№ 28
А. А. Закревскому, 19-21 марта 1817
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Тифлис, 19-21 марта 1817*
* Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 16 апреля», «Отвеч[ено] 26 мая».
Последний фельдъегерь от графа Нессельроде 1 не привез мне от тебя, любезный и почтенный Арсений Андреевич, ни слова, а потому и вздумалось мне, что, конечно, скоро должен от тебя приехать другой, но кажется вы меня забыли. На письмо мое к Белому о необходимости строить казармы для солдат и тем остановить необычайную смертность нет ответа. Время уходит. Здесь работы не могут продолжаться, как в России, во весь год, по причине климата, и так чего не сделаешь весною, надобно ожидать осени, а между тем полгода как не бывало. В продолжение зимы рубил я здесь лес и, сберегая от прочих расходов экстраординарную сумму, кое-как из нее заплатил рабочим за труды. Но больших сумм таким образом употреблять я не вправе и нет их. Итак, будем без казарм и без госпиталей. Я просил на то лежащих здесь без пользы 100 000 медью на первый раз 2. Не дают, не я виноват, а между тем бедные солдаты мрут большею частию от сырых убийственных землянок, и весьма скромно считаю, если от того собственно умирает излишних в год 3000 человек. Письмо мое могло у Белого заваляться нераспечатано или прочтено без внимания. Сделай милость, из человеколюбия напомни о том князю Петру Михайловичу или сам скажи. Я препровождаю формальное мое к нему о том сообщение; объяснись прежде с ним, и если не будет оно принято с неприятностию, то отдай его; иначе истреби!
Вы представить не можете, какую делает разницу молчание по сему предмету. Я еду скоро, и хотя даю наставление, но не будучи уверен, что утвердится представление мое, не могу тех сделать распоряжений, какие бы сделал я получа разрешение.
Забыли послать представление об утверждении командиром Севастопольского полка подполковника Рябинина, и я опасаюсь, чтобы между тем не [64] назначили вы другого при производстве. Сделай одолжение, помоги ему. Я виноват против него, и он здесь весьма многих лучше, а полком командовать не знаю может ли кто лучше его. Херсонский полк, который он сдавать будет, исправнее всех прочих. С Кутузовым делаете вы мне ужасные хлопоты. В письме твоем ты одобряешь, что начальнику линии поручаю я относиться к начальнику штаба его величества 3, дабы не перессорились, из чего заключил я, что вы соглашаетесь назначить Кутузова начальником после меня, но вы молчите. Неужели трудно вам то сделать, что я сам сделать решаюсь?
Как бы я был счастлив, если бы до отъезда моего получил разрешение или отказ на представления мои. Я поехал бы совершенно покойным и не мучил себя ожиданиями. Я тебе как истинному другу скажу, что кроме ничтожной просьбы моей о племяннике моем Каховском, все прочее прошу я единственно для пользы службы, и нет у меня других видов! Я не вижу зла, если бы все так заботливы были о должностях своих, как я, и не вижу причины охлаждать усердия таковых.
Любезный Арсений, не могу я сравниться с тобою в точности и порядке и знаю, что я много от того теряю, но усердием, всегдашним занятием, должностию и деятельностию, право, уподобляюсь тебе, что, впрочем, не легко, а потому возьми ты себе в пример, как досадно, когда не так идет, как хочешь и как нужно необходимо. Я готов уже был отправиться в Персию, и передовой мой уехал уже с предуведомлением о том пограничного начальника, но курьер графа Нессельроде меня остановил и я уже более двадцати дней жду другого курьера, который через неделю после первого должен был отправиться. У вас я вижу новое счисление времени и вы мне на то не присылаете официальной бумаги. Я думаю, что по части иностранной коллегии гораздо с большим, нежели где-либо, успехом приведут сие в систему. Однако же, как ни хитр дипломатический корпус, я приметил то, еще из Петербурга не выезжая. Вот что значит самому быть министром! Я боюсь, чтобы способностию моею не устрашить дипломатов. Граф Нессельроде недаром говорил, что я не хуже его вижу (но только глазами)
Забыл тебе послать Мадатова портрет, теперь препровождаю. Нет ли у вас еще таких уродов, присылайте их ко мне. Он так здесь служит и так благородно себя ведет, что мне одного жаль, что он не русский, ибо он сделал бы честь нам своею службою и бескорыстием. Многим из здешних наших можно поставить его в пример. Но зато какой шут и как начинает говорить. Час от часу хуже! Тебя любит чрезвычайно и брата Василия 4 отлично уважает. Впрочем, ругает весь свет и со мною частые весьма схватки.
