ВИЛЬЯМ ФРАНКЛИН

НАБЛЮДЕНИЯ, СДЕЛАННЫЕ В ПОЕЗДКЕ ИЗ БЕНГАЛИИ В ПЕРСИЮ

В 1786-7 ГОДЫ

OBSERVATIONS MADE ON A TOUR FROM BENGAL TO PERSIA, IN THE YEARS 1786-7

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Брак Персиян. — Наименование детей их. — Праздник Тширагун, или фонарей. — Похороны Персиян.

Всякому известно, что господствующая ныне в Персии вера Изламизм, о котором имеем мы довольно достоверные и подробные описания, а по сему весьма слегка упомяну об оном. В звании Ши’а, и яко последователи А’ли, Персияне во многом несогласны с Турками, которые суть Сунниты, или подражатели О’мара. И так ограничу себя некоторыми примечаниями о предметах, найденных мною сего достойными. Сперва начну описывать их браки. [62]

Когда родственники молодого человека заблагорассудили женить его, то сперва в семействе, или между своими знакомыми изыскивают сходную партию. Коль скоро оную нашли, то отец, или мать, а иногда даже и сестра его, собрав друзей своих, приезжают к особе, которую намерены сватать. По приезде объявляют о причине посещения, и естьли отец и мать невесты согласны на предложение: то приказывают подать конфекты, и оные едят в знак взаимного соглашения; по том беседа разъезжается. По прошествии нескольких дней, женщины женихова семейства собираются к нареченной невесте, и там постановляют статьи союзного договора; со стороны жениховой обещают обыкновенные подарки. Естьли достаток его посредственной, дает он две полные пары хорошего платья, перстень, зеркало и небольшое число наличных денег, состоящее в десяти или двенатцати Томанс (Около ста пятидесяти рублей.). Сия сумма называется Мегир, или Кавин, часть супружества. Оная особливо назначена на содержание жены в случае развода. Сверх сего дается вся принадлежащая потребность, как-то: ковры, плетеные цыновки, постеля, поваренная посуда и тому подобное. По том совершается письменной договор, или рядная, в присутствии Кадгиа (Кадги, которое Персияне иногда выговаривают Кази, есть судия гражданской.), или Акгенда в отсутствии первого. Персияне называют [63] сию запись А’кед-Бенди, связывающим договором. Отец нареченной супруги означает в нем, что в такой-то день, такого-то года, отдал он в замужство дочь свою за сына такого-то (здесь помещают имя женихова и отца его). Сей, с своей стороны, делает исчисление подарков, обещанных невесте именем сына своего, и постановляет данную сумму, яко Мегир, или Кавин. Договор подписывают и прилагают к оному печати обе согласные стороны, Кадги и Молла (Поп.), а по том оной отдается отцу сговореной невесты на сохранение, дабы, в случае развода, он мог по нем требовать совершенного исполнения назначенных в нем статей: ибо муж, которой намерен оставить жену свою, принужден в точности исполнить все заключенные им обязательства в брачном договоре.

После всех сих обрядов совершается брак по законам Музульманским. Я не должен забыть сказать, что в Персии девушки с собою никакова приданого не приносят, так как в Европе и других местах Восточных. Теперь остается мне описать свадебною церемонию. Вот каким образом, оная совершается два или три дни после подписания договора.

В ночь, которая преследует день свадьбы, друзья и родственники новобрачной собираются к ней с музыкантами, с скоморохами и со всеми предзнаменованиями, радости и веселия. [64]

Сия ночь называется Шеб Ггине Бенди, ночью, в которой руки и ноги новобрачной связаны с деревом Ггине (Гинне есть весьма известное дерево на Востоке; его называют также Ал-Гинне, присоединя к нему глагол Арабской. Оно в великом уважении в рассуждении прекрасного своего запаху; белые его цветы испускают благоухание мускуса; лист употребляется для крашении волосов в рыжую, а ногтей в красную краску: общественное щегольство всем Восточным жительницам. Не удивительно, что в странах, где темной цвет всеобщий, рыжие волосы почитаются лучшим украшением, и что тем больше стараются подделывать их искуством, что Природа сама собою их почти не производит. Но не могу столь легко отгадать причине щегольства, побуждающего Азиатских женщин красить ногти.) и оным окрашены. До совершения брака, муж посылает сего дерева великое множество нареченной супруге своей. Когда наступил день, в которой следует ей окрашивать волосы и ногти, сперва отвозят ее в баню, а, по выходе из воды, паки относят в дом. Там красят ей ноги и руки; по том разрисовывают брови, лоб порошком, сделанным из антимонии, ссурма называемой. После сего обряда остаток травы отсылается к жениху, где друзья его оную употребляют для произведения над ним подобного ж обыкновения. Наконец, при наступлении брачные ночи, приятели обеих [65] договаривающихся сторон, собираются к невесте для отвозу оной к ее супругу. Они сопровождаемы плясунами, музыкантами, певчими, скоморохами, и все одеты в лучших своих нарядах; женщины все покрыты красною шелковою фатою. Вещи, подаренные женихом, положены на носилках, накрытых шелковою красною ж материею, и несены на плечах мущинами. По обождании некоторого времени, выходит невеста, покрытая с головы до ног покрывалом из красного шелку, или из рисованной кисеи. Ей подводится от нареченного супруга лошадь, на которую она садится; по том одна из горничных ее женщин во всю дорогу держит пред нею большое зеркало, для напоминовения ей, что она видит себя непорочною девою в последний раз, и что теперь наступает для ней время трудов и попечения хозяйства.

Вот порядок сего поезда: 1) музыканты и плясеи, 2) подарки, несенные мущинами на носилках, 3) родственники и друзья новобрачного, крича во весь голос и производя великой шум, 4) позади оных следует новобрачная, сидящая на присланной к ней лошади; она окружена своими приятельницами, подругами и родственниками, из числа коих один ведет лошадь под узцы, 5) несколько вершников замыкают церемонию.

По прибытии всего поезда к воротам новобрачного, бывает встречен отцом и материю его, а оттуда отведен во внутренность дома. Входят в комнату молодого, куда и молодая приходит. Сей, сидящий в одном [66] углу горницы, делает, ей низкой поклон и скоро подходит к ней, берет в свои объятия и целует. Они отходят в особливую комнату, и когда возвращаются к беседе, то присутствие их производит великую радость и восхищение, ужинают в отделенных комнатах; мущины едят с новобрачным в комнате, а женщины с его женою в другой; ибо совсем противно обычаю, чтоб в таком случае женщины ели с мущинами. Свадебной ужин продолжается почти во всю ночь веселым и забавным образом. Свадьбы в Персии обыкновенно празднуют восемь, или десять дней.

Муж, будучи не доволен своею женою, может требовать развода: законы Музульманские предоставляют воли его оную оставить; однакож должен ей отдать все обещанное во время женидьбы, и тогда требует обратно у родственников ее условие, или брачную запись. Обряд развода у Персиян называется Тгелак. Можно до трех раз взять паки жену, с которою три раза был в законном разводе; но при всяком случае должно возобновить брачной договор; а после сих трех разводов должно уже навсегда отказаться от оной. Я слыхал, будто бы женщине следует вступить в супружество с другим мущиною и оным быть оставленною, которой и имел бы с нею тесное сообщение, чтоб иметь право возвратиться к первому мужу у своему; но я ничего не видал в Персии, чтобы на сей обычай походило, и употребя все старания, не мог сыскать ни одного подобного [67] примера. Весьма редко случается, чтоб человек, которой развелся с своею женою, охотно бы взял ее обратно: таковой поступок неминуемо навлечет презрение. Что принадлежит до числа жен: то хотя закон Музульманской и не воспрещает иметь оных столько, сколько прокормить можно (Сие справедливо, что принадлежит до наложниц, но не до законных жен. Коран более четырех иметь не позволяет.), однакож Персияне имеют отменное уважение к тому человеку, которой к одной привязан.

Соглашения между родственниками в Персии, как и во многих местах Восточных, делаются гораздо за долгое время пред возмужалостию супругов, хотя исполнение супружества и бывает несколько лет после, но обрученная невеста не может ни получить развода, ни уничтожения брака, иначе, как с согласия супруга своего, или заплатя большую пеню. Мущина подвержен сему же закону.

Вдова в Персии принуждена ожидать четыре месяца после кончины мужа своего, чтоб вступить в другой брак. Вера не позволяет законной жене паки выходить в замужство до истечения сего времени; но наложница, у которой смерть похитила содержателя, может избрать другого, когда ей угодно.

Наименование новорожденных в Персии сопряжено с следующим обрядом: на третий, или четвертый день после рождения [68] младенца, родственники и друзья родильницы собираются к ней, со многими, для сего празднества нанятыми музыкантами и танцовщицами. По несколько продолжительных концертов и танцев, входит Молла, или Священник, берет младенца в руки и вопрошает мать, какое она желает дать ему имя. По получении от ней ответа, творит краткую молитву; по том, приложа уста свои к уху младенца, наказывает ему, по три раза громогласно, быть послушным отцу и матери; почитать Коран и Пророка, воздержаться от запрещенного; творить благое и упражняться в добродетели. По прочтении исповедания веры Музульманские (Вот оное: «Исповедаю, что не есть Бога, о кроме Бога, и что Моггамед его Апостол. Хииты, каковые суть Персияне прибавляют, и что А’ли есть друг (Вели) Божий».), отдает младенца матери. По том угощают пришедших прохладительными напитками и конфектами, из которых большая часть уносится женщинами в кармане: ибо они уверены, что сие есть вернейшее средство быть плодущими и иметь иного детей.

Церемония Сеннета, или обрезания, совершается обыкновенно во время Тшегулаг, то есть, в течение сорока дней после рождения младенца: ибо оная тогда не столь опасна, как по прошествии сих дней. Однакоже многие вытерпевают сие действие семи и осьми лет; но необходимо должно, чтоб оное наполнено [69] было до четырнатцатилетнего возраста: ибо после того уже не есть законное. Отец и мать новорожденного, в подобном случае, делают увеселительные угощения родственникам и друзьям своим. Операция производится по обряду Жидовскому, и точно так, как у Музульманов Индии.

Обрезание именитого рождения детей есть великолепное торжество, во время которого родственники их оказывают великую роскошь. В бытность мою в Хиразе удалось мне видеть празднества, учиненные обывателями в честь сына Диа’афар Кана, которой был обрезан 27 Апреля 1787.

