-

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

II.

Враждебные действия против наших войск ханов казыкумухского, шекинского и карабагского. — Измена и смерть Ибраим-хана карабагского. — Вторжение персиян в наши пределы. — Действия генерал-маиора Небольсина против персиян. — Бой в Ханатинском ущелье. — Соединенное действие наших отрядов против царевича Александра. — Удаление персиян из Карабага. — Назначение и утверждение Мехти-Кули-аги ханом карабагским. — Происшествия в Шекинском ханстве.

Желание наказать хана бакинского за изменническое убийство князя Цицианова не было оставлено, но прежде чем предпринять экспедицию в Баку, необходимо было привести к окончанию дела в находившихся на пути следования ханствах Карабагском (Шушинском) и Шекинском (Нухинском) и покорить Сурхай-хана казыкумухского.

Едва только получено было сведение о смерти князя Цицианова, как вступившие в подданство России ханы карабагский, шекинский, шемахинский и Сурхай-хан казыкумухский, соединившись вместе, решили не признавать над собою власти России и истребить русские войска, находившиеся в их владениях. Открытые действия против нас принял на себя Сурхай-хан, как человек более решительный и энергичный. Для успеха в деле союзники положили своими демонстрациями заставить русских придвинуть войска из Елисаветполя к Нухе, а от Алазани к Джарам, и тогда пересечь им сообщения и дороги к отступлению, истребить плоты, паромы и занять все переправы. Для достижения этой цели решено было уговорить Джаро-Белоканских лезгин, открыть неприязненные действия, двинуться со стороны Алазани, распустить слух, что будто бы Сурхай-хан намерен низвергнуть Селим-хана шекинского, и только с этою целию идет в Нуху с своими войсками.

Условившись таким образом, союзники стали готовиться к действиям.

Сурхай-хан казыкумухский увеличивал свои силы вновь прибывающими из Дагестана лезгинами. Селим-хан, почти [31] всегда содержавший на жалованье до семи сот человек лезгин, из которых сто человек постоянно находились в воротах крепости и составляли крепостной караул, вдруг отпустил их, а караул себе составил из армян (Рапорт маиора Ребиндера полковнику Карягину, 10-го апреля.). Подобным поступком и частым отправлением писем к начальникам войск Селим думал замаскировать свои поступки и показаться человеком, преданным России.

17-го марта небольшая лезгинская партия, переправившись через Алазань, верстах в тридцати ниже нашего лагеря, расположенного при урочище Пейкаро, угнала 200 баранов, пасшихся неподалеку от места переправы (Рапорт князя Орбелиани Несветаеву, 18-го марта, № 90.). Вскоре получено было сведение, что Джаро-Белоканцы, решившись отложиться от России, отправили старшин для переговоров по этому делу к Сурхай-хану, у которого было в сборе до 12,000 глуходар.

В марте, Сурхай с двумя сыновьями и войском прибыл в местечко Алмало, лежащее на реке Алазани, в пятидесяти верстах ниже урочища Пейкаро, с намерением напасть на стоявший там отряд князя Орбелиани, численность которого не превышала 770 человек (В отряде находилось нижних чинов Кабардинского полка 369; 15-го Егерского 298; казачьего Ребрикова 262, 7-го артиллерийского баталиона 87; всего 893 человека. Ив этого числа было в Александровском редуте 128 человека Кабардинского полка (Рапорт князя Орбелиани Несветаеву, 19-го марта, № 3. Тифл. Арх. Глав. Шт. Кавк. Армии, дело № 297).). На обязанности князя Орбелиани была защита госпиталей и цейхгаузов, находившихся в селениях Бодбисхеви и Мачханах, а также подание, в случае надобности, помощи Александровскому редуту. Последний находился на той же реке Алазани, в семи верстах от расположения Орбелиани, и был отделен непроходимым лесом, тянувшимся верст на пять. Если бы лезгины заняли этот лес, то подать помощь Александровскому редуту было бы не только затруднительно, но почти невозможно. В тому же, чтобы достигнуть до редута, необходимо было перейти через реку Алазань по мосту, который лезгины начали было ломать, но были прогнаны. [32]

Согласившись с аварским ханом, обещавшим также придти к нему на помощь с своими войсками, Сурхай намерен был открыть военные действия захватом поста на реке Куре и движением к Елисаветполю, в то время, когда дербентский Ших-Али-хан и Мустафа-хан шемахинский (ширванский) придут с своими войсками в Нуху, для соединения и совокупного действия с нухинским (шекинским) ханом. К этому же времени, Аббас-мирза с царевичем Александром и персидскими войсками обещал подойти также к Елисаветполю. Все дело останавливалось теперь только на том, чтобы отвлечь наши силы от реки Алазани и из Елисаветполя к Нухе, и тем ослабить эти пункты.

В конце марта, согласно заключенному условию, Сурхай явился в Джарах и отправил к Селим-хану нарочного с уведомлением, что переправляется через реку Куру и следует на соединение с ним. Верный данному обещанию, Селим тотчас же обратился к стоявшему в Елисаветполе полковнику Карягину с просьбою о помощи против мнимых замыслов Сурхая на его владение, и при этом ссылался на трактат, по которому в Шекинском ханстве должно было постоянно находиться не менее пятисот человек русской пехоты (Письмо, приложенное к рапорту Карягина генералу Несветаеву, 2-го апреля, № 235. Тифл. Арх. Гл. Шт. Кавк. Армии, дело № 297.). Не подозревая измены, полковник Карягин находил просьбу Селима справедливою, спрашивал генерала Несветаева, как поступить в данном случае, и признавал необходимым назначить особый отряд для наказания бунтующих лезгин (Рапорт Карягина Несветаеву, 6-го апреля, № 252. Там же.).

Волнения, происходившие внутри Грузии и у хевсур, вторжения эриванских войск в Шурагельскую и Памбакскую провинции, не дозволяли тронуть войск с занятых ими постов, так что для составления такого отряда пришлось бы взять войска, находившиеся в крепостях Елисаветпольской, Шушинской и часть отряда, стоявшего на реке Алазани. Оставить эти посты незанятыми также не представлялось никакой возможности, потому что, при быстроте передвижения лезгин, нельзя было определить [33] точно направления их действий и, следовательно, приходилось быть готовым к отражению одновременно в нескольких пунктах. Предполагая, что действия Сурхай-хана направлены исключительно к тому, чтобы отвлечь от границ наши силы и дать возможность Аббас-мирзе и царевичу Александру вторгнуться в наши пределы, Несветаев не решился собирать отряд для наказания лезгин, и отложил это до прибытия новых подкреплений. Напротив, узнав о появлении Сурхая в Джарах, он отправил на усиление отряда князя Орбелиани две роты Кабардинского полка, и просил полковника Карягина уверить шекинского хана, что, немедленно по прибытии в Грузию Троицкого мушкетерского и Донского казачьего полков, будет послан сильный отряд в его владения (Предписание Несветаева Карягину, 15-го апреля, № 489.), а до того времени он считает достаточным для отражения неприятеля отряда маиора Ребиндера, стоявшего на нашем берегу реки Куры, близь шекинских владений.

Между тем, Селим, имея в виду точное исполнение задуманного плана, снова просил помощи против мнимого нашествия Сурхай-хана.

«По обстоятельствам здешнего края, писал он Карягину (Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1806 г, № 21.), послал я к вам почтенного Аслан-бека, с тем, чтобы, в нужном случае, мог я взять войско, находящееся в Ореше, для защиты владения моего против неприятеля. Вы в ответ изволили писать мне, что оное объявите начальнику, находящемуся в Тифлисе, и, по повелению его, будете исполнять. Таковые слова другие мысли вселяют в мое сердце, ибо я вошел под покровительство и в подданство Его Императорского Величества (с тем), чтобы, в случае прибытия неприятеля в мои владения, без спросу генералов, полковников и маиоров, взяв оное войско против неприятелей, мог наказать их; да и Его Императорское Величество, в милостивой грамоте своей пожаловал меня в чин генерал-лейтенанта, и представил мне волю распоряжаться здесь находящимися войсками, с тем, чтобы в [34] случае неприятельского покушения на мое владение, взял я оное войско и отражал неприятеля, а не то, чтобы на мое требование у маиора, когда неприятель стоит в четырех агачах (милях) от моего владения, тот уведомлял елисаветпольского начальника, а тот тифлисского.»