Окончится март, и все возвратятся из отпусков. Трепещу, что мой Пестель как тут и есть! Брат 5 ограбил его умом и способностями и мой Пестель пренесчастное существо! Он перед отъездом имел великодушие успокоить меня насчет возвращения своего, чтобы не впал я в отчаяние, и я боюсь, что он, как немец, будет иметь аккуратность в исполнении обещания. О боже! Хотя бы на минуту перестал он быть немцем!
Посмотрю я твою ловкость, как ты отсюда отдалишь г[енерал]-м[айора] Тихановского или оставишь его здесь для испытания винограда, который во множестве земля сия производит. Заметь, что он в шестистах верстах от меня командует бригадою и управляет Дагестаном, где народы воинственные, [65] сильные и хитрые. Каково мое положение? Если отзовете его, то дайте кого-нибудь* (Я на место его придумал определить генерал-майора Дранякина 7, что по квартирмейстерской части. Он не мудрый человек, но офицер усердный, поведения отлично хорошего и храбрый. Его надобно будет сделать бригадным командиром. – Прим. автора.). Мне совершенно определить не кого из здешних. Сие и потому необходимо, что по возвращении из Персии войска из Дагестана обращу я для наказания чеченцев и хотя без себя ничего не позволю я сделать, но как не всегда он будет под глазами и невозможно наблюдать за каждым шагом, то не мешает иметь лучшего генерала. Жаль! Говорят, что смелый офицер и давно служащий!
Не опасайтесь намерения моего наказать чеченцев. Я без пути ничего не предприниму. Против разбойников не тщеславие ведет меня. Они не сделают мне военной славы, но сносить невозможно наглости и дерзости их, и пример их питает возмутительный дух в других народах, которые, злодейства их видя не наказанными, уверены в недостатке средств наших и не признают власти. Я так сделаю, как описывал тебе прежде. Хочется мне затащить с собою по нескольку войск от каждого из подвластных нам владетелей, с тем, чтобы их перессорить с чеченцами и тем отдалить впредь всякое их с сим народом соединение. Мимоходом от некоторых народов потребую возвращения наших дезертиров, которые во множестве проживают в горах. Если кротость и милосердие для Государя делают ему бессмертную славу между народами европейскими, то здесь снисходительное наказание преступлений народами не непросвещенными принимается за слабость. Здесь за важные преступления необходима казнь, и строгость сия предупредила бы много преступлений. Доложите Государю что беглецов наших к горским народам необходимо надобно расстреливать. Конечно, не всех, которые в руки попадутся, но виновнейших из них, которые по закоренелости в преступлении не хотели даже воспользоваться всемилостивейшим манифестом 6, который многим из них известен. На сих днях привели ко мне восемь человек, и из них некоторые жили в горах по 10, 12 и 15 лет. По производстве над ними суда я нарочно пришлю к тебе с них допросы. Они все населят у меня Сибирь, но те, кои и там ни на что не надобны, полезно было бы их расстрелять, разослав в такие полки, где пример сей весьма поучителен. Не считайте меня жестоким. Я хочу, принеся в жертву справедливому наказанию несколько разбойников, избавить от преступления невинных, которых вовлечет одна надежда мало соразмеренного наказания. Здесь за кражу, грабительство и самое даже убийство одно наказание-шпицрутеном и сослание на поселение или работу в Сибирь. Я учредил новый разряд преступникам. За смертоубийство в Сибирь, в работу. За все прочее в солдаты и сибирские гарнизоны. Почему им не служить, если вина, ими сделанная, может быть заглажена усердием и верностию. Сие относится до грузин, армян, магометан и вообще всех народов, области наши населяющих!
