№ 116
А. А. Закревскому, 27 ноября-5 декабря 1820
А. А. ЗАКРЕВСКОМУ
Тифлис, 27 ноября-5 декабря 1820
Давно не говорил я с тобою, почтеннейший Арсений Андреевич, как мне хочется, не посылал фельдъегеря, думая, что спросят, зачем посылаю, ежели нет особенного дела. Надумался и послать решаюсь.
Скажу, любезнейший друг о себе.
Здешним пребыванием начинаю скучать и не мудрено, ибо жизнь несноснейшая, нет никаких удовольствий и трудов без конца. Все надобно делать, [237] при малых способах идет все медленно, а если и могут быть успехи, то ими пользоваться будут мои преемники, но, конечно, не я. Признайся, что подобная работа тягостна, и мало таких людей, которые бы не лучше желали наслаждаться плодами трудов в настоящее время, нежели одними ожиданиями таковых в будущем времени. К сему последнему потребен великий героизм, а я не герой!
Не оскорби меня, друг любезнейший, подозрением, чтобы я чем-нибудь был недоволен. Я был бы человеком неблагодарным и не заслуживал бы твоей дружбы! Не может быть подобной причины, но скучаю собственно самым родом жизни. Надобно мне непременно быть у вас, повидаться с приятелями, немного подышать другим воздухом. Я думаю, однако же, что если не просить на то позволения, надобно, по крайней мере, предварить на счет моего приезда, дабы не был неожиданным. Досаден будет вопрос: зачем приехал? Сделай дружбу, распоряди все пристойным образом и меня уведомь. Кажется, нынешнюю зиму дела здешние допустят меня месяца на три отлучиться, но не более, и мне бы хотелось выехать в декабре месяце, дабы на возвратном пути избежать распутицы. Поспеши уведомить
Ты хочешь, чтобы писал я к тебе о брате Михайле. Дилижансы, как теперь из описаний видно, вещь есть весьма полезная, но жаль, что от человека необыкновенных дарований, как он, это предложение было первое по возвращении его из-за границы. С его способностию и свойством все наблюдать, не сумневаюсь, что он мог бы предложить какое-нибудь полезнейшее учреждение или улучшение. Мысль о свободе крестьян смею сказать, невпопад. Если она и по моде, но сообразить нужно, приличествуют ли обстоятельства и время. Подозрительно было бы суждение мое, если бы я был человек богатый, но я хотя и ничего не теряю в таком случае, далек, однако же, чтобы согласоваться с подобным намерением и собою не умножил бы общества мудрых освободителей. Как вообразить, что нам все то приличествовать может, без чего другие существовать не в состоянии? Вред сих замыслов не состоит в самом предложении, но в примере, которому последовать могут многие неблагоразумные люди, единственно по доверенности к мнению известного и отличного человека. При таковых случаях действуют бедные, а их большее всегда число. Не думает ли брат Михайло сделать себе бессмертное имя? Ему надобно остерегаться, чтобы не оставить по себе памяти беспорядком и неустройствами, которые необходимым будут следствием несогласованного с обстоятельствами переворота. Не большое счастье быть записану в еженедельное издание иностранного журнала!
Весьма разительно твое замечание, что, помышляя дать свободу, он продал часть некоторую имения. Таким действием он может разрушать доверенность к своим предложениям и дать повод к невыгодным на счет свой заключениям.
Просто сказать: у него ум за разум зашел!
Божусь, не узнаю брата Михайлы и неужели он не по-прежнему с тобою и не открыл тебе своих намерений? Надобно было, почтеннейший Арсений, предостеречь его! Долговременное из России отсутствие могло многие обстоятельства сделать ему не довольно известными. Мне не нравится и самый способ секретного общества 1, ибо я имею глупость не верить, чтобы дела добрые требовали тайны. Вижу однако же, большое влияние брата Михайлы, [238] ибо успел он согласить людей порядочных и умных. Калиостро 2 дальновиден и человек, знающий расчет, был им очарован, а после него не удивлюсь, если и многие последовали. Мне брат Михайло ничего подобного не сообщает, и стиль писем его приметно переменился; я сам стал писать к нему об одном здешнем крае и о прочем никакого рассуждения. Прежде я шутками высказывал свое мнение о некоторых предметах, но он принимал иногда за насмешку, и я перестал.
