-

БЕБУТОВ Д. О.

ЗАПИСКИ

Князь Давид Осипович Бебутов.

Князь Давид Осипович Бебутов, генерал-лейтенант, комендант г. Варшавы при главнокомандующем первою армиею, меньший брат генерала-от-инфантерии князя Василия Осиповича Бебутова, родился 11-го января 1793 года в Тифлисе, тогдашней столице грузинского царства. Отец его, князь Осип Васильевич, женатый на Марье Осиповне Коргановой, дочери милахвара или шталмейстера царского двора, был в то время мискарбашем (мир-мискарбашем) или егермейстером при царе Ираклие II.

Происходя от одного из древних дворянских родов, переселившихся в Грузию из Армении после падения этого царства, Бебутовы, в ряду высших сановников при царском дворе, заняли почетное место между грузинскими князьями, и оказали важные заслуги свои на военном и гражданском поприщах, особенно в течение минувшего столетия, когда Грузия, борясь то с Персиею, то с Турциею, доживала последнюю эпоху политического своего бытия.

Прадед князя Давида Осиповича Ашхарбек был тифлисским меликом или губернатором в то время, когда турки овладели Грузией, находившуюся под властью персиян, а царь Теймураз ушел к пшавам. При взятии Тифлиса [4] турками в 1724 году Ашхарбек был ими умерщвлен. Грозный завоеватель Надир-шах, по изгнании турок из Грузии в 1735 году, отдал царство Теймуразу, а сына его Ираклия взял в аманаты. Ираклий должен был отправиться в Персию в сопровождении избранных вельмож, между коими находился дед Бебутова, князь Василий, иначе мелик-ага. Во время пребывания царевича Ираклия при персидском дворе, мелик-ага участвовал в походе Надир-шаха в Индию в 1739 году, и оказал столь важные услуги, что Надир-шах пожаловал его драгоценною саблею и титулом мискарбаша своего двора. По смерти Надир-шаха, в 1747 году, когда Ираклий, воспользовавшись смятениями возникшими в Персии, восстановил независимость Грузии, мелик-ага занял при царе место мелика тифлисского с сохранением звания мискарбаша. Оба эти титула были наследственны в этой фамилии и перешли сперва к старшему его сыну, князю Ивану, который разделял с царем Ираклием все военные походы, и скончался в Дамаске, посланный им по одному поручению в Сирию, а потом по смерти Ивана, к младшему сыну, князю Осипу, отцу князя Давида, жизнь которого мы описываем, бывшему тогда моларет-ухуцесом, или главным казначеем при царевиче Иулоне.

Малолетство Бебутова относится к последнему времени самобытности Грузии. Царь Ираклий II, отдавшись в 1783 году под покровительство России, не ослабил этим притязаний Турции и Персии на господство в Закавказском крае. Но Турция после Кучук-Кайнарджийского мира не пыталась подчинить Грузию своей власти; Персия же при первых благоприятных обстоятельствах решилась нанести ей жестокий удар.

В 1795 году персидский шах Ага-Магомет-хан вторгнулся в Закавказье с огромными силами и, захватив ханства [5] Ганжинское и Эриванское, зависевшие в то время от Грузии, овладел Тифлисом и предал его совершенному разорению; персияне грабили и бесчинствовали в Тифлисе 9 дней сряду.

В тот самый день, когда персияне на плечах разбитого в сражении царя ворвались в город, жители уходили в противоположную сторону, спасаться в ущельях гор; семейство же Бебутова, застигнутое в бегстве грозою, едва успело приютиться в развалинах одного старого монастыря за семь верст от города; но тут также раздались крики, что персияне настигают и в общей суматохе нянька маленького Бебутова забыла его взять и оставила его на одном из надгробных камней. Отбежавши несколько от монастыря мать Бебутова спохватилась, и поскакав назад нашла ребенка, взяла его на седло в свои объятия и спаслась. Она слыла в то время отличной наездницей. За то сын любил свою мать до обожания.

Ираклий просил о помощи. Екатерина послала Зубова, который в 1796 году взял Дербент и покорил персидские ханства, но в конце года императрица скончалась и войска наши возвратились на Кавказскую линию.

Положение царства было безвыходно. Внутреннее расстройство достигало высшей степени; казна царская пустела. Ираклий с трудом выискивал средства на содержание наемного войска из лезгин, которые буйствовали даже в самом Тифлисе и проводили скрытным образом своих единоземцев в пределы Грузии на грабеж.

По кончине Ираклия II в 1798 году, сын его Георгий XII решился через посланника своего в Петербурге князя Чавчавадзе просить императора Павла I не только о присылке войска, но и о принятии в подданство всего грузинского царства, которое, за отложением в 1795 году подчинившихся Персии ханств Эриванского и Ганжинского, состояло только из Кахетии и Карталинии. [6]

Решимость Георгия возбудила негодование в родном его брате царевиче Александре, который считал себя в праве ему наследовать и опирался на сильную партию своих приверженцев.

Но жребий Грузии уже выпал. В исходе 1799 года генерал Лазарев с 17-м егерским полком (ныне лейб-Эриванский) и 5 орудиями перешел Кавказ по Дарьяльскому ущелью и вступил в Тифлис в следующем году; на усиление его прибыл генерал Гуляков с Кабардинским полком.

Прибытие русских было приветствовано в Тифлисе с большим радушием. Маленький Бебутов долго помнил пушечную пальбу и колокольный звон, с которыми царь и народ встречали призванных защитников их родины. Не прошло и года, как Омар-хан аварский, подстрекаемый Персиею и рассчитывая на содействие приверженцев царевича Александра, двинулся с огромным скопищем горцев в Тифлис (1800). Произошли битвы. В одной из них на р. Алазани царь Георгий, подкрепленный русским отрядом под начальством полковника Бурнашова, сразился с Омар-ханом. Отец Бебутова с грузинскими ополчениями бился в первых рядах и был ранен пулею в грудь навылет. Но успехи Омар-хана были непродолжительны: Лазарев с 2-мя батальонами и 4-мя тысячами грузин напал на него на р. Иоре и разбил на голову.

Вскоре после сражения на р. Иоре, в декабре месяце 1800 года, Георгий XII скончался, и грузинское царство манифестом Павла I от 18-го января 1801 года присоединено к России. Но император Александр Павлович поручил еще генералу Кноррингу, командовавшему Кавказской линией, лично удостовериться: точно ли положение Грузии таково, что без прямого участия русского правительства в делах грузинского [7] царства оно не может ни отражать врагов внешних, ни прекратить внутренних междоусобий, и только по получении донесения Кнорринга о безвыходном положении края был обнародован манифест 12-го сентября 1801 года о принятии Грузии в подданство России. В следующем 1802 году, апреля 12-го дня, манифест торжественно объявлен в тифлисском соборном храме и все сословия города присягнули на верноподданство.

