История войны России с Франциею, в царствование Императора Павла I, в 1799 году
Составлена по высочайшему повелению Государя Императора Николая I. Соч. полковника Милютина (I-й том соч. Михайловского-Данилевского). В 5 томах. Спб. 1852 г. Том I, стр. 615 и VIII. Том II, стр. 641 и IX, III.
Сокровище приобрела в этой книге новая русская история; сокровище приобрела современная литература, которая состоит большею частию из мелочей, пошлостей и претензий; сокровище приобрела читающая публика, коей, после грязных явлений ежедневной жизни, представляемых, так или иначе, нашими повествователями, сладко будет отдохнуть на подвигах чести, мужества, храбрости, силы, талантов, в кругу обширных соображений... и какая сцена? Италия, Альпы, Аппенины, классические воспоминания! Сокровище приобрело наконец в этой книге военное учащееся юношество, которое найдет себе здесь целый курс в лицах и действиях — не тактики, не стратегии, — а науки побеждать, на русском языке, в русском духе, с русскими приемами.
Кампания 1799 года — это первая встреча русской идеи с западной — той идеи, которая управляла действиями Александра, и действует с такою силою в наше время. Если сравнить внешние обстоятельства России в эти три эпохи — мы найдем примечательное и удивительное сходство во всех отношениях. Для примера довольно указать на одних союзников. Это самая блистательная сторона нашей внешней истории — участие в делах Европы.
Главными действующими лицами являются здесь Император Павел и фельдмаршал Суворов. Император Павел, как блюститель европейского порядка и руководитель европейских отношений; фельдмаршал Суворов, как полководец, которому предоставлено было силою оружия достижение этой цели. [160]
Императора Павла мы видим здесь со стороны блистательной. Читая его манифесты, рескрипты, инструкции, повеления, письма, кои все вместе составляют какое-то прекрасное целое, проникнутое одним духом, духом прямоты, честности, бескорыстия, благородства, — отдаешь всем его действиям дань признательности. Твердо шел он к своей цели, не склоняясь ни к которой стороне, не увлекаясь никакими частными или личными побуждениями, имея в виду одно общее блого Европы. Что за мелочь, что за скудость, что за жалость представляют, в сравнении с его твердою речью, все козни австрийские, все происки английские, все умыслы прусские! Это был государь европейский, в полном смысле этого слова, а прочие его современники — чересполосные помещики, которые дальше своих десятин видеть ничего не могли, не хотели, или — не умели. Чувство какой-то законной гордости, чувство сознания своего достоинства — объемлет невольно душу русского, когда он читает простое, безыскусственное, подлинное описание событий этого времени. Англии хочется ослабить голландский флот, Австрии похозяйничать в Италии, Пруссии попользоваться на счет Германии, а об Европе-то думал один русский Император. И мы этого ничего, или почти ничего не знали, и брались судить о происшествиях и лицах! Благодарность правительству, которое дает нам возможность получить истинное понятие о важной эпохе, и воздать должную справедливость соотечественникам, которое дает такую прекрасную пищу национальному чувству...
Чтоб познакомить читателей с этой важной книгой, сперва мы выпишем сполна предисловие достойного автора, полковника Милютина (не могу не прибавить: воспитанника московского университетского пансиона):
«1799-й год принадлежит к числу тех достопамятных эпох отечественной истории, которыми Россия в праве гордиться. Это год славный и для Русского оружия, и для Русской дипломатии. Император Павел I стал во главе грозного союза, ополчившегося против республики французской. Судьба целой Европы, можно сказать, решалась в кабинете Российского Монарха. Войска Русские сражались на обширном театре войны — от Италии до Голландии: впервые появились они так далеко от пределов отечества. Флаг наш развевался на всех морях европейских. Громкие победы в Италии и дивный переход чрез Альпы — упрочили воинскую славу знаменитого русского полководца Суворова. [161]
Не мало сочинений издано было на разных языках о войне 1799 года: некоторые из них имеют достоинства неотъемлемые; но до сих пор ни в одном еще не было выставлено в надлежащей мере то влияние, которое имел Российский Император на весь ход войны; действия русских войск не были изображены во всем их блеске, а некоторые представлены даже в ложном свете; наконец, ни в одном сочинении не раскрыты во всей истине причины, по которым результаты предпринятой войны не соответствовали счастливому ее началу.
И так, историку Русскому, приступающему к описанию войны 1799 года, предстоит еще, можно сказать, разработать поле совершенно новое; он должен пополнить то, что до сих пор было еще неизвестно писателям иностранным, особенно же в отношении к политике России; он должен спасти от забвения потомства подвиги истинно-геройские Русских войск; он должен наконец поднять завесу с тогдашних сношений дипломатических, чтобы объяснить, каким образом сильный союз, образовавшийся против республики французской, рушился, не достигнув предложенной цели, потому только, что не все союзники движимы были теми же бескорыстными видами, которыми одушевлен был Император Российский.
Такова задача, предстоявшая историку Российской армии. Выполнить эту задачу возможно было только тому, кто удостоен столь лестного поручения самою волею Монаршею Государя Императора; кому открыты с Высочайшего соизволения все драгоценные сокровища Российских государственных архивов.
Покойный генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский, в последние годы своей жизни, приступил к описанию войны 1799 года; но к общему сожалению, обширный этот труд был прерван почти в самом начале своем тяжкою болезнью и смертью знаменитого нашего военного историографа. После кончины его, в октябре 1848 года, продолжение военно-исторических его занятий, по Высочайшей воле, было возложено на меня. Удостоенный столь лестного поручения, принял я все оставшиеся в кабинете покойного Александра Ивановича Данилевского, бумаги, книги и карты, относившиеся к начатому им описанию войны 1799 года. В огромной массе собранных им материалов для этого сочинения, было множество подлинных документов, записок, печатных книг, газет и журналов на разных языках; наконец, обширные выписки из хранящейся в Московских архивах дипломатической и военной переписки, [162] сделанные командированным для того, по распоряжению высшего начальства, капитаном генерального штаба Залеским (ныне подполковником). Одним словом, я нашел готовый запас обильных материалов, к которому оставалось мне дополнить весьма немногое, чтобы приступить к работе.
Первая часть сочинения была уже вполне обработана покойным генералом Данилевским: начав обзор политики России с последних лет царствования Императрицы Екатерины II, изобразил он положение дел при восшествии на престол Императора Павла I, первоначальную наклонность Его к миру, причины, побудившие Его вооружиться против республики Французской и сделаться душою новой коалиции; за тем описаны заключенные Императором союзные договоры, тогдашнее состояние вооруженных сил России, приготовления к войне, первые действия Русского флота при Ионических островах, выступление сухопутных войск за границу; наконец, в последней XIII главе рассказано, как Император Павел, по просьбе Венского двора, призвал Суворова, для принятия начальства над союзною армиею в Италии.
Таким образом, обработанные покойным Александром Ивановичем Данилевским первые тринадцать глав сочинения составляют нечто целое и совершенно отдельное; они посвящены почти исключительно России: ее политике, ее военным средствам, ее приготовлениям к войне. Поэтому, получив повеление продолжать труд, начатый покойным историком, оставил я изготовленную им первую часть неприкосновенною, и напечатал, не изменив в ней ни одного слова, кроме только тех исправлений, которые благоугодно было Самому Государю Императору указать собственноручно, в представленной Его Величеству рукописи.
Приступив к работе прямо со второй части, начал я изображением положения и сил обеих воюющих сторон перед самым открытием кампании (Гл. XIV и XV); в следующих трех Главах (XVI, XVII и XVIII) описаны в сжатом очерке первые военные действия между Австрийцами и Французами в южной Германии, в Альпах и в северной Италии, в течение февраля и марта; за тем уже следует подробный рассказ о прибытии самого Суворова в Италию (Гл. XIX), о первом наступательном движении его к реке Адде (Гл. XX), о двудневном бое на этой реке (Гл. XXI) и вступлении союзников в Милан — столицу тогдашней республики Чизальпийской (Гл. XXII). В последней Главе второй части (XXIII) объяснены причины бездействия других Австрийских армий в течение всего апреля месяца. [163]
В третьей части описано вступление Суворова в Пьемонт, и первые столкновения его с Венским двором, по делам Пьемонским (Гл. XXIV и XXV); неудача Русских при Бассиньяне (Гл. XXVI) и столь же неудачная попытка Французов при Маренго (Гл. XXVII); далее движение Суворова к Турину, занятие столицы Пьемонта и окончательное отступление Моро за Апенины (Гл. XXVIII и XXIX). Таким образом, в первых шести Главах третьей Части описаны подробно действия союзной армии в северной Италии, с конца апреля до конца мая. Остальные же пять Глав посвящены событиям на других театрах войны, в течение того же времени: в Швейцарии, в южной Италии и на море. В этих Главах описано начало народной войны в Неаполитанских владениях, прибытие Русской эскадры к Италиянским берегам и дивное влияние, которое имело в том крае появление горсти Русских.
В четвертой части — также первые пять Глав посвящены исключительно военным действиям в северной Италии, с конца мая до конца июля: тут описано неожиданное появление в северной Италии Макдональда, неимоверное движение на встречу ему Суворова, трехдневный кровопролитный бой на Треббии и возвращение Суворова к Александрии. Причины наступившего за тем в Северной Италии шестинедельного бездействия раскрыты в главе XL, а в следующей (XLI) объяснено также бездействие австрийских армий в Швейцарии и на Рейне. Далее описаны: народная война в средней Италии (Гл. XLII), вступление Русских в Неаполь и восстановление там престола королевского (Гл. XLIII). В заключение четвертой части описаны осада Мантуи и сдача этой крепости, слывшей ключом всей северной Италии и поглощавшей дотоле все внимание Венского двора.
Пятая часть — заключает в себе окончание италийской кампании Суворова, с конца июля до конца августа. В то самое время, когда полководец наш готовится наконец к наступательному движению в Ривьеру Генуэзскую (Гл. XLV), новый французский главнокомандующий, Жубер, предупреждает его безрассудным выступлением из Апенинов (Гл. XLVI); Французы разбиты на голову при Нови (Гл. XLVII); но кровопролитное это сражение опять остается без последствий, по рассчетам Венской политики (Гл. XLVIII); а между тем бездействие Австрийцев в Швейцарии дает неприятелю случай нанести им поражение в том крае и даже угрожать оттуда завоеваниям Суворова в Италии (Гл. XLIX). Полководец Русский, вторично лишенный плодов блистательной своей победы, вынужден опять оставаться в бездействии в лагере [164] при Асти (Гл. L), пока союзные кабинеты тратят драгоценное время на переговоры о новом плане войны (Гл. LI). Между тем в Швейцарию приходит Русский корпус генерала Римского-Корсакова (Гл. LII); но полководец Австрийский, Эрцгерцог Карл, вместо того, чтобы воспользоваться столь значительным подкреплением, оставляет Русских на жертву многочисленному неприятелю, а сам уходит в Германию, чтобы одержать успех над ничтожным Французским отрядом при Мангейме (Гл. LIII). Венский двор, вопреки обещаниям своим, выдвинув преждевременно войска свои из Швейцарии, торопит и Суворова выступить из Италии: Русский полководец, не успев довершить и упрочить завоеваний своих в том крае, вынужден, в конце августа, следовать с Русскими войсками в Швейцарию, почти на явную гибель (Гл. LIV). Побуждения Венского Кабинета к столь пагубному образу действий, политические виды его и причины возникших между союзниками недоразумений, подробно раскрыты в двух последних главах пятой части (LV и LVI).
Часть шестая вся посвящена действиям Русских войск в Швейцарии: после рассказа об изумительном переходе Суворова чрез С. Готард и Чортов Мост (Гл. LVII, LVIII, LIX), описано поражение Корсакова при Цюрихе (Гл. LX) и Австрийцев на Линте (Гл. LXI); за тем снова повествование обращается к Суворову: в двух главах (LXII и LXIII) рассказано во всей подробности чудесное спасение Русского корпуса от совершенного истребления и благополучное выступление его из Швейцарии. В главе LXIV описаны последние действия Корсакова и Принца Конде в северной Швейцарии, а затем подробно раскрыты бесплодные переговоры Суворова с Эрцгерцогом Карлом о продолжении кампании, возникшие между обоими полководцами недоразумения и удаление Русских войск на зимние квартиры в Баварию (Гл. LXV). Все эти события вынудили Императора Павла предоставить своих прежних союзников собственному их жребию (Гл. LXVI).
В седьмой части докончено повествование о военных действиях 1799 года: в первых пяти главах заключается неудачная экспедиция Российско-Английского корпуса в Голландии (Гл. LXVII-LXXI); далее описаны последние действия Австрийских и Французских войск на Рейне, в Швейцарии и в северной Италии (Гл. LXXII); окончательное очищение средней Италии от Французов (LXXIII) и осада Анконы (LXXIV). В последних этих действиях снова обнаружились виды Венского двора на Италию, а дерзкие поступки Австрийцев, в отношении к Русским, по случаю сдачи Анконы, окончательно разорвали связи между прежними союзниками. [165]
В последней, осьмой части, описано, какой неожиданный оборот приняли политические отношения между Европейскими Державами, после кампании 1799-го года: не смотря на все старания Лондонского и Венского Кабинетов возобновить рушившийся союз, Император Павел прерывает всякие сношения с обоими прежними союзниками своими (Гл. LXXV и LXXVI); Русские войска и эскадры возвращаются в отечество, и сам герой этой войны — Суворов сходит в могилу (Гл. LXXVII и LXXVIII). Между тем, новый переворот во Франции сосредоточивает правление республики в мощные руки Бонапарта. Австрия, упорствуя вместе с Англиею продолжать войну, претерпевает, в течение 1800 года, тяжкие поражения (Гл. LXXIX); Император Павел заключает новый союз северного вооруженного неутралитета (Гл. LXXX), чрез посредство Пруссии сближается с Первым Консулом Бонапартом, посылает в Париж посла для заключения мира (Гл. LXXXI), а между тем вооружается против Англии. В начале 1801 года новая война возгорается на севере Европы: но кончина Российского Монарха и восшествие на престол Императора Александра I вдруг располагают всех к миру: в том же году все Европейские Государства примиряются между собою, после долгой и кровопролитной борьбы (Гл. LXXXII). В Заключение осьмой Части сделан общий вывод о значении войны 1799 года, в отношении военном и политическом.
Из этого краткого очерка содержания всех осьми Частей сочинения, уже видно, что главное в нем место занимают политика Российского Императора и действия Русских войск; все остальное описано довольно сжато, только в той мере, сколько было нужно для общей связи повествования. Того требовала самая цель сочинения, уже высказанная выше; с другой же стороны, и большее обилие материалов, относительно Русской политики и Русских войск, позволяло разработать отчетливее те события, которые ближе касаются России. Смею надеяться, что в этом отношении, представляемое сочинение раскроет не мало данных, совершенно новых, разъяснит многие вопросы сомнительные, исправит погрешности, вкравшиеся в прежние сочинения, и даже, быть может, разрушит некоторые из ложных убеждений, утвердившихся почти в общем мнении.
