-

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

XXII.

Переговоры с Келиш-беком абхазским о выдаче наследника Мингрелии князя Левана Дадиана. — Посылка Портою своих чиновников в Мингрелию. — Свидание их с Литвиновым. — Интриги имеретинского царя Соломона. — Устройство дел в Имеретии и Мингрелии. — Торжественное объявление грамот Императора Александра о принятии этих областей в подданство России. — Отправление депутатов в С.-Петербург. — Рассмотрение вопроса о праве владения Лечгумом. — Устройство временного управления в Мингрелии. — Происшествия в Гурии.

Переговоры Литвинова с Келиш-беком, владельцем абхазским, относительно освобождения наследника Мингрелии князя Левана (См. стр. 200.), не привели ни к чему. Князь Цицианов, по необходимости, должен был теперь принять эти переговоры на себя и требовать немедленной его выдачи. Келиш-бек отказывался и на этот раз исполнить требование русского правительства. Он просил за освобождение Левана денежного выкупа и меньшего его брата в аманаты. Князь Цицианов отвечал, что согласен на первое, но если Келиш-бек не выдаст Левана без последнего требования, то главнокомандующий даст ответ штыками (Отношение кн. Цицианова Чарторижскому 28-го февраля 1805 г., № 118, Арх. Мин. Иностр. Дел.).

«Не могу верить, писал князь Цицианов Келиш-беку (От 21-го января, № 14.), дерзкому вашему поступку, а еще более предложениям вашим, чтобы за выдачу Левана, старшего сына и наследника Григория Дадиана, находящегося во всероссийском подданстве, вы требуете десять кес и младшего его брата в аманаты. Или вы не знаете, что Мингрелия и дом Григория Дадиана вступили в вечное подданство его императорского величества всемилостивейшего Государя [402] Императора Александра I-го, что оскорбление, причиняемое оному владетельному дому, относится на всемощную Всероссийскую Империю. Когда сильный от слабого требует аманатов, то пристойно ли вам от дома покойного Григория Дадиана требовать младшего сына в аманаты. И так последний раз требую настоятельно от вас, чтобы вы, по получении сего, тотчас же в безвредном состоянии доставили Левана, сына покойного Григория Дадиана, или статскому советнику Литвинову, или генерал-маиору Рыкгофу и тогда за содержание его получите десять кес, в чем вам словом моим священным удостоверяю. Буде же того не сделаете, или нескоро, то божусь Богом, в которого верую, что камня на камне не оставлю, внесу огонь и пламень и положу конец дерзостям вашим, о чем уже и приказ дан от меня. — Надеюсь, что вы, вопреки твердого союза, между двух империй (Абхазский владелец Келиш-бек находился во власти Порты.) существующего, не дерзнете более упорствовать.»

Генерал Рыкгоф с Белевским полком отправлен в Абхазию взять добровольно или силою наследника мингрельского, смотря по ответу Келиш-бека, но, по недостатку провианта и разлитию рек, должен был возвратиться без успеха. Дорогою Рыкгоф успел завладеть приморскою крепостию Анаклиею, бывшею во владении турок. Узнав об этом и боясь возбудить тем опасение со стороны Порты о наших действиях в тех краях, князь Цицианов приказал тотчас же возвратить крепость и пристань и «извиниться перед начальником турецкого гарнизона, что занятие это произведено было без его на то согласия». Турецкий гарнизон переселился, однако же, в Поти, а Келиш-бек Анаклии не принял, на том основании, как говорил он, что о занятии ее русскими донес уже Порте и будет ожидать дальнейших ее приказаний. «Теперь, писал он (Ген.-маиору Рыкгофу, Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1054.), жители анаклийские все рассеяны, и жилища их сожжены; буде они придут туда, что они там могут делать?»

Опасение князя Цицианова, что турки неравнодушно посмотрят на занятие Анаклии, оправдалось. Этим случаем воспользовались, с одной стороны, некоторые довольно важные члены турецкого [403] правительства, не расположенные к России, а с другой французский посланник, старавшийся восстановить Порту против нашего правительства.

Оттоманская Порта стала укреплять и приводить в оборонительное положение все пограничные крепости. Посланник наш в Константинополе, хотя и убеждал диван в том, что Порта тревожится без всякого основания, но диван не верил этим уверениям и решился послать в Мингрелию своего чиновника для приобретения на месте сведений о происшествии (Письмо Италинского кн. Цицианову 3-го (15-го) июня 1805 г. Т. А. К. Н. Константинов, ч. II, 424, рук. Арх. Главн. Штаба в С.-Петербурге.) и разузнания причин взятия русскими Анаклии. В присутствии чиновника крепость и пристань были очищены и сданы Келиш-беку 1-го октября 1805 года. Не смотря на беспокойство, причиненное Порте занятием Анаклии и вообще действиями нашими по освобождению наследника Мингрелии, князь Цицианов не остановился на полупути и вместо генерала Рыкгофа, отправил генерала Маматказина с приказанием взять Левана силою, если Келиш-бек откажется выдать его добровольно (Князь Цицианов кн. Чарторижскому 10-го июля 1805 г. Литвинов князю Цицианову 8-го и 12-го апреля 1805 года.).

Маматказину не пришлось употреблять силу. Леван, как увидим ниже, был отдан Келиш-беком добровольно.

Ходатайство у Порты посланника нашего в Константинополе о пропуске судов по Риону, для выгрузки хлеба в крепости Поти, и вообще утверждение нашего владычества и влияния в тех странах заставили диван послать на место своего чиновника. Под видом доставления султанского фирмана, разрешающего пропуск через Фазскую (Рионскую) пристань, в Поти прибыл Сеид-Ахмед-Эриб-эффенди с поручением от своего правительства разузнать причину прихода русских в Мингрелию.

Дозволение турецкого правительства останавливаться транспортным судам у Потийской пристани удовлетворяло нас только в половину, потому что дальнейшая перевозка провианта вверх по Риону была сопряжена с крайними затруднениями. Недостаток и ограниченное число обывательских лодок делали возможным [404] одновременную перевозку провианта в небольшом количестве, а опасность значительным кораблям стоять у берегов Мингрелии была столь велика, что малейшая медленность в их выгрузке могла произвести весьма плачевные последствия. Крушение наших кораблей и гибель провианта были тому доказательством. Нам необходимо было иметь место для довольно продолжительной выгрузки и получить разрешение турецкого правительства построить магазин и допустить наш караул охранять содержащийся в нем провиант. Литвинов пытался получить такое разрешение от эффенди, но тот уклонялся, говоря, что он не уполномочен на уступку территории и что об этом в фирмане султана ничего не сказано. Сеид-Ахмед-эффенди полагал, однако же, что Порта не откажет в этом, если заявит о том дивану русский посланник в Константинополе. Выгруженный, без прикрытия и лежащий на открытом воздухе хлеб заставил Литвинова, помимо князя Цицианова, обратиться прямо к нашему посланнику с просьбою ходатайствовать у Порты и получить разрешение на его вопросы. Князь Цицианов также писал об этом Италинскому.

При свидании с Литвиновым и совещаниях относительно выгрузки хлеба эффенди, между прочим, спросил:

— По какому праву русские войска находятся в Имеретии, тогда когда владетель ее всегда признавал покровительство турецкого двора, которого и теперь требует?

— Вспомните кайнарджийский трактат; отвечал на это Литвинов, по которому Имеретия и Мингрелия, помощию русского оружия, освобождены от всякой дани и влияния Порты…

— Также и от влияния русских, прервал эффенди. По этому-то последнему праву царь желает теперь отдать себя в покровительство султана, жалуется на притеснение русских и просит его помощи.

— Каким же образом царь может уничтожить данную им русскому императору присягу на вечное свое подданство со всем его царством.

