№ 409
М. С. Воронцову, 5 января 1848
М. С. ВОРОНЦОВУ
Москва, 5 января 1848
Не знаю, с чего начать, почтенный князь Михаил Семенович, так о многом желал бы говорить.
Начну поздравлением с Новым годом и, если бы можно было, приказанием заметить следующие слова: «Есть у меня предчувствие, что 1848 год произведет на Кавказе весьма важные перемены и чрезвычайно подвинет наши дела!»
Княгине Елисавете Ксаверьевне, как ты пишешь, угодно было меня вспомнить, прошу представить мою совершенную признательность и поздравление с Новым годом.
Последние твои письма получил от 9 ноября с французским адресом и от 20 декабря 1, по ошибке поставленным числом, ибо получено мною 25-го. На них отвечаю вместе, а о делах моих в конце письма
Взятие Салты входит в соображение, которое немногим может быть легко понятным; мне, имеющему некоторое понятие о местности, выгоды приобретения представляются под разными видами. Во-первых, хорошо преодоление [551] самонадеянного сопротивления, дабы вразумить, что может быть гибельным бесполезное усилие. Напрасные потери людей, которых не заменят рекрутские наборы, ослабят доверенность к Шамилю и потрясут повиновение, восстановления которого, если бы и решился он на жестокие меры и казнь, они никогда не будут так дорого стоить, как оборона Салты. Во-вторых, сообщу я [о] собственном взгляде на обстоятельства. Все селения, лежавшие между Аварским и Казыкумыкским Койсу, я не иначе разумею, как житницы сохранения хлеба, собираемого на богатых посевах их окружающих и особенно в окрестностях Салты, чем существует большая часть населения Аварии. Теперь без сумнения не только прекратятся работы на этих полях, но и самые селения уничтожатся, кроме тех, которые укреплены и могут противиться немногочисленному отряду войск. Их надобно будет постращать впоследствии, чего они не выдержат, не удаливши жен и детей. В этом достаточно будет действия нескольких орудий. Голодом можно будет заменить штыки. Это назвать можно новым способом исправлять нравственность. Так некогда и я действовал, но только солью, которой не было тогда в другом месте, кроме озер, принадлежащих шамхалу. Вот как я смотрю на истребление Салты! Хорошо понимаю выгоды единства власти в Дагестане: исчезнут интриги, зависть, а может быть, даже и неблагонамеренность, и дело Кутишинское, приносящее много чести князю Бебутову, имело бы при содействии более решительные успехи. Теперь в особенности будут ощутительны при намерении твоем, как вижу из письма, овладеть Гергебилем. Скажу старую пословицу: всякий барон имеет свою фантазию. Так я в отношении к Карадагскому мосту совершенный барон; но я не только не противоречу твоим видам, но знаю, что лучше взгляд собственный и что возможно против убеждения? Не почти, однако же, настойчивость мою за упорство, с каким уверяет Головин о необходимости занять Аварию, которой потеря навлекла неудачи 1843 года 2.
Нейдгардта самого первая мысль была оставить Кунзах прежде, нежели Шамиль собрал большие силы. Ему не представилось, что для сообщения с ним устроенные слабые посты не будут иметь средств противостать. Головин, человек весьма умный, не допускает нравственного влияния без содействия штыков; а я думаю, что отнятые поля между двух Койсу скорее произведут его.
В половине года Гергебиль будет в руках твоих, но с ним вместе весьма нехороший путь далее, и Шамиль непременно укрепит тщательно Карадагский мост, как самый щекотливый пункт. Видишь ли опять барона? Шамиль, как говорят, должен быть умен, но едва ли не повредился, сменив опытных наибов 3 и, к удивленно моему, Кибит-Магому, который нашим начальникам не раз давал хорошие наставления. Он вскоре почувствует свою ошибку и потрясет доверчивость к нему других, что поправить очень трудно. Это весьма благоприятный для нас признак. Ты обратишь внимание на подчеркнутые слова в начале письма.
На Новый год ты, любезнейший князь, сделал мне дорогой подарок и, конечно, не воображаешь, сколько он мне приятен. Карта Кавказа знакомит меня с Дагестаном, о котором нередко, полагаю я, говорил наугад, следовательно нередко и вздор. Доселе был у меня клочок карты, деланный покойного Пассека рукою. Его обозрение, и ничего более! Снабженный картами Головин [552] казался мне оракулом. Виноват ты, если теперь выйдет это иначе. Я представляю себе, что должна быть 5-верстная карта. Мне показалась бы она лучшею историческою картиною!