Впрочем, должно предупредить, что во всем этом сочинении принято было за правило, строго ограничиваться повествованием о событиях, устраняя всякие суждения о них. Пусть факты говорят сами за себя: дело историка представить их таким образом, чтобы [166] читатель имел как бы полную картину, в которой видел бы живо пред собою лица и события, и не предубежденный заранее никакими готовыми мнениями, мог сам быть судьею беспристрастным. С этою целью, часто приводятся буквально слова подлинных документов. Подобные выписки иногда вернее выражают дух эпохи и лица, чем самые подробные рассказы; иногда он решают положительнее спорный вопрос, чем всякие другие доводы. Также и подробности анекдотические, по видимому мелочные для подобного сочинения, необходимы, как самые мелкие черты в большой картине, чтобы придать каждому лицу жизнь и выражение.
Что касается собственно до военных действий, то лучшим средством для ясного изображения их служат карты и планы. В этом отношении, Правительство не жалело издержек на издание: сочинение украшено почти сотнею карт и планов, гравированных на меди и раскрашенных. Стратегическое расположение войск в каждый момент кампании изображено на особой карте, с указанием притом численной силы и состава каждой части армии и каждого отряда. Такое пособие тем необходимее, что в ту кампанию силы обеих сторон были всегда чрезвычайно раздроблены на обширном театре войны: читатель, имея постоянно пред глазами относительное положение войск, может несравненно легче следить за ходом действий. Планы сражений и осад большею частию составлены вновь: иные скопированы с тогдашних подлинных планов, найденных в архивах; на других местность снята с новейших топографических карт.
Чтобы события представить по возможности в рассказе живом и занимательном, необходимо часто жертвовать такими подробностями, которые однакоже могут служить пояснением или подкреплением повествованию. Все такие подробности, пояснения, дополнения и примечания, помещены в отдельных Приложениях, в конце каждого тома; в самом же тексте сделаны только ссылки на нумера Приложений 1. Таковы например: подробные ведомости о составе и численной силе армий, отрядов, эскадр; исчисление потерь в сражениях и трофеев; также критические замечания о военных действиях и суждения о них известнейших писателей. Главное же место в Приложениях занимают указания источников и документов, на которых основан каждый факт повествования: в случаях сомнительных, критически разобрана достоверность показаний, сличены противоречие, раскрыты неверности, [167] вкравшиеся в прежние сочинения. Не ограничиваясь одними ссылками на документы, весьма часто приведены из них буквальные выписки; иные же помещены во всей целости, как например: большая часть рескриптов Императора Павла к Суворову, к другим главным начальникам и послам; весьма многие донесения Суворова, почти все его диспозиции по армии и замечательнейшие приказы; также дипломатические депеши, трактаты и конвенции, доселе нигде еще не напечатанные. Иные из документов приведены в Русском переводе, другие же на языке подлинника; иногда сохранена даже буквальная точность в самом правописании, как например в письмах и заметках Суворова. При каждом приведенном или упомянутом документе указано, откуда именно он почерпнут, в каком архиве и даже в каком отделе можно отыскать его. В конце же четвертого тома помещено общее исчисление всех источников для истории войны 1799 года, с подробным объяснением тех сокращенных знаков, которые служат для указания места хранения каждого документа.
Такие Приложения составлены мною ко всем осьми Частям сочинения, т. е. не исключая и первой, которой текст обработан покойным генералом Михайловским-Данилевским. Число всех номеров простирается свыше 1800. По объему, Приложения занимают едва ли не столько же места, как и самый текст; но такое обилие приводимых документов и ссылок, конечно, не будет поставлено мне в упрек; ибо всякий, знающий истинное значение исторических изысканий, оценит всю важность подобных Приложений. Составляя, так сказать, основу самого повествования, они служат ему поверкою и дополнением. В этих Приложениях старался я сохранить по возможности все, что только мог извлечь из обильных источников, мне открытых. Быть может, это будет даже существеннейшим результатом всего четырехлетнего труда моего, и если не успел я достойным образом передать потомству незабвенные подвиги Русских в 1799 году, то по-крайней мере смею думать, что подготовил тщательно и добросовестно материал для будущего историка».
Представим содержание книги в кратких извлечениях.
В последнее время своего царствования, Императрица Екатерина II, кончив дела с Польшею и Турциею, предполагала составить новый союз против Франции, «на основаниях более твердых, нежели бывшие дотоле союзы, и принять правилом искреннее, непреложное стремление восстановить французскую монархию, как единственное средство водворить прочный мир, и для [168] достижения сей цели — союзникам немедленно признать Лудовика XVIII французским королем, и идти прямейшим путем во внутрь Франции» (стр. 19).
На случай войны с Франциею, предводительство русских войск поручалось Суворову. «Тем радостнее приветствовал Суворов назначение свое, что уже в 1794 году он просил позволения находиться волонтёром в Австрийской или Прусской армиях, на Рейне, в чем ему было тогда отказано. Когда же определили его главнокомандующим, в 1796 году, то казалось вероятным, что судьба вручила ему и Бонапарте решение вопроса о жребии Европы. Случилось иначе. Еще не кончились переговоры России и Австрии с Англиею и Турциею о новом союзе, еще не был утвержден присланный из Вены в Петербург операционный план, когда среди приготовлений Суворова к походу и при громе побед Бонапарте — ноября 6, 1796, перешла в вечность Екатерина, едва успев принять в объятия новорожденного третьего внука своего Великого Князя Николая Павловича» (стр. 20-21).
Император Павел, вступив на престол, объявил, что в делах внешней политики не последует правилам родительницы своей, «соображенным на видах приобретений, и совершенно отказался от всякого желания завоевания. Он объявил дружественным с Россиею государствам о своем намерении, сохранять с ними доброе согласие и существовавшие договоры, но не принимать прямого участия в войне с Франциею, и не посылать против нее обещанных Императрицею 60 000 войск» (стр. 23).
Решение Императора Павла устранить себя от непосредственного вмешательства в войну против Франции, происходило, по замечанию автора, от намерения посвятить свои попечения внутреннему благу России.
«При конце жизни Императрицы Екатерины», говорит автор, «преклонные лета и слабость здоровья лишили ее возможности, как в прежние годы достославного державства своего, зорко следить за всеми частями многосложного государственного управления России, раздвинутой ею на огромное пространство. Финансы не процветали, бумажные деньги начинали терять ценность; в расходах, особенно военных, не существовало надлежащей отчетности; в армии не было единообразия, один полк не походил на другой, не имели верного счета наличному числу людей под ружьем; во флоте было много кораблей ветхих. Необходимость улучшений в устройстве государства составила цель действий Императора Павла. Он отменил рекрутский набор по 3 человека с 500 душ, [169] повеленный за два месяца до кончины Императрицы Екатерины; прекратил войну против Персии; приказал войскам, бывшим за Кавказом, возвратиться в Россию, запретил продолжать начатые построения укреплений на Персидских границах; привел к окончанию разграничение Польши между Россиею, Австриею и Пруссиею; в неимоверно-краткое время преобразовал военные силы, и по многим отраслям управления издал новые постановления. Назовем главнейшие: о составлении из существовавших узаконений, трех книг законов: гражданских, уголовных и казенных дел; о новом разделении России на губернии, со штатами; о скорейшем решении дел в сенате и в присутственных местах; о возобновлении бывших во время Петра Великого школ при сенате и коллегиях, для обучения молодых дворян правоведению; о восстановлении прежних учреждений в губерниях при-Балтийских, Малороссийских, возвращенных от Польши, и Выборгской; о разборе церковнослужителей и детей их; о битии серебряной монеты высшего, против прежнего, достоинства; об учреждении генерал-аудиториата, городских дум и врачебных управ; об улучшении почт; о рекрутских наборах; о повиновении крестьян помещикам; о непродавании крепостных людей с молотка; о податях с ясачных народов; о соединении Днепра с Двиною; о разведении шелковичных червей на юге России; о горных заводах; армянских обществах; сельском домоводстве; усовершенствовании рукоделий; уничтожении с крестьян сбора хлебом; о конских заводах; опекунстве колонистов; о купцах, мещанах и чиншовой шляхте; цензуре; театрах; о торговых сношениях с Китаем. Не налагая новых податей, Император Павел увеличил содержание войск, уменьшил количество бумажных денег и заплатил часть иностранного государственного долга» (с. 28).
«Однакож, хотя российское войско не будет действовать против Франции по вышеозначенной и необходимой причине, Государь не менее за тем, как покойная Его Родительница, остается в твердой связи с своими союзниками и чувствует нужду противиться всевозможными мерами неистовой Французской республике, угрожающей всю Европу совершенным истреблением закона, прав, имущества и благонравия» (с. 24).
Благородство и искренность действий И. Павла обнаружились с самого начала. Так, в ответе на доверие Пруссии, он объявил, что тогда только поверит искренности слов короля: действовать за одно с Россиею, когда король откажется от обещанных ему вознаграждений, ибо в противном случае произойдут раздоры между [170] Австриею, Пруссиею и германскими владетелями, от чего Европа будет вовлечена в страшные бедствия. «Доверие в политике,» — говорил Император Королю, — «основывается на совершенном единомыслии касательно взаимных выгод и воззрения на дела» (с. 27).
Австрия принуждена была быстрыми победами и успехами Бонапарте искать и просить мира. «Венский Двор поспешно сообщил о том Императору Павлу, и просил: 1) как можно скорее прислать в Богемию или в Моравию двенадцати-тысячный русский корпус, на основании союзного договоре 1792 года, и 2) поставить на западной границе России армию, назначая ее, частию для следования за вспомогательным русским корпусом, частию для угрожения Пруссии, которая зложелательствовала Австрии. Венский Двор присовокуплял, что просьбу его о сей армии, не основанную на союзном договоре, предоставляет он единственно великодушию Императора Павла, и в той уверенности, что сильные вооружения России, огласясь в Европе, подвигнут Французов на мир, не тяжкий для Австрии. Кроме того, Австрия просила Императора Павла быть посредником в ее примирении с Франциею и желала быть посредницею между ними. В заключение, говоря о своем полном убеждении в справедливости и прямодушии Императора Павла, Австрия обещала согласиться на условия мира, какие Им определены будут, и с безграничною доверенностию следовать советам Его».
«Получив сие извещение в Москве, апреля 14, Император Павел приказал в тот же день войскам, расположенным близ границ, быть готовыми к походу» (с. 32).
Князя Репнипа послал он в Берлин, а потом в Вену, для участия в переговорах о мире.
Наставления Его князю Репнипу (на русском языке), должно считать перлом русской дипломатии: какая обдуманность, точность, искренность! «Миритесь, говорил он всем воюющим сторонам, по тому, что мир нужен, а война грозит опасностями, а если кто из вас захочет употребить во зло свое положение или думать только о себе, оставляя других, то я первый противник». Не можем удержаться, чтоб не выписать этого знаменитого окончания:
«Таким образом употребили Мы, кажется, все способы, кои Нам представилися удобными к доставлению Европе спокойствия. Если Всевышний благословит Наши старания вожделенным успехом; то прекращение бедствий рода человеческого будет верховным для Нас утешением. Но, буде мирная негоциация [171] остановится за упорством и неумеренными желаниями союзников Наших, так, что Венский Двор, не смотря на всю видимую опасность, и для себя, и для других, от продолжения войны, не окажет ни малой наклонности к вынуждаемым самою крайностию от него уступкам, в таком случае по справедливости никто не зазрит Нам, что принуждены будем оставить их собственному их жребию, огранича Себя ограждением собственных Наших пределов от распространения войны и с нею сопряженных зол. Но буде Французское правление прострет буйство свое на крайнее угнетение Венского Двора, и неистовыми требованиями преисполнит меру, тогда уже честь и безопасность Наша востребует деятельного Нашего вопреки тому пособия. На оба сии случая решилися Мы учинить всеми силами Нашими вооружение, дабы на всякую сторону обратиться, куда достоинство Наше и оборона Империи Нашей в ее целости призывать будут» (с. 42).
Посольство князя Репнина не состоялось, потому что Австрия еще прежде его прибытия принуждена была заключить в Леобене предварительные условия мира.
Пруссия все еще мешала. «Если воина возобновится», — писало австрийское министерство нашему Двору, — «то мы не будем просить вашей помощи, но убеждаем вас действовать с нами за одно, если Пруссия восстанет против нас» (с. 43).
Император Павел писал королю прусскому: «С некоторого времени Европа оглашается слухами, обвиняющими Кабинет Вашего Величества в пристрастии, в тайном старании воспрепятствовать миру Римского Императора с Франциею. Говорят, что дозволяя Французам распространять хищничества, вы предоставили себе долю при раздроблении Германской империи, и намерены вооруженною рукою принудить Императора Франца согласиться на ваши желания. Мне приятно думать, что подобные слухи ложны. Наши связи, ваше бескорыстие и благородный образ мыслей удостоверяют меня в неосновательности общей молвы. Вам известны договоры, существующие между Мною, Римским Императором и Великобританиею. Вы знаете, что по Тешенскому миру, я один из поручителей за Германскую конституцию; а потому не удивитесь, если скажу вам, что не буду равнодушно взирать на ее уничтожение, и для ее поддержания употреблю самое деятельное участие и все силы, врученные мне Провидением. Если Ваше Величество будете принуждены вести войну оборонительную, то равным образом пойду на вашу помощь, и на деле докажу вам, сколь чужд я пристрастия. [172] Вновь предлагаю вам соединиться со Мною и условиться о средствах восстановить в Европе спокойствие» (стр. 44).
Мир в Кампо-Формио был заключен между Австрией и Францией, а германские дела должны были решиться на конгрессе в Раштате.
«Главные статьи Кампо-Формийского мира заключались в следующем: Император Франц уступил большую часть своих владений в Италии, которые, по завоевании их Французами, были уже обращены в республики, от чего совершенно изменилось политическое разграничение Италии, где вскоре увидим мы Русские войска. В пользу Франции уступал Император владения свои на левом берегу Рейна; тайным условием признавал сию реку границею Франции с Германиею, и соглашался на присоединение к Франции Ионических островов и части Албанского берега. В замен он получал несколько областей в немецкой земле и на границах Швейцарии, и большую часть дотоле независимой Венецианской республики, с Далмациею и Иллириею. Также было положено составить конгресс в Раштате, для определения границ Германской империи с Франциею и назначения вознаграждений Австрии, Пруссии и Германским князьям, лишавшимся своего достояния на левом берегу Рейна» (стр. 46).
«После Кампо-Формийского мира, священные права Бурбонов на французский престол казались потерянными надолго, может быть, невозвратно. Равнодушные к участи Лудовика ХVIII-го и его семейства, иностранные державы избегали сношений с ним, опасаясь подать причины к каким-либо столкновениям с Франциею. Бурбонам и приверженцам их оставалось одно — в ожидании переворота в пользу их, искать безопасного пристанища, и они нашли его под сению Императора Павла» (стр. 49).
Император послал Лудовику 200 000 рублей, и «почел долгом Государя» пригласить Римского императора, королей Английского, Прусского, Испанского, Сицилийского и королеву Португальскую условиться о средствах обеспечить на будущее время пристойное содержание Лудовика XVIII и его семейства. Австрия и Англия не согласились на предложение (стр. 51-52).
Просьбу Лудовика XVIII о позволении жить в России со своим семейством, Император Павел принял, и писал к королю прусскому: «я уверен, что несчастия Французского Короля глубоко поразили чувствительное сердце Вашего Величества, и что вы одобрите сделанное ему Мною предложение избрать Россию местом своего пребывания. Прошу вас дать повеления, чтобы он мог беспрепятственно проехать Пруссию, чтобы везде были ему воздаваемы [173] царские почести, согласуя их с тем именем, которым ныне он называет себя. Твердо надеясь на дружбу Вашего Величества, вполне убежден, что вы не встретите затруднений разрешить ему свободный проезд вашими владениями. Тем явите вы мне новое свидетельство вашей дружбы ко мне, новый довод того, в какой мере цените вы мое предстательство» (стр 53-54).