Вижу, любезнейший брат, большие успехи в поселениях. Лучшее доказательство удовольствия есть Александровская лента, данная Витту. Признаюсь, что награждение ужасное и надлежало бы умерить его вычетом с него Георгиевского креста, который при мирных добродетелях его совсем излишняя для него тягость. Сделай дружбу, не сказывай никому нескромного моего замечания: и без того мало у меня приятелей! Признайся, однако же, что я изыскал премудрый способ уравнения наград. Основатель поселений должен быть в восхищении, ибо повсюду чрезвычайные награды, и они должны разрушить все невыгодные о поселениях толки. Вот новый способ получить командование армии и, кажется, довольно многочисленной. Г[оспода] главнокомандующие армиями скоро почувствуют, что имеют сильного соперника и который может на выбор брать у них наилучших офицеров. Я не столько знатный человек, но охраняют меня горцы от поселений. Честь учреждения оных будет принадлежать другому, а основатель до того счастливого времени не доживет. Здесь в некоторых местах будут они полезны впоследствии, но я боялся бы утеснительных правил, на коих они основаны, и здесь неудовольствие жителей может быть пагубным. У вас плети все решают, а здесь недовольным могут помочь неприятели. Равная осторожность извне и внутри не выгодна!
Если что подобное замыслят-вместе с приказанием присылай мое увольнение. Не сделаешь ошибки!
Ответствую на слова твои: представления ваши утверждаются без перемены. Правда, и я благодарю чистым сердцем. Скажу тебе, как другу, что хотя я и строг в назначении наград и прошу их точно служащим славно, но всегда принимаю собственным мне награждением, и так ты можешь судить, до какой степени я признателен. Это подтверждает, что в начале письма сказал я о себе.
Главнокомандующие, говоришь ты, получают отказы.
Не их ли вина, если просят о пустом или просят многого? Я не в равном с ними состоянии и потому в просьбах умереннее, и всегда поступаю с разбором. Знатные сии господа не чувствуют моих над ними выгод. Им малейший отказ чувствителен, а я, иногда таковой получая, не оскорбляюсь и спустя некоторое время возвращаюсь с вторительною просьбою. Таковые случаи ты столько же хорошо знаешь, как и я. Мои бумаги читают, говоришь ты, и часто. Я не иначе то понимаю, что мои бумаги поступают на ценсуру. Я осторожнее иногда, но нельзя быть постоянно благоразумным с таким прекрасным характером, как мой. Знаю свои недостатки! Иногда, чтобы припомнить о себе, выпускаю странные бумаги и приказы, на которые другие не решаются пуститься Могу в таковом роде сообщить тебе переписку мою с одним богатейшим откупщиком, у которого есть в Петербурге знакомства. Он при моем предместнике Ртищеве находил большое к себе снисхождение и на таковое же при мне надеялся 3. [239]
Сей подлейший армянин готов был на все происки и, деньгам поклоняясь вместо Бога, надеялся на их силу. Я пресек ему все пути и обнаружил его мошенничества. Дойдут слезные его жалобы до Петербурга, но ты отдай мою переписку кому-нибудь из молодежи, и пусть забавляются ею. Подлеца сего надобно истребить! Представь себе, что он от бежавшего в Персию Мустафы-хана ширванского имел поручение подкупать моих окружающих, чтобы скрыты были его злодейства, и он оставлен был ханом. Ему поручено было не щадить ни денег, ни подарков.
У меня все, благодаря Богу, покойно, давно кончился мятеж и в Гурии. Подлые изменники старались делать нам возможно вред, турки мало помогали им людьми, но явно давали у себя убежища, снабжали свинцом и порохом.
Грузия пристально смотрела на успехи возмущения и, как сама раз несколько была примером подлейшей измены, конечно, тайно не почитала того преступлением. Итак, в Имеретии и Гурии хотел я дать урок всей здешней стране. Я расчел, что лучше наказать примерно такие области, от которых мы еще никакой пользы не получаем, и тем устрашить Грузию, которая начинает приходить довольно в цветущее состояние. Кажется, что сей последней пройдет охота к бунтам, ибо наказание Гурии привело в трепет. Может быть, покажется жестоко, что детей бунтовщиков отправляю я в военно-сиротское отделение, но верьте, что это лучшее обуздание на будущее время. Некоторых из знатнейших фамилий наказал я отнятием в казну имений, и простолюдины, несравненно лучших наклонностей, нежели владельцы и князья и дворяне в восхищении, что, принадлежа казне, избегли они злодейского с ними их обращения.
