393. Тоже, от 2-го июля 1818 года, № 53.

На секретное предписание в. выс-а, от 21-го июня, честь имею донести, что по отобранным мною объяснениям поручик Корганов находился после отъезда в. выс-а на Кавказскую Линию долгое время в жестокой болезни, не позволявшей ему даже вставать с постели. Сколь же скоро пришел в состояние выходить для прогулки, то вторично впал в продолжительную болезнь, от которой доселе не совершенно оправился и коей следы и ныне еще видны от разлившейся в нем желчи. По сей причине с. с. Могилевский и комендант полк. Анненков, коим от в. выс-а было поручено дать ему очную ставку с содержащимся в крепости Армянином Бастамовым, не приступали к сему до его выздоровления.

С моей стороны, вникая в обстоятельства сего дела, я потребовал от с. с. Могилевского подробных сведений о сем Армянине и его поступках, рассмотрел все бумаги отобранные у него в Кизляре во время его ареста и потом, велев в ночное время представить его к себе, сделал ему в личном моем присутствии очную ставку с пор. Коргановым.

Сей последний на вопрос мой, его ли руки черновое письмо к Худададу, писанное от убитого Глаха Абела-швили, не запираясь нимало, подтвердил прежнее свое показание, снятое комендантом еще до отъезда в. выс-а из Тифлиса и объявил, что письмо сие точно им писано, но по принуждению и от стесненных обстоятельств, в каковых он тогда находился со стороны царевича. При том уличал Армянина Бастамова, что приписки в сем же письме находящиеся промежду строк сделаны его рукою. Противу сего Бастамов сперва запирался, потом показывал вид сомнения и нерешимости, наконец сознался, что действительно приписки им сделаны, но решительно утверждал, что Корганов писал сие письмо отнюдь не по принуждению, а по собственной воле и согласию. На вопрос же мой разве Корганов царевичем не был арестован и содержим в крепости? объявил, что во время нахождения их обоих в Анцухе царевич хотя и был недоволен Коргановым, но обходился с ним ласково, а когда он был послан с письмами в Кизляр к ген.-м. Дельпоцо, то там узнал, что Корганов бежал в Грузию, но причина сего побега ему неизвестна и даже по возвращении своем в Анцух он ни от кого не слыхал, дабы царевичем были делаемы Корганову какие-либо насилия или он был бы содержим в крепости. Напротив того, Корганов разными доводами изобличал его в несправедливости сего показания и сослался на Джавахетинца Кито, коему за убийство Глаха Абела-швили, по приказанию царевича, была отрублена одна рука и выколот глаз, а по настоянию Бастамова отрублена потом и другая, и также на содержащихся в Тифлисской крепости Анцухских Лезгин и Кизлярского Армянина Семена Меликова, бывших очевидными свидетелями насильственных с ним, Коргановым, от царевича поступков. После сего, желая знать настоящую причину неудовольствия царевича против Корганова, я требовал от Бастамова объявить мне совершенную истину, на что он отозвался, что гнев царевича произошел единственно за то, что Корганов не только не представил ему тех 500 р., кои ген.-м. Дельпоцо даны ему были на содержание и на проезд до Анцуха, но промотал еще несколько денег и из той суммы, которая собственно для царевича была послана. Корганов же, изобличая его во лжи, сослался против сего на отчет представленный им ген.-м. Дельпоцо в тех 500 р. и на собственное письмо царевича к ген.-м. Дельпоцо, в коем он уведомлял его о получении сполна от Корганова всей суммы денег и вещей к нему отправленных.

За сим, обратясь к собственным письмам Бастамова, писанным к разным лицам, и особливо к тем статьям, кои в переводе отмечены собственною рукою в. выс-а, я требовал от Бастамова доказательства, чем именно Корганов подал причину царевичу не ехать в Кизляр, тогда как царевич был уже на лошади и ехал туда? На сие он отвечал только то, что как Корганов промотал деньги, то царевич, не веря уже ему ни в чем, будучи недоволен его поступками, взял подозрение, которое остановило и самый его отъезд. Но Корганов и в сем случае изобличал Бастамова собственным его письмом, на котором выставлено 12-е число марта 1817 года, в каковое время Корганов не был уже в Анцухе, ибо он выбежал в Гавазы еще в ноябре 1816 года. Относительно же письма Бастамова, писанного к царевичу, то он, не взирая ни на какие мои убеждения и самые угрозы, решительно заперся, что ни от кого из Тифлиса не получал писем насчет приема, какой был сделан в. выс-у в Персии, и никого в Тифлисе не знает из приверженных к царевичу людей; также, что сам никогда не писал [298] письма к Машади-Сулейман-Алшес-оглы и что все вообще содержание сего письма есть собственно от него выдуманное единственно для большего убеждения царевича решиться скорее на отъезд в Россию. При чем, остановленный моим замечанием, что разве сверхъестественным каким-либо откровением мог он узнать с такою верностью место, где в. выс-о первоначально остановились в ожидании прибытия шаха, также где вы изволили быть им приняты и каким образом, — он, ни мало не смешавшись, отвечал, что как ему совершенно известны места, куда шах и в какое именно время лета выезжает, также уважение, с каким он должен был принять Российского посла, то и нетрудно ему было с достоверностью о сем отгадать.