Что сказать тебе о гражданском моем служении? Помалу все идет изрядно. На сих днях сидел я часа по четыре в уездном суде и уголовной палате, ибо набралось много колодников и дела шли несколько медленно. Потом, забравши с собою председателя палаты и уездного судью, секретарей и журналы, отправился с ними в крепость, где содержатся арестанты. Сверил, давно ли [66] каждого производится дело, за какие именно преступления и скоро ли могут быть окончены. Некоторых, по возможности, облегчил участь или, по крайней мере, ускорил решение судьбы.
Посещаю иногда присутственные места. Нагнал ужасный трепет. Делаюсь ужаснейшим сутягою. Как грузины мои начинают повиноваться исправно и не отчего более, как от настоятельного требования исполнения того, что приказано без всякой перемены приказания или уступки, как прежде сего водилось и чем слабое начальство приучило к ослушанию. Завожу понемногу в городе порядок. Недавно надобно было сломать стены ветхого, внутри города находящегося, кладбища армянского. Я предложил им, но по привычке делать по-своему не хотели. Я в память погребенным назначил построить часовню, где ежегодно учреждено будет поминовение. Кладбище приказал засыпать камнем и обратить в площадь. Прах усопших остался почтен. Стены в один день исчезли и в городе тесном, неопрятном и вонючем площадь прекрасная. Все очень довольны! И нет ропота!
Помилуй, почтеннейший Арсений Андреевич, что делает брат Михайло? Читаю в газетах, что он член общества Библейского 8 и старается о распространении слова Божия между командуемыми им войсками! Ничего не проронит! Мимо ничто не пройдет, из чего можно извлечь пользу! Если нужно хоть в стихарь 9! И фельдмаршал упражняет мирные свои досуги проповеданием в армии евангельского учения. Также видно из газет. Хотя брат Михаил и тонкая особа, но фельдмаршал поисправнее будет в сей должности, ибо и прежде всегда походил на пастора.
С сим фельдъегерем, подобно брату Михайле, собственной руки отправил я множество бумаг, но мои более по делам службы. Чтобы не повторять одно и то же, прочти мои бумаги к князю Петру Михайловичу, из них увидишь многое относящееся до обстоятельств здешнего края. Приложи старание об исполнении просимого мною. Я ничего без точной нужды не требую. У соседей моих большие приуготовления, и уже неподалеку появляются войска, которых не было прежде. Свидетельствуюсь Богом, что не только не рад войне, но дам три года из жизни моей за три года мира. Так он здесь нужен! Учини нападение на провиантский истребляющий голодом департамент. Он гроша денег не присылает. Поговори о том с министром военных провиантских и комиссариатских сил 10. Они меня убивают! Комиссары-адские силы недавно только прикрыли наготу нашу. Если они рассчитывают на благосклонный климат, то хотя нет у нас зим, но есть дожди и ненастье.
Посылаю тебе, почтеннейший Арсений, ведомость представлений моих, на которые еще не вышло разрешения. Если можно, ты, конечно, ускоришь.
Приготовь мне свой портрет, такой, как видел я у Сипягина, и пришли. Я к тебе прикомандирую свою рожу, снятую, когда в ярости говорю речи мерзавцам грузинцам. Нельзя ли с брата Василия снять план. Мне бы очень хотелось.
Если фельдъегерю Грознову доставишь чин, то будет весьма справедливо. Он, шедши в горах станцию пешком, приехал из Петербурга в 12 суток. Со времени пребывания здесь россиян в 16 лет был один только подобный случай. Заслуга та его не мала, что он успел застать меня здесь, ибо я готов был выехать, передовой мой был уже в Персии, а совсем не мешает, что я не [67] выехал. Поклонись всем твоим. Благодарю Кондратия Яковлевича за память. Я люблю искреннего и доброго сего жениха и волокиту. В. Михайловичу, Ад[аму] Ивановичу мое почтение. Красоту приятно поцеловать. Крепкой натуре желаю лучшего действия слабительных. Жив ли Великий Карабинер, ничего не слышу? Фельдмаршал, друг брата нашего Михайлы, будет ли генералиссимусом, желаю знать. Бог судья, что его не производите.
