ВИЛЬЯМ ФРАНКЛИН

НАБЛЮДЕНИЯ, СДЕЛАННЫЕ В ПОЕЗДКЕ ИЗ БЕНГАЛИИ В ПЕРСИЮ

В 1786-7 ГОДЫ

OBSERVATIONS MADE ON A TOUR FROM BENGAL TO PERSIA, IN THE YEARS 1786-7

ГЛАВА СЕДЬМАЯ НАДЕСЯТЬ.

Описание Накши Рустама, или гробницы Рустема.

В понедельник, после полудня, 2 Сентября 1788, поехали с Г. Ионесом смотреть гробницу славного Персидского Ироя Рустама. Жители той страны называют сей памятник Накши Рустам; оной лежит на три с половиною мили на Северо-Восток от Персеполиса. Состоит из четырех отделенных комнат, в каменной горе вытесанных; образования, изваянные наверху стен, одинаковы с теми, которые видимы в Персеполисе. Они представляют ту же таинственную фигуру с жертвенником огня и солнца; под таинственною резьбою второй комнаты виден великан, сидящий на лошади, вытесанной в камне с отменным совершенством, и вооруженной с головы до ног; наряд его походит на одежду Римлян; на шишаке у него глобус; два лица стоят пред ним, одно на коленях в просящем положении, другое кажется хочет ухватить у воина руку, как будто с намерением укротить гнев его; [129] он взирает на оба предмета с раздраженным видом, а свободную руку полагает на эфесе шпаги своей. Возле сей фигуры видны надписи древними литерами, со всем отменные от букв надписей Персеполиса. Несколько последующих лиц, с видом уничижения и в рост естественной, помещены позади конной статуи; но в последнем оном изображении многого недостает, чтоб соразмерность в точности была наблюдена; ибо ездок в два раза больше коня, на котором сидит.

Несколько подалее, к Северу встречается зрителю другой предмет: у подошвы каменной горы суть две, совсем вооруженные фигуры, из которых одна схватывает брошенное ими на воздух кольцо. У фигуры, на правой стороне, на шишаке глобус, и она держит в руке большую секиру; за фигурою на левой столбце слуга несет зонтик; лошади их попирают ногами две человеческие головы, а несколько вдали видны и другие головы, из числа которых у многих перевязка около висков и распущенные волосы. Кавалер Шардин полагает, что намерение было изобразить здесь Александра, принимающего благоговение от Дария, Царя Персидского; но Греческие бытописатели объявляют нам, что сей нещастной Князь никогда не видал победителя своего; ибо тотчас почти после потери битвы Арбельской умерщвлен служителем своим Бессом; сверх того сомневаюся, чтоб Персияне взяли когда нибудь на себя труд предать потомству и соделать вечными поражение и стыд законного своего Государя; памятник сей, впрочем, [130] не мог ни к чему другому служить, как к обольщению тщеславия Государя, которой ниспроверг совсем и законы и веру их. Неприметны в нем ни образ сочинения, ни дарование Греков; однакож известно, что в оное время Науки и Художества доведены были до вышней степени совершенства у сего народа; и естьли б сей памятник воздвигнут был во время Александра Великого, то конечно, к созиданию оного, были бы употреблены искуснейшие художники, которые его сопровождали в Азию; но оные фигуры, в которых беспрестанно нарушены главные правила соразмерности, сделаны весьма грубо.

Естьли позволено будет мне сделать отважное предположение, то больше склонен думать, что все оные резные изображения древние завоевания Греков, и что они представляют некоторые достопамятные деяния жизни Ироя Рустама, которой предоставил сему месту имя свое, и коего память хотели предать вечности.

У подошвы сей каменной горы стоит четвероугольное строение, сделанное из синих камней, вышиною в двадцать, шириною в восемь футов. Оное имеет многие окошки; нутр стеснен; в толщине стен поделаны ниши. Уроженцы уверяют, что это гробница Рустама. Многие путешественники думали признать в виде оной могилу Дария Гистаспа, судя по некоторому изречению Историка Иродота; Шардин и Корнелий де Брюин сего мнения. [131]

На Восточной стороне той же горы видно конное человеческое изображение, коего лицо, нарочито искаженное, с трудом различается; однакож по остаткам можно узнать черты лица мущины: он имеет висячие длинные волосы и возвышение на одной стороне лба, на рог походящее. Жители тех стран называют его Искандер Зюл Карнеин (Александр с двумя рогами), то есть, Александр обладатель Империи, которая простирается от Запада к Востоку, и принимают его за Александра Великого. Всякому известно, что древние почитали рога знаменованием величества и власти; следовательно мысль Персиян не совсем отдалена от правдоподобия. Сверх того Греческие Историки описывают нам Александра, имеющего на лбу рог, или пучок волосов, походящий на оной. Сей рог также иногда приметен на медалях оного Государя, которые любители редкостей хранят в своих кабинетах. Конная сия фигура последуема многими вооруженными воинами, которые повидимому ее сопровождают.

Мы пробыли недолгое время в Накши Рустам, и возвратились в Хираз 4-го Сентября. [132]

ГЛАВА ОСЬМАЯ НАДЕСЯТЬ.

Большой траур у Персиян в месяце Моггареме. — Повесть об умерщвлении Имама Ггосаина. — Приключение одного Европейского Посла. — Торжественные обряды, наблюдаемые Персиянами в течение месяца Моггарема. — Розница между обоими Имамс, Ггосаином и Ггасаном.

Первые десять дней Моггарема (начальный месяц Могаметанского года) посвящены в Персии торжественной печали, которую уроженцы называют Дега, или десятью днями. В продолжение сего времени все последователи А’лия оплакивают смерть Имама Ггосаина, второга его сына, которой был убит ведя войну противу Иезида, сына Мо Авиагова, Калифа Оммиадского. Сие убийство учинено в равнине, Называемой Кербеле, слово, значущее печаль, злополучие. Она лежит в Ирак-Араби (Древняя Мезопотамия.), между городов Куфагом и Мединою. Сие довольно любопытное происшествие достойно, чтоб я сообщил здесь Читателю несколько подробностей оного, собранных мною в самой той стране.

По кончине А’ли, умерщвленного в Куфаге, Мо Авиаг, из семейства Оммиад, наследовал ему в Калифстве, которое оспоривал у него еще при его жизни; получа новое сие достоинство, скоро умре, оставя оное Иезиду, старшему своему сыну. Между тем временем (В шестидесятое лето от побега Моггамеда, от Рождества Христова в семисотое.) жители Куфага отправили Посольство к [133] Ггосаину, пребывающему тогда в Медине, чтоб убедить его приехать и принять верьховное Правление Государства, обещая ему помощь и верность. По сим уверениям Ггосаин решился ехать со всем своим семейством, и оставила только больную меньшую свою дочь; он отправился из Куфага 8-го Зулггадиага, в лето шестидесятое от Эгиры, в препровождении многочисленного корпуса войск. Калиф Иезид, жительствующий в Дамасе, узнав о сих движениях, повелел тотчас О’беидуллагу, Губернатору Куфага, прекратить сие возмущение в самом его начале, отрезав дорогу Ггосаину и свите его. О’беи Дуллаг поспешно отправил Порутчика своего Ибн Сса’ада с десятью тысячами человек, предписав ему именно остановить и взять под стражу Ггосаина. Армия, не мешкав, отправилась в поход; Губернатор Куфаги, которой остался в городе, без труда усмирил все, захватя всех главных бунтовщиков. Таковое смелое предприятия привело в робость жителей, которые, вопреки учиненных ими обещаний сыну А’лия, имели низкой дух оставить нещастного сего Князя на произвол злополучной судьбе его. Таковой гнусной и вероломной поступок приобрел им ненависть Персиян и вообще вражду всех последователей А’лия, которые их еще и ныне проклинают.

Ггосаин, предводительствуя своим корпусом, находился еще не в дальном расстоянии от города, как был уведомлен о походе неприятельских войск; оные заняли место между им и Евфратом рекою, чрез которую [134] он намерен был переправиться. Подобное положение тем больше было для него затруднительным, что он не знал уже, каким средством доставать воду; провизия, столько нужная под знойным климатом Мезопотамии, что даже путешественники, которые оною снабжены, едва и с превеликим трудом сносить могут снедающий жар, коему они подвержены бывают.

Легко себе представить можно жалкое положение нещастного Князя; недостаток в воде был причиною его гибели. Ратники его, приведенные в уныние единою мыслию умереть от жажды, большею частию его оставили. Побег был столь поспешен и многолюден, что в течение нескольких дней силы его состояли не больше, как из семидесяти двух человек, в числе которых находились многие родственники его, а именно: брат его А’ббас-А’ли, племянник его Казим, сын брата его Ггасана, собственной его сын Зеин-ел-Абедеин, молодой человек двенатцати лет, и еще два другие его сына, Акбар и А’скер, бывшие еще в малолетстве. В числе женщин имевшие дух хотеть разделить с ним нещастную судьбу его, были: дочь его С’екинага, сестра его Зеинеба и тетка его Кулзом. Сшибки продолжались до десятого Моггарема, как Ибн Ссаад, со всею своею армиею, вдруг напал на сию малую кучку людей, которая вся была изрублена в куски, защищавшись со всею яростию отчаяния. А’скер, младший из детей Ггосаина, пронзен стрелами и убит в объятиях отца своею, а сей испустил дух, [135] обремененный усталостию и ранами; ему тотчас отрубили голову; и неприятели, ворвавшись в его ставку, предали ее грабительству, взяли в плен другого сына побежденного, равномерно и всех его родственниц, о которых упоминали, лишили их облачения и их сокровищ, и наконец поступили с ними само оскорбительнейшим образом. Несколько дней спустя после сего действия, все пленные отвезены в Дамас, чтоб быть представлены, с Ггосаиновою головою, Калифу Иезиду.

Естьли верить преданию, тогда находился Европейский Посол при Дворе сего Калифа; приведенный в жалость плачевным состоянием пленных, пожелал знать, кто они таковы. Калиф отвечал ему, что были родственники Пророка Моггамеда, и что предлежащая глазам его глава была Ггосаинова, сына А’лия, которой недавно лишен жизни за сопротивление законной власти. Тотчас негодовавший Посол, встав, упрекает Калифа в его бесчеловечии самыми грубыми словами. Высокомерный Иезид, будучи раздражен таковою смелостию, приказывает Послу, чтоб он шел и сам бы отрубил голову у Зеин-ел А’бедеина, и тотчас бы принес оную, под опасением лишиться своей собственной; Посол не повиновался, и Персияне думают, что он учинился Музульманом, обняв главу Ггосаинову; тогда, не отлагая более, Иезид повелел его казнить.