Между тем, в Раштате все немецкие владетели перессорились, в особенности Пруссия и Австрия. Споры так ожесточились, что не предвидя мирного их окончания взаимным соглашением, император Франц предложил, марта 8, прусскому королю Фридриху Вильгельму III, воцарившемуся за три месяца перед тем, просить Императора Павла о посредничестве между ними и убеждал нашего Монарха быть решителем споров (стр. 58).
Император Павел отвечал: «не только принимаю предложение Вашего Величества, но даже, не ожидая приглашения меня по сему Делу Королем Прусским, тороплюсь объясниться с ним (je vole au devant de lui), и приказываю Моему посланнику в Берлине, сказать Королю, что я беру на себя посредничество, следствием коего может быть прочная связь между нами троими, если устраним всякое помышление о новых приобретениях. После благополучного окончания споров, я предложу Вашему Величеству и Королям Прусскому, Английскому и Датскому заключить между нами оборонительный договор для обеспечения Европы от зол, ей угрожающих» (стр. 58-59).
Вторая инструкция князю Репнину отличается теми же достоинствами, как и первая.
Новые замыслы и требования Франции, обнаружившиеся на Раштатском конгрессе, принудили Императора Павла взяться за оружие. Австрия просила его неотступно. Англия умоляла о присылке кораблей. Бонапарте занял Мальту, на пути в Египет. Решено начать войну.
Ушаков занял Ионические острова.
Выпишем несколько слов из инструкции генералу Розенбергу, поведшему первый вспомогательный корпус.
«...За нужное находим предостеречь вас, чтоб в случае решимости Австрийского военного начальства на доставление посредством военных экзекуций провианта, фуража и прочего в землях Германских, кои не держатся явно стороны Французской, вы по всей возможности уклонялись от соучастия в том, предъявляя, что потребное корпусу, вами командуемому, вы должны получать по трактату от Венского Двора; да и наисильнейше вам подтверждаем отвращать все то, что в землях, нам [174] приязненных, может возбудить к нам ненависть или же предосудительные на счет войска нашего впечатления; напротив того, стараться благопристойным образом внушать, что мы пришли на помощь союзнику нашему, отнюдь не в виде споспешествовать властолюбивым намерениям, но для подкрепления его к обузданию народа, устремившегося на разрушение благоустроенных Держав и областей и на порабощение их, и что единственная цель наша есть доставить прочный мир и оградить оным общий покой и безопасность. К удостоверению в истине подобных внушений, наилучше способствовать могут ласковое и приязненное с жителями тех стран обращение и наблюдение, дабы со стороны войск наших никакие им не были причиняемы обиды и притеснения» (стр. 103-104).
На первых порах начались споры о продовольствии. «Австрийскому послу в Петербурге, графу Кобенцелю сообщили, сколь неуместно рассчетами о хлебных крохах замедлять марш Розенберга, в такое время, когда Император Павел, послав против Французов флоты в Северное, Средиземное и Адриатическое моря, отправляет для помощи Австрии более войск, нежели по договору следовало» (с. 105-106).
И между тем все еще нельзя было быть уверену в союзе Австрии и Пруссии.
«Хотя Мне неприятно,» — писал после того Император Павел графу Панину, — «что Прусский Король не принимает участия в войне, но я уже доволен тем, что он обнаружил свои намерения. Я сказал посланнику его в Петербурге, Греберну, что почту нарушением нейтралитета Пруссии, если она явит какое-либо потворство, какую-либо угодливость Французам, и что в сем случае пользы Мои и союзников Моих поставят Меня в обязанность действовать против Пруссии, как против государства, предпочитающего дело Французов благу общего дела».
«В то же время Император Павел желал знать окончательное решение Австрии касательно войны с Францией», и писал своему послу в Вене:
«Не скроем, что дальнейшее медление Венского Двора подаст Нам и союзникам Нашим сильные подозрения, что посредством приготовления и оказательств военных, Двор сей ищет только одержать от Французов какие-либо собственные выгоды, не заботясь о следствиях пагубных, которые рано или поздно самою Австрийскою Монархиею ощущены будут. Но дабы не подвергать дела сего дальним недоразумениям, Мы никакими отлагательными ответами удовольствоваться не можем, а предписываем вам [175] наисильнейше требовать и домогаться ясной и решительной отповеди, не скрывая, что при дальнейшем того продолжении, Мы должны будем неминуемо с прочими Нашими союзниками восприять против Французов те меры, которых достоинство и безопасность Наши требовать будут, и сообразно уже тому возвратить без потеряния времени и войска Наши, на помощь Венскому Двору отправленные, которые в чаянии его решимости Мы в полном его распоряжении оставили» (с. 114-115).
А Французы продолжали действовать. Заставив отречься capдинского Короля от престола, они объявили войну Королю неаполитанскому. Никто не хотел помочь ему. Император Франц находил войну его рановременною. Император Павел «признал справедливым внять его требованиям».
Австрийский генерал Мак скоро довел его до погибели.
По прибытии в Палерму, Король писал Императору Павлу:
«Жестокие обстоятельства, побудившие меня к войне для спасения моего государства, угрожаемого общим врагом, и оставление меня союзною мне Австриею, на которую я возлагал самую твердую надежду, принудили меня уехать в Сицилию, последнее достояние моего семейства. Представляю Вашему Величеству, могущественному и единственному защитнику коронованных Глав, мою убедительную просьбу: будьте моим заступником, подпорою и мстителем».
В ответе своем, извещая Короля неаполитанского о мерах, принятых Им для его спасения, Император Павел писал:
«Я уже довольно награжден за Мои труды, если только признают прямоту Моих намерений, основанных на бескорыстии и возбуждаемых честью» (с. 120-121).
Падение Короля сардинского и Короля обеих Сицилий громовым ударом разразилось над Венским Двором, искони принимавшим великое участие в делах Италии (с. 121).
Император Франц решился возобновить войну, просил помощи русской, и указывал именно на Суворова. Отсюда начинаются его действия.
При восшествии Императора Павла на престол, генерал-фельдмаршал граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский был начальником Екатеринославской дивизии, и издавна пользовался особенным благоволением Его Величества. Например, при наступлении 1797 года, Император писал ему между прочим:
«Поздравляю с Новым Годом и зову приехать в Москву к коронации, если тебе можно. Прощай, не забывай старых друзей». [176]
Через месяц обстоятельства переменились. Суворов навлек на себя неудовольствие Государя за некоторые деланные им отступления от вновь вводимых тогда военных постановлений. Суворов просил об увольнении от службы, и прежде нежели пришло его прошение в Петербург, был он отставлен, февраля 6-го 1797 года.
С тех пор Суворов жил уединению в своем селе Канчанске, Новгородской губернии, внимательно следя за ходом дел в Европе. Чрез полтора года, в сентябре 1798, когда Император Павел составлял союзы против Франции, приказал Он Суворову приехать в Петербург. Нездоровый, медленно, на своих лошадях, отправлялся Суворов в путь. Два дня оставался он в Петербурге, был приглашаем вступить в службу, но просил одной милости — позволения возвратиться в деревню. Получив на то Монаршее разрешение, он предался в Канчанске своим обычным занятиям.
Спустя четыре месяца, в начале февраля 1799, флигель-адъютант Толбухин приехал к Суворову, и вручил ему следующее собственноручное письмо Императора Павла:
«Сей-час получил Я, граф Александр Васильевич, известие о настоятельном желании Венского Двора, чтоб вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут: и так посему и при теперешних европейских обстоятельствах, долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других, предложить вам взять дело и команду на себя, и прибыть сюда для отъезда в Вену».
Отправив рескрипт к Суворову, Император Павел писал генерал-лейтенанту Герману, (тогда еще не имевшему повеления сдать свой корпус и явиться в Петербург), следующее:
«Венский Двор просил меня, чтобы поручить фельдмаршалу графу Суворову-Рымникскому начальство над союзными войсками в Италии. Я послал за ним, предваряя вас, что если он примет начальство, то вы должны, во время его командования, наблюдать за его предприятиями, которые могли бы служить ко вреду войск и общего дела, когда он будет слишком увлечен своим воображением, могущим заставить его забыть все на свете. И так, хоть он стар, чтоб быть Телемаком, но не менее того, вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами».
Герман отвечал Императору:
«Уважая лета фельдмаршала Суворова, блеск побед его, счастие, постоянно неразлучное со всеми его предприятиями, я [177] употреблю все силы, чтобы приноровиться к образу действий знаменитого воина. Конечно, наши мысли о способах поразить извергов-революционеров будут одинаковы: в день сражения, фельдмаршал любит ставить войско глубоким строем; так же и я предпочитаю это построение, однакож с тою разницею, что надобно при параллельном построений войск стараться избегать вреда, наносимого неприятельскою артиллериею».
Увидим впоследствии, каким образом Герман, почитавшийся тогда в России едва ли не первым тактиком, строил свое войско в Голланском походе!
По призыву Императора Павла, Суворов явился в Петербург, с готовностию ехать в Италию и служить под начальством эрцгерцога Палатина. В тот же день он был принят в службу, но без отдания о том в приказе, и пожалован орденом св. Иоанна Иерусалимского большого креста (стр. 133-137).
Прием Суворова в Вене, сношения его с военным советом австрийским, слишком известны, и мы пропустим их описание.
У Австрийцев войска было 86 т., готовых вступить в Северную Италию: к Суворову должен был придти Розенбергов корпус в 20 т. У Французов было в Италии на Адиже с Шерером 50 т., вспомогательных при них 8. В южной Италии с Макдональдом 28, вспомагательных 6; в гарнизонах северной Италии 13, вспомогательных 12, и того в Италии 117 т. В Швейцарии и Германии у Французов 120 т., у Австрийцев 169 т.
Французы хотели переправиться через Адиж, оттеснить Австрийцев за Бренту и Пиаве, но это намерение их осталось без успеха: они отступили за Минчио. 3 апреля Суворов прибыл в Верону. Пребывание в Вероне описано по «Рассказам старого воина», напечатанным сначала в Москвитянине, а потом изданным особо. 2 [178]
Действия Суворова в подробности излагать мы не станем. Он предпринял выгнать французов из Ломбардии и Пиемонта, и потом пошел вперед через Минчио к Адде. Успехи начались немедленно, Французы отступили. Брешиа сдалась, после угроз Суворова взять крепость штурмом. [179]
Взятие Брешии было принято Венским Двором как «событие счастливое и важное». Император Павел, получив это «радостное известие» 4 мая, в Павловске, приказал, по окончании благодарственного молебствия в придворной церкви, провозгласить «многолетие господину генерал-фельдмаршалу Российских войск, победоносцу Суворову-Рымникскому,» при пушечных выстрелах из крепости Мариенталь.
Государь удостоил Суворова следующим рескриптом:
«Вчерашнего дня донесение ваше из Ронкаделла получил. Благодарю за известие и за Брешию; завтра о сем будет молебен и здесь и в С. Петербурге. Начало блого; дай Бог, чтоб везде были успехи и победа. Вы же, умея с нею обходиться, верно и в службе нашей ее из рук ваших не выпустите, в чем поможет вам успеть особенная и давнишняя личная привязанность ее к вам самим. По одобрению вашему, с удовольствием награждаю отличившихся и бывших на приступе крепости. Генерал-маиор князь Багратион жалуется в кавалеры ордена св. Анны 1 класса, коего при сем посылаемые знаки на него возложите; подполковник Ломоносов жалуется в полковники, а маиор Поздеев в подполковники. Офицерам, бывшим в деле, объявить мое благоволение; унтер же офицерам и солдатам выдайте по рублю на человека и скажите, сколь приятно мне видеть, что неустрашимость и усердие повсюду и всегда с ними. Дай Бог им здоровья, а бить неприятеля станем; этого дела они были и будут мастера.» (с. 277-278).
Суворов спешил вперед, Австрийцы подвигались вперед иногда медленнее, чем требовал Суворов. Он написал Меласу, который позволил перед тем своей колонне остановить на рассвете войска, чтоб обсушиться:
«До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги. Виною тому погода. Переход был сделан на службе могущественному Монарху. За хорошею погодою гоняются женщины, щеголи (les petits maîtres), да ленивцы. Большой говорун, который жалуется на службу, будет, как эгоист, отрешен от должности. В военных действиях следует быстро сообразить — и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться. У кого здоровье плохо, тот пусть и остается назади (намек на самого Меласа). Италия должна быть освобождена от ига безбожников и Французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели. Ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают. Глазомер, быстрота, стремительность! — на сей раз довольно» (с. 279-280). [180]
На Адде произошло сражение. Первый день прошел без значительного перевеса. На другой день во французском войске место Шерера заступил Моро. Суворов сказал: «перст Божий! мало славы разбить шарлатана; лавры, которые отнимем у Моро, будут лучше цвести и зеленеть». Сражение возобновилось на многих пунктах; наконец, на третий день, линия неприятельская была прорвана и путь к Милану очищен.
Известие о победе на Адде произвело неописанный восторг, в Вене и в Петербурге. Император Франц благодарил Суворова.
Донесение Суворова о победе на Адде отправлено было в Петербург с маиором Румянцовым. Император Павел удостоил фелдмаршала следующим рескриптом:
«Реляцию вашу получил: благодарил Бога; благодарю вас и храброе мое воинство, в нем же слава моя и России. Господин маиор Румянцев скажет вам о радости нашей и доставит знаки благоволения нашего удостоенным вами: украсьте их оными и руководствуйте их мужеством в дальних подвигах ваших. Побеждайте, и восстановляйте царей!».
Кроме того, препровождая Суворову брилльянтовый перстень с потретом своим, государь писал ему:
«При сем посылаю к вам портрет мой. Примите его в свидетели знаменитых дел ваших, и носите его на руке, поражающей врага благоденствия всемирного. Дай Бог вам здоровья. О многолетии вашем опять вчера молились в церкви, при чем были и все иностранные министры. Сына вашего взял я к себе в генерал-адъютанты со старшинством и оставлением при вас».
Все лица, отличившиеся в сражении, получили награды; нижним чинам выдано по рублю на человека (стр. 299-300).
Милан занят.
Только два дня войска имели отдыха в Милане, а Суворов начинал уже тяготиться бездействием. «Помилуй Бог! боюсь, чтобы не затуманил меня фимиам! теперь пора рабочая!» — говорил он кому-то из приближенных. Однако же пребывание Суворова в Милане, с 18-го по 21 апреля, отнюдь не было для него временем праздным: тут приняты были самые важные меры, как по части политической, так и по предмету дальнейшего хода военных действий.
Первым распоряжением Суворова в Милане было уничтожение Чизальпийской республики и учреждение временного правления, впредь до окончательных повелений Венского Двора, владевшего большею частию Ломбардии прежде Кампоформийского мира (стр. 308). [181]
Ниспровержение Чизальпийской республики поколебало во всей Италии владычество Французов. Не только в Ломбардии, Романии и Легациях поселяне вооружались против них, и, где могли, убивали солдат республиканских, но и в Пьемонте, Тоскане, в Римской области, даже в Неаполе отозвалось изгнание Французов из Ломбардии. Везде народ поднимался; в деревнях и городах раздавался звук набата; по вечерам, вершины гор освещались огнями, служившими сигналом для инсургентов. Война сделалась народною.
