-

ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM I.

КНИГА II.

ЗАКАВКАЗЬЕ

АБХАЗЦЫ (АЗЕГА).

IV.

Сословия существовавшие в Абхазии. — Права и обязанности владетеля. — Права и обязанности остальных сословий. — Политический строй абхазского племени. — Родовые союзы. — Народные собрания. — Кровомщение. — Народный суд. — Виды преступлений и наказаний. — Военное устройство абазин.

Абхазия представляет собою страну вышедшую из дикого состояния, но не успевшую резко отделиться от него по своему образу жизни, характеру и обычаям. Зародыш гражданской жизни хотя и привился между народом, но не успел еще сложиться в прочное целое, не успел еще принести ожидаемых плодов.

Страна эта находится в переходном состоянии: закоренелые дикие обычаи еще не оставлены народом, а цивилизация бросила свой первой луч и произвела смешение понятий, обычаев и верований.

Основанием общественного устройства страны служили, как и у других горских племен, все те же родовые союзы, которые, в отношении правительственной власти, представляли собою как бы административные единицы, на которые была разделена вся страна. Поводом к образованию [60] союзов послужило анархическое состояние общества и необходимость защиты, что, при отсутствии правительственной власти, естественным образом, лежало в соединении в одно целое населения данной местности, для ограждения совокупными силами своих прав от покушений извне и для составления взаимного поручительства об имущественном обеспечении. Каждый из образовавшихся, таким образом, союзов составлял одно целое, жил собственною внутреннею жизнию и действовал сообща в тех вопросах, которые касались обеспечения своих личных и имущественных прав или мер, принимаемых для охранения внутренней и внешней безопасности. В состав такого союза входили все сословия известной местности, с теми правами и обязанностями относительно друг друга, которые с давних пор были освящены сначала необходимостию, а потом привычкою, обратившеюся в обычай. Необходимость в противопоставлении большей силы, для действия против внутренних и внешних врагов, заставляла родоначальников союзов или фамилий соединяться по нескольку в одно целое. Понятно, что, при таком соединении, одна фамилия, или даже отдельное лицо, являлось преобладающим над всеми остальными. Подобное преобладание было тем более естественно, что, при постоянно тревожном и напряженном состоянии общества, защита его была возможна только при предоставлении одному лицу распорядительной власти. Такое исключительное положение некоторых фамилий и особенность лежавших на них обязанностей, способствовали выделению их из всего населения известного участка и обусловило за ними некоторое уважение со стороны остального общества. Уважение это, переходя из рода в род, дало начало некоторым правам, предоставленным фамилиям самим обществом, которое, с течением времени укрепляя их, как бы само признало некоторые фамилии привилегированными и стоящими выше остального населения.

Оттого в абхазских племенах преобладал не только аристократический элемент, но и существовала смесь феодальной системы вместе с удельною. Общества абхазского племени, не входящие в состав собственно Абхазии, как то: Цебельда, Самурзакань, Джигеты, Медовеевцы и прочее, составляли аристократические республики, в которых княжеские и некоторые самостоятельные дворянские фамилии, господствуя над низшими сословиями, и в том числе над второстепенными дворянскими фамилиями, сами существовали на тех же началах безвластия, которое составляло отличительную черту черкеских племен. По политическому значению народных сословий, все различие между черкеским и абхазским обществом состояло в том, что в первом пользовались политическими правами и составляли республики три сословия: князья, дворяне и тфлокотли, а в последнем два: князья и самостоятельные дворянские фамилии. Но между этими двумя племенами было другое существенное и важное различие: это преобладание в абхазских племенах аристократического элемента. Господствующее сословие у этих племен составляют князья, которые, по народным обычаям, [61] поставлены были в обществе так высоко, что не только считались неприкосновенными для людей прочих сословий, но суд даже и не определял пени за убийство князя, как бы не допуская и мысли о возможности посягательства на их особу и искупления убийства их какою бы то ни было ценою. В случае убийства князя кем-либо из низших, хотя бы нечаянно, адат осуждал на истребление весь род убийцы. Хотя подобные приговоры давно не исполняются, но хранятся и выставляются князьями, как доказательство их высокого положения в обществе. Подвластные князя обязаны были защищать его, выходить, по его требованию, с оружием и мстить за него. С своей стороны, князь обязан был защищать своих подвластных от обид и охранять их собственность. Он был судья и посредник в раздорах и тяжбах своих подвластных, за что и получал известную плату в свою пользу.

Собственно в Абхазии существовало, кроме особы владетеля, восемь главных видов сословий: тавади – князья; амиста, в Абхазии и жноскуа в Самурзакани, дворяне; ашнахмуа или просто шинакма (Слово грузинское, означающее придворного.) (телохранители владетеля), анхае (в Самурзакани пиош) и азаты — все три составляли нечто в роде среднего сословия. Собственно же зависимым сословием были амацюрасгу (в Самурзакани мойнале); ахуйю (в Самурзакани дельмахоре) и ахашала.

Все эти сословия были подчинены центральной власти, сосредоточенной, до некоторой только степени, в лице владетеля Абхазии и Самурзакани. Сан владетеля принадлежал фамилии князей Шервашидзе, в которой он и переходил, по наследству, старшему в роде, по прямой линии мужеского пола.

На попечении правительственной власти Абхазии и Самурзакани прежде всего лежала обязанность ограждать население от внешних врагов и обеспечить своих подданных от нарушения личных и имущественных прав каждого. Такая обязанность правительства обусловливалась географическим положением страны, характером внешних сношений, а наконец и особенностью условий внутренней жизни населения. Прилегая непосредственно к вольным и независимым обществам, Абхазия была театром беспрерывных военных предприятий и хищнических вторжений со стороны этих обществ, отгонявших скот, грабивших жителей и уводивших в плен абхазцев. С другой стороны, преступник, не могший оставаться в Абхазии из опасения преследований, находил себе среди тех же племен надежное убежище, и наконец горные пастбища, лежавшие на границе Абхазии и Самурзакани, с вольными обществами, служили местом постоянных ссор и кровавых столкновений во время летней пастьбы скота. Ко всему этому надо прибавить, что, до появления русской власти, и Дадианы мингрельские не упускали удобного случая вторгнуться с востока в Абхазию, как страну им неприязненную. [62]

Разорение страны и бедствия от подобных вторжений еще более усиливались от недостатка единства в народе, не имевшем сил воспрепятствовать вторжениям. Внутреннее устройство страны основывалось, как мы видели, на существовании многих отдельных союзов, противодействовавших административной централизации; обычай кровомщения, существовавший в Абхазии в значительных размерах, и наконец обычай ассаства, или произвольного переселения каждого из одной общины в другую, послужили к развитию самоуправства и установили безнаказанность за такого рода преступления, которые не оправдывались и самими туземцами.

Ко всем этим неустройствам присоединялось еще и то, что среди владельческой фамилии происходили постоянные распри, и, по самому положению правителей, не располагавших никакою общественною суммою и имевших лишь средства для собственного пропитания, чувствовался постоянный недостаток в материальных средствах, лишавших владетелей возможности осуществить какую бы то ни было правительственную цель.