Селим жаловался на медленность в исполнении его желаний; говорил, что получение разрешения из Тифлиса требует много времени; что от его владений два дня езды до Елисаветполя, а оттуда до Тифлиса три дня, что пройдет десять или двенадцать дней, пока он получит помощь. Если так поступают, писал Селим-хан, то «на что мне быть подданным Его Императорского Величества, и давать войскам 700 тагов провианту и 7,000 голландских червонцев в подать? Кроме сего упрекают меня мои соседи, что я, отошед от татар, служу Государю. А как я, по обыкновению российскому, имею чин генерал-лейтенанта и старее по чину других генералов, то надлежит, в таком нужном случае, чтобы здесь находящееся войско было бы в распоряжении моем, а не объявил бы я другому».

Находя, что при таких условиях чин генерал-лейтенанта для него бесполезен и, опираясь на трактат, Селим-хан настаивал, чтобы ему дана была помощь русскими войсками, а в противном случае требовал от Карягина подписки, что он не в состоянии защищать его владений, и тогда, говорил он, пусть русские войска выйдут из Шекинского ханства. Для лучшего замаскирования своих действий, Селим заявил, что Сурхай удостоверяет его в безопасности, если он отправит к нему своего сына в аманаты; что Пир-Кули-хан и другие персидские начальники уговаривают его, отступившись от русских, присоединиться к ним, но что он, в ожидании помощи, не дал им никакого ответа.

Простой и в высшей степени честный человек, каким был Карягин, не мог не поддаться двуличию Селима. Карягину было как-то странно не оказать помощи человеку, просящему ее, хану вступившему в подданство России; ему странно было видеть, что хищники разоряют и грабят союзника в виду русских войск, и Карягин решился взять на себя исполнение просьбы [35] шекинского хана. Он приказал маиору Ребиндеру двинуться во владение Селим-хана, а вместо него, на переправу к реке Куре, отправил из Елисаветполя 100 человек Тифлисского и 50 человек Кавказского гренадерского полков, с одним орудием (Тифл. Арх. Главн. Шт. Кавк. Армии, дело № 297.).

Селим благодарил Карягина за такой поступок, тотчас же выехал из Нухинской крепости с небольшим числом войск, и расположился лагерем вблизи нашего отряда, стоявшего на Арватанском поле. Через два дня он приехал к маиору Ребиндеру и был принят с почестию.

Соединение Селима с нашими войсками было сделано с единственною целью заявить о своей мнимой преданности и тем ввести нас еще в больший обман. Он привел с собою не более 3,000 человек, плохо вооруженных, тогда как, в случае действительной опасности его владению, мог собрать до 15,000 человек (Рапорт маиора Ребиндера Карягину, 15-го апреля, № 85.).

При свидании с Ребиндером хан склонил его на скорейшее, по возможности, наступательное действие против Сурхай-хана казыкумухского (Тоже, 13-го апреля, № 84-й.), но тот не принял совета хитрого Селима, так как в это время получено было сведение, что к шекинскому (нухинскому) хану прибыл посланный из Тегерана, которого он выдавал, однако, за своего родственника. На самом же деле это был бежавший из Елисаветполя Касим-бек, привезший фирманы Аббас-мирзы к Селиму и Сурхай-хану казыкумухскому. Полковник Карягин требовал выдачи посланного и приказал находившемуся в Арватане отряду из 107 чел. пехоты (Кавказского гренадерского полка 53 чел. и Тифлисского мушкетерского 54 человека.), 10 казаков и двух орудий, перейти к Менгечаурской переправе, под предлогом недостатка провианта, от поставки которого для наших войск хан отказался. На требование Карягина Селим отвечал, что Касим-бек хотя и приезжал к границам его владения, но что хан послал сказать, что если он едет с какими-либо приказаниями от [36] Аббас-мирзы, то будете выдан русским войскам. Касим-бек, по словам Селима, отправился к Сурхай-хану.

Последний, переправившись через р. Куру, подошел к Нухе. В подкрепление находившихся там войск полковник Карягин отправил маиора Котляревского с отрядом, собранным из разных полков. В состав его вошло: 55 человек Тифлисского мушкетерского и 62 человека 17-го егерского полков и 16 казаков Сидорова полка. Переправившись у Менгечаура и присоединив к себе тамошний пост, Котляревский должен был идти форсированными маршами на соединение с нухинским отрядом маиора Ребиндера, при котором находился и Селим-хан с своею толпою. Сурхай бежал в Дагестан, прежде чем Котляревский успел соединиться, а шекинский хан распускал слух, что он один причиною бегства Сурхая.

11-го мая Селим сообщил маиору Ребиндеру, что караул его, бывший у селения Белачин, разбит Сурхаем и бежит к селению Кейнюк, а потому он, хан, лично один с своею конницею идет спасать остатки караула от окончательного истребления. Вслед затем, Селим уведомил Ребиндера, что разбил наголову Сурхая, убил у него 1,000 лезгинов, 700 человек ранил, и за такой подвиг просил себе награды. Эта громкая победа была одною выдумкою нухинского (шекинского) хана. Сурхай ушел, потому что нечем было продовольствовать войска, которые разбежались на половину, а с остальными идти он не решался, боясь встречи с русскими (Выписки происшествий. Тиф. Арх. Главн. Шт. Кавк. Армии. Книга донесений, 241.). Котляревский хотел было идти по следам Сурхая, в Джары, но лезгины просили пощады, обещали выдать аманатов и уплатить дань в течение двадцати дней (Рапорт Котляревского Карягину 21-го мая, дело № 297.). Приказав им отправить своих депутатов к генерал-маиору князю Орбелиани, Котляревский, по приказанию Карягина, 24-го мая возвратился обратно в Елисаветполь.

Таким образом, предполагаемое соединение союзников не состоялось, и им не удалось уничтожить русских. Ханы карабагский (шушинский) и шемахинский (ширванский) ограничились одними [37] обещаниями и не пришли на помощь Селиму с Сурхаем. Видя несостоятельность своих действий открытою силою, они решились действовать разными побочными средствами и, прежде всего, затруднением в отпуске нашим войскам провианта, который они обязаны были доставлять на основании заключенных с ними трактатов о подданстве.

Еще при жизни князя Цицианова Селим-хан отказывался доставлять провиант нашим войскам, не соглашался посылать курьеров и давать конвой для сопровождения транспортов, говоря, что подданные его не почтари.

Князь Цицианов писал хану, что письмо его, вместе с отговорками, в оригинале представил Государю Императору, из которого Он усмотрит, «какой вы подданный России и что не стоите вы ханства, управлению вашему вверенного.. А буде ваше превосходительство халвары, которых, по силе заключенного с вами трактата, вы обязаны ежегодно для продовольствия войск поставлять 529, считая каждый халвар в 10 код, не хотите дать, в том ваша воля. Буде не хотите довольствовать 500 человек, и трактат подписали в том только расположении, чтобы по оному не исполнять, то и в том воля ваша. Знайте, однако же, что по возвращении моем из похода я покажу вам, как должно соблюдать трактат; я научу вас, что вам должно делать» (Письмо князя Цицианова Селим-хану 29-го января 1806 г. Тифл. Арх. Главн. Шт. Кавк. Армии, дело № 124.).

