-

ПУТЯТИН Е. В.

ВСЕПОДДАННЕЙШИЙ ОТЧЕТ

ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА ГРАФА ПУТЯТИНА, О ПЛАВАНИИ ОТРЯДА ВОЕННЫХ СУДОВ НАШИХ В ЯПОНИЮ И КИТАЙ.

1852-1855 ГОД.

Из всего этого можно было заключить, что Японцы решились уступить времени и обстоятельствам, убедясь в невозможности противиться влиянию иностранцев, и по-видимому желали только отдалить время этого сближения.

Полномочные однако же уступали моим требованиям, большею частию после продолжительных возражений, и уступки эти нередко были сопряжены с отступлениями от старых обычаев, на что конечно эти лица имели разрешение от правительства, так например они не только беспрекословно, но с видимым удовольствием приняли мое приглашение посетить фрегат. Судя по тому, что губернатор никак не решался отдать мне визит, это посещение важными сановниками иностранного судна должно отнести к весьма замечательным и, сколько известно из описаний, небывалым событиям, по крайней мере в новые времена.

Еще до отъезда моего в Китай, губернатор получил из Едо позволение принять от меня подарки, которые и была сделаны: ему, старшим при нем чиновникам или баниосам и всем тем из его [59] подчиненных, которые несли какие нибудь обязанности в сношениях с нами, по снабжению судов провизией, водой и т. п. В свою очередь полномочные, при вторичном свидании, угостив нас парадным обедом от имени своего Государя, вручили мне и всем офицерам и гражданским чиновникам подарки, от его же имени, состоящие из шелковых материй, шелковой ваты, фарфоровых чашек, а для команды отпущено было 100 мешков риса, 1 000 ящиков сои (Подливка из бобов, употребляемая для приправы кушаньев, особенно рыбы. Ящик содержит 6 глиняных банок, величиною с бутылку.) и 20 свиней. Кроме этих обыкновенно делаемых Сиогуном всем иностранцам подарков, полномочные, в день посещения фрегата, привезли мне множество подарков от себя, конечно с разрешения правительства, состоявших из лакированных вещей, с золотыми украшениями, и между прочим из дорогой сабли, с отлично выделанным клинком (Японские сабли испытываются при казни преступников. Эта имеет клеймо высокого достоинства — означающее, что она срубила три головы.).

Полномочные заметили при этом, что подарок сабли, по их понятиям, служит выражением крайней приязни, и опять намекнули на то, что как подарок этот сделан по внушению их правительства, то мы можем заключить из этого об отношениях их правительства к нашему. Сохранившаяся часть подарков, за исключением сабли, представленной мною через курьера, Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Константину Николаевичу, оставлена мною на устье Амура, для доставления при первом удобном случае в С. Петербург. Я в свою очередь отдарив приличным образом полномочных, передал им также [60] подарки для поднесения Сиогуну, или светскому правителю Японии, состоявшие из нескольких кусков богатой золотой парчи и глазета, из больших зеркал, бронзовых столовых часов, цветных ваз и ковров.

Вскоре после первых двух свиданий, начались между мною и полномочными совещания по возложенному на меня поручению, происходившие в Нагасаки, в том самом, так называемом «правительственном доме», в котором происходили мои свидания с губернаторами и полномочными. На эти совещания я ездил на одном катере, без церемониала, в сопровождении только четырех, необходимых при переговорах лиц. Полномочные также принимали нас просто, в обыкновенной, ежедневной одежде, без многочисленной свиты. Результаты этих предварительных переговоров помещены в особой записке, представленной Министру Иностранных дел.

В конце Января 1854 г. после прощальных обедов в Нагасаки и на фрегате, и изъявлений взаимной дружбы, я расстался с полномочными, назначив им свидание весною для дальнейших переговоров, в заливе Анива, на южной оконечности острова Сахалина.

Не имея возможности проникнуть в это время года на север, к нашим владениям, и при том имея надобность пополнить запасы отряда, к чему не представлялось никаких средств на пустынных берегах Татарского пролива и Охотского моря, я предпринял намерение в течение оставшихся до весенней поры двух месяцев, отправиться в Маниллу, куда были также адресованы наши кредитивы.

24-го Января я с фрегатом «Паллада» и корветом «Оливуца» оставил Нагасаки, и отправил шкуну [61] «Восток» в Шанхай за известиями о положении дел в Европе, приказав ей соединиться с фрегатом на Лакейских островах, лежащих в 450 мил. к югу от Японии.

1-го Февраля все три судна прибыли благополучно на остров Большой Лю-чу и бросили якорь на Напакиянгском рейде. 5 того же месяца прибыла и шкуна «Восток», и привезла нам известия из Европы от 7-го Декабря.

В Напакиянге мы застали одного американского офицера и нескольких матросов из эскадры коммодора Перри, который, за два дня до нашего прибытия, заходил сюда на пути из Китая в Едо. Офицер предъявил мне бумагу, в которой сказано было, что Ликейские острова поступают в ведение Соединенных Штатов в возмездие за некоторые требования, неудовлетворенные Японским правительством, под покровительством которого состоят эти острова, платя ему дань. Хотя прибывший вскоре после того на фрегат правитель города опровергал приписываемое Японии влияние над островами, говоря, что последние нисколько от нее не зависят, а платят некоторую дань Китаю, но живущий здесь протестантский миссионер подтвердил однако же, что вся группа Ликейских островов состоит в зависимости Князя Сатсумского, одного из сильнейших вассалов Сиогуна, который даже утверждает право наследственной власти за каждым новым правителем, по достижении сим последним 15-ти летнего возраста.

Не имев возможности во время долгого пребывания на Нагасакском рейде съезжать на берег, мы с удовольствием ходили по цветущим и возделанным долинам острова, отличающегося прекрасным [62] умеренным климатом, плодородием, и населенного мирными, кроткими жителями, имеющими некоторое общее сходство в чертах лица с Японцами и Корейцами. Ликейцы отправляют в Японию, между прочими произведениями, много риса, предпочитаемого туземному.

Разменявшись подарками с правителем города, я оставил ему бумагу, в которой просил оказывать русским судам, когда они прибудут в Напакиянг, гостеприимство и вступать с ними, в случае надобности, в торговые сношения. Он однако же боялся дать утвердительный ответ, и отвечал на это предложение уклончиво, что надо приписать, по уверению миссионера, присутствию на острове и влиянию многочисленных японских шпионов.

9-го Февраля, снявшись с якоря, отряд совершил благополучно плавание до Манильского рейда, на который прибыл 16-го того же месяца. Шкуна «Восток» направлена мною из Напакиянга для описи открытого Лейтенантом Понафидиным острова Бородино, и прибыла на Манильский рейд 23-го Февраля, успешно окончив возложенное на нее поручение. Здесь я застал бывший в одно время с нами в Шанхае Французский пароход Кольбер, командир которого сделал мне обычный визит. Здесь же получили мы известие о Синопской битве и о неминуемом разрыве с Англиею и Франциею. Эти обстоятельства заставили меня сократить пребывание на здешнем рейде, тем более, что новый, только что приехавший из Испании генерал-губернатор Филиппинских островов, судя по холодному, сделанному им мне приему, смотрел не совсем благосклонно на наше прибытие. Это впрочем не помешало мне доставить офицерам отряда случай осмотреть достопримечательности города и окрестности, отличающиеся [63] красотою местоположения и богатою тропическою растительностию (Отечест. Записки 1855 г. Октябрь, стр. 241: Манилла, статья Г. Гончарова.).

Здесь мы запаслись всем нужным на долгое время, и 27-го Февраля пустились в обратный путь. Плавание в тропиках сопровождалось обыкновенными явлениями, т. е. отличною, ясною погодою, и, к сожалению, также продолжительными штилями.

На пути я зашел с фрегатом «Паллада» на остров Батан, принадлежащий к группе островов Баши, чтобы запастись у живущих там Испанцев свежею зеленью.

Сомнительное состояние грот и фок-мачт на фрегате «Паллада», обнаружившееся со времени выдержанного нами в Китайском море жестокого шторма, не позволило однако ж мне следовать к северу, требуя поправки, ибо в дальнейшем плавании в больших широтах, мы могли встретить крепкие ветра, и снова подвергнуться опасности потерять мачты. Поэтому я принужден был: отправить транспорт «Князь Меншиков» и шкуну «Восток» вперед, к назначенному месту соединения, островку Гамильтон, лежащему у южной оконечности Кореи, и спуститься, с двумя остальными судами («Паллада» и «Оливуца».), обратно к югу, к лежащей в 19° N широты группе островов Бабуян, на острове Камигуин, в порт Сан-Пиоквинто, удобный, как видно из описаний мореходцев, для якорной стоянки, чтобы принять возможные, по нашим средствам меры к утверждению мачт шкалами. Намерение это, благодаря старанию командира фрегата, офицеров и усердию команды, было выполнено в восемь дней столь удачно, что в последствии, [64] не смотря на встреченные нами близ Японии и в Татарском проливе непогоды, мачты оказались в удовлетворительном состоянии.