Не все грузины с искренним приветом встретили новый порядок вещей: хотя все желали избегнуть мусульманского ига, но многие думали, что самобытность Грузии еще возможна. Одним из первых врагов русского владычества явился царевич Александр и долго еще оспаривал права свои на грузинский престол. Но отец князя Бебутова и большинство окружавших престол не верили в возможность самобытного существования отечества и потому советовали царевичу покориться России. Мискарбаш искренно примирился с новым порядком и принял чин надворного советника. Гостеприимный дом его был открыт для русского общества, и замечательные в то время военные наши люди: Лазарев, адъютант его Котляревский, Гуляков, Портнягин, Карягин — сделались обычными его посетителями. Сам главнокомандующий, князь Цицианов, по прибытии своем в Тифлис (в феврале 1803), познакомясь короче с князем Осипом Васильевичем, любил с ним беседовать о делах края и приблизил его к себе, так что престарелый мискарбаш не оставлял уже главнокомандующего ни в одном из его походов и, начальствуя отдельными отрядами, в 1801 году разбил на р. Занге сардаря эриванского Гуссейн-Кули-хана, который покушался вторгнуться в Грузию. За этот подвиг, равно как и за многие опыты усердия и преданности новому правительству, отец Бебутова награжден был чином полковника и орденом св. Анны 2-й степени с алмазами. [8]

В одном из посещений своих мискарбаша Цицианов изъявил желание, чтобы четверо из сыновей его поступили в военную службу: отец охотно согласился исполнить его желание. Старшие два сына Василий и Давид, поступили сначала в благородное училище, основанное в Тифлисе в 1802 году последним нашим уполномоченным при грузинском дворе статским советником Коваленским. На содержание училища Цицианов обратил доходы с покоренной области Джаро-белоканских лезгин. Князь Василий отправлен был в 1807 году в С. Петербург для продолжения воспитания в кадетском корпусе, откуда он вышел в 1809 году офицером в Херсонский гренадерский полк и в позднейшее время прославил русское оружие на полях Кадык-Лира и Кюрюк-Дара. Князь Давид, жизнь которого мы описываем, остался дома вместе с тремя младшими братьями, из коих только один, Григорий, предназначался для гражданской службы, в которой поныне состоит председателем уголовной палаты; два меньшие поступили в военную службу; из них Александр убит в 1822 году в Абхазии, а Павел умер вскоре после взятия Поти, оба в малых чинах.

Воспитание грузинского юношества в то время обусловливалось весьма немногими требованиями. Обычаи и нравы народа были просты, патриархальны и очень близки к той картине, которую изобразил путешественник Шарден, посетив Закавказский край в 1672 году. Владеть хорошо конем и оружием, читать и писать бойко на отечественном языке и при том знать по-персидски - составляло тип образованного грузина, знание же русского языка сделалось потребностью только со времени окончательного присоединения Грузии к империи и приобреталось практически, хотя русский язык и прежде не совсем был чужд грузинам, при частых [9] сношениях с Россиею, куда соотечественники их издавна переселились, спасаясь от мусульманского ига ¹.

Князь Давид, продолжая посещать училище, не оставлял родительского дома, и в семейном быту сохранял все заветные обычаи вместе с национальною одеждою, которую носили в то время не только ученики, но и чиновники, от коих военные отличались красным воротником, что и продолжалось почти до самого 1845 года. Это не мешало ему, когда он подрос, носиться на коне в погоню за лезгинами, которые в то время простирали свои набеги под самый Тифлис. Но любимым его развлечением было ходить но воскресеньям на военные игры, или салдастис-криви, на которых он рубился с товарищами деревянными саблями, или стрелял из праща, возвращаясь нередко домой с знаками порядочных ушибов.

Об этом криви приведем рассказ из записок самого князя Давида Осиповича.

— “Слово криви значит по-грузински — сражение, бой. У грузин были криви двоякого рода: одни производились летом, на кулаки, в улицах городов, каждое воскресенье; другие — зимою, на пращах и деревянных саблях, по воскресеньям же и по праздникам, вне города. [10]

В этих криви принимали участие наши цари, высшие сановники, чиновники, военные люди, а впоследствии и русские главнокомандующие: князь Цицианов, Ермолов и Воронцов.

Эти криви были не что иное, как военная школа для молодых людей, в роде спартанских игр. Там они приучались к быстроте нападения, к ловкости ударов, изощрялись в хитрости располагать отрядами, занимать выгодные пункты для нападения, делать фланговые обходы, быстро преследовать или отступать. Криви имел свой устав, скрепленный народным обычаем и свято исполняемый. Отбитое оружие, кушак, шапка, бурка, считались законною добычею. Знаменитые бойцы были отличаемы народом и пользовались особенным уважением. Когда криви происходили в городе, то зрители: мужчины и женщины в белых чадрах садились на плоских кровлях домов и смотрели на сражающихся, ободряя их громким криком и произнося имена тех, которые славились непобедимостью. Кричали обыкновенно: “спасайтесь, или посторонитесь! Идет такой-то. Горе вам!”

Когда же криви происходили за городом, на каменометных пращах и саблях, то зрители и зрительницы выходили заблаговременно за город, размещались по гребню гор, а на долине и в ущельях кипела битва. Случалось иногда, что если побежденная сторона обратилась в бегство, то была преследуема так настойчиво и сильно, что бегущие, будучи загнаны в далекие дебри и леса, попадались в плен хищникам лезгинам.

Город делился всегда на две части: на верхнюю и нижнюю; к той или другой принадлежала каждая улица города.

Каждый бой открывался юношами; когда же бой разгорался, то в нем принимали участие люди взрослые и пожилые, которые и решали дело.

Бой бывал или муштис-криви кулачный, при чем на [11] большой палец надевались разные медные кольца; или салдастис криви, иначе квис-криви — на деревянных саблях или бой камнями. Салдасти — деревянная сабля, имеет настоящую форму сабли, шурдули — называлась особенным образом сплетенная праща для метания камней. Были чрезвычайные мастера стрелять метко из праща, к одному концу которой привязывалась шелковая кисть для производства звука похожего на выстрел из ружья.

Салдастис-криви начинались всегда пращами, в виде ружейной перестрелки, потом выбегали смельчаки на саблях и, увиваясь между пращниками, схватывались с противниками, дрались отчаянно, и когда завязывалась сильная свалка, то слабейшие прибегали к бросанию камней из рук, и, в случае если это не помогало, обращались в бегство. Бурки служили щитом для отражения камней и сабельных ударов.

Грузины не имели никаких других публичных развлечений или зрелищ кроме криви, которые им заменяли турниры, и потому входили в программу воспитания юношества. Молодой человек, исполнявший криви со всею энергиею и ловкостью, приобретал не только благоволение царей, но и благорасположение женщин.

Самые важнейшие и решительные салдастис-криви происходили на масленице и оканчивались в первый день великого поста, имеющий свое историческое название: кеэноба, т. е. восстание шахов. Опишу теперь, как очевидец и участник, одно из этих зрелищ, которое совершилось в присутствие главнокомандующего князя Цицианова и повторялось потом многократно при Ермолове и князе Воронцове.

В понедельник на масленой неделе, с раннего утра, избирали в обеих частях города по одному шаху, одевали его богато и сажали на трон на видном месте, где-нибудь на перекрестке, откуда он мог видеть всякого проходящего или проезжающего. Внизу на улице для него держали [12] оседланного и богато убранного коня. Тут же стояли отряды его войска; отряды эти назывались по именам своих улиц. Каждая улица имела свое знамя и во главе одного знаменитого бойца. Шах, увидя проходящего по улице, не принадлежащего к его войску, приказывал брать с него дань.