Получив это письмо, Селим стал предупредительнее и несколько аккуратнее в доставлении продовольствия, но с кончиною князя Цицианова принялся за прежние проделки. Все вообще войска наши, расположенные по границам закавказских владений, продовольствовались преимущественно хлебом, покупаемым в Карском пашалыке. Сначала, как мы видели, заразительная болезнь, а потом натянутые отношения с Турциею были причиною того, что карский паша, в апреле 1806 года, вовсе отказался продавать нам хлеб. Ему отправлены были в подарок золотые часы, получив которые, паша хотя и обещал [38] поставлять хлеб по прежнему, но поставка эта шла медленно и неаккуратно, отчего войска наши крайне нуждались в продовольствии. Зная сомнительную преданность к нам ханов карабагского, нухинского и ширванского, Глазенап не находил возможным вывести войска из их владений и приказал покупать провиант на месте, хотя бы это стоило больших денег. Вместе с тем, чтобы сколько-нибудь уменьшить расходы казны, Глазенап поручил начальникам отрядов, каждому в своем районе, требовать от ханов поставки провианта, следуемого по заключенным с ними трактатам подданства (Предписание Глазенапа Несветаеву 10-го мая, № 115, дело №209.).

Селим-хан шекинский доставлял продовольствие изредка и притом в самом ограниченном количестве, а Ибраим-хан карабагский совершенно отказался от продовольствия русских войск, расположенных в его владениях. Он отговаривался тем, что все поля выжжены персиянами и сами жители не имеют хлеба. Такой отказ Ибраима побудил стоявших в Карабаге с отрядами маиоров Лисаневича и Джораева неоднократно обращаться к хану с просьбою быть более внимательным к выполнению трактата, причем они принуждены были несколько раз повторить в подробности те условия и обязательства, которые были даны ханом при вступлении его в подданство России.

Привыкший к самовластию и неограниченному деспотизму и будучи стар годами, Ибраим нелегко переносил подобное вмешательство в дела его ханства. Неискренняя же преданность и отсутствие честных убеждений заставляли его подчиняться той стороне, которая была лично выгоднее для хана, — и вот причина, почему Ибраим задумал освободиться из-под власти русского правительства и вновь войти в сношение с Баба-ханом.

Частая посылка людей и секретные переговоры с властителем Персии, письма Ибраима к наследнику персидского престола Аббас-мирзе были известны нашему правительству, не принимавшему, впрочем, никаких видимых мер против интриг карабагского хана до тех пор, пока тайное отправление в [39] Персию карабагского жителя Нук-Магомета не разоблачило окончательно его поведения (Впоследствии сын его ж карабагские старшины, подавшие жалобу на поступки Лисаневича, не отрицая того, что Ибраим имел сношение с персиянами, говорили, что причиною тому было желание хана до прибытия русских войск сохранить свое владение от нового разорения и “дабы по прошлогоднему не лишиться урожая".).

Ибраим просил шаха простить его за то, что вступил в русское подданство, и обещал выгнать русских из своего ханства, если ему дана будет помощь персидскими войсками. Для лучшего успеха и слития, так сказать, своих интересов с интересами тегеранского двора, Ибраим обещал двух своих дочерей выдать в замужество за двух сыновей властителя Персии.

Искание Ибраима было неожиданно приятным происшествием для Баба-хана. Торжественно прощая карабагского хана, он обещал прислать ему в помощь свои войска, 120,000 руб. по расчету тегеранскою монетою и отдать Карадаг в управление сына его Абул-фетха. Обещания Баба-хана, с своей стороны, также сильно подействовали и на Ибраима. Получив столь удовлетворительный ответ из Персии, он, под предлогом того, что, по вмешательству Лисаневича во внутренние дела его ханства, не может оставаться в шушинской крепости, приказал разбить себе палатку вне города, куда и переселился с женою, тремя сыновьями и двумя дочерьми, обещанными в замужество за сыновей Баба-хана.

За одно с ним действовал и Селим-хан шекинский, также женатый на дочери Ибраим-хана. Съехавшись вместе, они сговорились поступать во всем согласно и передаться на сторону персиян (Перехваченное письмо карабагского чиновника Мамэд-аги к Селим-хану.).

В мае, по всем имевшимся у нас сведениям, главные силы персидских войск находились в Ардевиле, но некоторая часть их, переправившись через Аракс у Нахичевани, растянулась вплоть до Эривани. Сборный пункт этому отряду назначен был на р. Гарничае. Предполагая действовать одновременно [40] со стороны Карабага и Эривани (См. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 598.), персияне надеялись свободно проникнуть в наши границы, так как в виду их русских войск тогда не было.

Река Аракс от своего устья до местечка Чувандура имеет плоский и большею частью ровный берег. Когда в Араксе нет полой воды, то река представляет повсюду места, удобные для переправы; но за то в полноводие переправы почти нигде не бывает. От начала весны и до половины июня бродов на Араксе не было, а следовательно, при отсутствии мостов, за исключением одного Худо-аферинского, нам не было необходимости содержать охранительных отрядов, а достаточно было одних наблюдательных постов.

Переправы персиян через Аракс производились всегда у Худо-аферинского моста и на Мугани на лодках. Ага-Магомет-хан, при последнем вторжений в Грузию, прошел через Аскаранское ущелье. Заняв эти проходы и переправы, мы могли быть обеспечены от неприятельского вторжения. Проход у Аскарани, по близости и удобству для персиян, обращал на себя особенное внимание. Два находившиеся там замка необходимо было занять отрядом, по крайней мере, в 1,000 человек, прислав их в конце мая с месячным провиантом. Ранее этого срока нечего было ожидать вторжения персиян, потому что они не имеют обыкновения заготовлять провиант для своих войск, и при всех своих действиях надеются на хлеб, стоящий на корню. На этом основании зимою и раннею весною, а также осенью, по уборке хлеба, персияне неспособны к действию большими массами и ограничиваются грабежами в разных направлениях и небольшими партиями.

Заняв замки в Аскаране и присоединив к этому отряду часть войск, находившихся в Шуше, можно было быть уверенным, что отряд этот не допустит персиян не только вторгнуться и разорить Карабаг, но и не дозволит им переправиться через реку Аракс. Составление этого отряда было необходимо даже для одного ободрения туземного населения, [41] страшившегося за свои посевы, которые неприятель всегда старался выжигать (Рапорт Лисаневича полковнику Карягину 18-го марта, № 45.). Многие из жителей Карабага уже страдали от прошлогоднего нашествия персиян и в течение более полугода питались зеленью и кореньями.

Считая себя до некоторой степени обеспеченным со стороны Карабага, Несветаев хлопотал о своевременной защите селений правого фланга театра действий и с этою целью назначил для отправления из Елисаветполя в Демурчасалы баталион Севастопольского полка, но генерал-маиор Небольсин удержал его в Елисаветполе и тем открыл Шамшадыльскую и Борчалинскую провинции для вторжения неприятеля, стоявшего у Эривани и озера Гокча. Время это было самое неудобное для исправления ошибки Небольсина, и командовавший войсками в Закавказье не имел никакой возможности усилить демурчасальский отряд, так как персияне уже вторглись в наши границы.

1-го июня авангард персидских войск, из отряда Аббас-мирзы, имевшего в своем распоряжении до 20,000 человек, подошел к Шуше и, остановясь в шести агачах (Агач почти равен немецкой мили.) от нее, расположился лагерем. Ибраим-хан выехал из своих садов, где жил, версты четыре за крепость и, собрав от 400 до 500 человек вооруженных, стал укрепляться. Лисаневич требовал, чтобы хан возвратился в Шушу, но он отвечал, что намерен служить шаху, и чтобы Лисаневич с своими войсками выходил из его владений.

— Я не признаю над собой никакой другой власти, говорил Ибраим, кроме власти персидского шаха.