«Таким образом, внешняя поддержка являлась предметом почти необходимости для возможного поддержания в стране авторитета владетельской власти. В Абхазии давали такую поддержку сначала турки, потом русские. Но, и при этом условии, владельческая власть давала лишь весьма слабое обеспечение внешней и внутренней безопасности, между тем потребность в той и другой, естественно, чувствовалась всегда населением, и при том самая настоятельная. Это обеспечение устроилось внутреннею жизнию населения, при посредстве обычных установлений, выработанных опытом, силами самого населения. Такая связь обычая со внутренним устройством страны, обеспечивавшим населению его личные и имущественные права, составляет основу силы абхазского обычая, дающую объяснение, почему он мог жить, сохраняться, независимо от частой перемены правительственной власти и смятений, возбуждавшихся членами владельческого дома, а также другими сильными фамилиями. Устройство было далеко не идеальное. Оно вполне соответствовало почти естественному состоянию населения страны и слабости его умственного развития. Во всяком случае, внутреннее устройство страны, основанное на силах, чуждых владельческой власти, содействовало ослаблению ее авторитета, и она явилась слабою перед народным обычаем, и должна была делать ему уступки.»

Оттого в Абхазии владетель не был самовластным правителем, а скорее блюстителем порядка и исполнения народных обычаев, принявших силу закона. По народным установлениям, правитель, называемый абхазцами Ах, был только военным главою феодальной аристократии. Отношения его к князьям были только личные, без всякого права вмешательства во внутреннее их управление. Не получая определенной подати от народа и существуя только доходами с своих родовых имений и земель, владетель находился в полной зависимости князей [63] и дворян. Последние повиновались ему до тех пор, пока распоряжения владетеля были согласны с их видами, а в противном случае, готовы были сопротивляться его требованиям.

Главнейшею обязанностию правителя было принимать меры к безопасности всего края, вести сношения и заключать условия с иностранными племенами, заботиться о внутреннем спокойствии края и принимать необходимые к тому меры. В случае неприятельских вторжений, он созывал, для защиты края, милицию и сам предводительствовал ею. Для сбора милиции, в прежнее время, в Абхазии существовал следующий порядок. Владетель посылал приказание по целому краю, или в одну часть его, приготовить милицию. Князья и дворяне передавали это приказание своим подвластным, и тогда все способные носить оружие приготовлялись к походу. Когда приготовление было окончено и следовало распоряжение о сборе, тогда ратники решали сами кому идти и кому остаться, и за тем выступали на сборные пункты. От похода избавлялись только старики, и если не было усиленного сбора, то и такие молодые люди, которые не были еще ни разу в делах. На сборных пунктах объявлялось о числе милиции, которое должно быть выставлено каждою деревнею или околотком. Тогда милиционеры вторично делали между собою выбор и лишних возвращали домой. Оставшиеся от похода должны были доставлять продовольствие и прочие предметы, необходимые для похода. Всякий такой наряд производился по распоряжению самого общества. Князья и дворяне не вмешивались в это дело, а наблюдали только за тем, чтобы из их деревень было на лицо положенное число милиционеров. Князь, или дворянин, приняв начальство над своими подвластными, шел с ними на место, назначенное владетелем.

Князья были обязаны исполнять все приказания владетеля, относящиеся до общественной безопасности и военных действий; оказывать лично ему и его семейству все наружные знаки почтения и, в случае умерщвления владетеля, мстить за него, как за оскорбление народной чести. Если бы владетель был взят в плен, то выручать его, не щадя своей жизни и достояния. Особа владетеля признавалась неприкосновенною. Один из владетелей Абхазии, Зураб, был убит на охоте хищниками одного из убыхских обществ, которые, не зная владетеля лично и полагая, что их открыли и преследуют, убили его для собственного своего спасения. Как только весть об этом происшествии разнеслась по Абхазии, весь народ поднялся поголовно, напал на общество, к которому принадлежали убийцы, и, в отмщение за смерть своего владетеля, обложил его данью.

Владетельский дом имел свои родовые имения, которыми управлял наравне с прочими князьями и дворянами. Владетель не пользовался никакими податями и поборами с народа. Особая пеня, платимая за убийство, воровство и каждый другой беспорядок, произведенный в соседстве дома [64] владетеля или на земле родовых его имений — составляла единственный источник доходов и подать, получаемую владетелем со своих подданных.

Отсутствие определенных повинностей в пользу владетеля и часто стесненное его положение ввели в Абхазии обычай, по которому владетель пользовался правом два раза в году навестить каждого князя и дворянина. Во время таких его поездок по краю, князья и дворяне обязаны были продовольствовать его вместе со всею свитою и телохранителями. При отъезде владетеля, хозяин должен был сделать ему подарок, такой ценности, которая соответствовала достатку хозяина. Туземное дворянство, отстаивая свою независимость, не признавало этого подарка за обязательную повинность, но считало его только как видимый знак и способ доказать свое уважение почетному гостю.

Жажда к независимости была причиною того, что, при всей важности, приданной народными установлениями сану владетеля, по делам внешней политики и по личному его значению, власть его во внутренних делах была весьма ограничена. В землях и имениях, принадлежавших подвластным ему князьям и дворянам, владетель не имел права вмешиваться во внутреннее управление. Фамилия князей Шервашидзе находилась в тех же отношениях к другим княжеским фамилиям, в каких последние находились между собою, т. е. на правах родовых союзов, с одинаковою ответственностию перед другими фамилиями, которые имели даже право, в случаях нарушения фамилиею князей Шервашидзе коренных обычаев земли, действовать против нее силою оружия. Таким образом владетель находился в полной зависимости князей и дворянства, и принудить кого-нибудь подчиниться его воле и требованиям он мог не иначе, как при помощи тех же дворян, которых должен был сперва склонить на свою сторону просьбами и подарками.

Вся внутренняя власть его ограничивалась посредничеством в тяжебных и судебных делах. Он участвовал в разбирательствах, и, по его требованию, враждующие стороны обязаны были, прекратив раздор, избрать себе посредников и идти с ними к нему на разбирательство. Но тот же владетель не в праве был требовать на свой собственный единоличный суд никого, кроме лиц подвластных сословий его собственных родовых имений; он даже не в праве был требовать выдачи преступников, отдавшихся под покровительство другой фамилии, и мог только приказать выслать таких лиц в определенный срок из Абхазии.

С поступлением Абхазии в подданство России, владетели успели значительно расширить свою власть и значение в крае. Занятое упорною войною от Черного до Каспийского моря, русское правительство не могло близко ознакомиться с политическим устройством Абхазии и взять страну в полное свое распоряжение. Для сохранения же в ней внутреннего порядка, оно ограничилось поддержкою владетеля и [65] предоставив ему безотчетный суд и расправу во всем крае, покровительствовало владетелю и осыпало его щедрыми наградами. В благодарность за это, владетели сумели свою шаткую и неопределенную власть сделать вполне неограниченною. Слово владетеля стало законом для всей Абхазии, его произвол был неограничен. Облагая простолюдинов за малые проступки огромными штрафами, он оставлял почти всегда безнаказанными сильных хищников и убийц. Он присвоил себе часть пошлины с вывозимых из Абхазии товаров. Последние состояли из леса, меда, воску и кукурузы. Так, что вообще доходы владетеля мало по малу увеличивались, и, под конец, простирались от 50 до 60 тысяч рублей в год. Не пользуясь прежде ни особою властью, ни особыми доходами, кроме родовых имений, владетели успели устроить так, что две боковые их фамилии передавали управляемые ими два округа наследственно, в виде уделов.

