№ 61
А. А. Закревскому, 17 апреля 1818
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Моздок, 17 апреля 1818**
** Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 1 мая», «Отвеч[ено] 12 мая».
С последним фельдъегерем писал я к тебе несколько слов, надеясь вскоре за ним отправить другого, но трудный чрез горы проезд и вдруг скопившееся множество бумаг умедлили отправление его. Теперь отвечаю на письмо твое.
Ты ругаешься на какое-то письмо мое, которому ты дал наименование грозного, но мне кажется, ты не совсем справедливо винишь меня. Иногда восстаю я против некоторых замедлений в разрешении представлений моих, но можно ли винить противу нетерпения моего, когда служба есть единственная цель моя. Ты скажешь, что много и без меня делающих представления и ожидающих разрешений. Правда! Но невозможно тебе не согласиться, что большая часть из таковых не находится в том положении, что все надобно начинать с первых оснований и за что ни возьмешься, оно выходит из обыкновенного порядка дел [120] и требует особенного начальства или рассмотрения или постановления. Все же прочие, подобные мне, корпусные командиры мало скучают вам делами своими, которые, хотя и в большом количестве стекаются у вас, но зато по большей части, покорствуя обыкновенному ходу, удобнее разрешаются. Не вини меня, друг почтеннейший Арсений, что я иногда тороплюсь немного, божусь, хочется что-нибудь успеть здесь сделать, а так много предметов, требующих улучшения, что по которому истребую разрешение, то я счастлив,-и приступаю к другому, и сия есть истинная причина моего иногда нетерпения.
На мне сидят также министры ваши, от которых надобно отделываться. Сей фельдъегерь везет кучи бумаг к Нессельроде и Каподистрии. Моя политика как-то не встретилась с нынешними правилами благочестия, основанного на священном законе; надобно было пространное объяснение. Предложения мои не годились, и я по данным мне наставлениям должен дела мои с Персиею вести на точном духе христианства и истин библейских. Кто хотя мало знает персиян, никак согласиться на сие не может. Я знаю обязанность повиновения и в строгом смысле буду поступать как приказывают, но дабы не упрекнули, что я не сказал своих мыслей, и желая оправдать свое впредь поведение, я написал мое мнение, смирив сколько возможно перо мое, которое нередко следует за кипящим моим характером. Будь осторожен, любезный Арсений, и не говори, что я тебе о сем пишу, мне может сие много повредить.
Благодарю за поздравление меня с чином, но я по справедливости должен еще более благодарить за старания в пользу мою. Мне старик П. И. Миллер все обстоятельно пишет, что ты как истинный друг не мог бы более принимать участия для родного брата. Скажи, Арсений, что ты за пречудесное создание и когда могу я заслужить дружбу твою?
Вы важную одержали победу над супостатами разных племен и закона. Все попалось под один почерк!
Я воображаю, какими смотрели на вас глазами все обиженные. Нельзя было им не догадываться, что ты и Петрахан мне благоприятствовали. Вы по должности своей слишком выставлены на виду, чтобы действия ваши были неприметными и ты, почтенный Арсений, сколько, впрочем, ни М[азе]па верно в сем случае никого не надул, ибо любя меня показал удовольствие и радость. Как нарочно все старшие некогда товарищи мои, ныне подчиненные * (Каково мы ныне говорим? Совсем не гордо и простосердечно.-Прим. автора.) собрались в Москву, чтобы торжествовать мое производство, и вы не хотели трудов их сделать напрасными вы их утешили! Я представляю длинные рожи, дрожащие голоса, рожи плачевные. Вижу угрозы оставить службу, вижу упреки отечеству неблагодарному! Вижу Яшвиля, который отвергает возможность, чтобы кто другой удостоился награждения, когда он не имел случая заслужить его.
