобы картечью очистить опушку, без чего на Кавказе не занимался ни один перелесок. К сожалению на этот раз коренное правило это почему-то не било исполнено: 5-я рота Кабардинского полка, составлявшая правую цепь, ии? дожидаясь орудий, спустилась в овраг и с криком «ура» ринулась [84] в лес; по в ту же минуту встреченная в упор убийственным залпом — отшатнулась назад с огромною потерею. Целыми рядами повалились убитые и раненые. Резерв из двух кабардинских рог, стоявший поблизости, кинулся на помощь. Горцы в свою очередь ударили в шашки, и на дне крутого, заросшего лесом оврага закипела рукопашная свалка. Долго храбрые кабардинцы не уступали пи шагу, но перевес видимо склонялся на сторону горцев. Из трех рог уже девяносто человек выбило убитыми и ранеными, а между тем подоспевшая артиллерия оставалась безучастною зрительницею, не имея возможности ни спуститься в овраг, ни стрелять по толпам, закрытым от нее густою чащею исполинских деревьев. Тогда дали знать Бакланову.

Яков Петрович расставлял в это время левую цепь. Он слышал жаркую перестрелку и послал урядника узнать в чем дело; но посланный еще не возвратился, как прискакал кабардинский офицер на взмыленной и совершенно запыхавшейся лошади Он издали еще кричал:

— Полковник! спасайте кабардинцев! нас рубят — весь правый фланг в чрезвычайной опасности!

Расспрашивать подробности было не время. Бакланов схватил ракетную команду и с места карьером понесся за своим провожатым. Быстро спустились они в глубокий овраг, — но едва казаки успели поставить станки, как грозный натиск чеченцев заставил их поколебаться... Это было мгновение, от которого зависела победа и поражение целого отряда. Пошатнись казаки — и смятые кабардинцы по всей вероятности были бы изрублены, а ракетные станки остались бы в руках неприятеля. Спустя два года подобное происшествие действительно и было в Чечне на Рошненской поляне, где был убит знаменитый Крюковский вместе с командиром Волжского казачьего полка — Полозовым и начальником ракетной команды.

Понимая всю важность наступившей минуты, Бакланов спрыгнул с коня и, выхватив из рук оторопелого урядника ракету, сам наложил ее на станок. Его пример ободрил людей и по команде: «батарея пли!» — восемнадцать огненных змей с шумом и треском влетели в ряды неприятеля. В то же мгновение прискакавшие сюда две сотни 17-го полка спешились и, бросившись в пики, окончательно смешали чеченцев. Лес остался за нами, и неприятель лишился возможности беспокоить наших рабочих.

Затем рубка леса производилась довольно спокойно, перерываясь лишь некоторыми частными эпизодами, из которых олив особенно остался в памяти у Якова Петровича.

«В один из праздничных дней, — помню как теперь. — это был день коронации покойного государя» — рассказывает он в своих [85] записках: — «нашему почтенному Викентию Михайловичу ⁵¹ вздумалось позабавиться над горцами. Часу в четвертом пополудни разосланы были приказания выступать на Качкалыковский хребет; но никому из нас не было однако же объявлено, зачем предпринимается движение; только когда пехота и артиллерия уже двинулись, моему полку приказано было идти в арьергарде.

На дороге Бакланов подъехал в свите Козловского и здесь узнал, что во время обеда, на которым присутствовало несколько лиц близких к главнокомандующему, получено было известие о взятии Слепцовым окопа на Шалинской поляне ⁵². Это была диверсия со стороны Верхне-Сунженской линии, долженствовавшая облегчить нам занятие Мичика. Большинство утверждало по этому поводу, что неприятель в виду занятии Шалинской поляны, считавшейся житницею края, бросится туда со всех и — ближних, и задних окрестностей. Яков Петрович с этим не соглашался, не отвергая совсем подобного предположения, он высказал твердое убеждение, что партии на Мичике все-таки останутся достаточно сильными, и что попытка форсировать переправу поведет к большим и притом напрасным потерям.

— Мне хорошо известно расположение редута, — сказал в заключение Яков Петрович: — орудия у горцев пристрелены и прежде чем паша артиллерия собьет хотя одну чеченскую пушку, прислуга ее будет перебита. Он настоятельно просол генерала Козловского возвратиться назад, пророча напрасные потери. Козловский обратил это в шутку.