Некоторые из преступников, по уважению, что дети их, находясь в службе, ведут себя достойным образом, сохранили имения свои в фамилиях, и я с удовольствием вижу, что крестьяне ропщут, что они в казенное ведомство не поступили. Это на предбудущие времена дает надежду, что в возмущениях не будут они содействовать своим помещикам и, чтобы принадлежать казне, будут обнаруживать их замыслы.
Войска наши поступали с чудесною храбростию, 44-й егерский полк важно отмщевал убийство своего полковника 4.
Жители в местах, которые почитали неприступными, не находили убежища, но всюду были наши войска,-в горах и лесах ужаснейших. Надобно было уничтожить мнение, что в лесах можно противостать русскому солдату, мнение, здесь весьма вкоренившееся и которое многих здесь поддерживало в возмутительных замыслах.
Не испугайся, любезнейший Арсений Андреевич, что в военно-сиротское отделение отправил я одного царевича. Отец его был ужаснейшая скотина, и в Имеретии его называли Коровою 5. Дурака обманули, что он может быть царем, и он был из горячайших бунтовщиков.
Ничтожность его доказывается тем, что когда по присоединении Имеретии генерал Тормасов желал удалить царскую фамилию, то его и в предмете совсем не было. В бунте он явился с шайкою и стоил нам потери двух казаков, но тем и кончились его подвиги. Вскоре шайка была рассеяна и он убит.
В продолжении беспокойств имел я выгоду заметить несколько людей весьма усердствующих, которые нам весьма надобны быть могут. [240]
Мною представлены будут офицеры к награждению, которых как храбрость, так не менее и самые труды заслуживают уважения. Возьми в рассуждение одно движение беспрерывное в самое знойное время года в климате убийственном и шесть месяцев. Потеря в людях от болезней ужасная, ни одного не осталось здорового офицера, и Вельяминов мой был без надежды-теперь только выходит из опасности. Постарайся, почтеннейший Арсений Андреевич, доставить им испрашиваемые мною награды.
С последнею почтой получил я от брата Михайлы письмо из Белой Церкви от 18 сентября. Он в беспрерывных поездках и, кажется, весьма занимается своими хозяйственными делами. Уведомляет меня о намерении на возвратном пути из Англии проехать через Францию в северную часть Италии. Дает мне некоторые политические известия, прекрасно о них рассуждая. Брат Михайло поистине редкий человек!
Завидовать можно положению его во многих отношениях: лета молодые, состояние огромное, жена прекрасная, достоинствами снисканное уважение способности редкие!
Временем своим располагает по произволу и приятнейшим образом. Наш брат отлучись от должности на короткое время, и есть будет нечего. Ты, однако же, молчи о таковом моем рассуждении, дабы не можно было подумать, что я приговариваюсь к аренде. Божусь, в ней нет нужды! Не сердись, что предостерегаю тебя, ибо знаю, что по дружбе твоей ко мне ты в состоянии сказать, что у меня ничего нет и что я существую одним жалованием. Здешнее место, при обыкновенной моей воздержности, дает мне способ жить, и стыдно было бы просить что-нибудь без нужды.
Прошу тебя, как брата, если бы и было намерение подобным образом когда-нибудь наградить меня, твое мнение много значит-отклони неприятную сию награду.
По обыкновенному вещей порядку долговременное служение ведет ко многим наградам, и мне, подобно Вязьмитинову, Тормасову и Коновницыну, могут предстоять оные. Боже избави, если и меня вздумают обезобразить графским титулом! Это хуже и самой аренды и сего я не мог бы перенесть. Поверишь ли, любезный друг, что это будет указ об отставке! Я бы желал тщеславных людей, домогающихся сих пустозвучных титлов, перенести в Грузию, показать им толпу безобразных князей и спросить после: стоит ли труда честного человека желать с ними сравниться? Что же после того графы, которых в Польше не много менее, как жидов?
Благодарю за литографию! Изобретение прекрасное и здесь чрезвычайно полезное, особливо не имея татарской типографии
У меня, благодаря редкой попечительности моего Наумова, русская типография в прекрасном состоянии. Он отыскал одного из преступников, хорошего резщика, и делает матрицы. Данные тобою мальчики выучены набирать по-грузински, и на сем языке печатают весьма изрядно, особливо когда другой в земле нет типографии.