Отправив корвет «Оливуца» к берегам Сибири, и предписав ему, войдя в сношение с начальником Амурской экспедиции, следовать в Петропавловский порт для усиления средств обороны Камчатки, я 21-го Марта снялся с якоря. Задерживаемые частию штилями в тропиках, частию противными ветрами, по выходе из жаркого пояса, мы достигли острова Гамильтона, только 2-го Апреля. На сем острове мы застали шкуну «Восток», возвратившуюся от острова Лю-чу, куда ей предписано было зайти для собрания сведений о месте нахождения американской эскадры.

Транспорт «Князь Меншиков» через три дня присоединился к отряду, доставив нам бумаги и письма из Шанхая, подтверждавшие разрыв с Англиею и Франциею. После сего я, с шкуною «Восток» и транспортом, еще раз отправился в Нагасаки, куда все три судна прибыли менее нежели в 24 часа.

Здесь, взяв еще некоторое количество провизии и вручив губернатору, для передачи японским полномочным, бумагу, в которой подтверждалось о свидании в Аниве, я с фрегатом «Паллада» направился на третий день Святой Недели, в Татарский пролив. Транспорт «Князь Меншиков» отправлен был мною прямо в гавань, назначенную общим местом соединения, для всех судов отряда, чтобы сдать нагруженную на него провизию и прочие запасы назначенному мною офицеру, для хранения на берегу; командиру же шкуны «Восток» я предписал, описав, сколько позволит время, группу островов Гото, поспешить в Шанхай к прибытию следующей европейской почты, но с крайнею осторожностию, не обнаруживая своего прихода, [65] остановиться в одном из рукавов Янсекиянга, и там, взяв китайскую лодку, пробраться в Шанхай, и получив от американского консула бумаги и письма, собрать последние сведения о наших отношениях к Англии и Франции и спешить соединиться с отрядом также в назначенной гавани.

Опасаясь застать на севере льды, я предпринял воспользоваться остававшимся тогда месяцем времени до наступления весны, для описи восточного берега Кореи, и чтобы пополнить весьма неточную карту этих берегов. Погода нам благоприятствовала, и мы проследили весь восточный берег полуострова, в расстоянии от него от полумили до 4 миль; сделанная при этом опись, показала в карте атласа Адмирала Крузенштерна, как равно в карте Английского адмиралтейства: The Peninsula of Korea, — лучших из до сего имевшихся, значительные неверности, особенно в положении берега по долготе, при этом открыт нами в обширном заливе Броутона, порт названный мною именем покойного Адмирала Лазарева. Карта и опись берегов Кореи, представлены были мною на благоусмотрение Его Императорского Высочества Генерал-Адмирала.

Доброе согласие наше с Корейцами было прервано на короткое время следующим неприятным случаем: в бухте Лазарева, в одном из корейских местечек, на катер, приставший с офицерами и матросами фрегата «Паллада», напала толпа корейской черни, в следствие какого-то недоразумения, и осыпала наших градом каменьев и кусков свинца. В ответ на это с катера должны были выстрелить в толпу из охотничьих ружей, причем двое или трое Корейцев были ранены, и только тогда прекратилось метание в катер каменьев, которыми три матроса уже получили значительные ушибы. [66]

На другой день я отправился на место этого происшествия с вооруженными людьми, и потребовал от старших жителей деревни объяснения. Сии последние униженно просили прощения, объясняя это происшествие тем, что несколько негодяев без ведома их старшин, возбудили толпу к этому неприязненному поступку, к которому со стороны наших не подано было никакого повода, ибо как офицеры, так и матросы, при съезде на берег, соблюдали предписанную им крайнюю осторожность и кротость в обхождении, и в этот раз плыли мимо означенного местечка, но жители знаками просили их пристать к берегу.

Я счел нужным оставить в другом местечке бумагу на китайском языке, с описанием этого происшествия, как оно случилось, для отсылки в корейскую столицу, чтобы местные начальники не представили этого события в превратном виде, и тем не внушили невыгодного понятия о нашем народе, на случай могущих со временем возникнуть, по соседству наших пределов с этими местами, каких либо сношений.

Восточный берег Кореи, на всем его пространстве, от 35° до 42 1/2° северной широты представляет с моря самый печальный вид. Песчаные берега уставлены часто высокими гранитными скалами, лишенными, от сильных морских ветров и туманов, всякой растительности. Но за первым рядом красно-песчаных холмов, возведенных большею частию морем и ветром, подобно дюнам Голландии, картина изменяется. Обработанные поля сплошь покрывают всю внутреннюю волнистую местность, и весенний вид этих пространств, тогда еще непокрытых зеленью, оживлялся только небольшими, но частыми кедровыми рощами, служащими местом погребения хозяев полей и их семейств. Жители прибрежных деревень снискивают себе [67] пропитание, как мы видели, ловлею рыбы, трепангов и других слизняков и ракушек, также собиранием морской травы, которая, кажется, составляет один из главных предметов их продовольствия (Различные морские травы, поросты, ракушки, слизняки и тому подобное, составляют любимую пищу Китайцев, и служат предметом приморских промыслов для торговли. М. Р.). На требование наше продать нам мяса, живности, или зелени, они отозвались, как первым их гостям и ожидать следовало, неимением этих предметов. Хотя по всей вероятности, Корейцы касательно сношений с иностранцами подвержены тому же стеснению как и все вообще народы крайнего востока, но как в посещенных нами местах иностранцы никогда не появлялись, то и не было принято достаточных со стороны правительства мер для воспрепятствования нашим сношениям с народом. Вследствие этой оплошности, Корейцы свободно приезжали на фрегат, и не препятствовали ходить по берегам, а в разговорах откровенно высказали, что производят торг с Японцами, и что на восточном берегу есть у них значительный город, вероятно Панх-Гай, производящий торговлю хлебом, металлами и другими предметами.

Я адресовал к их правительству также бумагу, в которой предлагал вступить в торговые сношения с Российскими подданными, и обещал притти в течение лета за ответом. Политические события помешали мне в последствии исполнить это намерение, но я полагаю, что было бы полезно возобновить переговоры при первом случае.

За наступившими в начале Мая месяца густыми туманами, я не мог довести опись Корейского и Манжурского берегов до того места, от которого [68] начинаются исследования Лаперуза, и принужден был окончить оную заливом в 42° 34' N широты, названным мною заливом Посьета.

Лавируя для выхода из последней бухты, фрегат, при мгновенно наступившем тумане, коснулся каменьев у приглубого берега, с которых впрочем, не теряя хода, сейчас же сошел; от этого удара ежедневная прибыль воды в фрегате увеличилась, но через несколько дней пришла в прежнее состояние.

Продолжая плавание к северу при нескончаемых туманах, я 22-го Мая благополучно прибыл в одну из бухт Восточного берега Сибири и застал там принадлежащий к отряду транспорт «Князь-Меншиков».

Что касается до шкуны «Восток», то она случайно соединилась с фрегатом «Паллада», не доходя за несколько дней пути до упомянутой бухты, и привезла между прочим известие, хотя не официальное, о последовавшем разрыве Франции и Англии с Россиею, а также Высочайшее повеление на мое имя сосредоточить суда вверенного мне отряда в заливе де-Кастри, и там ожидать дальнейших распоряжений от Генерал-Лейтенанта Муравьева. Отрядив немедленно в сей залив шкуну «Восток», с тем, чтобы она, по прибытии г. Генерал-Губернатора Восточной Сибири, немедленно могла сообщить мне о распоряжениях насчет дальнейших действий фрегата «Паллада», я остался с фрегатом в бухте, до получения ответа.

Прибытие Генерал-Губернатора 22 Июня к фрегату «Паллада» положило конец начатым было работам, и фрегат получил назначение следовать к северу, Татарским проливом, причем предположено было провести его в реку Амур, и поставить в безопасном, укрытом от льдов и неприятелей, месте. [69] Затем транспорт «Князь Меншиков» отпущен был мною в ведение местного начальства Российско-Американской компании, а прочие суда получили разные назначения от Генерал-Губернатора Восточной Сибири.

С этого времени т. е. с конца Июня месяца, исключительное внимание и труды наши были посвящены проводке фрегата «Паллада» в реку Амур. До мыса Лазарева, отстоящего от устьев Амура на 40 миль, фрегат, хотя с затруднениями, шел в полном грузу, но как с этого места Амурский лиман не был надлежащим образом исследован, то проводка встретила затруднения, которые впоследствии; в осеннее время года оказались неодолимыми при всех неусыпных стараниях офицеров и команды.

Тотчас по прибытии к мысу Лазарева приступлено было к выгрузке фрегата, с чем вместе продолжалась опись Лимана и его фарватеров. Как та, так и другая работа много замедлялись частыми, крепкими ветрами и течением, которое в сизигии и после продолжительного NO доходило до 4-х миль в час. Во время этих работ я был извещен о прибытии фрегата, «Диана» в залив де-Кастри, куда тотчас поехал сам (Эту поездку, около 50 миль, Адмирал совершил на шестивесельной гичке, большею частию на гребле, в продолжении 14 или 15 часов, употребив из этого время часа 4 на отдых гребцов. Адмиралу сопутствовали Мичманы Колокольцев и Пещуров, делавшие до того промер по фарватерам Амурского Лимана. Впоследствии — они служили лоцманами на переходе фрегата «Диана». М. Р.), и спустя три дня привел фрегат к мысу Лазарева. Прибытие последнего дало возможность увеличить число рук фрегата «Паллада», взамен командированных с него в Николаевский пост для постройки там на зиму казарм и на мыс Лазарева для покрытия фрегатского груза сараями. [70]

7-го Августа фрегат «Паллада» под фальшивым вооружением, без артиллерии, запасных канатов и некоторых других тяжестей, снялся с якоря, чтобы следовать в Амур западным фарватером Лимана. Подойдя к островам Хазешиф, он сгрузил на оные часть баласта; но как, не смотря на это, дифферент мало уменьшался, то прибегли к снятию юта, и к подведению под корму водяных железных ящиков, хотя жестокое волнение, разводимое на фарватере осенними северными ветрами, делало последнюю работу почти невозможною. Наконец убедившись, что все усилия недостаточны, чтобы поднять корму фрегата и уменьшить ее 18-ти футовое углубление, и что на западном фарватере, вода не поднимается выше 15-ти футов, я изъявил согласие на представление командира фрегата «Паллада» испытать еще проводку восточным, Сахалинским фарватером, на который фрегат и перешел 29-го Августа.