Приуготовления начались с 20 числа месяца; все базары в Хиразе были великолепно освещены, а особливо большой базар, убранной паникадилами, с цветными фонарями, привешенными к кровле и спущенными почти до половины вышины. С каждой стороны лавки были украшены с отменным, тщанием, посеребреною бумагою и прекрасными ткаными обоями, а стены покрыты до некоторого возвышения зеркалами, живописью в Персидском вкусе, в числе которых, большая часть изображали древних Королей Персидских и Индейских, каждой в одежде по обряду земли своей, и разные происшествия из лучших их стихотворений. Толпы музыкантов, и скоморохов бродили днем и ночью с базара на базар, и делали представления на нарочно приуготовленных подмостках. Сей празднике продолжался, беспрерывно, семь дней и семь ночей. В числе зрелищ разного, рода, при сем случае [70] бывших, заприметил я одно искусное и любопытства достойное в Диебаг-Кганег (арсенал). Посреди здания оружейники повесили на воздухе неприметным образом вылитую из металла мортиру, содержащую около осьми сот фунтов весу. Она казалась действительно не иметь другой подпоры, кроме разноцветных, к ней привязанных бутылок, которые представляли ее плавающею по воздуху. Меня однакож уверяли, что она была привязана проволокою к потолку; но зрителям проволока была невидима, так что сия мортира, казалась ни к чему неприкосновенная, производила истинно удивительное действие. Украшения сего празднества стоили великих денег купцам: ибо, исключая освещения, принуждены были подарить Кана и его сына, которые в замен сделали большой пир в цитадели. Все знатные особы были на оной приглашены. Оные увеселения кончились, великолепным фейерверком.

Персияне погребают своих умерших с теми же обрядами, каковые бывают, и у прочих Музульманских народов.

Родственники и друзья усопшего собираются, производят великий вопль над телом; по том оное обмывают и кладут во гроб; относят на кладбище, всегда состоящее вне городских стен; Молла препровождает тело до места погребения, с напевом некоторых Стихов из Корана. Естьли случится какому Музульманину встретить похороны, то поставляет себе законною обязанностию, приподняв гроб, предложить себя нести оной, крича: [71] Ла Илаг Ила Аллаг (не есть Бога, кроме Бога). По окончании церемонии, родственники и друзья покойника возвращаются в его дом, где женщины приготовляют кушанье из пшеничной муки, смешанной с медом и пряными кореньями, которое едят в его память; часть оного посылается к прочим его приятелям и знакомым, дабы и они воздали ему подобную честь.

Сей обычай кажется ведет начало свое от самой высокой древности: ибо видим мы в творениях Гомера великие жертвоприношения и возливания, чинимые в честь усопших.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Возмездие за пролитую кровь. — Полиция в Хиразе. — Порядок судопроизводства и соблюдение правосудия. — О Кадги и Шеикг Ал-Ислам.

Персияне неукротимы в рассуждении про» лития крови, или так сказать цены крови, которую можем мы назвать законом равного воздаяния. Оной именно постановлен Кораном, которой даже включил его в число ясных и решительных заповедей своих. Оное возмездие называется Деиут. Тот, кто в Хиразе учинит смертоубийство, принужден заплатить родственникам убитого или деньгами, или товаром цену, составляющую восемь сот пиастров; но естьли не хотят они принять суммы сей, и непременно намерены поступить [72] законно с смертоубийцею, что совершенно состоит в воле их: то должно отдать оного из их руки, дабы они его лишили жизни. Естьли он уйдет, оба семейства пребывают в беспрерывном несогласии до тех пор, пока по заплатят им вышепомянутой суммы, или пока не найдут виноватого. Сия встреча обыкновенно не бывает без пролития крови, Есть однакож другое прекращительное средство, сего гораздо миролюбивее, и коему я сам был свидетель, Родственники убийцы отдают или его дочь, или племянницу в замужство за сына убитого вместо цены за кровь. Тогда оба враждующие семейства составляют уже единое, и примирение делается совершенным.

Полиция в Хиразе и во всей Персии отменно хорошо учреждена. Я уже объяснил, что ворота в городах запираются при закате солнечном. Во время ночи никто въехать, ни выехать не может; ибо ключи относят к Ггикиму, или Губернатору, у которого они лежат до утра. В нощное время бьют в три Тгибл, или барабана, в три разные время, сперва в восемь часов, по том в девять, а наконец по прошествии десяти с половиною часов. После третьего барабанного бою всякой человек, которого на улице повстречает Даруггаг, или Полициймейстер, или кто из его подчиненных, берется тотчас под стражу, отводится в тюрьму, а на другой день по утру бывает представлен к Ггакиму, и когда не может он о своем поведении представить добрых свидетельств, то и наказан [73] по подошвам палками, или принужден заплатить пеню.

Кадги судит дела гражданские, а Шеике-Ал-Селам (Я думаю, что в Аглинском подлиннике есть ошибка в печати: Должно читать Шеикг-Ал-Еслам, начальник Исламизма. Сей титул принадлежит одной из первейших должностей духовенства Музульманского. Шеикг-Ал-Селам значил бы начальника спасения. Сие не есть титул, ни даже речь употребительная.), или начальник веры, дела духовные: он особливо решит тяжбы, до развода касающиеся. Должность его соответствует должности Муфтия в Турции. Судопроизводство в Персии весьма простое, отменно скорое, и определение исполняется тотчас по заключении оного, Ворам обыкновенно отрезывают нос и уши, но надорожным разбойникам рассекают брюхо, и в таковом положении выставляют на виселицах в народ на площадях городских, где больше людей бывает, пока не испустят дух посреди жесточайших мучений. Сие страшное наказание имеет однакож весьма полезную цель соделать в Персии воровства совершенно редким. Казни в сей земле столь жестоки и различны, что одно описание оных может произвесть ужас. Видя сих злощастных, подверженных толиким пыткам, щастливой Агличанин благословляет Небо, что родился в земле, в которой принадлежности свято наблюдаемы, и [74] где правосудье всегда сопровождаемо бывает кротостию и милосердием.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Пост Рамазана. — И’де-Корбан, или праздник жертвоприношения. — Аи’-Ид-Кадир.

Персияне наблюдают, как и все прочие Музульманы, строгий пост в течении месяца Рамазана, которой есть девятой в году Музульманском. За час почти до света употребляют пищу; сей завтрак называется Сеггерег; а с сего уже времени до закату солнечного воздерживаются от всего, не пьют и не едят. Пост сей требует столь внимательного и строгого наблюдения, что оной почитается нарушенным, естьли вдохнуть в себя несколько табачного дыму, или прикоснуться губами к капле воды. От захождения солнца до утра другого дни позволяется употреблять пищу. Когда месяц Рамазан бывает посреди лета, что иногда и случается (ибо год Магометанской есть лунный), пост сей ужасно отяготителен, а паче для тех, которые по упражнениям и делам своим принуждены ходить днем Оной еще гораздо несноснее в течении двух ночей, которые Персияне принуждены препроводить в Молитвах. Одна из сих ночей падет на 21 число Рамазана, и называется природными жителями днем убийства в память А’лиа, [75] которой в сию ночь умре, три дни после поражения своего смертоубийцею.

Другая ночь бывает 23 число того ж месяца, в кое время Коран принесен с неба Ангелом Гавриилом, которой и вручил его Моггамеду. Вот почему сия ночь и названа Леилллет-Ел-Кадр, ночию власти или могущества.

Турки и прочие Сунниты совсем первую из сих ночей не наблюдают, а другую отлагают до 27 числа; но Персияне препроводят оные в беспрерывных молитвах; сверх того набожные люди посвящают часть дней месяца сего чтению некоторых глав Корана. Женщины, которые бывают в обыкновенном женскому полу положении, старики, больные и дети ниже четырнадцати лет от сего освобождаются. За тем для всех прочих Музульманов сия поучительная статья для спасения есть необходимая. Однакож путешественники, в дороге бывшие в течении сего месяца, могут также и только на сей случай освободиться от поста и отложить оной до другого времени; но, по возвращении в дом, должны непременно отдать сей долг закону. Впрочем Персияне уверены, что один день поста месяца Рамазана приятнее Богу всех прочих постов года. Они из предпочтения называют его Ал-Мубарик, священным, или благословенным, и не сомневаются, чтоб все Музульмане, умирающие в течение того месяца, не входили прямо в Рай; ибо по повелениям самого Бога, Небесные врата тогда отверзты. Ханжи начинают поститься семь или восемь [76] дней пред наступлением первого числа Рамазана, и продолжают подобное воздержание в первые дни последующего месяца.

И’ид Рамазана, или первое число Шавала, не наблюдается в Персии, так как в Турции, и не требует особливого празднования.

23 Сентября 1786, соответствующее десятому числу месяца Зулггадиаг 1201 леточисления Музульманского, праздновано во всей Персии, яко день торжественной; в Хиразе особливо происходили великолепные увеселения. Сей день есть И’ид-Корбан, или праздник жертвоприношения, установленной в. память Авраама, хотевшего жертвовать сыном своим, из повиновения к Господу Богу. Они выводят лицем действующим своего Измаиля на место Исаака Жидов.. Кажется, что нет ничего естественнее, как изыскивать способы возвысить, славу основателя своего, на щет того, кого, принадлежит. За несколько дней пред наступлением Корбана, каждое семейство, не преминет купить жирного барана, которой ею назначен в жертву и назван Гусфенд Корбан, то есть, бараном жертвенным. Оного барана берегут с отменным попечением; ему не должно иметь ни пятна и ни какова порока, дабы лучше изобразить, телесную и душевную непорочность Измаяла. В день Корбана украшают жертву лентами, жемчугом и многими иными убранствами. Они натирают ей лоб, ноги и разные части тела листом дерева Ггине. Соседи посещают друг друга, и взаимно желают благополучно препроводить праздник, говоря И’ид-Шума Мубарик Башед, да будет [77] праздник твой щастлив. По убиении жертвы, куски оной посылаются в подарок друзьям и нищим; некоторые и себе даже ничего не оставляют. Закон поставляет долгом всякому Музульманину отдавать часть жертвы своей неимущим, которые оным средством снабжены хорошим обедом.

Особы вышней степени наблюдают следующий обряд: Кан, или, в отсутствии его, Беглербег, торжественно отправляется на место жертвоприношения, которое обыкновенно за городом бывает, и называется Корбан-Гаг (место жертвоприношения). Приводят прекрасного верблюда, выбранного для сего праздника, которой и украшен с отменным тщанием; его почитают освященным. По прибытии, Кан пронзает ему грудь копием своим, по том позволяется всем присутствующим броситься на жертву, которая скоро бывает искрошена в тысячи кусков. Щастлив тот, кто может достать хотя один из числа оных! Оный есть вернейший залог его благополучия. Процессия возвращается в город; пред Дворцом сделаны подмостки, на которых ходят по веревке, играют музыканты, борятся, пляшут, поют, происходят бараньи бои и множество других позорищ, назначенных для увеселения черни, чтоб препроводить остаток дня. Для праздника сего все Персияне выучивают наизусть Оду, которую читают гуляючи по улицам. Вид их изображает веселость и удовольствие. А как я жил у природных Персиян, то и рассудил воспользоваться случаем, — и предложил [78] им от себя барана в жертву; подарок сей был весьма приятен моим хозяевам, и мы препровели целой день в забавах. Я приписываю удовольствия, коими наслаждался во время пребывания моего в Персии, больше всего способности своей подражать их обычаям и нравам. Советую путешествующим подобно поступать в иностранной земле, естьли желают пользоваться в оной некоторою приятностию. Я испытал сам собою всю выгоду такового обращения.