Таким образом победа на Адде имела результаты необъятные. Только две недели прошло со времени приезда Суворова к армии, и уже положение дел переменилось в целой Италии. Но эти первые успехи были только началом кампании. Союзный полководец обдумывал в Милане план дальнейших действий, готовился к предприятиям более обширным, мечтал о подвигах блистательнейших. Суворов обратил внимание на тактическое, устройство союзных войск: заметив в продолжение десятидневного похода многие неудобства от различие в австрийских и русских уставах воинских, в порядке походных и боевых движений, бивачного и лагерного расположения, в самых действиях в бою, — Суворов приказал маркизу Шателеру написать правила общие для тех и других войск. Правила эти были изложены на русском и немецком языках, в самых простых, общепонятных выражениях, и объявлены в приказах по армии. Рассказывают, что по этому случаю кто-то из приближенных Суворова заметил: будет ли это угодно Государю? На это фельдмаршал отвечал: «бояться нечего: Государь лично изволил сказать мне: веди войну как знаешь» (стр. 309-310).
Суворов хотел идти сперва на встречу неприятельской армии ожидаемой из южной и средней Италии, и разбив ее, обратиться против пьемонтской армии к Турину (стр. 312), а потом во Францию, в верховья Роны и к Берну.
Мы пропустим прочие второстепенные намерения Суворова, равно как и действия армии, Швейцарской и Рейнской, — действия, отличавшиеся одною медленностию.
Здесь решение Гофкригсрата начинает останавливать Суворова и требовать, чтобы он думал только о взятии Мантуи и ограничивал свои действия левым берегом По.
Но эти предписания были им получены уже на правом берегу, когда он шел на встречу Макдональда, который впрочем был еще далеко, и потому Суворов переменил план действия и [182] решился прежде занять Пьемонт и восстановить власть Короля сардинского, образовать от его имени вспомогательное войско.
Венский Двор никак не хотел дозволить того, и требовал, чтобы в краю, занятом войсками, не было другой власти, «кроме принадлежащей войску». Полная справедливость требует, сказано в ответе Императора Франца, чтобы значительные перемены в людях, понесенные государством моим в продолжение почти одиннадцатилетней войны, вознаграждены были чужими областями, исторгнутыми у неприятеля. Переход чрез По был осужден. «Я должен снова поручить вам, писал Император, чтоб вы, оставив все другие предположения, обратили исключительно попечения свои на покорение Мантуи и цитадели Миланской, для чего и снабдили бы генерала Края нужным числом войск; с остальными же, избегая сколь возможно раздробления сил, заняли бы позицию, удобную для охранения завоеваний наших, в особенности же для того, чтобы не допустить неприятеля помешать означенным осадам. Хотя и прежде уже эта воля Моя была сообщена вам, любезный фельдмаршал, однакож повторяю снова, вследствие полученных новых сведений» (с. 35).
«Напрасно же», говорит автор, «иностранные историки упрекали Суворова в нерешительности действий после занятия Милана и в неопределенности его плана. Зная характер и военные правила Суворова, трудно подозревать в нем излишнюю осторожность. Достаточно бросить взгляд на переписку фельдмаршала с Венским Кабинетом, чтобы несомненно убедиться, до какой степени Суворов сам недоволен был тогдашним ходом военных действий; на каждом шагу был он стесняем требованиями Гофкригсрата, который хотел руководить всем ходом компании, даже в малейших подробностях, как будто забывая, что армией командовал уже не Вурмзер, не Альвинци — а Русский знаменитый полководец. Венский Кабинет привык к безусловному повиновению Австрийских генералов; только Суворов и отчасти Эрцгерцог Карл, не подчинялись повелениям, получаемым из Вены: не доверяя слепо мнимому гению барона Тугута, они не хотели быть скромными исполнителями его наставлений. Непокорность Суворова раздражала желчный нрав первого министра.«В Вене» по выражению самого Суворова, «любят только посредственность, а талант не охотник до узды». И в самом деле барон Тугут имел системою замещать важнейшие места в армии людьми посредственными, но лично ему преданными, и безусловно исполнявшими все его повеления. Привыкнув быть полновластным [183] распорядителем военных действий, барон Тугут не хотел упустить из рук своих влияния на армию Эрцгерцога Карла и Суворова; для этого принял он особые меры: обоих полководцев окружил своими клевретами, которые доводили до сведения первого министра все, что делалось в армиях; в угождение ему действовали на перекор самим главнокомандующим, на каждом шагу затрудняли их распоряжения, и были источниками бесконечных интриг». (стр. 37-38).
При таких отношениях, естественно, не могло быть в распоряжениях по армии ни единства, ни стройности, ни порядка. В механизме управления, в переписке штаба, в продовольствовати войск — были почти ежедневные недоразумения, упущения, даже иногда умышленные противуречие приказаниям фельдмаршала (с. 39).
Из последующего рассказа выпишем описание участия, принятого Великим Князем Константином Павловичем в деле при Басиньяне. «В сражении при Басиньяне Великий Князь Константин Павлович сделал первый свой шаг на военном поприще. Присутствие его ободряло, одушевляло войска. С нетерпением, свойственным пылкому юноше, рвался он в сражение; генерал Розенберг даже ссылался на то, что решился вступить в дело по просьбе, желанию Великого Князя. Отговорка эта была конечно неуместна со стороны старого и опытного генерала, и Суворов сильно высказал это самому Розенбергу при первом с ним свидании. Было мгновение, когда Великий Князь подвергался большой опасности: в то самое время, когда снесен был паром, на котором начали войска переправляться обратно за реку По, когда все столпилось у переправы, среди общей суматохи, лошадь Великого Князя испугалась, и, внезапно поворотив в сторону, бросилась прямо в реку. К счастию, козак Пантелеев устремился в след за нею в воду, остановил лошадь и силою вывел ее на берег. После того Его Высочество согласился сесть на маленькую лодку, в которой и переправился. Переночевав в Мадонна дель-Грациа, Великий Князь на другой день утром опять приехал к переправе у Бурго-Франко, и посещением своим принес утешение раненым офицерам и солдатам».
Доселе намерение фельдмаршала состояло в том, чтобы главные силы свои соединить на правом берегу По, и тем отдалить Моро от Макдональда. Позиция впереди Тортоны вполне, соответствовала этой цели: она закрывала войскам Моро отступление на Генуу, а Макдональду путь вдоль подошв Аппенинов к Александрии. Но план этот вдруг изменился; вместо того, чтобы [184] продолжать начатое сосредоточие войск на правой стороне реки По, Суворов, напротив того, решился, 5 мая, все силы свои перенести на левую сторону реки (стр. 69).
Моро отступал, не находя средств бороться, к Генуе.
Суворов занял Турин; тогда же взяты были города и крепости: Казале, Валенца, Чева, цитадель Миланская, Пицигетоне, Тортона, Пескиера, Феррара. Суворов сбирался преследовать Моро за Аппенины, находясь впрочем на готове и для других пунктов; он расположил союзные силы, имея в виду обычный свой рассчет: куда бы не вздумал устремиться неприятель, можно было в два-три перехода сдвинуть к угрожаемому пункту более 30 000 войска. Приготовляясь к решительному бою с неприятелем, Суворов обдумал с необыкновенною заботливостию все меры на случай какого-либо неожиданного оборота дел.
Впродолжение всего движения от Турина до Александрии, Великий Князь Константин Павлович находился при авангарде князя Багратиона, и не смотря на проливной дождь, шел почти все время пешком, на привалах отдыхал на мокрой траве, рядом с солдатами. Войска, видя среди себя царского сына, разделявшего с ними все трудности похода, забывали усталость и лишения. Немедленно по прибытии к Александрии, Великий Князь посетил фельдмаршала, который туда приехал еще накануне.
2 июня получено решительное известие о движении Макдональда на север. Оно угрожало крайнею опасностию всем войскам союзным в Италии: неприятель мог напасть на корпус Края, освободить Мантуу, разбить по частям разбросанные силы союзников, и даже стать на пути отступления главной армии. Казалось, Суворов неминуемо должен быль уступить разом все свои завоевания. Сбывались по видимому те опасения, которые так давно тревожили венский кабинет.
Но Суворов нисколько не потерял обычной своей твердости, напротив того, в его глазах движение Макдональда обещало союзникам новый блистательный успех. Мы видели, что почти с самого начала компании готовился он к тому случаю, чтобы стать между двумя французскими армиями и разбить каждую из них отдельно. Случай этот теперь наконец представился: Суворов решился, со всеми войсками, которые мог взять из-под Александрии, устремиться на встречу Макдональду. Вот приказ Суворова пред сражением:
«1) Неприятельскую армию взять в полон. [185]
Влиять твердо в армию, что их 26 000, из коих только 7 000 Французов; прочие всякий сброд реквизиционеров.
2) Козаки колоть будут, но жестоко бы слушали, когда Французы кричать будут pardon, или бить шамад. Козакам самим кричать в атаке балезарм, пардон, жетелезарм, и сим пользуясь, кавалерию жестоко разбить, и на батареи быстро пускаться, что особливо внушить.
3) Козакам, коим удобно, испортить на реке Таро мост и тем зачать отчаяние. С пленными быть милосерду; при ударах делать большой крик; крепко бить в барабан; музыке играть где случится, но особливо в погоне, когда кавалерия будет колоть и рубить, чтобы слышно было своим.
Их генералов, особливо козаки и проч. примечают по кучкам около их; кричать пардон, а ежели не сдаются — убивать» (с. 246).
В один день, 5 числа, войско сделало переход в 15 верст, тоже и на другой день: «войска, можно сказать, не шли, а бежали. При нестерпимом жаре, люди падали от изнеможения; колонна растянулась; множество отсталых обозначало след армии. Суворов, с одним только козаком, переезжал от головы к хвосту колоны, повторяя: «вперед, вперед, голова хвоста не ждет». По временам, обогнав войска, отъезжал он в сторону от дороги, ложился где-нибудь в кустах или за строениями и высматривал проходившую колону. Потом мгновенно садился на коня и неожиданно являлся пред войсками. Появление его оживляло всю колону; части растянувшиеся спешили бегом нагнать голову. Фельдмаршал ехал рядом с солдатами, шутил с ними, забавлял их разными прибаутками.
«Князь Багратион, видя крайнее изнурение своих войск, просил Суворова немного повременить нападением, говоря, что в его отряде множество отсталых, так что в ротах нет и по сороку человек: «у Макдональда нет и по двадцати, возразил ему Суворов — атакуй с Богом! ура!». Всем начальникам послано приказание не терять времени на перестрелку, а решать дело штыками. Согласно данному повелению, все войска дружно ударили на неприятеля: пехота, взяв ружья на руки, двинулась с барабанным боем и музыкой; русские войска с песенниками. Суворов разъезжал по фронту и только повторял: «вперед, вперед, коли, руби!».
Французы держались упорно, отстреливались, атаки встречали штыками (стр. 251, 252).
«Успешный конец боя должно приписывать, конечно, быстрому прибытию самого Суворова с передовыми русскими войсками; но [186] до самого конца боя союзники были слабее противника: у них было всего 17 баталионов, 24 эскадрона и 4 козачьих полка, т. е. не более 14 или 15 тысяч человек; на стороне же Французов участвовало в бою до 19 000. Хотя бой на Тидоне и был только делом авангардным, однакож он имел чрезвычайную важность для обеих сторон: Макдональд вполне надеялся разбить слабый отряд генерала Ота, полагая, что сам Суворов не прежде мог подойдти, как разве чрез несколько дней; такой расчет был не без основания; но Суворов рассчитывал по своему. Появление его на Тидоне должно было чрезвычайно изумить Макдональда. И в самом деле, движение Суворова от Александрии к Тулоне можно считать одним из самых редких, самых замечательных военных действий: 36 часов после переправы чрез Дорлин, войска являются на Тидоне, в 80 верстах от Александрии, и вместо отдыха, вступают прямо в бой; не смотря на изнурение, дерутся несколько часов сряду, и наконец одолевают все усилия превосходного числом противника. Без сомнения, тут есть чему подивиться. Успех, одержанный союзными войсками при первой встрече с армией Макдональда, служил счастливым предзнаменованием для предстоявшего решительного боя. Когда войска, утомленные до изнеможения, расположились на месте боя, фельдмаршал поздравил их с победой, и вместе с Великим Князем отправился на ночлег в с. Джиовани, чтобы сделать распоряжения на следующий день».
«Три дни продолжалось сражение при Треббии».
«Изнуренные палящим жаром и неравным боем, храбрые войска русские едва уже в состоянии были долее держаться. Розенберг начинал думать об отступлении и с этим подъехал к Суворову, который в изнеможении от зноя лежал у камня в одной рубашке. «Попробуйте сдвинуть этот камень, сказал фельдмаршал; не можете? ну так и Русские не могут отступать!..». Суворов велел Розенбергу держаться крепко, ни шага не делать назад. В то самое время, когда Розенберг поскакал к своим войскам, подъехал к Суворову князь Багратион с донесением, что войска его также утомлены до крайности; что уже из них убыло на половину, ружья худо стреляют, неприятель все еще силен. Услышав это, Суворов закричал: коня! сел и понесся сам к войскам Багратиона. Лишь только солдаты увидели старого фельдмаршала, вдруг все преобразилось, все ожило, все пришло в движение, ружья начали стрелять, затрещал беглый огонь, забили барабаны, откуда взялись силы у людей. Храбрые егеря и козаки бросились [187] в Казалиджио, неожиданно явились в тылу неприятельских войск Виктора и Русска. Появление их дало новый оборот делу; атака была произведена так стремительно, с таким огнем, что Французы сочли войска Багратиона за свежие, вновь прибывшие подкрепления».
Вот минуты вне всяких правил тактики и стратегии: «они сделали свое дело, и у них не оставалось никакого средства. Силы истощились, дух решил дело 3».
Когда все утихло на поле битвы, Суворов отправился вместе с Великим Князем на ночлег. Семидесятилетний полководец имел крайнюю нужду в отдохновении: во все три дня сражения почти не сходил он с седла, терпеливо перенося палящий зной, разъезжал он по фронту войск, без мундира, на козачьей лошади, иногда останавливался под самой сильной картечью. Несколько раз, в полном разгаре битвы, приказывал он баталионам идти в штыки под глазами своими: тогда утомленные солдаты, увидев пред собой самого Суворова, услышав его голос, одушевлялись, забывали усталость, совершали подвиги почти невероятные (стр. 276).
Уже три дня сряду бились противники; русло Треббии и поля завалены были трупами, пленных Французов толпами отвозили к с. Джиовани... а победа все еще казалась нерешенною; но Суворов, верный своему всегдашнему непоколебимому упорству, решился во что бы то ни стало сбить Макдональда с позиции, и в четвертый раз намеревался атаковать его. Когда в след за фельдмаршалом съехались к месту ночлега многие из генералов союзной армии — Суворов, скрывая свое утомление, весело поздравил их с «третьею победою», благодарил их и поручил им передать «большое спасибо», всем офицерам и солдатам. «Завтра дадим еще четвертый урок Макдональду», говорил фельдмаршал отпуская генералов. К 5 часам утра союзным войскам велено было приготовиться к новой атаке (стр. 277). Едва стало светать, фельдмаршал собирался уже ехать к войскам, как получает он донесение, что неприятель отступил от Треббии (стр. 279).
