№ 354
М. С. Воронцову, февраль 1846
М. С. ВОРОНЦОВУ
Москва, февраль 1846
Долго умедленное письмо твое 1, почтенный князь Михаил Семенович, заставляло меня сумневаться о твоем здоровье. Я слышу, как беспрерывны занятия твои и что нет свободного времени; но думал, что ты поручишь меня уведомить, что не находишь времени писать и чтобы я имел терпение.
И я, с своей стороны, не торопился отвечать, но это по причине совершенно противоположной: во мне бездействие и праздность такую возродили лень, что за перо приняться не хочется. А к тому же и что напишу я достойного любопытства?
Буду отвечать на все предметы в том порядке, в каком изложены они в письме твоем.
Великодушно и достойно тебя представительство за царицу грузинскую. Не одна справедливость, но и приличие должны были остановить внимание на сие дело. Я сообщил сыну ее, человеку весьма многими уважаемому, о покровительстве твоем, и семейство это ты имеешь тебе преданным. Недавно [476] еще весьма скудно было содержание старухи-царицы, и жаль было это видеть. В то же время другие пользовались большими выгодами и уважением.
Радуюсь и за дело барона Розена, о котором скажу твоими собственными словами, «что оно в полном ходу». Ты один хочешь сделать ему добро и то смеешь, чувствуя свое могущество!
Верно говоря о Головине, я не умел внятно выразиться; ибо из письма твоего вижу, как будто мне удивительным кажется, что ты следуешь его советам или испрашиваешь его мнение. Я рад очень, что ты дал мне случай объясниться по сему предмету.
Помню очень, что я признавал его столько же военным человеком, сколько я митрополит. Но это относилось единственно до военных его действий в Кавказе, где он не показал особенной распорядительности, ниже при покорении Ахты 2, что в то же время принесло величайшую пользу и во многих отношениях и по справедливости заслуживает уважение. Не думай, любезный князь, чтобы я мог сумневаться в способностях Головина и в том, что он может дать полезные сведения. Я слышал его рассуждающего, видел у него множество любопытных бумаг, читал некоторые, прекрасно им написанные, и убежден, что он может сообщить совершенно основательные замечания. Он был в знаменитую эпоху законодательства Гана, вспомоществовал ему и после разрушал его сотворение. Он резко доказывает нелепость их.
Он свидетелем был многих на Кавказе происшествий и был в положении прибегать к разнообразности распоряжений. Он был, когда военный министр, как благотворное светило, обтекал Грузию с обещаниями благоденствия Грузии 3. Жаль бы мне было, если бы ты думал, что о Головине позволяю я себе быть невыгодного мнения. Я признаю в нем большим преимуществом то, что ему известны цели и намерения правительства, которое, до твоего назначения полномочным представителем, руководило каждым действием бессильных твоих предместников. Итак, убедись, почтенный князь, что без наглого самолюбия не могу я почитать себя более сведущим в теперешних края обстоятельствах и, по мере того, и предложить что-либо полезного стране, почти уже мне незнакомой. Вот как я думаю.
Относительно до генер[ала] Клюке, я, признаюсь, думал, что много подействовало внушение Головина; но когда уверяешь ты в противном, то могу ли я сумневаться? Кто может знать лучше своих подчиненных, как начальник, близко поверяющих их действия? Не скажу я ничего в защиту его в деле 14 июня под Андиею 4, ибо это происходило под глазами твоими, и, как ты говоришь, не умел он поддержать кабардинцев. В 1844 году в Бортунае 5 не положительны были приказания Нейдгардта, и он дожидался со стороны его атаки, долженствовавшей быть сигналом для его действий. Мне не раз случалось слышать многие об этом происшествии подробности. Не осмелюсь я оправдывать Клюке в сухарной его экспедиции 6; но при близком взгляде на оную можно заметить нечто в облегчение вины его и отдалить от него приговор на вечное бездействие, которое ему определяется. Повторю, что защищать не смею, и не мое дело; но жалеть могу офицера, которого знал храбрым и исполненным доброй воли.