Тогда знаменщик с несколькими ассистентами бежал к проходящему, заслонял ему дорогу и, втыкая перед ним знамя, требовал именем шаха дань или контрибуцию. Никто не отказывался и каждый давал по возможности; тогда его пропускали и провожали с триумфом, провозглашая его имя и объявляя сколько он дал. Царский казначей записывал имя дателя, а деньги в приход. Это продолжалось до обеда; после же обеда происходили прогулки шахов по улицам, каждого в своем владении; при встрече с противниками происходили небольшие стычки между одними младшими. День генерального сражения всегда был будущий понедельник великого поста. От понедельника до субботы включительно набиралась порядочная казна; в воскресенье поутру открывались переговоры с неприятелем, посылались послы, требовалась контрибуция или покорность; в случае неудовлетворения употреблялись с обеих сторон хитрости: старались подкупить или переманить к себе какой-нибудь отряд; случались иногда и измены, но редко; если какая улица при дележе денег оставалась недовольною выделенною ей шахом частью, то или изменяла или оставалась нейтральною, не принимая участия в бое.

В воскресенье после полудня оба шаха из верхней и нижней части города делали свой триумфальный выезд за город, выходя каждый в свою сторону за крепостные ворота. В тот день, который я описываю, сражение назначено было на Сололаке. Шах ехал верхом окруженный своими министрами, предшествуемый знаменами от каждой улицы; в голове каждой колонны шли музыканты: зурна, [13] бубны, литавры и большие оглушительные трубы, называемые горотото. Песельники со своими свирелями пели военные песни, а импровизаторы в сопровождении цимбалов рассказывали народу о подвигах прежних героев. Впереди всех шли плясуны и скоморохи, увеселяя народ своими телодвижениями. Войска следовали толпою за шахом, неся с собою всякого рода провизию и напитки; выйдя за город, они располагались группами на тех стратегических пунктах, откуда думали начать бой на другой день, в понедельник. Расположась таким образом один против другого два неприятельские стана пировали целый день и всю ночь, не упуская, впрочем, из виду и военных совещаний, и указывая места, кому где защищаться и нападать, старались также посредством лазутчиков узнать: как расположен неприятель и кто где стоит. Так как имена всех знаменитых бойцов были известны, то эти сведения были необходимы, чтобы знать кого с какою силою и куда направить.

В понедельник утром через послов и парламентеров повторялись те же переговоры, что продолжалось до 11-ти часов утра для того, чтобы зрители могли выйти за город и занять себе места. Очаровательно было видеть как женщины в ослепительной белизне чадров, длинными вереницами тянулись по гребням гор. Эта живая панорама придавала бойцам бодрость и желание каждому отличиться перед глазами той, которая в этой толпе следила за ним.

В 11 часов утра приехал главнокомандующий князь Цицианов со всею своею свитою и стал между зрителями со стороны верхней части города, в Сололаках. Каждый был уверен, что в тот день бой будет отчаянный и победа останется за верхнею частью, где находился сам князь Цицианов. Но, как увидим ниже, вышло иначе. Ждали с нетерпением сигнала к начатию боя.

Наконец, с прекращением переговоров, зурна заиграла [14] боевую песнь, известную под именем древнего баснословного героя Кер-оглы. Оглушительные инструменты горотото возвестили о начатии боя.

Начали бой мы — мальчики от нижней части города, в которой находился наш дом. Я выскочил вперед вместе с другими и начал стрелять из праща, имея саблю за поясом и для защиты маленькую бурку на левом плече. По мере сближения с противниками вызывали друг друга на сабли. Один смельчак, прыгая предо мной и увиваясь от моих выстрелов, вдруг подскочил ко мне; мы схватились и начали колотить друг друга саблями; он уже был ранен в голову, а у меня рассечена губа, как налетел верхом мой отец, бывший в числе зрителей и заметивший меня в драке (а нам ученикам нового училища было запрещено ходить на криви), увел меня к великому моему огорчению и хотел отослать домой; но я с плачем успел упросить, чтобы оставить меня при нем, в числе зрителей. Тогда он сам обмыл мне кровь, перевязал своим платком рассеченную мою губу, ссадил своего человека с лошади, приказал мне на нее сесть и остаться при нем. Я и остался до конца сражения, не обращая внимания на боль раздвоенной моей нижней губы.

Между тем перестрелка и стычки продолжались без решительного перевеса с чьей-либо стороны. Казалось чего-то боялись и чего-то ждали. Около первого часу вдруг у неприятеля сделалась сильная тревога; отряды стали двигаться в разные стороны; а зрители, расположенные по гребню гор, переходили в противную сторону. У нас стали приготовляться к общей атаке и заняли все приступы и тропинки, ведущие на вершину Сололакской горы. Вот что произошло: наш шах секретно в полночь отправил один отряд в обход Сололакской горы, в деревню Табахмела, верст за шесть от города. Этот отряд должен быль выступить в понедельник и [15] к 12-ти часам спуститься с Сололакской горы во фланг неприятелю, причем на горе от Окроканы приказано было поставить лучших пращников для обстреливания его тыла.

Едва стали показываться передовые люди на фланге неприятеля, младшие воители уступили поле старшим и эти начали приступ к горе. С обеих сторон тысячами вышли пращники, осыпали как градом друг друга камнями; раненые отходили, а их место занимали люди все старше и старше; рубились тут и там; атакующие были опрокидываемы и сбрасываемы с гор; другие их поддерживали и восстановляли опять перевес. Бой с переменным успехом длился с час; но нижняя сторона успела утвердиться в половине горы, укрываясь кто как мог от летевших с верху камней. В это время обходная колонна успела подойти по гребню и завязать бой на фланге. Верхняя сторона принуждена была ослабить себя и выслать против обходной колонны лучших своих бойцов.

Вдруг раздался ужасный крик: имена знаменитых бойцов, возглашаемые тысячами зрителей, электризировали сражающихся. Зурна и трубы оглушали слух. Сеча кипела страшная; дрались только на саблях, не прибегая к камням, так как по закону криви, когда начинается общая сабельная рубка между знаменитыми бойцами, бросанье камней считается трусостью. Верхняя сторона, истощив все усилия, принуждена была отступить; гора была занята и неприятель бежал вниз по Сололакскому ущелью. Главнокомандующий, князь Цицианов, видя это бегство и замечая, что пращные камни долетают до него самого, принужден был также отойти назад. Тогда преследование сделалось всеобщим и бегущих гнали по ущелью до самого дворца главнокомандующего (дворец этот в то время стоял на том же месте, где и теперь, но вне города, окруженный только садами и чистым полем). Все городские ворота заперли, чтобы бегущие не ворвались бы в город. [16]

Князь Цицианов со свитою и старейшими князьями прискакал к дворцу, слез с лошади и вышел на балкон, чтобы посмотреть чем все это кончится. Тут доложили ему, что виною неудачи сам шах верхней стороны города, оскорбивший знаменитого своего бойца Саато тем, что не дал ему требованной им части денег; этот решился с своими 40 или 50 лучшими бойцами не принимать участия в бое. “Вот он, — говорили князю, — сидит там у подошвы горы св. Давида и подсмеивается над шахом».

