№ 27
А. А. Закревскому, 28 февраля 1817
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
[Тифлис], 28 февраля 1817, после полудня*
* Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 19 марта», «Отвеч[ено] 6 апреля».
Ты разоряешь меня, почтенный Арсений, требуя от меня 40 экземпляров отдаваемых здесь приказов. На первый раз я посылаю их такое число, но сделай милость уменьши их в половину, по крайней мере. Бумага дорога очень и грех истреблять ее на подобные вещи. Храня экономию, я велел напечатать их вместе за все время до прибытия типографии. Не забудь приказать, чтобы доставляли ко мне приказы брата Михайлы; ты прежде обещал мне. Извините, что мои не красноречивы, я стараюсь в них употреблять слог для солдата вразумительный, а красноречие обращено на разные манифесты, к ханам посылаемые. Там, в восточном вкусе такая горячка, что и сам я часто не понимаю. Нет пощады ни луне, ни солнцу, ни звездам, достается зверям и всем гадам. Брат Михайло завидует, что не может таковых насылать на европейские народы. Здесь критики нет, пиши что хочешь, дело в том состоит, чтобы подвластные цари принимали с подобострастием. За сим наблюдается строго. Вы не знаете, жестокие люди, что приказами нашими истребляете нас. Доселе многие, подобно мне, с невинною простотою передавали чувства свои товарищам. Теперь как приказы делаются известными всем, мы начнем витийствовать и сделаем из сего особенную науку. Появятся и в мирное время реляции, военное законодательство и многое тому подобное. Вы будете судить о нас по [61] произведениям нашим, а мы в простоте души нашей не будем и подозревать того. Иной прямо в дураки! Но справедливая судьба отмстит вам за невинность нашу. Будут между нами и таковые, которые очаруют вас пленяющим слогом. Вы поверите их высокому уму, мудрым распоряжениям, усердию, ревности, трудам. И что из того? Вы надуты, а герой дурак дураком! Если бы можно было обязать каждого клятвою, чтобы чуткие труды не выдавать за свою работу, поверил бы я, что страшный суд не после смерти человека. Многим можно бы было поставить в преступление, что и грамоте учились. И в Петербурге был бы перебор. Тогда сказал бы я, согласно священному писанию: из дел твоих сужду тя, рабе лукавый.
Обратимся к делу! У меня страшный недостаток в офицерах. Сделай одолжение пришли несколько душ. Я никогда не забываю преостроумного сего выражения. Мне кажется, что их сюда и присылать надобно, ибо при слове «душа», тотчас рождается мысль о будущей жизни человека, а из числа отправляемых сюда душ, по крайней мере половина, тотчас наследует жизнь вечную. Можно смело адресовать их к бессмертию. Мне кажется даже, что можно без ошибки определить число, сколько во избежание казны бесполезных издержек должно побивать их в Петербурге при самом назначении в Грузию и [на] Кавказскую линию. Покойный Клейнмихель 1, как человек предусмотрительный, прежде самого выпуска, еще в Дворянском полку 2 истреблял их.
Напоминаю тебе обещание дать в Грузинский корпус несколько обучавшихся музыке школьников. Здесь никаких нет средств, если не сделаете пособия. Я набрал из лучших музыкантов для посольства, но вообразить нельзя, что это такое! На несчастие наше существует опера Весталка 3. Я всегда растроган, когда слышу сию музыку. Мне кажется слышать ее вопли, но не жалобу на то, что ее погребают живую, а что с нее сдирают кожу. Это музыканты чрезвычайно натурально выражают. Директор музыки у меня Наумов, который из всех существующих музыкальных инструментов знает один рупор, на котором игрывал бывши морским офицером. Суди об успехе!
Типография прекрасная и приводит всех в восхищение, но много вещей недослано. Есть буквы, которых так мало, что в наборе могут сделать помешательство. Прикажи прислать при случае с фельдъегерем. Вес велик не будет. Какое чрезвычайное облегчение для канцелярии, и со времени учреждения здесь типографии я уменьшил писцов. Теперь занимаюсь строением для оной и будет в совершенном порядке. Я достал литеры грузинские и армянские и два станка. Они были в небрежении и без употребления, со временем и их обращу в действие. Наумов у меня единственный человек усердный, все исполняющий с доброю и волею и совершенно бескорыстный
Бог даст, почтенный Арсений, которого люблю как брата, со временем заведу здесь кое-что порядочного, с пособием благонамеренных людей, которых имею по счастию. Я должен благодарить вас за Кутузова. Это человек преспособный, хорошо учившийся и трудолюбием своим заслуживает уважение. Не могу понять, отчего до сего времени не получаю я повеления о назначении его в отсутствие мое начальником. Будут мне хлопоты, ибо здесь есть старшие. Воля Государя всех бы примирила
Богу будете вы отвечать, что на место Дельпоццо не готовите начальника на Кавказскую линию. Он чрезвычайно стар и долго не прослужит. Чего вы [62] жалеете Эмануила? Место, которое я ему прошу, вознаграждает его службу и он в нем более имеет случаев быть службе полезным, буде вы хорошего, так же как и я, о нем мнения. Кого я могу избрать и как мне узнать, согласится ли тот, кого я назначу? По моему правилу, люди должны там служить, где они полезны, а не там только, где им приятно. За то начальство имеет способы вознаграждать. Иначе это не служба, а условие. Подумай, любезный Арсений, нет ли у тебя на примете кого славного человека и сообщи мне, а там вместе и определим его в ссылку на Кавказ.
