-

ДЕ-ВОЛЛАН Г.

ПО БЕЛУ СВЕТУ

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ.

15 марта. Сингапур с моря имеет вид красивого и величественного города. Целый лес мачт, разноцветных парусов пестреют на горизонте. Корабли всех наций оживляют рейд. По переписи 1883 года на острове Сингапуре 145.000 жителей, число которых увеличилось с того времени. Китайцев 90.000, Малайцев 227, Европейцев только 2.768 и в числе оных много Немцев. В самом городе Сингапуре жителей 95.000. В Сингапуре хороший док, верфи, и порт имеет громадное значение как угольная станция и как складочный пункт для торговли с крайним Востоком. Торговые обороты Сингапура доходят до 140.000.000 долларов. Ограничимся этими фактами и взглянем, что делается на нашем пароходе, который уже оставил Сингапур и проходит мимо красивых, зеленых островов. Пароход старый и давно годится на слом, но он все-таки лучше английского Nowshera. По крайней мере, я избавился от густых супов, от наперцованной тюри, от крыс, стоножек и других приятных насекомых. На Годавери кормят хорошо, Китайцы под присмотром Француза-буфетчика служат очень исправно, а что касается морских качеств нашего парохода, то об этом скажет будущее. Море в этих широтах обыкновенно спокойное, гладкое как зеркало, но вместе с этим опасное, так как здесь много кораловых островов, которые незаметно выростают из морской пучины и на которые можно наткнуться каждую минуту. [112]

В двенадцать часов мы на просторе. Свежий ветерок. Небо облачно, 30% в тени, а ночью 28% Р.

К ночи все затихает на пароходе, кают-компания погрузилась во мрак. Но как-то не хочется идти в душную каюту. Прохлада, конечно, относительная, манит всех на верх. На палубе скользят какие-то тени. Голландцы в легчайших шелковых пиджаках (кофточка и шаровары) тихо беседуют и наслаждаются тихим плеском волны и лучезарным, фосфористым блеском моря. Ярко горят звезды, и на равном расстоянии от горизонта, по только на разных полушариях, красуются Южный Крест и наша родная Большая Медведица. При переходе через экватор здесь не окачивают водой новичка, не появляется Нептун, нет тех церемоний, которые проделываются на наших военных судах. Да и где флегматичным Голландцам затевать такую возню. Разговоры ведутся под сурдинку, точно все находятся под обаянием чудной ночи и не хотят нарушить торжественный покой природы. Один голландский плантатор рассказывает своему соседу о китайских кулиях (рабочих) на Суматре. Получают они 1/2 флорина в день. Это очень беспокойный и ненадежный народ. На табачных плантациях они часто бунтуют. Еще недавно убили контролера, и убийца Китаец сам явился в полицию. Его, конечно, повесили. Главное зло у Китайцев — тайные общества, часто враждующие между собою. Европейцы должны принимать меры предосторожности и иметь при себе оружие.

— Это не Индия, сознался другой, — где можно спать с открытыми окнами и дверями.

— Голландское правительство, жаловался другой, — мало поддерживает колонистов. Дороги приходится им делать на свой счет, а доходы с Явы теперь идут на эту разорительную войну с Ачинцами. Да и сами плантаторы не верят своему правительству и капиталы держать в Пенанге. Еще хорошо, что колониальное правительство не позволяет Китайцам покупать земли на Суматре, а то этот остров обратится в такую же китайскую колонию, как Пенанг и Сингапур. При этом Китайцы большие трусы, один Сикх может разогнать сотню Китайцев.

Француз, бывший на пароходе, жаловался на застой. Сахар не покупается. После катастрофы в Кракатао, когда целый остров провалился в море, после этого небывалого [113] землетрясения и извержения вулкана, все так перепугались, что ликвидируют дела.

Серьезный читатель, вероятно, будет недоволен мною. И охота ему, скажет он, приводить эти отрывочные разговоры? К чему это нужно? люди собрались покурить, переливают перед сном из пятого в десятое, говорят о политике...

Такому читателю подай факты, статистику страны. Я, пожалуй, согласен.