Князья владетельного дома в прежнее время не имели никакой собственности, были в полных руках владетеля, и существование их обеспечивалось только вниманием и ласкою их властелина. Исключение, в этом случае, составлял потомок настоящих владетелей Абхазии, князь Дмитрий Шервашидзе. Он имел свою собственность движимую и недвижимую, имел своих князей, дворян и крестьян, и находился в зависимости от владетеля только в делах общих, касающихся до всего отечества (Еще об Абхазии. Кавказ 1854 г. № 82. Краткое описание восточного берега Черного моря и племен его населяющих Карлгофа (рукоп.) Абхазия. Кавк. 1866 г. № 80.).

Между князьями владетельного дома и прочими княжескими и дворянскими фамилиями не было никакой подчиненности. Сила и значение каждого из них зависели от личных заслуг и приобретенного уважения. Сильный и умный дворянин стоял выше слабого и неразвитого князя. Все преимущество князя перед дворянином состояло в плате за кровь; пеня за первого была больше, чем за второго.

Княжеских фамилий считалось в Абхазии шесть, а дворянских — восемь. Оба эти сословия составляли одну и ту же категорию. Хотя между князьями некоторые и имели преобладание над прочими, но, по правам и преимуществам, как между собою, так и с дворянами, они были равны и имели одинаковую власть над людьми зависимых сословий и одни и те же обязанности относительно владетеля. Князья и дворяне составляли господствующий класс землевладельцев. Звание князя и дворянина было наследственно по праву рождения, и никто из низших сословий не мог приобрести титул князя или дворянина. Князья владели крестьянами и обязаны были, как мы видели, собираться вместе с ними для защиты края. Крестьянами они владели на правах подданства за землю, которою их наделяли, и, будучи избавлены от податей, не подлежали другому наказанию, кроме [66] денежной пени. Князья и дворяне пользовались доходом с своей земли и известною частию доходов с земли, принадлежавшей крестьянам.

Переходя к описанию прав и обязанностей зависимых сословий, мы должны сказать, что отбываемые ими повинности различались не только по сословиям, но и в каждом из сословий они представляли большое число видоизменений и особенностей. Так, некоторые из анхае были обязаны известною работою на владельца, другие не отбывали никакой повинности, за исключением почетной службы или выхода на работу по приглашению, в течение нескольких дней в году. Но, при всем разнообразии видов повинностей, норма их была определенна и постоянна для каждого семейства или дыма, так что ни владельцы, ни зависимые сословия, не могли их изменить по своему произволу, и не имели права ни увеличивать, ни уменьшать их. Еще менее произвола было в отношении сословных прав, строго определенных обычаем. Все сословия, владеющие поземельною собственностию, имели одинаковые права на владение известными участками земли, приобретенными определенными обычаем путями, «с ограничением лишь в известных, вообще редких, случаях, права наследования в пользу лица, которому подвластен зависящий».

Все земли, находившиеся в районе известной местности, подлежали общинному владению и не составляли частной собственности; исключения, в этом случае, составляли только немногие и известные категории земель. Общинному владению подлежали места, предназначенные для пастьбы скота, для устройства зимних загонов, лес, необходимый для собственного потребления и проч. Места, расчищенные и приспособленные к возделыванию, составляли частную собственность того лица, который положил на их расчистку свой труд или денежный капитал. «Земля, расчищенная одним лицом, но (с позволения его) засаженная другим, дает право частной собственности этому последнему на половину засаженного участка. В поземельном отношении все сословия равны. Преимущество высших сословий состоит лишь во взимании покровительственной дани со стад других селений, которые приходят для пастьбы, что как бы имеет вид поземельного дохода. Кроме того, имеющим в своей зависимости лиц других сословий принадлежит право пользования выморочными землями».

Точное исполнение сословиями взаимных обязанностей относительно друг друга и в тех пределах, которые были освящены обычаем, составляло заботу каждого абхазца, и ни владелец, ни его подвластный, ни в каком случае не соглашались перейти за пределы своей подчиненности или власти. Каждый из подвластных исполнял добросовестно свою обязанность относительно владельца и затем считал себя совершенно независимым от него, свободным в образе жизни, мыслях и поступках. Никакие другие обязанности не связывали его с своим господином; он не чувствовал к нему ни особой привязанности, ни особого уважения, потому что видел в [67] князе человека, не отличающегося от него ни образом жизни, ни умом, ни, наконец, особым правом голоса в народном собрании.

Это не мешало однако тому же крестьянину, в присутствии князя, ползать перед ним, целовать полу его платья и оказывать всевозможные знаки почтения. Свобода мнения и независимости смешаны в характере абхазца с рабским унижением и почтением к старшему. Рабство до того укоренилось в стране, что оно вошло в обычай и обряды народа. Во все молитвы и религиозные обряды абхазец включает владетеля и своего помещика. Все это вызвано нуждою в покровительстве сильного.

Князь или богатый дворянин проводит жизнь среди лени и бездействия. Простолюдин хотя и работает, но часто, не взирая на труды свои, остается беден и причиною тому отношения низшего класса к высшему. Последний, пользуясь народными обычаями, грабит и разоряет своих подвластных. От таких разорений у бедного опускаются руки, он предпочитает довольствоваться малым, проводит остальное время в бездействии и лени. Эта апатия к работе и нежелание работать для другого бывает часто причиною, что владелец, имеющий в своем стаде до шестидесяти дойных коров и множество подвластных, покупает в Сухуме русское масло.

Не имея власти и права давать низшему сословию дворянское достоинство, владетель имел право, за услуги оказанные ему собственными крестьянами или выходцами из других племен, возводить их в достоинство своих телохранителей, носивших название ашнахмуо или шина-кма. Составляя сословие среднее между дворянами и крестьянами, шина-кма пользовались всеми правами дворян относительно земли и крестьян. Они не платили никаких податей, и вся их обязанность состояла в охранении лица и дома правителя. По обычаю народному, они могли жениться на дворянках. Князья владетельного дома и другие княжеские фамилии такой стражи не имели, и потому все телохранители жили в селении Соук-су — родовом имении владетеля Абхазии. В политическом строе жизни абхазцев сословие шина-кма представляло собою как бы зародыш среднего сословия, но не имело вовсе характера этого сословия в других государствах — сословия промышленного и торгового.

С понятием об анхае соединялось представление, как о человеке, до некоторой степени свободном, пользующемся своими личными и имущественными правами. Зависимость их, личные услуги и повинности, приносимые владельцам, были не более как добровольные подарки, которые, повторяясь в течение нескольких лет, обратились потом в обязанность. С понятием о свободном человеке соединяется право свободного переселения с одного места на другое и отсутствие прикрепления к земле — и анхае пользовались правами этими в действительности. Переселение с места на место, из одного селения в другое, было до последнего времени в обычае абхазцев, и, имея вид бродяжничества, оно все-таки составляло для каждого [68] из подвластных одно из средств заявить свой протест и избавить себя от нарушения прав и притеснений со стороны привилегированных сословий. Переселение это, известное в Абхазии под именем ассаства, «составляло один из коренных обычаев всего населения северо-западного Кавказа, и гостеприимство всегда считалось священною обязанностью каждого. Находил ли ассас убежище себе в каком-либо бедном семействе, или был гостем целой фамилии анхае, или, как это было чаще всего, делался гостем привилегированной фамилии — во всяком случае, он вступал во все права постоянных жителей селения. Эти условия, а также легкость оставления прежнего местожительства (вследствие незначительности хозяйства, характера всех вообще построек, которые могли быть возведены в несколько дней на новом месте), возможность заранее распорядиться движимым имуществом и даже возможность сохранить за собою землю (например, в случае, если ассас имел немалочисленную фамилию родственников в оставляемом селения) — все эти условия делали ассаство незатруднительным, удобоисполнимым. Ахуйю (дельмахоре) и амацюрасгу (мойнале) также находили в переселении, в ассастве, защиту для своих прав, хотя ассаство этих сословий и было обставлено некоторыми особыми условиями. Даже ахашала, отдаваясь под покровительство других, находили защиту тех немногих прав своих, кои предоставляет им обычай».

