624. Тоже, архиеп. Нерсеса к ген. Ермолову, от 11-го апреля 1825 года, № 79.

Счастие человеческое непостоянно, иногда [460] ничтожная причина разрушает оное; но честность и спокойствие совести суть такие бесценные дары небес, кои никем похищаемы быть не могут. И по сему должен я откровенно признаться, что письмо в. выс-а от 27-го февраля, № 640, сверх моего чаяния, оскорбляет не только прежнюю доверенность вашу ко мне и мой сан, но и самое человечество. В оном под завесою приличий осмеиваются во мне те пороки, которые осуждаются божественным апостолом в епископах. Хотя беспристрастие мое в делах и всеведущий Творец мой не лишают меня спокойствия духа; но я, яко первое лицо всего Армянского духовенства, яко пастырь словесного Христова стада, должен защищать мой сан, мою верность к Богу, к помазаннику Его и к моей должности, противу того постыдного сомнения в действительности духовного завещания Парсегова, которое, и будучи взводимо, налагает уже на меня, яко принимавшего участие в исполнении воли покойного, оскорбительные имена пристрастного и корыстолюбца, презираемые даже теми, кои действительно вмещают в себе сии богопротивные пороки.

Известно всем, что Парсегов во всю бытность его здесь ни с кем не имел более откровеннейших связей дружества, как со мною и с соотчичем своим дворянином Арцруни. По совершенной преданности его, Парсегова, к исповедываемой им религии и по любви к нации, за два месяца прежде кончины убеждал он меня распределить капитал его и имение на богоугодные заведения по моему усмотрению. Но я, избегая расстроить его мыслью о приближающейся смерти, отлагал таковое намерение его на далее. Наконец, 3-го ноября прошлого 1824 года Парсегов, побуждаясь желанием к исполнению им предположенного, прислал ко мне за своеручным подписом счет имуществу, и распределив оное, склонял меня по прежнему принять в том участие, каковой счет и поныне хранится у меня. Затем, после учиненного мною личного посещения, дабы исполнить волю покойного, посылал я к нему свящ. Артемия Аламдарова для написания со слов Парсегова духовного завещания, в котором он, Парсегов, по произволу назначил мне 200 р. и избрал между прочими душеприкащиком и меня.

Известясь 16-го ноября, в 6 часов утра, о кончине Парсегова, я как полномочный душеприкащик отправил к нему в дом свящ. Аламдарова с тем, дабы он имел наблюдение над имением. Чрез 1/4 часа явился туда же и полициймейстер Мельников, и находя там свящ. Аламдарова и дворянина Арцруни, обратясь к ним с яростью, начал поносить их непристойными словами, ему только, Мельникову, свойственными, называя ворами, мошенниками и грабителями, питая и поныне неимоверную вражду как к завещателю, равно и к душеприкащикам; называя первого глупцом, а последних хищниками, тогда как завещатель никакой глупости не учинил в распределении своего капитала, простирающегося до 20-ти т. р., назначая из похвальной признательности к своему отечеству часть приобретенную в оном тамошним церквам и родственникам, а другую, приобретенную здесь,— здешним, определив остаток на общеполезные заведения, могущие сохранить память его незабвенно. Душеприкащики же с своей стороны не подали никакого на себя подозрения в хищничестве, ибо им, кроме трудов, в удел из толико значительной суммы ничего не предоставлено.

Для меня остаются и поныне загадкою толико бесчинные поступки полициймейстера Мельникова и я никак не могу понять побудительных к тому причин. Если он оскорбляется только тем, что покойный назначил благовременно душеприкащиков, не оставя по примеру других гостей, скоропостижно умерших, богатого своего имения на произвол, и до времени не допустил быть оному во власти полиции, то оскорбление таковое не справедливо, ибо быть может Парсегов не имел случая знать о его, Мельникова, яко главы полиции, беспристрастии и честности, не взирая на то, что он сам старается уверять всех елико возможно в оных. Также, буде бы Персегов был уверен, что Мельников может распорядиться имением его с лучше похвальным назначением, то он не упустил бы пригласить его для совета. Равно понять не могу, от чего родилось в нем таковое недоверие к людям, что он нередко кроме себя всех именует хищниками и по его мнению все те подозрительны, кои будут находиться при покойнике, без ведома полиции, не исключая из того родственников и друзей.— Я предаю сей предмет решительному рассмотрению в. выс-а; по мнению же моему в душах беспорочных недоверие вообще к человечеству вмещаться не может.

Хотя я уверен, что должники покойного не имеют никакого знакомства с Мельниковым и, конечно, не желают продлить время следуемому платежу; но чрез меру изумляет меня действие Мельникова, преступившего власть ему и полиции уставом благочиния и другими узаконениями предписанную. [461] Он не токмо дозволил себе изыскивать мнимые причины и доказательства, вовлекающие по его мнению в доверие душеприкащиков; но и тогда, когда духовное завещание Парсегова было по надлежащему утверждено Экспедициею Суда и Расправы, в пренебрежение оного же устава, Высочайше изданного для полиции, 30-й статьи пункта 3-го, решился не допускать душеприкащиков к распоряжению имением покойного тогда, как оною статьею постановлено. повеления и решения присутственных мест исполнять непреложно и чинить отказ имений. Да и нет узаконения, дозволяющего полиции приостановить дел течение вопреки распоряжении других присутственных мест. В благоустроенном государстве каждая часть ограничивается во власти данной потому, что узаконения издаются для утверждения на прочном основании прав каждого гражданина, а не для разрушения и стеснения оных превращением установленного порядка по произволу. В сем последнем случае не нужно уже никакое законоположение. Да и можно ли допускать полицию вмешиваться в домашнее распределение собственности каждого и дозволять ей соглашаться или отрицать волю частного лица? После подобного допущения не существовала бы уже свобода, даруемая законами гражданину.

