№ 183
П. А. Кикину, 8 июня 1823
П. А. КИКИНУ
Тифлис, 8 июня 1823
Любезное существо, редкой брат! Благодарю за письмо с последним курьером, хотя и без милосердия ругаешься. Хотел бы удовлетворить желанию твоему в рассуждении описания здешних народов, но сколько ни умеренно оное, теперь сделать не могу. Если бы даже одного было довольно известия, где живут сии чучелы, то и в сем случае вкрались бы неверности, ибо не со всеми из них мы знакомы, а проживши здесь семь лет, издать в публику пустое, признаюсь, не хочется.
Ты думаешь, что я мелочами пренебрегаю. Посмотри со вниманием и увидишь, что по образу устройства нашего управления едва ли чем, кроме их, заниматься возможно? Не весьма легкий выставил ты образец к подражанию. Ты говоришь о бессмертном Петре и указываешь, что между великих дел его имели место мелочи. Но знаешь ли, что у людей, у коих все действия не что иное, как мелочи, они делаются скучными. Не многим предоставлены средства придавать им благородство деяниями необычайными!
Ты великодушно предначертываешь мне: «положить всему начало, сделать общую систему, назначить чему быть через 200 лет», как легко сказать сие [320] и как бы самолюбиво было с моей стороны почитать себя того способным! Обратимся к другому предмету.
Ты не прав в рассуждении Мошкова 1. Подарок, сделанный ему Государем, не составил ему того, чтобы мог он приобрести, если бы имел способы, виды им нарисованные, предать литографии. Государь не платил ему за работу, но оказал благоволение, как воспитаннику академии, попечениями которой получил он образование. Там сделаны Государем издержки, но за них нельзя требовать вечной, даром, работы. Справедливо уделить ему часть из выгод, которые приобретут продажею литографированных видов по мере издержек, которые вы на то употребите.
Я хотел сказать мнение мое, впрочем, если и ничего вы не дадите, делать нечего! Не стану оправдывать его, чтобы ленив он не был, ибо и сам его в том упрекаю. Теперь, однако же, составляет он другую коллекцию видов, несравненно лучших, нежели прежние, и для сего объезжает горы.
Ты уведомляешь о приезде брата и сестры твоих к водам кавказским 2. Хорошо, что предупредил ты генерала Сталя, но и то боюсь, что по множеству, в нынешнем году посетителей трудно ему будет доставить им выгодное помещение, ибо все дома заблаговременно расхвачены.
Теперь, по желанию твоему, объяснимся в рассуждении сестры моей. Начну благодарностию за великодушное участие, которое в ее положении ты принимаешь. Точно, состояние ее не представляет никаких надежд благоприятных. Не может не тягчить сердца моего неблаговоление к ней родителя и вижу с горестию, что тщетны были все мои старания склонить его к прощению.
Ты не усомнишься, что в рассуждении недостатка ее готов был бы я подать всякую помощь, но известны тебе мои средства, и я могу сообщить тебе, что кроме весьма не роскошного, по месту, жалованья, я ничего не имею. Не достает мне оного, и я потому только не вошел доселе в долги, что проживаю некоторые остатки, сбереженные от звания посла, по коему получая содержание, мог я сохранять то, что принадлежало мне по месту здешнего начальника. Ты в письме твоем изрек уже приговор за эгоизм мой и неуместное честолюбие. В первом заслуживал бы я упрек, если бы мог ты упомянуть хотя об одном случае, где я о моей только старался пользе, но самые действия мои доказывают противное. В честолюбии признаюсь, но его заключаю я в том, чтобы ничего не просить и не получать не заслуживая. Сие необходимо потому, что усталость от трудов требует отдохновения и не хочу я, чтобы могли сказать, что и на самые расточаемые мне награды невзирая, я неблагодарен и трудов уклоняюсь. Я, можно сказать, накануне того, чтобы кончить службу мою, могу ли принять награду, за которую заплатить не в состоянии? Не мое это правило, и если кто осуждав меня станет, конечно, многих будет иметь за себя ибо не каждому выгодно руководствоваться подобными правилами, но это не значит еще, чтобы оные были не хороши.