Известие о приближении персиян заставило многих жителей искать спасения в крепости — обыкновенном месте их убежища при всяком вторжении неприятеля, но Ибраим убеждал их быть спокойными и оставаться в своих селениях, говоря, что персияне идут для его и их защиты, «и чтобы они ничего не боялись». Кочующие в Карабаге татары получили приказание хана следовать в горы, неподалеку от Шуши лежавшие, куда должны были прибыть персияне на соединение с татарами. [42]

Измена становилась слишком очевидною; медлить было нечего. Желая употребить все средства к возвращению Ибраим-хана, Лисаневич отправил к нему сначала его внука Джафар-Кули-бека (Джафар-Кули-бек был сын умершего наследника Мамед-Хассан-аги, человека нам преданного, при посредстве которого Ибраим согласился вступить в подданство России.), а потом и сына Мехти-агу, с поручением уговорить хана разорвать всякую связь с персиянами и возвратиться со всем семейством в крепость. Первый из отправленных был человек искренно преданный России, а второй старался казаться таковым, но на самом деле был скрытен, хитер и чрезвычайно властолюбив.

Пробыв у Ибраима целый день, оба посланные возвратились обратно и объявили Лисаневичу, что на все уговариванье их хан отвечал только бранью русских; что он просил своего внука Джафара каким-нибудь образом зазвать к себе Лисаневича, схватить его и передать деду, и если можно выкрасть из Елисаветполя брата Ибраима, находившегося там аманатом. Джафар не согласился на это, и тогда Ибраим, не стесняясь, объявил, что в предстоящую ночь или сам уйдет к персиянам, или персияне соединятся с ним под стенами крепости.

Мехти-ага и Джафар-Кули-хан пытались было еще разуговорить карабагского хана не изменять русским.

— Это не дело изменять, говорили они, не делай этого, служи Государю верно. Но Ибраим не слушал и настаивал на своем (См. Акты Кав. Арх. Ком, т. III, .№№ 600 и 615.).

В шушинской крепости находился весьма незначительный русский гарнизон и притом не обеспеченный продовольствием. Осадив Шушу, персияне поставили бы его в весьма затруднительное положение, тем более, что могли получить подкрепление от Аббас-мирзы, переправившегося уже через Аракс и имевшего возможность в два перехода появиться у стен шушинской крепости.

Не имея надежды привести Ибраима к раскаянию и покорности, Лисаневич решился в ту же ночь арестовать хана. [43] Назначив сто человек егерей, Лисаневич сам отправился с ними, но приказал людям отнюдь не стрелять до тех пор, пока не откроют огня приверженцы Ибраима.

Старый хан был настороже. Начиная от крепости и до его палатки были расставлены часовые, не подозревавшие, впрочем, обходного движения Лисаневича. Ибраим-хан и его приближенные заметили наш отряд только тогда, когда он подошел к палатке менее чем на ружейный выстрел. В ханском помещении поднялись шум и суета. Конвой Ибраима начал стрелять по нашим солдатам и не слушал ни увещаний, ни просьбы прекратить огонь. Тогда Лисаневич приказал егерям броситься в штыки «и в миг изменники были сбиты с крепкого их места».

Ибраим-хан был убит пулею; сын его и дочь найдены также убитыми недалеко от палатки в кустах, куда они бежали вместе с толпою, и в ночной темноте не могли быть узнаны нашими солдатами.

В ту же ночь явился к Лисаневичу один из жителей с объявлением, что в самом непродолжительном времени должны прибыть к Шуше 2,000 персиян, за которыми послал Ибраим-хан. Лисаневич тотчас же возвратился в крепость и на рассвете узнал, что неприятель действительно появился в двух верстах от крепости. Взяв 150 человек егерей и несколько карабагской конницы, он двинулся на встречу неприятелю, но не нашел его на указанном месте. Бежавшие приверженцы Ибраима, встретившись с персиянами, сообщили им об участи, постигшей хана, и вместе с ними скрылись в горах, так что Лисаневич успел только возвратить в селения несколько татарских семей, также ушедших в горы, по приказанию Ибраима.

Между тем, известие о появлении персиян в разных пунктах и вблизи наших границ заставило тифлисское начальство изменить расположение войск. Два баталиона Троицкого мушкетерского полка, под начальством генерал-маиора Небольсина, отправлены сначала на реку Курак-чай, с тем, чтобы, расположившись там лагерем, были готовы, по первому [44] приказанию, двинуться в Карабаг. Две роты третьего баталиона того же полка посланы на усиление отряда полковника Симоновича, расположенного в Памбаках и Шурагели. Имея в своем распоряжении Саратовский мушкетерский полк и баталион Кавказского гренадерского полка, Симонович должен был охранять эти две провинции от вторжения неприятеля. Он начал свою деятельность с того, что перевел всех пограничных жителей Шурагели из слабых мест в более крепкие и защищенные природою, каковыми были: селения Артик, Караул-тепь и Кавчаго. Расположив в каждом из селений по две роты (В Артике были расположены две роты Троицкого полка; в Караул-тепи — Кавказского и в Кавчаго — Саратовского полков.), Симонович принял над ними личное начальство. Заняв селение Гумры двумя ротами Кавказского гренадерского полка с двумя орудиями, а селение Гамамли ротою Саратовского полка, Симонович обеспечивал все важнейшие места Шурагельской провинции (Рапорт Несветаева генералу Глазенапу от 16-го июня, № 1287.).

Для защиты Казахской и Шамшадыльской дистанций и главнейшим образом для обеспечения сообщения Тифлиса с Елисаветполем были отправлены в Демурчасалы остальные две роты Троицкого мушкетерского полка, к которым впоследствии, по усмирении хевсур, были присоединены из Тионет две роты Кабардинского полка с тремя орудиями.

Два баталиона Троицкого полка, расположенные на р. Курак-чай, не долго оставались на месте. Как только Несветаев узнал об измене Ибраим-хана, он тотчас же приказал генерал-маиору Небольсину присоединить к себе полковника Карягина с частью 17-го егерского полка и следовать в Карабаг для защиты жителей от разорений неприятеля. Имея в строю 1,092 человека пехоты, 113 человек казаков и восемь орудий (В отряде Небольсина находилось: Троицкого мушкетерского полка 726 строевых рядовых; Тифлисского мушкетерского 117 человек; 17-го егерского 249 строевых рядовых; казаков Сидорова полка 66 человек; Кондрашева 47 человек и 8 орудий 7-го артиллерийского баталиона с 98 человеками прислуги. (Рапорт Небольсина Несветаеву 4-го июня, № 561, Тифл. Арх. Гл. Шт. Кавк. Арм., дело № 312).), [45] Небольсин 5-го июня выступил из лагеря и за три перехода от Шуши узнал, что часть персиян, под начальством Угурлу-аги, сына ганджинского Джавад-хана, появилась на р. Тертере, близ Елисаветполя. Не отвлекаясь посторонними действиями и предоставляя Угурлу-аге писать громкие воззвания к жителям (“Вы всегда усердные подданные были нам, писал Угурли-ага елисаветпольским жителям христианского исповедания, и никогда не отказывались от службы нашей. Если вы опасаетесь со стороны того, что вы крестопоклонники и, по прибытии нашем и завладении страною, будем давать татарам почести, а вас притеснять, то клянусь вам Богом и, душою покойного отца моего, что будем давать вам почести, нимало не различая от татар. Если вы полагаете, что нынешний поход будет сообразен прежним походам, т. е. на короткое время, и мы опять возвратимся, то это не так, а сего года останемся здесь, и Шах-задэ будет в здешних владениях, и будьте уверены, что персияне не оставят сие намерение, а напротив того, сам государь с многочисленными непобедимыми войсками изволил выступить из Тавриза и находится в Софияне. Ежели вы окажете свое усердие, получите милость, а если нет, то напрасно предадитесь разорению.” (Тифл. Арх. Главн. Шт. Кавк. Арм, книга донесений, № 243).), Небольсин следовал далее, и 8-го июня, на пути между Шах-булагом и Аскаранью, был атакован передовою конницею Аббас-мирзы в числе 4,000 человек. Прокладывая себе дорогу штыками на расстоянии 16-ти верст, Небольсин, хотя и с большим затруднением, достиг, однако же, до Аскарана, где и присоединил к себе 109 человек строевых чинов, пришедших туда с маиором Лисаневичем. Считая себя достаточно сильным, чтобы с успехом бороться с неприятелем, Небольсин решился атаковать персиян. Оставив обоз и тяжести в Аскаране под прикрытием одного орудия и части пехоты, он, 10-го июня, двинулся к Карапапету, где были расположены главные силы Аббас-мирзы, но, не застав там неприятеля, пошел к речке Ханатин. В час пополуночи 13-го июня русский отряд, пройдя не более семи верст от лагеря, был встречен персидскою конницею, позади которой, в Ханатинском ущелье, была расположена пехота. Аббас-мирза успел сосредоточить на этом пункте 4,000 пехоты и около 16,000 кавалерии (Рапорт Небольсина Несветаеву 14-го июня, № 575.). Он притянул к себе все мелкие отряды и даже тот, [46] который имел стычку с Небольсиным между Шах-булагом и Аскаранью.