Государь, получив реляцию, написал в рескрипте своем фельдмаршалу: «поздравляю вас вашими же словами; слава Богу, слава вам». Все представленные Суворовым получили щедрые награды. Самому фельдмаршалу пожалован портрет Императора, при следующем рескрипте: [188]
«Портрет мой на груди вашей да изъявит всем и каждому признательность Государя к великим делам своего подданного; им же прославляется царствование наше».
За победу на Треббии всем полкам Розенбергова корпуса Высочайше пожаловал гренадерский марш (стр. 283).
Суворов возвратился в Александрию ровно чрез десять дней после того, как выступил оттуда на встречу Макдональду. Этот десятидневный поход принадлежит к числу самых замечательных страниц в истории военного искусства. Сам Моро, противник нашего полководца, признавал действия его в этот период компании образцовыми (chef d’oeuvre de l’art militaire). Угрожаемый двумя неприятельскими армиями, Суворов устремляется сперва против одного противника, поражает его, отбрасывает за Аппенины, и потом столь же быстро возвращается назад: одно появление его заставляет другую неприятельскую армию поспешить отступить без боя, — такие действия, по верности расчета стратегического, с которым соображены, по изумительной быстроте, с которой исполнены, наконец, по непреклонной твердости воли и энергии, которые семидесятилетний полководец показывал в самом бою против превосходных сил неприятельских, — одним словом, во всех отношениях напоминают блистательнейшие компании Фридриха Великого и ставят Суворова в числе полководцев гениальных (с. 297).
Вскоре взята была Александрия. Тогда подоспел к Суворову корпус Ребиндера. «После сдачи цитадели Александрийской, вся осадная артиллерия и часть войск графа Бельгарда назначены были к осаде Тортонского замка. Так во всю компанию, Суворов должен был поочередно обращать свои средства от одной крепости к другой, стараясь всегда против каждой из них сосредоточить по возможности более артиллерии. После сдачи Пичигетоне, весь осадный парк отправлен был оттуда в Милан; сдалась Миланская цитадель — и все средства сосредоточены к Турину; сдача Туринской цитадели — дала средства к осаде Александрийской. Каждая из этих крепостей держалась не долго: в несколько дней батареи были устроены, вооружены, и едва только открывали огонь, как осажденный уже подавлен был грозным перевесом противника в артиллерии. Этим средством Суворов сберегал и время, и людей».
«Последующее продолжительное бездействие Суворова, в течение около 6 недель, казалось непостижимым для современников, знавших кипучую деятельность и пылкий характер нашего полководца; многие и до сих пор еще ставят ему в упрек, что не [189] умел он воспользоваться ни своими победами над противником, ни теми средствами, которые мог бы извлечь из завоеванного края, для довершенного изгнания Французов из Италии. Действительно, бездействие союзной армии лишило Суворова всех плодов прежних его успехов, а неприятелю дало между тем время собрать новые силы и приготовиться к новой борьбе. Но обвинять в этом Суворова может лишь тот, кому вовсе не известны ни тогдашнее положение дел, ни личные отношения нашего полководца».
«Чтобы раскрыть настоящие причины этого бездействия, надобно бросить взгляд на переписку фельдмаршала и в особенности на его сношения с Венским Двором. Только что возвратился Суворов из Александрии, после победы на Треббии, как уже был огорчен рескриптом Императора Франца, от 10 июня. В то время, когда наш полководец, решительным поражением Макдональда, расстроил все замыслы неприятеля и тем упрочил свои завоевания в Италии, Венский Кабинет все еще был сильно встревожен прежним известием о мнимом усилении армии Моро, о присоединении к нему Макдональда, о намерении неприятеля сделать вторжение в Пьемонт. Гофкригсрат вообразил себе, что союзная армия на краю гибели, и обвинял в том Суворова. Вот слова самого Императора Франца:
«Я желал бы, чтобы неоднократные повеления мои об ускорении осады Мантуи и об избежании излишнего раздробления войск, были исполняемы своевременно, но должен полагать, что вы встретили к тому какие либо препятствия, которые до сих пор мне еще неизвестны. Если действительно подтвердятся получаемые известия о высадке значительного числа войск при Вадо и Савоне и соединение Моро с Макдональдом, а следовательно, если снова соберется французская сильная армия — о чем я уже давно предупреждал вас, — то армия моя, раздробленная на мелкие отряды, может быть в опасном положении. Ваша опытность, храбрость и столь часто испытанное счастие ваше, подают мне надежду, что вскоре вы успеете дать опять делам благоприятный оборот; однакоже не могу при этом не обратить особенного внимания вашего на корпус генерала Кейма, оставленный при Турине: необходимо предохранить его от опасности быть отрезанным или разбитым отдельно; это непременная моя воля; а потому генералу Кейму должно быть от вас предписано, чтобы он был готов, в случае наступления неприятеля, немедленно отступить от Турина и своевременно спасти свой отряд. На будущее же время, когда с помощию Божиею, и при пособии знаменитых ваших дарований [190] воинских, благополучно минуют настоящие трудные обстоятельства, убедительно прошу вас, любезный фельдмаршал, всегда следовать прежним Моим наставлениям, т. е. совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных, не соответствующих, ни теперешнему общему положению дел, ни намерениям моим и искреннего моего союзника Императора Российского, а прежде всего принять меры к упрочению сделанных уже завоеваний, в особенности же не упускать из виду обещания, данного вами пред отъездом из Вены, «чтобы о всяком важном предположении или действии, которое признаете вы сообразным со временем и обстоятельствами, предварительно доводить до сведения моего». Таковы были первые приветствия, которые Суворов получил из Вены, после блистательной победы. Недоверчивость, с которою смотрел Венский Двор на полководца нашего, должна была, без сомнения, глубоко огорчать его; ему обидно было получать уроки в военном деле от министра, никогда не бывавшего на войне.
Ответом на рескрипт Императора Франца служила реляция о победе на Треббии. В рапорте, при котором она представлена была в Вену, Суворов писал:
«Из этой реляции Ваше Императорское Величество усмотреть изволите, что победою, столь же для нас счастливою, сколько для неприятеля бедственною, расстроены все замыслы Макдональда — соединиться с Моро, и что чрез это на долго положена преграда дальнейшим их покушениям. После истребления около трети Макдональдовой армии, и самое соединение неприятельских сил уже не может ныне представлять для нас никакой опасности».
За тем, объяснив подробно тогдашнее распределение союзных войск, распределения, сделанные к осаде Мантуи и цитадели Александрийской, фельдмаршал в заключении писал:
«Представленный обзор удостоверит Ваше Императорское Величество, что силы вверенной мне армии распределены так, как требуют того обстоятельства, и что я поставляю для себя непременною обязанностию охранять каждый отдельный отряд. В случае действительной надобности, я своевременно поспешу с главною своею армией на помощь угрожаемому пункту, для чего я и расположился на такой позиции, которая, сравнительно со всеми прочими частями вашего расположения, находится в кратчайшем от неприятеля расстоянии».
«Донесение о победах, одержанных Суворовым на Тиддоне и Треббии, несколько успокоило Венский двор, однакоже не [191] избавило фельдмаршала от новых уроков гофкригсрата. Император Франц писал в рескрипте, 29 июня;
«Победы одержанные вами над неприятелем, кажется, устраняют опасения, возникшие в последнее время, относительно положения дел в Италии, однакоже для лучшего пояснения предыдущих повелений моих, именно от 10/21 числа прошедшего месяца, полагаю нужным дополнить следующее:
Ныне более чем когда либо убеждаю вас, без всякого дальнейшего отлагательства предпринять и окончить осаду Мантуи, а для того назначить генералу Краю достаточно войск. Сверх того требую, чтобы ему подчинены были, в продолжение всей осады, генералы Отт и Кленау, для обеспечения правого берега реки По. О наступательном движении армии моей чрез Вались или Савою во Францию теперь решительно и помышлять не должно, как уже сообщил я вам в повелении от 10/21 мая. Также не могу никак дозволить, чтобы какие либо войска мои, впредь, до особого предписания, употреблены были к освобождению Рима или Неаполя. Следовательно в настоящее время вы должны обратить все свое внимание на покорение Мантуи и за тем стараться овладеть еще мало по малу другими крепостями Александриею, Тортоною, Кони и проч. Занятием этих пунктов и преградою путей и проходов чрез Альпийские горы следует пресечь сообщение Италии с Франциею. Когда же цели будут достигнуты, тогда южные части Италии, занятые еще Французами, падут сами собою и неприятель самым легким и верным средством оттуда изгнан будет».
«Во всех других предписаниях из Вены постоянно подтверждалось непременно требование, чтобы до взятия Мантуи даже и не помышлять ни о каком предприятии наступательном. До сих пор Суворова, старался, по мере возможности, уклоняться от робкой системы Венского Кабинета и шел от победы к победе, вопреки стеснительным предписаниям Гофкригсрата. Но с каждым разом повеления Императора делались положительнее и настойчивее. Фельдмаршал уже прямо получал замечания за неисполнение повелений. Ничего более не оставалось ему, как подчиниться беспрекословно. Припомним, что из первых распоряжений Суворова, после поражения Магдональда — было предписание барону Краю приступить к осаде Мантуи. После того, фельдмаршал давал ему одно предписание за другим, убеждая открыть заботы неотлагательно, и разрешил присоединить к осадному корпусу большую часть отряда генерала Отта, чтобы не дожидаться войск из внутренних областей Австрии. Вслед за тем, с прибытием [192] корпуса генерал-лейтенанта Ребиндера, большая часть состоявшей при нем артиллерии, все пионеры, саперы, минеры отряжены также к осадному корпусу барона Края. Мог ли Суворов сделать более для исполнения исключительного желания Венского двора? Покорение Мантуи сделалось уже и для самого фельдмаршала первостепенным предметом забот» (стр. 323-329).
«Таким образом Суворов действительно более всего заботился в это время об ускорении осады Мантуи; но между тем мысли его постоянно заняты были предположениями о дальнейших наступательных действиях. Еще 28 июля представил он Императору Францу план наступательного движения в Ривьеру Генуезскую».
«Но фельдмаршал не мог и надеяться приступить к исполнению своих предположений, пока значительная часть его сил занята была осадою крепостей. Можно представить себе, с каким нетерпением ждал он падения Александрии и Мантуи. Никто лучше его не понимал, что с каждым днем бездействия, союзники упускали из рук драгоценные плоды одержанных побед. Есть много очевидных тому доказательств в переписке фельдмаршала: «недорубаемый лес опять выростает», писал он однажды графу Разумовскому; не раз высказывал он прямо, что следовало, не теряя времени предпринять движение в Ривьеру Генуэзскую и там нанести неприятелю решительный удар. Но в Вене, по словам графа Разумовского, весь план операционный состоял в том, чтобы взять Мантую, а потом — что вам угодно, только по сю сторону Альпийских гор, переходить их не прежде, как придет Корсаков».
«Некоторые из иностранных писателей делали еще другой упрек союзному полководцу: в то самое время, когда Французы, после понесенных ими поражений, деятельно собирали новые силы, пополняли и устроивали свои армии, союзники, оставаясь победителями, вовсе не заботились об умножении своих сил и даже не воспользовались готовыми средствами занятого края. Действительно ничего не стоило бы собрать сильный корпус из бывших пьэмонтских войск; но мы знаем, что распоряжения, сделанные Суворовым, для формирования Пьэмонтской армии, были решительно отменены Венским Кабинетом. Не смотря на то, фельдмаршал неоднократно возобновлял свое представление по этому предмету, и каждый раз получал отказы самые неприятные. Венский Кабинет настаивал на том, что Пьемонт, как завоеванный край, обязан комплектовать войска Австрийские, для вознаграждения понесенных ими потерь. Между тем, Пьемонцы не хотели [193] вступать в Австрийскую службу и все усилия вербовать их в полки цесарские оставались без успеха. Чрез это армия союзная лишена была значительной вспомогательной силы, а самый край, оставался без собственных средств обороны. Суворов выражал часто жалобы свои по этому предмету» (стр. 332).
«И так, если союзники в самом деле не воспользовались плодами своих успехов, то никак не должно в том винить Суворова. Полководец наш был связан во всех действиях своих повелениями из Вены; распоряжения гофкригстрата приводили его самого в крайнее негодование. Суворов видел в этих распоряженьях не одни лишь ошибки, не одну только ложную систему, но и личное недоброжелательство к нему».
«Недоразумения и неприятности, возникшие с первых же сношений между Венским Кабинетом и фельдмаршалом, постепенно усиливались и ожесточались в течении компании. Чтобы видеть, до какой степени раздражен был Суворов против Австрийцев, стоит только пробежать его переписку с графами: Разумовским, Ростопчиным и Толстым. В этих дружеских письмах, иногда шутливых, иногда колких, высказываются в самой странной форме, часто в выражениях темных, едва понятных, горькие жалобы на Венский Кабинет и на гофкригсрат».
«Австрийцы приписывали успехи Суворова одному слепому счастию; не раз упоминалось это даже в рескриптах Императора Франца; генералы Австрийские порицали действия Суворова, находя их противными правилам. «Немцы уклоняются от меня... и ведомо, здешние завоевания не по правилам», так выразился Суворов в письме к графу Толстому (от 27 июня). За то фельдмаршал и вымещал свою досаду насмешками над бездарностью Австрийских генералов и всего гофкригсрата. Он называл их проэкторами, бештимтзагерами, мерсенерами. «Служба их в титлах, амбиции или эгоизме, вредном обществу. Я скажу: они храбры, я их испытал и оставлю армию победительнее Евгениевой; но без меня тех же бьют». В одном письме к графу Толстому, Суворов намекал, что Эрцгерцог Карл мог бы нанести неприятелю гораздо большее поражение, если бы действовал штыками, а потом прибавил: «здесь при мне и Немцы хорошо колют, инде и во всем иначе. Я целю, чтобы с ними расстаться. Везде гофкригсрат, неискоренимая привычка битым бить... унтеркунфт, бештимтзагер!..».
«Австрийские генералы жаловались на быстрые марши Суворова, и даже писали о том в Вену: «скорыми маршами армия [194] изнурена; неприятель нападет, все побьет и пленит: так направляли из Турина, и самый честный, добрый старик Мелас тем же отзывался». К этому фельдмаршал прибавил: «я это только что сведал — и от того расстройка в Вене»».
«С своей стороны, Суворов укорял Австрийских генералов в том, что они много теряли людей понапрасну: «мудрый Бельгард между прочим привык терять людей: в начале компании он доставил неприятелю в Тироле, чрез Лаудона, слишком 10 000 человек; ныне в нужде моей, он с ранеными проиграл слишком 2 000 человек». — «Для короны размен есть, для них — не их люди; чего же жалеть». — «Бештимтзагеры убавили у меня из под рук в три раза почти больше, нежели мне на трех баталиях стоило Тидона, Треббиа и Нура».
«Одним из главных поводов к неудовольствиям и взаимным укоризнам, было требование Венского Двора, чтобы Суворов не предпринимал ничего важного, не испросив предварительно разрешения из Вены . Гофкригсрат привык уже к тому, что генералы Австрийские не отважились сделать ни единого шага без положительного предписания из Вены, но полководец наш не мог подчиниться такому порядку. Почти в каждом письме его к графу Разумовскому находим жалобы по этому предмету: «Его Римско-Императорское Величество желает, чтобы ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Военные обстоятельства мгновенно переменяются; посему делу для них нет никогда верного плана. Я ниже мечтал быть на Тидоне и Треббии по следам Ганнибала, ниже в Турине, как один случай дал нам пользоваться толикими сокровищами, ниже в самом Милане, куда нам Ваприо и Кассано ворота отворили. Фортуна имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Лет ее молниин; не схвати за власы — уже она не возвратится»...».