Персияне первые десять дней месяца Моггарема посвящают на представление сих разных происшествий, и сами бывают [136] действующими лицами. С 27 числа месяца Зулггадиега, которой преследует Месяц Моггарем, поставляют они Мумбиры, или налои в мечетях, коих также и нутр убирают черным сукном.

Первого Моггарема а Кгенды и Пих-Намазы (Разные роды Музульманских Священников.) становятся пред налои и начинают читать книгу, называемую Вакаа, или поведание жизни и деяний А’лия и сыновей его, Ггасана и Ггосаина, и в то же время делают описание всех обстоятельств, которые сопровождали нещастную кончину Имама Ггосаина: для сего повествования употребляют уважительной и чувствительной голос, которой действительно поражает сердце. Книга сия писана совсем велеречием и умилительностию Персидского языка. Чрез несколько минут все предстоящие каждый раз крепко ударяют себя в грудь, крича: Иа Ггосаин! ез Ггосаин Геиф! (Ах Ггосаин! Ггосаин, увы! Ггосаин!)

Некоторые отделения книги Гакаа писаны в стихах, которые поются на печальный голос. Всякой день нарочно для сего избранные люди представляют несколько особых эпизод из сей повести, а в соседстве процессиею носят даже и разные изображения. Между оными примечательно представление реки Ефрата, которую они называют Аби-ферат; толпы ребят и молодых людей, в числе коих некоторые изображают воинов Ибн Ссаада, а другие сотоварищей нещастного Имама Ггосаина, ходят по всем улицам, производя между [137] собою побоище; а иногда бывающий между ими довольно сильные сшибки. Каждое сообщество имеет свои знамена и знаки, дабы узнавать друг друга. В другом месте виден Калиф Иезид, сидящий на великолепном троне, окруженный стражами; подле его поставлен Европейский Посол, коего обращение мы уже описали.

Привлекательнейшее зрелище сего печального празднества есть изображение бракосочетание молодого Казима, сына Ггасанова, с дочерью дяди своего Ггосаина. Брак сей никогда совершен не был: ибо Казим убит на сшибке при брегах Евфрата в седьмой день Моггарема.

Молодой мущина представляет новобрачную, одетую во всех свадебных нарядах, и препроваждаемую родственницами своими, которые поют плачевную песнь о злощастной кончине ее супруга, умерщвленного неверными (ибо так Хииты называют Суннит): время разлуки не позабыто. Когда жених разлучается с молодою своею невестою, чтоб ехать на сражение, простясь с нею нежнейшим образом, оставляет ей печальное одеяние, которое она возлагает на плеча свои. На сие зрелище раздраженный народ провозглашает проклинания на Иезида; он изблевывает разные ругательства и анафемы на сего бесчеловечного Калифа и на всех тех, кои вспомоществовали ему в истреблении нещастного семейства законного их Имама.

Священные голуби, которые по удостоверению Персиян принесли из Кербель в [138] Медину, весть о смерти Ггосаина, в оном зрелище неукоснительно в числе действующих. Уверяют, будто бы оные птицы обмакнули нос в крови его, чтоб представить несомнительное доказательство ими возвещаемого, також показывают умиленному народу лошадей его Имама, но наперед расписывают их так, как будто бы были покрыты ранами и пронзены тысячьми стрел.

Во время сей процессии происходят многие беспорядки. Персияне суть исступленные и даже беснующие; они уверены, что души убитых в течение месяца Моггарема не минуют прямой дороги в Рай. Сие твердое уверение, соединенное с их безумием, которое, во все время, пока оное продолжается, не может уподобиться буйству никакова народа, причиною, что они не только не страшатся смерти, но даже оную презирают. Многие делают себе добровольно раны, и почти все воздерживаются от употребления воды в течение сих десяти дней в память, что Имам их терпел подобной недостаток и толикое же время; сие, по мнению набожных людей той страны, есть род Духовною покаяния. Весь народ не ходит в бани, и даже не переменяет одежды во весь праздник Моггарема.

Десятое сего месяца возят или прогуливают гробницы убитых на брани; оные одры обагрены кровию: сверх оных кладут мечи и чалмы, украшенные цаплиными перьями. Сие погребение совершается с отменною пышностию; потом Священники паки всходят к налоям [139] для чтения книги Вака’а; вся церемония оканчивается ругательством и заклинанием Калифа Иезида.

Персияне почитают смерть своего Имама настоящим мученичеством; и в течение истории его он не иначе означаем, как под названием (мученика) Шегид; уверяют, что сей владетель предчувствовал и знал судьбу свою, хотел претерпеть оную для очищения преступлений верующих в А’лия; следовательно тот, кто оплакивает кончину их Имама, удостоится помилования в день суда страшного. Они присовокупляют, что естьли б Ггосаин хотел употребить власть, свойственную достоинству Калифа, целый свет, противу его восставший, не мог бы вредить ему; но что он добровольно принял смерть, дабы последователи его воспользовалися оным на том свете. Таковое есть начало чаяния Персиян, уверяющих, что в день суда, Фатгимаг, жена Алия и мать обоих Имам, Ггосаина и Ггасана, предстанет пред Престол Божий, держа в одной руке главу Ггосаинову, в другой сердце отравленного Ггасана; она просить будет именем сих двух мучеников отпущения грехов последователей А’лия, и нет сомнения, чтоб Бог их не помиловал.

Я узнал все сии подробности от одного набожного Персиянина, и новость их для Европы заставляет меня думать, что они не будут излишними в повествовании путешествия моего.

Смерть Имама Ггасана, которой отравлен в Медине А’ишагаю, вдовою Пророка [140] Моггамеда, оплакиваема последователями А’лия, 28 числа месяца Ссефера, день его кончины; но сей праздник не походит на торжество Моггарема, хотя и во время оного также упоминается о Ггосаине. Многие не различают сих двух Имам, и думают, что Дега Моггарема равномерно посвящена обоим; но по сведениям, собранным мною об оном предмете, и по свидетельству людей, достойных вероятия, могу уверить, что между сими двумя Имамами наблюдается великая разница.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ НАДЕСЯТЬ.

Отъезд из Хираза — Каким образом путешествуют в Персии. — Описание города Бассоры. — Перемена, в оном служившаяся в 1787. — Сочинитель оставляет Бассору и отправляется в Калкуту.

Одиннадцатого Октября 1787 я выехал из Хираза, чтоб возвратиться в Индию. Следуя той ж дороге, по которой приехал, довольствуюсь назначением своих станций с небольшими примечаниями, которых болезнь моя не позволяла мне сделать в первой проезд мой

Но как еще не у поминал я, какое в Персии бывает в пути обыкновение, то долгом поставляю дать здесь Читателю об оном некоторое понятие прежде моего отъезда.

Известное число путешественников соединясь, составляют Калифег, или Караван. [141] Животные, употребляемые в пути, суть верблюды, лошади и лошаки; Калифег предводительствуем и управляем начальником, Тсшегарвадар называемой, которой получает плату за наем каждой скотины и сверх того договаривается, по чему с человека за пищу его, також и принадлежащих ему рабочих животин в продолжение всей дороги. Он имеет под своим начальством многих слуг, которые должны помогать навьючивать тюки, водит пить скотину и приносит ей корм. Во все время, пока Караван в походе, стараются ехать как можно потеснее, не отделяясь друг от друга; по приезде в Мензил-гаг, то есть, на станцию, хозяин назначает сам место, на которое каждый должен свалить свои кипы, дабы оные узнать и сыскать было можно. Весь обоз составляет полукружие, в средине которого помещают постели и запас, и все сие окружается веревкою, сплетенною из лошадиных волосов, на три шага расстояния; оная служит также для различения разных станов. Во время ночи вся скотина привязана к сей веревке, и каждая стоит против тюков, которые ей на утро нести должно. В самое время отъезда, что бывает обыкновенно между трех и четырех часов утра, накладывают тягости на верблюдов и лошаков; и тогда путешественники бывают разбужены звоном колокольчиков, привязанных на шеи сих животных, чтоб воспрепятствовать отставшимся заблудиться во время пути. [142]

Когда все уже готово, Тсшегарвадар, или начальник Каравана приказывает напереди стоящим ехать; прочие следуют за ними в таковом же порядке как и в пред следующий день.

12 и 13 Сентября проехали чрез деревни Кгун, Зинеун и Дестериен; 14 приехали в Казерун. Сие последнее место, естьли судить и поныне еще существующим развалинам, долженствовало быть городом, почти столько же обширным, как Хираз. Оной построен посреди пространного поля, окруженного превысокими горами. Почти около четырех миль от города, к Востоку, есть великолепное озеро. Сопредельность Казеруна производит множество опиума; но Персияне ныне сим полезным товаром мало торгуют; прежде были они больше деятельны и больше рачительны: ибо Казерунской опиум и поднесь во всем Востоке в превеликой славе. За исключением одной мечети, чертогов и садов Губернаторский город не имеет ничего достойного примечания; мы прожили в оном четыре дни; а 18 числа того ж месяца приехали в Комариж.

В последующие четыре дня проехали чрез деревни Кихт, Даулакиег, Беразгун и Тсшекадук.

23 Прибыли в Абухер, где и принял меня с отменною вежливостию и истинно чувствительным гостеприимством Г. Карл Воткинс, Резидент Компании в оном городе.

22 Декабря 1787 сел я на разъезжий корабль Скорпион, на коем был Капитал [143] Ервис. Сей чиновник плыл в Бассору, и имел снисходительность предложить мне место на своем судне. 24 Сего ж месяца прошли чрез Бассорский форпост, а 28 бросили якорь на городской рейде.

Бассораг лежит в конце Персидского залива, около 51 градуса 30 минут широты Северной, на берегах реки, которой вода чрезвычайно быстра и свежа: оная есть рукав Евфрата, называется Шетг-ел-Араб, и соединяется се оною рекою близь пятидесяти миль к Северо-Востоку от Бассорага. Город сей весьма велик, но худо укреплен: окружен единственно земляным. валом, защищаемым небольшими земляными же бастионами и башнями; напред сего находился и ров, наполненной водою, но ныне он во многих местах осушен. Не взирая на таковые невыгоды, сие место выдержало в 1777 слишком восмимесячную осаду противу Персиян; а как Керим Кган, Ва кил (Правитель. Керим, как сие увидим ниже, не хотел никогда принять на себя другого титла, отказывая беспрестанно наименование Шаха, которое значит Король.) Персидский, умре в конце последующего года: то осаждающие и принуждены были удалиться.