Анхае в переводе означает поселянина — это, так сказать, вольные жители, которые, пользуясь владельческими землями, обязаны были за это определенною платою и работою. Плата эта была различна и состояла у одних в обязанности принести летом ягненка, а зимою — барана или что может, соответственно ценности; другие же доставляли ко двору владельца столько мяса, сколько потребуется. Когда владелец или кто-либо из его родственников жил в деревне, то анхае должны были весною засеять поля владельца, а летом полоть сорные травы, собрать и свезти гомии и кукурузы столько, сколько необходимо для двора владельца. Кроме того, они обязаны были собрать для владельца виноград, доставлять ему собственное свое вино, от Пасхи до сбора нового винограда; принести помещику от пяти до восьми мер кукурузы; при выдаче замуж дочери, платить владельцу по одной корове, за что тот отдаривал крестьянина. Если случалось, что владелец переедет в дом анхае, то он обязан был содержать его со всем семейством от уборки хлеба до Пасхи. Эта повинность соблюдалась каждый год поочередно; но если помещик не переезжал, то не имел права требовать в замен этого никакой платы; вместо работы на владельца допускалась уплата кукурузою. Если помещик не живет к деревне, то анхае освобождались от всяких повинностей. При выездах владельца из имения, анхае должен был конвоировать его и продовольствовать войска или милицию, если бы владетель считал нужным собрать их.

«В последние времена, говорит г. Завадский, в такой [69] вспомогательной силе не могла предстоять надобность. Но в прежние времена владетели, для утушения беспорядков, рождавшихся в крае, призывали вооруженную силу из посторонних племен. Это происходило не потому, чтобы владетель не доверял абхазцам, но политика эта клонилась к устранению кровомщения в крае, если бы заставить абхазцев усмирять собственным оружием своих соотечественников. Обязанность эту анхае исполняли всегда очень охотно и рачительно».

Сословие анхае, как по своей численности, так и по отношениям, составляло господствующее население страны, главную ее силу «и сущность покровительствуемого элемента каждой общины (союза)».

За анхае следовало сословие амацюрасгу, известное в Самурзакани под именем мойнале и составляющее переход в сословие анхае (пиош) из сословия ахуйю (дельмахоре). Последнее составляло низший вид из зависимых поземельных собственников.

Ахуйю, называвшиеся в Самурзакани дельмахоре, означает, в переводе на русский язык, работника; это были люди жившие собственным хозяйством, но находившиеся в полной зависимости своего господина. Все повинности и обязанности, исполняемые анхае, нес и ахуйю, обязанный, сверх того, исполнять все низшие должности в хозяйстве при дворе владельца. Вся прислуга помещика состояла из этого класса людей. По требованию владельца, ахуйю должен был прислать для прислуги девушку к его двору и женщину для работы. Крестьяне этой степени обязаны были три дня в неделю работать на помещика и из доходов своих известную часть уделять владельцу, Так, например, отдавать половину удоя молока от своих коров. При выходе замуж дочери такого крестьянина, владелец брал с жениха калым в свою пользу. Смотря по достоинствам девушки, как работницы, и по наружным ее качествам, калым простирался от 7-20 коров. За то, при женитьбе крестьянина, калым за него уплачивал помещик, и холостые крестьяне, в большинстве случаев, не состояли ни в каких обязательных отношениях к помещику.

Крестьяне пользовались отведенными им землями, которых отнимать у них владельцы права не имели.

Телесное наказание не допускалось в Абхазии, а за сопротивление господину или неисполнение своих обязанностей, крестьяне заковывались в железо. За обиды и притеснения крестьянин имел право требовать своего владельца на суд, и если последний оказывался действительно виновным, то крестьянин освобождался от обязательных отношений и выходил из-под власти своего господина. Но чтобы спасти себя от мщения своего прежнего владельца, крестьянин, по необходимости, должен был искать сильного защитника, и потому шел к другому владельцу, селился на его земле, подчиняя себя опять тем же крестьянским условиям. Чаще же всего он [70] старался отдать себя под непосредственное покровительство владетеля Абхазии, как наиболее выгодное.

В первом случае, поступая под покровительство одного из значительных владельцев, он менял только господина и положение его лишь временно улучшалось, а во втором он делался чем-то похожим на вольного собственника, не изъятого, впрочем, от обычной крестьянской подати. Это последнее обстоятельство послужило к увеличению до некоторой степени числа лиц подвластных собственно владетелю, и он становился через то протектором большего родового союза сравнительно с остальными князьями и вассалами.

Помещики имели право продавать крестьян и отдавать их за долги, при чем крестьянин ценился обыкновенно в 50 коров. Крестьяне имели право выкупаться, но выкуп был так велик, что очень немногие могли воспользоваться этим правом, и если у крестьянина было большое семейство, то, чтобы выкупить на волю всех членов его, приходилось заплатить до 100 коров, а иногда и более.

У некоторых князей и дворян в число доходов, получаемых ими с подвластных, входила часть добычи от воровства зависимых жителей, между тем, если воровство случилось в доме самого владельца или в стаде его и даже в доме, где воспитывалось дитя его, то с виновного взыскивалось пятнадцать коров и даже более, сверх возврата украденного.

Рабы в Абхазии существовали двух родов: коренные, рожденные в крае, или агруа, и иноплеменные, добытые грабежом, покупкою или пленные взятые на войне. Этот второй вид рабов носил название ахашала — что, в переводе, означает лишний; ахашала был невольником в полном смысле слова (Это последнее название весьма часто служило в Абхазии общим наименованием для обоих видов рабов.). Он был полною собственностию своего господина, который мог распоряжаться им по своему произволу: продать, подарить и даже убить. Агруа, составляя также неотъемлемую собственность господина, имел ту привилегию, что не мог быть продан иначе, как с разрешения владетеля, который один имел над ним право жизни и смерти.

Самая жизнь раба, не имевшего никаких прав личных и имущественных, была тягостна и ничем не обеспечена. Владелец обязан был кормить и одевать раба или снабдить его землею, подобно крестьянину. Рабы обязаны были исполнять все черные работы в доме своего господина, которые будут на него возложены; они не имели права носить оружия. Владелец не имел права разлучить агруа с женою, но мог подарить его дочерей кому захочет, продать и променять их. Ахашала же можно было разлучить и с женою. Хотя рабы и не были изъяты от телесного [71] наказания, но оно почти никогда не исполнялось над ними, потому что не было в употреблении между абхазцами.

Рабами могли владеть все без исключения сословия, пользующиеся правами собственности.