17 Числа Зул-Ггадиаг (Сентября 30 числа 1786) торжествован еще другой праздник, которой называется И’идкадир (Или лучше Ком-Кадир, по словам Шардина, Часть IX, стран. 258, потому что сия церемония происходила в местечке, близь Медины так называемом. Я думаю, что должно выговаривать Гадир, слово Арабское, которое значит пруд, и не могу принять истолкование Г. Франклина, мало наблюдавшего выговор слов. Естьли б он поприлежнее расслушал слово И’и-Дгадир, то бы перевел: Праздник пруда.) праздник Провидения. Оной, по мнению Музульман Хи’ит, есть день, в которой Моггамед уступил Калифство зятю своему, А’лию, за девять дней пред кончиною своею; но Турки и прочие Суннеты упорно сие происшествие опровергают (Они признают Калифом, или законным наследником самолюбивого Омара, которой тотчас по смерти Пророка похитил самодержавную власть. А’ли достиг до оной не прежде, как по кончине первых трех Калифов, которых Персияне почитают сущими похитителями.). Таковая разница мнения [79] производит великую злобу между обеих сторон, и стоила им иного крови.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.

Славное вино Хиразское. — Плодородие окрестности сего города. — Плоды и хлеб, там собираемые. — Лошади и стада Провинции Фарс. — Рукодилия и торговля в Персии. — Климат в Хиразе.

Нет во всей вселенной места, где земные плоды были бы столь вкусны и в толиком множестве, как в Хиразе. Не можно вообразить приятнее местоположения долины, в которой построен город. В оной существует здоровой воздух и изобилие всего, что может содействовать к спокойной и приятной жизни. Поля снабжают богатыми жатвами сорочинского пшена, ржи и пшеницы, которые в Мае месяце начинают собирать с пол и уборка хлеба обыкновенно оканчивается в половине Июля. Там едят много Европейских фруктов, которые имеют приятнее запах, сочнее и гораздо крупнее наших, а особливо абрикосы и виноград. Тот, которой растет в Хиразе, многих родов; все [80] отменно хорошее; но совсем тем предпочитают два, или три сорта.

Один есть крупной белой виноград, называемой Риш-Баба, без зерен, отменно сладок и приятного вкуса.

Мелкой белой виноград, называемой Азкери, также не имеет зерен, и так сладок, как патока.

Черной употребляется для делания сего Хиразского вина, толико славного в Азии и даже во всей Европе.

Жиды и Армяне выжимают из него сок в месяцах Октябре и Ноябре. Оного всякой год отправляется великое множество В Абу-Хер и в другие гавани Персидского залива, которые снабжают, прочие торговые места Индии.

Вино Хиразское действительно бесподобной и достойно славы своей. Те, которые несколько времени уже оное употребляли, с трудом от него отвыкают, хотя при первом отведывании Европейцу не покажется оно весьма приятным.

Есть у них еще другой род крупного красного винограда, называемой Саггиби, коего кисти, очень красные, имеют весу семь, или восемь фунтов. Он тверд и на вкус кисловат; из него делают весьма хороший уксус.

Вишни посредственные, не совсем хороши; но яблоки, груши, дыни, персики, смоквы, дули и сливы имеют вкус и запах отменно приятной. Совершенство гранатового яблока взошло в пословицу; Персияне называют его [81] Райским плодом. Все фрукты, о которых теперь было упомянуто, растут в Хиразе в великом изобилии.

Лошади Провинции Фарс, со времен нещастного разорения той страны, ни к чему годны; но в Дехтистине, к Юго-Западу, находятся отменной доброты породы. Пастбища, около Хираза лежащие, предоставляют барану запах превосходной; оной в великом употреблении, в рассуждении приятности вкуса мяса своего. Многие из сих животных имеют курдюки чрезвычайной толщины; оные весом до тритцати фунтов; но те, которые продается на торгам, более шести, или семи фуйтов весу не имеют. Выки их весьма крупны и сильны; но природные жители мало употребляют мяса, довольствуясь бараниною и живностию. Все съестные припасы отменно дешевы. Соседственные горы предоставляют столь много снегу во весь круглой год, что самой последний ремесленник в Хиразе может пить холодную воду, и сохранить плоды свои свежими без большого иждивения. Снег собирается на горах, и привозится в телегах на городские площадные торжища. Цена всяким припасам установлена с большою точностию Дароггагом, или Полициймейстером, и ни один купец не дерзает просить свыше назначенной таксы, опасаясь лишиться носа, или ушей: наказание, обыкновенное за таковые преступления. Таковая предосторожность поставляет преграды алчности и препятствует грабить обывателей в цене вещей первой необходимости. [82]

Фабрики и торговля ныне в Персии в великом упадке; ибо народ, отягощенной войнами с самой кончины Керим-Кана, по сие время не наслаждался почти ни одним днем мира и спокойствия, чтоб хотя несколько отдохнуть и восстать от всех своих нещастий. Естьли б возможно было учредить в оном Государстве непоколебимое и основательное Правительство, нет сомнения, чтоб оное скоро паки процветать стало; ибо Персияне отменно остроумны. Последняя даже степень ремесленников много имеет деятельности и искусства. Они в совершенстве работают филограм (проволочное золото), слоновую кость, и весьма хорошие токари. Я видел в Хиразе стеклянной завод, из которого отправляется товар в великом числе во всю Персию, приносящий нарочитой доход содержателям оного. Город сей получает из Иезда и из Кармании шелковые и шерстяные материи, холст, восчанку и ковры. Тауриц и многие другие города, в Северных странах Персии состоящие, производят множество меди, мраморов и проч.

Город Ком примечателен отменными своими шпажными клинками; но ныне весь его с Европейцами торг пресечен, а, по состоянию земли, нет надежды, чтоб он когда нибудь возобновился.

Товары из Индии приходят чрез Абу-Хер.

Все дела, до торговли касающиеся, между природными предложены суждению Келонтера, или Земского Надзирателя, которой также [83] постановляет пошлины, следующие ко взносу в Канскую казну за привозимые товары. Сии налоги иногда столь чрезмерны, что едва ли остается продавцу самой малой барыш. Оный чиновник имеет комнаты в большом Каравансерае как для себя, так и для помощника своего, называемого Гум-Рук, или Таможенник. Он никогда не преминет быть при прибытии каравана; обыскивает самые безделки и строгую собирает пошлину со всех иностранных товаров. Должность сия представляет грабительству пространное поле. Я не редко слыхал купцов, жаловавшихся с прискорбием на гнусные притеснения Келонтера; однакож не можно подозревать и Кана быть соучастником в подобных воровствах; ибо он сам, правду сказать, по неведению своему, обманут: тот, кто может быть обличен в оном воровстве, погибнет мучительнейшею казнию.

Хираз состоит под прекраснейшим климатом вселенной, и никогда жаре и стужа не бывают в нем чрезмерны. Весною рощи и поля представляют прелестное зрелище Природы. Сие суть цветы разных родов и всяких красок, травы, кустарники и благовонные растения; розы, базилики, мирты, которые освежают и наполняют, благоуханием воздух, естественно уже легкий. Садовой соловей, Персиянами называемой Булбул-Гезар-Дактан, щегленок и овсянка, соединяют в прекрасное сие время приятные свои пения для умножения наслаждений и сугубого внушения любострастных и веселых мыслей. Там [84] являет Природа красоты и великолепие свое. Испытатель Природы, травоискатель могут напитать разум свой и удовольствовать ненасытную склонность свою к изысканиям. Толикие прелести, соединенные с здравостию воздуха, извиняют воображение жителей Хирасских, уверяющих, что город их себе подобного на свете не имеет. Таковые приятные явления довольно были способны воспламенить стихотворческий жар некоего Гафиза, Са’Адиа, или Диамиа.

Утро и вечере бывают прохлады; но остальная часть дня тиха и приятна. Летом термометр редко восходит свыше семдесят третьего градуса днем, а ночью опускается обыкновенно до шестьдесят второго. Осень бывает самое дурное и нездоровое время, потому что тогда начинаются дожди и бывает множество насморков, простуде и лихорадок.

Зимою изобильно бывает снег, но граду нигде не бывает, кроме как на вершинах гор к стороне Испагана и в Севернейших местах Персии. Отменная выгода сей земли, почему и предпочитаю оную прочим, мне известным странам, есть светлость ночей и благость росы, толико везде вредной. В летнее время в Хиразе совсем и росы не бывает; в прочие времена года оная такова, что стальная полоса, хорошо вышлифованная, выставленная на воздухе, во всю ночь на другой день по утру ни ржавчины, ни пятна на себе не имеет. Я сам делал опыт сей. Можно полагать таковую сухость воздуха [85] главною причиною прочности их строений. Оная нам сохранила, во время несметного продолжения многих столетий, сии славные развалины, Перселолиса, в том самом состоянии, как мы их ныне видим; ибо оной город имел свое положение в долине, подобной Хирасской, на два дни езды от сего города.

Ночи во всей Персии, а особливо в полуденных частях, много способны для Астрономических наблюдений отменною ясностию, которую я не заприметил нигде в прочих странах, мною посещаемых.

ГЛАВА ТРЕТИЯНАДЕСЯТЬ.

Нрав Персиян. — Поклоны их и разговоры. — Женщины Хиразские.

Желал бы сделать хоть слабое начертание правлению Персиян, но чувствую все затруднение сего предприятия для путешествующего, которой между ими жил недолгое время. Однакож, живучи у природных обывателей, имел больше способов других, которые об оном писали, исследовать нравы и склонности сего народа, его обычаи и обыкновения. И так довольствуюсь предложить малое число тех примечаний, самим мною собранных.