Князь Цицианов потребовал к себе Саато и когда он явился, князь спросил его: “может ли он возобновить бой и восстановить честь верхней стороны города, прогнавши неприятеля?" Саато, приложив по обычаю руку к сердцу, и отвесив поклон, отвечал князю: “Бог да продлит дни твои, князь; хотя шах и обидел меня и моих товарищей, но ты теперь настоящий наш царь и слова твои для нас святы. Повинуюсь и исполню. Правда, что с нижней стороны Шермазан, боец, которого я уважаю, один лишь мог бы со мною состязаться; но мне сказали, что он и многие другие переранены или выбились из сил, а нас человек 50 еще не дрались. Я думаю, что если ударим дружно, то победители не устоят и побегут; прошу только четверть часа времени для передачи вашего приказания товарищам». Получив от князя Цицианова кошелек с червонцами и сойдя вниз, он объявил приказание князя и велел только товарищам оберегать себя справа и слева от пращников, “а с передними, - сказал он, — я сам управлюсь". Зурна заиграла победную песнь Кер-оглы, а горотото протрубил начатие боя. Народ закричал: “Саато идет!" Саато же, поражая страшно своим салдастом, как тигр мечется то на того, то на другого. Кричат и зовут Шермазана, чтобы он остановил Саато; но Шермазан не явился, а прочие не устояли и пустились бежать. Саато, преследуя по пятам, взобрался уже почти до [17] самой вершины Сололак и думал сбросить неприятеля в овраг, как вдруг какой-то пращник попал камнем ему в правый глаз и Саато упал; тут завязалась страшная свалка: одни хотели утащить его, другие не давали и бились. В это время к месту побоища подъехал верхом князь Цицианов. Увидя, что происходит, он разослал всю свою свиту и старых князей с приказанием прекратить битву и найти того пращника, который, вопреки законов криви, осмелился во время сабельной рубки выбить камнем глаз Саато. Битва прекратилась; Саато вынесен живым, но без правого глаза; пращника же не нашли: никто не смел признаваться. Этот день обошелся без смерти, ибо битва производилась с соблюдением правил криви; но немало было порублено голов, выбито несколько глаз и много поранено лиц и носов. Добыча была также значительна".

Из этого описания видно, какой воинственный дух вселяли криви в юношей и как они подготовляли их к боевой жизни, развивая в то же время телесную силу и ловкость свойственную грузинским воинам.

Так мало по малу образовался Бебутов. Небольшого роста, прекрасной наружности, с выражением живости в глазах и ловкости в движениях, он выказал в то же время счастливые дарования свои в науках, пройденных им в училище; он изучил хорошо, кроме грузинского и армянского, русский язык, входивший в общее употребление, и стал приятным молодым человеком. Отец думал сперва открыть ему гражданское поприще, для чего и определил его в 1810 году в казенную экспедицию, но 17-ти-летний юноша скучал над переписыванием бумаг и не мог ужиться с чиновниками, которые, мимоходом сказать, были присылаемы из России без строгого разбора, лишь для пополнения открывавшихся по управлению мест. Вокруг Бебутова слышались только рассказы о военных подвигах, которыми тогда в одновременной борьбе [18] с турками, персиянами и горцами оглашалось оружие наше за Кавказом. Старший брат, князь Василий Осипович, в то время уже был Офицером и находился в Тифлисе при главнокомандующем Тормасове; меньшему брату, князю Давиду, захотелось во чтобы ни стало быть также военным. Однажды, оскорбленный чиновником, который назвал его грузином голопятым, он поколотил его и бежал из присутственного места прямо к генералу Портнягину, шефу Нарвского драгунского полка, бывшему в то время в Тифлисе, умоляя принять его на службу в полк. Портнягин, друг его отца, видя в молодом человеке такую отважную решимость, успел укротить родительский гнев; отец простил его и согласился записать его в полк.

Нарвский драгунский полк находился тогда в составе малочисленных наших войск за Кавказом ² вместе с Нижегородским драгунским; на Кавказской же линии расположены были два драгунских полка: Таганрогский и Владимирский. Штаб-квартира Нарвского полка находилась тогда в Кахетии, в дер. Сагареджо; а Нижегородский стоял в Карагаче, в Грузии. Портнягин в то время прославился уже своими боевыми подвигами, особенно в походе 1808 года, когда он на р. Араксе разбил наголову Гуссейн-хана; полк его был закален в огне.

В то время (1811) Тормасов сдал главное начальство маркизу Паулуччи. С Персиею велись переговоры о мире и военные действия продолжались только на турецкой границе. Но в пределах Грузии кипели народные волнения, возбуждаемые приверженцами царевича Александра, который, удалясь в Персию, отстаивал права свои на грузинский престол. С этою целью он старался всячески вредить утверждению нашего [19] владычества за Кавказом: то опираясь на помощь персиян, то поджигая против нас горцев. Так в 1804 году, во время блокады Эривани, подученные царевичем джарские лезгины не захотели платить дани и заставили храброго Гулякова вступить с ними в неравный бой в Закатальском ущелье, бой памятный гибелью самого Гулякова и участием в нем Преображенского полка поручика графа М. С. Воронцова. Сам царевич Александр, находясь с персиянами под Эриванью, нанес тогда у селения Караклиса совершенное поражение Монтрезору, из малочисленного отряда которого не спаслось ни одного человека. Соумышленники царевича действовали так настоятельно, что в 1811 году все частные вспышки обратились в общее народное восстание.

Обратимся к запискам самого Бебутова:

— “Когда меня определили в полк юнкером, 3-го июля 1811 года, то полк уже был на персидской границе и стоял лагерем в урочище Цони, близ медных заводов, куда и привезли меня. Там были расположены в то время лагерем и другие полки, в том числе и Херсонский гренадерский, в котором служил брат Василий батальонным адъютантом. Шефом Херсонского полка был генерал-майор Титов. С первой же поры не понравилась мне мирная стоянка; не нравился мне также толстый юнкерский мундир, в котором мне было очень неловко после свободной и красивой грузинской одежды. В умишке моем шевелились неясные мечтания о чем-то лучшем, и я, не знаю как, задумал бежать к царевичу Александру. Сбросив мундир и надев чоху, я пробирался ползком по лагерю, но не мог никак пройти через цепь. Между тем, верный мой дядька подстерег меня, схватил и привел к брату, который за это порядочно меня поколотил. Я образумился и занялся службою с таким усердием, что когда полки воротились на свои зимовые квартиры в Кахетию и наступило смутное время [20] народного восстания, я стал оказывать разные услуги генералу Портнягину: находясь при нем бессменно, как единственный тогда, в полку, который знал грузинский язык, я мог в переговорах и сношениях с жителями быть полезным правительству. Как очевидец, постараюсь рассказать это смутное время мятежа, случившегося зимою с 1811 на 1812 год.

Главнокомандующий маркиз Паулуччи находился тогда на границе Персии для переговоров. Шеф наш, генерал Портнягин, был начальником округа в Кахетии и ему была подчинена вся эта страна.

Грузия в то время платила подать хлебом в натуре. Год был неурожайный. Кахетия собственно производит много вина, но хлеба весьма мало.

Генералу Портнягину велено было требовать от жителей без отлагательства взноса всей подати, с прошлогодними недоимками, так как весною предстояла война с персиянами. Жители затруднялись и отговаривались, но требования были настойчивы и грозны, и в первый раз жители подверглись экзекуционной системе: к величайшему негодованию увидели они постояльцами в своих домах солдат, оскорбляющих своим обращением стыдливую скромность их жен и дочерей; раздражение и жалобы их сыпались на притеснения и обиды воинских чинов. В то же время волновали народ тайные агенты, подсылаемые царевичем Александром, с которым князья находились в переписке и ждали только его прибытия. Между тем войска были разбросаны по целой Кахетии малыми командами на экзекуции для сбора хлеба.

