№ 381
М. С. Воронцову, 30 ноября 1846
М. С. ВОРОНЦОВУ
[Осоргино]*, 30 ноября 1846
* Помета А. П. Ермолова: «Из деревни».
Получивши письма твои, почтеннейший князь Михаил Семенович, заключающие всегда любопытные сведения о действиях твоих, мне грустно давно [516] уже не иметь ни малейшего о тебе известия. Мне даже скучно стало, что я давно не писал, хотя совершенно ничего сказать не имею и тогда, как хорошо знаю, что пустяками не должно отвлекать внимания твоего от занятий беспрерывных и полезных.
Ты, конечно, заметил, что прежние письма мои, почасту пространные, были ответом или рассуждением о тех предметах, кои заключались в твоих письмах, а моего собственно ничего не было. Хотелось мне поговорить о тебе с князем Влад[имиром] Голицыным, но я живу в деревне, а он в постели без движения от ревматизма.
Слышу, что этот человек, весьма тебе благодарный, много хорошего говорит о стране, переменившей вид свой совершенно [от] твоего начальствования, и какое лучшее доказательство того, что ты отправился в Крым в такое время, когда горцы прежде позволяли себе наиболее предприятий.
Это одно многое объясняет знающему край!
Воображаю, что делается с Чечнею после прорубленных дорог и по устроению укрепления на Фортанге. Это должно очень не нравиться Шамилю, которому, конечно, упрекают чеченцы их стеснением. Но без этого ограждения не были бы покойны новые по Сунже станицы. Я не удивлюсь, если еще подвергнутся они нападениям; но таковые не могут быть важными, ибо обратный путь будет опасен для нападающих. Воздвиженское укрепление было основано до твоего еще прибытия, и я уверен, что если бы твое это было намерение, оно иначе или в другом виде было бы исполнено. Невзирая на выгодное его положение, думаю, однако же, что можно отыскивать и некоторые неудобства. Впрочем, рассуждение мое может быть неосновательным и не иметь места по прошествии двадцати лет. Тогда были другие обстоятельства; теперь таковы, что я их не понимаю и менее всякого другого доверяю собственному мнению. Ты, конечно, иногда смеешься моим мыслям, хотя слышу я, что имеешь неустрашимость не все находить худым, что я делал. Бывало это в моде, а у иных осталось еще привычкою. И тебя, любезный князь, не всегда щадит зависть, что я имел случай замечать. Их дразнит предоставленная тебе власть, твое могущество! А я, не ошибаясь, предполагаю, что не менее дразнит, что принимаешься за многое, полагая прочное основание, которое останется памятником. Недавно в высочайшем рескрипте о предоставленных наградах орденами сказано, что это не присваивается званию главнокомандующего, но дается из особенного уважения к лицу. [Это] дает повод к заключению, что было рассуждение о власти, и, как думают, происходило оно от особы, которая была облечена в это звание, но награждала только за границею. Может быть, и тут было действие зависти. Если так, я люблю ясность рескрипта!
Во время пребывания моего в Петербурге были в газетах реляции и донесения. Я видел, с каким любопытством они были прочитываемы. Из рук в руки переходили листки, и легко можно было видеть общее удовольствие. Но фельдмаршал 1 не изменял равнодушия. Он, удостаивая меня милостивого внимания, которое натурально составляло мое счастие, и позволяя мне наслаждаться рассказами его о многом, никогда не упоминал о Грузии, и имя твое не произносилось! Вероятно, это происходило от скромности, чтобы не догадывались, что многие из действий твоих основаны на его наставлениях. Но скажу, не шутя: право, казалось мне, что он не чужд чувства зависти. Впрочем, [517] может быть, и я говорю вздор; но во всяком случае лучше мне ошибаться, нежели человеку знаменитому и прославленному. Мне неизвестно, в переписке ли ты с ним, но и этого не довольно: ибо, кроме Нейдгардта, который боялся его как чумы, другие твои предместники спрашивали нередко его советов, то есть приказаний. В особенности Головин, как его собственное создание.
Припомни, с которого времени ты не писал ко мне, что никогда не бывало прежде. Это заставляет меня предполагать, что ты не доволен чем-нибудь. Легко быть может, что найдутся люди, которые с удовольствием смотреть будут на охлаждение между нами и тому способствовать, но лучше предупреждать это откровенным объяснением; я об этом прошу.
Скажу тебе, что не без досады отвечаю я на вопросы, получаю ли я от тебя письма; особенно когда слышу от Киселева 2, что ты ему пишешь, от Меншикова, что о многом подробно его извещаешь.
Бывало ли, чтобы ты не написал мне о предмете столько важном, каково есть устроение крепости на Фортанге. Выслушиваю разные рассуждения, будто предназначается экспедиция в горы со многих пунктов и большими силами. Говорят, что один Аргутинский будет действовать, что повсюду в других местах будет продолжаться прорубка дорог. Ты ни слова не сказал мне о действиях Аргутинского, поистине чрезвычайно удачных и, судя по малому числу бывших у него войск, таких, которых мало было лучше в прежнее время. В этом случае невозможно отказать в похвале, что действовал молодцом.
Сердит ли ты на меня или нет, как бы то ни было, я все не отниму у себя удовольствия благодарить тебя за многое. Молодой Кучин произведен в офицеры и со старшинством почти года. Это благодеяние старика отца его, храбрейшего некогда офицера, сделало моложе двадцатью годами, и тебе, конечно, ни от кого не достается более, как от него. Была работа всем святым! Жена покойного Михаила Орлова благодарила меня за то, что ты сделал для ее сына. А я ничего не знаю! Весьма великодушно со стороны твоей не желать изъявления благодарности, но молчаливость твоя от нее не избавит. Помню я, что просил тебя приказать составить особую записку, в которой бы заключались все мои просьбы. Воззрения твоего испрашивал я на прекрасного молодого человека Беклешова. Сделал ли ты что-нибудь ему? Не мог я отказать письма сестре несчастного офицера Свешникова, но не скрыл от нее, что по роду преступления трудно тебе будет что-нибудь для него сделать!
Нимало не удивлюсь, что могут не представляться памяти твоей пустые мелочи при занятиях важных и многоразличных, и потому просил я о записке.
С нетерпением буду ожидать ответа, который по разным соображениям мне нужен.
Прощай. Рад, что хотя немного отдохнешь на полуденном берегу Крыма, тобою любимом, красоту которого ты много возвысил. Слышу о чудесных переменах в Грузии и во всем крае. И никто не сумневается, что на все наложился другой отпечаток.
Будь здоров и благополучен.
Душевно преданный Ермолов.
РГАДА Ф. 1261. Оп. 3. Д. 1381. Л. 173-176 об. [518]
Комментарии
1. И. Ф. Паскевич.
2. П. Д. Киселев.