Приблизившись этим путем к так называемому северному рейду, где сахалинский фарватер выходит в Охотское море, фрегат 2-го Сентября выдержал шторм, при котором затопило и унесло 10-ти весельный катер, и значительно повредило бывшие на бакштове два барказа, но к счастию без потери людей. В это же время разбило на упомянутом северном рейде два китоловных американских корабля.

Гребные суда производившие промер того колена этого фарватера, которое ведет с северного рейда в Амур, встретили в средней части этого колена, во всю его ширину, малую глубину. Это открытие, потеря и бездействие главных гребных судов и наступившее осеннее время, отняли последнюю надежду ввести фрегат в Амур, и 14-го Сентября командир решился воротиться к мысу Лазарева, куда прибыл в тот же день. [71]

4-го Августа я переехал на фрегат «Диана», взяв с собою состоящих при мне офицеров (Мичманы: Зеленый, Колокольцев и Пещуров.), и заменив предварительно значительное число нижних чинов фрегата «Диана», таким же числом с фрегата «Паллада», с коими я тогда уже совершил двухгодичное плавание, так что после этого перемещения вся команда первого состояла из 484 человек. Невозможность ввести фрегат в Амур, и неимение во всем обширном лимане этой реки мест для укрытия судов от напора льда, заставили меня решиться на отвод фрегата в одну из бухт восточного берега. По этому, отправив в Николаевский пост находившихся на фрегате «Паллада» офицеров и нижних чинов, и командировав на него только необходимую, для отвода его, команду с фрегата «Диана», я снялся 24-го Сентября с обоими фрегатами, и посетив на несколько часов порт де-Кастри, чтоб взять провизию, которую должен был там оставить приходивший из Петропавловска корвет «Оливуца», 26-го того же месяца прибыл в избранную бухту, на зимовку фрегата «Паллада».

Разружив здесь окончательно фрегат «Паллада», и оставив при нем на зиму караул из 10-ти человек, я снялся 3-го Октября с фрегатом «Диана», с намерением опять посетить Японию, и окончить возложенное на меня поручение; после того располагал, смотря по обстоятельствам, направиться или к берегам Китая, или к одной из групп многочисленных архипелагов Восточного океана, чтобы наносить вред неприятельской торговле и иметь средства снабжать фрегат жизненными припасами.

Утром 9-го Октября, при попутном ветре, мы вошли в Сангарский пролив и, пройдя Матсмай, главный город [72] на острове Ессо, в 1-м часу пополудни бросили якорь на рейде Хакодате, глубоком и закрытом от волнения. Я избрал Хакодате, как порт наиболее известный Европейцам по содержанию в нем в плену Капитана Головина (Бывшего впоследствии Вице-Адмиралом и флота Генерал-Интендантом.) и лежавший на нашем пути, чтобы чрез губернатора сего города, скорее уведомить Японский Верховный Совет о намерении моем итти в город Оасака, куда я и просил прислать полномочных, для окончания начатых переговоров. В Хакодате я узнал, что в прошедшем Мае месяце заходила сюда эскадра командора Перри, и что город этот вошел в число портов, открытых Американцам по недавно заключенному с Япониею трактату. Губернатор Хакодате, объявил мне об этом, и сообщил между прочим, что японское правительство уже писало к нашему, чрез Голландцев, о присылке лица для продолжения начатых мною переговоров. Предполагая, что Американцы во время своего пребывания в здешнем порте, конечно не отказывали себе в удовольствии съезжать и ходить по берегу, я решился, не спрашивая разрешения губернатора, с первого же дня съехать на берег, и требовать беспрепятственного доступа в город и его окрестности, но чтобы не подать повода к каким нибудь неприятным столкновениям, предуведомил об этом намерении приехавших на фрегат с поздравлением чиновников. Чиновники сделали некоторые возражения, и просили подождать пока дадут знать губернатору, но видя нашу решимость, просили только пристать в указанном месте, оттуда не пускаться внутрь города без одного из них, что на первый раз и было нами исполнено.

Отправившись в сопровождении всех почти [73] свободных от службы офицеров, мы встречены были на пристани ожидавшими нас чиновниками, и немедленно пошли с ними по опрятным улицам города, посетили некоторые из его буддийских храмов, и садов, и поздно вечером с фонарями, возвратились на пристань. На улицах нас окружила толпа народа, всегда скромная, хотя по-видимому и нестеснявшаяся присутствием своих чиновников.

Следующие дни восьмидневного пребывания в здешнем порте, были посвящены описи рейда, измерению замечательной горы позади города и частым прогулкам во все сколько нибудь интересные места обширного залива. Команду, занимавшуюся по утрам парусным и артиллерийским ученьями, после обеда свозили на берег партиями, причем японские власти не делали ни каких возражений, а благодаря похвальному поведению нижних чинов, не было повода ни к малейшим неприятным столкновениям с жителями.

Входя в Хакодате, я не предполагал оставаться в нем более двух или трех дней, но система японских властей медлить исполнением самых пустых обычаев удержала меня сверх предположения. Первое затруднение состояло в условии, о принятии платы за доставленную на фрегат провизию; а потом губернатор, основываясь на законе своей страны, по которому губернаторы Нагасаки ни разу не были на нашем фрегате, не решался приехать, чтобы принять письмо в Верховный Совет, хотя и сознавался, что мне как Полномочному, не приходится ехать к нему первому, и таким образом увертывался от приема письма. Наконец решено было что письмо передаст губернатору Капитан 2-го ранга Посьет.

Окончив таким образом главную цель, для которой я заходил в Хакодате, 16-го Октября я снялся с [74] якоря, но встретив сильный ветер и не будучи в состоянии вытти до наступления ночи в океан, предпочел воротиться на рейд вместо того, чтобы держаться в темную ночь под парусами в проливе, мало исследованном и не совершенно безопасном от быстроты и неправильности течений.

Во время этой последней ночи случилось однако же весьма неприятное для нас обстоятельство. Японский рыбак, который уже в одну из предшествовавших ночей приезжал на фрегат, с намерением остаться, и которого я тогда же приказал, посадив на его лодку, отвезти от фрегата, при самом рассвете подплыл к фрегату, оттолкнул свою небольшую лодку и остался таким образом в наших руках. Чтобы избавиться от него, мне оставалось представить его японскому правительству на неминуемую казнь, потому что, при наступившем дне, скрытно высадить его с нашей шлюбки не было возможности. Принимая в соображение, что настоящий поступок Японца был сделан, им не в следствие какого либо преступления, ибо иначе в промежуток времени между первым его приездом и настоящим, он был бы непременно схвачен, а вероятно только из желания перебраться в Россию, которой нравы и обычаи ему более нравились, я решился не выдавать его правительству, и приказал зачислить в число деньщиков, приняв все возможные меры, чтоб присутствие его между Русскими не было замечено. Благодаря благоразумию самого Японца и принятым г-м командиром фрегата (К. Л. Лесовским) мерам, он не был открыт впоследствии окружавшими нас подозрительными чиновниками, не смотря на трехмесячное жительство на берегу, и теперь находится на устье Амура.

Губернатор города Хакодате, как я уже имел счастие заметить выше, не делал никаких возражений на [75] наши частые прогулки по берегу; но 17-го Октября, когда фрегат вступил уже под паруса, послал в догонку чиновников, с бумагою, в которой выражал, что хотя он и не препятствовал нам съезжать на берег, но тем не менее мы поступали таким образом против законов страны, и что это отступление не может служить нам поводом сходить на берег в других портах. Я не считал нужным откладывать свое отправление, чтобы отвечать на это пустое возражение, тем более, что оно было написано губернатором конечно с единственною целию оправдаться перед своим правительством.

На пути из Хакодате в Оасаки, имея в виду ознакомиться с берегами Японии, я держался по возможности ближе к ним, и нам удалось сделать несколько отрывочных очерков восточных берегов острова Нипона. 22-го Октября, после весьма бурной ночи, выдержанной в чаще волканических островов, на меридиане залива Едо, фрегат получил свежий попутный ветер и промчался в виду горы Фудзи, самой высокой из гор Японского Архипелага.

26-го Октября фрегат достиг пролива Линсхотена, придверия Оасакского залива. Противный ветер задерживал нас уже несколько дней, а потому, не смотря на узкость и малоизвестность пролива, я решился пройти его лавировкою, и к вечеру того же дня находился в северной половине залива, где наступивший, с захождением солнца, штиль продержал нас всю ночь и большую часть следующего за тем утра.