— Царь присяги не давал, говорил эффенди, а дал словесное обещание пропустить несколько русских войск в [405] Грузию, которые, остановившись в его владениях, его же и притесняют.

— Доказать столь грубую ложь весьма легко, отвечал Литвинов. Первый и самый сильнейший довод состоит в том, что поведение это несогласно с известною всему свету справедливостью нашего Государя Императора. К этому можно присоединить письменную присягу царя, духовенства и первейших князей, совершенную во время свидания царя с главнокомандующим в Грузии князем Павлом Дмитриевичем Цициановым в Вахане. Наконец, к наибольшему доказательству справедливости моих слов, со мною находятся письма царя, где он уверяет меня в хранении верноподданнической своей верности Государю Императору.

Литвинов передал эти письма эффенди.

— Турецкий двор, отвечал тот, по прочтении писем, всегда имел слабую доверенность к сему владельцу, но ложь, до такой степени доведенная, ему неизвестна. Обещаю вам с этого времени не только не слушать словесных поручений царя, но и не принимать письменных.

— Мне остается еще, продолжал эффенди, спросить объяснения вашего, почему заняли вы берег, на котором находитесь, и присвоили себе пристань Кале. Весь восточный берег Черного моря всегда принадлежал султану, а Редут-Кале и по настоящее время состоит в числе штатных крепостей Турецкой империи, от которой и производится содержание находящемуся там гарнизону.

Литвинов старался доказать турецкому чиновнику, что, по кайнарджийскому трактату, турецкие войска остались только в тех крепостях, которые не были отняты русскими. Так как Редут-Кале, ни прежде, ни после трактата, турками занимаем не был, то и сделался собственностью владельца мингрельского.

— Мы же заняли его теперь, прибавил Литвинов, как собственность владельца, отдавшего себя со всеми своими подвластными и землями в подданство России. Впрочем, доказательства на право владения должны быть извлечены из [400] архивов, и обе державы по связи, между ними существующей, могут разобрать это дело без всякого затруднения.

При прощании Литвинов спросил эффенди: имеет ли Порта какие-нибудь сведения о поступке Келиш-бека, владетеля абхазского, относительно малолетнего Левана. Узнав от эффенди, что подобные дела не касаются дивана, но что задержание наследника не может быть приятно самому султану, Литвинов просил турецкого чиновника употребить свое влияние к освобождению Левана.

Уезжая обратно в Константинополь, Эриб-эффенди оставил письмо Келиш-беку, в котором просил исполнить наши требования. Письмо это, посланное Литвиновым, с унтер-офицером Белевского полка и родным племянником Келиш-бека, оказало свое действие. Просьба и советы важного чиновника Порты, от которой Келиш-бек сам зависел, и вторичное движение наших войск в Абхазию, под начальством генерал-маиора Маматказина, заставили его выдать нам Левана добровольно (Литвинов князю Цицианову 20-го февраля 1805 года.).

Юный наследник возвратился в свое отечество тогда уже, когда был утвержден Императором Александром владетельным князем Мингрелии.

«Князя Левана, писал Император к князю Цицианову (От 26-го января 1805 года. Арх. Мин. Иностр. Дел.), старшего сына умершего Григория Дадиана, признаю я владетельным князем Мингрелии, Одиши и Лечгума, на том самом положении, на каковом отец его поступил в верноподданнические к Империи нашей обязательства...»

Для надзора за воспитанием Левана назначен был маиор Лыпотин, снабженный особою инструкциею главнокомандующего (Инструкция эта напечатана в Актах Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 997.).

Признание Левана владетельным князем не устраняло наше правительство от заботы по управлению Мингрелиею. Леван был слишком молод и неопытен для того, чтобы самостоятельно управлять страною. Князь Цицианов, как мы видели, [407] предполагал, до совершеннолетия Левана, вручить управление матери его и совету, составленному из главнейших князей мингрельских. Литвинов находил в образовании временного управления некоторые неудобства и потому не разделял мнения главнокомандующего.

Мингрельцы привыкли видеть управляющую ими власть сосредоточенною в одном лице, да и по характеру и образу жизни народа не было возможности делить власть между несколькими лицами. Согласить трех или четырех князей жить в одном месте было бы напрасным старанием. «Здесь нет городов, писал Литвинов, ниже селений, вмещающих малейшие общества. Каждый из князей живет как медведь в берлоге и находится в беспрестанной опасности от нападения своих соседей.»

Еще более важное препятствие к соединению князей мингрельских был обычай, по которому всякий из них, живя в своем владении, мало того, что пил и ел на счет своих подданных, но и приезжих гостей угощал на счет своих подвластных, следовательно, ежели «двое или трое таких гостей, которые всегда сам-десят или сам-двадцать ездят, поживут в деревне, то скоро и хозяин не найдет ни курицы, ни барана. О продаже и покупке съестных припасов здесь понятия не имеют. Введение сего обычая весьма здешним князьям не правится, ибо опасаются, что после сами принуждены будут покупать, а денег, кроме пленнопродавства, добыть способу не имеют.»

Ко всему этому надобно прибавить еще и то, что знатнейшие князья и сам салтхуцес не знали грамоты и не умели ни читать, ни писать.

Из братьев покойного Дадиана, двое: архиерей одишийский Чконитель и средний Георгий были преданы России. Цакерель колебался в своих намерениях, хотя и присягнул па подданство России. Старший же брат Манучар и младший Дариель противились вступлению русских войск в Мингрелию, составляли заговоры с князьями и волновали народ. Жена покойного Дадиана, княгиня Нина, хотя и была привержена к России, [408] интриговала против сына, так что, отдав ей верховную власть, нужно было ожидать, по известным ее «моральным свойствам», беспорядков, которые тем сильнее будут, что она советуема окружающими ее молодыми людьми.»

Литвинов полагал поручить управление Одиши родным братьям Дадиана: Бессариону Чкондиделю, Георгию и салтхуцссу Чикуани, а Лечгум — двоюродному брату Дадиана Николаю и лечгумскому моураву князю Геловани, как людям, преданным России. Правлениям этим в важных случаях испрашивать разрешение русского начальства, а в маловажных решать самим. Для сохранения же единовластия., столь привычного народу, верховный надзор вручить вдове Нине Григориевне, под руководством лица, известного своею опытностию.

Пример семейной вражды в Грузии и следствием того волнения в стране были так близки., что князь Цицианов не соглашался допустить к управлению братьев Дадиана, а тем более делить страну на две части. Поэтому, не смотря на все затруднения управлять Мингрелиею целым советом и собрать для того в одно место нескольких князей, главнокомандующий, в виду безотлагательной необходимости поставить какое бы то ни было правление, испросил разрешение Императора Александра на составление временного совета. До двадцатилетнего возраста Левана, мать его, вдовствующая княгиня Нина, объявлена попечительницею сына и правительницею мингрельских областей. В помощь ей образован совет, в состав которого были назначены: Бессарион Чкондидели, брат покойного Дадиана, Николай Георгиевич, сын дяди Дадиана, моурав князь Геловани и гофмаршал Георгий Чикуани.

Власть совета ограничена управлением княжества и разбирательством гражданских дел; уголовные дела и уличение в пленнопродавстве должны были отсылаться в находящийся там полк и судиться по военным законам. Особы, составлявшие совет, сообразно с древним обычаем их, могли судить неважные дела и ссоры на месте, удовлетворяя просителей немедленными разрешениями, но утверждение тяжебных дел и исков [409] об имении разрешалось большинством голосов совета и согласием правительницы.

