№ 157
А. А. Закревскому, 29 апреля 1822
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Тифлис, 29 апреля 1822*
* Пометы А. А. Закревского: «Получ[ено] 12 июня в Карлсбаде», «Отвеч[ено] из Франц-Бруна 15 августа».
Любезный и почтенный Арсений Андреевич.
Пишу и воображаю, что письмо мое в Петербурге уже не застанет тебя. Как грустно думать, что долгое время не буду иметь о тебе известий.
Благодарю, почтенный друг, за хлопоты о моих сокровищах и за отослание к Хрущеву денег. Ты скрыл от меня, но я случайно узнал, что ты ездил нарочно к министру финансов, чтобы упросить его взять в казну мои перстни. Странно, что он тебе отказал, а мне, я знал, что он ничего приятного сделать не захочет. Впрочем, и сумма ужасная 12 000 ассигнации, которой не сыскалось в императорском Кабинете. Перстни всегда сего стоят, и мы [280] сбережем их до времени. Пришли их ко мне обратно, может быть, в Москве набежит какая-нибудь щеголиха.
Отработали Граббе 1 препорядочно, и отличный сей офицер остается без пропитания. Ему делать нечего, как идти в иностранную службу. Я боюсь, что и сие почтется за вольнодумство, когда не что иное есть, как совершенная крайность. Наказать надобно непременно, но не следовало бы выпускать его из службы, или, по крайней мере, чрез некоторое время выгнать и Васильчикова, совершенно ни на что не надобного!
Понемногу являются в газетах награды по моим представлениям, но нет ничего о генерал-майоре Власове, о котором просил я прежде всех, после приезда моего сюда. Благодарю тебя от души за старание об оном; не забудь пред отъездом твоим приказать и о прочих напомнить Петрахану.
Весьма хорошо, что не докладывано о князе Горчакове: он только что женился, и это бы его ужасно расстроило. Да и нет в том нужды, ибо, кажется, что уже отсюда ни на какую не попаду я службу, следовательно и Вельяминов мой не будет мне надобен. Боже мой, до какой степени мне все наскучило, невероятно!
Перепугались, что войска мои были в границах турецких, а турки благодарили за милость. Попроси у Петрахана посланный мною к нему рапорт одного полковника и увидишь! Теперь просили турки, чтобы прислал я войска, но мне запрещено, а потому персияне вошли в Карский пашалык и его разоряют до основания. На случай войны и у меня такие же впереди степи, как в Молдавии. Что за мысль, что меня обманут? Мне нельзя о себе хвастать, и потому не знают, на каком счету людей я здесь, и что, конечно, более известен я моим соседям, нежели правительству своему.
Насчет положения дел наших с Турциею у нас делают великую тайну, а в газетах говорят о том и, как нарочно, весьма основательно. Мы поступаем прекрасно и с большою для себя честью! Невероятно, чтобы поездка Татищева 2 в Вену повела к чему-нибудь решительному, кажется, непременно есть намерение отделаться от войны, хотя, впрочем, турки делаются чрезвычайно несносными.
Огорчили меня отказом Дениса и весьма несправедливо, если имеют о нем прежние невыгодные мысли. Поговори Петрахану, что они лишают деятельности человека способного и что не весь генеральский список наполнен людьми нужнейшими. Я ему пишу довольно ясно.
Если правда, как пишут, что на место старика Петра Ивановича возьмете вы старшего Вельяминова, то и еще буду просить у вас генерала; посмотрим кого мне дадите?
Наконец достали вы старика, который несколько в Москве пришаливал. Этого не было приметно, чтобы он был таким нежным любовником. Однако же, я весьма его уважаю за благородный его с тобою поступок, и делает ему честь, что в сем случае была одна собственная его воля и никакое постороннее внушение. Он ко мне обо всем пишет, но извини, что не имел я время отвечать и чтобы старик не рассердился.