Жаль мне чрезвычайно, что милая и ласковая жена 11 П[етра] Фед[оровича] Желтухина больна и не поправляется. Дайте мне его в начальники на линию, он со мною не откажется служить и заслужим важно! Поклонись Орлову и Киселеву. Эти повесы для того ко мне не пишут, что по-русски писать не умеют. Пусть пишут по-французски, теперь есть у меня народы, могущие в ответ отпустить министерьельную ноту 12, а я подпишу. Не раз в жизни случится каждому из нас чужой труд выдать за свой. Я, как знатный господин, уже тем промышляю.
Прощай! Будь тот же, бесподобный Арсений.
Любить по смерть буду, А. Ермолов.
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 111. Л. 60-65.
Комментарии
1. Нессельроде Карл Васильевич (1780-1862)-граф, с 1816 г.-управляющий Министерством иностранных дел и присутствующий в Государственной коллегии иностранных дел, с 1821 г.-член Государственного совета, в 1832-1856 гг.-министр иностранных дел, с 1845 г.-государственный канцлер.
2. 23 апреля 1817 г. Д. А. Гурьев сообщил Ермолову о высочайшем повелении, которым позволялось отпустить средства на строительство казарм и госпиталей. Гурьев, как и предлагал Ермолов, разрешил израсходовать на эти цели остатки от 100000 руб. медью, присланных в Грузию в 1815 г. Взамен летом 1817 г. в Грузию должны были быть направлены еще 100000 руб. (АКАК. Т. VI. Ч. I. С. 483-84)
3. П. М. Волконскому.
4. В. Р. Марченко.
5. Пестель Иван Борисович (1765-1843)-с 1801 г.- тайный советник, сенатор, в 1806-1822 гг.-иркутский, тобольский и томский генерал-губернатор, в 1816-1822 гг.-член Государственного совета, в 1822 г. уволен от службы; отец декабриста П. И. Пестеля.
6. Имеется в виду манифест 30 августа 1814 г., в котором говорилось: «Распространяем всемилостивейшее прощение на всех вообще сделавших по сей день преступления, не подвергающие их по законам лишению жизни, хотя бы за безгласностью, и следствия об оных начато еще не было... Весьма малое число заблудших людей... пристали к неприятелю... даруем им без всякого изъятия всеобщее прощение» (ПСЗ-1. № 25671 от 30.08.1814. Т. ХХХП. СПб., 1830. С. 906).
7. Дренякин Иван Тимофеевич (1765-1857)-с 1799 г. -полковник, в 1799-1800 гг.-командир Углицкого мушкетерского полка, с 1811 г.-генерал-майор, в 1820 г.-командир Резервной гренадерской бригады.
8. Британское и иностранное библейское общество возникло в 1804 г. по инициативе проповедника Томаса Чарльса. Целью общества являлось распространение Библии, перевод ее на различные языки и помощь библейским обществам в различных странах. В августе 1812 г. представитель этого общества пастор Джон Патерсон прибыл в Петербург с целью напечатать Библию на финском языке. Там он распространил «Обращение», в котором осведомлял русскую общественность о характере и задачах Библейского общества. Среди лиц, проявивших горячий интерес к делу, оказался князь А. Н. Голицын (1773-1844), личный друг императора Александра I. 6 декабря 1812 г. был подписан указ о создании отделения Библейского общества, преобразованного в 1814 г. в Российское библейское общество, действовавшее до 1826 г.
9. Стихарь-одежда, богослужебное облачение священно-и церковнослужителей, прямая, длинная, с широкими рукавами.
10. П. П. Коновницыным.
11. П. Ф. Желтухин был женат на Екатерине Дмитриевне Тенишевой (1790-1827).
12. То есть дипломатическую ноту.