С рассветом, вся масса неприятеля атаковала русский отряд. Атака персиян не отличалась ни стройностию, ни порядком — это был наезд толпы, старавшейся окружить нас со всех сторон. Для отражения такой атаки, каре и штыки были лучшими тактическими действиями, а наступление на лагерь или на вагенбург — лучшими стратегическими соображениями. Потеря лагеря или вьюков были особенно страшны для персиян, потому. что они, лишившись средств к существованию и рассыпавшись в разные стороны, принуждены бывали путем грабежа местных жителей искать средств к продовольствию.

В данном случае генерал-маиор Небольсин поступил точно также. Не останавливая своего движения и построив войска в каре, он подавался вперед, штыками выгнал персиян из ущелий и заставил их вместе с Аббас-мирзою отступить к Араксу. Неприятель потерял много убитыми, ранеными й два фальконета; с нашей же стороны убито восемь, ранено: обер-офицеров четыре и нижних чинов 52 человека. Затем маиор Лисаневич, пройдя форсированными маршами в верховья реки Мигри, 20-го июня разбил и прогнал встреченную там партию персиян (Рапорт Лисаневича Небольсину, 9-го июля № 156. Тиф. Арх. Глав. Шт. Кавк. Арм. дело № 312.).

Одновременно с появлением персиян в Карабаге, царевич Александр, с 7,000 человек персидских войск, прибыл на реку Балахлу, в расстоянии одного дня езды от Казахской провинции. Отсюда он отправил к казахам своего посланного с требованием, чтобы они прислали ему, в знак верности, четырех старшин. Оставив их у себя в качестве аманатов и обещая избавить Грузию от власти русских, царевич 12-го июня, потянулся к Шамшадыльской провинции. Цель его движения состояла в том, чтобы поднять против нас одновременно казахов и шамшадыльцев, и затем, соединясь с Аббас-мирзою, двинуться к Тифлису. Остановившись близ озера Гокча, персияне разделились на две части: одна, под [47] начальством царевича Александра, расположилась у Торчая, а другая, под командою Хуссейн-Кули-хана урумийского, перешла в вершины Дзагами, в 80-ти верстах от Елисаветполя.

Не предпринимая никаких решительных действий, оба отряда ожидали соединения с главными силами Аббас-мирзы, который намеревался, через Карабаг и Елисаветполь, следовать к Тифлису. Среди весьма продолжительного ожидания как царевич Александр, так и Хуссейн-Кули-хан старались привлечь на свою сторону подвластных России жителей. Хуссейн отправил казахам и шамшадыльцам воззвание и требовал от всех агаларов, чтобы они соединились с персиянами для действия против русских, которых обещал истребить всех до единого.

«По повелению всемилостивейшего и великого Шах-задэ (Аббас-мирзы), писал он в одной из прокламаций, я отправлен для управления и распоряжения делами Тифлисской стороны, и, при милости Божией, прибуду туда с бесчисленными войсками через короткое время. Объявляю вам, яко народам и соседям нашим, что всегда желаем иметь к вам почтение, и вы должны быть удостоверены, что получите такую милость, которой не ожидали. Будьте рачительны к службе без всякого опасения и страха, дабы по прибытии Шах-задэ была оказана ваша служба.»

Царевич Александр писал также, что прибыл с значительным войском в Шарур и что агалары должны встретить его с «повиновением». Царевич уверял, что на этот раз пришел не даром, но или погибнет со всем своим войском, или выгонит «мерзкого неприятеля» и истребит его мечом непобедимых войск своих. «Вам известно, писал он, что предмет толиких походов и беспокойствия войск государевых (Баба-хана) есть избавление ваше и спокойствие. Карабагское дело почти сделано. Высочайший же и милостивейший Шах-задэ, переправясь через Худо-аферинский мост, поставит войска для блокады Ганжи (Елисаветполя), а сам изволит отправиться на Тифлис. Кто выедет навстречу, тот получит милость, а кто воспротивится, наказан будет сильным мечом (Письмо царевича, книга донесении, № 241.).» [48]

Угрозы не действовали; агалары не ехали ни к царевичу, ни к Хуссейн-Кули-хану. Александр снова писал им, чтобы они не боялись действовать открыто и ехали к нему смело. Если же думают, что персидские войска, не удержавшись в Грузии, возвратятся назад, а они останутся в руках русских, то пусть пришлют к нему нескольких почтенных лиц удостовериться, с каким числом войск идет он на Грузию. «Но когда вы увидите, писал царевич, что от сего войска никакого следствия не может быть, то сидите на месте. Богом клянусь вам, что такого приготовления никогда не было как ныне, и весьма стараются на сей раз истребить русских и дело привесть в совершенство.»

Посланные вместе с письмами, при самом их вступлении в Казахи, были схвачены и отправлены в Тифлис. Казахскому моураву, надворному советнику князю Бебутову, поручено вести переговоры с царевичем Александром и предложить ему приехать в Тифлис, не ожидая победы, а с покорностью и с просьбою о прощении. Как ни велики были, по словам царевича, силы персиян, но он предпочел отвечать Бебутову, что готов покориться, если выдано будет ему письменное ручательство в его безопасности; если примут с почестью, как его, так и всех при нем находящихся, и наконец, если дозволено будет, по прибытии в Тифлис, написать прошение Императору Александру (Рапорт князя Бебутова правителю. Грузии, 25-го июля, № 185.).

Несветаев обещал принять Александра с почестью и предоставить ему выгоды и преимущества, «которыми. писал он, обильно пользуются светлейшие ваши братья и все члены грузинского царственного дома (Рапорт Несветаева Глазенапу, 31-го июля, № 1992. Книга донесений № 241.).»

Гудович же не одобрил поступка Несветаева и, не желая показать, что русское правительство придает большое значение возвращению царевича, приказал сообщить ему, что отличных почестей себе он требовать не может, а будет принят «так, [49] как и братья его царевичи принимаются, партикулярно (Секретное предписание Несветаеву, № 5.); приближенным же его будет исходатайствовано прощение. Относительно последних, Несветаеву было поручено, в случае успеха в переговорах с царевичем, стараться впускать с ним в Грузию как можно меньше свиты, дабы наплыв беглых грузин, явившихся в страну под видом раскаяния, не имел в действительности вредного влияния на жителей.

Личные обещания Несветаева не удовлетворили царевича Александра, считавшего их недостаточными для своего благосостояния. В ответе своем он писал, что готов ехать в Тифлис, но с тем непременным и единственным условием, что будет оставлен в Грузии, а не отослан в Россию.

«Будьте уверены, писал он генералу Несветаеву, что если я буду на моей родной земле, то это составит мое успокоение, благоденствие и великую государеву милость; а если не буду в моей отчизне, то не успокоюсь. Если вы меня оставите на моей родине — куда как хорошо; если же вызовете в Россию, то сколько бы сокровищ ни посулили — зачем они мне?»

Царевич говорил, что останется верен или русскому Императору или шаху, смотря потому, кто даст ему средства жить в родной стране, и если сделает это русский Император, то Александр обещал ему служить так, как служили Христу святые мученики, пролившие за него кровь свою. На обещание прощения прежних поступков царевич писал Несветаеву, что не знает за собою вины, и в этом случае поступал не чистосердечно; он хорошо знал, что кругом виноват перед русским правительством.