Поручаю вниманию твоему Наумова, поистине редкого усердием, деятельностию, правилами чести и благонамеренностию. Поверишь ли, что не много людей, на которых бы можно более положиться, как на него. Помоги мне [241] исходатайствовать ему аренду: он очень беден и на руках его многочисленное семейство. Не откажите благодеяния нужного и у места употребленного!
Сейчас получил известие, что кончены нынешнего года работы против чеченцев. Построена довольно хорошая крепостца, называющаяся Неотступный Стан.
Построен редут, именуемый Злобной Окоп 6. Так назван он по положению его на месте, откуда нападали прежде самые злобные хищники, и в память того, что на сем месте была переправа чрез Сунжу известного полковника Пиери 7, который погиб с полком против чеченцев, окружен будучи в лесу, где не могла действовать его артиллерия. Давно бы отмстил я за сие происшествие, но чеченцы начинают не только покорствовать, но даже и служить важно. Построено еще временное укрепление при самом Аксае, для ограждения его от чеченцев. Докончены многие работы в крепостях Грозной и Внезапной. Все сие сделано малыми весьма средствами и помощью вновь покоренных народов за ничтожную цену, не требуя на сие ни гроша от казны денег генерал-майор Сталь оказал большую заслугу и кончил возложенные на него поручения отличнейшим образом. Он открыл сообщение Грозной с крепостями Неотступным Станом и Внезапною. 2000 человек кумыков и чеченцев с топорами, вместе с нашими 500 человеками рабочих, в продолжение шести дней прорубили пять верст дремучего леса, и теперь дорога пролегает по Сунже широтою в полверсты, а там, где проходит чрез лес, прорублена шириною на версту, дабы проходящие войска не могли быть вредимы из лесу. На чистом же месте неприятель не подвергается опасности, ибо всегда выгода с нашей стороны.
Подобные труды достойны быть известными Государю, и ты, почтенный Арсений, можешь забросить слово, ибо нет хвастовства, а самая истина.
Кабардинцы несносными шалостями вызывают на бой, и я должен терпеть, ибо занят гораздо опаснейшими злодеями чеченцами и имею в предмете некоторые работы со стороны Дагестана, дабы упрочить обладание наше сею важною и воинственною страною. Когда пьют кровь змеи, тогда жало комаров не так чувствительно. Так разумею я кабардинцев. По сему смотрится с большим равнодушием на их разбои.
Что за мерзость навалили вы на меня войско Черноморское? Атаман-дрянь естественная, казаки застращены и загнаны закубанцами, и я не знаю, что с тем делать.
Посылаю состоящего в корпусе войска Донского генерал-майора Власова 3-го 8, чтобы надзирал за исправною стражею границы и жил бы там целую зиму ибо время сие есть удобнейшее для нападения закубанцам. Атамана займу хозяйственным по войску распоряжением, а на Власова возложу оборону и если возможно, хотя роты две подвину пехоты, в чем, впрочем, я не уверен, ибо нет у меня лишних войск на Кавказской линии, все на кордоне и ни человека в резерве, а крепости копают приведенные из Грузии. Весьма умножили вы заботы мои и к сокрушению моему едва ли буду я полезнее черноморцам, как и Ланжерон, что, впрочем, весьма немного. У меня слишком много дела и на него не станет времени. Неужели нельзя было иметь там особенного начальника? Нечего теперь делать, но при первой с турками войне горько мне от сего будет! Черноморцы трусливы, и тени нет порядка и послушания. Конечно, можно сие переменить, но если бы мог я несколько месяцев прожить [242] между ними. Отсюда мне отлучиться никак невозможно! Многие из замечаний Киселева я нахожу весьма основательными и вижу, что он во все входил со вниманием. Это чести много ему делает, особенно по неопытности его даже весьма удивительно. Он показывает способность быть дельным человеком. Не знаю, кого имел он сотрудником? Ты говоришь в письме своем, что его обработали, но из чего о том ты заключаешь? Если по умеренным наградам, то в этом обмануться можно, ибо они не всегда означают недостаток особенного уважения. Ты в сем случае лучший пример. Государь тебя коротко знает и всеконечно уважает, для сего достаточно даже многотрудной должности твоей, с чудесным порядком отправляемой, кроме известных ему твоих правил. Ты однако же, еще не генерал-лейтенант, а Витт произведен и Александра имеет. Неужели же он его более тебя уважает? Невозможно! Итак, Киселев, снискавший уже отличную доверенность, своего не потеряет. Быть немного скорее или медленнее генерал-адъютантом и с лентою, не делает разницы. Этот человек пойдет не по-сипагински, и сему придется рапортовать ему. Нет сумнения, что Сипягин пошел бы охотно и на место его, и в его шкуру. Как упало величие его, и смел ли кто думать, что он и Храповицкий 9 будут одинаковое занимать место? Давно ли мечтал он быть даже на месте князя Волконского? Таковые примеры научают благоразумной умеренности и лучшим служат уроком, что ход, обыкновенному порядку подчиненный, есть наилучший!