— Ведь мы, Яков Петрович, — сказал он, слегка улыбаясь, — не затеваем серьезного дела, — мы только немножко их попугаем, да посмотрим, много ли их осталось на Мичике.

— Много, ваше превосходительство, очень много? — отвечал Бакланов и, повернув копя, уехал к полку.

Когда колонна, перевалившись через Качкалыковский хребет, спустилась вниз, артиллерия тотчас снялась с передков и открыла огонь по редуту, стоявшему по ту сторону Мичика. Неприятель отвечал оживленным огнем из своих орудий. Казачий полк в густой сотенной колонне стоял на левом фланге. Неприятельские ядра ложились перед ним и, рикошетом перелетая за фронт, били в подходившие сзади резервы. Это заставило перестроить полк в развернутую линию; но едва Яков Петрович отдал об этом приказание, как был потребован к Козловскому, которого застал сидевшим на барабане посреди батареи, гремевшей целыми залпами.

— Ну, Яков Петрович, теперь посмотрим, кто кого перестреляет — сказал генерал и не успел докончить последнего слова, как неприятельское ядро положило на месте офицера и оторвало ногу у [86] одного солдата. Тут только оглядевшись кругом, Яков Петрович увидел значительность нашей потери: носилки за носилками тянулись назад на небольшую поляну, где был перевязочный пункт и куда сносили убитых.

Яков Петрович вспыхнул.

— Если вы звали меня только 8а тем, чтобы посмотреть на этих убитых — резко отвечал он на слова генерала, то должен сказать вам, что и вы и а — оба находимся не на своих местах. Я вам предсказывал большую потерю, и все что могу посоветовать теперь — это сейчас же начать отступление!...

«После таких нескромных слов, обращенных мною Козловскому — говорит в своих записках Яков Петрович: — я не стал ожидать того, что он мне скажет и, повернув лошадь, поехал к полку в самом раздраженном состоянии. И что же я увидел? Полк мой, поражаемый с фронта ядрами, а с боку — ружейным огнем засевших в перелеске горцев стоял как растерянный. Это меня взорвало окончательно. Я раскричался на казахов, по только что произнес слова: с берите пример с меня» как пуля просвистела так близко, что обожгла мне лицо и сдернула кожу с самого кончика моего носа. Я невольно откинулся назад. Полк от моей речи был в положении истукана; но когда увидел мою разбитую физиономию и сделанный мною низкий поклон — расхохотался. Все увидели, что я не асмодей, а такой же человек как они, и с этой минуты не осталось во фронте и следов недавнего уныния. Полк переродился. И теперь, и потом, в самых страшных боях, люди никогда не теряли хладнокровия: они научились управлять собою, и название чудо-богатырей — было названием, заслуженным ими вполне справедливо. Через полчаса Козловский, потеряв надежду перестрелять чеченцев, приказал начать отступление, и к закату солнца мы возвратились в лагерь.

Размолвка двух достойных кавказских героев огорчала обоих. Яков Петрович подал рапорт о болезни, намереваясь уехать из лагеря; но благородный и рыцарски честный Козловский, не могший не сознавать справедливости резких замечаний Бакланова, сам поспешил к нему на квартиру. Объяснений не было никаких, оба протянули друг другу руки и старая приязнь скреплена была новыми, еще крепчайшими узами.

Рубка леса продолжалась между тем своим чередом, и отряд, доведя просеку до самого спуска с Качкалыковского хребта к Мичику, 6-го сентября был распущен.

Свидетельствуя об отличиях Якова Петровича, князь Воронцов писал в представлении своем к военному министру, «что подполковник Бакланов, командуя несколько раз колоннами, высылаемыми для рубки леса на Качкалыковский хребет, показал себя, как и всегда отличным и храбрым штаб-офицером. Отличаясь во всех [87] встречах с неприятелем, он в особенности имел удачное дело

9-го августа, когда, воспользовавшись обстоятельствами, нанес неприятелю значительный вред залпом ракетной батареи, учрежденной при его полку и лично им управляемой».