«Ты пишешь мне, говорил Александр в письме своем князю Иосифу Бебутову (От 24-го августа 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 121.), изволь-де прибыть и довериться русским, и Государь-де милосерд и много окажет милостей. Но по этому слову как можно мне так скоро прибыть и помириться, если 10 и 12 подобных дел не пройдет и я не буду весьма обнадежен? Вот теперь я тебе пишу: иди и помирись [50] с персиянами, пред которыми ты не провинился и которые ни какой вражды за тобою не знают; разве сейчас же пойдешь и доверишься им, пока они пять и шесть раз тебя не обнадежат? Подумай-ка, рассмотри и обсуди, можно ли мне так скоро предаться им (русским)? Ведь сколько раз я с ними воевал, сколько русских побито чрез меня; как же мне зря взять да и придти? Да хотя бы меня и обнадежили твердо и неизменно все-таки сперва я и ты должны видеться между собою, поговорить в одном просторном месте, обменяться лицом к лицу своими мыслями и затем уже, когда мое сердце уверится и я буду обнадежен, статься может, что и передамся».

Свидания этого не последовало, так как обстоятельства заставили царевича Александра удалиться от границ Грузии.

Неудачная попытка Аббас-мирзы в Карабаге и бегство его за реку Аракс разрушили все планы царевича и поставили его в опасное положение человека, рискующего быть окруженным со всех сторон и попасться в руки неприятеля. Действительно, удаление Аббас-мирзы дозволяло нам открыть действия против Александра одновременно с разных сторон, и Несветаев не преминул этим воспользоваться. Он приказал находившемуся в Елисаветполе маиору Просвиркину взять 200 человек пехоты, два орудия и 300 человек обывательской конницы, с которыми и действовать против Хуссейн-Кули-хана, стоявшего у вершины Дзегамского ущелья. Другой отряд, под начальством Кабардинского мушкетерского полка подполковника князя Эристова, получил приказание двинуться Делижанским ущельем к озеру Гокча и тем заставить царевича Александра удалиться от шамшадыльских границ. Чтобы еще более развлечь неприятеля, подполковнику Эристову приказано было отделить из своего отряда 40 человек, которых и отправить в Шамшадыль с маиором Новицким. Приняв начальство над тамошними войсками и присоединив к себе возможно большее число шамшадыльской конницы, маиор Новицкий должен был следовать ближайшею дорогою на отряд царевича, разобщить его с отрядом Хуссейн-Кули-хана, своими действиями [51] привлечь на себя внимание Александра и занять его до тех пор, пока Эристов не зайдет ему в тыл.

Чтобы персияне от Гарничая или Эривани не могли подать помощи Хуссейн-Кули-хану, признано полезным сделать диверсию из Памбак к Эривани по абаранской дороге. Полковник Симонович с 350 человек пехоты, при трех орудиях и с некоторым числом татарской конницы, получил приказание сделать вперед два перехода от Караван-сарая и потом послать партию к озеру Гокча. Наконец, со стороны Караклиса двинут был маиор Загорельский со 150 человеками гренадер.

Всем начальникам отрядов при приближении к назначенным местам вменено в обязанность снестись между собою и действовать совокупными силами (Рапорт Несветаева Глазенапу, 29-го июня, № 1464. Книга донесений, № 241.). План, хорошо задуманный, не был так же хорошо исполнен, и совершенное истребление неприятеля не состоялось. Трудные переходы по весьма гористой местности задержали многие отряды, и они опоздали занять назначенные им пункты. Персияне, проведавшие о движении русских отрядов с разных сторон, опасаясь быть окруженными, бежали в одиночку через горы такими дорогами, по которым сомкнутыми частями следовать было невозможно. Царевич Александр счел лучшим также уйти, но, отступая, наткнулся на отряд подполковника князя Эристова, потерпел поражение и бежал в Эривань. С удалением его, Елисаветпольская, Казахская, Шамшадыльская и Памбакская провинции были совершенно успокоены. Большая часть жителей Карабага, скрывавшаяся от неприятельского разорения в разных неприступных местах, возвращалась теперь в свои селения. Смерть Ибраим-хана не произвела между ними никакого замешательства, и большинство жителей не только не сожалело о кончине хана, но, напротив, было даже радо такому происшествию. «Будьте известны, писал карабагский чиновник Мамед-ага дочери покойного Ибраим-хана (Тути-бегюм, бывшей замужем за Селим-ханом шекинским. См. «Ак. Кав. Арх. Ком.» т. III, № 607.), что намерение всего народа есть то, чтобы весь род [52] покойного Ибраим-хана был уничтожен. Мы точно и твердо знаем, что из ханского роду, здесь мой Мехти-Кули-хан, а там вы, а прочие никто не желают осчастливиться сему дому.»

В трактате, заключенном с карабагским ханом, было сказано, что новый хан должен быть избираем потомственно по старшинству колена. Таким образом, после смерти Ибраима, Карабагское ханство должно было перейти к старшему его сыну, Мамед-Хассан-аге, а так как он умер еще при жизни отца, то к сыну его Джафар-Кули-аге, восемнадцатилетнему юноше. Мехти-Кули-ага, второй сын Ибраима, также явился претендентом на ханское достоинство. При помощи обещаний и отчасти угроз, он заставил 65 человек разного звания людей подписать просьбу о том, что Карабаг желает его иметь своим ханом. Заручившись этою просьбою, Мехти отправился в Тифлис, куда поехал также и Джафар-ага, считавший себя законным наследником Карабагского ханства. Оба претендента хлопотали об одном и том же ханском достоинстве, и имели каждый партии себе преданных, причем партия Мехти была сильнее и многочисленнее партии Джафара. Первый своим ловким поведением успел обмануть многих, привлечь на свою сторону более уважаемых беков и вообще повести дела так, что, по-видимому, пользовался большим уважением и преданностию народа. Оба искатели ханского достоинства казались расположенными к России, с тою только разницею, что, как открылось впоследствии, Джафар был человек чистосердечно нам преданный, тогда как Мехти делал это из расчета: оба они не только не принимали никакого участия в восстании, но, напротив, своими действиями способствовали к усмирению волнений и к изгнанию неприятеля из Карабага. Мехти хлопотал потом об уборке хлеба жителями и о доставлении продовольствия русским войскам, а Джафар о возвращении жителей, уведенных персиянами (Рапорт Несветаева генералу Глазенапу, 18-го июля. «Акты Кавк. Арх. Ком.» т. III, № 602.).

Сознавая, однако же, что племянник его Джафар имеет [53] больше прав на управление Карабагом, Мехти не пренебрегал ничем, чтобы достигнуть предположенной цели. Узнав, что в Тифлисе жил бывший хойский Джафар-Кули-хан, человек, уважаемый нашим правительством за оказанные им услуги России во время управления краем князя Цицианова, Мехти стал действовать через него. Однажды ночью, пробравшись в дом Джафара, Мехти просил его, чтобы он уговорил графа Гудовича утвердить его ханом. Джафар долго не соглашался вмешиваться в посторонние для него дела и уступил просьбе Мехти только тогда, когда тот обещал, в знак благодарности, отдать в жены Джафару сестру свою Геоухер, известную красавицу во всем Закавказье. Шестидесятилетний старец Джафар прельстился этим обещанием и отправился к графу Гудовичу просить за Мехти-Кули-агу. Он говорил главнокомандующему, что хотя его теска Джафар и имеет больше прав на владение Карабагским ханством, но он гораздо менее любим народом, чем Мехти-Кули-ага; что последний более щедр, а это в глазах мусульман имеет огромное значение; и, наконец, что Мехти-Кули-ага принесет гораздо более пользы России, чем Джафар, который еще молод и неопытен (Из рассказов Мирзы-Фетх-Али-Ахундова, Ширмазана Вартанова и других.). Под предлогом того, что Джафар имеет только 18 лет от роду и не может управлять ханством (Отношение графа Гудовича барону Будбергу 23-го ноября 1806 года. А. К. Ар. Ком. т. III, № 621.), граф Гудович назначил Мехти-Кули-агу управляющим Карабагом впредь до утверждения его в ханском достоинстве Императором Александром (Мехти-Кули-хан исполнил данное обещание, и красавицу сестру выдал замуж за Джафара. Свадьба состоялась, но молодая и прекрасная Геоухер скоро убедилась в немощи своего старого мужа. Она влюбилась в красивого и молодого секретаря Джафара, Мирзу-Али, вступила с ним в связь и переписку, которая не скрылась от первой жены хана, Султанет-бегюм. Геоухер хранила дорогие ей письма в особой шкатулке, которую всегда клала к себе под подушку. Султанет-бегюм уговорила свою дочь украсть шкатулку и передала ее Джафару. Мирза-Али был схвачен и застрелен.