Первым действием совета была просьба его, чтобы главнокомандующий подчинил и заставил повиноваться совету господичей Дадианова дома, т. е. всех близких родственников, возмущавших страну, не повиновавшихся правлению, не плативших повинностей и не служивших никому. Затем совет находил необходимым возвратить вотчины и имения законным их владельцам, если они были отняты от них неправильно обязать население платить аккуратно повинности и проч.

Существовавший с давних времен в Мингрелии обычай, по которому правитель жил на счет своих подданных и для того ездил по князьям, подобно тому, как и сами князья жили на счет подвластных им крестьян, обратил на себя внимание нашего правительства. Разорение крестьянского сословия, — долженствовавшего кормить как владетеля, так и его свиту, состоявшую из 200, а иногда и из 300 человек, — заставило князя Цицианова принять меры к уничтожению столь вредного обыкновения. Взамен этого обычая, одинаково унизительного как для владельца, так и для подвластных, учреждены были непременные доходы в пользу владетельного дома. Никто не освобождался от вноса этих податей, одинаково распределенных для всех сословий. «Как во всех благоустроенных обществах, писал главнокомандующий, каждый член оного, пользующийся правосудием, тишиною и защитою от внешних неприятелей, не изъемлется от податей, которые, как известно мне, две трети Одиши перестали платить владетелю Мингрелии, то, чтоб восстановить сию подать, почел я нужным обвестить во всей Мингрелии, дабы дань, следуемая владетельному дому, по-прежнему от всех князей, не изъемля от того и духовенства, платима была по числу дымов.»

Независимо от этой подати, князь Цицианов полагал необходимым уделить в пользу владетеля несколько процентов с откупа рыбной ловли, часть доходов от разработки рудников и часть с таможенного сбора.

Устроивши таким образом дела в Мингрелии и установивши [410] там временное правление, князь Цицианов отправил Литвинову грамоту Императора Александра, утверждающую Левана владетелем Мингрелии.

10-го июня 1805 года высочайшая грамота, с большою церемониею, вручена была наследнику и прочтена в церкви в присутствии знатнейших сановников Мингрельского княжества.

По прочтении грамоты и совершении присяги, Литвинов возложил на Левана орден св. Анны 1-й степени и подал ему меч и знамя, пожалованные Императором Александром покойному отцу его.

Раньше этого, в воскресенье, 19-го февраля, происходило в Кутаисе торжественное вручение царю имеретинскому пожалованной ему грамоты. Торжество церемонии, прекрасный солнечный день подали повод Соломону сказать Литвинову:

— Имя всемилостивейшего Государя нашего действует даже и на самые стихии. После непрерывного и продолжительного ненастья, видим освещающее и согревающее нас солнце. Подобно оному, милости Александра I, изливаемые на нас, проницают в сердца наши, напояя их приятным упованием о будущей участи здешнего народа.

После божественной литургии и благодарственного молебствия, царь Соломон угощал всех обеденным столом, во время которого протоиерей говорил приличную речь (Рап. Литвинова кн. Цицианову 21-го февраля 1805 г.).

Правительница Мингрелии, согласно желания Императора Александра, еще ранее присяги, отправила депутатов к высочайшему двору. Князья Николай и Бежан Дадиановы и придворный духовник протоиерей Иоанн Иосселиани выехали в С.-Петербург с наставлением просить Императора (Наставление, данное депутатам влад. княжною Ниною 29-го марта 1805 г.) дать форму, по которой могли бы в Мингрелии «молить Всевышнего о здоровье его величества, как долг того требует»; послать в Мингрелию чиновника, знакомого с горным производством, для отыскания и разработки руд; пожаловать правительнице Мингрелии княгине Нине Георгиевне орден; приказать войскам оказывать помощь, как против ослушников, так и против продающих людей; [411] доставлять в Мингрелию необходимые товары из Крыма, так как доставлявшие их до сего времени турки, с переходом Мингрелии в подданство России, прекратили всякий торг и ввоз товаров, и, наконец, просить о возвращении местечка Анаклии, принадлежавшего некогда мингрельским владельцам, а теперь отнятого Келиш-беком, владетелем абхазским.

Царь Соломон, напротив того, медлил посылкою депутатов. Он ссылался на недостаток средств для их отправления и говорил, что мдиван-бека князя Леонидзе послать не может, потому что он ему нужен для переписки; что кутаисский митрополит Досифей страдает ногами семь или восемь лет, а потому депутатом ехать не может, хотя и желает; что князь Сехния Цулукидзе страдает глазами и опасается, что на дороге приключится ему оспа; что сардарь князь Кайхосро Церетели должен остаться гоф-маршалом Соломонова двора, потому что дядя его князь Зураб Церетели собирается ехать депутатом в Петербург и до сих пор не выехал только по случаю смерти старшего его сына. Одним словом, для каждого из депутатов нашлись затруднения к выезду, но Соломон надеялся, что к пасхе они поправятся и тогда отправятся в Петербург (Письмо Соломона кн. Цицианову 2-го февраля 1805 г. Акты Кавк. Комм., т. II, № 835.). Главнокомандующий удивлялся такому уклонению Соломона, писал ему несколько писем, но, не дождавшись депутатов от Имеретии (Имеретинские депутаты выехали из Кутаиса только 27-го марта 1805 г. и были отправлены в Петербург гораздо позже.), отправил в Петербург одних мингрельских.

Главное же и важнейшее поручение, данное депутатам, было защита прав на владение Лечгумом.

Мы видели, что при переговорах, веденных князем Цициановым с имеретинским царем о его подданстве, главноуправляющий предоставил Соломону доказать свои права на владение Лечгумом, точно так же, как и Дадиан должен был представить свои удостоверения.

По свидетельству грузинской истории, еще в царствование Тамары, Лечгум получен был в наследственное владение [412] Кацием Чикуани, бывшим Дадианом и владетелем мингрельским. Надгробная надпись, находившаяся в Мартвильской церкви, утверждала также право владения Лечгумом за домом Кация Чикуани. Впоследствии Чикуани, владея Лечгумом, силою присоединил к нему Одиши, и отложившись потом от царя имеретинского, сделался самостоятельным родоначальником дома Дадианов. Чтобы еще более утвердить свои нрава, «храбростию полученные», Чикуани женил сына своего и наследника на единственной родственнице прежних Дадианов. После смерти Чикуани и при жизни отца Левана, имеретинский царь захватил часть Лечгума и оспаривал теперь право на владение им всем (На требование кн. Цицианова прислать доказательства на право владения Лечгумом, Соломон прислал простую записку, им сочиненную, «о праве владения Лечгумом.»). При помощи той же силы, Соломон успел заставить покойного Григория Дадиана уступить ему крепость Чквиши и вытребовать у него письменный акт, как бы о добровольной уступке. Уступив Дадиану селение Садчилао, Соломон отнял его впоследствии обратно и присоединил к своим владениям (Рапорт кн. Цицианова Государю Императору 16-го апреля 1805 г.).

Доказательства правительницы Мингрелии, княгини Нины, были основаны хотя на некоторых фактах, тогда как Соломон приводил доказательства голословные. Главноуправляющий полагал утвердить Лечгум за Мингрелиею, тем более, что и политические виды наши требовали уменьшения силы и власти тех владельцев, которые не были действительно преданы России. Поведение же царя Соломона, с самого вступления его в подданство, было таково, что невозможно было сомневаться в его нерасположении к России и русскому правительству.