Некоторые из владельцев, имея в виду религиозную цель, отпускали иногда на волю своих рабов или, отдельных лиц из сословия ахуйю, с непременною обязанностию выучиться турецкому языку и приобрести уменье читать известные молитвы из корана, относившиеся до умерших. Такое обязательство возлагалось на отпущенных ради спасения души своей или кого-либо из близких родственников. Эти отпущенники получили название азатов; они не несли никакой повинности и были обязаны только чтением молитв по умершим. Класс этот, вообще не многочисленный, с приходом русских стал пополняться лицами, освободившимися из низших сословий, потому что теперь, под обеспечением русской власти, освободившиеся не имели надобности в покровительстве и защите фамилий, обязывавших их все таки некоторою зависимостию. Не переходя в анхае (пиош), они делались азатами, т. е. людьми вольными, не отбывавшими никаких повинностей.

Поселившись отдельными усадьбами, разбросанными в густых и часто непроходимых лесах, по ущельям и вершинам гор, абазины вели каждый отдельную свою жизнь, независимую от соседа. Оттого общественная жизнь там вовсе не развита. Все сословия, кроме рабов, имели равные права на свободу мнений, действий и уважения в народе. Личные заслуги, ум и опытность каждого отдельного лица давали ему большее или меньшее право на уважение, без различия звания, и, часто, голос старика простолюдина имел большее значение, чем неопытного молодого князя.

Отсутствие общественной жизни заставляло абазина, в обеспечение своего лица и имущества от насилий посторонних, искать содействия, покровительства и защиты среди родственников, и таким образом, как мы сказали, образовались родовые союзы, составляющие основание политического строя всего абхазского племени. Под опекою и охраною такого союза, спокойствие абхазца было обеспечено, так как в делах одного члена союза принимали участие все остальные, и месть за оскорбление или убийство одного из членов составляла обязанность для всех остальных членов родового союза.

Родство и фамильная связь тщательно поддерживались абхазцами: за обиду, насилие, рану, или смерть. родственнику, восставала вся фамилия, платившая обидчику жестокой местью. За то абхазец ни за что не подымет оружия против своих родственников, если бы они жили вне Абхазии, и владетель его был с ними в неприязненных отношениях. В этом случае абхазец готов скорее оставить свою родину, покинуть дом, чем [72] видеть, а тем более участвовать в разорении или опустошении земель своего иноземного родственника.

С течением времени, родовые союзы, все более и более расширяясь, приобретали больше значения и влияния. Собственно говоря, основу родовых союзов составляли члены двух сословий, князей и дворян. Зависимые сословия, в большинстве случаев, сливали свои интересы с интересами своих владетелей. Они обязаны были защищать своих князей и дворян и мстить за них врагам, во взаимность того владельцы, оказывая покровительство своим подвластным за обиду, нанесенную им, требовали удовлетворения от того родового союза, из которого происходил обидчик.

В интересах общих, относящихся до жителей известной местности или урочища, созывались местные собрания, а в делах, касающихся до всей страны или племени — народные собрания. Члены одного родового союза жили в разных местах и, напротив того, в каждом урочище, долине жили семейства, принадлежащие к разным родовым союзам; по этому на народное собрание выбирались депутаты не от фамилий и родовых союзов, а от каждой местности или урочища.

Народные собрания происходили в местах считавшихся священными: где-нибудь в роще, на холме, в ограде древнего монастыря и т. п. Местом народного собрания у джигетов был Чугур-Ханахский холм, находившийся близ реки Чугур, в пятнадцати верстах от Гагр. «Холм этот недалеко от берега моря, окружен с трех сторон возвышенностями с крутыми склонами. На холме росло дерево, около которого валялись обломки оружия; дерево это было увешено лоскутками разных материй, а из ствола его торчали вбитые гвозди — все это жертвы во имя успеха набега или воровства».

В Абхазии такие народные собрания, без ведома владетеля, в последнее время не допускались. Там собрания могли быть созваны только для обсуждения таких дел, о которых народ намерен был просить владетеля, или для рассуждения о нуждах какой-либо отдельной фамилии, но и об них должно быть сообщено владетелю. Собрания же, созываемые секретным образом, считались заговором, и виновные в этом подвергались строгому взысканию.

Необходимость в охранении общественной безопасности вызывала часто народные собрания. Среди абхазских племен, общественная безопасность, за отсутствием полицейских мер, не была ничем ограждена. Свободное употребление каждым оружия считалось ограждением каждого, но, в сущности, было главною причиною всех беспорядков и междоусобий: оно вело к кровомщению.

Кровомщение было развито у абхазцев точно также, как и других горских народов, и предотвратить его не было возможности. Неудовольствие и кровомщение между привилегированными сословиями прежде всего отзывались на [73] их подвластных. Мстившая сторона врывалась в селение неприязненного ей владельца, как в неприятельскую страну, предавала все огню, совершала убийства, захватывала пленных, женщин и детей и, забравши в свои руки все, что было можно, уходила домой с добычею. Канла переходила от отца к сыну и распространялась на всю родню убийцы и убитого. Самые дальние родственники и даже воспитанники были обязаны мстить за кровь убитого. Не желавший участвовать в кровомщении вовлекался в эти действия против воли, вынужденный обстоятельствами. «Достаточно было, чтобы ближний его родственник потерпел кровную обиду. Эта обида считалась его обидою, и он обязан был вмешиваться в беспорядки, которых сам делался жертвою».

«Люди, не имевшие собственности и не дорожившие ничем, находили, в подобных случаях, средства к приобретению, тем более, что все, захваченное во время кровомщения, оставалось безвозвратно в руках похитителей».

За раззорение и убытки, причиненные кровомщением, никто не в праве был требовать вознаграждения. Владельцы отвечали за своих подвластных как за самих себя. В случае преступления, сделанного крестьянином, владелец его подвергался кровомщению и отвечал перед судом, как лично совершивший преступление.

Кровомщение было так распространено, нити его так перепутались между различными фамилиями, что редкий из абхазцев не имел врага, способного его выждать на пути или где-нибудь в засаде. От этого туземцы никогда не расставались с оружием; с ним они выходили на полевые работы и переезжали самые незначительные расстояния.

Желание сколько-нибудь ослабить канлу вызвало между народом обычай, по которому, тотчас после совершения смертоубийства, родовая месть могла быть остановлена вмешательством других фамилий, предлагавших свое посредничество в деле примирения враждующих. При выраженном обеими сторонами согласии на мировую, дело передавалось на обсуждение народного суда, составленного из судей, выбранных обеими сторонами. Выбор судей представлял особые затруднения для посредников: необходимо было убедить и согласить обе враждующие стороны, так как каждая из них имела право устранить избранных противною стороною, если имела к тому основательные причины.

В судьи выбирались обыкновенно люди, пользующиеся опытностию, уважением и известные по своему красноречию, честности и беспристрастию. Они носили название медиаторов, а самый суд назывался медиаторским; число судей, смотря по важности разбираемого дела, было различно. После выбора судей, обе тяжущиеся стороны извещали друг друга об именах выбранных судей и принимали присягу в том, что свято исполнят решения суда, в обеспечение чего и представляли поручителей. [74]

При отсутствии твердых верований и убеждения в святости присяги, форма эта хотя и существовала с давних пор в Абхазии, но не имела особенного значения и силы. Абхазец боялся только ложно присягнуть пред образами св. Георгия победоносца, находящимися в Пицундском и Иллорском храме, и перед образом Божией Матери в стволе дуба, на холодной речке близ Бомбор. Этот дуб имел столь большое значение в народе, что святости его не мог нарушить даже и владетель. Он не имел права взять силою безоружного, бежавшего под сень дуба и под покровительство его святой иконы.