Прикажи Красоте, чтобы при отправлении ко мне фельдъегерей в проезд их чрез город Елец принимали они на мое имя письма от старика-отца моего, который один сей случай имеет писать ко мне. Я прилагаю о сем особенную записку.
Ты не обманулся, что льстит моему самолюбию определение моих адъютантов командирами гусарских полков. Спроси собственные чувства твои насчет успехов по службе Красоты и увидишь, что весьма большое удовольствие доставить Государю верных и способных слуг. Я рад без памяти и в душе благодарю Государя, когда вознаграждает он достойных!
Здесь та же, как и везде, странная вещь, что полки егерские лучше полков линейной пехоты. Я делаю представление в 20-й дивизии два полка обратить в егерские. Прочти его и увидишь причину. Поддержи с твоей стороны мое мнение. Здесь войски не можно удержать в том составе, как в других местах, и покорить тому единообразию, которое так удобно в армиях наших в России. Здесь полки должны быть единообразны, но они могут быть различны с полками в России. Предупредите Государя, что со временем представлю я о некоторой перемене в одежде солдата. Я не хочу сделать того без обстоятельного опыта, но уверен, что достигну способа облегчить солдата для действия в знойном здешнем климате, в земле чрезвычайно гористой повсюду. Суди ты, что уже у нас 22 градуса теплоты на солнце! Что должно быть в июле месяце-вы может быть подумаете, что я, желая вводить новое, представляю о переменах. От вас зависит не иметь уважения к моему мнению, даже сказать можете, что я говорю вздор, и ничего не сделать, но я уверен, что в последствии времени увидите истину моих предложений, а между тем уморим мы довольно много людей напрасно и выйдет, что не я виноват, что доселе предместники мои или мало обращали на то внимания, или не смели сделать возражения против того, что утверждено вышнею властию. Я по простоте моей думаю, что Государь за три тысячи верст необходимо должен видеть глазами других, а потому верю, что и моя есть обязанность смотреть. На Литейной дадут мне звону за умствования, но я служу Государю и служу немного и собственному имени моему. Не наше дело помышлять об огромной славе, по крайней мере стараться надобно о добром имени!
Теперь я не завидую брату Михайле, что он 42 письма отпустил вдруг. Это немудрено, если только дело идет о комплиментах, можно одно и то же в разных представить видах, а мое письмо к тебе одно чего стоит! Однако же, в оправдание мое сберегаю письмо твое, в котором приказываешь, чтобы я обо всем извещал тебя обстоятельно. Жалок ты мне, если только из вежливости предложил мне о том. Заметь однако же, что сие сострадание о тебе почувствовал я только при конце 23 страницы и продолжаю далее. Всегда вредила [63] мне чрезмерная моя чувствительность! Меня весьма удивило, что приехавший от Нессельроде курьер не привез от тебя ни одной строки. Из чего заключаю я, что, конечно, от тебя скоро отправлен будет фельдъегерь. Я еще ожидаю от вас некоторых разрешений. Ты, Арсений, любишь быть справедлив, а потому возьми в покровительство фельдъегеря Грознова. Он в 12 дней приехал, в том числе одну станцию в горах шел пеший по причине чрезвычайно глубоких снегов. Приехал и, бедный, болен от ужасной усталости В минуту приятную выпроси у Государя ему офицерский чин. Поистине молодец, и награждение дано будет лихому курьеру Во все время ни один сюда так не прилетал.
Прощайте! Желаю тебе, как полезному и благороднейшему существу, здоровья и счастья.
Письмы к брату Михайле нарочно посылаю открытые. Может быть, рассудишь их прочесть. Я немного его надуваю, но с ним иначе невозможно.
Душевно твой Ермолов.
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 111. Л. 56-59.
Комментарии
1. Клейнмихель Андрей Андреевич (1757/58-1815)- генерал-лейтенант (1812), с 1799 г.-директор 2-го кадетского корпуса; с 1807 г.-шеф Дворянского полка. Известен жестоким обращением с воспитанниками; время его управления по словам М. И. Семевского, является «самым суровым, самым мрачным периодом жизни полка». Отец П. А. Клейнмихеля.
2. Дворянский полк-учебная часть, созданная в 1807 г. для обучения молодых дворян, поступающих на военную службу. С 1855 г.- Константиновский кадетский корпус, с 1859 г.-Константиновское военное училище, с 1894 г.-Константиновское артиллерийское училище.
3. Опера Г. Спонтини, написанная в 1807 г. По сюжету римский полководец Лициний возвращается триумфатором, одержав победу над галлами. Он любит Юлию, но она в его отсутствие дала обет умирающему отцу стать жрицей Весты. Лициний проникает в храм, где Юлия охраняет священное пламя на алтаре богини. Потрясение встречей с любимым, она забывает об огне, и пламя на алтаре гаснет. Жрицу, нарушившую обет, живой должны замуровать в подземелье. Тщетно Лициний умоляет верховного жреца отменить приговор. Когда Юлия спускается в подземелье и Лициний пытается освободить ее, совершается чудо: молния зажигает потухший огонь на алтаре. Веста простила жрицу и сняла с нее обет безбрачия. Спасен и Лициний, осужденный на казнь за святотатство. Торжественное бракосочетание героев завершает действие.