Жители деревень, тяготясь этой экзекуциею, собирались ежедневно около своих церквей для совещания и скорейшей выдачи хлеба, чтобы избавиться от постоя солдат.

В один из этих дней, в деревне Тионеты, около церкви собрался народ. Вдруг вбегает в толпу одна разъяренная женщина, бросается на своего мужа, хватает его шапку, [21] надевает на себя, а свое покрывало набрасывает на него, произнося громко следующие слова: “Теперь ты жена, а я муж, я обесчещена русским офицером, иду мстить за тебя ”. Вместе с этим выхватывает у него кинжал и бежит к своему дому. Вся толпа ринулась за ней. Офицер заколот и вся команда перерезана. Народ опомнился; но коноводы решились поднять знамя восстания по всей Кахетии и тем заставить других последовать примеру тионетских жителей. Переносясь из деревни в деревню они угрозами заставили жителей истреблять все экзекуционные команды. Менее чем в двое суток пламя восстания разнеслось по всей Кахетии; два уездные города Телав и Сигнах с небольшими гарнизонами были осаждены. Телав, как крепость и при том ближайшая к штаб-квартире нашего полка, куда успели подать помощь, хотя потеряла многих защитников, однако не была взята; но в г. Сигнахе были вырезаны комендант, все чиновники и гарнизон. 5-й эскадрон нашего полка, расположенный в деревне Какабеты, в 6-ти верстах от нас, с командиром своим, полковником Мартыновым, был также весь вырезан. Мартынов успел только накануне прислать в штаб-квартиру полка штандарт.

Собрав остальных людей, числом не более 50-ти, со всех эскадронов в штаб-квартире в с. Сагареджо, Портнягин очутился в самом критическом положении. Помощи он мог ожидать только из Тифлиса, отстоящего от Сагареджо верстах в 90, не раньше как через три дня. Сами жители с. Сагареджо, оставаясь верными, были в большом беспокойстве: вооруженные с головы до ног они ожидали прибытия бунтовщиков, в числе которых находились уже многие князья Кахетии. На другой день сагареджинский кевха (старшина) со многими другими старейшинами селения пришли к Портнягину, представили ему письмо князя Кобулова, которым жители извещались, что вся Кахетия идет на них и что если они [22] не пристанут к ним, то деревня будет выжжена, жители истреблены, и спросили генерала: будет ли он их защищать, или же он очистит деревню. Им хотелось, чтобы мы вышли из деревни и тем избавили бы их от неминуемого разорения; но генерал не согласился, обещал их защищать и, как увидим далее, не сдержал слова.

Портнягин с нетерпением ожидал из Тифлиса подкрепления, но оно не приходило. Между тем, бунтовщики могли ежеминутно нагрянуть. Укрепления никакого не было, чтобы укрыть довольно большой обоз и лошадей; людей же для защиты очень мало. Придумали наконец вот что:

В провиантском магазине было до 3-х тысяч мешков с провиантом, а перед домом генерала большая площадь, которая хотя и обстреливалась с окружающих виноградников и лесистых гор, но, обставленная мешками, в ожидании подкрепления могла служить защитою. Тотчас магазин опорожнили и обставили мешками кругом площадь, укрыв туда людей и лошадей; оставались вне этой импровизированной крепости обоз и полковой лазарет с больными. Вечером того же дня прискакали из Тифлиса два князя, посланные правительством для образумления жителей Сигнахского уезда и удержания их от восстания. Из них один был князь Иван Андроников, весьма уважаемый; другой — пристав кизикийский, князь Джандиери; ни они, ни мы еще не знали об истреблении сигнахского гарнизона. Они объявили генералу, что на помощь к нам идут две роты и две пушки с майором Бухвостовым, а что они сами, покормив лошадей, поедут в Сигнах и употребят все силы для усмирения жителей. Генерал им предложил взять свежих казенных лошадей, при чем упросил князя Джандиери остаться при нем до следующего дня, пока придут ожидаемые роты.

Эти князья остановились в доме у кевхи, за двумя виноградными садами позади площади. Меня пригласили туда [23] ужинать. По обычаю нашему вся деревня по очереди приносила им свои дары, состоящие из вареных кур, яиц и сыру, жареных барашек, поросят, хлеба, вина и фруктов. Народный крикун (гзири) стоял у дверей и оглашал имя приносящего дары и что он принес. Князья отвечали: “да обогатится приноситель, садись! ” Приносящий садился и ставил на разосланной на полу скатерти все, что принес с собою. Таким образом, менее чем в полчаса уселось кругом очага более ста человек, все до одного вооруженные и можно сказать красивейшие в свете люди. Пошли разговоры и беседа о настоящих происшествиях. Не все оправдывали поступок тионетцев. Все были того мнения, что офицера, изнасиловавшего женщину, следовало изрубить в куски, но невинных солдат не трогать. Другие говорили, что может быть солдаты, защищая своего офицера, убивали также жителей; правды никто не знал, а рассказывали по догадкам и слухам. Между тем, князья и жители деревни трапезничали патриархально, вместе. Виночерпий обошел уже раз пять кругом. Азарпеша переходила из рук в руки; принесенная провизия заметно исчезала, разговор делался шумнее. Двери поминутно отворялись, стали приходить новые лица с озабоченным видом. Двое, вошедшие вдруг, сняли шапки и отерли теми же шапками пот со лба и подали кевхе записку; он прочитал и с таинственным видом передал ее князю Джандиери, большому другу моего отца, сидевшему подле меня. Он, прочитав, в свою очередь возвратил записку кевхе, и просил отвечать своим именем князю Кобулову, (записка была от него), чтобы сегодня не приходил, а сказать, что завтра русские сами уйдут из деревни, и что он советует напрасно не проливать крови, ибо генерал будет сильно защищаться, а Кобулов может потерять много людей. Потом он наклонился ко мне и сказал на ухо: “теперь пора тебе идти, предупреди генерала и скажи, чтобы в эту ночь [24] был осторожен. Я знаю князя Кобулова; он может меня не послушаться и ночью напасть врасплох; на здешних жителей тоже нельзя рассчитывать, они не пойдут против них, но скорее пристанут к ним; больных из лазарета сейчас переведите, чтобы иметь больше людей для защиты."

Джандиери дал мне двух проводников; я ушел и обо всем сообщил генералу Портнягину. Едва успели перевести из лазарета всех больных, как подожгли лазарет, а через час после того пришли и бунтовщики и всю ночь стреляли в нас из засад и лесистых гор; но по случаю темноты, большого вреда сделать нам не могли. С рассветом перестрелка усилилась; толпы бунтовщиков поминутно увеличивались; сагареджинцы оставались нейтральны, но ждали нашего выхода. Мы все лежали за мешками, и кому нужно было перебежать, тот подвергался быть убитым или раненым. По утру князь Джандиери, согласно обещанию, приехал к генералу; князь же Иван Андроников, взяв казенных лошадей, ночью уехал с своими людьми в г. Сигнах.

