189. Рапорт протоиерея Россинского в Училищный Комитет Императорского Харьковского Университета, от 4-го августа 1824 года, № 228.

На предписание оного Комитета от 19-го июля, № 1494, ко мне последовавшее, честь имею донести, что о побуждении учителей подведомой мне Гимназии к надлежащему прохождению своих должностей я всегда имел и имею неусыпное бдение, хотя они и сами исполнением своих обязанностей всегда старались сколько возможно соображаться с местными обстоятельствами и заслуживать лучшее о себе мнение здешней публики, вообще, впрочем, нерасположенной ко всем, не принадлежащим к ее войсковому сословию. Но когда прибыл к своей должности учитель Скольский, таковое мнение совершенно поколебалось потому, что он, пользуясь новым с ним знакомством некоторых из здешних учителей и не находя ни одного иностранца в Екатеринодаре, начал разглашать везде, что Университет, желая споспешествовать успехам здешнего юношества, нашел в необходимости вызвать его из другого округа и прислать сюда, ибо ни один Русский учитель не способен ко вмещению в себе столь обширных сведений, сколько вообще всякий иностранец, — особливо тот (как говорит он о себе), который имел случай проехать всю Германию, быть в Париже, видеть свет. Во всяком другом месте таковое самохвальство унизило бы Скольского до совершенного пренебрежения; но здесь произошло противное, хотя, впрочем, не надолго, ибо зыблющееся основание доверенности к нему, чрез его же поступки время от времени обнаруживающиеся, видимо приближается к совершенному разрушению.

Училищному Комитету угодно было по предстательству Войсковой Канцелярии определить Скольского учителем Немецкого языка во вверенной мне Гимназии. Покоряясь воле начальства моего, я должен допустить его к сей должности; однако, между тем, осмеливаюсь донести оному, что я старался учредить сей класс еще с самого начала истекшего академического года, и не узнавши свойств Скольского, поручил было ему оный, по изъявлении им согласия преподавать в упомянутом классе ученье без жалованья, до утверждения его начальством штатным учителем сего языка; но едва только начато им преподавание оного, как ученики один после другого и наконец все вообще приступили ко мне с жалобою, что Скольский, обременяя их непомерными уроками и телесными наказаниями, занимает их изучением одних только Немецких слов (verba обыкновенно им называемых), и тем препятствует заниматься им всеми другими науками, в Гимназии преподаваемыми, говоря пред ними, что занятие одними его только предметами необходимо нужно для них, все же прочие предметы [141] преподаются не так, как должно, и потому учиться им не для чего. Справедливость жалоб сих побудила меня воспретить Скольскому заниматься более преподаванием Немецкого языка в Гимназии; но он, поставляя виною такового воспрещения всех прочих гимназических учителей, тем вящше вооружился противу них клеветою, и убедив некоторых родителей поручить ему детей своих, начал заниматься с ними частно, и упражняя их во все продолжение прошлого академического года изучением верб своих, довел до того, что они остались безуспешными во всех прочих предметах.

Здешняя публика или, лучше сказать, Черноморская Войсковая Канцелярия, коея все члены нигде не обучались, как только в первоначальных школах, не зная порядка методического учения, легко поверили Скольскому, внушившему им столь превратные мысли об учителях, из коих каждый, по их мнению, должен заниматься с учениками постоянно чрез целый день, а не в известные только, уставом определенные часы, — должен также ответствовать за домашнее детей поведение, за нехождение в класс и за всякие шалости, обыкновенно свойственные детям, особливо остающимся без домашнего надзора; от совершенного небрежения здесь о сем, столь необходимом для прочного воспитания детей средстве, происходит то, что учителя, приходя в свое время в классы, часто не находят в них ни одного из учеников своих, и дожидаясь чрез все определенное время, должны бывают возвращаться праздными. Если же когда и собираются из них некоторые в классы, то по большей части неисправные, ибо в домах не уроками, а одним развлечением занимают их к ним приближенные, а иногда и сами родители твердят им нередко “Какая польза от учения? Какие награды и преимущества ожидают учащихся вне училища? Ваши сверстники, оставившие учение и определившиеся в службу или в канцелярские служители, уже получают жалованье, а для вас еще книги покупать надобно". Такое напутствование совершенно охлаждает ревность к учению; а между тем Канцелярия и земские начальства не оставляют принимать детей и учившихся и не учившихся без всякого различия, хотя неоднократно уже о непринимании сих последних и об отвращении других причин, препятствующих успехам учения, представляемо от меня было войсковому атаману. Прилагая, при сем копию с последнего из таковых представлений на благорассмотрение начальства, осмеливаюсь донести оному, что причины в упомянутом представлении изброженные и многие другие сим подобные, об отвращении коих я даже в публичных речах моих неоднократно предлагал публике, одне составляют существенную препону в ходе здешнего образования, а не публичные учителя, кои как бесчиновные, не только теперь, но и всегда, кроме уничижения, ничего здесь для себя не заслуживали, которые, впрочем, никакой другой причины не подали к неудовольствиям на них, как разве неисполнением требований тех граждан, кои присылали к ним иногда в домы детей своих для учения, без всякого с ними условия и даже без предварительного свидания. Впрочем, хотя никогда не опущали своих классов учителя, как только по болезням, в здешнем климате обыкновенно часто приключающимся, по причине коих действительно в продолжении истекшего академического года учителя Осмоловский и Ситницкий по несколько месяцев находились в войсковом госпитале, а Толмачев и меньший Кирдановский пользовались в домах своих; однако же о прохождении ими своих должностей надлежащим порядком снова подтверждено им, а паче Толмачеву, более всех болезнями или другими домашними причинами извиняющемуся и требующему побуждения, о чем и впредь имеет быть употреблено от меня бдительнейшее наблюдение.