Оттого такой присяги, как мы понимаем, не существовало в действительности, а абхазец присягал и приносил клятву перед уважаемыми иконами, перед ружьями и перед наковальнею.

В маловажных случаях абхазцы часто присягают в кузнице.

Присягающего приводят перед наковальню, на которой лежит молот, и становят его против кузнеца, стоящего у той же наковальни; то лицо, по чьему делу приводят к присяге, становится в стороне. Взяв мо лоток, кузнец произносит клятву.

— Если я, говорит он, вместо присягающего, не скажу правду о том, о чем меня спрашивают, или если я виноват в том, в чем меня обвиняют, то да разобьет Шасшу-Абж-Ныха голову мою молотом на наковальне.

При этом кузнец ударяет три раза молотом по наковальне.

В том месте, где нет кузницы, для приведения к присяге вбивают в землю две палки на небольшом расстоянии друг от друга, и на них вешают заряженные винтовки, но так, чтобы дулами своими они обращены были в интервал между палками. Присутствующие становятся против интервала, а присягающий у самого интервала и, произнося присягу, в заключение ее говорит: «если я сказал ложь, то да поразит Шасшу-Абж-Ныха мою голову свинцовыми пулями из этих ружей», и проходит сквозь интервал.

Если бы абхазцу пришлось солгать во время присяги, то он до такой степени верит в могущество этого божества, что сам скоро признается как в преступлении, так и в том, что он принял ложную клятву. Первый лихорадочный припадок (а лихорадка свирепствует в Абхазии), с головною болью и бредом, убеждает его, что Шасшу бьет его или молотом по голове, или направляет в него свинцовые пули, перед которыми он присягал. Больной прибегает тогда к помощи родственников, говорит, что прогневил Шасшу, просит их умилостивить его и сознается в своем преступлении и ложной клятве.

Родственники удовлетворяют истца, приводят на место присяги козла или барана, назначая его в жертву, когда больной выздоровеет, и, призвав к себе кузнеца, в присутствии которого совершалась присяга, они [75] просят его, чтобы он исходатайствовал у Шасшу прощение больному. После выздоровления совершается обычным порядком жертвоприношение, и кузнец получает часть мяса жертвы и кожу.

Точно также присягнувший ложно перед образом св. Георгия при первой болезни сознается в преступлении, и тогда родственники приглашают к себе того, кому больной причинил вред своею ложною присягою, и стараются вознаградить его. Вместе с тем приглашается и то лицо, которое приводило больного к присяге, и приводится тучная корова ко крыльцу дома, на которое выносят больного и сажают на скамью.

— Доволен ли ты удовлетворением? спрашивает приводивший к присяге того, кто был обижен, и прощаешь ли больному проступок?

Получив удовлетворительный ответ, приводивший к присяге берет веревку, которая привязана на шее коровы и обращается к св. Георгию.

— Св. Георгий Иллорский! произносит он, прости этому больному его проступок, который он сделал неумышленно, по своей неопытности, и даруй ему здоровье: впредь он и его семейство будут приносить тебе ежегодно определенную жертву.

Обведя корову кругом больного и отрезав у нее кончик правого уха, привязывают его к правой руке больного, который и носит этот отрезок уха до совершенного выздоровления. Корова пускается в стадо (Обряд жертвоприношения св. Георгию С. Званбай. Кавк. 1853 г. № 90.).

Присяга совершалась по средам и пятницам, но во время великого поста она воспрещалась, кроме случаев не терпящих отлагательства. К присяге не приводили мужа беременной женщины до ее разрешения, иначе, по верованию народа, произойдут непременно преждевременные роды, даже и в том случае, когда присягающий покажет истину, по совести. По народному обычаю, не допускали также к присяге свидетелей, на том основании, что свидетель ничем не отвечает за ложную присягу, которая, при низкой нравственности туземца, могла случаться очень часто.

По окончании присяги, суд открывал свое заседание, для которого не было устроенных домов или особо назначенных мест. Судьи собирались где-нибудь в поле, под открытым небом, и прения происходили гласно, так что каждый любопытный мог присутствовать на разбирательстве.

Обе враждующие стороны находились тут же и располагались двумя группами, разделенными между собою группою судей. Во избежание кровопролития в случае жарких споров, обе враждующие стороны выводились на суд без оружия.

Собственно в Абхазии если разбираемое дело принадлежало к числу уголовных, то на суде председательствовал сам владетель, и тогда суд происходил или в Соук-су, или в Квитаулах — родовых его имениях.

Находясь по средине тяжущихся, медиаторы или судьи вызывали к себе [76] сначала, со стороны обвинителей, избранного ими оратора, который излагал подробно весь ход дела. Потом выслушивали показания обвиняемых. Ораторы обязаны были говорить громко, чтобы обе стороны могли слышать их слова, и потом делать возражение. Так как часто на расстоянии, на которое разведены тяжущиеся друг от друга, слова оратора одной стороны не могли быть слышны другой, то, во избежание недоразумений, один из судей, по выбору суда, излагал со всею подробностию перед предстоящим оратором все, что объяснил оратор противной стороны. Эти последние лица выводили обыкновенно свои оправдания и обвинения с самых отдаленных времен, говорили весьма долго и много, вставляли в свою речь такие объяснения и обстоятельства, которые не относились вовсе к делу, не разъясняли его и не жалели, в своих обвинениях, ни чести, ни имени своих врагов. Свидетелей преступления почти никогда не было, и судьи о них и не спрашивали. Доказатель всегда пользовался в народе дурною славою, и случалось весьма часто, что тяжущиеся проигрывали серьезные спорные дела, не оговаривая свидетелей их правоты, из боязни получить в народе имя доказчика.

Выслушав обе стороны и удалив ораторов из своего круга, судьи оставались одни, обсуждали все обстоятельства касающиеся дела, и постановляли решение, которое объявлялось судящимся через старейшего по летам медиатора. Решение постановлялось изустно; но судьи никогда от своего мнения и слов не отказывались, под опасением потерять доброе имя и уважение в народе. Объявление производилось тем же порядком, но только старец-медиатор вновь излагал перед тяжущимися весь ход дела, объявлял, что найдено судьями заслуживающим внимания и что не касающимся до дела, спрашивал не имеет ли какая-либо из сторон что-нибудь добавить или пояснить, не упущено ли что-либо медиаторами из виду, и когда получался ответ, что тяжущиеся не имеют ничего более прибавить, тогда медиатор излагал им мнение суда и его решение.

Если в суде происходило разногласие членов, то решали по большинству голосов, а в Абхазии поступали при этом так: во время присутствия в суде владетеля, он решал на месте разногласие судей, а во время его отсутствия в суде, судьи, сохраняя свое решение в тайне от тяжущихся, отправляли к нему двух членов суда, по изложении которыми обстоятельств дела, владетель постановлял решение, в обоих случаях приводимое в исполнение. Раз решенное дело не возобновлялось даже и тогда, когда обе стороны были не довольны его решением. Против медиаторов не было апелляции; судом их прекращалось право мести и дальнейшее возобновление иска перед лицом владетеля.