В каждую сотню Донского казачьего № 17 полка главнокомандующий назначил за эту экспедицию по одному знаку отличия Военного Ордена, а Якову Петровичу высочайшим приказом объявлено было монаршее благоволение.

Между тем перед самым роспуском отряда получено было известие, что и другие сотни 17 полка, остававшиеся на Карасинском посту, имели весьма удачное дело на Терекской линии.

С вечера 1-го сентября — рассказывал приехавший оттуда офицер: — тучи заволокли все небо; начал дуть сухой, порывистый ветер; и так как ночь наступила ненастная и темная, то в окрестных станицах Гребенского полка была усилена бдительность. Часу в двенадцатом ночи из-за шума ветра мы ясно услыхали гул постового орудия. На Карасинском посту тотчас ударила ответная пушка и вспыхнул маяк. Вдали по всему протяжению терских станиц мелькало красное пламя огней, охвативших весь горизонт длинною яркою лентою; это пылали смоляные бочка — вестники тревоги. Еще не зная, где неприятель, казаки кинулись за Терек к Щедринской станице, откуда, как говорили, бил подан первый сигнал; но на пути узнали, что горцы, захватив станичный табун, уже перегнали его через реку. Тогда Поляков с обеими сотнями переправился обратно на правую сторону и после бешеной скачки по свежей сакме, освещаемой огнями зажженных факелов, настиг, наконец, неприятеля и отнял добычу.

В этом молодецком деле — доносил Поляков — молодые донцы соревновались с линейцамн, и не только не уступили мы первенства, но и превзошли их быстротою сбора и еще быстрейшею погонею за неприятелем ⁵⁴.

Между тем с наступлением осени получены были верные сведения, что Его Императорское Высочество Наследник-Цесаревнч — ныне благополучно царствующий Государь Император — изволить посетить Кавказ, а потому войска, отложив на время свои боевые заботы, начала готовиться к тому, чтобы принять достойным образом своего Царственного Гостя.

14-го сентября Августейший Путешественник прибыл в Тамань и отсюда, спустившись вниз по Кубани, проехал через Военно-Грузинскую дорогу в Тифлис, посетил часть Закавказского края и затем береговою дорогою через Баку, Дербент, Петровск, Темир-Хан-Шуру и Чир-Юрт прибыл в крепость Внезапную. На [88] половине дорога между двумя последними пунктами его величество был встречен Донским казачьим № 17 полком, который, под командою Бакланова, должен был конвоировать поезд до встречи с Кабардинским полком, выступившим уже из своей штаб-квартиры. Воспользовавшись короткою остановкою, главнокомандующий тут же представил Наследнику Престола подполковника Бакланова.

— Я бы желал — сказал Его Высочество, после первых милостивых приветствий, обращенных к Якову Петровичу: — видеть действие вашей ракетной команды, о которой так много слышал от князя Воронцова.

— Главнокомандующий вероятно докладывал Вашему Высочеству — почтительно отвечал Бакланов — о ракетной команде моего старого полка. Теперешний полк на Кавказе всего несколько месяцев, и хотя ракетная команда его с честью участвовала в бою, но казаки не настолько еще ознакомлены с делом, чтобы иметь счастье представиться Вашему Высочеству.

Бакланов с своим полком конвоировал Наследника Престола до крепости Внезапной, откуда Его Высочество с новым конвоем отправился в Хасав-Юрт, а Бакланов поспешил в Куринское, где собирался отряд с целью произвести вторжение в землю мичиковцев ⁵⁴.

Один драгунский офицер, участник этого набега, рассказывал пан следующее:

Как только Его Высочество проехал через Чир-Юрт, 4-й дивизион Нижегородского полка получил приказание выступить в Хасав-Юрт и, присоединившись к двум батальонам Кабардинского полка, идти вместе с ними в Куринское, где нас ожидала пешая батарея и целый казачий полк Бакланова.

Цель этого отряда была проникнуть в землю чеченцев и отвлечь внимание их от поезда нашего Августейшего Гостя.

Было уже за полночь, когда мы пришли в Куринское с надеждою увидеть наконец знаменитого Бакланова, слава которого гремела тогда по всему Кавказу.