«Глубоко проникнутый бескорыстною целью, с которою Император Российский поднял оружие против республики Французской, Суворов ставил пользу общего дела выше частных, своекорыстных видов Двора Венского. Он не считал себя только «стражем пред Венскими вратами» и не хотел быть орудием гофкригсрата. «Я не мерсенер, не наемник, который из хлеба им послушен». С своей стороны Венский Кабинет, недовольный Суворовым за то, что он действовал, не испрашивая заранее разрешения гофкригсрата, укорял фельдмаршала в неповиновении и даже приносил на него жалобу самому Императору Павлу. Государь отвечал чрез графа Разумовского: [195]
Что касается до фельдмаршала Суворова, то я предоставил его в распоряжение Его Величества Императора Венского. В нем нет недостатка ни усердия, ни доброй воли, а ремесло свое он знает не хуже какого-нибудь министра или посланника — пусть только ему предпишут, чего от него желают, а ему останется исполнять».
«Опираясь на этот отзыв, Венский Кабинет напоминал Суворову о долге повиновения. В одном из рескриптов своих, Император Франц писал фельдмаршалу: «искренний друг и союзник Мой, Император Всероссийский, ныне повторил Мне чрез графа Кобенцеля, прежнее объяснение свое, что предоставив вам, любезный фельдмаршал, принять главное начальство над Моей армией, он и вас совершенно вверил Моим распоряжениям; а потому несомненно надеюсь, что вы будете в точности исполнять предписания Мои»».
«Гофкригсрат, не всегда уверенный в точном исполнении предписаний, которые давались фельдмаршалу, делал иногда распоряжения и мимо его. Генералы, подчиненные Суворову, получали прямо из Вены предписания и, разумеется, предписания большею частью уже не своевременные, не соответствовавшие обстоятельствам. Это давало повод к частым недоразумениям и противуречиям, иногда растроивало даже соображения фельдмаршала и нарушало порядок службы. Суворов жаловался, что подчиненные его возражали именем самого Императора, что сношения их с гофкригсратом далеко выходили из круга внутреннего в войсках управления, как было первоначально положено в инструкции Императора Франца. Раздражаемый беспрерывными интригами, Суворов не раз намекал, что принужден будет отказаться от командования армиею, если не переменятся отношения его с гофкригсратом». (стр. 333-338).
«Но все жалобы Суворова оставались тщетными, привычка и система гофкригсрата были неискоренимы; с каждым днем представлялись еще новые поводы к неприятностям и жалобам. Выведенный наконец из терпения, Суворов решился наконец написать Императору Павлу:
Робость Венского Кабинета, зависть ко мне как чужестранцу, интриги частных, двуличных начальников, относящихся прямо в гофкригсрат, который до сего операциями правил, и безвластие мое в производстве сих, прежде доклада на тысячи верстах — принуждают меня, Ваше Императорское Величество, просить об отзыве моем, ежели сие не переменится. Я хочу мои кости положить [196] в моем отечестве и молить Бога за моего Государя. Повергая себя к священнейшим Вашего Императорского Величества стопам, и проч.».
«Прежде еще чем донесение это получено в Петербурге, уже доходили до сведения Императора Павла неудовольствия Суворова на распоряжение гофкригсрата. Государь, действуя всегда прямо и откровенно, обратился к самому Императору Францу, и в письме 12 июля просил его принять меры, чтоб впредь гофкригсрат не давал прямо от себя предписаний, противных его собственной воле. «Подобные действия гофкригсрата, писал российский Император, могут повести к последствиям самым гибельным для общего дела союзных Монархов, от которого зависит восстановление порядка и спокойствия в целом свете»».
«Опасения Императора Павла, к сожалению, начинали уже сбываться. Получив донесения Суворова, Государь, глубоко огорченный, дал графу Разумовскому строгое предписание потребовать формально объяснений от самого Императора Франца. Неприязненные действия против Суворова и Русских войск были, можно сказать, личною обидою для Императора Павла и давали ему полное право укорять Венский Двор в неблагодарности» (стр. 339).
(Действия в средней и южной Италии пропускаем).
Наконец и Мантуа была взята 17 июля.
Но успех, столь давно желанный, не изменил отношений Венского Двора к фельдмаршалу. За то Император Павел, по случаю сдачи Мантуи, возвел Суворова в княжеское достоинство, а генерала Края не удостоил никакой награды.
В рескрипте своем, от 9 августа, Государь писал фельдмаршалу: «примите воздаяние за славные подвиги ваши; да пребудет память их на потомках ваших к чести их и славе России. Хотя вы генерал-фельдцехмейстера и рекомендуете, но я ему ничего не дал, потому что Римский Император трудно признает услуги и воздает за спасение своих земель учителю и предводителю его войск».
В заключение Высочайшего рескрипта, было приписано: «простите, победоносный Мой фельдмаршал, Князь Италийский, граф Суворов Рымникский».
«Покорение Мантуи весьма обрадовало самого Суворова; давно уже ожидал он этого события с крайним нетерпением, не потому, конечно, что придавал самой крепости столько же важности, сколько имела она в глазах Венского Двора, но в той надежде, что с падением ее рушится наконец пагубная преграда, [197] державшая доселе полководца нашего в таком продолжительном бездействии. С самого сражения на Треббии, Суворов не переставал готовиться к наступательному движению в Ривьеру Генуэзскую. Лишь только получено было известие о сдачи Мантуи, на другой же день фельдмаршал написал барону Меласу: «падение этой крепости, усиливая нашу армию, не дозволяет более отлагать предположенное наступательное движение». Однакож и на сей раз не сбылись надежды Суворова... (с. 405-406).
К концу июля вся почти Италия была занята союзными войсками, одна Ривьера генуэзская оставалась еще во власти республиканцев.
Между тем обстоятельства переменились в Париже. Французская армия получила подкрепление. Прислан новый главнокомандующий Жубер, который решился возобновить наступательные действия. Суворов так искусно приготовился его встретить, что Жубер, с 35 т. войска, задумался. «Что оставалось ему делать?.. атаковать противника — было безрассудно; отступать — горько для самолюбия молодого генерала, который явился к армии с такою жаждою славы и победы! В первый раз приходилось ему распоряжаться в качестве главного начальника. И что же? — Жубер, который доселе отличался отважностию и решимостию, теперь вдруг впал в беспокойство, почти в уныние. Он созвал генералов в ближайший домик для совещания: почти все советовали возвратиться к Генуе и дождаться того времени, когда армия Альпийская генерала Шампионе в состоянии будет открыть действия. Но Жубер считал опасным отступать в виду сильного и предприимчивого противника. Целый день продолжалось совещание; наступил уже вечер, — а Жубер все еще колебался. По свидетельству Сен-Сира, молодой полководец как будто сам стыдился своего расстройства душевного, и просил извинения, говоря, что не узнает самого себя и не понимает причины такой крайней слабости духа» (стр. 43-44).
«Около 10 часов вечера послышался в лагере союзников как бы стук артиллерийских колес. Жубер вообразил себе, как будто Суворов отступает. Передовым постам велено было внимательно следить за неприятельскими движениями. Французский главнокомандующий ожидал рассвета с трепетом надежды и страха. Он тешил себя еще мечтою о победе; а в случае неудачи в бою — решился броситься на верную смерть. Так, по крайней мере, объясняли потом не многие слова, которые вырвались у Жубера в минуты тяжкого раздумья. И так армия французская осталась на ночь в виду противника, не заняв даже боевой позиции» (стр. 45). [198]
Сражение при Нови слишком известно. Победа одержана была решительная. Несчастный Жубер убит в самом начале. Моро принял после него начальство.
«В сражении при Нови полководец наш показал себя таким же точно, каким бывал во все продолжительное поприще свое боевое: твердым и непреклонным до упрямства. Никакие препятствия, никакие жертвы не могли отклонить его от исполнения задуманного предприятия. Позиция при Нови могла почесться почти неприступною; войска республиканские были полны воинской отваги и мужества; молодые генералы жаждали славы, лично водили полки в битву, старались речами и собственным примером одушевить солдат, и, бесспорно, армия Французская при Нови дралась превосходно. Но все усилия республиканцев одолела железная воля Русского полководца. Отразив одну аттаку, Французы ожидали новой. Они сами дивились, смотря с высот, как баталионы наши, после каждого отбитого приступа, опять смыкались, выравнивались и хладнокровно шли на новый приступ. Как будто валы морские один за другим разбивались о скалы».
«Суворов в реляции своей Императору Павлу превозносил подвиги, оказанные нашими войсками в этот знаменитый день:
Все воинство Вашего Императорского Величества, от генерала до последнего солдата, подвизалось в сем сражении единым духом храбрости, мужества, неутомимости и неустрашимости; все они совокупно одушевлялись великими монаршими милостями и щедротами, Вашим Величеством к ним ниспосылаемыми, и охотно приносили на жертву служению престолу и живот, и кровь свою».
«С отличною похвалою Суворов отзывался о всех начальниках войск, и приложил длинный список отличившихся офицеров. О Великом Князе Константине Павловиче было сказано, что Его Императорское Высочество «обретался при передовых войсках, и когда выступили они на баталию, в боевом порядке, то Великий Князь изволил идти с ними, и во все время баталии присутствовал, где мужеством своим поощряя войска, приводил к неустрашимости...». У некоторых из свиты Его Высочества были ранены лошади. Когда Великий Князь вступил с войсками в город Нови, то, по словам Комаровского, «фельдмаршал принес поздравление свое Его Высочеству с одержанною победою, и с справедливостию изъявил величайшую похвалу мужеству и неутомимости, которые Его Императорское Высочество в сей день явить изволил, и коими наипаче войска были ободряемы...» (стр. 66-68). [199]
«С живою радостию принял Император Павел вестника Суворова, и тут же пожаловал ему следующий чин, бриллиантовый орден Св. Анны на шею и командорственный крест Иоанна Иерусалимского. В рескрипте к фельдмаршалу Государь писал:
«Вчерашний день Я получил из Вены, а сегодня утром чрез полковника Кушникова, известие о знаменитой победе вашей над упокоенным вами генералом Жубером. Рад весьма, а тем более, что убитых немного и что вы здоровы. Не знаю, что приятнее, вам ли побеждать, или Мне награждать за победы; но мы оба исполняем должное: Я — как Государь, а вы — как первый полководец в Европе... Посылаю награждения за взятие Серраваллы; а вам, не зная, что уже и давать, потому что вы поставили себя свыше награждений, определил почесть военную, как увидите из приказа, сегодня отданного. Достойному достойное... Прощайте, князь, живите, побеждайте Французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного!».
К Высочайшему рескрипту приложен был следующий приказ, отданный 24-го августа в Гатчине:
«В благодарность подвигов Князя Италийского, Графа Суворова-Рымникского, гвардии и всем Российским войскам, даже и в присутствии Государя, отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым Особе Его Императорского Величества...».
На копии приказа, доставленной к Суворову, надписано было рукою графа Ростопчина: «за сражение при Нови».
«Все генералы и офицеры, отличившиеся в сражении, получили от Государя щедрые награды; Дерфельден украшен знаками Св. Андрея Первозванного; Швейковский произведен в генералы-от-инфантерии; Фёрстер получил алмазные знаки Св. Анны 1-го класса; Милорадович — такие же знаки Св. Иоанна Иерусалимского; а князь Багратион — Св. Александра Невского; Тыртову, Велецкому, Чубарову — пожалован орден Св. Анны 1-го класса, а князю Горчакову — Св. Александра Невского».
«В то же время Государь Император, во внимание к «бесчисленным опытам верности и мужества офицеров войск Российских», почтил их новым знаком своей Монаршей попечительности. Указом 3 августа 1799 года повелено, чтобы жалование офицеров, убитых на войне, обращалось в пенсию их женам по смерть, а детям до совершеннолетия. Сверх того положено семействам убитых офицеров, бывшим за границею, выдавать единовременно годовой пенсион на возвратный путь в отечество. «Награждая офицеров при всяком случае лично за собственные их [200] подвиги, — сказано в Высочайшем Указе, — желаем ныне успокоить дух сих героев, идущих на брань побеждать и истреблять повсюду врагов веры и законных прав царей, от Бога дарованных» (стр. 68-70).
«На другой день после победы, когда войска союзные готовились выступить по данной диспозиции, а Край уже двинулся к Кераско, — Суворову объявили, что нет ни продовольствия, ни мулов, необходимых для наступательного движения в горы. И так, сколько ни готовились к этому предприятию, а все еще не были готовы. Припомним, что гораздо прежде сражения при Нови, уже назначено было начать 4-го числа наступление. По какой же причине не были еще собраны ни мулы, ни запасы? — на это могли бы отвечать только барон Мелас и Австрийское коммиссариатское управление…».
«Фельдмаршал поставлен был в положение весьма затруднительное: остановиться и прекратить преследование — значило отказаться от всех плодов победы, дать время неприятелю справиться, собрать новые силы и приготовиться к упорной обороне. Идти вперед к берегу моря, имея при войсках всего на два дня хлеба — было безрассудно; ибо в Ривьере Генуэзской нельзя было найдти никакого продовольствия, пока не подвезли бы морем. Как ни прискорбно было Суворову отказаться от своего намерения, однакож, он решился уступить необходимости и еще на несколько дней отложить предположенное наступление в Ривьеру Генуэзскую» (стр. 77).
«В таком расположении, Суворов предполагал дожидаться мулов и продовольствия, надеясь чрез несколько дней предпринять задуманное наступление. Но вскоре новые, совершенно неожиданные обстоятельства, расстроили опять предначертания фельдмаршала» (стр. 78).
Австрийские генералы получили предписание совершенно противоположное, и должны были воротиться в Тоскану, а со стороны Швейцарии, где Французы взяли верх, угрожала новая опасность завоеваниям Суворова.
Граф Толстой, донося Императору Павлу об успехах, одержанных Французами в Швейцарии, прибавил:
«Еслиб армия Эрцгерцога Карла продолжала свои действия по завладении города Цюриха, не дав получать неприятелю подкрепления, то уповательно, что сие бы не последовало; а что я о сем делал должное представление Эрцгерцогу Карлу, то имел счастие доносить Вашему Императорскому Величеству» (стр. 106). [201]
К этому присоединились новые планы союзников — вторгнуться во Францию чрез Фрашн-конте из Швейцарии.
«Император Павел постоянно имел в виду одну лишь цель — успокоение Европы, восстановлением королевского престола во Франции. Никакие другие своекорыстные расчеты не примешивались к его действиям. Вот почему Государь одобрил без всяких изменений и проэкт Лондонского Кабинета, и перемены, сделанные в этом плане Австрийским министерством. В глазах Российского монарха оба проэкта заключали в себе одно и тоже существенное предположение — вторжение в самые пределы Франции для низвержения республики. Императору приятно было, что это важнейшее предприятие, непосредственно направленное к главной цели войны, возлагалось на Русскую армию, под предводительством Русского полководца. Все остальное Государь считал второстепенным, и уступал охотно желаниям своих союзников в частностях исполнения» (стр. 150-151).
«И так по новому соглашению между союзниками, действия Русских войск переносились в Швейцарию».