На берегах Оасакского залива, — в вершину которого вливается река Иедогава, одна из самых значительных рек в государстве, — и в долине по обоим берегам реки сосредоточено главное народонаселение Японии, а потому, во время нашего тихого плавания по заливу, [76] мы были окружаемы сотнями джонок и меньших лодок всех величин. Эта флотилия сопровождала нас до самого рейда, где фрегат бросил якорь 27-го Октября в 3 часа пополудни.

Прибытие наше на здешний рейд было совершенно неожиданное, и потому я хотел воспользоваться оплошностию Японцев, чтобы проникнуть по возможности далее к городу, будучи вполне уверен, что как скоро губернаторы получат уведомление о нашем приходе, то немедленно примут меры для заграждения нам выхода на берег. С этою целью отправлены были офицеры на двух гребных судах, которые беспрепятственно поднялись версты на две вверх по реке, в сопровождении большого числа торговых лодок, но там начал собираться во множестве народ, и явились чиновники верхами, показывая знаками, чтобы лодки наши пристали к берегу. Посредством бумаги на китайском языке офицеры дали знать чиновникам, что имеют надобность видеть губернатора, и сообщить ему о цели нашего прибытия, но последние не принимали никаких объяснений, а только упрашивали воротиться на фрегат. Между тем поперек реки, впереди наших шлюпок, Японцы установили в несколько рядов большие лодки, так что без насилия невозможно бы было двинуться вперед, а потому офицеры и воротились тем же путем на фрегат.

На другой день по берегу расположился лагерем отряд от 5 до 10 т. войска, а при устье реки цепь сторожевых лодок. Разнообразные значки у палаток лагеря представляли живописную картину на однообразных окрестностях рейда.

Заметив эти неприязненные приготовления, я перешел с фрегатом еще ближе к берегу, и остановился на наименьшей глубине не более как в 1 1/4 мили от устья реки. Вскоре после этого передвижения явились [77] чиновники от губернаторов. Разъяснив их недоумения, и уверив в дружеских отношениях нашего Правительства, я объявил им, что буду ожидать на здешнем рейде приезда полномочных. Вследствие этого объявления, из Оасака немедленно был послан курьер в Едо, и дней через шесть я получил ответ от обоих губернаторов, в котором они объявляли, что порт Оасака не открыт для иностранцев, и потому в нем нельзя производить никаких переговоров, но что японское правительство отправит прежних полномочных в Симоду, куда приглашает и меня. Налившись водою, и употребив еще два или три дня на бесполезные переговоры о снабжении нас зеленью и провизиею, которую губернаторы вероятно опасались отпустить, чтобы тем не подать повода европейским судам заходить в этот порт для снабжения жизненными потребностями, я оставил Оасакский рейд 10-го Ноября, отрядив предварительно несколько гребных судов для осмотра и описи восточного берега залива, и предписав им соединиться с фрегатом в проливе Линсхотена, у города Кадо. Западный берег Оасакского залива был описан с фрегата при обратном нашем следовании, а рейды Оасака, Сакай и Амагасаки, — во время 10 дневной стояки на якоре; в продолжение этих десяти дней я постоянно рассылал гребные суда для промеров.

Хотя мне и не удалось склонить губернаторов к дружескому приему, и остаться для продолжения переговоров в самом промышленном городе империи, но тем не менее я смею надеяться, что посещение порта Оасака нашим фрегатом принесло двоякую пользу: во-первых, оно доказало Японцам, что даже самые внутренние из их морских портов доступны для европейских больших судов, и во-вторых, опровергло мнение Зибольда о чрезвычайном мелководии рейдов [78] Оасака и Сакаи, которые будто бы вследствие этого неудобства и были оставлены торговавшими в них Португальцами.

11-го Ноября соединились с фрегатом отряженные для описи гребные суда, исполнив совершенно успешно возложенное на них поручение. Следуя вдоль берега не далее как в полумили, шлюбки наши ни разу не были задерживаемы японскими властями, и только когда они останавливались для отдыха или ночлега, окружала их толпа любопытных рыбаков, у которых им удавалось выменивать свежую рыбу, на разные малоценные в наших глазах вещицы.

Эта экспедиция подтвердила сказанное мною выше, т. е. что берега Оасакского залива, в особенности восточные, покрыты почти сплошным рядом селений, между которыми нередко встречаются города.

В проливе Линсхотена я узнал от посетившего фрегат одного из семи Японцев, потерпевших крушение, и возвращенных на родину на судне «Князь Меньшиков», что английский отряд, состоящий из фрегата, корвета и двух пароходов, провел в Нагасаки около шести недель, и ушел оттуда в Октябре месяце, получив между прочим позволение запасаться водою и провизиею, как в Нагасаки, Так и в Хакодате.

По прибытии 22-го Ноября в порт Симоду, я нашел его весьма неудобным для стоянки, но, предвидя все промедления, которые могли произойти, ежели бы я решился, не дожидаясь здесь полномочных отправиться в другой какой нибудь порт залива Едо, я должен был остаться в нем, и немедленно приступил, вследствие полученных в проливе Линсхотена сведений, к обеспечению фрегата от неприятельских покушений. С этою целию фрегат был ошвартовлен у приглубого берега бухты, имея два якоря на средине рейда, чтобы [79] сдаваться на них при свежих ветрах, разводивших значительное волнение. Между тем на наиболее выдавающемся мысу бухты устроен был, для наблюдения за приближением неприятеля, сигнальный пост, противу чего Японцы сначала делали возражения, но окончательно согласились с необходимостью иметь оный.

В таком положении оставались мы в ожидании полномочных, которые, не смотря на двукратное извещение из городов Хакодате и Оасака, прибыли не ранее 2-го Декабря, а 8-го того же месяца я имел первое свидание, которое, не смотря на все мои старания скорее приступить к делу, ограничилось передачею Подарков от Японского Светского Государя нашему Правительству и в представлении некоторых новых лиц, сопровождавших старых наших знакомцев. Подарки состояли из двух книжных шкапов, стола, позолоченных ширм и настольных украшений; все вещи были самой изящной работы, крытые превосходным черным лаком, с золотыми и серебряными рельефными изображениями.

На следующий день полномочные отдали визит на фрегат, где и были приняты с тем же почетом, как и во время первого посещения ими фрегата «Паллада» в Нагасаки.

По съезде полномочных с фрегата, морской ветер начал усиливаться и в ночи засвежел до силы шторма, так, что по отдаче второго якоря, я приказал спустить нижние реи и стеньги. К утру следующего дня ветер стих; но реев и стеньг не подымали, имея в виду исправление такелажа, и для этой работы я предполагал перейти в северовосточный угол бухты, более спокойный для якорной стоянки.

11-го Декабря, при совершенном штиле и ясной погоде, начали готовиться для перевода фрегата в [80] означенную часть рейда, и к отправлению на берег последних, остававшихся у нас, подарков. В 10 часов утра произошло сотрясение во фрегате, которое сильнее отозвалось в нижних его частях, и невольно вызвало на верх всех находившихся в палубах, как офицеров так и нижних чинов. Причину этого содрагания я отнес к действию подводного землетрясения, но так как оно не повторялось и все вокруг нас оставалось покойно, то и производившиеся работы были продолжаемы по прежнему. Через четверть часа после первого удара, я был вызван на верх командиром фрегата, заметившим необыкновенно быструю прибыль воды по берегам бухты и у самого города. Вышедши на палубу, я был поражен странными явлениями: за кормою фрегата, вокруг небольшого скалистого островка, в центре залива, мутная и клокочущая вода распространялась концентрическими кругами, которые, постепенно увеличиваясь в диаметре, вскоре заняли всю поверхность рейда. Большие джонки, в устье реки, быстрым потоком прилива были несомы вверх но долине, а здания города постепенно погружались в мутные воды первого вала. Через несколько секунд сцена переменилась, все, что неслось к городу и северному берегу, мгновенно повернуло назад. Фрегат оставался покойным, и плавно следуя за переменявшимся течением, натянул якорную цепь до такой степени, что я опасался, чтобы она не лопнула, и потому приказал отдать второй якорь. Мимо фрегата несло все, стоявшие в верховье бухты, суда и частию обломки зданий. Гребные суда, возвращавшиеся с завозом, были немедленно призваны к фрегату, и достигли его благополучно, за исключением одного, которое, снова нахлынувшим морским валом, было унесено вверх бухты, и выкинуто на скат одной из [81] гор, где и оставалось на суше во все время страшного переворота (Морск. Сбор. 1855 г. № 7, оф. стр. 231: Рапорт Г.-А. Путятина Его Императорскому Высочеству Управляющему Морским Министерством.).

С этого времени прилив и отлив быстро сменялись: вода, то подымалась сажени на 3 над обыкновенным уровнем, то на столько же понижалась от того же уровня; между берегом и центральным островом Инубасири образовался водоворот, так что фрегат, увлекаемый стремлением его вод, делал неимоверно быстрые обороты, и, то приближался, то удалялся от скалистых берегов, которые не раз грозили ему разрушением. Во время этих кружений японские джонки часто садились на наши канаты, и тем увеличивали напор течения до тех пор, пока их не разламывало и не топило. С одной из таковых лодок мы сняли двух Японцев, но третий не хотел расстаться с судном, и погиб вместе с ним.