В тайном провозе к царевичу 100 Персидских червонцев, положенных в винный бурдюк, в чем Корганов его обличал разными доводами, он также заперся.

Таким образом, при личном моем допросе Бастамова и при уликах его Коргановым, не мог я получить ни в чем его признания. Плутовство в глазах сего Армянина, неизменяемость лица и беглость в ответах показывают в нем опытного и закоренелого в обманах человека. Почитая однакоже нужным для большей улики его и для разбития в словах сделать еще очную ставку с Джавахетинцем Кито, равным образом с Анцухцами и с Кизлярским Армянином Семеном Меликовым, содержащимся в крепости, на которых ссылался Корганов, я на другой день поручил сделать оную с. с. Могилевскому и коменданту Анненкову в самой крепости, очистя для сего офицерскую комнату и потребовав от Бастамова под небольшим пристрастием признания, кто именно писал к нему из Тифлиса письмо и кто таковые приверженные к царевичу люди, находящиеся в Тифлисе. Вследствие чего чиновники сии донесли мне, что при сделанной ими очной ставке Джавахетинец Кито, Армянин Меликов и 3 Анцухские Лезгина, сходно с прежними их показаниями, снятыми полк Анненковым, уличали Бастамова. Первый в том, что по его настоянию царевич приказал ему отрубить другую руку, также что он, приведя Корганова в подозрение у царевича за письмо, которое он тайно послал к Российскому начальству, настаивал посадить его под караул и что Корганов умер бы от голода в башне, если бы Джавахетинец иногда не доставлял к нему хлеба. Второй, Армянин Меликов, — что Коргановым действительно дано ему было письмецо для тайного доставления к ген.-м. Дельпоцо, но что свита царевича, окружив его, отняла то письмо и представила царевичу, по каковому случаю и также за уговор Лезгин выдать царевича Корганов был посажен в крепость. Наконец, Анцухские Лезгины, сверх прежнего своего показания о том, что письма Коргановым писанные были перехватываемы людьми царевича и что он уговаривал Анцухцев выдать царевича Российскому правительству, добавили еще Измаил-Хунзах и Якуб, что они во время содержания Корганова в башне несколько раз по очереди с другими стояли у него на карауле и при том Измаил присовокупил, что он был свидетелем, как один раз люди царевича били Корганова по лицу кулаками и угрожали кинжалами; а в другой раз, когда половина Анцухцев, недовольная царевичем, арестовала его лошадей и приступила к башне, требуя выдачи Корганова; другая же половина, приверженная в царевичу, защищала крепость то он, Измаил, будучи тогда на карауле, побуждал Корганова ружейным под бока прикладом идти вверх башни, дабы недовольные внизу не могли его отбить. При том, на спрос сих Лезгин, куда Бастамов уговаривал царевича ехать в Россию или в Персию? отвечали, что публично он всегда советовал ему ехать в Россию, но какие у них были секретные разговоры, того им неизвестно. Бастамов же в некоторых из сих улик сделавши запирательство, а о других отозвавшись неведением, говоря, что он из Анцуха отлучался несколько раз в Кизляр, остался упорным при всех прежних своих ответах, не сделав и под палками (коими немного был постращен) не только признания о приверженцах царевича, но не изменив даже и голоса при повторении одних и тех же ответов во время самого наказания. Странный также или более бездельнический ответ дал он с. с. Могилевскому, когда тот спрашивал его, для чего он, будучи с доверенностью употреблен от ген. Ртищева уговорить царевича предать себя в покровительство России, утаил от него письмо, данное ему царевичем на Высочайшее имя Г. И. и тайно передал оное Корганову для доставления оного Министерству, тогда как он ген. Ртищеву клятвенно обязался заметить поступки и расположение царевича и ничего от него не скрывать. Ответ сей состоял в том, что царевич издавна его благодетель и также обязал его клятвою не открывать ничего о сем письме. Наконец, на вопрос, для чего он всегда поддерживал ген. [299] Дельпоцо в уверенности, что царевич непременно выедет к нему в Кизляр, тогда как невозможно, чтобы он сам не был уверен в противном, — он отвечал, что царевич клялся ему в том на животворящем кресте и что он, как христианин, несомненно тому верил, хотя впоследствии и видел, что обманулся.

О чем в подробности донося в. выс-у, имею честь присовокупить, что во исполнение предписания вашего я вслед за сим отправлю Армянина Бастамова за строжайшим караулом к Моздокскому коменданту подполк. Котыреву. Поручик же Корганов, который хотя и виновен в том, что взялся не за свое дело, также, что повел оное весьма худо и без сомнения не без плутовства поступал, но как при очных ставках ни в чем законопротивном не обличен, то и оставлен мною на свободе впредь до разрешения в. выс-а. Впрочем, полиции поручено от меня не позволять ему выезд из города и иметь за поведением его надзор.

Резолюция генерала Ермолова: Бумаги обращаются для присоединения к делам. Корганову объявить, что в нем замечена добрая воля к мошенничеству; но как он по неловкости немного еще оного сделал, то может заслужить вину. Его с строгим наблюдением можно определить к неважной должности.