СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Ничипор Майный

Читая интересные кавказские воспоминания К. А. Бороздина, печатающиеся в «Историческом Вестнике», под заглавием «Упразднение двух автономий», мне невольно пришло в голову, что у нас мало, кто знаком с обстоятельствами приведения в русское подданство князя Дадиана и Мингрелии, совершенного трудами деда моего Никифора Романовича Майнова, портрет которого и бумаги хранятся у меня и у двоюродного брата моего Ивана Васильевича Майнова.

Происхождения дед мой был истового казацкого, запорожского, ибо отец его, Роман Корниевский-Майный, был выведен из Сечи, как человек, не смиряющийся пред силою и не сочувствующий новым порядкам, наступившим на Запорожье; говорил дед порусски с сильным малорусским акцентом, да и в нраве и обычаях своих носил малорусскую отметину, которую великоруссы находили смешною, а мы назовем характерною и желанною в человеке; ни перед кем он не гнулся, бар и барынь не жаловал, и сам бывало, будучи уже богатым человеком, езжал из калужского имения своего в «степь», т. е. в Воронежскую губернию, «на своих» и притом с замороженным нарочито борщом, куда клалась утка, сало и баранина, как то и подобает истовому [724] малорусскому борщу. Впрочем, не смотря на всю простоту своей обстановки, прадед захотел каким нибудь образом вывести своего сына в люди, а так как тогда выходить в люди представлялся один только путь — военная служба, то юного Ничипора к ней и стали по возможности подготавливать: духу военного не занимать было стать в силу наследственности; к выносливости приучали деда сызмалетства, а наук в те времена не требовалось, кроме одной: будь исполнителен. Правда, служить тогда начинали слишком рано и, пользуясь правами казацкого старшинского рода, дед уже четырех лет от роду был записан в 1775 году в Таврический гренадерский полк сержантом; хотя полк был и не видный, но всеже производство там шло не тихо, благодаря отчасти частым войнам, а отчасти и тому, что князь Потемкин особенно любил свой полк и всех, кто в нем хотя когда нибудь числился; благодаря разным обстоятельствам, а отчасти, конечно, и своей личной храбрости, наш Ничипор шел да шел себе вперед ускоренным шагом, так что в 1784 году мы видим его аудитором, через год поручиком, а в 1792 году, двадцати одного года от роду, капитаном также привиллегированного Екатеринославского егерского полка. В это время он успел уже побывать в походах и понюхать пороху; так, например, в 1786 году, он дрался на Крымском полуострове против турок, брал в следующем году Карасубазар, а затем участвовал в походе на Бахчисарай, когда под селением Буюк-эгилау русские помешали турецкой вспомогательной эскадре высадить в Крыму дессант; наконец, в 1788 году, он участвовал во взятии Очакова, и позднее удостоился драться на глазах славного Суворова, который «хохликов» вообще любил, а неглупых и не отказывавшихся от работы и вовсе протежировал. Так и шла Ничипорова служба без сучка и задоринки; в 1794 году он был уже маиором, в 1799 — подполковником 9-го егерского полка, а в 1801 году — полковником; все это время он почти не отставал от Суворова, который видимо благоволил к нему; дрался он в Польше под Варшавою, под Краковым, при переправе у Казениц через Вислу, при Мочеовицах и, наконец, при взятии в плен Костюшки и при штурме Праги, за который имел знаменитый золотой крест. Затем, он отправился искать военные подвиги и отличие на Кавказ, где в то время кипела борьба с мусульманским миром за обладание этою райскою страною. Впоследствии, в виду желания тогдашнего владетельного князя Дадиана принять русское подданство со всем своим народом, полковник Майный был командирован князем Цициановым, тогдашним главнокомандующим на Кавказе, чтобы выполнить это дело и присоединить таким образом Мингрелию к Российской империи. Дело было не шуточное, тем более, что Цицианов не особенно любил упрямого, гордого и самолюбивого хохла, не гнувшего ни перед кем шеи, а царь имеретинский, находившийся в открытой войне с владельцем Мингрелии, узнал о предполагающемся присоединении и запретил всякие сношения русских через подвластную ему Карталинию и Имеретию с владениями Дадиана; границу берегли чрезвычайно внимательно, а когда имеретинский царь проведал, что какой-то Майный, казак, идет уже по его государству, то объявил во всеобщее сведение, что заплатит за его голову 5 000 червонцев. Когда дед попал в Ахалцых, то Селим-паша, командовавший в то время этим городом, познакомился с ним и показывал ему письмо царя имеретинского, который просил Селима-пашу убить московского посланца и послать ему «его собачью голову». Деда покоробило от этого совсем неподходящего сравнения его хохлацкой головы, но он не растерялся и уверил пашу, что «едет в Одышь по повелению главнокомандующего предложить князю Георгию Дадиану, по воле государя императора, не возьмет ли он денег, нужных ему в войне за крест из Карталинии, следующий приданством его супруге, отцом еще ее покойным царем Георгием назначенный, о чем государя императора просят-де грузины». Паша сразу не поверил хитрому казаку и стал его всячески по-своему, повосточному, испытывать; дед выдержал испытание и через шесть дней вошел с Селимом в самые приятные отношения, так что хозяин его, отпуская его в путь, сказал ему следующее: «знаю тебя, кунак, добрым человеком и соседом Ацхура моей крепости, откудова (все оскобленное — подлинные слова, взятые из бумаг деда с сохранением правописания) [725] комендант несколько раз писавши ко мне хвалил тебя в справедливом разборе моих подданных с грузинами (дед долго был коммиссаром на турецко-имеретинской границе в Сураме); я тебе верю и не верю царю имеретинскому, который убеждает меня противу тебя на бесчестное дело и распустил молву в народе, будто ты едешь вводить Мингрелию в подданство России; только обрати (отошли) твой конвой и переоденься; я беру на свою ответственность сберечь тебя, как доброго приятеля моего в пути своим конвоем и дал уже назначенному с тобою тестю моему Хаджи-бею открытое повеление к беям приморским». Само собою разумеется, что дед не стал прохлаждаться долее в Ахалцыхе и пользоваться гостеприимством своего «доброго приятеля»; тотчас же отпустил он свой конвой, состоявший из полусотни казаков и роты егерей, и тронулся в дальнейший путь под защитою Хаджи-бея, байрахтара и 8-ми рядовых турок. Дело было трудное и главное — опасное. Дед был переодет, отлично говорил потурецки и погрузински, но всеже его легко могли узнать, да к тому же слышно было, что и сам князь Цицианов не особенно бы опечалился, если бы дед не сносил своей буйной головы, так как он не мог переварить хохлацкой прямоты и непривычки к стеснению в разговоре, которую не раз проявлял наш Ничипор. В Батуме случился новый казус и притом не из особенно приятных. Как и следовало ожидать, дед остановился в хане, или постоялом дворе, куда прибыл и какой-то очень важный турок, возвращавшийся домой в Эрзерум от царя имеретинского; познакомились, разговорились. Дед был детина ражий, ловкий и скоро приобрел расположение турка. «Ты, — говорит раз новый его приятель, — малый хороший и проворный, чего ты не попробуешь счастья? Вот царь имеретинский обещал 5 000 дукатов тому, кто принесет ему голову какого-то москова по имени... по имени... джины (черти) разберут их собачьи имена! поищи его, убей и можешь быть на всю жизнь счастливым». Ясно, что наш Ничипор, хоть и переживал неприятные минуты, однако, не подал о том и вида, поблагодарил приятеля и обещал употребить все усилия, чтобы изловить «московскую собаку и прирезать ее во славу пророка». Счастливо проехал дед до устья Риона через Чакву и затем на барке проплыл до Поти и до селения Чаладиди, где в то время находился князь Дадиан. Собрались в Чаладиди все мингрельские князья и дворяне и дед стал приводить их к присяге, начав с владельца; все обошлось благополучно и Мингрелия, не стоив России ни капли крови, стала одною из наших провинций, благодаря самопожертвованию Ничипора. С той поры дед стал с Цициановым в отношения крайне недружелюбные; этот главнокомандующий еще при отправке деда говорил: «когда исполнишь поручение и возложишь Александровский орден на владельца, приятно для меня будет всеподданнейше просить и вам за таковую услугу следующий чин с отличием генеральским»; но поручение было исполнено, а о награде не было и помину, напротив того, Цицианов стал именно с той поры всячески высказывать деду свое неблаговоление, так что обиженный подал, наконец, прошение о переводе его в Московский гарнизонный полк; тут только «князь Цицианов тронут будучи безвинно нанесенной мне обидою, на запрос государя императора, дал всеподданнейшее объяснение, на истине основанное, отправленное с фельдегерем в начале марта 1805 года, о содержании коего князь Цицианов как лично с благосклонностью, так и письменно известил меня». Между тем в это время дед успел вынести персидскую войну 1804 года, брал Эривань и дрался чуть не каждый день с персами до той минуты, когда был ранен, так что, наконец, в 1810 году, должен был выйдти в отставку. Настала Отечественная война 1812 года и дед, избранный командиром калужского ополчения, выпроваживал Наполеоновскую армию из России, уже женатый на первостатейной красавице — Семеновой; молодая женщина не покинула своего Ничипора в тяжкую годину французского нашествия и, переодевшись в ополченское платье, сопровождала мужа в походе, разделяя с ним и радости, и горести, как в походе, так и во время долгой осады Данцига.