По поручению генерала князь Джандиери несколько раз выезжал уговаривать бунтовщиков прекратить перестрелку; его не слушали, а князь Кобулов, в присутствии которого между бунтовщиками никто не сомневался, не хотел показываться. Солнце перешло уже за полдень, а ожидаемые роты пехоты не приходили; раненых у нас было человек 25 и множество лошадей. Часу в 3-м послышался пушечный выстрел и барабанный бой; это был сигнал майора Бухвостова, что он близко и спешит на выручку. С приближением его, бунтовщики стали оставлять сады и лес, перестрелка прекратилась. Пришел Бухвостов. В военном совете положено было оставить деревню и отступить к Тифлису; так как гонец из Телава принес известие, что майор Есипов, посланный с двумя стами пеших драгун на помощь городу, успел проложить себе дорогу в крепость с большою [25] потерею и сам он, Есипов, убит; но что гарнизон надеется выдержать осаду еще месяца два, и что бунтовщики, обложив крепость, намерены завтра, в числе 15-ти тысяч, атаковать нас, уничтожить и идти на Тифлис.

Сделали распоряжение о выступлении; все тяжести были сожжены, и в 12 часов ночи мы выступили не по большой дороге, где стерегли нас бунтовщики, а в обход, лесом, к переправе через реку Иору, на Азанбур. Как ни старались мы скрыть наше отступление, бунтовщики однако ж заметили и всю ночь преследовали нас с перестрелкою; жители деревни Сагареджо также пристали к ним. Князь Джандиери ускакал ночью в Сигнах на помощь своему семейству.

Я, как штандарт-юнкер, нес штандарт 3-го эскадрона, в котором я служил. Мы все шли пешие, а лошадей вели в поводу, потому что лошадей у нас, вследствие потери и командировок, было вчетверо более чем людей.

Драгуны шли по дороге, а пехота прикрывала наш тыл и фланги; не менее того мы теряли людей убитыми и ранеными. Шли всю ночь; перед рассветом на подъеме горы Азанбур колонна наша неизвестно почему остановилась. Не спавши двое суток и сделавши верст двадцать пешком с штандартом в руках я изнемогал, прилег в сухой канаве и, положив подле себя штандарт, крепко заснул. Не знаю долго ли я спал, только близкий пушечный выстрел разбудил меня. Проснувшись, и не видя колонны, которая уже ушла, я испугался, подумав не столько о себе, сколько о лежавшем подле меня штандарте. Еще бы несколько минут и арьергард прошел бы мимо меня, не заметив, что я лежу в канаве; я был бы неминуемо убит преследующими бунтовщиками или попался бы к ним в плен с штандартом. Смерти я не боялся, но мысль, что могут меня подозревать в измене, мучила меня. Подхватив штандарт, я побежал догонять колонну; скоро услышал я бренчание [26] сабель и, прибавив ходу, догнал колонну. Заря уже занималась, когда я соединился с товарищами, и подойдя к дежурному по полку офицеру, поручику Рудневу, стал упрекать его, что меня могли забыть, и как же не заметили, что не достает одного штандарта. Он упрашивал об том никому не говорить, и едва произнес эти слова, как выстрелом из куста был убит.

Перейдя гору и деревню Сартачалы бунтовщики перестали нас преследовать. Мы тогда свободно шли к Тифлису степями, терпя голод и жажду. Переночевав в степи недалеко от монастыря, в пустыне Удабно, мы на другой день к вечеру прибыли в Тифлис. Отец мой управлял тогда дистанционными татарами и удерживал их в повиновении, а брат Василий, как адъютант маркиза Паулуччи, находился с ним на границе Персии.

Между тем в Тифлисе для встречи бунтовщиков, преследовавших нас и шедших в город, готовили отряд под командою полковника Загряжского. По сведениям было известно, что они в этот день должны иметь ночлег в деревне Лило, в 16-ти верстах от Тифлиса; поэтому полковник Загряжский должен был выступить в ту же ночь, на рассвете напасть на бунтовщиков и, рассеяв их, преследовать и идти на Телав для деблокирования этого города и усмирения края. С другой стороны Кахетии генералу князю Орбелиани велено было с отрядом пехоты и с нижегородскими драгунами из Царских Колодцев идти на г. Сигнах, усмирить край и пройти вверх также до Телава.

По прибытии в Тифлис, едва успел я повидаться с матерью и родными, и едва меня голодного накормили, как пришел ординарец звать меня к Портнягину. Было 7 часов вечера. У генерала я застал полковника Загряжского, около квартиры — готовый к выступлению отряд. Генерал дал мне приказание в таких выражениях: “Правительство [27] уверено в преданности вашей фамилии. Брат твой адъютантом у главнокомандующего, а ты состоишь при мне; отец твой мне друг. В настоящее время нужен человек верный. Ты знаешь язык и все дороги в Кахетию; будь вожатым отряда полковника и вместе переводчиком его. Сходи к майору Котыреву, скажи, чтобы он тебе дал самую лучшую лошадь, а другую под вьюк и тотчас явись к полковнику". Он позволил мне проститься с матерью, но строго запретил говорить, куда идет отряд. Тогда я обратился к полковнику и сказал, что если бы я немного позамешкался и отряд успел бы пройти авлабарские ворота, то не идти по большой дороге направо, она будет слишком кружна, а идти все прямо по тропинке; препятствий никаких не встретят, а я между тем догоню. Не прошло и часу, как я скакал за отрядом; прискакав к воротам, я спросил у часового, в какую сторону прошел отряд, он мне указал именно ту, по которой я не советовал Я пустился во весь карьер, и догнав отряд верст за 5-ть, доложил полковнику, что по этой дороге, ежели и идти без отдыха, нельзя придти в дер. Лило раньше как в 10 часов утра. Полковник приказал вывести отряд на другую дорогу. Ночь была темная; трудно было найти ближайшую дорогу; однако я повернул отряд и по приметам известной сухой древней канавы, проведенной по этой степи, я вывел отряд на кратчайшую дорогу; но потеряно было часа два времени, так что совсем стало светло, когда мы подошли к подошве горы Лило, с высоты которой мы были тотчас открыты. Бунтовщики, дожидаясь нашего прихода, отступили в деревню Марткоби и расположились в лесу на разных выгодных позициях.

После трехчасового отдыха мы пошли выбивать неприятеля из позиции; но они не долго защищались и отступили за реку Иору, расположились в деревнях Хашме, Карабулаге, Патардзеуле и заняли хребты гор. Отряд наш [28] пришел на ночлег в деревню Сартачалы, на правом берегу реки Иоры. Бунтовщиками командовали многие князья Кахетии; но в числе их были князья: Кобулов Отар и Черкезишвили Бардзим.

На другой день по утру полковник послал одного грузинского священника и князя Вачнадзе уговаривать бунтовщиков, чтобы они разошлись по домам, что будут прощены; в противном случае с ними будет поступлено как с неприятелем. Ответ был такой, что пока они живы ни одного русского не пропустят через Иору. Река была тогда мелка и броды для перехода пехоты были удобны. Приготовившись к наступлению, мы начали обстреливать берег, и колонны перешли реку, доказав грузинам, что они не в силах удержать русских. По проходе нашем через реку бунтовщики разделились: одни пошли вправо, а другие влево, к Карабулагу и к деревне Хашмы. Эта последняя деревня имеет крепкую позицию; она окружена виноградными садами и находится у самого входа в ущелье, идущего на Гомборы к Телаву.