При Бортунае, как ты говоришь, могло зависеть от Клюке кончить войну одним ударом. При начальниках, подобных Нейдгардту нерешительностию, [477] с некоторыми из сотрудников тогдашнего времени едва ли возможно что-либо совершить окончательно. О Клюке в последний раз скажу, что бедное положение огромного его семейства заслуживает сострадательного взгляда.
Продолжаю по порядку письма твоего. Аргутинскому ты приписываешь достоинства и способности, каковые редко находились в самых отличнейших полководцах. Говоришь, что он никем незаменим в краю, где он начальствует, что к нему общая доверенность и наших войск, и туземцев. Как сметь что-либо сказать вопреки убеждению начальника, известного проницательностию, и особливо мне ли позволительно иметь мнение, когда совсем я не знаю князя Аргутинского, а дела его знаю из отзывов других? Но многие согласятся с простым рассуждением моим, что небесполезен иногда взгляд старшего за действиями частных начальников, распоряжающих произвольно и с тою же непринужденностию описывающих свои изумляющие подвиги. Право, не приметишь, как они пролезут в герои; а там что менее Грузии дать в команду прославленному? Аргутинской вместе с храбрым Шварцом 7, говоришь ты, занимали и оттянули все общества Среднего и Южного Дагестана. Первый из них мог оттянуть; но общества, против которых был последний, никогда бы не противостали войскам твоим в Андии, а еще менее боролись с ними в Ичкерийском лесу. Им слишком довольно охранять себя от его нападений. Кого не устрашат отовсюду вторгающиеся тысячи?
Тем тоном, которым говоришь об испрашиваемых наградах и в особенности о производстве в генерал-лейтенанты 8, ты как будто стараешься вразумить имеющего противное мнение или искоренить заблуждение, почитающего их чрезмерными. Сделай милость, не думай обо мне как о человеке, который выискивает случаи порицать и порочить. И что мне нужды до твоих героев? Ты боялся потерять Аргутинского, если бы он не был произведен? Ты сделал прекрасно, что удержал вознаградя, а он не просто поступил, что погрозил уйти, чтобы достать награду.
Шварц произведен за то, что с успехом и общею доверенностию занимал настоящее генерал-лейтенантское место (твои собственные слова). Столкновение по старшинству в генерал-майорских чинах представляло неудобство, которого избежали производством. Теперь может происходить столкновение по старшинству в новых чинах, и надобно новое средство.
Ты думаешь, что Россия вся говорила, будто войска на Кавказе обескуражены и нет в них прежней неустрашимости; что обильными наградами ты хотел возродить в них доверенность к самим себе, но что, вопреки общего мнения, ты нашел в войсках ту же готовность, ту же блистательную храбрость, каковою всегда отличались Кавказские полки.
Не знаю, как говорили в России; но в Москве и теперь проскальзывают суждения, что весьма немногие батальоны 5-го пехотного корпуса могут почитаться смелыми и что остальные не делают чести оружию нашему. Итак, любезный князь, не можно почесть аксиомою, что награды могут сделать героями и даже таких, которые на то непохожи. Верю, что, слившись с другими в новоформируемой дивизии, они ими сделаются и никому другим не уступят. Впрочем, это будущее.