Умер Никифор Романович полковником, всеми уважаемый и любимый, остроумный и веселый вплоть до самой своей кончины. В награду за присоединение Мингрелии высочайше даровано ему русское дворянство с [726] переменою фамилии Корниевский-Майный в удобопроизносимую для великороссов фамилию — Майнов, а в гербе рода Майновых повелено было изобразить: «в золотом поле вылетающий черный двуглавый орел с распростертыми крыльями» и «горизонтально река с надписью: Рион». Дети Никифора Майнова приняты были на казенный счет в пажеский корпус и смольный институт, да тут же кстати приключилось и одно весьма комичное происшествие; бабка моя, Лизавета Васильевна (сестра покойного сенатора Семенова и невестка Львовых), как я уже сказал, красавица писанная, танцовала на балу, данном калужским дворянством императору Александру I, при проезде его через Калугу, с государем, который расспрашивал ее о подвиге деда и, в конце концов, сказал своей даме: «все дети ваши будут воспитываться на мой счет... сколько у вас детей?». «Ше... ше...» — залепетала моя бабка, но тотчас вспомнила что-то и брякнула: «семь!» Государь улыбнулся, тогда только заметив некоторую полноту своей дамы, и милостиво проговорил: «не беспокойтесь, — и этот тоже!».

Из рода Майновых остались теперь в живых: сын Василия Никифоровича Майнова — Иван, дядя мой, Владислав Никифорович Майнов, да я — все остальное перемерло. Есть и до сих пор еще Майные, но и они почему-то называют себя Майновыми, хотя и не имеют на это права.

Владимир Майнов.