Подстрекаемый некоторыми из недоброжелательствующих нам князей, Соломон был тайным врагом нам, хотя и не опасным в тогдашнем его положении. В совете, составленном из ближайших князей и руководимом князем Леонидзе, то и дело пугали бесхарактерного Соломона намерением нашего правительства схватить его и отправить в Россию. Царь, по совету своих приближенных, положил зимовать в местечке [413] Вардцихе, с тем, чтобы, в случае преследования его русскими, иметь убежище в Ахалцыхских горах, которые он и собирался осмотреть подробно. По сведениям, вслед затем полученным, сделалось известным, что к Соломону пришло человек сто лезгин в качестве телохранителей; что для большего убеждения царя в опасности его положения, Леонидзе приводил в пример Польшу, Крым, Грузию и говорил, «что Государь Российский везде уничтожает власть царей, присвояя оную себе; того же и здесь ожидать он должен. Наконец, в утешение царя, выдал за верное, что долго России существовать не можно: семь сильных государей соединились против нее, и что, конечно, разорение России скоро последует» (Литвинов кн. Цицианову 23-го октября, № 355.).

Легковерный царь принял это за чистую монету и, в ожидании скорого падения России, не исполнял обещаний, не давал ответов и просил Литвинова с некоторою настойчивостью и угрозами не беспокоить его вопросами и требованиями.

Соломон принадлежал к числу тех людей, о которых можно сказать: «блудлив, как кошка, а труслив, как заяц». Вступая в подданство, он хотя и скрытно, но высказывал свое недоброжелательство и, после присяги, продолжал интриговать против России. Отправляя своих депутатов в С.Петербург, Соломон поручил князю Леонидзе, по прибытии в Тифлис, обратиться к князю Цицианову с новыми просительными пунктами, содержавшими в себе просьбы, несообразные с принятым подданством и явно указывающие на нерасположение Соломона к России. Царь спрашивал, может ли он просить у Императора, чтобы главнокомандующие в Грузии не имели над его царством никакой власти, а передавали бы только желания Императора; чтобы русские чиновники не имели никакой власти в Имеретии, а судить и наказывать мог только один царь имеретинский; чтобы никто не имел права останавливать на пути посланных царя, если бы ему вздумалось отправить таковых к высочайшему двору, и проч. В заключение своих требований, Соломон просил снабдить его достаточным количеством русских денег. [414]

Давши коварному и хитрому азиятцу соответствующие ответы, князь Цицианов упрекал имеретинского царя в укрывательстве у себя всех недоброжелателей России, в том числе и царевича Константина, как известно было, жившего в селении, принадлежавшем его зятю. Главнокомандующий требовал высылки царевича из пределов Имеретии или выдачи его посланным маиорам Ковалеву и князю Орбелиани. «Счастливым себя почту, доносил князь Цицианов Императору Александру (От 12-го октября 1805 г., № 51.), если сие посольство будет иметь желаемый успех, после которого буду стараться убеждать и мать и сына к выезду в Россию по повелению вашего императорского величества, хотя они ни малейшего желания к тому не оказывают.» В случае несогласия их, главнокомандующий полагал поселить царевича Константина в одном с ним доме, с надзором как за ним, так и за людьми, его окружающими.

Посольство Ковалева и князя Орбелиани не увенчалось успехом. Соломон отговаривался тем, что не знает о местопребывании царевича и клялся в верности России. Князь Цицианов писал царю имеретинскому, что понимает его поведение и удивляется, какая причина может заставить его скрывать царевича Константина. «Я не знаю на что таится тайна, говорил главнокомандующий (В письме Соломону от 12-го ноября, № 471.). Слышу, что вы усыновили его: кто же бы вам запретил то сделать торжественно и публично? Государю Императору, всеконечно, оное было бы приятно, ибо он не для чего иного принял вас в подданство, как для собственного вашего блага, покровительствуя единоверцам; следовательно, поступать против его воли и грешно и вредно.»

Соломон был глух к этим упрекам, и на все требования наши он отделывался или молчанием, или пустыми отговорками. Депутатов следовало выслать для отправления в феврале, он выслал их в конце марта, когда сообщение с Россиею прекратилось, и они, по необходимости, должны были возвратиться обратно из Тифлиса в Имеретию. Недовольный тем, что его власть не была распространена на владение Лечгумом, Соломон [415] жаловался князю Цицианову и говорил, что он в подданство России вошел только «для Лечгума» (т. е., чтобы владеть им). Главнокомандующий советовал ему приказать подать себе трактат о вступлении Имеретии в подданство России, и там прочесть все, что сказано о Лечгуме. Имеретинский царь отговаривался незнанием и упоминал, что «получил стыд во всей Азии» за свою верность России. «Как будто стыдно, спрашивал князь Цицианов, быть для верности России врагом ее врагов, т. е. Баба-хана и врагов Христа, коего вы исповедуете? Что касается до дядей ваших, то и их должны вы признавать и почитать врагами, ибо Александр пятый раз воюет противу войск всемилостивейшего нашего Государя., а Юлон бунтовал народ против его же правления, следовательно оба суть враги России. Вам, яко единоверному, должно всех врагов России почитать своими врагами, без чего верность на устах, а не на деле, походила бы на лезгинскую верность.»

Царь не изменил себе и по получении этого письма. Он увлекся теперь тайными переговорами, веденными им с турецким двором. Вопрос об искательстве покровительства у Порты Оттоманской его так занимал, что, для большего удобства ведения переговоров, он, против обыкновения, выбрал для летнего своего пребывания селение Саджавахо, пограничное с Турциею. Живя там и считая себя довольно безопасным, Соломон, не отвечал на многие требования Литвинова и углублялся все более в лес, если видел для себя какую либо мнимую опасность. Живя здесь в шалаше, он вел переписку с грузинскими царевичами и в особенности возлагал свою надежду на успехи царевича Александра. Все эти поступки не мешали, однако же, Соломону клясться в своей верности, наружно радоваться победам, одержанным князем Цициановым над персиянами, жаловаться па Литвинова и писать, что совместное пребывание их в Имеретии невозможно. Соломон обвинял Литвинова в самоуправстве, в отнятии у пего Гурии (Отнятием Гурии он считал то, что Литвинов, по приказанию кн. Цицианова, ездил туда для примирения гуриельских владельцев.) и даже Кутаиса, где тот, без ведома царя будто бы запечатывал лавки, задерживал купцов [416] и писал царю презрительные письма. По словам Соломона, Литвинов развратил в Имеретии незыблемое христианство своею порочною и развратною жизнию, «а меня, христианского царя, писал он, называет беззаконным и ругает, провозглашая: он старый-де царь, а новый царь я. Хотя бы кутаисские купцы и отдали свое имущество Литвинову, но я, если ни в чем не провинюсь перед Государем, как уступлю ему царство?» (Письмо Соломона кн. Цицианову 30-го августа 1805 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 875.).

Соломон просил прислать на место Литвинова кого-нибудь другого.

Князь Цицианов удивлялся таким обвинениям; требовал отправления послов и говорил, что задержка послов не доказывает ли ослушания и сопротивления воле Государя Императора. «Я сие отдаю на собственный суд ваш, писал главнокомандующий (Соломону от 8-го октября 1805 г., № 734. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 445.), и на суд первого вашего любимца кн. Соломона Леонидзе, того, который, служа семи царям, всем им изменил; Леонидзе, который, при малейшем своем интересе, готов всяким жертвовать; Леонидзе, который и мне продавал ваше высочество за 15,000 и который ввергает вас в ужасную пропасть бедствий... Я знаю, что трусость ваша и злые советы подобных тому же изменнику Леонидзе заставили бежать вас из Кутаиса, знаю и то, что вы в мыслях своих, расстраиваемых советами недоброжелателей, всегда держите, что вас схватят и увезут в Россию. Но разве забыли, что я в присутствии вашем, перед лицом всемогущего Бога, мною исповедуемого лучше, может быть, многих здешних, как истинный христианин, клялся на животворящем кресте со святыми мощами, у вас на груди висящем, что сего не будет, и разве заклинаниям моим, когда я слова данного в жизнь мою еще не нарушил, вы меньше верите, нежели словам изменника?..»