Теперь приступаю к самому трудному предмету, который вызвал со стороны твоей сильные мнения. Это движение от Дарго к Герзель-аулу. Ты [478] настаиваешь, что оно наступательное, потому что неприятель был впереди и в первый день следования от Дарго не нападал на арьергард. Какая причина мне противоречит? Пусть движение будет последованием беспрерывных атак. Впрочем, мне довольно понятно, что Шамиль находил выгоды приостанавливать движение, дабы продлить пребывание в лесу, где только и мог он противостать и с большею с его стороны удобностью по знанию мест, по приуготовленным средствам к обороне. В этом он успел. Число сражавшихся уменьшилось, возраставшее количество раненых усиливало затруднения, скудели средства продовольствия и вовсе истреблялись, и, если бы не твоя непоколебимая твердость и всегда спокойная молодецкая наружность, войска, конечно, не явили бы того удивительного мужества, с каковым довершили подвиг свой. Многие из имевших честь участвовать в экспедиции говорили мне, что довольно было видеть тебя, чтобы совершенно исчезла мысль об опасности или трудности обстоятельств. Ты имеешь все право гордиться, давши такой дух войскам, с которым легко было им презирать опасности и кончить экспедицию, конечно, с честию. Понимаю, что тебе приятно было польстить гордости солдат, сказав в приказе, что они нигде не отступали, а беспрестанно шли вперед на неприятельские позиции (выражение письма твоего). Почему и не сказать в приказе? Это никому вреда не делает и не отнимает свободы рассуждать по изволению. Моя претензия в том, чтобы ты не имел на меня негодования свободно высказывать мое суждение. Я не выставляю его за самое основательное и не склоняю в пользу его внимания, но думаю, опираясь на известную формулу французских королей: car tel est notre bon plaisire* (Ибо так мне угодно (фр.).), что вольно мне даже бредить, если так мне угодно будет. Итак, не говоря за себя, чье имя почти уже не воспоминается между живущими, но за позднейшие времена скажу, что несправедливо утверждаешь ты, что войска русские не
появлялись там, где были они в прошедшем 1845 году. Частью по самой той дороге, по которой ты шел из Дарго, покойный генерал барон Розен и генерал Вельяминов 9 проходили до Белгатоя, переправились через Аксай и далее в селении Беной заставили выдать два орудия, взятые у полковника Волжинского во время командования Эмануэля 10. Теперь в Москве Бутырский пехотной полк 11, которой, помнится, был даже в Дарго. Оно не имело нынешней знаменитости, ибо не было подозреваемо о Шамиле и верно его никто не знал. Владычествовал тогда Кази-Мулла 12.
Напрасно называешь ты нареканием, когда говорили, что около главнокомандующего убито или ранено четыре из его адъютантов. Этим в общем мнении (тогда) измерялась потеря войск и мера опасности, которой они подвергались; и не могло быть иначе: ибо, по краткости времени, не успели еще дойти разные подробности, как после. Я очень хорошо понимаю, что тебе неприлично было вдаваться в бесполезную опасность; но, конечно, ты приобрел любовь к себе войск и полную их доверенность, разделяя с ними и труды и опасности. После этого солдат и тем уже доволен будет, когда начальник не далеко от него будет.
Удивляюсь вместе с тобою, что Граббе, человек весьма умный и известных способностей, не внушил в подчиненных никакой к себе доверенности, не умел приобрести к себе расположения. И мне здесь даже случилось это [479] слышать; я воображаю, какие сведения тебе доставлены. Впрочем, думаю, что об нем немало говорят излишнего и этому причиною ужасное его высокомерие. При расположении к нему военного министра 13 он, конечно, останется заброшенным, хотя Император оказывает ему поистине неизреченное великодушие: в прошедшем году пожаловал ему майоратство из уважения к огромному его семейству 14, и тогда пожаловал, как никто, конечно, ему не напоминал об нем. Жаль, что он остается в бездействии!
Ты говоришь, что никогда не простится ему покровительство г[осподам] Пулло и Зассу 15. Непонятна доверенность к первому; но о последнем он откровенно докладывал Государю и не скрыл, что чрезмерно быстрым производством его вывели из приличествующей ему сферы.
Мнение твое, что Граббе служить невозможно на Кавказе, я уважаю и потому вопреки не говорю ни слова, хотя нетрудно доказать, что генерала его достоинств невыгодно заменять генералом Гурко 16; а еще какие впоследствии быть могут, это частию также предвидеть невозможно!
С ужасом читаю я в письме твоем, что мог быть потерян оставленный в Андии батальон, если бы не пришел вовремя лазутчик. Но Бельгард 17 молодец и отступил славно, внушая к себе уважение.