Я могу большим числом считать умножившихся друзей моих, ибо не против одних только виноват я старших, но и против тех, которые превосходят меня рождением, воспитанием, знатными связями, известностью у двора и проч[ее], и проч[ее]. Тут входят все завидующие, которые на старшинство не смотрят. Но как бы то ни было я восхищен милостию Государя и признателен и тебе как истинному другу признаюсь, что радостию моею много обязан я [121] тому, что Государь наградил во мне простого солдата, усердного к службе его, и не остановился за тем, что имя мое не столько знакомо общему слуху или не так приятно звучит в ушах, как имя, воспоминающее знаменитые заслуги или происшествия, то есть что Государь не основывается на том, что достоинства праотцев должны быть непременным наследием потомков, а смотрит на дела каждого. Иначе и тебе, и мне, как и подобным нам, доставались бы в удел большие труды и весьма малые приятности.
По совету твоему отпустил важные письма к Петрахану и Каподистрии и благодарю тебя как друга, что сообщил мне мысль свою, а ты, сделай мне одолжение, скажи Петру Ивановичу, как я благодарен ему за его старания. Поистине говорю, что я в этом человеке имел и начальника достойнейшего и благодетеля, который всегда желал мне добра и давал полезные советы.
Ты уведомляешь меня об описании военных 1812 года действий, составленном фельдмаршалом Барклаем 1, и не прежде соглашаешься доставить оное ко мне, как взяв прежде от меня слово, что я не пущусь в дружескую с ним переписку. Если сочинение сие не печатное и не выпущенное в публику, а только им самим раздаваемое некоторым особам по доверенности, то я и не смею тебя выдать нескромностию моею; если же печатное, то дойдет до меня и тогда против тебя я не погрешаю и могу возражать как Бог по сердцу мне положит. Во всяком случае могу тебя уверить, что мне теперь заниматься сим некогда и время на то терять я не стану. Должен однако же я заметить, что Барклай не прежде взялся за сочинения как приобрел в семейство свое людей, писать умеющих. И как вся фамилия засядет писать, то не дай господи с ними и связаться, а собственные его способности сочинять тебе лучше каждого известны. Итак, присылай сие достопамятное творение, а мы станем любоваться.
Описание, или лучше сказать весьма пустые и глупые записки о вояже моем в Персию, я отправил к тебе в Москву с прапорщиком квартирмейстерской части Воейковым, но его, по мудрому распоряжению, так долго держали во всех карантинах, что он не застал тебя уже в Москве и не знаю, что с ними сделал. Он, как слышал я, возвращается опять в Грузию и если не отослал он их к тебе, то получа от него обратно, пришлю с фельдъегерем. Теперь у меня остается кроме Стабуша один фельдъегерь Силин, то присылай какого-нибудь еще, ибо по отправлении буде потребуют обстоятельства Силина, останется Стабуш, которого я берегу на случай послать в Персию, как человека весьма скромного и отлично благородного в поступках. Дубинкин прекрасного поведения и как красная девушка, возьми его на благосклонное замечание, он благонадежный молодой человек.
Сию минуту раскрыл конверт, содержащий вопрос: можно ли Астраханский гарнизонный полк обратить во внутреннюю стражу? Я буду отвечать вам о причинах, по коим сие невозможно, и я к несчастию вижу, что сие обстоятельство оставляет на руках моих неспособного Дельпоццо. Ради Бога и службы возьмите сего человека, я уже на сей стороне Кавказских гор; там, где он командует, следовательно, еще основательнее говорю вам, что он здесь не надобен. Не прими, почтеннейший брат Арсений, сие за сетование мое. Я бы желал, чтобы ты его видел и только пять минут, и, конечно, он не долее бы счислялся в здешнем месте. [122]
Прощай, о всем что здесь делать буду, кроме должных донесений, буду тебе писать как другу. Не обвиняй меня, если немного буду строг в искоренении закоснелых на линии мошенничеств и потребую истребления разбойников. Зло так уже велико, что требует крутых и сильных мер. Развращение от слабости и корыстолюбия многих начальников в верховной степени. Прошу помогать в истреблении и не ослабеть от сострадания. Люби по-прежнему верного и преданного по смерть А. Ермолова.