Князь Цицианов просил Соломона опомниться и возвратиться в Кутаис, иначе он навлечет на себя бедствие. Царь обещал исполнить этот совет, но не ехал и поддерживал [417] междоусобие, раздиравшее Гурию, зная, что тем самым он вредил Мингрелии и подавал повод к неудовольствию на нас турок.

Для более ясной характеристики царя, мы расскажем с некоторою подробностию то участие, которое принимал он в раздорах владетельного гуриельского дома.

Умерший владетель Гурии Георгий оставил после себя двух сыновей: Мамию и Георгия. Мамий, вступив в правление, владел княжеством лет пятьдесят. Он женился на сестре имеретинского царя Соломона Великого, которая умерла, не оставив детей.

По кончине сестры, Соломон Великий хотел присоединить Гурию к Имеретии и завладел уже некоторыми крепостями, но общая опасность побудила братьев соединенными силами выгнать имеретинцев из пределов Гурии.

Мамия женился вторично на Тавгеридзевой и имел от нее сына Георгия и дочь Тамару. В глубокой старости, уже слепой и безногий, Мамия лишен был княжества меньшим братом своим Георгием, передавшим, после своей смерти, право на владение Гуриею старшему сыну своему Семену.

Приняв княжество, Семен отдал братьям своим: Вахтангу, Левану и Давиду все места, лежащие по правую сторону реки Субсы. Вахтанг, как старший, владел этим уделом и воспитывал братьев: Левана и Давида. Самый же младший из братьев, Кайхосро, воспитывался в Имеретии, при архиерее Генатели, и предназначался к поступлению в духовное звание.

В таком положении были дела во все время правления Гуриею Семена. Смерть Семена подала повод к различным беспокойствам в стране. Вахтанг, как старший из братьев, с согласия князей, народа и вдовствующей княгини Марины, принял на себя временное управление Гуриею, и впоследствии, при помощи имеретинского царя, хотел утвердить власть наследственно в своем роде. Присвоение Вахтангом ему не принадлежащих прав заставило Марину уничтожить вредные его замыслы и обратиться к Кайхосро, не пожелавшему вступить в духовное звание и женившемуся. Соединившись вместе, они подговорили Левана, который пригласил к себе Вахтанга, связал [418] ему руки и ноги и передал его Кайхосро и Марине. Леван получил за этот поступок часть владений Вахтанга, томившегося в заключении и освобожденного царем имеретинским, давшим ему войско и средства снова завладеть Гуриею. Окруженный со всех сторон врагами, Вахтанг был прочен, пока имел помощь от имеретинского царя, но когда тот оставил его, то Вахтанг принужден был также оставить Гурию и удалиться в Имеретию. Соломон II давал ему и его семейству только дневную скудную пищу (Показание Кайхосро и Марины. Показания князей и проч. о праве владения Гуриею 22-го августа 1805 г.).

В оставленной Гурии начались ссоры между братьями и родственниками, спорившими за право ее владения. Междоусобие между лицами владетельного гуриельского дома, разбои и грабительства их, простиравшиеся и на Мингрелию, были причиною многих неустройств и волнений ее жителей.

Генерал-маиор Рыкгоф, посланный к Келиш-беку абхазскому, на дороге получил просьбу Левана вспомоществовать ему против брата его Кайхосро. Рыкгоф пригласил Левана к себе для совещаний, и когда тот отправился в русский лагерь, Кайхосро, отнявший у Левана почти все владение и захвативший его жену и детей, воспользовался этим временем для завладения последними местами, принадлежащими брату. Для большего успеха, он подкупил потийского мусселима, который прислал ему пушку и несколько войск.

Леван обвинял теперь Рыкгофа в бездействии и просил защиты. Просьбы его и разные обиды, причиняемые гуриельцами мингрельцам, заставили Литвинова пригласить к себе всех братьев гуриельского дома. Приглашение было принято ими. Имеретинский царь Соломон, недовольный тем, что они согласились на предложение Литвинова, старался через Кайхосро внушить братьям недоверчивость и подозрение к русскому правительству и достиг того, что Кайхосро не согласился ехать к Литвинову, а просил его переехать через реку Рион и видеться с ним, в присутствии его братьев, в первой деревне, лежащей на берегу реки. Литвинов согласился; свидание [419] состоялось, и договаривающиеся, помирившись, определили свои отношения и поступки друг с другом. Оставалось только решить вопрос о разделе владений. Кайхосро предлагал, исключив крепости и монастыри с их имениями, разделить все остальное владение поровну между шестью братьями. Братья не согласились на это предложение и просили раздел их сделать по крепостям. Кайхосро принял это предложение братьев, но с тем, чтобы окончательное решение спора предоставить судьям, выбранным из князей мингрельских. Литвинов предложил в посредники имеретинского царя, но спорившие единогласно не только его отвергли, но и не решились даже позволить Соломону присутствовать при разделе, «яко источнику, от которого все их ссоры и междоусобия прежде происходили, и что при сем случае влияние его послужит не к примирению их, но к тайному внушению несогласий и междоусобий, которых они искренно желают избавиться» (Рапорт Литвинова князю Цицианову 16-го мая 1805 года. Т. А. К. Н.).

XXIII.

Принятие в подданство России ханств Карабагского и Шекинского. — Переговоры по этому вопросу и условия, на которых ханы вступили в подданство. — Выгоды, сопряженные с приобретением этих ханств. — Вступление в подданство России Джехан-Гир-хана шагахского (шекакийского) и Будаг-султана шурагельского. — Условия, заключенные с ними.

Устройство и окончательное приведение в порядок дел Мингрелии и Имеретии отвлекли на время внимание князя Цицианова от вопроса о присоединении к России ханств Карабагского и Шекинского.

Еще в 1804 году, тотчас после взятия Ганжи, князь Цицианов полагал необходимым приобретение этих двух владений, с ханами которых и начаты были тогда переговоры.

Сообщая ханам карабагскому и ширванскому о взятии Ганжи, князь Цицианов удивлялся, что они, как ближайшие соседи, не явились к нему с поздравлением и не ищут покровительства России. [420]

«Я надеюсь, писал главнокомандующий карабагскому хану (От 8-го января 1804 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1416.), что ваше высочество не захотите подражать ему (Джевад-хану ганжинскому) и будете следовать общему правилу, что слабый сильному покоряется и не мечтает с ним тягаться. Сила российская и кротость ее правления здешнему краю довольно уже известны. И так остается вам выбирать лучшую дорогу... Отворяя вам путь к высокому покровительству великого и Богом вознесенного Государя Императора нашего, буду ждать от вас доверенную вашу особу или одного из детей ваших, для постановления правил, на коих вы можете быть приняты (в подданство).»

Движение персиян в Карабаг заставило Ибраим-хана воспользоваться предложением князя Цицианова и просить о защите его владений русскими войсками. Главнокомандующий отвечал, что хотя, по своему поведению, он не заслуживает того, чтобы удовлетворить его просьбе, но что на этот раз он готов прислать войска, если хан примет присягу на подданство России, будет соблюдать верность, уступит крепость в распоряжение русских, даст в аманаты старшего своего сына и будет вносить ежегодной дани 8,000 червонцев, и тогда обещана ему защита и сохранение ханского достоинства (Письмо князя Цицианова Ибраим-хану 26-го мая 1804 года.).

Хан не отвечал на это требование, так как, с уходом персиян из Карабага, обстоятельства переменились, и он предпочитал независимость добровольной покорности. С своей стороны, князь Цицианов, занятый делами Имеретии и Мингрелии, эриванскою экспедициею, усмирением волнений в Грузии и на Кавказской линии, по необходимости должен был вопрос о присоединении ханств Карабагского и Шекинского отложить до 1805 года.