После довольно упорной защиты этой позиции деревня была взята приступом; бунтовщики прогнаны и преследованы. Отряд расположился между садами, заняв высоты и вход в ущелье. Во время самого приступа вышел из монастыря архимандрит Еуситор с крестом и евангелием упрашивать полковника пощадить монастырь и деревню. Полковник принял его весьма дурно и в пылу гнева приказывал мне переводить ему такие неприличные грубости, что я находил совершенно невозможным передать их почтенному старцу и духовной особе. Святой отец, видя из выражения лица полковника сильный гнев, спрашивал меня, за что он сердится. Я ничего не мог выдумать лучшего, как сказать архимандриту, что полковник нехристь и не может снести вид креста и евангелия. на это архимандрит отвечал: “да будет [29] он проклят", повернулся, пошел в свой монастырь и запер ворота. В этот день пять человек из бунтовщиков взяты были в плен и осуждены к повешению, которое должно было совершится на другой день.

Перед рассветом прибыл к нам в отряд сам главнокомандующий маркиз Паулуччи со многими знатнейшими князьями, между коими были: Вахтанг Орбелиани, зять нашего царя, Луарсаб Орбелиани, известный под общим названием Потемкин, Александр Чавчавадзе, первый помещик Кахетии, брат мой Василий, адъютант маркиза, и многие другие.

По прибытии маркиза явился тот же архимандрит и выпросил прощение осужденным на виселицу. На этих несчастных уже были накинуты петли, еще минута, подмостки были бы сняты и дело бы кончилось, как прибежал брат Василий и объявил им прощение; несчастные не верили такой милости и упрашивали не мучить их; радость и удивление их были велики, когда им развязали глаза, руки и ноги и сняли с подмостков.

Прошел день в разных приготовлениях. Раненых и больных велено было отправить в Тифлис; нарядили конвой, и так как я сделался уже ненужным при отряде, то приказали мне проводить транспорт и остаться в полку; что и было мною исполнено.

Командование отрядом принял сам главнокомандующий. К исходу ноября Кахетия была усмирена после многих стычек и сражений. Всего упорнее защищались бунтовщики в с. Велисцихе; тут был убит князь Вахтанг Орбелиани и ранен князь Александр Чавчавадзе.

Многие князья, в том числе князь Отар Кобулов и князь Бардзим Черкезишвили, были арестованы и отправлены в Россию. [30]

В это же время один из царевичей, хромой Григорий, забытый правительством и считавшийся неспособным, жил в Кахетии между племенами пшаво-хевсурскими; пало и на него подозрение, вследствие чего он был взят и отправлен в Петербург; его повез брат мой Василий, который, мимоходом сказать, во время проезда через горы потерял от снежного завала все свои вьюки и вещи.

Полк наш, расстроенный потерею офицеров, людей и лошадей, стоял на биваках в 25-ти верстах от Тифлиса, в урочище Гартискаро.

Вскоре потом маркиз Паулуччи назначен был рижским военным генерал-губернатором, а шеф нашего полка генерал Портнягин — командующим на Кавказской линии. В это время по пограничным с Турциею деревням свирепствовала чума; весною 1812 года она проникла и в Тифлис. Когда полку нашему велено было выступить на Кавказскую линию, то я отправился в Тифлис, чтобы проститься с родными, не знавши еще, что там уже появилась зараза. Удивление мое было велико, когда, подъехав к дому, нашел двери наглухо запертыми. Начал сильно стучать и слышу говор нашей старухи Нины, которая умоляющим голосом дала мне знать, что в доме чума, что все переехали в сад, а ее оставили присматривать за больным денщиком брата Василия, который заразился где-то. Не успел я отойти от дверей, как обступили меня городские десятники и, не приближаясь ко мне, спрашивали: заходил ли я в дом; когда я им сказал, что нет, то они отвечали: “это ваше счастье, но все же надобно идти в карантин; вас там обкурят и тогда можете видеться с родными". В карантине меня раздели наголо, окурили и меня и все вещи, а к вечеру отпустили.

Повидавшись с матерью, с братьями и сестрами, я переночевал у них в саду. На другой же день, получив на дорогу три рубля и одну шубенку на беличьем меху, с [31] благословением матери я отправился в путь, в поход в Россию.

Полк выступил в 1812 году, не помню, в мае или июне месяце, из Гартискаро по военно-грузинской дороге на Владикавказ. Перейдя Крестовую гору, мы имели дневку в деревне Казбек в Дарьяльском ущелье. Тут вспомнил я, что владетель Казбека и гор, Георгий, уведомлял отца моего, что вьюки с вещами брата Василия, оставшиеся под снежным завалом во время проезда его с царевичем Григорием через горы, были весною открыты и находились у него. Я поехал к нему и отобрал белье и другие офицерские вещи; многое мне пригодилось и я несколько поправился.

По прибытии полка на Кавказскую линию штаб-квартира его осталась в Георгиевске, тогда губернском городе; два эскадрона были расположены по станицам Кубанской линии, а три около Георгиевска и в селениях по реке Куме.

Лейб-эскадрон, в котором я служил, был расположен в с. Косаеве и в Маслове-Куме, имении Воронцова; эскадроном командовал майор Алексей Должников, с ним же служили его родные братья: Владимир — поручиком, а Платон, мой друг и товарищ, юнкером; все трое были Ивановичи, помещики Воронежской губернии Богучарского уезда, очень хорошие люди, ласкали меня и не давали тосковать по родине. Я скоро привык к русской станичной жизни и полюбил хороводы и вечерние посиделки хорошеньких девушек; терпеть не мог только раков, которых видел в первый раз; меня всегда тошнило, когда Должниковы ели их с жадностью и дразнили меня.

Мы простояли на Кавказской линии целый 12-й год. Часто бывали тревоги от появления хищников, которые угоняли то лошадей, то скот, иди уводили кого-нибудь из наших в плен; за то доставалось и им в свою очередь. [32]

Слухи о вторжении в империю полчищ Наполеона достигли не только до нас, но и проникли в горы, где произвели большое влияние на умы горцев.

Здесь кстати рассказать одно довольно курьезное происшествие, которое в самом деле совершилось перед глазами всего военного и гражданского начальства.

В один из весенних дней 1812-го года приехал в Георгиевск и представился генералу Портнягину офицер Конногвардейского полка, именующий себя поручиком Соковниным, адъютантом министра Балашова. Он представил открытые предписания, которыми ему Высочайше дозволялось посредством вербовки сформировать один полк из черкес и следовать с ним к большой армии, действовавшей против Наполеона. Начальству предписывалось оказывать ему все пособия и отпускать ему деньги по мере его требования. Все бумаги были так составлены, что подозревать в подлоге никому не приходило в голову. Человек молодой, прекрасной наружности, отлично образованный, говорящий свободно и красиво на всех языках и знающий всех вельмож и все утонченности большого света, он очаровал всех и в особенности генеральшу нашу Анну Осиповну, в доме которой он сделался своим.