Прибавление. По приказанию твоему препровождаю у сего ведомость представлениям моим, на кои не последовало еще ответа. Вижу восхищение твое, что по частям, тобою управляемым, почти нет ни одной бумаги без ответа, и ежели находятся некоторые, то потому, что тебе нужно по оным объяснение и толкование с другими. Просмотри, сделай дружбу, сию ведомость и порадуйся на военного министра. Я помню слова твои и право думать начинаю, что с именем военного министра неразлучна черная книга, известная под именем Омат. Он не виноват-это уже судьба такая! Есть брат Арсений, и за Петраханом залеглые бумаги, да теперь уже и делать нечего, им, я думаю кружат голову разными пирами и торжествами. С сим вместе представляю я об увольнении от службы 9-го егерского полка командира полковника Якимова 2 за болезнию, об утверждении на место его подполковника Реутта 3, славнейшего и редкого офицера. Исходатайствуй, друг любезный, первому, как хорошему и бедному офицеру, просимое мною денежное награждение. Я для облегчения сего нарочно прошу деньги из экстраординарной моего распоряжения суммы.
В 9-м егерском полку есть по списку полковник Анненков 4, но он отправляет должность коменданта в Тифлисе, а ему можно будет отыскать другой со временем полк, а в егерском надобен офицер, знающий землю, род войны и соседей. Я не посылаю просьбу Якимова, но за сим не затрудняйся, и если надобно необходимо, то я после доставлю. Если же без того невозможно его уволить от службы, то, по крайней мере, за болезнию его и отсутствием от полка, утвердите Реутта командиром, а между тем, придет чрез несколько времени и его просьба. Он в Карабахе сдает полк и далеко.
Прощай. Ермолов.
Раскрываю письмо для того, чтобы сказать, что сейчас от тебя прибыл фельдъегерь и привез мне два письма, которые едва успел я пробежать и готовлю себе удовольствие прочитывать со вниманием, когда буду на свободе и дадут мне покой пилильщики. Фельдъегеря не задержу. Прощай
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 111. Л. 130-134.
Комментарии
1. Речь идеи о серии т. н оправдательных записок М. Б. Барклая де Толли, составленных им осенью 1812-в начале 1813 г. с целью объяснения мотивов своих действий на посту главнокомандующего в 1812 г. и распространявшихся в рукописном виде. Содержание этих записок, очевидно, должно было задеть А. П. Ермолова, который с 30 июня 1812 г. занимая должность начальника штаба 1-й армии, то есть будучи ближайшим сотрудником Барклая, принадлежал к той группе генералов, которая находилась в оппозиции к отступательному плану главнокомандующего. Именно Ермолов приложил немало усилий к разжиганию в главной квартире настроений, враждебных Барклаю. В своих письмах к П. И. Багратиону он призывал его взять на себя командование армиями. Более того, 16 июля 1812 г. в тайне от Барклая Ермолов направил царю письмо, в котором высказался за назначение единого главнокомандующего над 1-й и 2-й армиями, а в письме от 27 июля прямо писал, что главнокомандующим должен стать Багратион. Со своей стороны, Барклай в одной из своих оправдательных записок- «Изображение военных действий 1-й армии в 1812 году»)-весьма нелицеприятно отозвался о Ермолове, назвав его «интригантом», плетущим против него козни при поддержке Багратиона и великого князя Константина Павловича. Отсюда и опасения А. А. Закревского по поводу возможной полемики Ермолова с Барклаем. Ермолов позднее владел пятью списками «Изображения», созданными в 1810-1830-х гг. (подробнее см: Тартаковский А. Г. Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 года. М, 1996).
2. Якимов-полковник, с 1815 по 1818 г.-командир 9-го егерского полка.
3. Реут Иосиф Антонович (1786-1855)-в 1812 г.- майор, в 1818 г.-подполковник, командир 9-го егерского полка с 1812 по 1815 и с 1818 по 1820 г., с 1825 г.-полковник, с 1825 г.-генерал-майор, с 1830 г. -командир 2-й бригады 21-й пехотной дивизии, в 1831-1832 гг. управлял Джаро-Белоканской областью; с 1836 г. состоял по армии, занимая в основном административные должности, с 1841 г.-генерал-лейтенант; в 1842-1849 гг. был членом Совета главного управления Закавказским краем, во время отсутствия начальника гражданского управления князя В. О. Бебутова исправлял его должность.
4. Анненков Александр Петрович-в 1818 г.- полковник 9-го егерского полка, исправляющий должность коменданта в Тифлисе.