Отдохнув везшего, отряд стал строиться, чтобы идти за Мичик. Драгуны и казаки сидели уже на конях, когда подъехал Бакланов и стал отдавать приказания. Видно было, что в своем полку он знал подробно характер и свойство каждого офицера и каждого казака, а потому и в самом обращении с ними очевидно приноравливался к понятиям и самолюбию каждого. Он знал, кому надо было польстить, к кому обратиться с простым или задушевным словом, кого припугнуть и т. д. [89]

Было настолько темно, что мы едва различали его богатырскую фигуру и тем внимательнее прислушивались к голосу, который был слышен явственно на довольно далеком расстоянии.

— Вы, Поляков, — говорил Бакланов одному из сотенных командиров: — идите с вашею сотнею вперед и, пожалуйста, держите ухо востро; встретите чеченцев, тогда поступайте как знаете: вас учить уже нечему.

— Вас, Петр Филиппович, покорнейше прошу следовать с вашею сотнею по правую сторону отряда. Эго место опасное, и я вполне полагаюсь на ваши распоряжения.

— То — обратился он к третьему: — ступай, братец мой, слева; да смотри не оплошай, как намедни, помнишь?

— Помилуйте, Яков Петрович, — послышался чей-то нерешительный голос....

— Ну, ну, смотри, такого задам тебе Яков Петровича, что и своих не узнаешь!

А вы, гаврилычи — обратился он вдруг к казакам: — смотри, непрошеного гостя принимай у меня по-нашему — в дротики! Да пуколок-то ваших из шуб не вынимайте: холодно, да и темно — застрелить не застрелишь, а себя как раз обнаружишь!..

Затем он переехал к драгунам.

А вам, молодцы драгуны, — крикнул он громко: — скажу, что считаю за честь хотя на время быть вашим начальником. Ну, с Богом! он снял высокую папаху, перекрестился и поехал вперед. За ним тронулась кавалерия.

С рассветом отряд вошел в дремучий лес и начал стрелять из орудий. Страшная канонада разбудила чеченцев, и мало-помалу собрала толпы их со всех ближайших аулов. — Завязалась перестрелка. Весь полк Бакланова рассыпался в цепь. Дело происходило на какой-то полянке, усеянной кустами колючки, которую солдаты называли держи-деревом. Так как целью отряда была демонстрация, то Яков Петрович безотлучно находился в цепи, сдерживая казаков, поминутно порывавшихся броситься в пики. Драгуны все время прикрывали орудия. Вдруг, вправо от нас затрещали кусты и из них прямо к дивизиону выскочил всадник колоссального роста на огромном белом коне, у которого вся грудь была покрыта кровью от колючего дерева. Это был Бакланов. С обнаженною сверкающею шашкою, в бараньем нагольном тулупе, на кинутом на опаш, в огромной косматой папахе, сбитой на самый затылок и с длинными как борода, развевавшимися но ветру бакенбардами, — он был невообразимо хорош посреди этой боевой обстановки. Раскрасневшееся от скачки рябое, изрытое оспою лицо и вся фигура его дышали невероятною отвагою и силою.

Драгуны поддались невольному обаянию. [90]

— Ну, братцы — толковали солдаты: — вот так Бакланыч! Не диво, что от такого, прости Господи, детого чеченцы бегут как от ладана.

В продолжение целого дня гремели орудия, и только с наступлением сумерек приказано было начать отступление. Мы шли в арьергарде, так как пехота и артиллерия отправлены были вперед, чтобы успеть переправиться засветло через болотистый ручей, лежавший на дороге. Бакланов с небольшим казачьим конвоем ехал рядом с драгунами. В полуверсте от нас на огромном кургане собралось около двухсот чеченцев, смотревших на наше отступление. Мы также рассматривали в бинокль их лошадей, одежду и делали свои замечания. Вдруг Яков Петрович, в ответ на какую-то шутку одного офицера, обернулся к молодому уряднику, ехавшему сзади и сказал серьезно:

— Видишь чеченцев? Скачи и скажи им, что гг. офицеры просят их пожаловать к себе на чашку чаю.

Юноша, молча, повернул коня и, гикнув, полетел как стрела прямо к неприятелю.

Все остолбенели. Я — говорит автор рассказа: — опомнился первый.