Из сочинения фан-ден-Берга (The Financial and economical progress and condition of Netherlands Indin) мы видим, что в Яве 2.411 кв. м. и двадцать миллионов жителей, в других островах 27.821 кв. м. и 6 милл. жителей. Доходу Ява приносила в 1886 году 87 милл. флоринов, а другие только 17. Вывоз из Явы равняется 150 милл. фл., с других остров 40. Ввоз 122 и 40 миллионов.

Доходы страны были самые большие в 1877 году (154 милл.). С тех пор они упали, и правительство не выходит из дефицитов. Падение доходов можно приписать плохим ценам на кофе, продажа которого составляет государственную монополию. Ачинская война поглотала тоже не мало денег (240 милл. за 12 лет).

Надо сказать, что колониальное правительство управляло колонией, как управляют своею вотчиной. Став на место прежних феодальных владельцев, правительство сохранило в свою пользу барщину и монополизировало в своих руках все производства (индиго, чай, табак, кошениль, перец, хину, кофе, сахар, соль и т. д.) и себе же предоставило исключительную продажу этих продуктов. Ява в прежнее время походила на громадную ферму в руках правительства. Частной инициативе тут не было места, и в стране не было колонистов, а только служащие или откупщики.

В настоящее время эта система потерпела некоторые изменения. Многие монополии уже отменены, другие, как сахар, доживают свой век. Эта система сохранилась еще для кофейных плантаций, которые устраиваются принудительным способом посредством барщины. Для кофейных плантаций выбирают возвышенное место (от 1.000 до 4.000 ф.). Каждое туземное семейство должно посадить известное количество растений и держать в исправности питомник. За исправным исполнением этой натуральной повинности, за хорошим уходом [114] и за сбором наблюдают чиновники. Весь урожай поступает в руки правительства, которое выдает туземцам-плантаторам по 14 флоринов за пикуль (125 амст. фунтов, или 61, 76 килограмм).

В прежнее время эта система была очень выгодна, но с тех пор, как Бразилия завела у себя кофейные плантации, барыши правительства уменьшились. С другой стороны появилась болезнь кофейного растения, заставившая цейлонских плантаторов уничтожить кофейные плантации и заменить их чаем. Что касается сахарной монополии, то она почти оставлена, и самая культура сахарного тростника потерпела много от конкурренции свекловичного сахара. До 1884 года за пикуль давали 13 флоринов, а в 1884 году цена упала до 6 флоринов. Сахарный кризис кончился крахом и банкротством многих фирм. Табак оказался очень выгодным предприятием в Суматре (в восточной части острова, в Дели), но воинственные Ачинцы не дают Европейцам развить свое дело.

Страна, кроме того, богата рисом, с которого туземцы дают пятую часть урожая, хиной, индиго, перцем, какао, ванилью, корицей, гуттаперчей, мускатным орехом, кокосовыми пальмами, хлопчатником. Из минеральных богатств надо отметить олово, каменный уголь, нефть на Яве, алмазы на Борнео, и золото в Суматре.

Очень оригинальный промысел составляет добывание ласточкиных гнезд в Шерибоне. Эти гнезда достаются иногда с большою опасностью для жизни на прибрежных скалах. Ценятся они очень дорого: Китайцы дают иногда за пикуль до тысячи долларов. Промышленники потому стараются добыть их как можно больше и для этого прибегают, как мне рассказывали знающие люди, к следующей уловке.

Не успела птица сделать гнездо, как его уже сорвали со скалы. Птица делает на том же месте новое, его опять срывают, и так до трех раз. В последних гнездах видны следи крови, и они уже не ценятся так дорого. В своем первобытном виде ласточкино гнездо похоже на белую слегка прозрачную яйцевидную раковину.

Довольно странно, что при таких рессурсах страна переживает тяжелый кризис. Рабочий труд при этом очень дешев. Кули получают от двадцати до пятидесяти копеек в [115] день. Мастеровые получают дороже: до двух флоринов с половиной в день.