Между тем, когда известие о начатых нами переговорах о покорности Карабагского хана допило до владетеля Персии, то он, для удержания Ибраим-хана от подданства России и боясь лишиться важной области, с давних времен бывшей в зависимости Персии, послал в Карабаг, в начале января 1805 г., [421] значительное войско под начальством Абдул-Фет-аги. Шах прощал теперь хану все прежние его проступки и требовал себе старшего его сына в аманаты. Он просил вместе с тем Ибраим-хана не вступать с русскими ни в какие переговоры и обещал за то щедрые награды и милость. Восьмидесятилетний старец Ибраим-хан, наученный опытом в коварстве персидского двора, не согласился на просьбы и требования шаха; тем более, что имел перед глазами только что случившийся пример с ханом шигахским, которому шах дал торжественную клятву в безопасности и умертвил его, когда тот, полагаясь на слово, явился к нему в Тегеран (Из письма Джехан-Гир-хана шагахского (шекакийского) князю Цицианову без числа.). Поступок этот восстановил против Баба-хана многих владельцев, в том числе и Ибраим-хана карабагского.

Не доверяя поэтому льстивым обещаниям мнимого шаха, Ибраим предпочел сопротивление обещанной награде. С бодростию и мужеством встретил он персидские войска при Дизане, разбил их на голову и захватил многих в плен (Письмо Мамед-Хассан-аги, сына Ибраим-хана карабагского, полковнику Карягину 7-го января 1805 года.).

Поздравляя хана карабагского с победою, князь Цицианов, между прочим, писал сыну его, «жаль только, что самого не изловили (т. е. Абдул-Фет-агу), ибо, не истребив и не вырвав корня, дерево всегда вырастает; да и оскорбление, причиненное Баба-хану сардарю, не может им быть принято равнодушно, а потому к весне надлежит ожидать от него большего числа войска (Письмо князя Цицианова сыну хана карабагского 16-го января 1805 года, № 39.)». Властитель Персии слишком ясно сознавал всю важность потери Карабагского ханства и выгоды России с его приобретением, а потому не мог ограничиться одною попыткою и к тому же неудавшеюся.

В самом деле, сильная и довольно обширная крепость Шуша, лежавшая только в 80 верстах от совершенно открытой персидской границы, доставляла возможность сосредоточивать в ней силы и средства для действия с одной из самых слабых [422] сторон Персии. Вот почему гордый Баба-хан, забыв об оскорблении, нанесенном ему поражением войск, вторично послал к карабагскому хану двух чиновников с теми же требованиями, которые были предложены в первый раз (Рапорт Лисаневича князю Цицианову 20-го апреля 1805 года.). Карабагский хан, отказав шаху, просил скорейшей помощи от князя Цицианова и о принятии его в подданство. Маиор Лисаневич отправлен в крепость Шушу с приказанием вручить хану проект трактата, не соглашаться ни на какую в нем отмену и требовать от Ибраим-хана, чтобы он, для подписания условий и присяги, приехал в Елисаветполь, куда обещал приехать и сам князь Цицианов.

Отправляя Лисаневича и сообщая хану карабагскому, что из письма его видно желание Ибраима вступить в подданство России, князь Цицианов писал ему, что принимает это желание с должным уважением.

«Входя в ближайшее рассмотрение выгод ваших, яко владельца, ищущего высокого покровительства и подданства моего Государя Императора, прилагаю у сего проект трактатных пунктов, на каковых можете вступить во всероссийской Империи подданство на вечные времена, быв удостоверенным, что от дня подписки того трактата и от окончания оного дела настанет совершенно ваше и дома вашего благоденствие, которое, по истинному понятию о вещах, полагаю я, что вы, при почтенной вашей старости, потом старший ваш сын и наследственно после него кому следовать будет, будут наслаждаться спокойным ханства владением, не опасаясь ухищрения персидского и Баба-ханова сардаря, ибо, хотя ныне всемогущий Бог помог вашим войскам, без всякой помощи победить персиян и рассеять их как прах, но кто может ручаться, что сие причиненное Баба-ханову сардарю оскорбление не захочет он отмстить присылкою больших сил, или ухищрениями, персиянам обычными и мне сделавшимися известными, не посягнет он на какое-нибудь злодеяние против вас или семейства вашего обманами или прелестями. [423]

Да утвердит вас всемогущий Бог в вашей мысли о вступлении в подданство высокославной и Богом вознесенной Империи; к собственному и твердо постоянному благоденствию вашего высокостепенства и всей вашей фамилии. Кто меня знает, тот ведает и то, что уста мои не извергают лжи, и слово мною данное, тверже гранита (Письмо кн. Цицианова Ибраим-хану карабагскому 16-го января 1805 года, № 37.).»

С маиором Лисаневичем был отправлен грузинский дворянин Никий Джораев, который еще прежде вел переговоры с карабагским ханом. Лисаневичу поручено было узнать, может ли Ибраим-хан доставлять продовольствие на 500 человек и вообще ознакомиться с состоянием Шушинской крепости. «Быв в Шушинской крепости, писал князь Цицианов (Лисаневичу, 16-го января 1805 г., № 11.), не оставьте заметить, с которой бы стороны занять нашим войскам домы так, чтобы они не подверглись опасности от жителей и чтобы войска были вместе, а также и то, что въезд в Шушинскую крепость по каменным скалам удобно ли будет исправить к проезду арбами.»

6-го февраля Лисаневич прибыл в Шушу, где и был встречен сыном хана Мехти-Кули-агою. Здесь Лисаневич узнал, что сам хан находится на Араксе, для прекращения бунта, возбужденного другим его сыном, Абдул-Фет-агою. Лисаневичу было объявлено, что Ибраим-хан приказал дать знать тотчас же, как только прибудет русский чиновник, и обещал безотлагательно приехать в Шушу.

14-го февраля Ибраим-хан имел свидание с Лисаневичем, предъявившим ему письмо князя Цицианова и проект трактата.

На следующий день, из всех бегов составлен совет, который и продолжался до 21-го февраля. Не смотря на то, что все беги отклоняли хана от вступления в подданство России, Ибраим-хан, вечером 21-го февраля, пригласил к себе Лисаневича и объявил, что он, «не смотря ни на что, вступает [424] в подданство России и согласен на все предлагаемое ему в проекте трактата» (Донесение Лисаневича кн. Цицианову 2-го марта 1805 г.).

На требование Лисаневича, чтобы хан приехал в Елисаветполь, Ибраим отвечал, что не только в Елисаветполь, но и в Тифлис с радостию бы поехал, ежели бы не мешал тому взбунтовавшийся противу него сын и некоторые жители, для усмирения которых он должен остаться в своем владении. «Напоследок мы согласили его, пишет Лисаневич, выехать к Кураку, куда он вывезет и аманата. Место же сие от Елисаветполя не более 30 верст, и хан, по случаю сему, выезжает завтрашний день из Шуши» (Там же.).

В лагере на речке Курак-чай, на границе Елисаветпольского округа, 14-го мая, князь Цицианов принял от карабагского хана присягу на верноподданство русскому Императору.

По заключенным условиям:

1) Ибраим-хан шушинский и карабагский отказывался навсегда от всякого вассальства и зависимости от Персии или иной державы и признавал над собою одну только власть русского Императора.

2) Хан обязался не иметь никаких сношений с окрестными владельцами. Полученные от них письма: более важные по содержанию отсылать па разрешение главнокомандующего, а менее важные сообщать и советоваться с особою, имеющею пребывать при Ибраим-хане от лица главноуправляющего в Грузии.

3) Заготовлять провиант для русских войск, назначенных в его владение, по ценам, утвержденным главнокомандующим.

4) Отвести для войск помещение и давать дрова.