Толстой наш, служа похвальнейшим образом в Имеретии и Гурии, по успокоении оных возвратился, но все не может справиться со здоровием и так же, как все прочие, заплатил дань тамошнему краю болезнью. Но, впрочем, он выздоравливает. Если возможно мне приехать в Петербург-то его привезу с собою.
Ты мне дал доброго и благоразумнейшего товарища и точно в выборе не обманулся. Он некоторый род святого, по образу его жизни и поведения. В Петербурге будет комплектовать адъютантов. Я Толстого представил в полковники, помогай, чтобы мне не отказали, но произведите и оставьте у меня при корпусе. У меня есть для него место чудесное!
27 ноября
Множество дел задержали отправление фельдъегеря, и от тебя приехал нынешний день. И так отвечаю и на сего.
Пречудесные проказы сделались у вас в Семеновском полку 10, и справедливо огорчится Государь. Здесь в городе, прежде известия от тебя, были уже известия партикулярные и по обыкновению в другом и нехорошем виде. Всякий судит по-своему, и я между прочим имею свое мнение.
Надлежало при самом начале, когда одна еще рота объявила неудовольствие, не выводя из происшествия ни какой важности, командующему корпусом дать оклик роте и человек пять шесть передрать розгами, хотя бы в число то попались и не самые виновные. Таким образом, не было бы огласки и если точно Шварц 11 дал справедливый повод жалобам-приказать ему сказаться больным до приезда и разрешения Государя и полком тотчас командовать другому. Весьма странно целую роту посадить в крепость и, конечно, это верное средство возбудить в целом полку ропот и негодование. А что целый баталион посадили, то кто ни узнал о сем, первое чувство-хохот! Это не самая [243] мудрая мера! Вы увидите, что таковое наказание оставит худые следы в общем мнении. В какое трудное Государь приведен положение. Наказывать большое число не ловко, не наказывать нельзя, ибо примеру сему последуют другие.
Хочу тебя, любезнейший друг, спросить: что бы ты сделал? И между тем изложить мое престранное мнение.
Я бы строго наказал Шварца за то, что допустил в полку такие беспорядки, и выгнал бы его вон. Командира роты тем же чином перевел в армию за своевольство, в роте допущенное, ибо у капитана, любимого подчиненными, ничего не делается без его воли и каждый солдат ищет угождать ему. Из роты всех старых солдат, которые должны знать подчиненность и служить молодым наставниками, перевести в дальние полки армии, всем прочим придать двухлетний срок, уменьшенный в гвардии. Полк весь, без всякого на счет его замечания, возвратить по-прежнему на службу. Знаю что сего не сделается, ибо тем оскорбится барственная гордость Васильчикова 12 и жаль расстаться со Шварцем.
Но это не последняя в гвардии мерзость, если будут полками начальствовать Шварцы и им подобные. Солдат видит, что офицер не может иметь уважение к такому полковнику. Офицеры не могут, а быть может, даже и не хотят, скрывать того и солдат почерпает вредный пример разврата. Офицеры в гвардии большею частию таковы, что начальник над ними должен достоинствами иметь права на уважение, а одними подвигами в экзерциргаузах, манежах и на всех возможных рынках их удивить невозможно!
Воля ваша, но, по крайней мере, в гвардии надобно начальников людей благовоспитанных а не таковых, кои, окончив подвиги свои на плац-параде, никакого после того внимания к себе не внушают и спасаются от явного презрения нескольким золотцем, на плечах налепленным.