18 марта мы подошло к Батавии. Пароход останавливается очень далеко от берега, и пассажиров берет маленький паровой катер. Батавский рейд нельзя назвать оживленным. Кораблей очень мало в сравнении с Сингапуром, где тысячи и тысячи мачт белеют на воздухе. В таможне очень любезно пропустили багаж, и в один миг на него набросилась целая орда людей шоколатного цвета. Голые по пояс, они щеголяют красными поясами и зелеными тюрбанами. Мы проезжали на маленьких лошадках сначала нижний город, заселенный туземцами. Экипажи здесь такие же двухколески. как и в Индии. Туземцы с золоченою кострюлей на голове не поражают красотой. Большею частью у них лица плоские и сплюснутый нос, и по типу они очень похожи на Японцев. В глаза бросаются коробейники, которые на коромысле носят свой скарб. Множество женщин, детей полощатся в каналах, которые прорезывают город во всех направлениях. Такая нагота женщин как-то не мирится со строгими требованиями мусульманской религии, но виной такого отступления, вероятно, жаркий климат. Каналы эти очень грязны и служат рассадниками всяких болезней. Говорят, что в них водятся кайманы, предпочитающие, впрочем, белое мясо шоколатному. За что купил, за то и продаю. Европейцы бывают в этом квартале только по делам. Тут сосредоточены банки, конторы и вся торговая деятельность города.

Еще подъем, и картина изменяется. Кокосовые пальмы, веерообразные деревья «путника», гигантские кактусы, громадные банановые листья, деревья с пунцовыми цветами, банианы с тысячами ветвей, спустившихся к земле, как будто заслоняют от вас солнце. Это какой-то очарованный сад. Ошибаетесь — это все тот же город, но город, обитаемый Европейцами. Да где же тут живут, ведь это сплошной парк. Вот тут за этими деревьями мраморные дворцы в один этаж с широкими верандами, с маленьким двориком на греческий манер, с фонтанами с многочисленною прислугой, бесшумно скользящею по мраморному полу и исполняющею все прихоти своих господ. Если верить старожилам, то жизнь здешних бар очень похожа на то, как жили у нас при крепостном праве. При одевании и раздевании присутствует [116] прислуга обыкновенно женская, и мингерру одна надевает один чулок, другая другой. Когда господин выходит, то слуга несет над ним зонтик. Выход ограничивается только несколькими шагами от дома до кареты, которая довозит его до конторы или присутственного места. От двенадцати мингерр почивает до трех часов или позднее, и прежде чем господин погрузится в глубокий сон, его массируют рабыни. Массаж этот очень разнообразен. Разновидности его следующие: пиджит состоит в растирании всего тела, не исключая и головы, госок — в растирании теплыми, согретыми полотенцами, томбок — легкие удары кулаком, тжобит — легкое щипание ногтем большого пальца, и рамас — такая манипуляция, которая похожа на то, как месят тесто. Вечером, или вернее ночью, его опять ожидает прислуга, чтоб уложить в постель. Служанка должна выгнать комаров из-под полога и настроить своего господина на приятный лад.

Вот как живут за этою оградой! Днем улицы или, вернее сказать, бульвары совсем пусты; только изредка увидишь туземца в золоченой шляпе на подобие гриба; красный, белый или розовый цвет туземцев выпукло выделяется на яркой зелени. Уморительное зрелище представляют солдаты, одетые в черное сукно и желтые панталоны. Иногда увидишь женщин с распущенными волосами. Туземный костюм состоит из саронга, то есть куска материи, обмотанного вокруг бедер, и из кабаио, или кофточки. Китайцы тоже ходят в такой кофточке и вместо саронга носят широкие шаровары. Все туземцы, к сожалению, жуют бетель, и их окровавленный рот с черными зубами производит неприятное впечатление.

Наконец мы добрались до гостиницы. В комнатах царит полумрак и температура свежее, чем на воздухе. Все комнаты выходят на широкую веранду или балкон.

В десять часов позвонили к завтраку. В столовой целый полк прислуги, но, к сожалению, ни одного человека, говорящего на европейском языке. Голландцы держатся такой системы, что с туземцами надо говорить на туземном языке, и если туземец заговорит по-голландски, то его следует наказать за такую дерзость. Он человек низшей расы и не смеет говорить на языке господ. Школ в стране довольно много, но преподавание происходят на малайском языке. Учить туземцев по-голландски неудобно еще потому, что тогда все [117] разговоры за столом, между собою, будут известны прислуге. Я вспомнил наше родное: — «не парле па деван ле жанс».

Все это, может быть, очень хорошо для престижа Голландцев, но очень неудобно для заезжего человека. Нельзя же знать все языки в мире! Местные жители утешают вас тем, что малайский язык очень легок.