Для города Симоды второй вал был самый пагубный: поднявшись до высоты 3-х сажень выше обыкновенного уровня воды, он затопил собою все здания и, отхлынув, унес их в море или разбросал по всем уголкам бухты. За этим валом бухта наполнилась частями домов, соломенными крышами, домашнею утварью, человеческими трупами и спасавшимися на обломках людьми. С фрегата брошены были концы, но несчастных относило от бортов, и нам удалось спасти только одну, почти уже окостеневшую старуху.

В последующие за этим валом приливы и отливы, фрегат ворочался медленнее, но с каждым оборотом приближался к северной мелководной, и наполненной подводными камнями, части бухты. Средств удержать его не было, канаты трех якорей, перепутанные между [82] собою, не представляли более никакого препятствия, и фрегат свободно следовал за движением воды, пока в 12 часу, при быстроубылой воде, не наткнулся на камень, и не стал стремительно валиться на бок.

Не задолго до этого случая приказано было прикрепить орудия по походному, но команда не успела еще окончить этого действия, как, при наклонении фрегата, просвистали, «всех на верх». Казалось фрегат опрокидывается, команда спасалась на сетках правого борта, и в этом положении исполнила еще команду «закрыть люки». Затем воцарилась мертвая тишина; фрегат страшно трещал во всех своих частях, а на верху слышались тихие слова молитв.

Это продолжалось около минуты; потом, с приливом воды, фрегат выпрямился, но с низу послышались стоны: до начала землетрясения два орудия были поворочены вдоль борта, чтобы дать более простора для работ, необходимых при перемене места фрегата, и одно из них, оторвавшись при наклонении фрегата на бок, убило попавшего под него матроса Соболева, унтер-офицеру Терентьеву переломило ногу, а матросу Викторову оторвало ногу выше колена. Двум последним тотчас же, были оказаны медицинские пособия вполне удавшиеся (При уходе из Японии, я оставил унтер-офицера свободно владеющего ногою, а матроса Викторова совершенно здоровым.).

Во фрегате, от упомянутого наклонения, оказалась сильная течь, так что немедленно приступили к действию всеми помпами.

При следующей за тем убыли воды фрегат неимевший киля, кренило мало, — он только скользил по земле от сильного напора воды, не смотря на то, что виден был шток якоря. [83]

Колебания моря продолжались до 4 часов пополудни и фрегат окончательно остановился на глубине 22 ф., не в дальнем расстоянии от надводных камней. В трюме прибывало воды до 2 футов в час.

В это время бухта представляла самую печальную картину. На высоте до 3 саж., над обыкновенным уровнем были разбросаны обломки зданий и судов. В Симоде, из 1000 зданий разной величины, едва уцелело до 16 домов, и то преимущественно храмы, построенные на возвышениях. Часть разрушенных зданий была унесена в море, другая разбросана у подошв гор, окружающих Симодскую долину. Эти же горы остановили и немалое число судов, из которых некоторые были занесены на целую милю от берега.

По окончании опасных колебаний, я отправил на берег доктора, с предложением его помощи, на случай, ежели бы нашлись увечные. Японские чиновники, поблагодарив за это внимание, не хотели однако же воспользоваться предлагаемым им пособием. Всех погибших в городе они насчитывали 109 человек.

Часовые на сигнальном посту, при входе в бухту, чувствовали удары землетрясения, отзывавшиеся с такою силою, что некоторых из них подбрасывало вверх. По показанию тех же людей, и вода вне бухты возвышалась более: это ясно доказывало, что, по малому объему своему, Симодская бухта не могла вместить всего вала, который, будучи задерживаем входными мысами, стремился внутрь залива каскадами.

Таким образом в самый лучший и тихий день, фрегат был приведен одними колебаниями моря в бедственное положение. У него оторвало киль с частью дейдвуда и фальшкилем длиною в 90 фут, руль со старнпостом и со всеми петлями, и часть фал-старнпоста, так что задние концы обшивки были открыты, и [84] следовательно допускали свободный проход воде внутрь фрегата. Для исправления этих повреждений необходимо было килевать фрегат, к чему в открытой Симодской бухте не представлялось никакой возможности, и потому нужно было приискать по близости этого порта удобную и безопасную гавань. Об этой необходимости я сообщил японским полномочным, которые после некоторых возражений, согласились на посылку для этой цели наших офицеров (Лейтенант Шиллинг и Мичман Колокольцев.), в сопровождении их чиновников, для осмотра местности по обоим берегам полуострова Идзу.

30-го Декабря посланные возвратились и донесли, что в 35 милях от Симоды, на западном берегу полуострова открыта ими удобная для килевания судов бухта Хеда, и другая, ближайшая к нам, Арари, в одну из которых я намеревался перейти при первой возможности.

В промежуток времени, употребленный на отыскание бухты, с фрегата свезена была на берег артиллерия со станками, подведен под кормовую часть прошпикованный парус и устроен на берегу временной руль, или потесь, по способу Капитана Пеата.

Вследствие первых двух мер, прибыль воды во фрегате уменьшилась до 9 дюймов в час, и мы ожидали только перемены свежих SW ветров, которые задерживали сначала производившиеся работы, а теперь и самое отправление. Между тем переговоры мои с японским правительством, прерванные на время описанными происшествиями, возобновились с 14 Декабря, и продолжались в селении Какисаки.

На другой день по возвращении офицеров, искавших бухту, при несколько затихшем ветре, фрегат [85] снялся с якоря, но несоразмерность углубления носовой части противу кормовой (Кормовой дейдвуд был совершенно разбит, уничтожен.) задерживала уклонение его под ветер, и мы принуждены были, после двукратной попытки, остаться на якоре до совершенной перемены ветра.

Наконец, по окончании перегрузки, для отвращения хотя в некоторой степени упомянутой несоразмерности, лишавшей нас всякой возможности управлять фрегатом, — мы оставили Симодскую бухту 2-го Января в 8 часу утра, при умеренном северном ветре, в сопровождении большой японской джонки, комплектованной командою фрегата «Диана» (На джонке были назначены: Лейтенант Энквист, Мичман Михайлов и до 20 матросов.), и взятой мною на случай спасения людей, ежели бы в море течь сильно увеличилась.

Предполагая немедленно по приводе фрегата в назначенную для его исправления бухту, возвратиться в Симоду для продолжения уже клонившихся к окончанию переговоров, я между тем оставил здесь Капитана 2-го ранга Посьета и Надворного Советника Гошкевича, с целью: во-первых, задержать отъезд полномочных в столицу по случаю наступавшего у них нового года, и во-вторых, чтоб подробнее разъяснить им те из наших требований, которые они не соглашались принимать.

Обогнув благополучно южную оконечность полуострова Идзу, при легком противном ветре, мы стали подыматься к северу, и для этого несколько раз поворачивали оверштаг, причем фрегат хорошо слушался руля. В шестом часу вечера мы находились уже в виду [86] ближайшего из открытых портов, Арари, но наступление сумерок и усилившийся противный ветер заставляли искать убежища на ночь в открытой бухте Матсусаки. С этою целью мы направились к берегу, но, не найдя глубины в близком от него расстоянии, я не считал безопасным в ней оставаться, и привел на правый галс, чтобы, под малыми парусами, продержаться ночь на просторе, в обширном заливе Тоутоми.

В 8 часов ветер перешел к SWtW и, постепенно свежея, развел огромное волнение, вследствие которого течь во фрегате начала значительно увеличиваться. — В 10 часов, находясь по счислению от северного берега залива Тоутоми в 10 милях, стали поворачивать чрез Фордевинд, причем фрегат весьма медленно спускался под ветер, а напором волнения сорвало с потеси найтов, и выбило ее из своего места. Немедленно приступили к исправлению руля, и, для большей силы действия и лучшего укрепления, перенесли потесь в среднее окно кормовой каюты, а для уменьшения хода закрепили крюйсель и положили грот-марсель на стеньгу.

По окончании работы, полагая, что фрегат должен находиться уже близко к берегу, стали снова пробовать поворотить чрез фордевинд, в чем однако же не успели, не смотря ни на какие усилия.

Видя близость берега, после всех этих неудачных попыток поворотить фрегат чрез фордевинд, я решился испытать поворот оверштаг, и с этою целью приказал поставить все три марселя и фок, но фрегат, при спуске стакселей и положении руля, к ветру не тронулся. — Для спасения фрегата оставалось одно средство итти к берегу малых ходом, и бросая беспрестанно лот, на умеренной глубине, ежели такая окажется, [87] отдать якорь. Решившись на это последнее средство, мы долго не могли доставать глубины не смотря на то, что уже виднелись рассыпавшиеся по берегу буруны. Наконец в 1/2 3 часа лотовые прокричали глубину 20 сажень — и мы немедленно, отдав оба якоря, закрепили паруса и спустили в ростры брам-стеньги.

В этом положении оставались до рассвета, который открыл нам, что фрегат находится в кабельтове от песчаного берега перед подошвою горы Фудзи (Самая высокая в Японии, отдельно стоящая, конусообразная гора, до 12 000 фут высотою.). Утром при усилившемся ветре и волнении, я приказал спустить реи и стеньги. На сопутствовавшей нам джонке ночью вырвало парус, и она принуждена была, для спасения команды, выброситься на песчаное прибрежье, тянувшееся к северу от фрегата.