5) Дорогу из Елисаветполя в Шушу сделать удобною и проезжею для арб.

6) В залог верности, дать в аманаты внука от старшего сына, на всегдашнее пребывание его в Тифлисе.

7) Платить ежегодно дань в 8,000 червонцев, внося ее в два срока: 1-го февраля и 1-го сентября. [425]

Взамен того, ему обещано:

1) Сохранение целости его владений; потомственное, по старшинству колена, владение ханством с утверждения русского Императора; сохранение во власти хана суда, расправы и доходов с владения.

2) Отправление в Шушинскую крепость 500 человек русского войска с артиллериею, назначаемого для защиты его владений.

3) Даровано знамя с русским гербом, для постоянного хранения в доме владетельной особы. Внуку его, назначенному аманатом, определено по десяти рублей на ежедневное содержание.

Вслед за Ибраим-ханом явился на Курак-чай Селим-хан шекинский и 21-го мая, по примеру своего тестя Ибраим-хана, подтвердил присягою условия подданства, заключенные еще в феврале месяце 1805 года.

Переговоры о подданстве шекинского ханства были начаты давно, тотчас после взятия Ганжи, но происшествия в Шеке были причиною того, что они до сих пор не были приведены к окончанию. В промежуток этого времени слепой Мамед-Хассан-хан шекинский был свергнут своим младшим братом Селимом. Последний был поставлен на ханстве шекинском графом Зубовым в 1796 году, но, по выходе русских войск из Дагестана, был изгнан из ханства братом своим Мамед-Хассан-ханом. Скитавшийся в чужих владениях, Селим обратился к князю Цицианову с просьбою принять его в подданство России, восстановить на ханстве нухинском, присягнуть, что он останется навсегда ханом, и тогда обещал приехать в Тифлис для окончательных переговоров. Опасаясь преследования своих врагов, Селим отправил это письмо без подписи. Князь Цицианов не счел нужным сам отвечать на анонимное письмо и поручил это сделать полковнику Карягину. Последний писал, что в России к неподписанным письмам уважения никакого не имеют, что они имеют точно такую же цену, как лист чистой бумаги, и что, наконец, требование, чтобы главнокомандующий присягнул в безопасности Селима, более чем странно. «Русский начальник, писал [426] Карягин, не имеет вовсе надобности следовать персидским обычаям, да и нужно ли ему, чтобы вы были в Нухе ханом, уверен будучи, что он, сделав из ядер и пуль музыку, всякого хана заставит плясать по своей дудке» (Письмо Селима кн. Цицианову 2-го апреля 1804 г. и ответ на него Карягина. См. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, стр. 637.).

Карягин писал, что если Селим желает добиться чего-нибудь, то должен безотлагательно и без всяких условий приехать в Тифлис, где оказано будет ему всякое уважение. Селим в Тифлис не ехал, но укорял Мамед-Хассан-хана в недоброжелательстве и двуличном поведении против России. Сообщаемые Селимом сведения не были новостью. Давно известно было, что Мамед, во время эриванской экспедиции, возмущал лезгин и дагестанцев, советуя им действовать неприязненно против наших войск. Опасаясь приехать в Тифлис и не надеясь получить содействия русских, Селим обратился с просьбою о помощи с Мустафе-хану ширванскому. Немного нужно было ему усилий, чтобы уговорить Мустафу действовать против Мамед-Хассан-хана, который в 1803 году, соединившись с кубинским и дербентским Шейх-Али-ханом, сильно теснил хана ширванского.

В начале февраля, по просьбе Селима, ширванцы двинулись к границе шекинского владения. Слепой Мамед-Хассан-хан с своим ополчением выступил им на встречу, но шекинцы, видя превосходство неприятеля в силах и притом ненавидя хана за его тяжкие налоги, разбежались, оставив своего властителя в виду врагов с самым незначительным числом ему преданных. Несчастный слепец, оставленный своими подданными, должен был покориться судьбе. По азиятскому обычаю, повесив саблю на шею, он приказал вести себя к заклятому своему врагу (Рапорт Карягина кн. Цицианову 22-го января 1805 г.).

Мустафа-хан ширванский отправил пленного слепца в Шемаху и объявил Селиму, что только тогда возведет его на ханство, когда получит от него аманатами сына и дочь. Селим тотчас исполнил требование, а Мустафа, между тем, думая [427] сам завладеть ханством, послал тайно в Нуху своих наибов с приказанием управлять городом и от имени сверженного хана потребовать всю его казну. Узнав об этом, Селим, видя себя обманутым, успел дать знать брату своему Фет-Али-аге, также слепцу, о цели поездки наибов. Нухинские жители выгнали наибов, посланных Мустафою, а Фет-Али-агу объявили временно своим ханом. Мустафа, в отмщение Селиму, утвердил выбор нухинцев и сам удалился в Шемаху. Селим явился в Нуху и был признан шекинским ханом как своим братом, так и всем народом (Донесение кн. Цицианова Государю Императору 28-го февраля 1805 г.).

Признание шекинским ханом Селима, помимо воли ширванского владетеля, неминуемо должно было повлечь за собою неприязненные действия между ними, и потому Селим и спешил отдаться в подданство и защиту России. Действительно, скоро получено было известие о движении Мустафы к шекинской границе. По приказанию главнокомандующего, из Елисаветполя был отправлен в помощь Селиму отряд из 300 человек с двумя орудиями, под начальством маиора Якимова. Соединившись с шекинцами при селении Дегно, Якимов пошел на встречу Мустафе и разбил 6-титысячный его отряд на Шекинском иоле. Мустафа отступил и расположился при канаве Чайарл (Там же.).

Ободренный успехом, Селим-хан просил князя Цицианова позволить ему продолжать наступление и овладеть Шемахою. Главнокомандующий ограничился, однако же, тем, что послал к Мустафе маиора Тарасова с объявлением, что Селим подданный России, и потому, если Мустафа будет продолжать вражду, то «навлечет на себя наказание России.»

Владетель ширванский помирился с Селимом; обязался присягою сохранять с ним дружбу; возвратить захваченных им жителей, скот и прислал князю Цицианову письменное уверение в том, что он вовсе не имел желания противиться воле русского Императора. Маиор Тарасов, кроме поручения уговорить Мустафу к примирению с Селимом, имел другое — склонить его на подданство, в чем и успел, показав Мустафе письмо [428] шамхала Тарковского к князю Цицианову, из которого можно было видеть о враждебных замыслах, готовившихся против Мустафы в Дагестане.

Подписанный Селимом шекинским трактат был одинакового содержания с трактатом карабагского владетеля, с тем только изменением, что шекинский хан обязался платить ежегодной дани по 7-ми тысяч червонцев, а в аманаты отдать не старшего сына, которому было не более 4-х месяцев от роду, но детей пяти знатнейших бегов из народа шекинского. К последней мере побудили князя Цицианова изменчивый нрав шекинцев и их неверность даже и своим владетелям (Карабагскому и шекинскому ханам, во время пребывания их в главной квартире, каждому со свитою из 600 челов., отпускалось на содержание в сутки по сту червонцев. Карабагскому хану выдано 1,645 червонцев и 557 руб. сер., а шекинскому 725 червонцев и 105 руб. сер. Кроме того, разных подарков свите их выдано на 7,047 руб. сер. (Отношение кн. Цицианова кн. Чарторижскому 22-го мая 1805 г.).). По прошествии же одного или двух лет, Селим-хан обязался отдать в аманаты сына своего, на всегдашнее пребывание в Тифлисе (Всеподд. рапорт кн. Цицианова 22-го мая 1805 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1301. Предписание кн. Цицианова ген.-маиору Портнягину 23-го мая, № 805.).