В случае неявки кого-либо к суду, суд не открывал своих действий до тех пор, пока его не представят поручители.

Точно также он не следил за исполнением своего приговора: за этим [77] обязаны были наблюдать поручители. Наконец суд не принимал на себя обязанности преследовать преступления, а проявлял свои действия только тогда, когда сами спорящие не видели другого средства окончить свои распри, как судом.

В Абхазии преследование преступлений всякого рода лежало, главным образом, на обязанности владетеля. Он имел право лишить свободы каждого, не исключая князей владетельного дома, а если арест произведен по уголовному делу, то и предать его суду. Лишение свободы или арест могли быть наложены, как мера исправительная, не влекущая за собою суда.

Князья и дворяне имели точно такие же права относительно подвластных, но если арест произведен по уголовному преступлению, то обязаны были виновного представить владетелю.

Понятия абхазцев относительно преступлений были совершенно различны с понятиями, выработанными жизнию цивилизованных государств. Туземец не считал еще преступлением все то, что противно закону и общественному мнению; так, действия, нарушающие права личные и имущественные, не составляли преступления, а по народному понятию считались удальством, молодечеством, достойным подражания и сочувствия. «Вообще очень ограниченное число действий считается у абхазцев преступлениями; преступлением, по их понятию, почти исключительно считается действие, нарушающее права сильного. Рядом с этим руководящим взглядом на преступное действие, самый строй жизни не представлял власти охранительной и исполнительной, так что в решении дел, касающихся личной свободы, прав собственности и общественного спокойствия, господствовал полнейший произвол».

По понятию абхазца, к высшей категории уголовных преступлений принадлежало семь видов преступлений: святотатство, богохульство, отцеубийство, братоубийство, посягательство на жизнь владетеля и членов его дома, измена отечеству и кровосмешение.

Вторую категорию составлял только один вид преступления: посягательство крестьян на жизнь своих владельцев. Оно наказывалось истреблением, без всякого суда, всего рода виновного.

К третьему виду уголовных преступлений причислялось четыре вида: убийство, публичное оскорбление и бесчестие женщины, похищение чужой жены или невесты, развод без согласия обеих сторон или родных.

За все виды преступлений существовало четыре вида наказаний: пеня, лишение свободы, заковывание в цепи и изгнание из родины.

Пеня взималась в прежнее время произведениями земли, лошадьми, скотом и другими предметами. Впоследствии, когда абхазцы познакомились с монетою, тогда пеня была заменена деньгами и количество ее значительно возвышено.

Удаление из родины заключалось в том, что родные слагали с себя [78] обязанность родовой мести за то лицо, которое подверглось изгнанию. С объявлением этого наказания все родственники, друзья и знакомые прекращали с преступником всякие сношения; опасались жить с ним в одном доме, сесть за общий стол, вступать с ним в разговор и каждый постыдился бы отвечать ему на обиду обидой или местью. Изгнанный хотя и пользовался правом гостеприимства, но с такими особенностями, которые заставляли его отказываться от этого рода внимания своих соотечественников. На каждом шагу он встречал презрение и пренебрежение со стороны хозяев. Во время обеда и ужина его сажали за особый стол, где-нибудь в углу комнаты, и остатки его пищи отдавали псам, считая их нечистыми.

— От собаки — собаке, произносил хозяин, выбрасывая остатки с его стола,

После ночлега, хозяин сожигал тот клочок войлока или бурки, на котором спал изгнанник; все, к чему он прикасался, тщательно обмывали и очищали. Удаляясь из отечества, преступник знал, что весть о нем достигнет прежде, чем он прибудет к соседям, и что там встретит точно такой же прием, как и в родном крае. В таком безвыходном положении он проводил время до тех пор, пока не отыскивался сильный благодетель или покровитель, который лично своею особою ручался, перед родными изгнанника, в его искреннем раскаянии и хорошем поведении. Тогда изгнанный снова принимался в общество, вступал в свои права и принимал свою прежнюю фамилию.

Этот вид наказания применялся иногда к первой категории уголовных преступлений, для которых собственно не было определено в абхазском кодексе никаких определенных взысканий. Абхазцы находили, что преступники такого рода подлежат суду Божию, и, по своему суеверию, полагали, что каждый, лишивший подобного преступника жизни, принимает на себя все грехи его. По этим причинам смертная казнь в Абхазии вовсе не существовала. В горной Абхазии измена наказывалась смертию: если совершил ее мужчина, то он должен был быть повешенным руками раба; если же женщина, то должна быть застрелена руками отца, брата или мужа.

Дела последней, третьей, категории разбирались судом посредников и в Абхазии собственно — под председательством владетеля. По обычаю народа, каждое из видов последнего рода преступлений могло быть только смыто кровью виновного, но владетель имел право требовать, чтобы вражда была окончена судом и приказанию его никто не смел противиться. Форма производства суда в Абхазии была одинакова для дел всякого рода; все различие состояло в числе судей, смотря по важности дел. Тяжбы и иски незначительные рассматривались судьями, которые избирались самими тяжущимися. Не важные уголовные дела и важнейшие тяжебные, в роде владения недвижимою собственностию, разбирались судьями, утвержденными [79] владетелем, и, наконец, важнейшие уголовные преступления и дела относящиеся к родовой мести, судом, составленным из важнейших и почетнейших лиц, под председательством самого владетеля.

В Абхазии постоянные суды назывались: аныхва-ахваз, что, в переводе, означает давшие присягу. В состав такого суда судьи, или бакаульцы, выбирались пожизненно и в общем собрании народа. Выбранные приносили присягу, что будут исполнять добросовестно свою обязанность и должны были являться, для разбора дел, по приглашению каждого, не получая за это никакого вознаграждения. Судьи постановляли решение не произвольное, а основанное на адате (обычае) или шариате (духовный суд). От тяжущихся зависело, в большинстве случаев, выбрать тот или другой суд и, конечно, каждая сторона выбирала то, что было для нее выгоднее. По законам шариата, все мусульмане равны перед кораном, и кровь князя или простолюдина ценится одинаково; адат же, напротив, признавал различие сословий, и кровь князя стоила дороже крови дворянина, а этого последнего дороже простолюдина. Естественно, что, основываясь на этом, люди высшего звания предпочитали адат, а низшего — старались подвести дело под шариат. Происходило столько споров и новых ссор, пока разбирался вопрос, как судиться, по адату или по шариату, что абхазцы, зная это, прибегали к суду только в крайнем случае, когда кровомщение грозило принять слишком широкие размеры, или когда народ требовал, чтобы распря эта была прекращена. Вообще же большинство дел решалось по адату; к шариату прибегали редко, так как магометанство не было в значительной степени развито между народом.

Бесчестие женщины отплачивалось смертию. Неверную жену муж мог убить, а если этого не делал, то, по суду, она обращалась в рабу и это обращение давало возможность мужу продать ее. Затем все виды третьей категории уголовных преступлений наказывались одинаковым штрафом, размер которого определен был для каждого сословия отдельно. За убийство князя взыскивалось 30 душ крестьян (по указанию некоторых, 30 мальчиков), лошадь с сбруею, полное вооружение и серебряная цепь в роде портупеи; за дворянина шестнадцать душ крестьян (или 16 мальчиков), а остальное те же предметы; за анхайе — от двух до трех душ крестьян, ружье и шашка; за ахуйю — одна душа.