От постоянной и жестокой качки, вследствие прибоя к берегу, действовавшего не по направлению ветра, течь во фрегате постепенно усиливалась, так что 3 и 4 Января были проведены в беспрерывном действии всеми помпами, не смотря на совершенное облегчение кормовой, пострадавшей части фрегата.

К вечеру четвертого числа, помпы от беспрерывного качания, начали ломаться, и мы едва успевали удерживать воду в одном положении. Не предвидя перемены погоды, я решился начать перевозить команду на берег, для чего перед захождением солнца отправлен был 10-весельный катер (С Мичманами Колокольцевым и Пещуровым.), который, взяв с фрегата тонкий конец, благополучно выбросился на берег под парусами и передал таким образом трос, обеспечивавший за нами сообщение с берегом. — Для опыта, в этот же вечер, по концу была отправлена гичка [88] с одними гребцами. Хотя бывшие на гичке люди и спасены, но гребное это судно разбило в бурунах, а потому предполагавшийся своз двух больным, пострадавших во время землетрясения, и лежавших в койках, был отложен до следующего утра.

В продолжение ночи мы не могли более удерживать прибыль воды, которая увеличивалась по 1 дюйму в час. На утро ветер немного стих, и спустив гребные суда, я отправил один из катеров для отыскания где-нибудь по близости закрытой бухты, чтобы переправить больных, но таковой к несчастию не оказалось. Тогда приступлено было к свозу команды по переданному концу (лейеру), с фрегата на берег.

Первыми были отправлены: Священник, с больными, медиком и церковною принадлежностию, а затем перевезена казенная сумма, шнуровые книги и шканечный журнал. Нижние чины отправлялись на баркасе партиями, и останавливаясь на конце в некотором расстоянии от берега, чтобы ударами волнения не разбило этого главного гребного судна, перетаскивались на берег посредством тонких концов через буруны.

К четырем часам пополудни перевоз людей был окончен благополучно (С фрегата свезена команда обыкновенным порядком, при офицерах. Последними съехали: Адмирал, Капитан фрегата, Подполковник Лосев и Лейтенант Шиллинг.), а баркас отправлен на фрегат, чтобы забрать часть багажа предварительно вынесенного на верхнюю палубу. При этой последней поездке буруны и ветер усилились до такой степени, что с баркаса нельзя было снять людей на берег, и они, проночевали на баркасе, державшемся на лейере вне бурунов. Во все время перевоза людей японские чиновники, собравшиеся к этому месту, оказывали [89] нам все возможные пособия. Они собрали в разоренных после землетрясения окрестных деревнях большое количество соломенных матов, и к вечеру почти вся команда была прикрыта от пронзительного ветра и мороза, доходившего тогда до 3° по Реомюру.

6-го Января ветер утих, и этим временем воспользовались, чтобы свезти, по возможности, багаж команды, который не был еще затоплен водою, поднявшеюся в то время почти до самого кубрика. Не смотря на такую значительную прибыль воды, фрегат, неимевший артиллерии, с весьма небольшим количеством запасов и провизии, осел менее нежели можно было предполагать, и в этом-то положении я решился испытать предложение Японцев, отбуксировать его в порт Хеда, отстоявший от нас не более как на 15 миль. Японцы предлагали собрать для этого до ста своих лодок, что и исполнили 7 Января часам к 10 утра (Всего было 120 лодок; на каждой от 4 до8 гребцов. На некоторых лодках, из команды фрегата находились: Адмирал, Командир фрегата, Лейт. Можайский, Шиллинг, Мичман Колокольцев и до 20 матрос; прочие остались с командою в селении Миасимо.).

При наступившем к этому времени совершенном штиле, Японцы дружно повели фрегат и в продолжении первых трех часов успели отбуксировать его на 5 миль, так что я начинал уже надеяться, что нам удастся довести его до назначенного порта, поставить там на мель и, выкачав воду, приступить к килеванию. Надежды эти вскоре рушились: без малейшей видимой причины, Японцы бросили фрегат и рассыпались в разные стороны, торопясь добраться до селений. Остановить их не представлялось никакой возможности, впрочем вскоре открылась и причина их бегства: минут через десять, настиг нас жестокий порыв [90] ветра от SW (Японцы узнают приближения шторма — если гора Фудзи вдруг покроется облаками.), развел быстро огромное волнение, и мы, находясь на одной из лодок, буксировавших фрегат, едва, и с большим риском, укрылись по ветру в бухте Еноре, в 15 милях к ONO от Миасимо.

Фрегат, оставленный на произвол ветра и волнения, вскоре был опрокинут, и погрузился на дно, на большой глубине.

Возвратившись на следующий день в Миасимо, к месту нашего крушения, я, по предложению японских чиновников, приступил немедленно к отправлению всего спасенного имущества в избранный для нашего жительства порт Хеда (Несколько южнее губы Ейнора, почти прямо на восток от селения Миасимо, в 16 милях от него.), а команду решился перевести туда же берегом, чтобы не подвергать ее еще раз неверным переходам на японских лодках, и для этого разделил ее на две партии.

Первая партия отправилась 11 Января, вторая должна была выйти на следующее утро.

Первый день мы шли по главной дороге, пролегающей между обеими столицами государства, обстроенной почти сплошным рядом деревень с той и другой стороны. Деревни эти, вследствие недавнего землетрясения были более или менее разрушены. На привалах для обеда и ночлега, японское правительство озаботилось приготовлением пищи, как для офицеров, так и для нижних чинов, которые на ночь размещались в нескольких, заранее очищенных домах.

Второй переход наш от Еноре до Хеда пролегал по горам, и потому был при знойном дне чрезвычайно утомителен. [91]

На этом пространстве землетрясение оставило по себе еще более неизгладимые следы. Не говоря уже о том, что встречавшиеся на берегах деревни были разрушены от сотрясения и наводнения, — горные тропинки были во многих местах преграждены грудами обрушившихся камней, и у некоторых из прибрежных островов отвалились целые утесы.

Добравшись поздно вечером до Хеда, мы расположились там в приготовленных заранее помещениях. Офицеры в одном из будийских храмов, а команда в нарочно построенных из досок и матов весьма опрятных казармах.

На следующий вечер пришла и вторая партия.

Убедясь в удовлетворительном помещении команды, и избрав место для постройки небольшого судна, с целию отправить оное в Камчатку, с известием о нашем положении, и для того, чтобы во время пребывания на берегу доставить офицерам и команде постоянные занятия, я, 17 Января, отправился в Симодо, для продолжения переговоров.

На пути я получил донесение Капитана 2 ранга Посьета, о приходе в Симодо американского пароходофрегата Паугатан, с коммисаром Соединенных Штатов Адамсом, прибывшим с ратификациею трактата.

К вечеру 18-го мы достигли города Матссусаки, в котором и расположились на ночлег. Здесь в полночь явилися ко мне Надворный Советник Гошкевич, с известием, что вне Симодского рейда остановилось французское китобойное судно, которым представлялся нам случай завладеть на гребных судах.

По получении этого известия, я в ту же ночь отправил одного из сопровождавших меня офицеров (Мичм. Колокольцова.), [92] с приказанием Капитан-Лейтенанту Лесовскому, вооружить, со всевозможною поспешностию, два гребных судна, и перейдя морем расстояние в 35 миль, до рассвета следующего дня стараться быть у означенного судна.

На другой день к полдню я был в Симоде, но не застал уже там французского китобоя, который, через несколько часов по отбытии г. Гошкевича, подозревая о нашем намерении, снялся с якоря и вышел в море. Таким образом мы снова лишились средств к скорому возвращению в отечество. Гребные суда наши, обогнув в продолжение ночи полуостров Идзу до рассвета 20 Января были на рейде, совершив весьма удачный, хотя и напрасный переход.

В Симодо полномочные первые сделали мне визит, причем, выразили от имени своего правительства душевное сожаление о постигшем нас бедствии и представили от Сиогуна многочисленные подарки, состоявшие в предметах одежды, посуды и вещей наиболее необходимых в нашем положении.

Американский коммисар Адамс предполагал пробыть в Симоде только самое короткое время, а потому я, желая воспользоваться этим случаем, чтобы вернее доставить трактат в Россию, должен был торопиться его заключением, и благодаря участию, которое принимало в нас, после крушения, японское правительство, трактат был подписан 26 Января. Окончив краткие донесения в С. Петербург, которые американский коммисар предложил доставить по назначению, через Вену или Вашингтон, я возвратился в порт Хеда, чтобы споспешествовать постройке шкуны, а в Симоде между тем оставил Капитана 2 ранга Посьета и несколько человек для содержания постоянного сообщения [93] между двумя портами, и для того, чтобы Капитан Посьет мог извещать меня о приходе туда судов.