Не прекословлю также, что, если бы Фрейтаг не пришел навстречу с сильным отрядом свежих войск, вы бы продрались. Но много ли бы вас вышло и что бы спаслось с вами? Об этом предмете различны суждения, и я не должен скрыть от тебя, что после сего происшествия имя Фрейтага сделалось известно и тем, кто не подозревал о его существовании. Высокое уважение к твоей особе и радость, что ты довершил предприятие, с таким самоотвержением тобою начатое, склонило всех к участию в его подвиге, и он прославился! Ты возблагодарил его великодушно и самым лестным образом. Кто под начальством твоим не употребит возможных усилий?
Чрезвычайно благодарен я тебе за присланный чертеж прорубленного Гойтенского леса 18. Он сообщает мне точное понятие о предпринятом и конченном труде, о сообщениях, каковых не имели римляне, покоряя враждебную Германию. Но почему не приказал доставить мне карту Гехинского леса? Без сих просеков не знаю, как бы усидели две новые на Сунже станицы. И теперь возможен набег, но возвратный путь более нежели сумнителен. В Петербурге способ проложения путей принят с восторгом, как верный приступ к покорению гор, и приемлется совершенно новою системою. С ребяческим простодушием видят в устроении крепости Воздвиженской 19 вдохновение свыше, не подпадающее человеческому соображению. В 1822 году целое население Кабарды сведено с гор и поселено на плоскости 20. У самого подножия гор устроена цепь крепостей, пресекающих все арбенные дороги. И этого никто не видит! В Кумыкских владениях, в самом важном для нас пункте, построена крепость Внезапная 21. Все это делано без мысли, без намерений, и только теперь проявляется новая вдохновенная система. Ты один, почтенный князь Михаил Семенович, побуждаемый чувством справедливости, хотел приписать мне проложение дорог и присвоил мне мысль истребления лесов. Этого никто другой признать не смел. Меня это нимало не удивляет, ибо долгое время после изгнания моего из Грузии слыхал я, что во все время командования моего я, кроме беспорядков и запутанностей, ничего не сделал. Мне чрезвычайно [480] многое известно на этот счет, и вот чрез один месяц будет 19 лет, как я покрываю это молчанием. Что значит мне и теперь быть скромным и не оспаривать изобретение других? Этим всем воспользуется военный министр, который говорит, что уже 15 лет дела, до Грузии относящиеся, в руках его, и может справедливо похвастать, что до назначения тебя наместником он славно ими управил! Эти великие дела долго будут чувствуемы!
Умедлил поздравить тебя с происшествием чрезвычайно важным на правом фланге линии: это покорность сильнейшего племени абазехов. После этого Закубанская сторона примет совершенно другой вид, и это вдруг ощутительно будет. Поистине приятное событие, обещающее величайшие выгоды впоследствии.
На все отвечал по содержанию письма; скажу по слухам. Говорят, что в начальники главного штаба ты просил Коцебу 22, потому будто, что заметил в делах корпусного штаба, что в его время они отправлялись с лучшим порядком и исправностью. При мне он был маленьким офицером, весьма хорошим. Теперь он уже знатная особа, без которой едва ли уже возможно управлять военною частию на Кавказе! Кажется, и самому ему мысль эта не новая. Об нем большие похвалы; но в то же время замечают, что искусство интриговать не в числе слабейших его способностей. Это знать не бесполезно. Видно уже из приказов, что назначен к тебе обер-квартирмейстером известный Вольф 23. Этого, думаю, ты не просил; но, конечно, старались иметь его при тебе. Одно, в чем ошибиться невозможно, что он с Коцебу великим будет приятелем. Это гении, предназначенные быть впоследствии повелителями на Кавказе, и скажут, что они изучились под наставлениями и руководством Воронцова! Пожелаешь ли ты подобным образом передать славу твою потомству, я не берусь угадывать!