Я пришел в столовую, когда там было еще немного народу. Стол был весь уставлен маленькими тарелочками, на которых были рыбы во всех видах и всяких наименований, говядина, дичь, яичница, живность, пикули, соленья и большое блюдо с рисом. Думая, что это нечто в роде нашей закуски, я начал пробовать то то, то другое, и сейчас же заметил, что попался впросак. Чем же я погрешил против этикета? Посмотрел на своего соседа и увидел, что он ото всего набирает на свою тарелку, прибавляет к этому изрядное количество риса, обливает все кёрри и, замешав все вместе, этот странный винегрет ест ложкой. Это, видите ли, у них называется рисовою закуской. — По правде сказать, эта смесь очень вкусная и очень питательная.

Начали подавать другие кушанья. В это время в комнату вошла молодая красивая блондинка. Она была в туземном костюме, то есть в саронге и кобаио, да еще в туфлях на босу ногу. Я не знал, что и думать при виде такого легкого костюма. Но вот вошла другая, третья, и в том же наряде. Оказывается, что все здешние дамы ходят в таком легком дезабилье до самого вечера и в таком костюме принимают даже визиты. Только барышням обязателен европейский наряд. К обеду дамы являются в бальном туалете, в корсете, декольте и в бриллиантах. Впрочем, это обязательно для парадных обедов; интимных друзей и к обеду принимают в саронге и кобаио. Привыкнув к легкому и удобному костюму, дамы, конечно, тяготятся корсетом и всеми аттрибутами европейского наряда. Просто жалко на них смотреть, когда вместо легкой кисейной кофточки они наденут корсет. С какою радостью они сбрасывают с себя эту обузу!

У меня была соседка; на обед она являлась в полном параде, но как только кончался обед, она спешила в свою комнату и в одно мановение ока уже облачалась в саронг и кобаио, и в бабушах на босу ногу приходила на веранду, и усаживалась за книгу. Наш капитан как только приходил [118] в Батавию, сдавал командование старшему офицеру и уезжал в Бандонг, где целый день ходил в пиджамах. Простота нравов изумительная... Говорят, что в Вест-Индии существуют такие же порядки. Рассказывают, что один Англичанин отпустил свою жену к родным в Вест-Индию и затем приехал за нею. Приходит и застает у нее большое общество и — верх неприличия — жена его в бабушах на босу ногу.

— Где твои чулки? спросил остолбеневший от удивления чопорный Англичанин.

Но я забыл сказать еще об одной особенности. В Батавии при страшной жаре не увидишь нигде панки, столь обыкновенной в Индии. Голландцы, видите ли, боятся сквозняка и говорят, что панка вредна для здоровья.

После рисовой закуски, Голландцы, как я сказал раньше, отдыхают. Если вы вздумаете делать визиты в это время, то застанете везде спящее царство. Даже слуга Малаец и тот предается сладким сновидениям. Надо и ему отдохнуть. Жизнь здесь начинается еще до рассвета. Все спешат в ванну, и по веранде раздается беспрестанное шлепанье бабуш.

Хотелось и мне отдохнуть, но это не удалось, потому что меня осаждали все время торговцы-Китайцы. Некоторые приносили диковинные фрукты и, между прочим, машустами. Это, по моему мнению, царь фруктов. Разрезав темно-красную твердую оболочку, вы найдете в середине белую сердцевину с несколькими отделениями и с крупным зерном в каждом из них. Так же вкусно и прохладительно, как и мороженое. Предлагали и манго, желтый фрукт, похожий на большой огурец. Когда он не первой свежести, то пахнет скипидаром. Китайцы вообще очень оборотливый народ и приносят в дом все, что нужно для хозяйства, наряды и платья, ножи, бумагу, предметы роскоши. Одна дама говорила мне, что это избавляет хозяйку от скучного хождения по лавкам и магазинам. А главное, у Китайцев все дешевле, чем в магазине. Если вы знаете цену и умеете торговаться, то покупайте у Китайца, который довольствуется очень маленьким барышом, лишь бы несколько раз обернуть капитал. Приносили мне прекрасные шляпы из бамбука. Бамбуки и кокосовые пальмы истинные благодетели человечества. Из кокосовой пальмы можно приготовить все, что нужно для местных судов. Из ствола делают [119] корпус судна, из волокна орехов веревки и снасти, а из скорлупы всю домашнюю посуду простолюдина. Чего только не делают из бамбука. И дома строят, и крыши кроют, и мебель делают и в пищу употребляют (в пищу употребляют бамбуковые ростки). О кокосовом молоке и масле вы уже слышали.