Нечаянное убийство ценилось в половину и, в обоих случаях, допускалась плата, вместо крестьян или мальчиков, соответствующим по ценности количеством скота. Перед судом князья и дворяне отвечали обиженному своим имуществом, а крестьяне своею личною свободою, если не доставало их имущества для уплаты пени. В последнем случае, они становились собственностию обиженного, который мог продать, променять или оставить у себя, пока они не найдут средств выкупиться.

После суда по кровомщению, следовало примирение враждующих, [80] совершавшееся торжественным образом, публично, при множестве свидетелей и непременном присутствии родственников обеих враждующих сторон. Ближайший родственник убитого произносил прощение и, как бы в забвение всего прошедшего и соединения прочнейшими узами дружбы, брал к себе на воспитание сына или родственника убийцы; случалось и на оборот: убийца брал на воспитание сына убитого. Сверх того, примирение производилось иногда посредством обряда усыновления, который состоял в том, что обиженный призывался в дом нанесшего оскорбление и, при свидетелях, целовал три раза грудь жены или матери хозяина дома и потом отпускался домой с подарками, считаясь усыновленным. В прежнее время воровство наказывалось весьма строго. В горной Абазии, вор наказывался нагайками, возвращал покражу и, кроме того, приплачивал двух или трех баранов за свою неловкость. В Абхазии собственно, за воровство, произведенное в первый раз, «брили вору один ус, за второе оба или выставляли нагого в летнее время на солнце и обливали медом, для того, чтобы его беспокоили насекомые; в зимнее время выставляли его нагого на холод». Потом была введена пеня или штраф, состоящий из тройной стоимости украденного: две части шли в пользу хозяина, одна в пользу судей и 100 рублей за каждую вещь в пользу владетеля. За воровство, грабеж или убийство, земле владетеля или в соседстве его дома, преступник, сверх обыкновенного взыскания, должен был уплатить владетелю двух мальчиков, ростом не ниже четырех и не выше шести ладоней или, в замен их, деньги по стоимости. Для меры служила ладонь того, кто взимал пеню. От этого в Абхазии воровство встречалось весьма редко, но потом оно усилилось, с тех пор, как народные обычаи стали терять свою силу. Воровством занимались большею частию высшие сословия, которые, считая труд стыдом, должны были пускаться в этот постыдный промысел для приобретения себе средств к жизни. Народ же вообще не терпит воров. При решении дел по ссорам и дракам, судьи прежде разбора взыскивали с обеих сторон штраф в пользу владетеля, по пяти коров и по пяти рублей, а потом уже приговаривали виновного к плате пени обиженному. Иски о долгах отличались своею запутанностию и сложностию. Так, например, если кто брал в долг корову, то через год обязан был возвратить корову с теленком, через два года — две тельных коровы, через три года — две коровы и двое телят и т. д., так что долг вырастал до огромных размеров».

Права поземельной собственности и имущественные строго соблюдались и имущество каждого считалось неприкосновенным; ни за какое преступление и никто не мог лишать имущества своих подвластных. Поземельная собственность находилась в руках только двух сословий: князей и дворян. Земли, поступившие во владение какого-либо рода, оставались в его пользовании до последнего потомка мужеского поколения. Права наследства были [81] чрезвычайно просты: недвижимое имение умершего делилось поровну между его сыновьями или, за неимением их, между ближайшими родственниками. В Абхазии старший сын, кроме следуемой ему части, получал вооружение покойного, его любимого коня и саклю. Дочери и жена, у всех поколений, не имели никакого права на наследство, но наследники обязаны были их содержать, малолетних воспитывать и девушек выдать замуж. Имения лиц, оставшихся решительно без наследников, даже и самых дальних, поступали: княжеские и дворянские в пользу владетеля, а крестьянские в пользу их помещиков.

Из движимого имения женская линия могла получить, по завещанию, часть в наследство (Очерк устройства общественно-политического быта Абхазии и Самурзакани, Сбор. свед. о кавказс. горцах выпуск III изд. 1870 г. Еще об Абхазии Чернышева. Кавказ 1854 г. № 83. Воспоминания кавк. офицера Рус. вест. 1864 г. № 9. С северо-восточного прибрежья Черного моря Аверкиева. Кавказ 1866 г. № 72 и 74. Абхазия и Цебельда Ф. Завадского. Кавказ 1867 г. № 61 и 63.).

Из всего сказанного видно, что в народе не существовало, в виде отдельных учреждений, ни охранительной, ни исполнительной власти; видно, что власть эта принадлежала членам высших свободных сословий, и что большинство дел решалось силою оружия. Хотя в Абхазии и существовали судьи, но народ предпочитал за воровство платить воровством, за кровь мстить кровью, словом больше всего руководился правилом: око за мо, зуб за зуб.

В заключение остается сказать, что военное устройство и хищнические действия абазинского племени были совершенно сходны с черкескими, к которым они, в этом отношении, приблизились гораздо более, чем к своим одноплеменникам — абхазцам.

Отправляясь на хищничество, абазины выбирали беллати — проводника, которым мог быть человек, прошедший огонь и воду. Для того, чтобы быть беллати, недостаточно одной отчаянной храбрости, но он должен быть хитер, осторожен и очень чуток: от него зависит успех или неудача похода. Беллати должен знать каждую тропинку, каждый шаг в горах и помнить все броды в реках.

Собравшись в набег, партия с рассветом оставляла родной аул и отправлялась прежде всего в заповедную рощу, оставляя коней при входе в нее. Там каждый старшина, окруженный своими одноаульцами, выбирал себе священный дуб, втыкал в него крестообразно две шашки, а между ними кинжал, читал предбитвенную молитву, повторяемую всеми остальными собравшимися, с акомпаниментом ладош. По окончании молитвы старшина вынимал кинжал, клялся над ним, что не будет щадить врага, [82] умрет как умирали его предки, и целовал клинок, что исполняли и все его сотоварищи.

Способ действий абазинов, при нападении и отступлении, их взгляд на военную славу, одинаков с черкесами. Но нельзя пройти молчанием ту особенность, которая замечается у абазинов при наказании труса или беглеца с поля сражения. Виновный в таком поступке связывался ремнями, и выводился на средину улицы в толпу собравшихся зрителей. Жена, а если нет, то сестра его принимала от старшины плеть и, под пронзительный вой туземной музыки, отсчитывала несколько ударов по плечам виновного и концом своей чадры вытирала ему глаза, хотя бы на них и не было слез, давая тем знать, что трус не лучше бабы.

— Сестры, посмотрите его, говорит исполнявшая обряд, обращаясь к одним только женщинам.

— Нет! отвечают те, мы можем только пожалеть его...

— Я, говорит одна, дарю ему свои шальвары.

— А я старую чадру...

— А я, перебивает третья, фустанелу.

Все подаренное приносилось на место наказания, на виновном разрывали черкеску, одевали в женские лохмотья, сурмили ему брови, румянили лицо, обрекали на изгнание и, концом накаленного кинжала, выжигали на лбу труса треугольный знак. В след за тем несчастный, при звуках музыки, выгонялся женщинами из аула палками (Достоверные рассказы об Абазии В. Савинова. Пантеон 1850 г. № 9.)

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том I. Книга 2. СПб. 1871