После смерти мужа Геоухер возвратилась в Карабаг. Она была еще так хороша собою, что соседние персидские владетели один за другим искали ее руки. Князь Мадатов уговорил ее выйти замуж за хана Киши-бека, человека слабоумного, но владевшего огромными богатствами. Хан Киши-бек умер в начале тридцатых годов, и Геоухер, присвоив себе все его сокровища, жила на славу. Когда она выходила замуж вторично, карабагские поэты писали в честь ее стихи и сожалели, что осел — как называли они будущего ее слабоумного супруга — недостойный даже ослиного стекляруса, завладел лучшею в мире жемчужиною. (Из рассказов Мирзы-Фетх-Али-Ахундова).). [54]

В сентябре 1806 года такое утверждение последовало, и Император, подтверждая от слова до слова все условия, заключенные с Ибраим-ханом, поручал новому владетелю управлять народом с кротостию и правосудием. Ему предоставлено владеть ханством под верховным покровительством русского Императора и с признанием над собою его единственной власти (Высочайшая грамота Мехти-Кули-хану и обвещение карабагскому народу от 10-го сентября 1806 года.).

Граф Гудович, пригласил Мехти-Кули-хана к себе в Тифлис, дал в честь его бал и вручил Высочайшую грамоту на ханство, обещая при этом в непродолжительном времени доставить ему саблю и знамя (Газета «Кавказ» 1855 года, № 69.). Главнокомандующий был на столько убежден в чистосердечном расположении к нам нового владетеля, что запретил находившемуся в Карабаге с отрядом подполковнику Котляревскому вмешиваться во внутреннее управление ханства.

Получив утверждение, Мехти-Кули-хан тотчас же потребовал от своего племянника Джафара письменное обязательство в том, что будет признавать его власть над собою. Джафар отвечал, что будет покорным и верным Мехти до тех пор, пока последний сам сохранит должное повиновение русскому Императору. Это выражение послужило, впоследствии, поводом к гонению Джафара, во многих случаях препятствовавшего дурным замыслам карабагского хана (Притеснения эти заставили Джафара отправиться в Тифлис, где, явясь к графу Гудовичу, он подал ему прошение. Не смотря на обиду, нанесенную ему презрением его прав на ханство, Джафар просил только, чтобы обратили на него внимание и дали случай воспользоваться щедротами русского Императора. «Впрочем, прибавлял он в своем прошении, что вашему сиятельству угодно будет мне приказать, я все то буду стараться исполнить и, поступая по советам вашим, служить со всем усердием Его Императорскому Величеству до пролития крови моей». Джафару предоставлено было в пользование 36 деревень в Карабаге; он произведен в полковники с жалованьем по чину.). [55]

Добиваясь ханского достоинства, Мехти-Кули-хан не оставлял подпольных интриг, в тайне сочувствовал поведению отца и не прекращал сношений с своим родственником Селим-ханом шекинским. Смерть Ибраим-хана еще более восстановила последнего против русских. Верный обычаям страны и сын своего века, Селим считал себя обязанным отмстить за кровь своего тестя. Подговоры приверженцев умершего хана еще более убеждали шекинского хана в необходимости такого мщения.

«Вы известны о том», писал Селим-хану тот же карабагский чиновник Мамед-ага, «какое намерение имел Ибраим и какая была наша мысль. Средство и можно было найти если бы человек сделал дело с терпением и умышленностию, то он мог бы получить желаемое, но от некоторых людей здесь находящихся, которые без помышления дураки, изменники, корыстолюбивы и упорны, сие дело дошло до сего. Теперь какая польза? дело прошло и нельзя возвратить; а ныне, если вы любите Бога и себя, сделайте такое дело с терпением, чтобы на свете оставить про себя славу и чтобы вы там, а здесь мой господин (Мехти-Кули-хан) не могли бы понесть убытка и сделали бы дело. Первый совет сего дела есть тот, чтобы вы от Мехти-Кули-хана сердечно не удалились, а по наружности, как бы то ни было, все можно обойтиться; второй есть тот, чтобы каким-нибудь образом с русскими заводить сношение и дружбу, и третий тот, чтобы отсель персияне отдалились, потому что чем они далее будут, тем русские будут в безопасности и безосторожности, и доколе персияне будут близко, дотоле они будут стараться таким же образом. Русские во всяком деле осторожны и никто не может ничего выиграть у них» (Перехваченное письмо Мамед-аги к Селим-хану. См. Ак. Кавк. Арх. Ком. т. III, № 607.).

Писавший хвастался Селиму, что наружною преданностию и [56] жалобою Мехти-Кули-хан успел удалить Лисаневича и Джораева из Карабага. Мехти ложно обвинял Лисаневича, что он взял себе большую часть богатства Ибраима, его вещи, деньги, убор и палатки; что он не платил денег за доставленный провиант и проч. (Прошение карабагских старшин генерал-маиору Несветаеву. По следствию, произведенному над Лисаневичем (см. всепод. рапорт графа Гудовича от 14-го июля 1807 года, № 130), все наговоры эти оказались ложными. Вещи были расхищены собственными служителями Ибраима, и многие из них отысканы. Скот и провиант Ибраим-хан давал несколько раз в подарок войскам и Лисаневич никаких денег на покупку его не выводил.). Хотя тифлисское начальство и не давало веры взводимым на Лисаневича обвинениям, но, для скорейшего успокоения Карабага, признало нужным отозвать как его, так и маиора Джораева. Не довольствуясь этим, Мехти и его приверженцы тотчас подкупили и отправили в Тифлис мирзу Али-бека, чтобы тот от своего имени жаловался на Лисаневича и Джораева и обвинил их на столько, «чтобы они погибли». Посланный не достиг цели своего приезда в Тифлис, точно так же как и сам Мехти получил отказ в просьбе вывести русские войска из Карабага. Вывод этих войск необходим был по общему плану действий прежних союзников, плану, до сих пор поддерживаемому Селим-ханом шекинским.

Последний не последовал осторожному совету Мамед-аги и торопливостию в действиях окончательно разоблачил свое поведение и неприязнь к России. Не соразмерив своих сил и средств, он решился мстить за убийство Ибраима и избавиться от присутствия русских войск в его владениях В глазах Селима цель оправдывала средства, и он не думал о последствиях.

В то время в шекинском владении находился отряд, под начальством 17-го егерского полка маиора Парфенова, который был расположен лагерем в 20-ти верстах от нухинской крепости, постоянного местопребывания Селим-хана. В отряде состояло 284 человека Тифлисского мушкетерского полка и 2 орудия (Рап. Парфенова полковн. Карягину 26-го мая, № 109, дело № 298.). [57]

Как только Селим-хан узнал о смерти Ибраим-хана, он тотчас же отправил посланного к маиору Парфенову, прося его как можно скорее приехать к нему. Посланный объявил, что хан желает скорейшего свидания с ним потому, что, получив верные известия, будто персияне идут на его владение, намерен с общего совета соединить свои войска с русскими и двинуться вместе к границам, для отражения неприятеля. Не подозревая измены, Парфенов согласился исполнить просьбу хана. Взяв с собою адъютанта и пятнадцать человек конвойных казаков, он рано утром выехал из лагеря. Не доезжая верст семь до Нухи, Парфенов увидел стоящее лагерем войско Селим-хана, доходившее числом до 3,000 человек. Эта неожиданная встреча еще более убедила Парфенова в справедливости слухов о близком вторжении персиян, и потому он с полным доверием подъехал к лагерю.