Хотя большая степь простирается до самых стен Бассорага, но берегу реки для того не меньше суть приятны и плодородны; на оных родятся рожь, всякой овощ, пшено и многие Европейские плоды; но произрастение, больше способствующее к украшению [144] местоположения городского и к обогащению жителей, есть финиковое дерево. Разведение его и продукт приносят нарочитой доход Турецкому Правительству. Окрестности Бассорага изобилуют отменною разного рода дичью, а больше всего зайцами, куропатками и кабанами, коих мясо имеет запах и вкус приятной. Новой город расстоянием на четырнатцать дней езды от Алепа; в нем есть большая мечеть, и монастырь Италианских Миссионеров (Проповедник слова Божия в странах Музульманских, яко в Индии, Африке и пр.; обратитель идолопоклонников в веру Христианскую.); состоит ныне под Турецким владением; в оном жительствует Муселлем (Муселлем есть заслуживающий доверенность Чиновник, которой бывает у Губернатора Порутчиком, или помощником.), постановленной Багдадским Пашою, от коего он зависит, и которому должен давать отчет в своем поведении.

За восемь месяцов пред приездом моим в оной город, происходило в нем великое возмущение, коего обстоятельства будут любопытны и не противны Читателям моим, а паче в нынешнем положении дел.

Возмущение в Бассораге в 1787.

Около половины Апреля 1787 Шеикг Твини, начальник независящий поколения Арабского, Монтификс, которое занимает часть [145] большой степи, обстоящей на Востоке от Бассорага, прибыл в деревню Зюбир, возвращаясь из похода противу неприятелей своих, над которыми имел блестящие успехи. Губернатор Турецкой (Муселлем), оставя город, поехал ему навстречу, дабы поздравить его с происшедшим с ним благополучием.

С давнего уже времени Шеикг Монтификсов помышлял завладеть Бассорагом, почитая оной собственностию, семейству его принадлежащею; он рассудил, что не возможно сыскать удобнее сего случая для исполнения сего важного намерения. И так, без всяких околичностей, захватил Турецкого Губернатора и людей, свиту его составляющих, которые учинились пленниками, не имея времени подозревать намерение тех, кои на них напали; все сие было исполнено без всякой опасности и не пролив как с одной, так и с другой стороны ни единой капли крови. На другой день Шеикг послал в город корпус Арабских войск, из 1500 человек состоящий, чтоб завладеть домом Губернаторским и занять разные важные притоны. Они не нашли никакого сопротивления; в городе было самое небольшое число Турок, и весь гарнизон состоял не больше как из двух сот человек. Все было оставлено в прежнем положении и собственности были сохранены. На третий день Шеикг Твини имел въезд в город, ведя за собою остальную часть армии своей, состоящей почти из 5 тысяч человек, тогда восприяло начало Арабское правление. [146]

Начальники всех на реке стоящих на якоре Турецких судов тотчас были отрешены, а на места их избраны Арабские чиновники. В скором времени после сего действия Муселлем, со своими Советниками, и Дефтердар, или казнохранитель, також и главные чиновники Правительства Турецкого посажены на корабли для отвозу в Индию.

После всех оных распоряжений, Шеикг сделал новые расположения для происшествий, могущих воспоследовать после такового его поступка. Сперва написал он в Константинополь для извинения им учиненного: он представил и даже старался доказать, что Бассораг принадлежал предкам его, и что в звание свободного и независящего начальника поколения имел он право возвратить ему принадлежащее; сверьх того давал на замечание то, что он, дабы доказать Порте, сколько желает кончить и решить сие дело дружелюбно, и жить с ней всегда в согласии, воздержался в оном случае и не употребил прав победы; сохранил людей и принадлежности, над которыми по правилам военным имел власть неограниченную; что течение правосудия не было пресечено и что все оставлено в прежнем порядке: он окончил свое письмо уверениями о своей преданности и верности к Высокой Порте, с тем однакож условием, чтоб был он назначен управляющим Губернаторствами Багдадским и Бассорагским, которые единственно из уважения к его особе должны составить единое начальство, будучи уверен, что Султан [147] великодушно и охотно согласится на столь справедливое прошение.

Отправя сие письмо в Константинополь, в то же самое время взял нужные предосторожности для всякого непредвидимого приключения; умножил свою армию, созвал собрание Жидов, Армян и других Бассорагских купцов; просил у них заимообразно шести тысяч томанс, объявя, что он в такой сумме даст им росписку. Хотя были они весьма отдалены от сего предложения, которое казалось им чрезвычайным от властелина Бассорагского, но купцы не могли на оное не согласоваться; единственное их утешение была надежда заплаты, которою Шеикг обнадежил их в будущее время, поистинне весьма отдаленное: и естьли судить по его нраву, то не льзя почти сомневаться, чтоб он не сдержал данного слова, естьли б предуспел в своих предприятиях. Наконец сумма была сочтена и заимодатели получили росписки.

Вскоре после сего Шеикг Твини отъехал из Бассорага для препровождения армии своей в деревню Нарантег, на берегах Евфрата лежащей. Он расположился лагерем близ дороги Багдадской, в твердом намерении ожидать прибытия Баши и испытать щастие в сражении.

Не лишнее будет питателю ведать, что, в самое время захвачения Бассорага, старший брат Шеикга Твини, оставя лагерь его, ушел к Солеиману, Баше Багдадскому, коего [148] умолял покровительства. Шеикг Аггмед (Начальники семействе в Аравских племях всегда имеют титул Шеикга, которой значит Старик: слово сие совершенно соответствует названию Сениер (Господине), происходящее от Латинского наименования Сениор.), так назывался скрывшийся, был отрешен от наследства Государевой власти братом своим, когда лишились они отца своего. Таковая несправедливость сильно его вооружила противу похитителя; он лишь только искал способа, чтоб освободиться от несносного ига и составить себе партию; а как теперь настоял случай, то ревностно и расположился воспользоваться оным. Баша принял его с отверстыми руками, обещая ему торжественными клятвами защиту и подкрепление. Сей Губернатор, как скоро узнал о случившейся в Бассораге перемене, собрал свое войско; и дабы усилить сторону свою, вознамерился заключить союзе с одним Арабским племем, в соседстве Бассорага живущим. Оное обитает на Юго-Западе от сего города, и по положению своему могло соделаться в обстоятельстве или весьма полезным, или весьма беспокойным. Шеикг Шауби им повелевает, и владение его лежит по обоим берегам реки ниже города, и оное имеет у себя довольно изрядной флот, из вооруженных барок состоящий. Шеикг Твини уже старался снискать дружбу сих Аравов; но испугавшись чрезмерности денежной суммы, которую они [149] от него требовали, пренебрег помощь, которую соперник его, больше хитрый и искусный, упустить не захотел. Баша сей почувствовал, сколько оные Аравы могут быть ему полезны; а по сему и заключил с ними союз и утвердил оной уступкою двух уездов, которых лишился в пользу Шаубиа.

Во время разных сих переговоров письма Шеикга Твини получены в Константинополе; они остались без ответа; но отправлено было точное и положительное повеление к Багдадскому Баше прислать, как можно наискорее, голову Твиния в Царь-Град. Порта, не имев намерения делать других примечаний о таковом деле, почитая себе низкостию входить в какие бы то не было переговоры с начальником небольшого Арабского поколения.

Баша был тогда уже совершенно готов к сему походу, и отправился в начале Октября 1781. 23 Того ж месяца находился пред Арабскими неприятелями, а 25-го Турки одержали совершенную победу над Шеиком и его союзниками. Сражение происходило при берегах Евфрата; сшибка была кровопролитная, а победа долго сомнительная; но после отпорного сопротивления, Аравы не могли противиться и явно обратились в бегство; Шеикг Твини оставил сам поле сражения и в отступлении своем сопровождаем был малым числом приятелей.

Сия победа возвратила Бассораг владычеству Турок, которые паки учредили там прежнее их правление. Не взирая на восстановление совершенной тишины (ибо все возмущения [150] теперь прекращены), торговля оного города чрезмерно претерпела и долгое время не восстанет.

В подобном обстоятельстве нещастные купцы не токмо лишились данных в заем денег побежденному Шеикгу, но сверьх того были принуждены, дабы укротить гнев победителя, поднесть ему сумму; сверх того повелел он, чтоб собираема была на сей год двойная противу обыкновенного пошлина со всех товаров; а как Шеикг Твини уже требовал таковой сбор, то и была им сия обида и прискорбна и разорительна.

Постанова нового Мусселема, Баша возвратился в Багдад. Недавно Твини писал к нему письмо, наполненное почтением и повинностию; но оное не имело никакого действия: брат его Аггмед поставлен Шеиком Монтификсов, и Баша совершенно расположен подкрепить его в новом сем достоинстве.

Из Бассорага, 1-го Февраля 1788.

12 Числа, того ж месяца сел я на бригантин (морское судно) Фута Илаги, под командою Капитана Ниммо, дабы возвратиться в Индию; но не мог оставить Персидского залива, не доказав всей моей признательности. Гг. Манестию и Ионесу, при фактории Бассорагской находившимся, которые ничего не щадили, чтоб соделать мне приятными те кратчайшие часы, которые я имел удовольствие [151] препроводить в их обществе. Мы приставали на пути к Маскату, к Кохину и к Мазюлипатаму; 22 Апреля приехали на рейду Баллазорскую; а 25 бросили якорь против города Калкута из которого я был отлучен два года и два месяца.

ПЕРЕМЕНЫ ПЕРСИИ.

Со времени смерти Надир-Шаха по 1788.