Вот слова письма твоего: «Подумай обо всем хорошенько и напиши обстоятельно, но без всякого вздора, смотри на вещь, в каком она ныне положении, и отнюдь ни слова отчего и как». В сем предложении, конечно, не то трудное, чтобы не говорить вздора, ибо иногда умею я избегать того но странно требование, чтобы мог я основать рассуждение, не принимая в соображение причин. [321]
Под таковыми условиями не легко удовлетворить твоему желанию, а я признаться должен, что и не в состоянии! Повторю тебе как наилучшему из друзей, как человеку благороднейшему, что готов помогать сестре всем, что собственно от меня зависит, что достоин был бы презрения, если бы думал иначе одну минуту. К ее услугам все в распоряжении моем средства, но не могу выпрашивать чужих, а паче тогда, как чувствую, что права на них не имею.
Не угрожай мне прекращением твоей дружбы, довольно причиняет горестей худое состояние моего семейства и невозможность быть ему полезным. Не знаю, успел ли Арсений Андреевич до отъезда своего сделать что-нибудь Павлову, но досадовал, что не может дождаться его из Москвы. Он имел надежду доставить ему место, но если уехал, то еще затруднительнее будет положение их! Прощай, и люби по-прежнему. Верный Ермолов.
Забыл о сочинении Броневского о Кавказе 3. Доселе не было обстоятельнейшего описания страны здешней, и во многом столько истины, что трудно было бы поправить или сказать что-либо достовернейшего. При таковых началах удобно будет кому-нибудь другому приобщить подробнейшие известия. Тут отыщешь ты все народы, коих издаются литографные костюмы.
Прибывший фельдъегерь доставил мне письмо сестры моей, которая уведомляет, что кроме благосклонного расположения вашего, вы оказываете ей и самые благодеяния, позволив на время отсутствия брата твоего расположиться в его доме. Мазарович же, с коим говорил ты о положении сестры, пишет, что ты имеешь великодушное намерение доставить ей помощь. Знаю, что нет других средств, кроме просьбы. Государь все может, но тем достойнее его благотворить женщине собственно по ее бедности и даже крайности, нежели для того сделать добро, чтобы наложить на меня новые обязанности, тогда как я прежних исполнить сил не имею. Не понимаю, как ты это сделаешь, но в отчаянии буду, если войдет в расчет мне собственно делать милости и мне за них платить трудами несноснейшей моей службы. Сего принять на себя я не в состоянии.
Теперь о другом:
Как покровитель артистов и со вниманием вникающий в таланты их, скажи мне твое мнение о коллекции портретов, гравируемых попечением живописца Дов. Мне еще не случилось видеть ни одного гравированного, но Закревский прислал мне свой и оный литографирован довольно искусно. Я, еще бывши в Петербурге, подписался на несколько портретов и высматриваю в газетах, которые уже появляются в публику. Посему узнал я, что и я пропечатан Довом. Я отношу к некоторому сумасшествию его желать взять за бюст мой по 50 рублей. Так дорого не платят и за людей необыкновенных! Он обманется жестоким образом, а мы, по уменьшении вскоре цены, узнаем, что они с рук не сходят. Странная мысль продавать мой бюст, тогда как желающим иметь мою рожу гораздо удобнее получить ее напечатанную на листе.
Какие у вас перемены неожиданные. Как могли вы расстаться с Гурьевым? Грозит падение и О-ву 4. Неужели потерпят, чтобы кто с великим сим мужем вступил в одинаковые грабить права без ответственности. Это было бы неблагодарно и не признательно к великим его заслугам. Кто же после трудиться захочет? [322]
Воображаю Дибича, который, конечно, земли не чувствует под собою. Но едва ли не вредно вельможам надолго отдаляться от двора и допускать делать к другим привычку. Таким образом может Волконский не быть уже столько надобным. Что сделаете вы с другими из сильных, но некоторых из министров неопасно заменить худшими. Прощай!
Ермолов
Русская старина. 1872. Т. 6. С. 511-514.
Комментарии
1. В. И. Мошков.
2. У отца П. А. Кикина и его жены М. Ф. Ермоловой было 11 детей. О ком из братьев и сестер П. А. Кикина идет речь — неизвестно.
3. Броневский С. М. Новейшие географические и исторические сведения о Кавказе. Ч. 1-2. М., 1823.
4. М. А. Обрезков ушел в 1823 г. в отпуск по болезни, но позднее вернулся на службу.