Слышу, что гражданское управление истощает даже твое ангельское терпение и что занятия твои беспрерывны. Жалею о тебе; но утешаюсь, слыша, что мошенники и плуты боятся тебя, как грозного призрака. Довольно продолжительна была блаженная жизнь их. Здесь появился уже авангард бегущих из Грузии. Недавно проехал Безак 24; но мне он не знаком, и я не видал его. Этот, как я слышал, не весьма восхищен тобою. Говорят, что твой начальник штаба по гражданской части Ладинский 25 находит также климат Грузии нездоровым и, сберегая драгоценное здоровее, ожидает хорошей чрез горы дороги. Я желаю ему всего, что может быть ему угодным, и даже приятного из Грузии путешествия. При новом водворяемом тобою порядке я не полагаю его необходимым. Не знаю, где приобрел он знание гражданских дел, но прежде не отличался он подобными способностями, разве по части провиантской, как он был употребляем до меня.
Оканчивая письмо мое, прошу представить мое совершеннейшее почтение ее сиятельству княгине Елисавете Ксаверьевне 26 и благодарность за ее великодушное и милостивое внимание к моим воспитанникам. Это в их положении чуть-чуть не преимущество дворянства!
Прощай, желаю тебе здоровья. Труды твои на пользу Отечества благословит Бог! Я покоен в уверенности, что за теперешнее письмо мое принадлежат мне дружественные твои чувства.
Душевно преданный Ермолов. [481]
P. S. Я слова не смел сказать о детях моих, но ты, почтеннейший князь, удостоив воззрения старейшего из них, сделал его счастливым. Также и к двум меньшим был милостив. Это дало мне смелости просить тебя сказать одно слово генералу Козлянинову 27, чтоб он старшего не отправлял в образцовую батарею в Санкт-Петербург. Он гораздо более находит чести и даже выгод служить под твоим начальством. Согласно с его желанием, я прошу о сем убедительнейше. Несравненно лучше, если воля твоя будет приказать отправить его к Фрейтагу.
Младшие двое у генерала князя Аргутинского, и, конечно, они немало теряют, что они не армяне. Впрочем, я рад, что они не будут праздными!
Знаю, что у тебя много отличных офицеров, и потому, что все хотят иметь честь служить у тебя, и я имею одного желающего иметь это счастие.
Некогда выбранный мною из Александрийского гусарского полка Петров 28, храбрый офицер, умный и хорошо образованный, командовал Моздокским казачьим линейным полком. Впоследствии был начальником штаба войск на Кавказской линии у генер[ала] Вельяминова до самой его смерти и, наконец, военным губернатором города Каменец-Подольска, откуда и вышел в отставку.
Если бы было у тебя место, приличное генерал-майору, ты бы имел в нем отличного исполнителя и способного сотрудника. Вот бы атаман казаков! Напиши мне мысль твою и, если придумаешь что-либо другое, сообщи мне. Не стесняйся моими просьбами и, если я пишу такие, которые нельзя исполнить или даже они покажутся вздорными, отказывай на отрез! Это, думаю я, довольно покойно для тебя! Так и должно быть между давними знакомыми!
Наконец полно!!!
РГАДА Ф. 1261. Оп. 3.Д. 1381. Л. 126-137 об.
Комментарии
1. Имеется в виду письмо Воронцова от 2-18 января 1846 г. (РА. 1890. Кн. 1. С. 175-183).
2. Одним из важных элементов программы Е. А. Головина наряду с прокладкой дорог было устройство укреплений, которые должны были стать центрами российского влияния не только в военном, но и в экономическом и культурном отношениях. В конце мая 1839 г. Самурский отряд выступил из селения Хазры и двинулся вверх по Самуру. Разбив горцев 31 мая на Аджиахурских высотах, 5 июня российские войска взяли селение Ахты и основали неподалеку укрепление, которое должно было стать началом новой Самурской линии. Эта линия открывала возможность сообщения с Елисуйским владением через Рутул и отделяла мусульманские провинции от лезгинских племен Дагестана (Полководцы, военачальники и военные деятели России в «Военной энциклопедии» Сытина. СПб., 1996. [Т. II.] С. 52; Обзор войн России от Петра Великого до наших дней. Ч. IV. Кн. 2. Дубровин Н. Ф. Кавказская война в царствование императоров Николая I и Александра II. 1825-1864. СПб., 1896. С. 121-123).