Персияне, естьли судить об оных по наружному их обхождению, суть без [86] противоречия Азиатские Парижцы. Грубые и дерзкие поступки с иностранными и Христианами изображают Турок; поступки Персиян напротив сделали бы честь всякому просвещенному народу. Смиренны, вежливы, честны, услужливы противу всех иноверцев, освобожденные от тех законных предрассуждений, толико впечатленных в прочих Музульманах, осведомляются с любопытством о нравах и обычаях Европы, и из благодарности дают понятие о своих собственных. Они простирают, странноприимство до такой степени, что тот, к которому входишь в дом, поставляет себе за честь, естьли приемлешь им тебе предлагаемое. Вот по чему и не можно больше оскорбить хозяина дому, как оставить, жилище его, не выкуря Калеан и не отведав хотя несколько, прохладительных напитков

Мнение их, что «кушанья, или ества, принятые иностранцем, суть для дому столько же благословения». Действительно, обеденные и прочие столы почитаются у них драгоценнейшими залогами дружбы, и покровительства. Беспрестанные брани, сию землю сокрушающие со времени истребления фамилии Ссефи, много, способствовали к превращению нравов природных жителей, и к распложению склонности к войне и грабительству. Сия снисходительность и откровенность, которые с толикою славою Персиян ознаменовали, во время сих перемен испорчены. Особы, между ими больше имянитые званием и рождением, лишены чувств чести и человеколюбие. [87]

Разговор Персиян наполнен чрезмерным увеличиванием речей, ими при всяком маловажном случае употребляемых, так что чужестранец, не привыкший к обычаям оных, почтет их всегда готовыми жертвовать ему своим имуществом и жизнию; но они есть единственно только один употребительной слог не только людьми знатного происхождения, но даже и последним бедным ремесленником, которой не посовеститься предложить тебе и всякому приезжему город Хираз в подарок для благополучного твоего прибытия. Подобные обхождения сперва удивляют Европейцев, но скоро к оным привыкнуть можно. Вольность в разговорах здесь неизвестна: ибо «стены имеют уши». Сию пословицу всякой знает и твердит. Страх оков, им угрожающий, обременяет умы их, и разговор подчиненного с начальником преисполнен знаками самого низкого повиновения. Правда, что и оные изрядно отмщают себе подвластным. Я предложу здесь поразительной пример их безмерной строптивости и почитания в присутствии Вельмож в повести одного происшествия, коему я сам был свидетелем, когда препровождал Г. Ионеса от Фактории Бассорской до лагеря Персидского, где и допущены были на аудиенцию Диа’ Афар Кана. Сей владетель хотел, чтоб показали лошадей его Господину Ионесу, у коего по том спросили, которая больше всех ему полюбилась. Г. Ионес, коему служил я вместо переводчика, просил меня отвечать, что «вся конюшня ему отменно показалась; но что [88] он видел двух лошадей (наименовал их), заслуживающих, по мнению его, особое внимания». Род предводителя, которой не покидал нас, так перевел сей ответ Кану: «Он говорит, что никогда не видал прекраснее лошадей Вашего Величества; но между оными есть две, коим подобных во всем свете сыскать не можно» (Таким-то образом во всех землях правда от Государей всегда бывает сокрыта, даже в делах самомаловажных!). Кан показался быть весьма доволен оным ответом, конечно по тому, что с младенчества своего других речей не слыхивал.

Персияне стараются говорить велеречиво, и любят мешать между разговоров целые речи из разных творений лучших своих Стихотворцев, как-то; Са’ади, Гифиза и Д’иамм. Сей вкус к доказательствам обществен как знатным, так и самой низкой степени людям: ибо те, которые не имеют дара читать и писать и никакого воспитания не получили, пользуются способностию и верностию памяти своей, и выучивают наизусть множество замысловатых и остроумных излечений, коими начинают разговор свой и они весьма любят употреблять острые слова, предлагать загадки. Иногда обращают в шутку разное мысленной толк слов с отменною тонкостию и искуством. Я особливо удивлялся в их разговорах сугубому вниманию выслушивать того, кто говорит; никогда они речи [89] его не прерывают, по какой бы то ни было причине.

Однакож они бывают подвержены действиям горячности, вспыльчивы, горды и весьма чувствительны к оскорблениям, за которые тотчас отмщают. Они храбры и небоязливы. Я уже выше сего сказал, что частые их брани много повредили и даже испортили прежнее их добродушие. Сие зверство в нраве вселило между черни Хиразской новой род побоища. Когда два человека начинают между собою драку, около их собирается толпа народу; всякой берет чью нибудь сторону; сумятица и мятеж час отчасу возрастают до прибытия Дароггага, или Полициймейстера, которой уже восстановляет мир и устройство. Подобные явления бывают очень часты, и молодые люди изыскивают их ревностно, чтоб соучаствовать в ссоре.

Персияне одарены живостию, деятельностию и разумом, но не редко сие дарование со вредом употребляют. Они первые в свете лжецы; рассказывают смеху достойные неправды с непонятною важностию, и не стыдятся, когда обнаружен их обман и видят себя обличенными. Они стараются тогда обратить дела в шутку, и утверждают, что нет стыда лгать, лишь бы ложь не была обращена в их пользу. Во всех своих предприятиях начинают употреблять лукавство и плутовство; естьли ж не могут предуспеть, что часто случается: ибо имеют дело с подобными себе хитрецами, тогда поступают с [90] честностию и правотою; но все способы для них суть равномерно удобны.

Они вообще собою видны, стройны и ловки, исключая тех, которые беспрестанно бывают на воздухе и подвержены непогоде; прочие имеют цвет лица столько же прекрасной, как и Европейцы.

Женщины Хиразския прославляются во всей Персии красотою, и заслуживают славу свою. В числе тех, которых имел я щастие видеть во время пребывания моего в оном Государстве, и которые были или родственницы, или приятельницы семейства хозяев моих, находились высокого росту и стройные. Блестящие и даже пламенные глаза их не суть последнее украшение вида оных.

Правда, что они прибегают и к искуству: ибо чернят брови и ресницы порошком, из антимонии составленным (Оной порошок называется Сурьма.), которой больше еще выводит природной блеск их. В Персии большие черные глаза в великом уважении, а в Хиразе они обыкновенны. Во всех, землях Музульманских женщины, даже самой низкой степени, с головы до ног всегда покрыты фатою; почему и не можно надеяться видеть их на улице; но многие посещали хозяев, у которых я имел жительство. Часто таковое посещение должно было приписать единственно любопытству видеть Европейца. Когда сказано было им, что я человек домашний, некоторые не поставляли в грех, [91] подняв свое покрывало, разговаривать со мною, и делать мне разные вопросы с отменным дружелюбием. Они казались быть довольными поспешным моим ответом и уведомлением обо всех наших повериях Европейских; никогда не забывали благодарить меня, прибавя, что я Франки (Франки, имя общественное на востоке всем Европейцам со времени Крестовых походов.) очень добронравной. В Персии, подобно как и во всех областях Музульманских, замужные женщины немногим больше рабынь мужей своих. Сие благочестивое и откровенное дружелюбие, сия взаимная благосклонность, которая придает столько прелестей нашему обществу, и которая утверждает приятную связь между обоих полов, и столь действительно спомоществует к смягчению нрава и к просвещению нашему, все оные приятности Музульманам неизвестны. Муж, всегда терзаемый подозрением, слепо повинуясь глупому и смешному обыкновению, почитает себя обиженным, естьли приятель спросит: все ли в добром здоровье жена его? Не позволяется даже называть ее по имени. Вот речь, употребляемая: «Да буде мать того, или той, щастлива; я желаю ей доброго здоровья». Никому, кто бы таков ни был, исключая ближайших родственников жены, яко братия и дяди, не позволяется видеть ее без покрова. Щастливы, много раз щастливы, любезные и прекрасные мои соотечественницы, рожденные и воспитанные в земле свободы! Можете вы, [92] не преступая никакой закон, соучаствовать, а паче составить прелести общества; никогда не возчувствовали вы пагубных и постыдных действий ревности! Итак наслаждайтеся щастием, на вашу участь предоставленным! Благополучное ваше положение вселило в вас сии чувства чести и вежливости, которые соделают обхождение с вами столь приятным, и удостоверяют вас продолжительным и ничем непомраченным благоденствием!

Персиянки однакож пользуются некоторою властию, пока происходит сватовство и продолжаются искателя посещения. Невеста может приказать, когда ей угодно, жениху своему простоять целой день у ворот отца ее, для чтения в слух стихов, в которых прославляет он красоту и прелести оной. Вот как в Хиразе обыкновенно объясняются в любви! Любовнику редко позволяется видеть возлюбленную свою прежде подписания брачного договора. [93]

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯНАДЕСЯТЬ.

Суеверие Персиян. — Тализманы их. — Средство заговаривать скорпионов. — Употребление вина, между ими почти терпимое. — Отменное их почитание к А’ли. — Двенадцать их ИмамШеикг-Ал-Ислам, судия дел, до веры принадлежащих.

Персияне вообще имеют великую надежду и упование на сильное влияние и действие чарований, предсказаний, талисманов и множество других суеверий. К бредням поклоняющихся огню прародителей своих присовокупили множество других, поселившихся у них с верою Музульманскою. Главная розница между сих суеверий состоит в том, что предписанные чародейством в последствие времени подтверждены Магометанством. Все они отменно наблюдают благовремение, подобно как и древние Римляне; для самомаловажнейших дел изыскивают благополучное время. Не льзя никогда ехать в дорогу, не открыв наперед книги предсказания , в которой каждая Глава начинается разною литерою азбуки, из коих некоторые почитаются благополучными, другие неблагополучными. Естьли случится напасть на букву нещастливую, путешествие отлагается до удобнейшего времени. Чтоб вступить в первый раз в новой дом, надеть новое платье, или предпринять какое нибудь подобной важности деяние, всегда начинают оное некоторыми суеверными и малодушными обрядами. Для [94] браков своих наблюдают подобное; для подписания рядной избирается час благополучной, другой для обручения. Таковые предосторожности почитаются необходимо нужными для благоденствия новобрачных. Достаточные люди препоручают звездочетцу узнать судьбу детей своих в самую минуту их рождения.

Тализманы их обыкновенно состоят из изречений Корана, или нравоучительных слов из сочинений А’лия, написанные на пергамине, или вырезанные на серебреных полосках, которые они привязывают к руке, или к другим частям тела. Вельможи вырезывают оные на яхонтах, или других драгоценных каменьях. Знатные женщины имеют небольшие круглые дощечки, на которых изображены резьбою стихи из Корана, кои, обще с тализманами своими, привязывают к руке красными или зелеными лентами, яко верное предохранение от прельщений диавольских и нечастых духов. Оные Деб (ибо так они их называют) беспрестанно питаются по целому Свету для творения всего, от них зависящего зла. Мнение их, а особливо черни, касательно до небесных тел, не меньше сумасбродное. Они имеют странные понятия о падении звезд, о солнечных и лунных затмениях и обо всех воздушных явлениях.

По духовному их преданию полагают они девять небес, из которых самое нижнее непосредственно над их головою. Они воображают, что падение звезды происходит от Ангелов низшего неба, которые мещут каменья в диаволов, стараясь достичь до сих [95] пределов. Г. Ганвай предоставил нам в Путешествиях своих (Сии весьма любопытные Путешествия изданы в Лондоне в 1753, и ни на какой язык не переведены, хотя много бы были полезны как для Наук, так и для торговли.) подробности, о которых за лишнее почитаю упомянуть здесь; довольствуюсь сказать, что таковая есть твердая вера Персиян вообще, даже тех, которые имеют больше просвещения и имели лучшее воспитание.