С приобретением ханства Шекинского и с занятием его, на основании трактата, 500 человеками войска, Джаро-Белоканцы стеснялись между двух русских отрядов: одного, расположенного на реке Алазани, и другого, находящегося в шекинском владении. Подданство же карабагского владетеля давало России возможность обеспечить Грузию не только со стороны Персии, но и со стороны Дагестана. Приобретение Карабагского ханства сближало нас и с Бакою, которая, по общему плану, долженствовала быть занятою нашими войсками в непродолжительном времени. С устройством дорог, возможных для прохода купеческих караванов из Грузии, через Елисаветполь, Шушу в Джават, устанавливалась торговая связь с Астраханью, потому что местечко Джават лежало при впадении реки Аракса в Куру, которая с этого места делалась судоходною. [429]

Согласившись на все условия, изложенные в трактате, заключенном с Ибраим-ханом карабагским, Император Александр грамотою утвердил его потомственно в ханском достоинстве, пожаловал знамя с русским гербом, саблю и произвел его в генерал-лейтенанты, с жалованьем по чину. Сыновья Ибраим-хана, Мамед-Хассан-ага (Мамед-хасан-ага скончался от чахотки 19-го ноября 1805 г.) и Мегти-ага, произведены в генерал-маиоры, а Ханлар-ага в полковники. Старшему сыну Мамед-Хассан-аге пожалована сверх того, за его действительную приверженность к России, медаль, осыпанная бриллиантами, с надписью «за усердие» на русском и персидском языках.

Вместе с Ибраим-ханом явился к кн. Цицианову в лагерь на Курак-чай Джехан-Гир-хан, сын Садык-хана шекакийского, убитого коварным образом владетелем Персии. Джехан-Гир поехал в Елисаветполь за главнокомандующим и там принял присягу на верноподданство, с обязательством, под прикрытием 300 русских воинов, вывести из Шекакийского ханства, на поселение в Елисаветполь, четыре тысячи семейств, которые, по прошествии первых трех льготных лет, должны будут платить казне с семейства по 5 руб. и отбывать повинности наравне с прочими жителями округа (Донесение кн. Цицианова Государю Императору 17-го июня 1805 г.).

В начале 1805 г. эриванский хан зазвал к себе шурагельского Будаг-султана и, задержав его, требовал за освобождение тридцать тысяч рублей угрожая в противном случае переселить всех его подданных в эриванские селения, для чего и отправил уже войско. Почетнейшие обитатели Артика, главного селения в Шурагели, просили (Письмом от 15-го января 1805 года.) князя Цицианова защитить их от эриванцев и принять в подданство России, обещая собраться с семействами и имуществом в Капчак, куда должно было быть выслано им в помощь русское войско. Генерал-маиор Несветаев воспользовался таким притеснением Будаг-султану и его детям. Он упросил князя Цицианова оказать ему помощь и принять Шурагельскую провинцию в подданство России.

Получив на это согласие, генерал Несветаев, [430] находившийся в Памбакской дистанции, двинулся с 250 человеками из Кара-Килиса в Шурагель, занял Артик (30 марта), поставил султаном сына прежнего владетеля, Хамо-бека, привел народ к присяге на верноподданство русскому Императору и для защиты провинции оставил в ней гарнизон из шести рот пехоты Саратовского мушкетерского полка.

Три тысячи эриванского войска шло, между тем, к селению Талыни, пограничному с Шурагелью, для выполнения ханского приказа, опустошать владения Будаг-султана и перевести жителей в Эривань. Генерал Несветаев встретил их в Талыни, вытеснил оттуда, сжег это и еще некоторые эриванские селения и гнал войско Мамед-хана до Эчмиадзинского монастыря (Донесение князя Цицианова Государю Императору от 22-го мая 1805 г.). Капитан Матушевич, бывший в авангарде отряда, достиг даже до предместий Эривани, везде разгоняя пред собою толпы татар и куртинцев (Рапорт Матушевича Несветаеву, 7-го мая 1805 года.). Прибыв в Эчмиадзинский монастырь, врасплох для жителей, Несветаев, по настоятельной просьбе духовенства, забрал все бывшие там драгоценные иконы, церковную утварь и мощи святых и все в целости препроводил в Тифлис, где уже хранилась часть сокровищ первопрестольного армянского монастыря, вывезенных князем Цициановым, по возвращении его из Эривани.

Таким образом, богатства эчмиадзинские были спасены от грабительства персиян и рук лжепатриарха Давида, приготовившего их для отправления в Персию и частию уже расхитившего достояние монастыря для своего возвышения (В числе доставленных в Тифлис вещей находились: святое копье, которым прободен был Христос Спаситель наш, и рука св. Георгия просветителя армянской нации. «Все сие найдено между рогож и нечистых тряпок для утаения.» Рапорт князя Цицианова Государю Императору 17-го июня.).

Из Эчмиадзина Несветаев возвратился обратно в Памбаки. Впоследствии, когда Будаг-султан шурагельский освободился из плена (25-го октября 1805 года), то подтвердил подданство своего народа собственною присягою на верность России и заключил с князем Цициановым трактат, одинакового почти содержания с трактатом на присоединение Карабага, с [431] ничтожными лишь изменениями, необходимыми по местным обстоятельствам. Шурагельский владелец обязался платить ежегодной дани по 200 руб. и выдал на всегдашнее пребывание в Тифлисе аманатом второго сына своего Кара-Мамеда, которому и назначено ежегодное содержание 600 руб. в год (Всеподд. рапорт князя Цицианова Государю Императору 29-го октября 1805 года. Подлинный трактат см. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1142.).

«Долгом считаю всеподданнейше донести, писал князь Цицианов, что приобретение сей богатейшей хлебом провинции есть дело, во всем пространстве смысла, генерал-маиора и шефа Саратовского мушкетерского полка Несветаева, который умел вовремя воспользоваться притеснением, деланным детям Будаг-султана, содержавшегося в заточении у эриванского хана; предложил мне оное приобретение — и тогда, когда в конце зимы у него не более 400 человек было под ружьем, представил мне во всей ясности возможность занять Артик (столицу провинции сей) и детей султанских взять под защиту (Князь Цицианов просил наградить Несветаева орденом св. Владимира 2-й степени.).»

Таким образом начало 1805 года, подобно началу 1804 года, ознаменовалось поступлением в подданство России многих закавказских владений; и князь Цицианов в это время приобрел к себе такое доверие, что даже многие ханы за Араксом, как например, тавризский и карадагский, предлагали ему свои услуги. Народ айсорский (Вероятно измененный ассирийский, потомки древних ассириян.), христианского исповедания, желал также переселиться в Грузию и просил о высылке 300 человек войска к Хою, чтобы под его прикрытием переселиться, в числе 4,000 семейств, со всем своим имуществом и скотом.

Князь Цицианов писал к епископу Иоанну, начальствующему этими переселенцами, и айсорскому патриарху Петру, что как остальные 16,000 народа могут подвергнуться гонениям и мукам, то приглашал их всех к переселению, тем более, что, соединившись вместе, им легче будет отразить преследование мусульман.

Без сомнения, политическое неустройство Персии, усиливающееся самовластие Баба-хана, безумно свергавшего многих [432] ханов силою, было причиною искательств их у князя Цицианова. Но не менее того и поведение главноуправляющего Грузиею, дознанная верность его слова, умеренность требований и защита от самовластия владетеля Персии побуждали их предпочесть подданство России рабству властителям азиятским. Следствием этой доверенности было приобретение путем одних только переговоров двух богатейших ханств и Шурагельской провинции, обильной хлебом. Предвиделись успехи в переговорах и с другими владетелями, но приготовление Персии к новой войне с Россиею заставило князя Цицианова отложить на время переговоры и взяться за оружие.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886