Напрасно Мельников, присваивая власть ему не принадлежащую, мыслит, что будто бы ни один гражданин не может располагать своим имуществом или вверять оное другому по собственному желанию и без ведома его. Таковое мнение несообразно ни с каким порядком, а при том никто не в праве укорять других в преступлении по догадкам, ибо нередко рождаются от собственных лишь опытов в преступлении и вовлекают без явных причин невинного в подозрение у виновников.

По здравому разумению узаконений, преступления подлежат изысканию те только, кои явны, а не те, кои мыслимы. Если Мельников находил похитителей имения Парсегова в самом деле без всякого действия зависти или другого какого-либо порочного пожелания, то что препятствовало ему тот же час, обличив свидетелями, поступить с ними яко с похитителями? А буде полагал токмо, что духовное составлено вопреки воли завещателя или мыслил, что оное по существующим узаконениям не твердо, то мнение сие обязан был оставить для собственного лишь уверения самого себя и ничуть не имел права, в посмеяние утверждения правительством духовному завещанию учиненного, производить каких-либо противных порядку действий, потому более, что по коренному Российскому узаконению соборного уложения 17-й главы 31-й ст., тогда только можно приостановить действие по завещанию, когда при свидетельстве оного спор предъявлен; но спора при оном не было и при утверждении правительство, конечно, соблюло законами установленный порядок.

Пред лицом правосудия может ли Мельников действия свои оправдывать насчет невинности? Все обвинит его и самое пристрастное разумение о предметах, догадкам его неподлежащих. И буде в самом действии мысль его о том, что имение Парсегова не все показано в духовном завещании (чему однако верить нельзя) и оправдалась бы, то и тогда следствие такового упущения должно было по справедливости отнести к самому завещателю, не весьма опытному, сколько мне известно, в счетах, а не к исполнителям воли его. К подтверждению чего сам завещатель в духовной своей говорит “Если возмогут душеприкащики мои привести расчеты мои к окончанию без ущерба и прибавится что-либо сверх объясненных в оном сумм, то они в праве употребить и оное на богоугодные дела". А если по каким-либо неблагонамеренным внушениям Мельников подозревал, что душеприкащики могут впоследствии невнесенные в завещание суммы употребить в пользу свою, что противно всякому доверию то мог, хотя и вопреки обязанности своей, из предосторожности, не приостанавливая действия по завещанию, рассмотреть книги и документы и закрепив, сделать опись, коей точную копию оставить у себя, а книги и документы выдать душеприкащикам. Коль скоро же он добровольно принял на себя имя доносчика, то уже обязан доказать обстоятельства, могущие обличить душеприкащиков в противузаконном действии. В противном случае сам он, по смыслу узаконений, подвергается тому же наказанию, какому подлежали те, на которых он доносил. И по сим-то соображениям не думаю, чтобы Мельников мог оправдать себя во взводимом им обидном сомнении насчет духовной Парсегова и самих душеприкащиков, бывших при покойном. Кто извинит его в нанесенном им оскорблении недоверием к тем лицам, кои поведением своим не подали правительству доныне никаких подозрительных причин?

Я не осмеливаюсь при сем случае утверждать вас сильнейшими доказательствами о прочности духовного завещания, Парсеговым учиненного, [462] которое по Армянским, Грузинским и Российским узаконениям должно быть твердо, если бы было написано в доме Парсегова духовником его, без всякого свидетельства в надлежащем присутственном месте, потому что сии доказательства, следуя порядку в России установленному, после утверждения завещания, правительством учиненного, душеприкащики обязаны представить в надлежащее присутственное место тогда только, коль скоро кто-либо по установленному порядку решился бы оспаривать волю завещателя или опорочивать силу самого завещания. Сие начало дел по священному установлению порядка, Россиянами приемлемого, должно быть непременно со стороны частной от родственников, а со стороны казенной от стряпчих; но отнюдь не от полициймейстеров, коих обязанность до сего предмета не распространена. Но буде Мельников почитал имение Парсегова выморочным (каковым оно не было) и принадлежащим казне Оттоманской Порты — его Султанскому величеству, коего Парсегов был подданный, то и в таком случае без надлежащих на сей предмет доводов и без справедливого требования со стороны Порты не мог он уничтожить или опорочивать прав завещателя, не говоря, что иностранцы по узаконениям Российским не подлежат в делах гражданских разбирательству здешних присутственных мест, а могут оканчивать промежду себя или ведаться по указу 1708 года февраля 13-го, в посольском указе.

В. выс-о уведомляете меня, что от вас дано Исполнительной Экспедиции предложение о рассмотрении обще с душеприкащиками книг и документов Парсегова. Уже известно, что я первый душеприкащик; и могу ли я согласиться на разбор книг Парсегова за взведенным уже на самое завещание сомнением, ибо коль скоро завещание признано сомнению подлежащим, то может ли быть несомнителен выбор душеприкащиков? И должно ли им после сего вмешиваться в дела покойного? Но как дело идет о развязке несправедливо навлекаемого сомнения на завещание и душеприкащиков в рассуждении якобы пристрастного последних действия, и как духовное Парсегову, о чем сказано выше, написано свящ. Аламдаровым с дозволения моего, то я готов предстать для обличения затейливого доносчика и для оправдании себя во взводимом сомнении и, конечно, не упущу защищать сан мой и оскорбление мне нанесенное у самого Престола всеавгустейшего Монарха.

Предаю все изложенные выше обстоятельства справедливому разрешению в. выс-а, в полной уверенности, что вы не оставите всего того без внимания.