В полку начальник не может каждому нравиться, но никто не забудется против человека благородного, ибо не избежит презрения товарищей. В том же Семеновском полку Потемкин-лучший пример и нельзя не отдать справедливости его поведению. Вспомни, что против его были даже интриги и месту его завидовали, но благородный человек не довел до беспорядков.
Увидишь, что напишут в иностранных газетах и сколько будет домашних глупых толков, и все это неприятно!
Ты не перестаешь зазывать меня в Петербург. Знаю весьма, что и для дел по службе это необходимо, а, кроме того, право хочется и тебя видеть и хотя несколько пожить времени для удовольствия. Я писал выше, чтобы ты уведомил, не будет ли то противно, но если мне ожидать ответа, то пройдет время бесконечное и потому располагаю не дожидать выехать из Тифлиса около конца декабря, ибо в половине у меня торги по некоторым откупам. Пока перееду горы, остановлюсь немного в Георгиевске и будет за половину генваря. К вам,-если не сидеть в карантине, как тут,-к масленице. Весельчаку не должно иначе! Похлопочи, друг любезнейшей, чтобы на меня не рассердились,-вить Вас не угадаешь.
Теперь уже не заслужу упрека, что пишу мало, ибо не знаю сам, как мог наполнить столько страниц. Впрочем, и твое последнее письмо не пространно и ты или время не имел, или писать не хотелось. [244]
Когда поеду в Петербург-пришлю Толстого вперед по хозяйственной части. Он сверх того, что я о нем писал, преаккуратнейший человек, что, кажется, по состоянию обоим нам необходимо. Проконсул Кавказа должен иметь важной экипаж и предупредить масленицу, дабы не быть разорену до конца, и другие заготовления сделает мне бережливый товарищ.
Я сам забавляюсь моим в Петербург приездом, и беспутное мое воображение представляет мне разные престранные вещи. Весьма необыкновенное дело человеку, дожившему до моего чина, быть незнакомым в столице и в обществе представлять одинокую фигуру с трухменцами, башкирами и другими тварями, которые к вам приезжают. Иначе, как по делам, я никуда ни шагу: парады наше дело! Меня мучит вечное твое занятие, а то праздновали бы почасту дома и наиприятнейшим образом. Выхлопочи у почтенной и милой супруги твоей некоторое снисхождение к моим странностям. Она, жившая в большом свете, редко встречается с чудаками, и люди, разбору коих я принадлежу, есть некоторый род карикатур.
Взгляни на мои представления, в них прошу я о прощении некоторых виновных, возьми их, как всегдашний защитник несчастных, под свое покровительство. Одному разжалованному из капитанов в солдаты Дону прошу я заодно отличие унтер-офицерский, и за другой случай офицерский чины. Я знаю правило ваше в сем случае. Всякое подобное обстоятельство огорчает и всегда слезы на глазах от радости, когда облегчается участь несчастного.
Я представил двух майоров к следующему чину за отличие против неприятеля и некоторых представил за усердие, имея в предмете вознаградить долговременное в одном чине служение. Помоги, чтобы не отказали.
Незадолго пред сим, сбыл с рук служивших по 12 и 13 лет майорами. Безбожно так долгое время не иметь внимания к службе офицеров и тем пользоваться, что несчастный не имеет других средств существования, кроме службы! Какова для таковых гвардия, которая полковников печатает, как ассигнации?
Между бумагами есть письма к Кикину и министру финансов. Прикажи их отдать, и вернейшим образом, последнему
Сей вельможа не отвечает ни на бумаги, ни на письма.
Ты говоришь, чтобы с ними я не бранился, но возможно ли, когда они даже невежливы и тогда не отвечают, когда к ним пишешь о деле по службе. Приеду и дам баталию! Знаю всех против меня союзников. Прикажи пощупать Змея 13: каков он на счет мой? Обстоятельство сие должно быть введено в расчет моих действий. Этот может лишить выгод войны наступательной, и тогда кроме азиатского хищничества ничего более не сделаешь.
Прощай. Нетерпеливо ожидаю времени, когда обойму тебя, почтеннейшего друга.
Верный по смерть А. Ермолов.