— Что делает хан? и скоро ли я могу надеяться его видеть? спросил Парфенов ханского чиновника Мирзу-бека, через которого обыкновенно все докладывалось хану.

Не отвечая прямо на вопрос, Мирза подошел к Парфенову и проговорил с ним с четверть часа о совершенно посторонних предметах.

— Отчего хан с войском так скоро вышел в лагерь, и не известил предварительно меня? спросил опять Парфенов.

— Он поторопился это сделать единственно потому, что персидские войска очень близко, отвечал Мирза-бек.

Вслед за тем Мирза пригласил Парфенова и его адъютанта в свою палатку, и, под предлогом необходимости повидаться с ханом, ушел, оставив их одних. Спустя час времени, Парфенов увидел, что до 100 человек вооруженных шекинцев бросились на его казаков, которых частию перерезали, а частию обезоружили. Оборвав одежду и оставив казаков в одних рубахах, шекинцы завязали им назад руки и отобрали лошадей.

Почти одновременно с этим в палатку, в которой находился Парфенов, ворвалось шесть человек с обнаженными саблями. Повалив его на землю, они зажали ему рот, отобрали [58] все ценные вещи и деньги, связав назад. руки, отправили в таком виде пешком в нухинскую крепость под сильным конвоем. Удары плетью и прикладами сыпались на бедных путников, принужденных идти почти бегом. Парфенов помещен был в подземелье вместе с адъютантом. Там их раздели, связали назад руки, набили им на ноги колодки, весом пуда в два каждая, и бросили в углу. В таком положении узники пробыли часа два, окруженные конвоем до 25 человек.

Отсюда повели их обратно в лагерь, где Мирза-бек укорял Парфенова в том, что русские изменнически убили Ибраим-хана.

— Лисаневич сделал это по повелению Государя? спрашивал Мирза.

— Я ничего не знаю, отвечал Парфенов.

— За смерть Ибраим-хана, Селим хочет истребить тебя вместе с отрядом.

— Верноподданный моего Государя, отвечал Парфенов, я готов пролить мою кровь на службе и с спокойным духом готов сейчас умереть.

Мирза переменил свой зверский вид на ласковый.

— Не хотите ли мне приказать что-нибудь доложить хану, я все исполню, сказал он.

— Последняя моя просьба та, отвечал Парфенов, чтобы по совершении надо мною и всеми со мною находящимися смертной казни, отряд русских войск, который был до сего под моим начальством, был выведен Селим-ханом из границ его владений, не причиняя ему никакого вреда.

Мирза отправился к хану, а Парфенов остался с связанными руками и в ожидании новых истязаний.

Через четверть часа явился другой чиновник, с конвертом Парфенова, неделю тому назад отправленным к полковнику Карягину. Посланные с письмом казаки были схвачены ханскими людьми и бумаги представлены к Селиму.

— Что это за бумага и о чем? спросил посланный.

— О моем собственном деле, отвечал Парфенов. [59]

Перед вечером Парфенову объявили, что хан отпускает его в свой лагерь, но с тем условием, чтобы тотчас по прибытии туда он вывел отряд из шекинского владения. Проводник Селима довел узников до лагеря, в который они и прибыли ночью (Рапорт Парфенова Несветаеву от 12-го июня, № 181. Тифл. Арх. Главн. Штаба Кавк. Арм. Книга донесений, № 123.). Там Парфенов узнал, что одновременно с его арестованием Селим-хан отправил вооруженную толпу к нашему лагерю с приказанием произвести нечаянную атаку на наш отряд. Шекинцы наткнулись на табун, пасшийся близ отряда, были тотчас же замечены нашими войсками, но успели, однако же, отогнать лошадей, не смотря на открытый по ним ружейный и артиллерийский огонь (Тоже от 12-го июня, № 123.).

На другой день по возвращении Парфенова в лагерь, Селим прислал к нему чиновника, который вручил письмо хана к полковнику Карягину.

«Вам известно, писал Селим, что покойный Ибраим-хан и я, к стыду нашему, отклонясь от единоверного нам государя, вступили в повиновение российскому и отдали наши владения русским. Это сделали мы не для иного чего, как чтоб в нужном случае давали они нам помощь и были бы мы в спокойствии. Первая помощь нам от русских была та, что сильный неприятель пришел на мое владение, и не могли они мне дать никакой помощи второе, что Ибраим-хану на место благодарности приключили вы бедствие; маиор Лисаневич худым поведением своим притеснял его, и Ибраим-хан только два месяца имел переговоры с единоверным себе государем. Но за всем тем крепость была еще в руках русских, и он сам оказывал еще им почтение и ласки.

Вот ваше обыкновение каково, что и мою сестру убили и других с ней! После такого вашего вероломства могу ли верить вам и содержать ваше войско? Подданные мои за таковое дело, будучи раздражены, хотели истребить все войско российское и без ведома моего, собравшись вместе, взяли маиора, чиновников и некоторых убили и отогнали всех лошадей их. Но я, [60] не соглашаясь на сие, не хотел показать вероломство подобно Хуссейн-Кули-хану бакинскому, и как российское войско взято сюда мною, то и не хотел я учинить такого вероломства, какое сделали вы, освободил маиора и других и возвратил назад лошадей. Теперь вам должно взять из сего владения ваше войско, а если вы сие не сделаете, вам худо будет, ибо народ мой восстал против оного и нельзя быть оному здесь.

Если в сердце вашем не было вражды и вы были бы искренни, как я, то маиор, находящийся в крепости, мог бы успокоить Ибраим-хана, или бы удержал его каким либо образом в крепости до появления неприятеля, а по наказании оного мог бы он Ибраим-хана опять удостоверить и успокоить, а не должен бы делать такое постыдное вероломство. После этого кто вам поверить? Я во владении моем не сделаю такого вероломства, и когда выступит войско из моего владения, тогда при Божией милости появится мое доброжелательство или недоброжелательство. Однако же, возьмите отсель войско, после я не буду виноват.»

Посланный от имени хана требовал, чтобы Парфенов с отрядом как можно скорее оставил шекинское владение, и предупреждал, чтобы он не отступал но дороге, ведущей к Менгечаурской переправе.

— Это почему? спросил Парфенов,

— Потому что там разломаны все мосты и стоят войска наши и хана ширванского.

В то же время, для скорейшего понуждения русских выйти из его владений, Селим выслал свои войска, появившиеся в виду нашего лагеря. Парфенов стал в боевой порядок и объявил чиновнику, что если шекинские войска подойдут близко, то он откроет огонь и будет действовать как против неприятелей. Шекинцы отошли назад, и кавалерия их спешилась. Тогда Парфенов начал отступать и был провожаем шекинскими войсками, шедшими спереди и сзади, до самых границ шекинского владения, откуда и прибыл в Елисаветполь.

Несветаев требовал от Селима объяснений в его поступках и хан отвечал, что настаивал на выводе войск из [61] опасения, чтобы и его не постигла та же участь, какая постигла Ибраима. Селим заявлял, что если русские хотят его покорности и верности, то пусть произведут следствие над поступками Лисаневича, и если, писал он, «воспоследует надлежащее наказание за кровь мою, чем я буду почтен в своих владениях, то хорошо, а если нет, то будет воля Божия! А я до получения от Государя разрешения не могу верить ни вашей дружбе, ниже буду оказывать вражду к вам».

Отступление Парфенова было крайне неуместно и несообразно со славою русского оружия и с тою репутациею, которую составили себе в том крае даже незначительные наши отряды, всегда выходившие победителями в борьбе с многочисленными полчищами персиян. Недостаток стойкости и твердости имел дурные последствия, и сделанная ошибка стоила больших усилий для ее исправления.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887