3. В ходе работы над реформой управления Закавказским краем Ган пришел к выводу, что в Грузии крепостного права исторически никогда не существовало и что поэтому грузинским крестьянам следует придать такой же статус, как и крестьянам Остзейских губерний. Это вызвало сопротивление грузинского дворянства, которое отправило в Петербург делегацию с резкими возражениями против позиции Гана. Для разбора последствий неудачных реформ Гана в 1842 г. в Грузию был послан военный министр А. И. Чернышев (Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. XII; Иваненко В. Н. Гражданское управление Закавказьем. Исторический очерк. Тифлис, 1901. С. 298).
4. Речь идет об эпизоде Даргинской экспедиции 1845 г.: «Сражение началось утром 14 июня. По плану главнокомандующего силы основного отряда должны были вступить в Андию и завладеть аулами Гогатль и Анди, в которых еще находилась часть неприятельских отрядов. Заняв выгодную позицию, горцы, численностью до 6000 человек, обстреливали с высот все низменное пространство из трех орудий. В течение всего дня шло сражение за селение Анди и пространство до селения Гогатль, в результате упорных боев Чеченский отряд к ночи занял местность у селения Анди, а Дагестанский — у селения Гогатль. В этот день отряд Воронцова потерял убитыми 6 человек. В этом сражении среди других получили ранения командир батальона Кабардинского полка А. И. Барятинский и штабс-капитан О. В. фон Нейман» (Лисицына Г. Г. Даргинская экспедиция 1845 года в мемуарах современников // Даргинская трагедия. 1845 год. СПб., 2001. С. 12).
5. Подкрепления, полученные русскими в 1844 г., дали возможность начать более активные военные действия в Чечне и Дагестане. В мае была совершена экспедиция в Малую Чечню, а 10 июня чеченский отряд из Внезапной отправился в Дагестан. Он двигался через Болтугай, Зурамакент в Салатавию по маршруту, известному русским со времени экспедиции в Ахульго в 1839 г. На Хубарских высотах русские обнаружили позицию Шамиля. Для того чтобы отрезать Шамилю путь отступления в Гумбет и Андию, было решено захватить селения Бортунай и Гула. Однако в ночь на 16 июня этого сделано не было. Днем же колонна Клюке фон Клугенау должна была отрезать путь Шамилю на Бортунай и далее на Суук-Буллак, но действовала медленно и нерешительно. Медленно действовала и основная часть отряда, наступавшая через Теренгульский овраг. В результате Шамилю удалось отступить за Суук-Буллак (Ольшевский М Я. Кавказ с 1841 по 1866 год. СПб., 2003. С. 90-98).
6. О ней см. прим. 4 к письму от 31 августа 1845 г. Оценивая действия Клюке фон Клугенау в письме к Ермолову от 2-18 января 1846 г., Воронцов отмечал: «Тебе кажется, что, по внушениям Головина, я не отдал справедливости генералу Клюке и ни к чему его не представил, а слишком выставил Аргутинского. Но Клюке был представлен мною к шпаге с алмазами, получил оную и очень ею доволен, ибо сам чувствовал, что большего права на награду не имеет. Я его не виню за сухарную экспедицию, <...> которая нам так дорого стоила, хотя, может быть, и тут распоряжения могли быть лучше». Отмечая личную храбрость Клюке фон Клугенау, Воронцов считал, что «его военное поприще должно считаться конченым; храбрость осталась, но решительность на какую-нибудь ответственность, ежели и когда-нибудь была, то теперь уже вовсе нет. Я это имел случай видеть на деле 14 июня под Андиею, где он хотел, — продолжает Воронцов, — удержать кабардинцев от атаки на Шамиля и не умел их поддержать, а в Бортунае я видел лично то место, с которого он в 44 году <...>, видя бегущего, так сказать, под его ногами неприятеля, спустился было сперва на него с четырьмя батальонами и потом, по слуху, будто его обходят (чего не было и быть не могло), возвратился опять на гору и дал Шамилю уйти из такого положения, в котором, как Шамиль сам говорит, мы его уже никогда не застанем. От самого простого и неопасного движения тогда со стороны Клюке зависело, может быть, кончить войну одним ударом... Клюке напуган событиями 1843 года...» (РА. 1890. Кн. 1. С. 177).