Важно обработали дела в твое отсутствие, если надобно было сидеть по утру и после обеда несколько недель. Я воображаю, что будет по возвращении из чужих краев! Ты ни слова не сказал о пребывании у вас великого князя 3; так ли [281] он расположен к тебе, как и прежде? Он верно мерзости говорил обо мне и ты молчишь по деликатности. Досадно, что я не заслужил его сердца, а впрочем, от того не умирают! Узнай буде можно, не жаловался ли он на меня Государю?
Как хорошо ты делаешь, что сжигаешь мои письма, и мне жаль твоих, чрезвычайно, но я с ними делаю то же. Будем оба постоянно исполнять обещанное.
Поклонись от меня милой хозяйке; теперь я не пишу и нечего. Но готов вступить в переписку на русском языке, и она несправедлива будет, если потребует языка французского, на котором я столько же искусен, как она на русском. Но с сим она познакомится скоро, а того я не выучу никогда. Вот разница!
Завтра выезжаю я на линию. Кабардинцы делают большие пакости по наущению закубанцев, которые, партиями приходя к ним в помощь, нападают на линию. Я пять лет терпел, на многое смотрел сквозь пальцы, ибо занят был в другом месте, но теперь пришла их очередь и я намерен порядочно уже проучить их, и если успею, то даже хочу переменить и положение прежней линии, которая имеет величайшие недостатки 4. Доведи о сем до сведения выше...
Прощай. Верный по смерть Ермолов
РГИА Ф. 660. Оп. 1. Д. 112. Л. 130-131.
Комментарии
1. П. X. Граббе 4 марта 1822 г. был уволен в отставку «за несоблюдение порядка службы» и освобожден от военного суда «единственно по уважению к прежней службе».
2. Татищев Дмитрий Павлович (1767-1745)-с 1810 г. -сенатор, с 1812 г.-чрезвычайный посланник и полномочный министр в Испании (в 1814 г. прибыл в Мадрид), с 1819 г.-действительный тайный советник, с июля 1821 г.-чрезвычайный посланник и полномочный министр в Нидерландах, в феврале и мае 1822 г. командировался с особыми поручениями в Вену, в 1822 г.-3-й российский уполномоченный на конгрессе в Вероне, посол в Австрии (1826-1841), с 1838 г.-член Государственного совета, с 1841 г.-обер-камергер.
В ходе упомянутой поездки в Вену Д. П. Татищев передал Францу I предложение Александра I созвать новый конгресс (он проходил в Вероне) для демонстрации единства союзных держав перед лицом революционного движения в Европе (в первую очередь в Испании)
3. Константина Павловича.
4. Набеги кабардинцев на Кавказскую линию заставили Ермолова ввести в Кабарду в начале 1822 г. отряд артиллерии полковника Коцарева из 1000 человек Кабардинского полка, 50 орудий и 200 казаков. Вся кабардинская земля была объявлена собственностью правительства, и Ермолов обещал ее раздавать по своему усмотрению тем, кто оказался преданным российским властям. Ряд аулов Коцаревым были выселены из гор и поселены на левом берегу Терека. Однако предпринятых мер оказалось недостаточно, и в мае Ермолов сам возглавил отряд из двух батальонов, восьми орудий и 300 казаков. Начальство над отрядом Коцарева было поручено Сталю. В результате действий российских войск кабардинцы изъявили покорность. Система управления Кабардой подверглась изменениям. Ермолов учредил для решения гражданских дел Временный кабардинский суд, члены которого начались российскими властями, а делопроизводство вел российский чиновник. Уголовные же преступления подлежали рассмотрению в российских военных судах. «В Кабарде введен суд из князей и узденей,-писал Ермолов в своих «Записках»,-на основании прежних их прав и обычаев уничтожено вредное влияние глупого и невежественного духовенства, которое со времени удаления князей от судопроизводства и уничтожения их власти в народе произвело все беспорядки и разбои... В составлении суда почти ни одного не нашлось способного человека. Никто почти из князей, и лучшие непременно, ни читать, ни писать не умеют...» (Записки А. П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991. С. 379-380).