Дело его пошло очень успешно. Кабарда была тогда в своем блистательном виде: еще не была истреблена чумой и находилась с нами в мирных сношениях. Вербовка шла удачно. Деньги отпускались ему по его требованию; около 400 отличных наездников были уже готовы; Соковнин представлял их генералу и делал с ними разные военные эволюции. Для окончательного сформирования и выступления в поход он потребовал такую сумму, что в местной казне не хватило денег. Совещались и не знали где взять; решились наконец спросить в Петербурге, откуда взять деньги, которые требует Соковнин. Ответ привел всех в изумление: [33] давали знать, что Соковнин самозванец и никто ему никаких поручений не делал, что затем его следует арестовать и отравить в Петербург. Все дивились и не могли понять, каким образом это случилось, что на многие вопросы, сделанные министру по делу Соковнина, из Петербурга получались самые удовлетворительные ответы, а теперь он оказался самозванцем. Это недоумение сам Соковнин объяснил при его арестовании у полковника Дебу, командира Кабардинского полка, находясь у него на вечере. Он взял перо, начал подписываться под государя, всех министров и вельмож так верно и сходно, что все удивлялись: потом прибавил, что он знал: когда, за каким номером и о чем об нем писали; что ни одна из этих бумаг, писанных отсюда из присутственных мест, не дошла до Петербурга, а все исчезали по дороге на одной почте; ответы же на эти бумаги получались те, которые он сам писал, подписывал и отсылал с той же почты обратно сюда, где они получались; что на этот раз он прозевал почту и не мог остановить бумагу о требуемых им деньгах. К этому он прибавил хладнокровно, что после того он ждал своей судьбы и знал что с ним случится; “не теряю, однако, надежды, — сказал он, — что я могу еще оправдаться; ибо намерение мое было чисто — хотел услужить отечеству в такие смутные времена и ничего не делал ни против моей совести, ни для корысти, и, как вы сами видели, отдал отчет, кому я выдавал деньги; могут меня поверить; черкесы готовы выступить в поход; советовал бы их не распускать». Несмотря на такие аргументы, его заковали и заседатель Яковлев повез его в Петербург; слухи же об нем впоследствии были заглушены важнейшими происшествиями отечественной войны 1812 года, и не знаю чем кончилась его судьба.

Прошел 1812-й год; в исходе декабря 5-го числа я был произведен в первый офицерский чин, чему [34] чрезвычайно радовался; я привык к службе, узнал дух русского солдата, жил с ними в казарме, бывал во всех командировках: и в погоне за хищниками, и в карауле на пастбищах, и в сенокосах на фуражировках, и в лесах за дровами, и в угольной команде; узнал и фронтовую службу, и был на хорошем счету у начальства. Генерал Портнягин знал меня лично, а в офицерском чине опять взял к себе в бессменные. Жилось хорошо, когда получено было предписание об отправлении нашего полка в кавалерийские резервы, формирующиеся в гор. Брест-Литовске под командою генерал-от-кавалерии Кологривова.

Генералу Портнягину предписано было сдать полк на законном основании полковнику Татарского уланского полка Улану 4-му, находившемуся в то время для излечения болезни на горячих водах в Пятигорске, близ Георгиевска. Портнягин, по укомплектовании полка людьми и лошадьми, сдал ему полк в июле месяце 1813 года и предписал выступить по данному маршруту в Брест-Литовск. Я радостно пошел с полком, горя желанием участвовать в войне с французами; ибо об изгнании французов и вступлении наших войск в союз с пруссаками было уже известно.

Давид Александрович Улан 4-й, новый командир Нарвского драгунского полка, уроженец из польских татар Белостокской области, женатый на прекрасной польке Розалии, был слабого здоровья, чрезвычайно скуп, характера вспыльчивого, раздражительного и ревнивого. Выступил он с полком в поход в конце июля месяца из Георгиевска. Эскадроны присоединились к штабу полка на походе до г. Ставрополя. Я состоял по-прежнему в 1-м эскадроне у майора Должникова и командовал первым взводом. Полк на каждом ночлеге, по приходе на бивак, выпускал лошадей в табун, на подножный корм; для пастьбы табунов наряжался от полка дежурным один офицер и из [35] каждого эскадрона по 1-му унтер-офицеру и по 10-ти драгун; в 7 часов утра табуны пригонялись на бивак, разбирали коней седлами и выступали дальше в поход.

На одном из этих ночлегов, близ станицы Кагальника, мне пришлось быть дежурным по табунам; каждый эскадрон пасся особо. Наступила ночь, нашли тучи и разразилась страшная гроза. Табуны были каждый в особой куче, кругом караулили конные драгуны. Вдруг ударил ужасный гром и табун 3-го эскадрона шарахнулся. Каждый знает, кто пас табун, что нет силы, которая могла бы остановить шарахнувшийся табун, пока он сам не остановится; нужно только не терять его из виду. Караульные драгуны мои следовали за табуном до тех пор, пока слышен был гул от бега; но вскоре от шума грозы и темноты ночи исчез в пространстве необозримой степи. Дождались утра; команды, разосланные для разыскания табуна, возвратились, пригнали лошадей, но не всех. Между тем наступал час пригона табунов на биваки, и я принужден был явиться в полк с рапортом о приключении и недостатке лошадей. Полковник разразился гневом, обвинял меня в нерадении и угрожал судом, если не отыщу лошадей. Хотел я по азиатской крови на такое несправедливое замечание возразить полковнику и сказать, что я драгунский прапорщик, а не Бог, чтоб останавливать удары грома и не полошить лошадей; но Должников предупредил меня, чтобы не возражать полковнику в случае его гнева, а исполнить, что прикажет. Потому я ответил только, что готов ехать на поиски. Я взял 4-х драгун и поехал бродить по всем косякам; искал целые два дня до степям Черноморья, наконец в одном косяке драгуны признали за наших несколько лошадей, я погнал весь косяк и на 3-м ночлеге догнал полк. По разборе лошадей оказалось 17 лишних. Чьи были эти лошади до сих пор неизвестно; [36] известно только то, что все они остались у полковника; а я через это попал в большие фавориты.

Дальнейшее следование полка происходило на города: Новочеркаск, Бахмут, Изюм, Чугуев, Харьков, Чернигов, Бобруйск, Несвиж, Слоним, Кобрин, Брест-Литовск.

Комментарии

1. Самое замечательное переселение в Россию последовало в царствование Петра Великого. Тогда вышли к нам и царь Арчил, и царь Вахтанг со многими грузинскими князьями, каковы: Багратионы, Цицианоны, Эристовы, Амилохваровы и т. д. Прежде того, при Алексее Михайловиче, вышли Давидовы, Дадиани; в разное время — Орбелиани, Меликовы, Андрониковы, Баратовы, Мадатовы. Дворянские фамилии: Герсевановых, Темирязовых, Лашкаревых, Бсктабеговых, Амбразавцовых и др. также вышли из Грузии. Политические сношения наши в этом крае восходят до глубокой древности, если сообразить, что уже в XI веке Мстислав тмутараканский господствовал на Кубани, а Юрий, сын Андрея Боголюбского, женился (1171) на грузинской царице Тамаре. С XI столетия некоторые из царей грузинских начинают признавать верховную власть России: Александр II присягал на верность Феодору Иоановичу, Леонтий — Иоанну Грозному, Георгий — Борису Годунову, Теймураз — Михаилу Федоровичу, а Александр — Алексею Михайловичу. Это присяжничество или вассальство было больше на словах, однако же имело и свое политическое значение в отношении к Персии и Турции, домогавшихся господства в Закавказском крае.

2. В тогдашнем составе войск за Кавказом находились: 1-й Кавказский гренадерский полк, четыре мушкетерских: Кабардинский, Тифлисский, Севастопольский и Саратовский, три егерских: 9-й, 15-й и 17-й и 7-й артиллерийский батальон; сверх того Нарвский и Нижегородский драгунские полки. Числительность всех (10-го октября 1804 г.) простиралась до 12-ти тысяч.

Текст воспроизведен по изданию: Князь Давид Осипович Бебутов // Кавказский сборник, Том 23. 1902