Одно из главных их суеверий состоит думать, что, с помощию некоторых молитв; можно отнять силу и действие ужаления скорпионов, которых в их земле великое множество, и кои весьма ядовиты. Тот, которой имеет власть связывать: ибо под оным названием означают они сего волшебника, обращается к стороне знака скорпиона, всем им известного, и читает молитву. По окончании оной, все предстоящие хлопают в ладоши, и тогда почитают себя совершенно в безопасности; и естьли в ту самую ночь случится им увидеть скорпионов, то беспрепятственно берут их руками, будучи твердо уверены в действии их чарования. Я часто видал хозяина дому, в котором имел я жительство, читавшего молитву, о которой я упоминал, из снисхождения к детям своим, просившим его связать скорпионов. По окончании сего обряда, все семейство спокойно ложилось спать в совершенном бесстрашии. Во время лета [96] существует множество широких скорпионов, которые имеют вид совсем черной. Уязвление их хотя опасно, но не смертельное. Однакож находящиеся в Северных Провинциях Персии, а особливо к стороне Кахана, имеют столь ядовитое жало, что большая часть людей, ими уязвленных, тотчас умирают.

В числе всех Музульман Персияне меньше всех пустомнительны в рассуждении употребления вина; многие оное пьют публично, а другие в домах своих. Однакож те, которые ходили, на поклонение в Мекку и духовные чиновники оного не употребляют.

В пьянстве они весьма сварливы, и ссоры их часто имеют гибельные последствия. Опиум у них меньше в употреблении, нежели у Турок, от которых стараются отличить себя питьем и ествою; толикое имеют к ним отвращение и даже омерзение; ибо они предпочитают им Жидов и Христиан, коих приветствие кажется им меньше сомнительным, чем поклоны последователей О’мара. Они всенародно Проклинают трех Калифов, непосредственно наследовавших Моггамеду, Абубекра, О’мара и Озсмана, и почитают их похитителями и тиранами, которые неправильно лишили их Пророка А’лиа принадлежащего ему права Калифства. Не возможно вообразить, какое благоговение оказывают они к своему А’лию во всех их разговорах и книгах; почитают его ученейшим и совершеннейшим человеком, когда нибудь на свете, существовавшим. Моггамед, говорят они, превосходил его только одним посланием, с неба им полученным, [97] А’ли был один человек во всей вселенной, умеющий говорить на всех языках, и со времени его кончины никто на земле не имел подобного знания.

В пример чрезмерного почитания, которым чернь поражена к А’лию, предложу ответ Тсшегарвадара, или вожатого Каравана, с которым я приехал в Хираз. Один из путешествующих имел привычку восклицать: О Боже! О А’ли! Нет, нет! говорил хозяин: А’лия сперва, а по том Бога.

(Сие оправдывает Персидскую пословицу, о которой упоминает Шардин, Том V-й стран. 2, Издания 1711: Не знаю, естьли А’лий есть Бог, но по крайней мере немногого недостает, чтоб он оным не был; однакож предоставлено было Кафолическим монахам превзойти сие сумасбродство. Неопрятные и несмысленные дети Св. Франциска дерзнули написать на пример, что в воле состояло блаженного их основателя явиться на земле вместо Иисуса Христа, или просто в виде Святого и основателя монашеского ордена; но что он избрал последнее сие послание, как не столь многотрудное, а паче не столь отвратительное, яко казнь на кресте, неразлучимая от первого звания, и предоставил оную Сыну Божию, который должен был почесть себя весьма щастливым его отказом.)

Титул или наименование Эмир-ал-Муминин, начальника верующих, Персиянами [98] часто упоминаемое, означает А’лиа, которому, по их мнению, оное одному принадлежало. Сын Сунния, или последователя О’мара, есть оскорбительное слово, не редко чернию употребляемое во время сердца и досады. Персияне утверждают, что право наследства на Калифство принадлежало двенадцати Имам, или начальникам закона, происходящим от их Пророка по Фатиме, его дочери, которую он отдал в супружество А’лию. Она произвела на свет двух сыновей, Ггасана и Ггосаина, от которых были потомки. Сверх того утверждают, что Пророк, за несколько дней пред своею кончиною, избрал А’лия и его семейство, чтоб наследовать ему в престоле и в жертвеннике (Слово Арабское Кгалифег; настоящем смысле значит Викария, Порутчика.), наименовав его своим Калифом, то есть наследником своим. Турки не признают сего назначения, и утверждают, что народ имел право избирать сего наследника, и что, в силу оного, права, все три Калифа, предшественники А’лия, были законные владетели.

Вот имена двенадцати Имам, которые, по мнению Персиян, имели законные права на Калифство.

1. А’лий, коему непосредственно долженствовало наследовать Моггамеду, но которой совсем тем был третьим Калифом, как. о сем вышеупомянуто. [99]

2. Ггасан, старший сыне А’лия, казнен Калифом Моавиагом, а, по мнению других, отравлен ядом А’ишагою, вдовою Моггамеда, за то, что препятствовал ее коварствам.

3. Ггосаин, второй сын А’лия, убит на поле Кербелаг в Ирак А’раби частию войск Калифа Иезида, сына Моавиагова, противу коего он в то время вел войну. В память смерти сих двух Имам, Персияне и прочие Хииты наблюдают ежегодной торжественной траур, которой опишу ниже.

4. Зеин-ел-А’бед’ин, сын Ггосаина, коего лишил жизни Валид, старший сын А’бдул-Мелека.

5. Маггамед-ал-Бакир, сын Зеин-ел-А’бед’ина, убит по повелению Ггакема, сына А’бдул-Мелекова.

6. Диа’ Афар-ал-Ссадик, сын Моггамед-ал-Ссадика, умерщвлен по повелению Абу-Диа’ Афар-Дованики.

7. Муса Казим, сын Диа’ Афар-ал-Ссадика, убит по повелению Гарун А’ббасия в городе Багдаде.

8. Али, Ибн Муса-ал-Реза, казней по повелению Ал-Мумун-А’ббасиа.

Славный Король Персидский, Шах-А’ббас, построил, в честь сего Имам, великолепную мечеть в Мехгеде, и повелел, чтоб все подданные его ходили в оную на поклонение, дабы воспрепятствовать вывозу нещетных сумм, издерживаемых в Аравии поклонниками, идущими в Мекку. Сия политическая уловка произвела наиблагополучнейшее действие; ибо под [100] управлением оного великого Государя Персияне были в наицветущем положении.

9. Моггамед-ал-Теки, сын А’ли, Ибн-Риза, убит по повелению ал-Мамун А’ббасия.

10. А’ли-ал-Зеки, сын Моггамед-ал-Текиа, убит в городе Самараге по повелению Мо’ Атаз-Биллаг-А’ббасиа.

11. Ггасан-А’скери, сын А’ли-ал-Зекиа, убит по повелению Мо’а Тамид-А’ббасиа.

12. Моггамед-ал-Магади, сын Гасан А’скериа, скрылся в царствование Мо’а Тамид А’ббасиа, и коего возвращения Персияне ожидают прежде окончания света. Они величают его Ггазарет Ссигеб Земан (владетель времени); не говорят о нем иначе, как с наиглубочайшим почитанием. Турки и все последователи О’мара не признают оных двенадцати Имам, и говорят, что, исключая А’лиа, прочие все справедливо лишены жизни за возмущение противу правления, под которым они жили; но Персияне и все Хииты почитают их святыми, мучениками, настоящими Калифами, или наследниками Моггамеда; что всегда и подтверждают в их Келемеге, или исповедании веры, прибавляя следующие слова: А А’ли есть друг Божий. Омарова секта отвергает сие прибавление.

(Исповедаю, что не есть Бога, окроме Бога (то есть, что существует только един Бог), что Моггамед есть посланнике Божий, а А’ли друг Божий (Наместник Божий по мнению Шардина, Томе VIII-й, стран. 83) Слово вели значит друг, любимец Божий, или Государя, по мнению, Ришардсона, Словарь Арабской, Персидской и Аглинской, стран. 2072.

По разным изысканиям, касательным до слова сего, почти не могу принять знаменования, ему приписанного Кавалером Шардином, утверждающим, что оно есть односмысленное со словами Кгалиф и Имам; между сих трех названий существуют довольно сильные отличения. Имам значит начальник веры, и означает, особливо между Хиитов, наследников Моггамеда; Кгалиф Викарий, Порутчик, есть титул наследников Моггамеда от Абубекра, О’мара и Озсмана; Вели (друг), Вели ел-А’гад, чаемый наследник, или назначенный быть оным, владетельным Государем.) [101]

Все дела, до веры принадлежащия, как мы оное уже объяснили, предложены суждению Шеикг-ал-Иклама, или начальника закона; должность его сходствует с должностию Муфтиа у Турок; сведению его принадлежат все дела духовные, а в народных празднествах, или в других подобных случаях проповедует он в большой мечети; но не имеет, так как Муфти, никакова соучастия в делах Государственных. [102]

ГЛАВА ПЯТАЯНАДЕСЯТЬ.

Сравнение и розница между Турок и Персиян в рассуждении обыкновений, наряда и некоторых статей, до веры принадлежащих. — Вседневный образ жизни ПерсиянИх почтение к своим Имамам. — Аудиенция у Абу-диа Афар Кгана.

Одежда Персиян много разнствует от Турецкой. Между сими последними каждой, исключая Сеида, или потомка Моггамеда, кто дерзнет употребить зеленой цвет в какой либо части платья своего, подвергается быть убиен каменьями (Путешественник наш ошибается; одна только зеленая чалма прилична и принадлежит потомкам Пророка; впрочем Турки гораздо меньше Персиян суеверны, и имеют не столько, как оные, предрассуждения; а по сему и видно, что Г. Франклин их никогда не посещал.); но в Персии общий и любимой цвет есть зеленой, даже и для Папуш; все люди, какого бы ни были исповедания и состояния, могут употреблять оной цвет. Турок почитает себя оскверненным прикосновением Христианина, которой только коснулся до платья его; Персияне, напротив, едят с нами из одного блюда, пьют из одной чаши и курят из одной трубки (Оная трубка называется Калеан.), с столь же малым сомнением, как будто бы были мы собственные их дети; по крайней мере вот что я испытал во время пребывания [103] моего в Персии от природного семейства людей, с которыми я жил.

Персияне также во многом не сходствуют с Турками в рассуждении некоторых, до веры касающихся обрядов. Первые всегда молятся с отверстыми руками, другие напротив держат их сжатыми пред собою. Персияне во всех умовениях, которые преследуют молитвы их, омывают бороду и лицо одною правою рукою; левая, будучи определена для действ, не столь важных, а у ног довольствуются только тронуть конец сверху и снизу; но Турки умываются обеими руками и утирают всю ногу; ковер, на котором творят молитву (Ковер сей назван Диаи Намаз (место молитвы).), обращен всегда к стороне храма Мекки, елико сие возможно; но сей обряд всегда основан на одной догадке.