Пароход Паугатан оставил Симоду 10 Февраля; во время пребывания его на рейде, Капитан и все офицеры оказывали нам самое услужливое внимание; пароход снабдил нас некоторым количеством морской провизии, которой в Японии доставать нельзя, матроскою одеждою и обувью, в чем наиболее нуждалась команда. За все эти услуги я лично благодарил командира парохода Mc-Cluney и коммисара Адамса, и тогда же донес об этом в Министерство Иностранных дел. Между прочим, командир парохода в официальном письме предлагал мне свои услуги перевести команду фрегата «Диана» в Шанхай. Не считая благоразумным следовать в порт, где мы были бы более всего во власти наших неприятелей, я отказался от этого предложения, прося впрочем капитана донести командующему американскою эскадрою в Восточном океане, что ежели он сочтет возможным оказать помощь потерпевшим крушение, доставив их в отечество, то в таком случае я прошу его прислать за нами пароход в Апреле месяце, для отвоза в Петропавловский порт.

Возвратившись в Хеда, я нашел, что постройка шкуны, при радушном содействии японских чиновников, быстро подвигалась вперед, не смотря на то, что большую часть нужного леса вырубали мы сами на соседних горах, и должны были своими же средствами добывать смолу, прясть пеньку, спускать тросы и проч. Японцы учились всему этому с большим прилежанием.

При отправлении моем из Симоды, командир парохода Паугатан объявил мне что, не смотря на все его желание, он не может ручаться, чтобы чрез [94] его команду, состоящую из людей всех наций, не разнесся слух о нашем положении. Имея это в виду, надо было свезенные на пристань орудия обезопасить от неприятельских покушений, и я предложил японскому правительству передвинуть их, более внутрь города, и там укрыть в каких нибудь зданиях, на что они охотно согласились. 80 человек наших матросов были отправлены для этой цели из Хеда, и в три дня перетащили орудия в средину города, где над ними построено было несколько небольших сараев. Охраняя таким образом интересы наши от всяких покушений со стороны Англичан и Французов, Японцы явно выказали, сколько они заботились о нашем положении, и я смею надеяться, что посланное, по воле Его Императорского Величества, предложение японскому правительству принять оставшиеся у них орудия фрегата в подарок будет для них самым справедливым и драгоценным вознаграждением.

Пока мы деятельно занимались постройкою шкуны и истребованием от японского правительства джонок, на которых я предполагал перевезти команду в порт Хакодате или в Аниву, 3-го Марта прибыла в Симоду американская купеческая шкуна Caroline E. Foote, с Сандвичевых островов. На шкуне прибыло три американских семейства, из которых два располагали поселиться в Японии.

По получении этого известия, я немедленно отправился в Симоду, и предполагая нанять означенную шкуну, для скорейшего перевоза, хотя части команды, в Петропавловск, которому, по доставленным известиям, угрожало нападение многочисленной неприятельской эскадры, должен был уговорить губернаторов Симоды дозволить Американцам хотя временно перебраться на берег. [95]

Исполнив это предположение я, 14 Марта, пришел на нанятой шкуне в Хеда.

По заключенному с контрагентами этой шкуны контракту, она должна была перевезти команду в три рейса, и с первым из них доставить в Петропавловск, приобретенную от этих же агентов, морскую провизию. Приготовления к предполагавшемуся переходу были окончены в несколько дней, но отправление шкуны было отложено до 30 Марта, потому что ранее этого времени я не считал возможным ее отправить, опасаясь встречи льдов при входе в Петропавловский порт, которые, при ограниченном количестве пресной воды на шкуне, могли, замедлив ее ход, привести команду в критическое положение.

До отбытия американской шкуны, прибыл в Хеда Кавадзи Сайемон-но-дзио, один из прежних полномочных в сопровождении бывшего губернатора Нагасаки, Мизно-чи-когони, и других лиц, с протестом от японского правительства насчет съезда Американцев на берег, а также для некоторого добавления или пояснения статей трактата. Я уклонился от этих новых объяснений, и после нескольких свиданий со мною, означенные лица возвратились в Едо, а 30-го Марта, на другой день пасхи, Капитан-Лейтенант Лесовский, с 8-ю офицерами и 150 человек нижних чинов отправился на нанятой американской шкуне в Камчатку.

Между тем, как постройка шкуны приближалась к окончанию, в Симодо пришел из Шанхая огромных размеров американский клипер Ioung America. Судно это было переведено в Хедо, но по чрезмерным требованиям его капитана, я не мог в первый раз зафрахтовать оное, для перевоза остававшейся части команды. Через неделю Ioung America воротилась; Капитан Babcock объявил мне, что он встретил, по [96] выходе из залива Тоутоми, французский шлюп Константин, и снова предлагал свои услуги. После продолжительных споров, заключен был с ним контракт, по которому за 3 500 ф. стерлингов, капитан обязывался перевезти всю остававшуюся часть команды и ее имущество в Петропавловский порт. К вечеру 11-го Апреля, при помощи почти всех жителей Хеда, мы успели нагрузить на это судно провизию и остававшееся скудное имущество, и с рассветом следующего дня предполагали пуститься в море.

Во время этой переборки, команда американского судна взбунтовалась против шкипера, и не хотела итти с нами, опасаясь быть захваченною нашими неприятелями, а потому часть ее бросилась вплавь на берег, при чем несколько человек потонули.

Впоследствии шкипер объявил, что по требованию своих помощников и всей команды, он должен отказаться от перевоза нас в Камчатку, и нам ничего боле не оставалось делать, как съехать на берег и ожидать возвращения ушедшей с первою партиею шкуны.

Апреля 13-го Ioung America скрылась из виду, а 14 строившаяся шкуна, названная мною в память места нашего жительства «Хеда», спущена на воду, и к 26 Апреля была готова отправиться в путь.

Оставляя Японию, я счел долгом благодарить правительство этого государства за все оказанные нам пособия, и вместе с тем уведомил его, что остающаяся часть команды поступает под начальство Лейтенанта Мусина-Пушкина, и выразил надежду, что правительство будет по прежнему к ним внимательно.

26-го Апреля, при легком SW ветре, шкуна «Хеда», на которую я взял, кроме состоящих при мне Капитана 2-го ранга Посьета, Подполковника Лосева и [97] Мичмана Пещурова, еще Лейтенанта Колокольцова, Прапорщика Кор. Фл. Шт. Семенова, двух юнкеров и 40 человек нижних чинов, - вступила под паруса. На первую ночь она встретила свежий ветер и, при большом волнении, успешно с ним боролась. На другой день мы прошли мимо Симода и залива Едо, а к 30 Апрелю вышли в океан, потеряв из виду берега Нипона, и при тихих ветрах и туманах, продолжали плавание к северу.

9-го Мая вечером открылись в тумане высокие берега Авачинской губы, покрытые снегом, от вершины до основания. На следующее утро мы были в нескольких милях от входа, но штиль удерживал нас на одном месте. По рассеянии тумана, на горизонте показалось четыре судна: одно большое пробиравшееся к югу, а три другие держались на высоте входа в губу. — Все действия последних показывали, что это были военные крейсеры, и следовательно непрительские. Положение наше было затруднительно: пользуясь штилем, я приказал взять на шкуне весла и стараться под ними скорее достигнуть якорного места. После нескольких часов гребли, подул легкий попутный ветер и в 6 часов вечера шкуна бросила якорь при входе во внутреннюю Петропавловскую гавань.

В Петропавловске я застал только одно китоловное судно Российско-Американской компании «Аян», и адъютанта Генерал-Губернатора Восточной Сибири Есаула Мартынова, который сообщил мне Высочайшее повеление оставить порт, и всем судам следовать в де-Кастри, куда также отправился Капитан-Лейтенант Лесовский с первою партиею команды, на приходившем в Петропавловск, с грузом пороха, американском бриге Вилиам-Пен. Кроме нескольких человек из [98] военных команд Петропавловского порта, спешивших по данному с сигнального поста известию о появлении неприятельских судов, оставить свои жилища, остальные затем жители Петропавловска были переведены внутрь страны, куда отправлены также и все жизненные припасы.

Пополнив запас воды на шкуне, с рассветом следующего It-го Мая, мы пустились в путь, и только к вечеру успели уйдти из вида, все еще державшихся на параллели входа, в порядочном расстоянии от берега, неприятельских судов.

Плавание наше от Камчатки до Лаперузова пролива замедлялось свежими и преимущественно противными ветрами, а по выходе из этого пролива, в виду острова Монерон, мы встретили ночью три судна, следовавших к югу, из которых одно миновав нас в расстоянии не более 150 сажень, вскоре поворотило, и пустилось в погоню. При наступившем тогда ровном ветре, шкуна, после двух часовой погони, заметно ушла вперед, а к рассвету слышны были звуки нескольких выстрелов, и преследующее судно вскоре скрылось в густом тумане.

Полученное впоследствии известие о неприятельских судах, посещавших залив де-Кастри вполне нас убедило, что это был тот самый отряд, который не решился напасть на эскадру Контр-Адмирала Завойко. Отряд этот состоял из 44 пушечного фрегата Сибилль, 18 пушечного винтового парохода Горнет и брига Битерн, под начальством командора Еллиота.

Избегнув, промыслом Божиим, преследования сильного неприятеля, мы направились к устью Амура.

5-го Июня шкуна вошла в Амурский лиман, к мысу Лазарева. Вступив в пределы своего отечества, мы [99] были поражены горестным известием о кончине блаженной памяти Государя Императора Николая Павловича. У мыса Лазарева я нашел камчатскую эскадру, и узнал о прибытии в Мариинский пост Генерал-Губернатора Восточной Сибири, почему немедленно отправился в устье Амура, и бросил якорь перед Николаевским постом 8-го Июня.