Надир-Шах, больше известный в Европе под названием Тамас Кули Кгана (Первоначальное имя сего завоевателя было Надир Кули, Раб Божий, или, по словесному смыслу, Раб удивительного. Имя сие составлено из Надир (удивительный, редкий), единое из свойств Божеских, по мнению Музульман, и из Кули, которое на Турецком языке значит раб. Смотри Фразерову Историю о Надир Шахе стран. 71.), умре в 1747, и племянник его А’дил-Шах наследовал ему в Престоле Персии. Большая часть армии признала его Государем. А’дил имел брата, называемого Ибрагим, которой, будучи снедаем желанием владычествовать, вознамерился воспользоваться первою удобностию, чтоб вступить на Трон. Подговоря на свою сторону многих начальников армии брата своего, и по подкуплении знатного числа войск, на верность коих положиться было можно, снял с себя личину, и явно [152] обнаружил требования свои. Обе армии несколько раз сражались с равномерными успехами; но Ибрагим, посредством измены, захватил брата своего, и тотчас приказал ему выколоть глаза. Таковая предосторожность в великом употреблении у Персиян и входит в политическое их расположение. Лишив зрения ненастного сего Князя, оставалось только лишить его жизни, и бесчеловечный брат его не поколебался исполнить сие злодеяние, дабы обеспечить собственную свою безопасность. А’дил, быв умерщвлен, повелел он провозвестить себя Королем Персии под титлом Ибрагим-Шаха, то есть, Ибрагима Царя.

Надлежит сказать, что Надир Шах оставил по смерти своей двух внуков, Шагрукг-Шаха и Риза-Кули Мирза; оные Князья были в отлучке, когда дед их скончался, и не имели никакого соучастия в правлении по поводу насильного завладения А’диля. Шагрукг старший, которой не за долгое время пред смертию Нидира определен Губернатором в Мехгед, как скоро был уведомлен об оном важном приключении и о похищении А’диля, то и рассудил составить себе партию во вверенном ему городе, и в оном тем удобнее предуспел, что был обожаем всеми обывателями. Он пребыл неподвижен и спокоен в продолжение распрей братьев своих; но Ибрагим Шах, одержав поверхность, соединил сильную армию, напал на Шагрукга, коего совсем разбил на баталии, в боевом порядке расположенной, происходящей близ Мехгеда, побежденный взят в плен, и ему [153] выкололи глаза; по том посадили в темницу под крепкую стражу в самом городе, которой тот же час после сражения сдался победителю.

Шагрукг-Шах имел двух сынов, Нассер-Уллаги Мирзу и Надир Мирзу. Первый, узнав о побеждении отца своего, поднял оружие, собрал знаменитый корпус войск, и не мешкая приняв оной под свое предводительство, пошел осаждать Ибрагим Шаха, бывшего тогда в окопах в Замке Тибс, крепость, состоящая на границах Кгорасана и почитаемая непреодолимою. Ибрагим Шах пошел навстречу неприятелю, которой уже имел попечение и успел подкупить главных чиновников и большую часть войск его; прочие скоро его покинули, и злощастный Князь, оставшийся почти один, был немедленно схвачен и умерщвлен по повелению Нассер Уллаг Мирзы: справедливая месть жестокости, которую он употребил противу брата своего А’диля. Нет ничего удивительнее, как скоротечность, с которою перемены содеятся и друг за другом последуют в столь пространном Государстве, как Персия. Не протекло еще два года после смерти Надира Шаха, и два Князя уже были лишены жизни; третьему выколоты глаза. Не льзя приписать оные бедствия иностранным разбойникам; ибо все они были связаны священнейшими узами единокровия. Брат причиною гибели брата своего, а племянник убийца своего дяди: происшествия, последовавшие за кончиною Надир Шаха, сего блестящего похитителя, представляют [154] ничто другое, как цепь преступлений, которые равномерно оскорбляют Природу и человечество; разрушенные кровные союзы; Князей, достигающих до Престола посреди потоков крови, их самих соделавших в скором времени жертвами тех же злодеяний, коим обязаны своим возвышением; наконец кажется, что Провидение расположено было наказывать нещастную сию страну за всеобщее развращение жителей ее; но печальные таковые рассуждения нечувствительно отвлекут меня от моего предмета, к коему может быть не противно будет Читателю возвратиться.

Как скоро узнали о смерти Ибрагим Шаха, жители Мехгедские, освободя Шахрукга из тюрьмы, препоручили ему, не взирая, что он был слеп, верховное управление дел. Подобная новизна подает весьма унывную мысль о беспорядке и горестном положении Государства; ибо в Персии существует весьма ясной закон, по которому изъемлется от наследства Престола всякой человек, лишенный зрения. Сей закон был тогда забыт и нарушен, и Шахруг вкусил снова приятности самовластия; но он был уже престарелых лет; быстрые успехи сына его Нассер Уллар Мирзы, коего слава ежедневно возрастала, вселили в него сильные беспокойствия, и он предпринял намерение погубить его. Чтоб легче предуспеть в оном, старался уговорить и склонить на свою сторону одного Вельможу, истинного любимца и первого Министра Нассер Уллага Мирзы; предложил ему подделать письмо от имени и с печатию Рустем [155] Кгана, Нассерова чиновника, на границах Северных. Оному должно было уведомить сего владетеля, что Афганцы, народ разбойнической, живущий в горах Кандагара, идут к Мехгеду, и просит его, чтоб он как можно поспешил своим прибытием оному городу на помощь. Сей обман вымышлен был единственно только для того, чтоб Нассер попался в плен; в случае же успеха сего предприятия было изменнику обещано в награду за таковую услугу дочь Шахруга в супружество, славной брильянт (Сей редкой камень привезен был из Персии Армянскими купцами и по том продан ко всероссийскому Императорскому Двору за восемь десять тысяч фунтов стерлингов (пять сот десять тысяч рублей.)) Надиров, Деранур называемый, и сто тысяч томанс наличных денег.

Любимец, забыв все милости, коими был осыпан от своего владетеля, согласился обмануть его, получа наперед камень и деньги. Написал такое письмо, какое Шахрукг у требовал, подделал печать Рустема, и вверил оное одному из способнейших своих приближенных в состоянии представить ролю приезжего гонца. По получении сего письма, Нассер Уллаг послал поспешно за самим любимцем, дабы вручить ему письмо, и требовать совету в столь щекотливом обстоятельстве. Сей вероломно отвечал, что, по содержанию письма, нет сомнения, чтоб Афганцы не были уже в пути для нападения на [156] Мехгед; что потеря подобного места причинит великое расстройство в делах его, и что единое средство сохранить оное было ехать туда самому, не теряя времени, дабы внушить присутствием своим бодрость стоящим в оном городе войскам.

Он присовокупил, что лучший способ в теперешнем положении был оставить армию, которой прибытие Афганцев предупредить не возможно, приказать ей поспешить походом, а самому ехать в город, взяв с собою четыре ста, или пять сот человек своих телохранителей, которые также могут служить прикрытием и защитою неисчислимым сокровищам, им отнятым у жителей Тибских по смерти Ибрагим Шаха; заключил речь свою тем, что, будучи уже в Мехгеде до прибытия неприятелей, может мужественнее их отразить, чем отец его, лишенный зрения.

Слишком легковерный Князь приписывал все сии злольстивые советы истинно пораженному сердцу пользою своего Государя, ему преданного по правам признательности; и без размышления согласясь на предлагаемое ему средство, не мешкав, отправился в Мехгед; но был еще не в дальном расстояния от своего стана, как уведомлен людьми, в свите его находившимися, что с вершины пригорка видны большие огни в том стану, которой ими по наступлении ночи оставлен; сверх того слышан был звук барабанов и прочих военных орудий. Нассер Уллаг Мирза вообразил тогда, что он был предан, и в [157] том не ошибался; ибо тотчас после его отъезда Министр собрал главных чиновников армий, которых тайным образом склонил на свою сторону, и кои в пользу его развратили большую часть воинов. Они избрали его Царем, и именем его читан был в лагере Котгбег (Котгбех есть род поучения, которое Имамы читают, а особливо по пятницам; в Котгбеге молят они за владетельного Князя. Сие поучение читаемо бывает и тогда, когда надлежит признать законного Государя.). Подобные перемены были тогда слишком обыкновенные, чтоб хотя мало удивить войска; а по сему сей злодей и учинил двойное преступление, обманув, сперва своего Государя, а по том Шахруга, от которого получил мзду за свое изменничество; но не долго пробыл без справедливого наказания; ибо вскоре после сего умерщвлен собственными своими воинами.

Нассер Уллаг, потеряв надежду возвратить то, чего лишился, продолжал путь к Мехгеду. По приезде подозрения его превратились в ужаснейшую известность. Он увидел ясно, что нашествие Афганцев была история, вымышленная, чтоб обмануть его; но не имел время обеспечить себя собственною своею безопасностию; ибо при самом вступлении в город взят под стражу по повелению отца своего, которой завладел и всеми привезенными им сокровищами.

Шахруг недолго наслаждался успехами гнусного своего поступка. По несправедливом [158] погублении неприятеля, существовавшего только в смущенном его воображении, принужден превозмогать другого, которой был и сильнее и опаснее, в особе Аггмед Шаха, Князя храброго и деятельного, сына Тимур Шаха, которой владел в Кабуле, Кандагаре и других соседственных Провинциях Персии и Индии. Он воспользовался удобностями, предоставляемыми ему возмущениями Персии, и напал на Мехгед с армиею, из пятидесят тысяч человек состоящей, и тотчас осадил оный город по правилам военным; осада продолжалась восемь месяцов, в течение коих происходили многие приключения; из числа оных вот достойнейшее примечания: Адгмед Шах предпринял покорение крепости Тибс: новая, случившаяся перемена, о которой теперь упомянем, внушила в него сию мысль.

Один Чиновник, опытами преисполненный, храбрый, благородного рождения, и которой достиг до многих производств во время Надир Шаха, определен был Губернатором Тибса Нассер-Уллагом; но, известясь о прибытии Аггмеда, усердствовал сдать ему крепость. В вознаграждение за столь важную услугу молодой Князь подтвердил его в достоинстве Губернаторском; но вскоре после своей измены, оной, видя себя отменно любимым гарнизоном, заразился модною болезнию; он стремился, как и прочие, достичь до верховной власти. И так, по совету брата своего, которому сообщил он свое намерение, и с помощию больших щедростей, розданных войску, склонил оное на свою сторону. В большой [159] Мечети читан Кготбег его именем, и он был признан за Государя как в крепости стоящими войсками, так и всеми жителями уездов, крепости подсудным.

Таковое странное возведение на Царство скоро дошло до ушей Аггмед Шаха, которой поспешно отправил дватцать тысяч своего войска под предводительством нескольких Сердарс, чтоб осадить Тибс, коего самолюбивый и вероломный начальник был убит оружейным выстрелом в то самое время, как ходя по валу, увещевал и ободрял солдате своих. Оная смерть естественно была последуема покорением крепости. У бунтовщика сего была отрублена голова, и тотчас отправлена к Аггмеду в лагерь. Сия важная присылка произвела там наиприятнейшее впечатление, и происходили великие празднества; наконец после осмимесячной осады, стражи одних врат Мехгеда, быв подкуплены, отверзли оные, и Аггмед, ведя за собою всю свою армию, овладел городом без пролияния крови.