16-го августа Суворов получил из Вены первое известие о новом плане военных действий, условленном союзными Дворами. Император Франц, в рескрипте своем по этому предмету, писал фельдмаршалу:
«Предстоящее перемещение войск конечно воспрепятствует вступлению моей армии в Ривьеру Генуэсскую; но предмет сей не так верен, сколько поспешное исполнение предположенного движения в Швейцарию; тем более, что неприятель, по всем вероятиям, сам вскоре удалится из Ривьеры, по недостатку там продовольствия; а чрез это армия моя избегнет значительной потери, сопряженной с нападением открытою силою в стране гористой. Притом дела в Италии приняли уже такой оборот, благодаря счастливым и блистательным успехам, одержанным под предводительством вашим, что нельзя более опасаться каких либо новых неблагоприятных случаев в той стране; напротив того, можно даже надеяться, что неприятель сам дорого бы поплатился за свою попытку, еслиб снова появился на равнине».
«Так судил Венский Кабинет о тогдашнем положении дел в Италии, именно в то время, когда судьба этой страны только что решалась отчаянным боем при Нови. Суворов был иного мнения; он предвидел, что с удалением его из Италии вся завоеванная страна будет снова вырвана неприятелем из рук Австрийцев. Полководец наш считал более всего необходимым [202] вытеснить Французов из Ривьеры Генуэсской, овладеть последними крепостями французскими: Тортоною, Кони, Ницей; прикрыть западную границу Пьемонта со стороны Франции, и таким образом обеспечить зимние квартиры, чтобы спокойно приготовиться к новой компании:
«Цель эта кажется мне самою важною в настоящее время,» — писал Суворов в ответ на рескрипт Императора Франца; — «Я убежден, что для завоевания Швейцарии не следует терять Италию; а потому можно тогда только отделить в пользу первой страны часть сил действующих ныне в Италии, когда они не будут уже нужны для сей последней, или покрайней мере когда с удалением их оттуда не будет уже представляться никакой опасности».
«Суворов считал нужным еще месяца два оставаться в Италии, чтобы совершенно укротить свои завоевания до наступления позднего времени года, когда действия в горах становятся уже невозможными. В течении этого времени, и в самой Швейцарии дела приняли бы лучший оборот с прибытием корпуса Римского-Корсакова».
«Тогда» — писал Суворов — «предположенная смена войск совершится без всяких опасений, и я с своей стороны буду иметь возможность действовать на пользу общего дела с тою же ревностию, которая доселе направляла каждый шаг мой». В том же донесении, Суворов представлял Императору Францу, что русские корпуса не так снаряжены, как было бы нужно для действия в горах отдельно от Австрийцев. Фельдмаршал просил, чтобы войска, назначенные в Швейцарию, снабжены были необходимыми запасами, зарядами, горными орудиями, понтонами, и наконец, некоторым числом офицеров генерального штаба, знающих тот край. «Весьма прискорбно будет,» — прибавил Суворов в заключении своего донесения, — «если недостаток означенных средств, при всем усердии моем преградит мне путь к достижению предположенной высокой цели» (стр. 199-201).
«Между тем Венский кабинет настоятельно требовал, чтобы предположенное перемещение Русских войск в Швейцарию исполнить безотлагательно. В своем месте увидим, какие политические виды побуждали Австрийского министра желать скорейшего удаления Русских из Италии. Нетерпение это еще возрасло после последних событий в Альпах. Известия, полученные от Эрцгерцога Карла, сильно встревожили Венский Двор, который только за несколько дней перед тем казался так спокойным и так [203] уверенным в своих завоеваниях. Вот что писал Император Франц Суворову в рескрипте от 16 Августа:
«Несчастные события в Швейцарии могут иметь последствия самые гибельные: все успехи, доселе приобретенные армиею моею на том театре войны, будут утрачены; неприятель вторгнется в самую Германию и даже в собственные, владения мои; а в следствие того мы вынуждены будем покинуть и большую часть завоеваний наших в Италии».
«Суворову разрешено было оставить на некоторое время войска Гадика на прежних позициях с тем однакож, чтобы в самую Швейцарию отнюдь не вводить из Италии ни одного Австрийского солдата. По словам Императора, «армия Австрийская до того уже ослаблена от ежедневных изнурений и разнообразных случайностей войны, что сила ее едва достаточна и для защиты Италии». Поэтому Суворову повелено отказаться от всяких дальнейших предприятий в этой стране, а скорее идти с Русскими войсками в Швейцарию, «чтобы дать возможность Эрцгерцогу Карлу принять меры к обеспечению Германии от вторжения неприятельского».
«В тоже время Суворов узнал с крайним удивлением о намерении Эрцгерцога Карла выступить из Швейцарии, оставив там одни Русские войска Римского-Корсакова. Фельдмаршал старался отклонить Эрцгерцога от такого пагубного намерения, предрекая ему гибельные последствия поспешного удаления его:
«Я уверен,» — писал Суворов, — «что Ваше Высочество, по своей ревности к общему благу, не поспешите исполнением такого повеления, которое противно высокой цели союзников. Полагаясь вполне на вашу прозорливость и благонамеренность, остаюсь спокоен относительно выступления вашего из Швейцарии; надеюсь даже получить вскоре приятное известие, что страна эта обязана своим освобождением новым знаменитым победам Вашего Высочества»».
«Однакож Эрцгерцог, не внимая ни доводам, ни просьбам, выступил уже из Швейцарии. Как громом поражен был Суворов этим известием» (стр. 202-204).
«Эрцгерцог Карл, начальствовавший там, должен был перейдти на правую сторону Рейна немедленно по вступлении туда корпуса Корсакова. Но ни доводы, ни просьбы не могли отклонить его от пагубного намерения. Знаменитый полководец Австрийский, сам описавший действия свои с редким беспристрастием, сознавал в глубине сердца весь вред и даже опасные [204] последствия выступления своего из Швейцарии, но в оправдание свое приводил повеления Венского Двора, новый план перемещения армий на театре войны, наконец слухи об усилении французских войск в Эльзасе и в след за тем известие о переходе их через Рейн у Мангейма. Эрцгерцог считал, что и последние наступательные попытки его были уже отступлением от повелений Венского Двора; более того не хотел он брать на свою ответственность и спешил перейдти на правую сторону Рейна, чтобы прикрыть южную Германию от мнимой опасности, будто бы ей угрожавшей. Эрцгерцог рассчитывал, что войска Австрийские и Русские, оставшиеся в Швейцарии, достаточны были для удержания занятой части страны до прибытия Суворова».
«Напротив того, в глазах Русских, выступление Эрцгерцога из Швейцарии не только казалось военною ошибкою, непростительным упущением самого благоприятного случая для поражения неприятеля, но даже приписывалось умышленной неблагонамеренности Австрийцев к Русским, зависти их к славе нашего оружия, желанию омрачить блеск его».
«Еслиб сколько-нибудь и было правды в подобном подозрении, то во всяком случае оно не может нисколько относиться к лицу самого Эрцгерцога, которого возвышенные чувства и благородные правила были всем известны; но Принц окружен был завистью, корыстолюбием, высокомерием: в главной квартире его более всех имели веса клевреты барона Тугута. Лучшие намерения и соображения Эрцгерцога были запутаны в сети Венской политики».
«В заключение приведем суждение по этому предмету одного из Русских генералов, принимавших самое деятельное участие в Швейцарском походе. Представляемые строки из записок покойного фельдмаршала Сакена могут служить лучшим приговором поступку Эрцгерцога:
Соединение двух армий, гораздо превосходящих силы неприятельские, доставило нам те преимущества, для достижения которых часто подвергаются упорным сражениям; но мы добровольно пожертвовали этими преимуществами: два раза переходили усиленными маршами с одной оконечности линии на другую, толковали много и возвращались на прежние места. Напрасно потеряв таким образом две недели, мы были вдруг покинуты нашими союзниками: позиция, которую едва могла защищать 50-тысячная армия Австрийская, была предоставлена нашему 20-тысячному корпусу. Еслиб и было действительно необходимо присутствие Эрцгерцога на Нижнем Рейне, то, без сомнения, кратчайший путь, самый для него выгодный и достославный — вел чрез армию Массены. [205] Французы в то время имели только одну эту армию; прочие были разбиты или обессилены. Эрцгерцог, имея пред собою неприятеля, которого мог победить несомненно, оставляет его в покое, идет искать за тридцать миль другого, гораздо менее опасного. Мог ли когда-нибудь представиться Принцу другой случай, более блистательный и славный? В руках его были тогда благоденствие и честь отечества, судьба других Принцев и Королей, участь всех владений, сопредельных Франции! Какое злосчастие руководило этого достойного Принца? Не могу поверить, чтобы можно было ему одному приписать вину безрассудного и бедственного выступления из Швейцарии. Кроткий, благосклонный, любимый своими войсками, сопровождаемый воинскими успехами, Эрцгерцог как будто подписал в этот день поражение своих союзников и угнетение своего отечества. Русские пришли на защиту прав Немцев и Государей Немецких; сами же Немцы и Государи покинули Русских. На все это возражают инструкциями и повелениями, данными Эрцгерцогу от Двора. Но какой министр может из кабинета своего управлять отдаленными военными действиями? Цель этих действий не есть ли всегда благосостояние отечества? А потому может ли полководец считать себя обязанным идти к противной цели? И какие могут быть на то оправдания пред Богом, Государем и человечеством?» (стр. 181-185).
«Помышляя с ужасом о положении войск Римского-Корсакова, покинутых союзниками, Суворов сам увидел, что не было уже возможности отлагать долее выступление свое из Италии. Вынужденный отказаться от прежних планов своих, он выжидал только сдачи Тортонской цитадели; а между тем делал все приготовления к предстоявшему походу в горы. «Скоростию движения постараюсь вознаградить те дни, которые употреблены мною в пользу Италии», — писал Суворов Императору Францу и Эрцгерцогу Карлу».
«Условленный срок для сдачи цитадели Тортонской положен был 31-го августа. Еще за три дня до истечения перемирия, Суворов решился уже идти в Швейцарию».
27-го августа Суворов простился с Итальянской армией.
«Так кончились подвиги Суворова в Италии. Ровно пять месяцев прошло с тех пор, как полководец наш на берегах Минчио принял начальство над союзною армиею. В продолжение этого времени постоянно оружие Императорское торжествовало; три раза республиканским армиям нанесены решительные поражения на Адде, на Треббии, при Нови; все укрепленные города и самые сильные крепости отворили союзникам ворота. Как искра [206] электрическая, пробежала слава Русского полководца по всему полуострову Апенинскому: народы мгновенно встрепенулись, сами низвергли иноземное владычество, и войска Французские изгнаны из всей Италии».
«Но подвиги эти еще недостаточны были для славы Суворова. Он чувствовал, что мог бы совершить гораздо более, если б имел волю действовать по внушению собственного гения. К несчастию, на нем лежало тяжелое ярмо Венской политики, все замыслы его, все предприятия — были расстроены происками и кознями Австрийского министра. Как будто завидуя успехам Суворова, барон Тугут с нетерпением ждал удаления Русского полководца, чтобы остаться в Италии исключительным властелином. В ослеплении своем воображал он, что Австрия уже не имела более надобности в мече Суворова. И вот начали гнать победителя из страны, им завоеванной; не хотели ему дать ни довершить, ни упрочить своих завоеваний. «Выдавя из меня сок, нужный для Италии, бросают меня за Альпы». — говорил фельдмаршал в минуты негодования и скорби. В одном из писем к графу Ростопчину писал он: «Уже с неделю я в горячке, больше от яду Венской политики»».
«Предстоявший поход в Швейцарию в позднее осеннее время, не предвещал ничего утешительного. Эрцгерцог Карл, несколькими месяцами бездействия, дал время неприятелю усилиться. Давно уже Суворов выражал свое негодование на это непостижимое бездействие знаменитого Австрийского полководца: «Франции свободны сюда руки», — писал он к графу Ростопчину; — «Эрцгерцог ничем ее не занимал, и близ четверти года оставался в унтеркунфте под кровлею». — Даже не раз жаловался Суворов самому Императору Павлу, что неприятель со всех сторон угрожал Италии, по нималейшему содействию Эрцгерцога Карла».
«Не скрывая от Императора ни своей скорби о прошедшем, ни своих опасений о будущем, фельдмаршал откровенно высказал Государю свое мнение о новом плане войны:
Начало моих операций будет должно зависеть единственно от обстоятельств времени, назначение которому Венский Гофкригсрат делает по старинному навыку к таковым идеальным политическим выметкам. Беспрерывные, от того последовавшие военные неудачи, помрачавшие славу Австрийского оружия, не научили его еще по ныне той неоспоримой истине, что от единого иногда мгновения разрешается жребий сражения. Столь же мало послужило ему полезным уроком и то, что быстрое, неослабное и безостановочное нанесение неприятелю удар за ударом, приводя его в замешательство, лишает его всех способов оправиться... На [207] случай предбудущих операций, где потребно будет единодушное содействие всех союзных войск, не могу я сокрыть пред Вашим Императорским Величеством того опасения, чтобы Эрцгерцог Карл и генерал Мелас, порабощенные Гофкригсрату, неотозвались неимением особенного на то повеления. Столь же малого успеха предвещаю я пользе общего дела от упоминаемых в том плане демонстраций, когда Эрцгерцог сими бесплодными демонстрациями обратил лишь всю неприятельскую силу на нас. Наконец осмеливаюсь я донести, что для вящего успеха сего знаменитого дела, лучше содержать соединенные войска, а не побочные какие либо операции, и что экспедиция морем на берега Прованса уподобляется Английской неуспешной под Тулоном»... Так писал Суворов Императору Павлу накануне выступления своего из Асти. Государь, уже недовольный в то время образом действий Венского Кабинета, принял горячо к сердцу жалобы полководца, старался успокоивать его новыми знаками своего благоволения и доверенности. Высочайшие рескрипты, полученные Суворовым пред самым выступлением из Италии, были истинным для него утешением, ободрили старика и влили в душу его новую силу. В избытке признательности Суворов написал Государю:
«Простите мне всемилостивейше, что в скорби сердца своего дерзнул я просить об увольнении меня отсюда в благословенное отечество мое. Я привык переносить с презрением обиды, лично мне наносимые; но когда наглостию и дерзновенностию союзного, облагодетельствованного Кабинета, оскорблялись некоторым образом слава и достоинство Монарха моего и победоносного, мне вверенного, его оружия — тогда долгом поставлял я уклониться в мирное жилище. Ныне же повсюду, где угодно будет Всевышнему пресечь жизнь мою, посвящаю ее достославному служению Вашему Императорскому Величеству... Ощущая всю цену величие Монарших милостей, поведу я теперь храброе Вашего Императорского Величества воинство в Швейцарию, куда Высочайшая ваша воля путь мне указует, и тамо, на новом поле сражения, поражу врага или умру со славою за отечество и Государя» (стр. 212-215).
Австрия обнаруживала более и более свои корыстные намерения.
«Покровительство, которое Император Павел оказывал государствам второстепенным, не имевшим довольно самостоятельности для борьбы с Франциею, ни для ограждения себя от замыслов Австрии, часто расстроивало рассчеты Венской политики. С тех пор, как Курфирст Баварский и Герцог Виртембергский отдались под защиту Российского Монарха, Венский Двор, скрепя сердце, вынужден был отказаться от всяких видов на приобретение в [208] южной Германии; зато надеялся с избытком вознаградить себя в Италии. На этом основании были все политические отношения Венского Кабинета; здесь же заключается и настоящий корень неудовольствий его на Суворова» (стр. 224-225).