7. Шварц Григорий Ефимович (1791 — не ранее 1850) — с 1844 г. — генерал-лейтенант, начальник Джаро-Белоканского военного округа и Лезгинской кордонной линии, в 1845 г. командовал Лезгинским отрядом; в 1847 г. за жестокое обращение с солдатами отдан под суд, в 1850 г. исключен из службы без права въезда в столицы.
8. Воронцов считал, что если не произвести Аргутинского-Долгорукова в генерал-лейтенанты, то он будет обижен и оставит службу, поскольку за Даргинскую экспедицию произведен в генерал-лейтенанты Фрейтаг, который младше Аргутинского по старшинству (РА. 1890. Кн. 1. С. 178).
9. Речь идет об экспедиции, предпринятой в Чечню в августе-сентябре 1832 г., которую возглавляли вновь назначенный командир Отдельного Кавказского корпуса Г. В. Розен и командующий войсками на Кавказской линии А. А. Вельяминов. К этому времени восстание горцев в Чечне и Дагестане, вспыхнувшее в 1831 г., стало выдыхаться, попытки втянуть в общее движение Кабарду и Западный Кавказ потерпели неудачу, и русские власти перешли к ответным действиям. Целью похода было также разорение Дарго, которое стало одной из резиденций Кази-Муллы. С 7-го по 11 сентября были заняты Белгатой, а затем Дарго и Беной (Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2009. С. 294-300; Торнау Ф. Ф. Воспоминания о Кавказе и Грузии // Воспоминания русского офицера. М., 2002. С. 260-269).
10. Ермолов ошибается. Упомянутое им происшествие случилось 19 августа 1832 г., то есть уже в ходе экспедиции Розена — Вельяминова. Кази-Мулла с партией горцев появился в виду станицы Червленой, командир Гребенского полка полковник Волжинский (Волженский) выступил им навстречу, чеченцы завлекли казаков в лес, окружили, разбили, а два орудия увезли в селение Беной (Торнау Ф. Ф. Воспоминания о Кавказе и Грузии // Воспоминания русского офицера. М., 2002. С. 258-259).
11. Бутырский пехотный полк был на Кавказе в составе 14-й пехотной дивизии с 1827-го по конец 1832 г. В походе 1832 г. участвовали и два батальона этого полка (Гизетти А. Л. Хроника кавказских войск. Ч. 1. Тифлис, 1896. С. 208; Торнау Ф. Ф. Воспоминания о Кавказе и Грузии // Воспоминания русского офицера. М., 2002. С. 238, 259).
12. Кази-Мулла (Гази-Мухаммад) (1795-1832) — первый имам Чечни и Дагестана с 1829 г.
13. У военного министра Чернышева и Граббе были плохие отношения еще со времен Заграничных походов. Декабрист А. М. Муравьев вспоминал об эпизоде, произошедшем во время следствия по делу декабристов. Граббе проходил по нему как подозреваемый, а Чернышев был членом следственного комитета. «Полковник Граббе, — писал Муравьев, — известный благородством своего характера, весьма заслуженный офицер, при допросе его Чернышевым не признал за ним права судить, заявив, что во время кампании 1814 года он тщетно настаивал на присоединении Чернышева с отрядом <...> к нему во время дела его с неприятелем и что Чернышев, не пожелавший разделить опасности сражения, был им, Граббе, оскорблен грубыми словами» (Муравьев А. М. Мой журнал // Муравьев А. М. Записки и письма / Изд. подг. Г. Г. Лисицыной и Э. Н. Филипповой. Иркутск, 1999. С. 99).