Персияне гораздо больше суть терпящий иноверие, чем Турки (Мы опровергли сие несправедливое утверждение выше.). Они признают достоверность Ветхого и Нового Завета, почитая их Книгами, с Неба снисшедшими Моисею и Иисусу Христу, таким же средством, как Моггамед с оного получил Коран свой. Они уверяют, якобы последняя сия книга дана Творцом всемогущим для того, чтоб очистить и исправить погрешности первых двух, которые будто испорчены Жидами и Христианами. Они признают Христа за [104] великого Пророка, но не за Сына Божия и не за Спасителя рода человеческого; утверждают якобы Моггамед есть последний из числа Пророков (Кгатем Имбай на Персидском языке.) и печать оных, коих число полагают до ста дватцати пяти тысяч. Все народы, по их чаянию, восприимут веру Музульманскую в день Суда Страшного; тогда всякая нация, разного исповедания, умолять будет покровительства их Пророка противу гнева Божия, я все наконец соединятся в недра Изламизма. Они приписуют Пророку своему множество особенностей, которые относительны ко Христу Спасителю.

Вот вообще обыкновенной образ жизни Персиян.

Для начинания молитв своих, встают они всегда на рассвете; первая называется Намаз Ссугги (Молитвою утреннею); они отправляют ее до восхождения солнца; потом бывает у них малая трапеза, называемая Нахта, или завтрак. В сие время едят они виноград и другие приличные времени года плоды; несколько хлеба и сыра из козьего молока; после чего употребляют чашку крепкого кофе без сахару и молока; тотчас после сего приносят Калиан, или трубку; ибо должно знать, что все Персияне от вышшей до самой последней степени курят табак.

Вторая их молитва называется Намаз Сеггер, или молитвою полуденною; оная должна быть прочтена прежде оборота солнечного к [105] склонению. Обед их, или Тшахт, следует за сею молитвою, и состоит в сыре, молоке, масле, хлебе и плодах разного рода; во время. Сего стола не едят они мяса.

Третья молитва называется Камаз А’ссер, или послеполуденною молитвою; оную читают около четырех часов после полудня

Четвертая молитва, именуемая Намаз Шам (молитвою вечернею), отправляется после заката солнца. Когда оная кончена, следует у Персиян их Шами, или ужин, которой почитается главною их трапезою, и состоит обыкновенно из Сорочинского пшена, каши облитой превкусным мясным вареным сокам и крепко приправленной разными пряными кореньями; иногда едят они жареное (Сие кушанье называется Кебаб, состоит из мяса, поджаренной на угольях баранины, изготовленной с луком, яицами, пряными кореньями и пр.). Когда готов ужин, то слуга возвещает об оном, и подносит в то же самое время рукомойник и воду; гости омывают себе руки, и никогда не забывают исполнить сего действия чистоплотности как пред трапезою, так и после оной. Они едят поспешно пальцами; ибо не знают даже употребления ножей и вилок; по том подносят им разного рода шербеты, и стол оканчивается дессертом из прекраснейших плодов. До окончании ужина, сидящее семейство составляет кружок; [106] забавляются рассказыванием повестей, в числе которых бывают весьма любопытные и забавные; всякой сказывает наизусть изречения лучших Стихотворцев, и играют в разные игры.

Пятая молитва называется Намаз Акгир (последнею молитвою), а иногда также Нимаз Шеб (ночною молитвою); оную читают час спустя после ужина.

Город Хираз разделен на двенадцать частей, или отделений, из которых каждое состоит под покровительством одного из двенадцати Имам, или начальника закона. В четверток, во время ночи, которая, по начислению Персиян, принадлежит к пятнице, причалы и прочие служители мечетей делают Зехир, то есть, читают повествование о жизни и славных деяниях того Имама, или святого, которой присутствует при отделении и оное защищает. Обыватели, предстательством его, надеются получить исполнение своих желаний и отпущение преступлений своих. Персияне часто упоминают о сих Имамах в своих разговорах, призывают их на помощь во всех своих. нещастиях, и благодарят оных за всякое о ними повстречающееся благополучие.

Мечети Имам Задегов, или потомков Имамов, суть священные убежища для преступников, которые в оные укрываются; не возможно их из оных взять ни под каким видом, и сила правосудия, или самодержавия исчезает на пороге храма; но самое священнейшее место в Хиразе, коего право никогда не [107] было нарушено, есть Шаг Тшерагх, мною подробно вышеописанное. Самоважнейшие преступники в нем в безопасности, когда угодно обывателям их туда принять; однакож виновники оскорбления Правительства везде, где то не были бы, обыкновенно берутся под стражу, и никто их не удерживает и не укрывает, коль скоро востребованы Государем. Сии убежища имеют великое сходство с древними святилищами церквей и монастырей земель Католических; преступник был в оных под защитою от преследования и возмездия законов.

18 Июля 1787 сопровождал я Г. Ионеса, в Бассорской Аглинской Фактории служащего, в лагерь Персидской, где и допущены были на аудиенцию к Диа’ Афар Кгана. Мы прибыли несколько прежде десяти часов утра, и препровождены в палатку Министра Мирза Моггамед-Ггосаина, которой продержал нас долгое, время, и подчинял трубкою и кофеем по обыкновенному обращению Персиян с теми, кто их посещает. Палатка оного Мирзы была прекрасная, продолговатого виду, спереди открытая, а внутри убранная отменным Индейским ситцем; стены тканые в решетку. На полу был послан богатой Персидской ковер с бахрамою Иедских фабрик; подушек не имелося; Персияне в публике оных никогда не употребляют, а дома весьма редко. В двенадцать с половиной часов пришел чиновник объявить нам, что Кган готовь допустить нас к себе, и просил за ним следовать. Мы отправились, и хотя палатка [108] Кгана была на одной черте со ставкою Министра; но обряд, Персиянами употребляемый, требовал, чтоб мы сделали обход почти на тридцать шагов, чтоб вступить в оную чрез отверстие, из красного канева (материи) сделанное. Тут оставил нас прежний чиновник, и тотчас появился другой, которой повел нас в палатку, и в то же самое время кричал, чтоб все предстоящие разделились потеснее на правую и левую сторону. Тогда ясно увидели мы Кгана; проводник наш просил нас, чтоб мы ему поклонилися, и мы, сняв свои шапки, сделали ему поклон по обычаю Аглинскому. Кган отвечал небольшим наклонением головы; по том вывели нас из палатки, в которую паки введены чрез задние двери. Тогда Кган сделал нам другое наклонение головою, и просил сесть. Мы заняли места, и сели в четырех шагах от сего Государя. В первой аудиенции Г. Ионес находился гораздо далее. Кган казался быть довольным нас видеть; сделал многие вопросы, до Европы, Агличан, нравов и обычаев их касающиеся, и явил свое удовольствие, что Г. Ионесу воздух Хираской был не вреден; обещал обоим покровительство и защищение, пока мы проживем в оном городе; приказал даже Секретарю своему изготовить для нас Фирман (указ). После довольно продолжительного разговора, простились мы с Кганом таким же образом, как к нему взошли.

Палатка Кгана была великолепная, фигуры продолговатой, поддерживаемая тремя древками, на вершине коих находились вызолоченные [109] шары; передняя часть оной во всякое время была открыта; прекрасная шелковая темного цвету материя украшала внутренность; что принадлежит до наружности, то оная много сходствовала со ставкою Министра. Ковер с длинными войлоками Покрывал землю. Диа Афар Кган, сидящий в верхнем конце палатки на большом, вдвое сложенном войлоке, имел пред собою Мирзу Моггамед Ггосаина и многих других военных чиновников. Платье Кгана не много отличалось от одежды прочих Вельмож Государства. На нем была шелковая, оранжевого цвету стеганая юпка (Называемая Каба.); меч его препоясан был сверх сего одеяния; он курил табак из золотого Калеана, превосходно выработанного филограмом, яхонт украшал его шапку (Сер Пуш. Слово сие также означает женскую фату, или головной убор шелковой, кисейной, или просто холстинной. Часть сего наряда оставляется висячею, и оная покрывает лице, плеча, а иногда и все тело. Степные Аравы называют его Игграм, и конец оного берут в зубы, чтоб закрыть лицо в то время, когда нападают они на путешественников и оных грабят.).

В сорока почти шагах позади палатки Кгана находился его Ггарем, или потаенное жилище жен, со всех сторон окруженной стенами, или лучше сказать завесами из [110] красной камки; в двенадцать без малого футов вышины. Кган всегда имеет при себе некоторое число женщин, им избранных, для сопровождения его в лагерь. Оные имеют столько же народа для услуги и столько ж удобностей как во Дворце.

ГЛАВА ШЕСТАЯ НАДЕСЯТЬ

Новое и краткое описание развалин чертогов Персеполиса. — Выпись из Рузет-ел-Ссафа.

В четверге, ввечеру, 30 Августа 1787, поехал я из Хираза с Господином Ионесом посетить славные развалины Персеполиса. Мы препровели ночь в саду, вне города лежащем; а в пятницу, в три часа по утру, поехали далее; в девять часов приехали в Заркан, деревню, отстоящую на восемь фарсангс, или тридцать две Аглинские мили от Хираза (Близ сорока двух верст.). Хотя ведущая дорога в Заркан лежит между скал и гор, но подъезжая к деревне, встречаются вспаханные земли: оная довольно обширна, и зависит от правления Хиразского. Келонтер, или главный судия в оной [111] начальствует. Соседство гор придает сему месту вид, весьма приятной; в окрестностях растет крупной красной виноград. Мы встретили на дороге несколько сот курдов скитающихся Туркоманов; они объявили нам, что племя их называлась Орт (Орд, или ордю (семейство). Сии народы, как и Татары, разделяются на Орды; Аравы на племена; Индейцы на касты.); что ехали в Гермезир, место, лежащее к полудню от Хираза, ожидать приближения осени и зимы. Сии народы, ведущие скитающую жизнь, не имеют основательного жилища, и везде бродят с семейством и со скотом своим, по обычаю древних Скифов; цвет лица их походит на Цыган, разъезжающих по всей. Европе; оной темнокрасной и смугловат.

В субботу, Сентября первого, в двенадцать с половиною часов ночи, отправились в путь; в пять часов утра переправились чрез реку Бендемир, которую Господин Ниебюр отдалил до древнего Аракцеса. На сей реке построен каменной мост, называемый природными жителями Пул Кган (Кгаским мостом). Езда наша продолжалась посреди поля, и в шесть с половиною часов приехали к развалинам. Переезд наш состоял из пяти фарсангс. Оная дорога пересекает поле, которое начинается пять миль к Югу от Заркана, и ведет до Персеполиса, лежащего непосредственно у подошвы гор. Караван наш [112] расположился лагерем в саду, на одну милю с половиною к Северу от развалин, близ Мердахта, деревни, от которой все сие отменно приятное поле заимствует свое наименование; оное изобилует всякого рода дичью. Мы видели куропаток, диких голубей, перепелов и зайцев.