Здесь был, но довольно уже давно, с тобою расставшийся Щербинин 4, душою преданный тебе, и порадовал меня, что никогда не слыхивал о намерении твоем оставить Грузию, смеялся даже здешней молве, будто Киселев 5 предназначается заместить тебя по болезни твоей. Но и насчет здоровья совершенно успокоил меня приехавший на днях из Тифлиса подполковник Александров 6. Скажи, как ты этого очаровал вполне? Он об тебе только говорит, и говорит с восторгом. Я его давно знаю как умного и весьма способного человека, но признаюсь, с досадою видел его возвратившегося в [том] же чине и, зная тебя, внимательного к способностям подчиненных, огорчил его замечанием, что, конечно, не умел быть тебе угодным? Он отвечал, что, напротив, награжден деньгами и надеется иметь честь служить под твоим начальством. Я замолчал; но, по-моему, деньги — не награда для человека, который службою ищет пробить себе дорогу, дабы полезным быть семейству своему без всякого состояния. Но это твое дело, высокого начальника: так он тебя называет!
Наконец Ладинский 7 теперь отдыхает от трудов в объятиях Позена 8. Но и без того сладка жизнь с пенсионом из 10 т[ысяч] рублей. Нередко платят щедро за шпионство; но, конечно, великодушен тот, кто награждает шпиона против самого себя. Этому соблазну, я уверен, не последуют. А подлинно странно, что Котляревский 9, человек превосходный, мог ошибаться в нем и даже уважать его. Мне кажется, он не останется в бездействии, и сильнейший, нежели падший Позен, покровитель употребит его способности давно известные. Какого ты важного плута сбыл с рук! Чрезвычайно рад, что ты взял Бебутова. Я знаю его благодарным и столько же благородным. Он это доказал покойному Розену, в котором не мог иметь ни малейшей надобности. Его я знаю!!!
Преданный тебе Ермолов.
Кончив служебные дела (так называю я письма мои, в которых надобно рассуждение), буду говорить о собственных делах, которые не всегда сопровождает рассуждение.
Готовившись выехать за границу в сентябре, промедлил до января и едва не отправился в самое гнусное время, в морозы жестокие, на колесах. Но вдруг сделался благоразумен и отложил до мая 10. Это оправдывает вступление мое в письмо. Это на меня совсем не похоже.
Итак, почтеннейший князь, я пишу к тебе и от тебя с восхищением буду ждать хотя несколько строк до 1 мая. Далее не ожидаю ничего, ибо не знаю, куда иду, где и когда буду?
Желает душа подобного тебе путешествия, ибо это значило бы не к водам и не лечиться. Мне о чем писать к тебе, а тебе где меня отыскивать? Разве в Париже, общем пристанище? Ты не воображай меня иначе как самым скромным туристом. Кроме папы, ни к одному не представляюсь двору, не знакомлюсь ни с одною знаменитостию и не ищу вписаться ни в какие журналы. Увидишь в Московских ведомостях о выезде в Брест-Литовский, минуя первую знаменитость, князя Варшавского 11. [553]
Благодарю за дружескую откровенность, с какою писал мне о брате моем Сергее Николаевиче. Ты говоришь, что я пишу строго о твоей несправедливости.
Рассуди сам, могу ли я это делать? Я писал простодушно, нет [от] сердца. Ты обнаружил мне его ошибки, его необдуманные действия, просто происходящие от незнания совершенно чуждой его должности, от излишней доверенности к людям, которых почитал для себя необходимыми. Словом, действия не только не извинительные, напротив, подвергающие его строгому взысканию по справедливости. Итак, далее будучи оправдать его, смею, однако же, сказать, что когда поступки его не могли укрыться от твоей проницательности и ей так легко отличать умышленность от незнания и заблуждения, тебе не трудно было поставить его на должный путь и, строго взыскав за отклонение от него, сделать из него подчиненного полезного и тебе более угодного.