14. П. X. Граббе от второго брака имел семерых детей: четверо сыновей и три дочери; 7 марта 1846 г. Граббе получил майорат Кракополь в Августовской губернии Царства Польского с доходом в 2250 руб. серебром в год (Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801-1906. Библиографический справочник. СПб., 2007. С. 231).
15. Засс Григорий Христофорович (1797-1883) — барон, с 1835 г. — командующий войсками Кубанской линии, в 1840-1842 гг. — начальник правого фланга Кавказской линии; известен своими кровавыми экспедициями против горцев, с 1864 г. — генерал от кавалерии.
16. В. О. Гурко.
17. Бельгард Валериан Александрович (1810-1897) — в 1845 г. — подполковник, командующий Прагским пехотным полком (с 1844 г.); за участие в Даргинском походе
произведен в полковники; в 1845-1849 гг. — командир Кубанского егерского полка, затем командовал несколькими бригадами и дивизиями, с 1871 г. — генерал от инфантерии, с 1872 г. — член Александровского комитета о раненых.
18. Рубку леса обычно проводили зимой. С 4-го по 24 декабря экспедиционный отряд Фрейтага рубил большую просеку через Гойтинский лес, один из самых густых в Малой Чечне. Просека соединила реку Гойту с Урус-Мартаном, открыв дорогу в Малую Чечню. А с 18-го по 29 января 1846 г. отряды Фрейтага и Нестерова прорубили просеку в Гехинском лесу, соединив таким образом реку Гехи с Валериком (Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2009. С. 475).
19. Воздвиженская была построена в 1844 г. на левом фланге Кавказской линии на берегу реки Аргун.
20. Набеги кабардинцев и закубанцев заставили Ермолова направить в Кабарду отряд войск под командованием полковника Коцарева, который двигался от одного селения к другому и угрожал непокорным репрессиями. Жители многих селений ушли в горы. Ермолов потребовал, чтобы кабардинские владельцы явились к российским войскам, гарантировав невиновным сохранение собственности и власти над подданными. Тех же владельцев, которые не изъявят покорности, «будучи замешаны в злодействах», Ермолов грозил изгнать из Кабарды, а их подданным предоставить свободу. Все более или менее подозрительные аулы Ермолов потребовал переселить с гор на плоскость или ближе к Кавказской линии. В итоге по требованию Коцарева 14 кабардинских аулов в 1822 г. вышли из гор и поселились на левом берегу Терека, по рекам Урух, Черная, Кахун, Баксан и др. Не согласившиеся на переселение попросили разрешения остаться в горах, а в случае отказа грозили усилить набеги. В ответ на это Ермолов сам прибыл в Кабарду и организовал несколько карательных экспедиций, а укрепленная линия была перенесена с Терека в глубь Кабарды (Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. VI. СПб., 1888. С. 478-486).
21. Внезапная была построена в 1819 г. на левом фланге Кавказской линии близ селения Эндери и господствовала на Кумыкской плоскости.
22. П. Е. Коцебу.
23. Н. И. Вольф.
24. Безак Николай Павлович (1804-1879) — тайный советник (с 1866 г.), в 1838-1842 гг. — председатель имеретинской казенной палаты; в 1842-1846 гг. — член Совета Главного управления Закавказского края, в 1846-1854 гг. — член Совета министра внутренних дел, в 1856-1860 гг. состоял при канцелярии Военного министерства, с 1861 г. — мировой посредник Шлиссельбургского уезда Петербургской губернии.
25. П. А. Ладинский.
26. Е. К. Воронцова.
27. Козлянинов Григорий Федорович (1793-1851) — участник наполеоновских войн 1812-1814 гг., русско-турецкой войны 1828-1829 гг. и подавления польского восстания 1830-1831 гг., с 1833 г. — генерал-майор, в 1834 г. назначен начальником артиллерии в Отдельный Кавказский корпус, в 1842 г. произведен в генерал-лейтенанты.
28. П. И. Петров.