«На Италию Венский Кабинет смотрел не иначе, как на свое завоевание; а чтобы в завоеванном крае распоряжаться по своему произволу, старался он везде, где только было можно, устранить участие русских войск. Отсюда понятно, почему Венский Двор желал с самого начала отклонить корпус бывший Ребиндера от первого назначения его в помощь королю Неаполитанскому; почему так охотно изъявил свое согласие на новый план войны, предложенный Англиею, и почему старался всеми мерами удалить скорее Суворова из Италии» (стр. 235).
«Император Павел потребовал, чтобы Австрийское министерство, по крайней мере, открыло, на какие именно выгоды рассчитывает при будущем мире? «Я увижу из того,» — писал Император графу Разумовскому, — «следует ли мне продолжать войну с Французами и стараться дать им иной образ правления, или же я должен обратить мое внимание на обеспечение всей Европы и самого себя от неограниченных притязаний Дома Австрийского и стремленья его к расширению своих владений»»...
«Вот до какой степени изменились уже отношения между обоими Императорами. Такой перемене много содействовали жалобы Суворова. Еще в первой половине июля, Русский Монарх сам писал Императору Францу относительно распоряжений гофкригсрата. Вслед за тем дошли до Государя новые жалобы на беспрерывные обиды, наносимые фельдмаршалу Венским Кабинетом; на происки и козни против него Австрийских генералов; на пренебрежение к заслугам Русских офицеров. Император Павел не мог простить такой неблагодарности со стороны Венского Двора. Между тем посол наш в Вене граф Разумовский был постоянным защитником барона Тугута и часто скрывал жалобы Суворова, из опасения раздражать желчный нрав Австрийского министра. Император Павел, недовольный графом Разумовским, выразил ему все свое негодование в следующем рескрипте:
Имея в виду поступки Венского Двора в последнее время, перемену тона его после побед, одержанных фельдмаршалом Суворовым, бесконечные интриги, препятствующие ходу военных действий, наконец явные стремления к завоеваниям и новым приобретениям, я удивляюсь ослеплению этой державы, которая, быв уже раз на краю гибели, по видимому, снова хочет ей подвергнуться. Не могу также надивиться тому, что двуличное, [209] коварное и всегда скрытное поведение барона Тугута постоянно получало одобрение с вашей стороны. Близкая ваша связь с этим могучим министром и собственные ваши способности к достойному занятию вверенного вам поста, давали бы вам полную возможность, даже без больших усилий, предупредить многие из вредных поступков и мер Венского двора, имевших последствием раздражение умов, посеявших повсюду раздор и обратившихся наконец в пользу того правительства, которого низвержение необходимо для спокойствия рода человеческого. Что значат поступки Австрийских генералов и Венского военного Совета, всегда противоположные повелениям самого Императора? Имеет ли Венский Двор повод к неудовольствию на фельдмаршала Суворова и на мои войска? Разве Русские офицеры, отличившиеся в победах при Лекко, на Треббии, в Турине, сделались недостойными тех знаков военного отличие, которые Венский Двор сам, по собственному побуждению, намеревался им раздать? Зачем генералы Австрийские, состоящие под начальством графа Суворова, издают от себя воззвания в смысле совершенно противоположном воззваниям начальника своего ? Зачем противиться устроению войск Короля Сардинского и делать мне намеки на то, что Австрийский дом будто уступает Швейцарию, как свое завоевание? Хочет ли Австрия одна бороться с врагом, который отнял у нее Милан и Нидерланды, который поколебал и раззорил Италию и большую часть Германии, который, подступив почти к самым воротам Вены, нанес столь тяжкое оскорбление гордости Австрийского дома и принудил его подписать условия мира Кампоформийского? Все это говорю вам для того, чтобы вы знали, что я много вижу и молчу. Я заключил союз с Державами, которые призвали Меня на помощь против нашего врага общего; руководимый честью, Я поспешил на защиту человечества; я пожертвовал тысячами людей для общего блага; но, решившись низвергнуть настоящее правительство Французское, Я никак не намерен терпеть, чтобы какое-либо другое стало на его место, и в свою очередь сделалось ужасом для соседственных Государей, присвоивая себе владения их. Время ли теперь помышлять о новых приобретениях, когда и прежние владения еще не совсем прочны? Потери конечно должны быть вознаграждены: того требует справедливость; равновесие Европейское, переворотом во Франции, должно быть постановлено; однакоже не иначе, как по общему соглашению, посредством конгреса, на котором каждая Держава могла бы предъявить свои права. Что же касается до Меня, то Я желаю лишь общего блага и не допущу злых [210] намерений со стороны других. Я желал бы также, чтобы Вы, при каждом сношении вашем с бароном Тугутом помнили, что вы — Русский и посланник Мой в Вене по Моим делам...» (с. 241-241).
4-го сентября Император Павел написал Суворову:
«Полагая, что Венский Двор, вместо прекращения своих каверзов и сплетен, приумножит еще оные по мере успехов оружия, вам подвластного, предварительно уведомляю вас, что тогда Я решусь, заняв Швейцарию и сносясь единственно с Англиею, коей обязан по взаимности откровенностию, действовать независимо совсем от Австрии против Французов, и помышлять об укрощении ее поглощающих замыслов».
«По поручению Императора Павла, граф Ростопчин уведомил Суворова о видах и намерениях Государя, старался успокоить фельдмаршала, уговаривал его пренебрегать кознями и несправедливостями Австрийцев:
Государь намерен спасти Европу, все равно от Французов, или от Цезарцев. Еслибы Государь оставил теперь союзные Державы, то Австрия принужденною себя найдет заключить сепаратный мир, на который Франция охотно согласится и оставит ей волю забрать в Италии все, что она заблагоразсудит, за тем чтобы чрез несколько лет опять начать свои завоевания — и в то время ничто не спасет Австрийскую Монархию, Италию и Немецкую землю от неизбежной их погибели...». «Но если восстановлен будет престол царей во Франции, тогда Европа будет спасена, и спасена бескорыстием и твердостию Российского Императора и великими делами князя Италийского» (с. 253).
«Государь видел опасность, которой подвергался Римский-Корсаков в Швейцарии: 24-тысячный Русский корпус, не смотря на содействие 20 тысяч Австрийцев, не в силах был держаться против 70-тысячной армии неприятельской. Однакож Эрцгерцог, исполняя повеления Венского Двора, настаивал еще, чтобы и последние войска Австрийские, оставленные им в Швейцарии, под начальством Готца, были выведены оттуда, немедленно по прибытии самого Суворова. Напрасно фельдмаршал доказывал всю несообразность такого требования; напрасно напоминал, что придет в Швейцарию только с 16-ю тысячьми Русских, и следовательно, даже по соединении с Римским-Корсаковым, будет иметь всего 40 000 войска. Венский Двор не внимал представлениям полководца, как будто только и желая погубить его со всем Русским войском» (стр. 261).
«Император Павел, как бы предчувствуя печальную судьбу, ожидавшую Русские войска в Швейцарии, заботливо обдумывал [211] меры на разные возможные случаи. «Жду с нетерпением прихода вашего в Швейцарию, — писал Государь в одном из рескриптов своих к Суворову, — и заранее жалею о трудах, кои вы в сем походе понесете; но мы все делаем из чести и славы; по несчастию, на твердой земле никто нашему примеру не следует»» (с. 262).
«И Павел объявил фельдмаршалу виды свои на разные могущие произойдти случаи:
Если Венский Двор дальнейшими своими поступками принудит окончательно разорвать с ним всякие связи, тогда — продолжать войну против Франции отдельно от Австрии, с помощию Англии, Баварии и тех из Германских владетелей, которые в следствие декларации объявят желание содействовать Русскому Монарху. «Еслиж Австрия заключила бы потаенный и особенный мир с Франциею, — писал Император, — тогда должно будет заняться возвращением вашим с войсками в Россию, сохраняя их в целости, и по приходе принять меры для возбранения и уничтожения всякого рода покушений неприятельских против владений Моих»... Государь уже обдумывал меры к защите собственной Империи, и предполагал, по возвращении Суворова, поручить в полное распоряжение его все войска, расположенные на западной границе России:
Желаю весьма, чтобы до сего дело не дошло; но как я не намерен за честь и бескорыстие Мое быть заплачен обманом, а может быть и изменою, то и готовлю себя на все, занимаясь тем, что может сохранить невредимо в целости Империю, от Всевышнего Мне дарованную»...
«И так напрасно иностранные писатели приписывают разрыв союза Императору Павлу. Представленная переписка показывает, как долго скоплялись поводы к этому разрыву. Терпение Императора Павла было подвергаемо таким испытаниям, которые трудно было выдержать и характеру самому хладнокровному. Сколько усилий было употреблено Российским Монархом, чтобы отдалить разрыв! Но все убеждения, все требованья, все угрозы — оставались без действия на упрямого министра Австрийского».
«Тяжко было Государю отказаться от лучших своих надежд, от высоких Своих целей, от плодов прежних успехов Своих. «Сокрушаюсь сердцем обо всех происшествиях, ниспровергающих меры наши к спасению Европы,» — писал Государь в одном из Своих рескриптов Суворову; — «но утешаюсь тем, что во всех случаях останусь без упрека, имея свидетелями дел и мыслей Моих Бога и людей. Уверен вместе с вами, что успехи Французов против Цесарцев начнутся с отбытием вашим в Швейцарию; но на кого же пенять?..»» (с. 264-266). [212]
Надеемся, что читатели наши не посетуют на длинное наше извлечение.
В заключение пожалеем, что документы напечатаны порознь, смотря по тому, как их требовало содержание, вследствие чего часто взаимно прерываются.
Нам кажется, что в настоящем положении Истории, гораздо сообразнее было бы с целию, еслиб каждый род документов был напечатан особо: тогда гораздо легче представилось бы читателю их обозрение, и он составил бы себе ясное понятие о всех действиях, и автору оставалось бы только ссылаться на страницы. Мы желали бы видеть таким образом:
1. Всю дипломатическую переписку Императора Павла, по предмету войны.
2. Все рескрипты его Суворову.
3. Все донесения Суворова Императору Павлу.
4. Все донесения Суворова Императору Францу.
5. Предписания И. Франца Суворову и отношения гофкригсрата.
6. Все диспозиции Суворова и журнал военных действий.
7. Все диспозиции неприятеля и журнал военных его действий. (Уютно напечатанные все эти документы не превысили бы величину настоящих томов. Искусство печатания книг в этом отношении у нас еще неизвестно).
Напрасно автор прерывает иногда повествование рассуждениями, устранениями противных мнений, указаниями прежних ошибок. Поток повествования должен течь не задерживаясь никакими препонами, т. е. вставками, что не наблюдают часто наши историки. Рассуждения, опровержения, исправления, имеют место или в примечаниях, или в особых пояснительных и дополнительных главах, смотря по плану автора.
Читателю, особенно не военному, надо облегчить как можно более обозрение событий: нам хочется в кратких очерках видеть, например, какие силы были у Суворова, какие препятствия ему предлежали, выгоды и невыгоды его положения, что имел он против себя, какую ставил когда себе цель, какими средствами достигнул ее; в чем именно состояло его в данном случае искусство и достоинство; чем помог ему случай или ошибки противника. Вероятно, впрочем, мы найдем все это в обещанных главах.
Книга издана прекрасно, и продастся по такой необыкновенно дешевой цене, что должна непременно сделаться собственностию всякого образованного русского человека.
М. П.
Комментарии
1. Ссылки эти сделаны мелкими цифрами в прямых скобках. Приложениям каждой Части ведется особая нумерация.
2. Здесь мимоходом сделаю я значительный упрек г. Милютину. Пребывание в Вероне Суворова (равно как и многие другие события из его италиянской жизни, с. 313, пр. 93, с. 331, 153, 97), описывает он по «Рассказам старого воина», которого однако ж не потрудился он узнать покороче, отозвавшись слегка в примечании 80 к главе XIX следующим образом: «подробности пребывания Суворова в Вероне большею частию заимствованы из «Рассказов старого воина о Суворове». Хотя автор этих рассказов скрыл свое имя, однако же принимаем его показания за достоверный источник, в том уважении, что он записывал слышанное им от самого князя Багратиона».
«В главных частях рассказ «старого воина» о пребывании Суворова в Вероне согласуется с показаниями Лаверня и Антинга; напротив того, Фукс в своей Истории Росс. Австр. Камп. (стр 25 и 26), смешал происходившее в Вероне 3-го числа и в Валеджио 5-го» (стр. 562).
Столь достоверный свидетель, очевидец, заслуживал бы больше внимания. Никакими документами нельзя заменить живые впечатления, передаваемые подобным лицем, тем более, что прочие его показания, по тщательном критическом рассмотрении и сличении с оффициальными бумагами, оказываются во всех случаях верными.
Я могу здесь служить г. Милютину вместе напомнить о «старом воине», который за драгоценные подробности о Суворове, что без него пропали б безвозвратно, имеет полное право на благодарность соотечественников. Это заслуженный израненный полковник, Яков Иванович Старков-третий, живущий, или покрайнем мере в прошлом году живший в Острогожске Воронежской губернии.
В 1841 году получил я от неизвестного несколько рассказов о Суворове. Они показались мне очень занимательными, но, признаюсь, я побоялся, не было ли тут журнальной мистификации. Принесший не хотел сказать мне об имени пославшего. Я напечатал рассказы с легкою оговоркою, изъявляя желание, чтоб подлинные записки не подвергались исправлениям. В 1842 году я получил еще несколько рассказов, и наконец допытался, что присылает их ко мне один медицинский студент, г-н А. Тогда я отыскал его, и узнал, что рассказы принадлежат его дяде, старому заслуженному полковнику времен Суворовских, живущему в Острогожске, Воронежской губернии, и доставлены мне в первоначальном своем виде. Я убедил студента поехать на вакацию к дяде, упросить его, чтоб он продиктовал племяннику свои воспоминания, равно как и передал бы ему свои записки. С вакации г-н А. привез мне несколько тетрадей. У меня самого началась переписка с заслуженным воином, который удостоил меня своего благосклонного расположения. Во всяком письме приставал я к нему за записками, — и вот таким образом составилась целая книга, которую я выдал в 1847 году на свой счет под заглавием: «Рассказы старого воина о Суворове», — книга в высокой степени примечательная, живая, занимательная, драгоценная для многих людей, посвящающих себя военной службе, драгоценная и для всех любителей истории. Но как издание «Москвитянина», эта книга была прейдена молчанием в журналах, или подверглась осуждению, и осталась у меня на руках. Писем двадцать написал я, чтоб обратить внимание на нее и на автора: один только брестский кадетский корпус взял недавно 200 экземпляров, прочие по два, по три экземпляра.
Полковник Старков переписывался со мною ежегодно и сообщал мне еще разные известия о старых военных делах, но в прошедшем году я не получил от него ни одного письма, и не знаю, жив ли он, или нет. Читая теперь сочинение г. Милютина, и встретив свидетельства «старого воина» употребленными в дело с такою пользою, я написал к нему письмо, извещая его, что труд его оказывает свою пользу, — ответ, если будет, не премину сообщить читателям Москвитянина. Долг справедливости требовал бы, чтоб сказано было спасибо ему. М. П.
3. Это известие доставил «старый воин» Москвитянина.
Текст воспроизведен по изданию: История войны России с Франциею, в царствование Императора Павла I, в 1799 году // Москвитянин, № 4. 1854
© текст - М. П. 1854© сетевая версия - Strori. 2021
© OCR - Strori. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1854