В девять часов, поутру, расположились обозревать древности. Развалины славных чертогов Персеполиса состоят на пригорке, с которого пользуется зрение видом неизмеримого Мердахтского поля. Гора Реггмет окружает Дворец наподобие амфитеатра; к основанию колонн всходят по леснице ста пяти ступеней, построенной из синих каменьев. Первые предметы, вид поражающие при входе, суть два каменные портика (преддверия), из которых каждой имеет около пятидесяти футов вышины; два Сфинкса (Баснословное чудовище.) чрезмерной толщины украшают стороны оных; они убраны бесчисленным множеством бус, и, против обыкновенного., изображены стоячими. Верхняя часть каждой фасады покрыта многими надписями древними литерами, которых до сих пор никто разобрать и истолковать не мог (Г. Франклин кажется не полагает никакой разницы между буквами и наречиями сих разных надписей. Некоторые изображены по Гречески, другие по Арабски, по Куфически и древними Персидскими литерами, употребляемыми во время Сасанид, коих Г. Силвестр де Саси открыл алфавит, и оные истолковал в Ученой и весьма ясной Диссертации. Что принадлежит до надписей буквами наподобие гвоздевых шляпок, которые равномерно видимы на развалинах Персеполиса: то почти уже несомнительно, что оных никогда разобрать будет не возможно.). [113]

Не в дальном расстоянии от сих портиков всходят по довольно покойному крыльцу в большую залу колоннад; обе стороны оной лесницы украшены большим числом лиц обронной работы; многие не подалеку друг от друга держат в руках сосуды, то виден верблюд, то торжественная колесница наподобие Римской, а сверх сего лошади, быки, бараны, испещряющие сей род процессии. Внизу крыльца приметен барелиэф (выпуклость), представляющий льва, схватившего вола; вокруг сих изображений существуют надписи древними литерами. Оная лесница ведет к месту, которое напред сего составляло великолепную залу, называемую уроженцами Тсшегел-Минар (сорока колоннами). Хотя сие название часто служит для означения всего здания, но больше принадлежит к оной зале. Не взирая на нещетное множество столетий, на сих развалинах накопившихся, пятнатцать столбов остались и поныне невредимыми; они имеют от семидесяти до восмидесяти футов вышины, и могут почтены быть совершенным произведением каменного мастерства. Основание их, искусно сделанное, кажется не [114] много претерпело от непостоянств погоды; на средостолбии оных сделаны выемки до верху, а капители отделены и украшены чеканною работою.

Из залы сей вышед с Восточной стороны, и следуя тому же склонению, встречаешь развалины огромного четвероугольного здания, в которое входят чрез гранитовое отверстие. Многие двери и окошки оной комнаты и поныне существуют; они сделаны из черного и вышлифованного наподобие зеркала мрамора; по обеим сторонам дверей входа в выпуклости суть две фигуры естественной величины; они представляют человека, убивающего козу; одною рукою схватывает он животное за рога, а другою погружает ей кинжал в сердце. Животное одною переднею ногою упирается в грудь человека, а другою в правую ею руку. Сие таинственное изображение не редко повторяется в чертогах. Возле других дверей той же комнаты видны статуи двух человек росту обыкновенного; позади их стоит слуга и держит открытой зонтике; они утверждены на толстых круглых стойках и кажутся престарелых лет; борода у них весьма длинная, а волосы отменно густы.

На двух столбах, поставленных при входе на Юго-Восток оной комнаты, представлены резною работою четыре фигуры, облаченные в длинные одеяния, держащие в руках пики в десять футов; у самого оного же входа видны остатки крыльца из черных камней; сверх сего, несметное множество отрывков колонн, капителей рассеяно на большом пространстве [115] земли. Многие показались мне столь необычайной величины, что я не знаю, как можно было их привезть и поставить на место. Все сии уважение внушающий развалины возвещают величие и великолепия достойные жилища многомощного Монарха, и вид оных вселяет в глубокое почитание. Размышляя о знаменитой славе, обширной сей Империй, бывшей в древние времена убежищем Художеств и Наук, толико цветущей и столь мудро управляемой; перебирая в уме своем разные перемены, коим была подвержена; помышляя наконец, что оная последовательно предоставила обширное поле дерзновенному самолюбию некоего Александра и мужественному исступлению некоего O’мара, убедительно удостовериться должно в превратности и непостоянстве дел человеческих.

Сверх древних надписей, о которых упоминали, есть и новейшие, которые тем удобнее читать можно, что они изображены буквами Сириакскими (Г. Франклин без сомнения намерен говорить о надписях Куфических, коих литеры имеют удивительное сходство с древними Сириакскими, или Странгело, что и делает ошибку его весьма извинительною; но Сириакских надписей в Персеполисе не имеется.). Славный Г. Ниебюр издал отменно верные списки с оных в превосходном и любопытном своем Путешествии (Часть II, табл. 20, 21.). За недостатком потребных инструментов и познания в Архитектуре, не могу [116] я сделать подробного описания сим чертогам; но постараюся, сколько будет мне возможно, дать понятие о предметах, по мнению моему, достойных некоторого внимания.

Позади залы колоннад и почти у подошвы горы суть остатки четвероугольного строения. Оное составлять могло часть чертогов, или было может быть отделенным храмом, потому что пространство, наполненное землею и песком, разделяет оба здания. Внутренность изобилует и наполнена таинственными знаменованиями, до веры относящимися; оное имеет четыре главные входа, два с Северо-Восточной и два с Юго-Западной стороны. Стены, разделенные на многие размеры, украшены разными резьбами, в числе которых обыкновенная представляет образ человека росту естественного, сидящего на стуле, опершись ногами на табурет (скамейку); за ним слуга держит зонтик. Сей человек имеет в руке круглую палку, а перед собою два ветвистые подсвечника со свечами; позади сих подсвешников виден юноша, за которым следует женщина, держащая в руке стакан; под сими фигурами изображены другие лица в длинных одеждах; одни вооружены луками и стрелами, прочие копиями, и на всех надеты шапки наподобие маленькхих башен. История повествует нам, что таковое было древнее одеяние Мидов.

Сие здание имеет двенатцать дверей и наверху у каждой представлен обронною работою лев, ухвативший вола: одинакое образование с тем, которое заприметили мы на [117] большом крыльце. Все ниши, сделанные в стенах, убраны отменным гранитом и превышены прекрасными каменными карнизами. Сверх сих фигур, столь часто повторяемых, заприметил я одну, весьма странную, и которую полагаю быть таинственною в древнем законе Персиян: она представляет мущину, сидящего на столбе. Он держит в руке небольшой сосуд, тело его посредине окружено поясом, коего оба конца столь далеко простираются позади платья, что походят на два крыла; на нем длинная одежда и шапка наподобие башни. Внизу сей фигуры я видел львов (знаменование Царского достоинства у древних Персиян); они показались мне искусно выработаны.

Миновав сии прекрасные развалины, не в малом расстоянии на горе Реггмет, к Северу, видны остатки любопытного здания, в каменной горе вытесанного, к которому прежде всходили ступенями, которые истреблены временем; ибо ныне непременно должно взлезать на гору; а как сверх сего есть и другое здание, оному соответствующее, почти в восьми стах шагах к Югу: то и опишу их и сделаю некоторые примечания, какая была цель при построении оных.

Они весьма возвышены и имеют три стороны, из которых две гладкие, в сорок футов вышины, третья сторона покрыта превосходными резными изображениями отменной работы, посредине стоить колонна, превышенная сидящею таинственною фигурою, похожею на тех, которые нами уже описаны. [118] Напротив человек, стоящий прямо на пиэдестале (подножие), у которого три ступени, в левой руке держит лук, а правою, которая поднята, целит в сидячую на столбе фигуру. На каменном жертвеннике, в два фута вышины, раскладен огонь, а несколько в сторону виден на воздухе большой шар, повидимому назначенный для изображения солнца.

Известно нам, что волхвы почитали сии два знаменования (Огонь и Солнце. Попечение, с которым Римляне сохраняли священный огонь, доказывает, сколько вера их сопряжена была с волшебством; и так не сомневаюсь я, чтоб, употребя ученые и проницательные исследования, не возможно было дать некоторой виде исторической истинны, остроумной Зороастровых приключений выдумки, в Поэме; Нума Помпилий, соч. Г. Флориана.) двумя главными основаниями веры своей, и в образе их воздавали честь и поклонялись Творцу вселенной, каждое из них есть, по естеству своему, непорочнейшее и меньше тленности подверженное из созданных существ; следовательно и можно заключить, что они изображали некоторые таинства закона волхвов. Человек, вооруженной луком, был конечно начальник Волхвов, или даже может быть славный пророк и законодатель Зороастр; совсем тем предлагаю я здесь одни догадки, а не истинну. Сии великолепные развалины должны вселять в каждого зрителя разные мысли; но [119] все следы древнего сего закона уже давно истреблены и исчезли с наречием и Науками тех, которые оной исповедывали. Мы пребудем всегда в том же неведении, доколе не достигнут до разобрания надписей, которые могут известить нас о времени основания здания сего (Чего однакож Доктор Гид сделать не мог, со всеми своими познаниями в Зенде, Пазенде и Пелви, кои они выдает нам за древние языки Персии; но которые почти ничто иное, как наречия настоящего нынешнего Персидского языка, преобразенные под литерами, оставленные Персиянами для Арабских. Книга, под заглавием: Саддер (сто врат), оным Доктором переведенная, есть из числа ученых обманов, довольно неискусных и довольно часто повторяемых, чтоб ученые и просвещенные люди могли долгое время быть обольщены оными. Г. Ришардсон в весьма разумной диссертации доказал всей Европе, что издали нам бредни некоего Детура, коего уже около трех сот лет нет на свете. Те, которым достанет терпения прочесть сие собрание наставлений, без труда поверят, что Автор действительно бредил при сочинении оных; но что подумают они о Переводчике, или по крайней мере о том, которой наименовал себя оным? ибо естьли Г. Гид сам перевел в Индии древние книги о законе Персиян, для чего не мог он доставить нам никаких сведений, касательных до медалей Сасанид, до надписей Персеполиса и Накши-Руктама, которые Ученым Академиком Г. Сильвестром де Саси истолкованы удовольственно без иной помощи, как по книгам и рукописям Г. Анкетиля? Впрочем я приглашаю тех, которые пожелают иметь настоящее понятие об открытиях и трудах Доктора Гида, прочесть рассуждение, помещенное в заглавии Словаря на Арабском, Персидском и Аглинском языках, Г. Ришардсона, изданной в Оксфорте, в 1780.), открыть имя основателя его, [120] и означение начертаний и таинственных образований. Некоторые, как-то: Г. Шардин и Лебрюнн, мнили и утверждали, яко бы признали в оных гробницу нескольких древних Королей Персидских.