Легко представить можно всю затруднительность повещания всех сих многочисленных и быстрых перемен по их Хронологическому порядку. Со времени смерти Надир Шаха до поставления Керим Кана, Персия беспрестанно была погружена в замешательствах, не позволяющих заниматься письмом, ни художеством и науками. Не было способа сохранить письменно никакой подробности сих приключений, и все, что я здесь описываю, мне было сказано в разных разговорах Персидскими [160] чиновниками, которые были свидетелями, и даже действующими кровавых явлений, которые в земле их производили. Но как до сих пор не было об оном обнародовано никакова известия как в Индии, так и в Европе, то думаю, что сии причины, соединенные с новостию предмета, довольны будут, чтобы извинить недостатки, моего сочинения.

В течение тридцати лет управления Керим Кана, художества, почти уничтоженные преследующими переменами, стали паки возрождаться, и конечно бы достигли до некоторой степени совершенства, естьли б смерть сего Государя и возмущение, за оную последовавшее, не погрузили все в прежнее безначальство.

В жизнь Кирим Кана один обыватель родом из Хираза, написал историю его века; но Государь, хотя был щедр и великолепен во всяких случаях, рассудил, что Писатель не заслуживал большого ободрения, и велел вручить ему неважной подарок в награждение за труды его. Сей, будучи оным огорчен и приведен в замешательство, тотчас удалился в Испагань, и никогда не могли склонить его обнародовать свое сочинение. Он противился сильным убеждениям искреннейших друзей своих, уговаривающих его вручить им свою рукопись; и теперь уже несомнительно, что оную не иначе как по смерти Автора достать будет можно; я тем больше об оном сожалею, что многие Хиразские жители, которые сию историю видели, уверяли меня, что оная верна и подробна; я не думаю, чтоб после моего [161] отъезда были употреблены старания убедить сего непреклонного человека.

Сколько я ни старался, но не моги получить никакого подробного сведения о делах Персии, со времени взятия Мехгеда Ахмед-Шахом, до тех пор, как Керим Кган получил верховное управление Государства. В течении сего междо-времени целое Государство было колебаемо весьма смертоносными потрясениями, и повсюду были только видны вооруженные партии, которые старались похитить разные Провинции, беспрестанно занимаясь составлением оков, или свержением оных; кровь текла потоками, и ужаснейшие преступления пользовались совершенною ненаказанностию. Путешественники, которые посетят Персию после меня, не найдут увеличивания в повести моей, и не могут даже обвинить, чтоб я употребил слишком темные краски. Оная земля во всем своем пространстве, от Гумбруна до России, представит им тысячу доказательстве мною сказанного; точность сей картины усугубляет омерзение оной.

Однакож изыскания мои не совсем были бесполезны; они предоставили мне, как сие теперь увидим, довольно верное известие обо всех тех, которые со времени смерти Надир Шаха до вступления на Царство Кирим Кгака покушались достичь до верховного Начальства. Вот имена сих честолюбивых: [162]

I. А’дил-Шах.

II. Ибрагим-Шах.

III. Шагрукг Шах.

IV. Исмаил-Шах.

V. Солеиман-Шах.

VI. А’зад Кган, Афган.

VII. Ггасан Кган, Кеиар.

VIII. А’ли Мердан Кган, Бакгтари.

IX. Керим Кган, Зенд.

Я упомяну вкратце об их владении, или лучше сказать о продолжении времени, в которое они распоряжали Государством, будучи подкрепляемы своею партиею.

А’дил Шах владычествовал только девять месяцов.

Ибрагиме Шах шесть месяцов.

После многих перемен Шагрукг обратно завоевал Мехгед. Он и поныне жив; и имея от роду более осмидесяти лет, управляет Кгорасаном под властию Нассер Уллага.

Исмаилу и Солеиману Шахам обоим в течение сорока дней отрублена голова, то есть, что их падение скоро последовало за их возвышением.

А’зад Кган, родом Афганец, был в числе опаснейших соперников Кирим Кгана, которой однакож его победил и увел пленником в Хираз, где он и умер естественною смертию. [163]

Ггасан Кган, другой совместник Керим Кгана, был занят осадою города Хираза, как вдруг восставшая противу его армия его оставила. Сие возмущение приписывают недостатку и неплате жалованья. Керим Кган послал отряд войск, которые его взяли в плен, и тотчас отрублена ему голова для поднесения его сопернику. Все семейство его привезено было в Хираз пленными, где с оным поступлено весьма человеколюбиво; вскоре по том возвращена им свобода и взято с них обещание не выезжать из города.

Мы сказали выше сего, какую имел участь А’ли Мердан Кган, Бакгтери, или родом из Бакгтера.

Керим Кган, из числа любимых чиновников Надира, при кончине сего завоевателя находился в Южных Провинциях. Хираз и другие города объявили себя ему преданными и взяли его сторону; но после многих сражений, коих успех не всегда был ему полезен, наконец нашел он способ покорить всех обоих соперников и соделаться верховным начальником Персии. Он пользовался сею властию близ тритцати лет; в последние времена своего управления имел титул Вакиля, или Правителя; ибо никогда не хотел принять звания Шаха (Государя). Из благодарности к жителям Хираза и Южным Провинциям, коих помощи были ему столь полезны, основал главное свое пребывание в оном городе. Он умер в 1779 к сожалению всех своих подданных, которые его почитали и поставляли славою и честию Персии. [164]

Естьли когда заслуживал владетель имя великого, не должно его отказать Керим Кгану; дела его суть на оное достаточные права. Как скоро увидел он смятения успокоенными, и был твердо уверен в верховном управлении Государства своего, посвятил время свое и внимание на украшение и обогащение Хириза, любимого своего города, на восстановление порядка и доброго правления во всех землях, ему подвластных. Он построил многие великолепные здания как в Хиразе, так и в окрестностях оного; исправил мечети и другие благочестивые здания. В царствование его проселочные и большие дороги учинились приятными и удобными; многие Каравансераи перестроены, и представляли безопасное и приличное убежище купцам и путешественникам во всех странах Персии. Жители Хиразские уверяли меня, что во все тридцать два года правления Керима не видали они в своем городе ни малейшего мятежа, ни даже ссоры, которая бы стоила капли крови. Не взирая на строгое его беспристрастие в отправлении правосудия, когда несомненность и важность преступлений требовали строгих наказаний, всегда оказывал он явное отвращение и убегал, сколько было ему возможно, употреблять оные. Таковой смиренный нрав достоин не малого удивления в земле, столь самовластной, какова есть Персия, в которой все тираны привыкли обогрять руки свои кровию, не быв даже к тому побужденны.

Керим Кан приобрел оружием Престол свой посреди бурь; и едва на оном [165] твердился, то и употребил природные свои дарования и, способности на учреждение единообразного производства дел и правосудия во всех Областях своих, и соделал умеренность свою любимою. Все благополучие, составленное им своим подданным, осталось глубоко впечатленным в сердцах. Многие его современники, и поныне существующие, сохраняют о нем наполненною благодарностию память, оная больше неоцененна горестными их размышлениями об удручениях и жестокостях, чинимых его наследниками в течение многочисленных перемен, за смертию сего великого Монарха последовавших.

Он был щедр и великолепен. Здания, начатые и окончанные в его царствование, были предприняты по его повелению единственно, чтоб занять и прокормить множество искусных людей, у которых не доставало работы. Таковой поступок сделал бы безмерную честь просвещеннейшим и человеколюбивейшим Государям Европы.

Можно представить несколько примеров его милосердия, может быть и неосторожного: ибо он прощал даже, многие заговоры, составленные тайным, образом против собственной его жизни, хотя усердно убеждаем был своими друзьями и придворными строго наказать виновников оных.

Здоровье его и телесная крепость соделали совершенно способным сносить беспокойствия и тягости войны и полевой жизни. Он в царствование Надир Шаха предуспел во [166] многих славных делах и подвигах. Ни один человек в Персии не управлял дротиком с толикою силою и приятностию, или не езжал на лошади с толиким искуством, как Керим Кган. Всегда на сражениях находился впереди войск: вещь, тем редкая в Персии, где начальник обыкновенно примечает действие, стоя в некотором расстоянии.

Конечно чрезвычайным показаться должно, что Князь, которой толь целомудренно умел управлять обширною Империею, воздержать в повиновении подданных разных свойств и мнений, никогда не изощрял разум свой; он столь мало был сведущ в Науках, что даже не умел ни читать, ни писать; подобное невежество придает блеск его поступкам и природному дарованию. Деятельный его рассудок и познание человеков награждали в нем недостаток воспитания и учености. В правлении его однакож художества были покровительствуемы и ободряемы; оные даже и процветать начинали, как смертию его прекратилась сия блестящая надежда, и глубочайшая мрачность вдруг воспоследовала сему скоротечному явлению света,

Какие бы не были мнения его о разнице вер, но кажется, что он не твердо к оным был привязан. В правление его люди всякого Верования жили, не быв обеспокоены в рассуждении закона своею. Он имел вид отменно внимательный и казался быть склонен к набожности. Он построил близ своих чертогов великолепную мечеть, которую мы уже описали, и определил знатные доходы [167] на содержание служащих при оной; В течение своего владения роздал на милостыни великие денежные суммы. Таковые щедрости довольно утверждают благоговейный и благотворительный нрав сего Государя.

Больше всего отменно был приветлив с иностранными, а особливо с Европейцами, и не отпускал ни единого, не оказав ему лестных знаков дружбы своей и даролюбия. Он любил деньги единственно для того, чтоб употреблять их с пользою и благопристойностию, и поныне выхваляется отвращение его к скупости и алчности: пороки, весьма обыкновенные между Деспотами Азии; наконец купцы Хиразские признаются сами, что они никогда не платили столь мало налогов и пошлин, как в царствование Керим Кгана.