Таким образом окончилось наше сорокадневное путешествие, на шкуне «Хеда», ознаменовавшееся троекратною встречею с неприятелем.

Шкуна «Хеда» была сдана в Николаевском посте, с тем, чтобы, по сделанному мною с японским правительством условию, при первой возможности - она доставлена была в Хакодате или Симодо; в противном же случае должно будет уплатить японскому правительству ее стоимость.

Чрез Генерал-Губернатора я получил Высочайшее разрешение возвратиться в С. Петербург, с предоставлением, для следования вверх по реке Амуру, винтового легкого катера «Надежда». Пересмотр машины парохода, которому предстояло непрерывно действовать в течении может быть нескольких месяцев, и изготовление его и буксируемой им баржи, для возможно удобного помещения офицеров и команды, задержали отправление наше из Николаевского поста до 29 Июня. Через три дня после сего я достиг Кызи, или Мариинского поста, местопребывания Генерал-Губернатора, где и оставался несколько дней в ожидании прихода последнего, спускавшегося по Амуру, отряда барок. По появлении оного, взяв с собою отправлявшегося курьером Мичмана Литке, 4 Июля я пустился в дальнейший путь, на котором нам предстояло совершить первый подъем по Амуру, протекающему пространство до 2 500 верст. [100]

До реки Сунгари, одной из главных рек, впадающих в Амур с правой стороны, плавание наше подвигалось хотя медленно, но без больших затруднений. На этом пространстве Амур течет между многими островами, так что в побочных протоках, где глубина была все-таки еще слишком достаточна для нашего парохода, углубленного всего на 4 1/2 фута, течение было не так сильно, и потому при указании проводников из племени Гиляков и Гольдов, населяющих тамошние берега, мы достигли устья выше-означенной реки 19-го Июля. У Сунгари прибрежные селения прерываются на значительное пространство, и отсюда Амур соединяется все более и более в один быстрый рукав, усеянный многими мелями.

28-го Июля мы достигли одного из самых быстрых мест реки, где она пересекает хребет гор, и где оба берега ее состоят почти из отвесных скал. Силы парохода оказывались недостаточными, чтобы, имея на буксире баржу, успешно преодолевать течение, до 5 узлов; между тем взятая нами провизия приходила к концу. По всем этим обстоятельствам я решился, оставив баржу, и предоставив ей, по возможности, подвигаться вверх по реке бичевою, отправиться на пароходе вперед, чтобы, добравшись до первых манжурских деревень, запастись в них какою-нибудь провизиею.

Плавание одного парохода было не многим успешнее прежнего, потому что частые остановки для рубки дров заставляли терять большую часть дня, а в темные ночи, по причине частых мелей, продолжать путь не было никакой возможности.

4-го Августа пароход, после восьмичасового плавания вниз по реке, соединился с баржею, и приобретенный нами запас проса дозволил продолжать путь [101] до города Айгунта, отстоявшего от нас не более как на 200 верст. В Айгунте я предполагал заменить баржу более легкою китайскою лодкою, но губернатор этого города, встретив нас не совсем дружелюбно, отказал в лодке, и даже с большим затруднением отпустил требуемую нами провизию.

11-го Августа, в нескольких верстах от города, встретили мы спускавшуюся русскую лодку с почтою, и узнали из имевшихся на ней газет о блистательном отражении 6-го Июня приступа на Севастополь, а также и о некоторых других утешительных подробностях обороны этого города.

По мере приближения к верховьям Амура, плавание наше встречало более и более непреодолимые препятствия от мелей и быстроты течения, так что, 4-го Сентября, достигнув порога в 3 фута, за 400 верст от Усть-стрелочного караула, мы не могли перейти его на пароходе, а потому я и решился, оставив пароход, продолжать плавание на одной барже, бичевою.

Не смотря на все усилия вытащить пароход на берег, не было к тому возможности, и мы должны были укрепить его за скалою, защищавшею его от напора льда и течения. Надзор за пароходом поручен был одному туземцу из кочевого племени Манегров, потому что, по недостатку провизии, мы не могли оставить на нем своих часовых.

С 4-го по 8-е Сентября мы продолжали путь бичевою. Превозмогая быстроту течения, доходившую в некоторых местах до 10-ти верст в час, люди часто принуждены были входить в воду по колена и выше, при температуре до 3° мороза; сохранением здоровья между ними мы обязаны единственно тому, что могли употреблять их в работах на три смены. [102]

11-го Сентября встретили ставший на мель пароход «Шилка»; от постоянной убыли воды в реке пароход был почти на суше, и находившийся на нем Штабс-Капитан Бурачек приступал уже к снятию машины, дабы иметь возможность снять пароход с мели при первой прибылой воде. Между тем г. Бурачек послал на Шилкинский завод донесение о своем положении, с просьбою увеличить его малочисленную команду, с тем, чтобы по снятии парохода, ежели то окажется возможным, отвести его обратно в реку Шилку, или поместить на зиму в удобном месте у берега.

18-го Сентября, после 81-го дневного плавания, достигли мы наконец Усть-стрелочной станицы, первого Русского поста на Китайской границе, расположенного при соединении рек Шилки и Аргуни.

Во время такого продолжительного плавания по Амуру, пользуясь остановками, для заготовления дров, мы делали астрономические наблюдения, для определения мест, и вообще старались исправить и пополнить отпущенную нам Генерал-Губернатором карту этой реки, составленную Корпуса Топографов Подпоручиком Поповым.

За исключением островов, наполняющих Амур, берега его, от устья до реки Усури, гористы; далее же к реке Сунгари и манжурскому городу Айгунту, или Сухалян-Ула-Хотонь, равнины увеличиваются, и у первых манжурских селений достигают больших размеров. По найденным нами здесь растениям можно предполагать, что климат, этой части реки должен быть умеренный, а почва плодородная. Ближе к верховьям, берега Амура опять становятся более дикими и крутыми; они преимущественно обставлены обнаженными каменистыми горами, покрытыми редким [103] хвойным лесом, который, кочующие в этих местах Манегры и Орочены, нередко поджигают.

Относительно сообщений Сибири с Восточным океаном по Амуру, в теперешнее время, - долгом считаю заметить, что подъем вверх по реке будет представлять немалые затруднения: от сильного течения, множества мелей, образующихся в особенности при частом понижении воды, а также и от невозможности заготовлять на пути топливо для пароходов, по малочисленности подвижного, прибрежного народонаселения. В зимнее же время, при нынешнем недостаточном народонаселении, нельзя и думать о пути по Амуру. Но если Правительству угодно будет употребить большие средства, для водворения поселенцев по берегам Амура, то конечно эта река будет важным приобретением для промышлености Сибири, и сбыта русских произведений в порта Восточного океана, и может быть откроет новый, более удобный, путь для торговли с Китаем, и наконец ныне с Японией. Вместе могут быть устроены в новых заселениях станции для зимнего пути, и правильность сообщений не будет зависить от времени года.

Окончив в Усть-стрелочной станице некоторые распоряжения, для оказания по возможности скорейшей помощи пароходу «Шилка», и для отправления на зиму часовых на оставленный нами пароход «Надежда»,

19-го Сентября мы отправились на легких лодках вверх по реке Шилке и 24-го того же месяца достигли селения Горбицы, лежащего на пограничной с Китаем черте. От этого места еще около 250 верст мы ехали верхами, а оттуда уже, по обыкновенному почтовому тракту, прибыли на озеро Байкал, а потом в город Иркутск.

7-го Октября я оставил Иркутск, сообщив, за [104] отсутствием Генерал-Губернатора, исправлявшему его должность Генерал-Лейтенанту Венцелю, о сделанных мною в Усть-стрелочной станице распоряжениях, и 29-го прибыл в Москву.

Осмеливаюсь льстить себя надеждою, что Его Императорское Величество, из этого краткого начертания истории нашего похода, Всемилостивейше изволит усмотреть усердное направление всех действий экспедиции к тому, что независимо от главной цели ее, учреждения сношений с Японией, были достигнуты и другие, указанные главным Морским Начальством результаты.

К сожалению, внезапно наступившие политические события представили неодолимые затруднения к полному довершению данной мне от Морского Министерства программы действий: разрыв России с западными государствами и появление значительного неприятельского флота в Восточном океане закрыли путь судам вверенного мне отряда в наши Американские колонии, которые предстояло нам посетить, равно как и исполнить вышеизложенное поручение, относительно берегов Охотского моря.

Не смотря на всю превратность постигших нас событий, политических и естественных, нельзя не признать особенного над нами покровительства Промысла Божия, всегда яснее проявлявшегося в минуты тяжких испытаний. Самый успех в достижении главной цели в то время, когда мы были уже лишены средств действовать свободно и настоятельно, не может быть приписан расчетам действий, основанным на обыкновенном ходе вещей; в этом случае более нежели в каком либо другом, должна быть воздана честь и благодарение Единому Подателю всех благ, явившему столь явный знак Своей силы и благоволения.

Текст воспроизведен по изданию: Всеподаннейший отчет генерал-адъютанта графа Путятина, о плавании отряда военных судов наших в Японию и Китай. 1852-1855 год // Морской сборник, № 10. 1856