— Яков Петрович — сказал я Бакланову: — вы так серьезно отдали приказание, а мальчик боится вас больше, нежели чеченцев: по его лошади видно, что он не остановится.

— Это мой сын — отвечал Бакланов спокойно:- — он не боится меня, а это просто разыгралась в нем наша донская молодецкая кровь.

— Ну, станичники! крикнул он своему конвою — ступай, вертай его назад: я и забыл, что он не умеет говорить по-татарски....

Казаки, оправившись в седлах, спустили наперевес свои длинные пики и кинулись с такою решимостью, что горцы, предполагая атаку, мгновенно покинули курган и рассыпались в разные стороны.

На следующий день, 26 октября, отряд произвел вторичный набег со стороны Умахан-Юрта на Гудермес, после чего и был распущен.

Проезд Наследника, движение сильных колонн, встречавших и провожавших Царственного Гостя, покорение Малой и начало падения Большой Чечни, — все это поколебало нравственные силы чеченцев настолько, что для поддержания между ними упадающего духа, Шамиль лично прибыл на Мнчив и приказал в своем присутствии произвести вторжение на Кумыкскую плоскость.

20 ноября сильная партия, в числе полторы тысячи всадников: действительно, бросилась к аксаевским кочевьям; но Яков Петрович вовремя успел передвинуть на Таш-Качинский пост свои карасинские сотни с ракетною командою, и этот отрад, вместе с сотней 40-го полка и конною кумыкскою конницей, под начальством [91] аксаевского пристава, встретил и разбил ее, прежде чем она успела нанести какой-нибудь вред мирным кумыкским аулам. Затем в продолжение целой зимы чеченцы оставались в сборе, оберегая от нас долину Мичика, и вследствие того в окрестностях Куринского происходили почти ежедневные стычки и перестрелки. Стычки эти сами по себе были незначительны, но в одной из них (24 декабря) к общему сожалению был ранен пулею в грудь заведовавший в полку ракетною командою храбрый есаул Ермилин. Кроме него в полку за это время один казак был убит и шестеро ранены.

Комментарии

38. Новое, сильное укрепление, воздвигнутое в 1848 году передовой Чеченской линии, на месте бывшего Урус-Мартанского аула.

39. Впоследствии командир Гребенского полка и кавалер ордена си Георгия за баш-кадыкларское сражение.

40. Рассказ об этом помещен был в некрологе Якова Петровича. «Русский Инвалид», 1873 года, № 248.

41. Аул находился под выстрелами Куринского укрепления.

42. Аул этот находится за Гудермесом.

43. Отряд состоял из батальона Дагестанского полка, пришедшего на зиму из Самурского округа, из роты Кавказского линейного Батальона, шести сотен казаков и двух орудий.

44. У нас ранен был один казак.

45. В этом числе полка Якова Петровича сотник Дубовский — кинжалом в правую руку.

46. Высочайший приказ об этом последовал 31 марта 1851 года.

47. Отряд состоял из трех рот пехоты, четырех сотен казаков, одного орудия и ракетной батареи.

48. Здесь, упоминается о деле 14 марта на Гудермесе.

49. Петр Петрович Нестеров был поражен в это время первыми припадками душевного недуга.

50. Подполковник Суходольский был командиром Кизлярского казачьего линейного полка, три сотни которого находились в составе отряда.

51. Так звали генерала Козловского.

52. Окоп был взят к 10 часов утра, а в 4 часа пополудни известие об этом получено, было уже в Кубинском укреплении.

53. Есаул Поляков — впоследствии командир Донского казачьего № 17 полка — награжден был за это дело чином войскового старшины.

54. Из Хасав-Юрта Его Величество следовал через Герзель-Аул, Амир-Аджи-Юрт и станицы Щедринскую и Чорвленную в крепость Грозную; затем он посетил Чеченскую линию и по Сунже проехал во Владикавказ, откуда Военно-Грузинским трактом изволил возвратиться в Россию.

Текст воспроизведен по изданию: Яков Петрович Бакланов (Биографический очерк). СПб. 1877

© текст - ??. 1877
© сетевая версия - Thietmar. 2021
© OCR - Валерй. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001