Я знаю его с молодых лет, и столько есть в нем рассудка, чтобы знать, по крайней мере, собственные выгоды и что достигнуть их можно под начальством твоим более, нежели где-нибудь, и что, удостоясь твоего одобрения, пред ним везде дорога! Не умею приписать ему намерений низких, неблагородных или угождения кому-нибудь. Ты непосредственный начальник его и кто может более? Напрасно думаешь, что он мне жаловался; поверь, что нет! Неужели трудно мне понять более года совершенное о нем молчание, даже ни разу не произнесено имя его. Я не выставляю его способностей, знаю, что он хороший смелый офицер и, конечно, честный и бескорыстный человек. Обширно начальствование и тысячи подчиненных твоих, но неужели всех он наименее способный? Позволь мне сказать как перед Богом, я уверен в твоем великодушии, но вижу, что он тебе не нравится, и прошу у тебя одной милости. Переведи его в какую-нибудь порядочную из внутренних губерний, не обращая на него невыгодного замечания, которое разрушит его службу и похоронит его счастие, а по состоянию его он без службы существовать не может. Клянусь тебе детьми моими, что он не подозревает о просьбе моей и, может быть, даже упрекнул бы мне, но я не могу не предчувствовать, что счастие по службе не суждено ему! Не дай ему заметить, что я просил о нем. Тебе не откажут в переводе! Прощай!
Преданный тебе Ермолов.
Истреби это мое письмо, прошу убедительно.
Терзает меня мысль, что ты не доволен письмом моим, но я спрашиваю себя и не обвиню мое чистосердечие.
РГАДА Ф. 1261. Оп. 3. Д. 1381. Л. 223-228 об.
Комментарии
1. См.: Русский архив. 1890. Кн. 1. С. 212-214.
2. В 1843-1844 гг. Шамиль добился очередных успехов в Южном Дагестане и распространил свое влияния на черкесов. Только за 24 дня осенней кампании 1843 г. имам захватил и разрушил все русские укрепления в Аварии, кроме Хунзаха, после чего русские войска потеряли контроль над большей частью Северного Дагестана. За 4 месяца 1843 г. русские потеряли 2620 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен (в том числе 92 офицера), 27 пушек, 2152 винтовки, 819 килограммов пороха, 368 складов оружия (Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. М., 1998. С. 205).
3. В 1847 г. произошла массовая смена наибов, свидетельствующая о трудностях, переживавшихся имаматом. Воронцов писал Ермолову 20 декабря 1847 г. о том, что Шамиль, не доверяя «Кибит-Магоме и другим наибам, которые имели желание и интерес не губить подчиненное им население, сменил их новыми сорванцами, которые ни на что не смотрят, кроме исполнения его воли» (РА. 1890. Кн. 1. С. 207; Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2009. С. 486-488).
4. Щербинин Михаил Павлович (1807-1881) — с 1827 г. состоял чиновником по особым поручениям при М. С. Воронцове, с 1845 г. на Кавказе, за участие в Даргинской экспедиции получил чин действительного статского советника; в 1851-1856 гг. — директор канцелярии наместника кавказского, с 1856 г. — тайный советник, сенатор, в 1865-1866 гг. — начальник Главного управления по делам печати; сенатор (с 1856 г.), автор книги «Биография генерал-фельдмаршала князя М. С. Воронцова» (СПб., 1858).
5. П. Д. Киселев.
6. Александров Петр Кондратьевич — подполковник, командир 11-й батареи конно-артиллерийской бригады Черноморского казачьего войска (КК за 1848 год. Тифлис, 1847. С. 83).
7. Ермолов намекает на отставку П. А. Ладинского в 1847 г. и уволенного в 1845 г. М. П. Позена, он недолюбливал обоих за возвращение агаларам мусульманских провинций некоторых сословных и владельческих прав.
8. Позен Михаил Павлович (1798-1871) — тайный советник (с 1842 г.), статс-секретарь (с 1836 г.), с 1817 г. — чиновник Департамента народного просвещения, затем Департамента разных податей и сборов, в 1828 г. — чиновник особых поручений при управляющем Военным министерством и управляющий 1-м отделением канцелярии Главного штаба; затем вел делопроизводство разных комитетов и комиссий при Военном министерстве, с 1837 г. управлял делами Комитета по устройству Закавказского края, с 1840 г. — член Комитета по устройству Закавказского края, в 1843 г. — управляющий VI отделением Собственной е. и. в. канцелярии, с 1845 г. в отставке, позднее — участник подготовки крестьянской реформы 1861 г.
9. Петр Степанович Котляревский.
10. У Г. В. Лихачева, попечителя тверской гимназии, собиравшегося сопровождать А. П. Ермолова в заграничной поездке, возникли сложности с получением заграничного паспорта, поэтому поездка задержалась. Наступившие затем революции в Западной Европе побудили Ермолова остаться дома.
11. И. Ф. Паскевич-Эриванский.