Он покровительствовал купечеству и ободрял торговлю, знав совершенно, что оная есть вернейший способ к обогащению Государства. Мудрое и непоколебимое его внутреннее управление приобрело ему почтение иностранных Державе. Высокомерный и властолюбивый Константинопольский Двор не пренебрег присылкою к нему Послов, чтоб признать законное его право к Престолу и просить его союза. Сие Посольство ко Владетелю, которого Порта почитала похитителем, было действительно ничто другое, как политической поступок, причиненной опасностию лишиться Бассорага, город, на которой Керим Кган имел виды и несколько уж раз намерен был осадить. Он не долго мог противиться сему [168] желанию, и в 1778 начал гибельное оное предприятие, причинившее ему множество трудов, беспокойствий и огорчений. Можно его полагать первоначальною причиною всех бедствий, отягоготивших Персию: ибо избраннейшая часть войска его погибла под оным городом.

Керим получил также Послов от славного Ггайдер-Али-Кгана, которые привезли ему драгоценные подарки, и именем владетеля своего просили его дружбы. Другие Князья Индии и поколений Маратов признали законную власть его и самодержавство. Когда в недрах глубочайшего мира и спокойствии Престол был управляем толико мудрым Государем: то каким образом не могла нация Персидская достичь до вышней степени славы? Естьли б век его продолжался, соделался бы он совершенно страшным своим соседям, и был бы верным помощником России для уничижения дерзкого могущества Порты Оттоманской.

Но смерть его распространила повсюду неустройство и беспорядок, и многие протекут годы, пока Персия не возвратит славы, достоинства и мудрого правления, коими она пользовалась в царствование сего Князя, которой умре в 1779, на восмидесятом году от рождения. Таковая потеря причинила чувствительное огорчение его подданным, а особливо жителям Хираза, которые всякой раз, как о нем упоминают, осыпают память его благословениями и молитвами. Услыша только имя его, глаза их наполняются слезами. [169]

Все, что до сих пор рассказал я касательное до перемен и происшествий Персии со времени смерти Керим Кгана по нынешнее время (что составляет девяти годичное течение), то оное по большой части узнал от чиновников его армии и они многих других особ, в сих важных деяниях соучаствующих, которые и поднесь в Хиразе пребывают.

Весть о смерти Керим Кгана причинила в городе чрезвычайное замешательство. Двадцать два чиновника армии, знатного чина и именитых семейств, тотчас овладели Арком, или цитаделию, в намерении признать законным своим Государем Абул Фетагга Кгана, старшего Вакилева сына, и защищать его ото всех прочих притязателей. Вот по чему Зикеа Кган, родственник того ж Вакиля со стороны матери, и имеющий нещетное богатство, принял на свое жалованье большую часть армии, оказывая воинам всякие милости и делая им великие подарки и награждения.

Зикеа Кган поколения Зенда (Или Ласкерис.) слишком прославился своим высокомерием, жестокостию и неутомимою буйностию, как сие в продолжение Путешествия будет видно.

Собрав довольно многочисленной корпус войска, поспешно пошел к цитадели, которую во всех правилах военных держал в осаде целые три дни. Потеряв тогда надежду завладеть оною открытою силою, [170] прибегнул к обману; и вот способ, которой был внушен в него его вероломством.

Сперва отправил он к каждому главному Кгану (Известно, что в Персии все начальники войск и Губернаторы имеют титул Кгана, которой принадлежит к Татарии, из которой оное слово происходит и единственно принадлежит одним независящим начальникам Орд.) письмо, в котором клялся Кораном, что естьли хотят они сдать крепость и к нему прибегнуть, то не только не будет им причинено никакого вреда, но и имущество останется в целости и собственность их сохранена. По прочтении сего послания, держали они между собою совет; а как все наружности понуждали их мыслить, что им долго противиться будет не возможно: то и согласилися сдаться, будучи преисполнены упованием на торжественное обещание, учиненное им Зикеа Кганом; но сей изверг в то же самое время повелел, дабы схватили Кганов, и чтоб каждой особенно был пред него представлен, когда будут они выходить из цитадели. Сии повеления были во всей точности исполнены, и все оные нещастные Князья умерщвлены в его присутствии. Во все время сей продолжительной казни он сидел на диване, не только не помышляя отвратить глаза от столь ужасного зрелища, но напротив, казался вкушать его и оным наслаждаться. [171]

Порядок, с каковым происходила зверская оная казнь, довольно означает кровопийственные склонности сего тирана.

Пять или шесть Пелванс, или борцов, до пояса нагие, были вооружены мечами; каждой отправя сряду одну жертву, разрубал ее на части. Трупы по том были брошены на площадь, пред Дворцом состоящую. Не хочу также пропустить другого обстоятельства той же казни, которое, по уверению одного моего знакомого, в глазах его происходило.

Один из воинов Зикеа Кгана (родом Татарин Туркоманской) вышел по окончании казни. Кровь текла со всех сторон; он оной взял в свою горсть, поднес ко рту и выпил, и потом ею же омыл свою бороду, воскликнув: Шекер Лиллаги (Шекер Лмллаги, обыкновенное восклицание Музульманов при получении радостной вести, или увидя что нибудь такое, которое им приятно.)! воздадим благодарность Богу!

Единомышленники сих нещастных начальников были рассеяны и включены в армию Зикеа Кгана. Толико чрезвычайные деяния жестокости привели в робость всех честолюбивых, на Империю притязание имеющих, и в Хиразе несколько времени все пребыло весьма спокойно.

Пожитки умерщвленных Князей, по повелению тирана, отнесены в казну его; и все городские жители, которые казались несколько подозрительными, были принесены в жертву [172] его безопасности, или по крайней мере его спокойстви.. Юный Князь Абул-Фетаг Кган, заключенный в темницу под крепкую стражу, по щастию не был лишен ни жизни, ни зрения.

А’ли Мурад Кган, другой друг последнего Вакила, находился тогда в городе, и был в великой милости у Зикеа Кгана, хотя чувствовал к сему тирану тайное отвращение. Вскоре после сих кровопролитных происшествий, пожалован он Ггакимом, или Губернатором города Испагана (Всякой город в Персии и Индии обыкновенно имеет двух верховных чиновников, которые пользуются равною властию во вверенных им отделениям; один называется Ггаким, слово Арабское, значащее Коммендант, управляет внутренностию города; другой, под титлом Кала’ Адар (хозяине Замка), повелевает в цитадели. Сии два начальника, всегда почти бывшие в совместничестве, присматривают друг за другом, и тем оказывают услугу общему своему владетелю.), и отправился к новому своему месту. Не успел туда приехать, как и предпринял намерение, чтоб возвысить и себя и свое имущество. Чтоб лучше скрыть виды свои, объявил народу, что он намерен молодого Князя Абул Фетага освободить из рук Зикеа Кгана, дабы возвесть его на Престол и вручить ему верховное начальство правления; но найдя по том войска и жителей Испаганских совершенно к нему Преданными, собрал он многолюдную [173] армию, и торжественно отрекся от всякого повиновения к Зикеа Кгану, признав единственным законным Государем Абул Фетага Кгана, старшего сына прежнего своего владетеля и родственника Керим Кганова.

Узнав о таковом бунте, Зикеа поспешил собрать войско, отъехал их Хираза, увезя с собою всех особ, которых подозревал могущими, или способными в отсутствие его сделать какие ни есть возмущения. В числе оных находился Абул Фетаг и другие Государственные арестанты. Он оставил по себе человека, не меньше себя жестокого, сына своего Акбар Кгана, с титлом Беглербега Провинции Фарс и Губернатора Хиразского. Он сперва повел свою армию к Иездкахту, месту, отстоящему на шесть дней езды, на Север Хираза, по большой дороге к Испагану лежащей. Там смерть соделала, конец его честолюбию и преступлениям. Обстоятельства оной кончины пересказаны были мне очевидным свидетелем, которой в то время находился в лагере сего хищника; они для Читателя будут любопытны.

По прибытии в Иездкахт, Зикеа Кган послал объявить городским жителям, что воля его есть, чтоб они вручили ему сумму, из триста Томанс (Осмнадцать тысяч Французских ливрон, полагая каждой томанс в шестдесят франков.) состоящую, привезенную в их город из Хираза после смерти Керим Кгана; но оные деньги не задолго [174] пред сим отправлены к А’ли Морад Кгану, Губернатору (Ггаким.) Испагана. Жители Иездкахта, приведенные в немалое замешательство требованьем владетеля, отвечали, что они сих денег не имеют, и даже вне ведении состоят, куда оные употреблены. Зикеа, будучи не доволен подобным ответом, приказал представить пред себя семнадцать человек из именитых обывателей, которым объявил сие же требования. По упорному их настоянию в том, что они о требуемых с них трех стах томанс никогда никакого сведения не имели, повелел он сих осмнадцать нещастных бросить в пропасть Иездкахскую, крепость окружающую. Приговор был немедленно исполнен, и тела их исчезли в бездне. Бешенство сего чудовища тем не укротилось, он еще больше был раздражен, видя алчность свою обманутую. По сему и приказал, чтоб привели к нему одного потомка Моггамеда (Потомки Моггамеда, или те, которые почитают себя, происходящими от сего Пророка, именуются Сеид, или Сид (Господин); число их тем больше великое, что от них не требуется весьма исправной и подробной родословной; зеленой цвет исключительно принадлежит им, и чернь отменно их почитает. Судьи поступают с оными, как и с прочими Музульманами; но когда наказывают палками, то исполнитель наказания обыкновенно наперед снимает с них зеленую их чалму и оную целует.), мужа, вообще почитаемого своим благочестием и примерною жизнию. [175]

Князь, увидя его, сделал ему тот же вопрос, как и именитым обывателям, и не токмо спросил, где оные триста томанс спрятаны, но даже обвинил его, яко бы он из них часть себе присвоил. Нещастный Сеид, как ни старался обнаружить свою невинность и неведение, но Зикеа Кган, разъяренный гневом, приказал его связать и бросить в пропасть. Телохранители не замешкались исполнить велю его. По том предал он скотскости солдат своих, жену и дочь покойного. По щастию, что в них было больше, великодушия и человечества, чем в Государе их. Почитая себя обиженными ругательством, которое заставляли их учинить в оскорблении памяти добродетельного мужа, коего одно рождение делало почтенным в глазах людей распутнейших, с сего времени возжелали освободиться от повелевающего ими чудовища.