Персияне нынешних времен называют оное место: Медъелис Диемшид (собрание Диемшидово); ибо они уверяют, что сей владетель обыкновенно посещал оной Дворец с Вельможами Империи своей, дабы наслаждаться видом окрестных мест; и действительно великолепнее и прекраснее картины вообразить не возможно.

Под образованиями, которые теперь описали, есть небольшие отверстия, ведущие к подземельным пещерам, в горе вырытым, вышиною в шесть, шириною в четыре фута, и которые под скалою далеко простираются, но чрез тритцать шагов становятся темными и почти непроходимыми; в них чувствуем весьма неприятной запах. Уроженцы называют их Тсшерк Алмас, то есть, Тализман, или алмас рока, уверяют. Яко бы Тализман находится в конце пещеры, [121] и что тот, кто до него дойдет и потребует ведать будущее, получит ответ на свои вопросы; но говорят, что еще до сих пор никто до оного достичь не мог; ибо демоны, или поселившиеся там духи, воспрещают вход в оные; прибавляют даже, что все свещи, которые бы туда не были принесены, исчезнут сами собою. Кавалер Шардин и Корнелий ле Брюин однакож далеко шли по сему погребу и до тех пор, пока встретили столь узкой проход, что не могли итти далее, и принуждены возвратиться. Мы о сих пещерах никаких других признаков не имеем, кроме тех, которые вымышлены суеверием природных жителей; однакож можно без дальнего высокоумия заключить, что оные первоначально назначены были для покрытия сокровищ. Обыкновение зарывать свои богатства есть весьма древнее на Востоке, а паче, между Государями.

У подошвы горы, на полдень, нашли мы развалины небольшого четвероугольного строения, у которого многие окошки и двери еще существуют и сохранили все на них вырезанные фигуры; но оных видна только одна нижняя часть до пояса. Вероятно, что песок с гор засыпал остальную. Сии фигуры суть те же самые, которые видны в прочих местах сих чертогов. Поворотя несколько на Запад от сего здания, взошли мы, по каменному крыльцу, на великолепную четвероугольную площадь, на которой видели основания колонн и остатки двух огромных преддверий к Востоку; все оное сделано из гранита, [122] а карнизы, представляющие превосходное мастерство, имеют вид продолговатой. Многие отрывки камней покрыты древними надписями.

Разные водяные проводы, из синеватого камня сделанные и назначенные для скопления воды, с гор текущей, распределены в сих чертогах: они имеют восемь футов глубины и два с половиною вышины.

Оные достопочтенные развалины весьма много претерпели от разорений время и суровости погоды; но остатки их столько же тверды и долговременны, как самая каменная гора, на которой они основаны. Землетрясения, столь часто в Персии бывающие, ниспровергли множество колонн и разрушили большую часть комнат; из числа тех, которые силою потрясений не могли быть ниспровергнуты, некоторые отчасти лишились потолоков, и в оном положении существуют. Пески, которые зимними дожжами бывают, обыкновенно влекомы с близ лежащих гор, потопили многие места и покрыли основание нескольких колонн.

Надписи на стенах и на прочих местах сего самого Дворца могут помещены быть в число любопытнейших предметов, по тому что ни один Ученой Муж в Европе и Азии не мог разобрать оных. Они, так как и Египетские Иероглифы (Таинственные знаки.), покрыты непроницаемою завесою (Мы уже сказали, что Г. де Саси истолковал все оные надписи, за исключением тек, которые изображены буквами наподобие гвоздевых шляпок.). Ниебюр [123] предоставил нам с оных весьма верные эктипы (Копии, или списки, слепки.) во второй Части своих Путешествий, на которые удостоверительно положиться можно.

Самый затруднительнейший вопрос состоит узнать, когда и кем сей Дворец построен. Греки предоставили нам об оном весьма сомнительные сведения. Персияне не лучше в том нас удовлетворили.

Персияне нынешних времен называют сие место Такгт Диемшид (Престолом Диемшида), и возводят построение оного за три, или четыре тысячи лет. Сей Государь почитается настоящим основателем Тсшегел Минар (зала о сорока колоннах). История Греческая повествует, яко бы Александр Великий сжег и разорил сии великолепные чертоги по внушению славной наложницы Таисии, которая пожелала видеть сей пожар по выходе из бражнической беседы. Хотя подобное обстоятельство и утверждено Историею; но не возможно оному поверить, рассматривая развалины; ибо в нынешнем даже их положении, какой бы не раскладывали сильной огонь, то и оной не имел бы ни малейшего действия над сими ужасными громадами камней, не уступающие твердостию и прочностию каменной горе. Таковая была мысль моя, которую вселило в меня воззрение сих мест. Г. Ионес, коему сообщил я свое мнение, совершенно был с оным согласен, и рассудил, как и я, что безумно воображать, чтоб Дворец сей когда нибудь был созжен Александром, [124] Рассматривая рукописную Персидскую Историю, под заглавием: Рузет-ел-Ссафа (сад непорочности), творения славного Кгондемира, нашел я краткое описание сих развалин; я перевел оное тщательно с Персидского подлинника и почитаю не за лишнее поместить его здесь.

Выписка из Рузет-ел-Ссафа.

«Бытописатели повествуют, что Король Диемшид перенес столицу Империи своей из Провинции Седие’ Ктан в Провинцию Фарс, и что он избрал в соседстве Хираза местоположение на дватцать на два фарсангса длины (Дватцать миль французских, слишком семдесят верст.), чтоб воздвигнуть на оном Дворец, которой бы не имел себе подобного в семи Царствах Света. Развалины сих чертогов и многие к оным принадлежащие колонны и поныне видны; почему и наименовано сие здание Тсшегел Минар (сорока колоннами). Когда солнце из знака рыб перешло в знак овна, Диемшид собрав всех знаменитых Вельмож Империи своей, приказал предстать к стопам Императорского Престола своего, и учредил для того дня большой торжественной празднике; оный назвав Норуз (По словесному смыслу: Новый день. Оной, во время весеннего равноденствия, был празднован с отменным торжеством древними Персами.), то есть, первым днем нового года: вот эпоха основания Персеполиса. Тогда повелел он [125] крестьянам, пахарям, солдатам, одним словом всем жителям Государства своего, чтоб приходили вспомоществовать ему в продолжение намерения его. Воля его была, чтоб все те, которые придут по позыву его, имели веселое сердце и работали бы по собственному произволению. Многочисленная толпа людей собралась по повелению Монарха, и здание приведено к концу со всеми признаками радости».

Дииган ара, сочинение Хронологическое, писанное на Персидском языке, уведомляет нас, что Королева Гомаи, которая жила около восьми сот лет после Диемшида, прибавила к оным чертогам тысячу колонн.

Таковые суть подробности, помещенные в книгах Персидских, и кои жителями той страны почтены точными и достоверными. Что принадлежит до меня, то я думаю, что до тех пор, пока на разберут древних букв, на стенах сих чертогов изображенных, не возможно положиться на повести Греков и Персиян; ибо несомненно, что оные надписи древнее всех наречий, ныне известных в Свете.

Легко приметить моожно, что во всех фигурах, рассеянных на развалинах Дворца сего, правила художества совсем не были наблюдаемы.

Кавалер Шардин замечает, что кто бы таков не был Архитектор сего великолепного здания, но совершенно не знал образа сочинения Римского и Греческого, и приписует сие несовершенство поспешности, с которою [126] может быть принуждены были окончить работу.

Г. Иоиес был противного мнения, и объявил мне, что он оную почитает совершенным произведением тех времен, и даже заприметил, что украшения Дворца Ссадик Кгана в Хиразе были в одном вкусе с Персеполисскими, и что нынешняя Архитектура Персии много сходствует с древнею: сие примечание конечно не есть излишнее. Что касается до фигур, на крыльце находившихся, я уже сказал, что большое число зверей, в них представленных, верблюды, вьючные лошади, овени, торжественная колесница и люди, держащие в руках сосуды, довольно знаменуют намерение изобразить процессию, или ход: я думаю, что сокращения вышепомещенные сугубо подтверждают сие предположение.

Дворец по большой части построен из весьма твердых синеватого цвета камней; но окошки и двери сделаны из Прекрасного черного мрамора, столь совершенно вышлифованного, что оной отражает подобно как зеркало. Достойнейший внимания предмет есть прочность строения. Весь дворец имеет тысячу четыреста квадратных локтей Аглинских окружности (почти около 1400 сажен), фасада, или передняя сторона шесть сот шагов от Севера к Югу и триста девяносто от Востока к Западу; он построен у подошвы горы, и сие положение стоило много труда, чтоб вывесить по ватерпасу и сравнять земли, фундамент фасада возвышен в некоторых местах на сорок и пятдесят [127] футов, и состоит в двух больших камнях, друг на друге лежащих; бока или стороны не столь высоки и больше неравные, по причине несметного множества накопившегося перку с близ лежащих гор. Весьма опасаться должно, чтоб чрез несколько столетий землетрясения совсем не истребили оставшиеся колонны и комнаты; но чтобы не могло случиться, фундамент останется невредимым столько, сколько каменная гора, на которой он основан.

Я кончу сие описание некоторыми примечаниями о зале колоннаде.

Оная кажется отделенною от Дворца, и имела сообщение с прочими зданиями посредством каменных покрытых галлерей. Основания колонн, которые мною щитаны, в точности заставили мыслить, что сия зала имела первоначально девять рядов, каждой из шести колонн состоящий, что вообще составит пятьдесять четыре: оставшиеся пятнадцать колонн имеют семдесят, или близ осмидесяти футов вышины, а диаметр их основания двенадцать, и они расстоянием одна от другой на двадцать на два фута. Судя по расположению колонн передней фасады, вход в залу кажется был со стороны поля; по четыре стоящие колонны против горы, не в дальнем расстоянии от прочих, предвещают назначение преддверия со стороны Востока; оные совсем отличной работы от прочего; колонны сделаны из красного полугранитового камня. [128]

Зала, построенная на пригорке, из которой пользуется зрение великолепным видом поля Мердахтского, чрезвычайно пространна и много походить на аудиенц-залу могущественного и воинолюбивого Монарха.

(пер. А. Голицына)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Индию и Персию, с описанием острова Пуло-Пинанга, нового поселения близ берега Коромандельского, называемого так же островом принца Валлийского, — писанное чиновниками, находившимися в службе англинской восточной компании. М. 1803

© текст - Голицын А. 1803
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020

© дизайн - Войтехович А. 2001