5 декабря
Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 45. Махачкала, 1926. С. 33-46. [245]
Комментарии
1. Весной 1820 г. М. С. Воронцов участвует в создании «Общества добрых помещиков», которые ставили своей целью освобождение крестьян от крепостной зависимости. В обществе приняли участие также А. С. Меншиков, П. А. Вяземский, бр. Н. И. и С. И. Тургеневы, В. Н. Каразин и И. В. Васильчиков. Однако летом император объявил, что не видит нужды в деятельности этого общества.
2. А. С. Меншиков.
3. Имеется в виду переписка с С. С. Ивановым. Письмо Ермолова ему от 6 сентября 1820 г. публикуется в настоящем сборнике.
4. И. О. Пузыревского.
5. Речь идет о царевиче Вахтанге, незаконном сыне царевича Давида (Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т VI. Спб, 1888. С. 426).
6. См. прим. 5 к письму А. А. Закревского от мая 1820 г.
7. В качестве примера можно привести экспедицию, предпринятую русским командованием в 1785 г. против мятежных горцев, во главе которых под знаменем ислама выступал Ушурма (шейх Мансур)-уроженец чеченского селения Алды. В Алды был направлен отряд под командованием полковника Н. Ю. Пиери. Пиери, не дождавшись двигавшихся к нему на помощь войск бригадира С. С. Апраксина, перешел Сунжу, оставив переправу и дорогу, по которой предстояло возвращаться, без прикрытия и, судя по рапорту генерал поручика М. Н. Леонтьева, дал «при этом пушечными выстрелами и барабанным боем время чеченцам собраться и засесть на дороге, ему предлежащей» (Зиссерман А. Л. История кабардинского пехотного полка. Т. I. СПб, 1881. С. 159-160). Чеченцы покинули селение, которое было разграблено и сожжено русскими войсками. После этого, как пишет тот же Леонтьев, русские, «будучи встречены неприятелем на обратном пути в густоте леса, как не храбро побеждали их, но подвергнули и себя чрезвычайным потерям» (там же. С. 160). Командир Кабардинского егерского батальона майор С. Комарский предложил остановиться на одной из полян и ожидать прибытия отряда Апраксина, однако Пиери отказался, в результате чего отряд был разгромлен, а остатки его с трудом переправились за Сунжу (Дубровин Н. Ф. Братья Потемкины на Кавказе. СПб, 1878. С. 528). Подобные экспедиции повторялись по той же модели и позднее, особенно в первой половине 1840-х гг. Наиболее известной по своим масштабам и трагическим последствием была экспедиция под командованием графа М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго.
8. Власов Максим Григорьевич (1767-1848)-участник наполеоновских войн, с 1815 г.-генерал-майор, с 1819 г.-походный атаман донских полков в Грузии, в 1820-1826 гг.-главноуправляющий Черноморским казачьим войском, с 1831 г.-генерал-лейтенант, с 1836 г-наказной атаман Войска Донского, с 1843 г.-генерал от кавалерии.
9. Храповицкий Матвей Евграфович (1784-1847)- генерал-майор (с 1812 г.), генерал-лейтенант (с 1824 г.), участник наполеоновских войн, в 1818-1830 гг.-начальник 3-й гренадерской дивизии, с 1846 г.-петербургский военный генерал-губернатор и член Государственного совета.
Н. М. Сипягин был с 1819 г. начальником 6-й пехотной дивизии.
10. Речь идет о выступлении в октябре 1820 г. солдат Семеновского полка, недовольных чрезмерной строгостью, взыскательностью и отсутствием такта вновь назначенного командира полковника Ф. Е. Шварца. За несколько месяцев он восстановил против себя и офицеров и солдат. В результате 16 октября солдаты роты его величества самовольно вышли на перекличку, отказались идти в караул, требовали ротного командира и не хотели расходиться, несмотря на увещевания начальства; их поддержали другие роты. В результате полк был сначала отправлен в Петропавловскую крепость, а впоследствии полностью раскассирован.
11. Шварц Федор Ефимович (ум. 1869)-полковник, в 1815-1819 гг.-командир Екатеринославского гренадерского полка, в апреле-ноябре 1820 г.-командир лейб-гвардии Семеновского полка, в результате семеновской истории был отдан в 1821 г. под суд, но в итоге отделался отставкой; однако в 1823 г. принят на службу в Отдельный корпус военных поселений.
12. И. В.Васильчиков был до семеновской истории командующим Гвардейским корпусом.
13. А. А. Аракчеев.