После отвратительного и ужасного действия у которое теперь описали, Зикеа Кган сделал особое препоручение Магади Кгану, чтоб собрать довольное число работников для срытия Иездкахтской крепости и всех домов, в окружности стен состоящих. Не мешкав принялись за работу; но мера злочестий сего тирана была уже преисполнена; он прожил не довольно долгое время, чтоб видеть исполнение бесчеловечных своих велений. Семдесять Гголам, или охранителей тела, [176] вознамерились погубить его, и ожидали наступления ночи, чтоб совершить свое предприятие. Около девяти часов вечера подошли они все вместе к ставке тирана, коего узрели сидящего на ковре с пистолетами и обнаженным мечем, возле его лежащими; он никогда не был без сих оружий. Вид сего чудовища объял их толиким страхом, что из числа семидесяти заговорщиков только семь человек имели дух подойти поближе; они, не размышляя, отрубили своими саблями веревки у палатки, которая падением своим толико его запутала, что он ни мало не мог употребить в действо свое оружие; прочие заговорщики на него бросились, и скоро тело его, изрубленное на тысячу частей, было рассеяно по всему лагерю раздраженными воинами.

Тако погиб лютый Зикеа; смерть его довольно, или слишком была легка в рассуждения содеянных им зверских беззаконий. Можно почесть его немилосерднейшим и кровопийственнейшим тираном в числе тех, которые иногда сокрушали Царство Персидское. Ни единое доброе качество не заменяло в нем его пороки, и земля должна почесть себя щастливою, будучи освобождена от подобного чудовища жестокости.

По нем Абул Фетаг Кган принял верховное начальство; но как он в то время находился в лагере, то войска, с общего согласия, провозгласили его Королем, и тотчас повел он их обратно в Хираз. По прибытии в оной город, все Государственные чины [177] признали его законным Монархом, и тогда увидел он себя спокойным обладателем Державы. Али Мурад, будучи уведомлен о сей перемене, прислал молодому Князю уверения о своей покорности, преданности и повиновении, а при том превеликолепной подарок (На Персидском языке написано Пеишех; сие слово в настоящем смысле значит подарок, которой подданный подносит своему Государю.), которой предоставил ему продолжение Испаганского Губернаторства и той великой милости, которою он уже пользовался.

Моггамед-Ссадик Кган, брат Керим Кгана, которой в царствование оного Государя занимал важный пост Беглербега Провинции Фарс, и охранителя сына его А’бул Фетага, был тогда Губернатором города Бассорага, отнятого Персиянами у Турок прежде кончины их Вакиля. Болезнь брата его внушила в него желание владычествовать одному, и с сего часа сообразил намерение, клонящееся к истреблению племянника своего. Но как прежде всею надлежало быть в состоянии действовать для достижения цели своей: то и рассудил он вывесть из Бассорага Персидские войска, которые совершенно были ему преданы, и так, оставя город без гарнизона и без защиты, Поспешно пошел к Хиразу.

Приближение Ссадик Кгана погрузило жителей сего последнего города в глубочайшее уныние. Рассудки в подобном положении были [178] разнообразно колебаемы: одни, судя по его политическому обращению, уповали, что он исполнит честно приказания брата своего, которого уже не было; другие, будучи пред сим свидетелями всего замешательства, которое обыкновенно в подобных случаях происходит, мыслили справедливо, что Ссадик Кган работал собственно для своей пользы. Последствие доказало, что сии последние хорошо отгадали; ибо чрез несколько дней после приезда своего в Хираз приказал он взять А’булфетага Кгана, коему выкололи глаза и заключили в мрачное узилище. И так чрезмерное честолюбие и желание владычествовать истребили из сердца сего Князя все чувства чести, природы и благодарности. Участь нещастного его племянника истинно горестна. Будучи одарен Природою всеми нужными способностями для соделания совершенного Государя, был слишком тих и миролюбив для бурливых времен, в которых находился. Человеколюбив, справедлив, великодушен, составлял он утешение всех его окружающих, и кончил жизнь, ко всеобщему сожалению, стоная два года в гнусной тюрьме, быв подвержен печали и грубым поступкам стражей своих. Для жителей Хиразских, получивших от отца его больше благодеяний, нежели какой либо другой город в Персии, пребудет вечным постыдием, что они не могли усилиться, дабы подкрепить и защитить молодого А’бул Фетага. Ужас, произведенной в них напоминовением казней, Зикеа Кганом повеленных, есть единое приличное оправдание, [179] которое им себе в защищение представить можно; страшные зрелища бесчеловечных наказаний, коим они опасались сами быть подвержены, соделали движения сострадания и великодушия к ним недоступными. И сии нещастные, сделавшиеся злою своею участию скотам подобные, смотрели с молчаливою прискорбностию на порабощение и смерть юного своего Государя.

После сего происшествия Ссадик Кган явно вступил в верховное правление Государства. Ал’и Мурад, жительствующий в Испагане, как скоро был о том уведомлен, то и сам ополчился. Он полагал, что имеет к Престолу столько ж прав, как и Ссадик, и притязания его были основаны; и так, ни мало не помышляя оказывать ему повиновения, открытым образом объявил себя соискателем Империи. Тогда Персия узрела себя паки погруженною в бедствия новой междоусобной брани.

Али Мурад скоро собрал свою армию, которая состояла около двенадцати тысяч человек, и повел ее прямо к Хиразу, дабы осадить оной. Но как не было у него ни единого огнестрельного оружия, а место было защищаемо хорошим рвом и стеною наподобие бруствера, то осада продолжалась гораздо более времени, чем он ожидал. Дела пребыли в подобном положении целые восемь месяцов; по истечении сего времени, Али Мурад нашел средство подкупить стража градских врат, называемых Багхшах, которые стоят к Югу, и суть ближайшими от Цидатели. [180] Оные были; ему отверзты, и он отправил в город отряд войск под командою Акбар Кгана, сына Зикея Кгана, которой со времени отца своею был при нем неотлучным и приобрел всю его доверенность.

Естественно вообразить, что при взятии города, которой близ тридцати лет наслаждался миром и тишиною у всему без изъятия должно было погибнуть, и что вступление победоносных войск будет ознаменовано сокрушением и опустошением; но вышло совсем другое: ибо Али Мурад Кган от умеренности, которую довольно выхвалить не можно, снабдил чиновника своего точным повелением не позволять грабительства. Сей приказ был во всей точности исполнен, а происходили только нарушения, неминуемые в подобных обстоятельствах. — Купцы вообще спасли свое имущество, сделав каждый подарок, из тридцати или сорока томанс состоящий.

В самое время взятия города Ссадик Кган с Министром своим Мирза Маггомед-Ггосаином и его семейством ушел в Цитадель. Оная скоро была окружена и сдалась на третий день. Ссадик Кган и трое его детей, будучи взяты, заключены в темницу; по том выкололи им глаза, и наконец немилосердый Абкар лишил их жизни. Точно неизвестно, какой род смерти претерпел злощастный Ссадик: одни сказывают, будто бы положили ему в пищу толченое стекло; другие уверяют, что он сам себе проломил череп дубиною, и сей конец больше сходствует с свирепым и надменным нравом сего Князя. [181]

Жестокая участь Ссадика не много возбуждает сожаления, когда вспомнишь о несправедливом и лютом его поступке с племянником своим и о насилии, им употребленном для похищения Империи. Правда, что мятеж и безначальство тех времен извиняют некоторым образом, или по крайней мере уменьшают отвращение, которое должно вперять его поведение. Он, оставя сие, был человек великих достоинств и знатного происхождения; военные его знания приобрели ему благоволение и доверенность славного Вакиля Керим Кгана, — его брата, а поступки его во время осады Бассорага неоспоримо величайших похвал достойны. Он оказал важные услуги Англичанам, с которыми он был в великой связи. Вот оному доказательство:

После взятья Бассорага, имел он свидание с Господином Латуш, Англинским Резидентом в оном городе, и дал ему на примечание, что, исключая Фактории, нет в городе ни одного дому, в котором он бы мог поместиться; но тотчас к сему присовокупил, что глубокое его уважение к нации нашей воспрепятствует ему в оном расположиться, хотя бы стены его были сделаны из чистого золота. Попечение, им употребленное, чтоб не было нам причинено никакого вреда, доказывает в оном случае его чистосердечие. Что принадлежит до щедрости и великолепия, то ни мало в оных не уступал брату своему.

Исключая троих детей, о которых мы уже упоминали, Ссадик имел четвертого сына, называемого Диа’ Афар Кган, которой во [182] время осады Хираза управлял Бибуном и Шестером Провинциями Персии, на Юго-Запад от Хираза лежащими; а как он имел предосторожность приехать в лагерь Мурада, чтоб присягнуть ему в послушании и верности, то по сему сохранил он и жизнь и Губернаторство свое по взятии города.

Шесть дней спустя после сего происшествия, А’ли Мурад Кган имел въезд в Хираз, и основал пребывание свое в Цитадели. Спокойствие его скоро было нарушено новыми заботами; потаенные лазутчики уведомили его, что Аксбар Кган, его Министр и любимец, умышляет заговор противу его особы и против Государства; а как доказательства были ясны и убедительны, то и послал он за изменником, рассказал ему наедине все подробности, до сведения его дошедшие, упрекал его самыми строгими выражениями, неблагодарностию и подлостию, и, не ожидая никакого оправдания, повелел предстоящему Диа’ Афар Кгану, чтоб они сам отмстил за смерть отца своего и своих трех братьев. Оный выхватил кинжал и оным пронзил ему грудь. Акбар Кган в ту же самую минуту испустил дух, и тело его брошено на большую Дворцовую площадь пред окошками Дворца. Диа’ Афар Киан получил еще Губернаторство Провинции Кгемс на Северо-Западе от Испагана. Во время сей эпохи Персия имела льстивую надежду быть управляемою одним владетелем; но увидела еще вновь восставшие смятения, коих причиною состояли доверенность и власть, [183] приобретенные Агга Моггамед Кгином в Провинциях Мазендран и Гилан на брегах Каспийского моря.

Агга-Моггамед Кган, сын Тгосаин Кгана Кеиара, нишед средство скрыться из Хираза в ночь, которая последовала за смертию Кериме Кгана, бежал в Северную часть, собрал несколько войск и завладел Провинциями Мазендранскою и Гиланскою, где и признан Государем почти в тоже самое время, как А’ли Мурад Кган победоносным въезжал в Хираз. Надобно взять на замечание, что с самого начала оспоривания Империи у соперника своего все данные им баталии были для него толикое же число побед. Хотя по повелению Надир-Шаха и был он сделан Евнухом (скопцом), но не меньше должно отдать справедливость личной его храбрости.

Его успехи навлекли противу его восставшего А’ли Мурад Кгана, которой, собрав свою армию, отправился в поход, чтоб итти к Испагану, приняв титул А’ли Мурад Шаха. Родственник его, Сеид Мурад Кган, остался в качестве Губернатора Хираза, с титлом Беглербега Провинции Фарс. В городе оставлен большой гарнизон. А’ли Мурад Шах недолгое время пробыл в Испагане, то есть, столько, сколько было ему потребно для прекращения беспорядков, происшедших в Правительстве в его отсутствие. Скоро все было приведено в устройство, и он отправился паки в поход в Мазендран навстречу Агга Моггамед Кгану; и не успел в пути препровесть трех дней, как объявили ему, что [184] ужасной бунт открылся в Испагане. Он тогда был очень болен. Сей противный случай, которой остановлял исполнения его предприятий, причинил ему великую досаду, и будучи твердо расположен с примерною строгостию наказать виновников сего беспорядка, сел верхом и довел армию обратно в Испаган; но на другой день вдруг упал с лошади и испустил дух на месте. Сия смерть тем больше прискорбна, что изящные его дарования и непреклонный нрав заставляют нас предполагать, чтоб он восстановил и устроил дела Персии.

А’ли Мурад-Шах был человек знатного рождения, наполненный разумом и храбростию, одарен большими военными знаниями, строг в соблюдении порядка в армии своей, бесчеловечен в действиях своих; однакож был тих и снисходителен с теми, которые вспомоществовали ему завладеть первоверховною властию.

По смерти его, неустройство паки появилось в Правительстве. В сие время Диа Афар Кган, старший и один вживе оставшийся из детей Схадик Кгана, был Губернатором Кемса. Он вообразил, что теперь представился ему удобной случай обнаружить права свои, и поспешил походом к Испагану с бывшим у него тогда небольшим числом войск. По прибытии его, большое число недовольных, совсем вооруженных, к нему присоединились. Он пребыл несколько времени в оном положении; но Агга Моггамед Кган, ведя за собою армию, противу его выступил, и необходимость [185] заставила наудачу дать баталию, которую он проиграл. Слабый остаток разбитых войск сопровождал его в побеге; он отправился в Хираз.

Сеид Мурад Кган, как скоро узнал о жалостном положении Диа Афар и о его прибытии, то и предпринял намерение его выгнать, дабы завладеть правлением; однакож гарнизон не был ему предан, и в самое сие критическое время Мирза Моггамед-Ггосаин, приехав к нему, объявил, что естьли он согласится остаться спокойным и покорным, то Диа Афар Кган не токмо дозволит ему жить в Хиразе, но сделает его соучастником в Правительстве. С одной стороны неизвестность успеха в такое время, в которое представлялись многие сопротивления, с другой собственная его безопасность принудили его ограничить свое самолюбие и приказать отверзть врата Диа Афар Кгану, которой следовательно покойно вступил во владение Хираза.

В скором после сего времени Диа Афар, чувствуя себя довольно сильным умножением армии его, дабы отважиться на второе сражение с сопротивником своим, пошел к Испагану, предводительствуя своим войском; обе армии встретились близ Издекгасса; вступили в бой; Агга Моггаммед Кган опять имел поверхность, и побежденный возвратился в Хираз.

Между тем А’ли Кули-Кган, Ггаким (или Губернатор) Казеруна города, состоящего между Абу-Хером и Хиразом, и от [186] сего последнего зависящего, возмечтал, что ему гораздо будет выгоднее свергнуть с себя иго Диа’ Афар Кгана, которому он пред сим учинил уже присягу в верности и признал власть его. Новое сие возмущение происходило в 1785.

Диа Афар Кган лишь только был о том уведомлен, то и отправил против бунтовщика сильной отряд войск; дана была баталия неподалеку от деревни Дестервиен; А’ли-Кули Кган, быв разбит, принужден обратиться в бегство. Совсем тем вскоре после сего решился он ехать в Хираз для возобновления своих повинностей и своего послушания, полагаясь на обещания и клятву, победителем учиненную над Кораном, не трогать им единого волоса главы его. Однакож, по приезде его, взят под стражу и посажен в Цитадель, где тщательно над ним надзирают. Все его имущество было взято в казну, и почти нет вероятности, чтоб он когда нибудь получил свободу, разве в Правительстве последует еще какая новая перемена. Реза-Кули-Кган, брат сего Вельможи, узнав об оном вероломном заключении, не мешкав, скрылся из Казеруна, увезя с собою все свои пожитки, которых было на немалую сумму. Он прибыл в Абу-Херской Порт и просил защищения у Шеика Назира; но вскоре после того удалился в Бассораг, где и поднесь имеет пребывание в ожидании удобного случая возвратить и чин и все свои достоинства. Диа Афар Кган, будучи безопасен в рассуждении особы Али Кули Кгана, [187] по заключении его, определил Губернатором города Казеруна одного из своих родственников, по имени Агили Гиммет Кган, которой и теперь занимает сие опасное и скользко место.

Весною 1786 года Диа Афар Кган рассудил вести армию свою к Абухеру, чтоб наказать Шеика Назира за то, что дал убежище Реза Кули Кгану, и за отложение заплатить пеишкех, или годовой подарок, требуемый Правительством Хиразским, в знак его зависимости. Не взирая на осмидесятилетнее свое бремя, Шеик Назир рассудил противиться Диа Афар Кгану, и в рассуждении сего сделал все нужные приуготовления. Диа Афар отправился в поход и дошел до Казеруна, где друзья с обеих сторон примирили сие несогласие. Шеик избавился хлопот, заплатя один лак Рупиев (Около 12,500 луидоров, или триста тысяч ливров, шестьдесят тысяч рублей.) Диа Афару, которой благополучно возвратился в Хираз.

23 Апреля 1787 Сеид Мурад Кган, бывший Губернатор Хиразский, при кончине А’ли Мурада, и которой явно обнаружил себя сопротивником честолюбивых присвоиваний Диа’ Афара, неожидаемо взят под стражу во время торжества Тсшерагунс, празднуемого по случаю Сеннета, или обрезания второго сына Диа’ Афар Кгана. Сей нещастный Вельможа, как скоро был взят, отведен в Цитадель, где его били немилосердо; все имущество также было у него отнято, которого состояло [188] на весьма знатные суммы; ибо он имел у себя большую часть сокровищ Керим Кгана, вверенных его попечению не задолгое время пред отъездом А’ли Мурад Кгана в Испагане. Надлежало по крайней мере иметь предлог, чтоб покрыть сие действие беспредельного самовластия, а для сего и вымышлен заговор противу Государства, коего яко бы он был начальником; но все Хиразские жители без затруднения узнали, или догадывались о причине подобного заключения, и по справедливости приписывали оное сопротивлению, которое он всегда оказывал Диа’ Афару. Сей последний за оное хранил в душе скрытную вражду, а может быть, что и остаток приобретенной Сеид Мурадом власти производил в нем зависть и беспокойствие; сверх того вверенные ему сокровища довольно были достаточны, чтоб возбудить желание в подобном похитителе.

Но какая не была бы причина его нещастия, но он и поныне заключен и неизвестно, лишен ли он зрения; ибо в Персии, так как и во всех землях, управляемых самодержавною властию, участь Государственных преступников всегда покрыта завесою тайны. Пример других Кганов заставляет нас опасаться, чтоб и он не претерпел сего жестокого наказания, и сие есть всеобщее мнение.

Происшествие, о котором упоминал теперь, случилось во время бытности моей в Хиразе, следовательно могу отвечать за справедливость мною повествуемого. [189]

23 Июня 1787 Диа’ Афар Кган отправился из Хириза, чтоб отвесть армию свою в Северные Провинции; но возвратился в Октябре, не сделав никакого дела.

Вот в кратких словах положение Персии в 1787.

Агга-Моггамед Кган сохранил и поднесь Провинции Мазендрал и Гилан, також Города Испаган, Гамадан и Тауриз, где и признан Государем.

Диа’ Афар Кган имеет во владении город Хираз и Провинции Бибун у Шестер; он получает ежегодно добровольную дань с Кармании и другую с города Иезда; города Лар и Абу-Хер также присылают ему подать. Южные Провинции вообще плодороднее Северных, и не столь часто бывали позорищем явлений последней революции.

Диа’ Афар Кган, человек средних лет, плотного сложения тела и кос правым глазом. Он заставляет себя обожать и почитать везде, где только известен. Имея тихий нрав, страстно любящий правосудие, учредил в Хиразе удивительную Полицию и управляет с большим целомудрием. Он приветлив и услужлив со всеми чужестранными вообще, а особливо с Англичанами, как мы, Г. Ионес и я, сие испытали во время нашего пребывания в Хиразе.

Из двух притязателей, ныне оспоривающих друг у друга владение Персии, он неоспоримо больше способен восстановить сие Государство в щастливое и цветущее состояние; но многие протекут годы, пока возможно [190] будет исправить вред, ей причиненной разными переменами. Естьли позволено будет мне употребить Восточное преносительное смысла выражение: то скажу, «что сия страна в прежние времена, толико же прекрасная и столько же плодоносная, как прелестной сад Едемский, ныне обнажена и лишена всех своих приятностей»; гибельная перемена, причиненная разорениями войны и самолюбием владетелей!

Силы обоих спорющихся суть почти равные, и состоят в двадцати тысячах, большею частию конных воинов. Диа’ Афар Кган имеет многих детей, из которых старший подает о себе лестные надежды, и имеет от рождения девятнадцать лет. Отец, страстно и нежно его любящий, пожаловал его недавно Беглербегом (Вицероем) Провинции Фарс и Губернатором Хириза.

Таковое было положение земли вовремя моего из оной отбытия; но по всем обстоятельствам вероятным почитать должно, что весна 1788 года произведет какие нибудь перемены и решит, кому из двух притязателей Государство сие принадлежать должно.

Абухер, 10 Декабря 1787.

* * *

Между тем, как сие Путешествие было в печати, получил я из Персии письма, по которым уведомляют меня, что Диа’ Афар Кган взял приступом город Лар и что Агга Моггамед находится близ Персеполиса с двадцатитысячною армиею.

1-го Ноября 1788.

(пер. А. Голицына)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Индию и Персию, с описанием острова Пуло-Пинанга, нового поселения близ берега Коромандельского, называемого так же островом принца Валлийского, — писанное чиновниками, находившимися в службе англинской восточной компании. М. 1803

© текст - Голицын А. 1803
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020

© дизайн - Войтехович А. 2001