Предлагали мне и знаменитые крисы — большие кривые кинжалы туземцев, тупые и точно изрытые оспой. Поранение этим оружием, говорят старожилы, довольно опасно, потому что в каждой рытвинке имеется смертельный яд.

В шесть часов берут опять ванну и мужчины одеваются для прогулки в экипаже. Ходить пешком здесь не принято. Сливки общества собираются на музыку, и в Кенигсплене, Ватерло-плэне — обилие нарядных экипажей. Мужчины все без шляп.

Обедал я у одного местного богача. Дом красивый, поместительный, похожий на феодальный замок с башнями, бойницами. Мужчины были во фраках, дамы в бальном туалете. Сервировка роскошная, обилие цветов, топкого хрусталя, фарфора и серебра. Обед слишком даже сытный; в середине обеда подают что-то сладкое, а потом опять жаркое. Разговор как-то в клеился, пока я не заговорил о туземцах. Тут мне опять повторили, что туземцы не должны говорить по-голландски. Это нужно для престижа. Если Малаец выучится по-голландски, оденет сапоги, он почувствует себя таким же человеком, как и его господин. — Это наши рабы (nos esclaves), пояснила очень полная дама, которая задыхалась в корсете.

— Не рабы, поправил ее муж, — а люди низшей расы, которых следует держать на почтительной дистанции.

— Да что говорить, сказал один из гостей, — в городах престиж исчезает! Надо поехать в глубь страны, чтобы видеть какой ореол окружает белого; туземец при виде Европейца приседает на корточки и отворачивает от него свое лицо, показывая, что он, недостойный раб, не может смотреть в лицо на такую важную персону. А в Батавии, где туземцы видят европейскую голь и зачастую пьяных матросов, почтение к Европейцу исчезнет. Исчезнет престиж, исчезнет и наша власть. Ведь власть наша держится на ниточке. Подумайте, двадцать миллионов и горсть Европейцев! [120]

Система во всяком случае очень мудрая. Нигде белый человек не приходит в соприкосновение с массами. Народ, как он управлялся раньше, так управляется и теперь своими султанами, императорами, королями, принцами, но только к каждому туземному властителю приставлен дядька или резидент. В руках Голландцев вся земля, которая считается государственною собственностью. Исключение составляет Батавия, где земля принадлежит частным лицам. В провинции Преангер Европейцы получают землю в аренду на 67 лет. Кроме земли, в руках Голландец еще все доходы страны, и туземные государи получают пенсию от Голландского правительства. Туземные султаны имеют свой двор, почетный караул, одним словом, всю декорацию власти. Если он начнет перечить Голландцам, то ему скоро найдут преемника в его собственной семье, и потому эти азиатские деспоты послушно исполняют приказания резидента. Да и туземцы, управляемые своими государями и находящие иногда защиту своих интересов у резидента, свыкаются с этим режимом. Народ кроткий, добрый, мягкий как воск и довольствуется малым. В настоящее время 15 или 20 центов достаточно для прокормления целой семьи. Потребности небольшие. Рис стоит недорого, одежда почти ничего.

— Вот мой садовник, пояснил хозяин, — получает 6 флоринов в месяц на собственных харчах и кормит семью в 8 человек, да позволяет себе еще роскошь и покупает детям летучих змей или лакомства. У туземца много хороших качеств, и первое из них — трезвость. Получая немного, он не бедствует, — здесь нет нищих, как это видно в Индии на каждом шагу. Нет, жаловаться на народ нельзя. Это настоящие дети. Иногда и они бунтуют. Вот на плантациях вашего соотечественника Краузе взбунтовались туземцы. Он впрочем молодец, энергичный, справился с толпой в тысячу человек.

— А что это рассказывают про их мстительность, заметил я, — когда они с криком бегают но улицам и убивают всякого встречного?

— Это случается очень редко, ответил хозяин, — причина всегда есть и всегда очень серьезная.

Обед кончился, и мужчины пошли в кабинет покурить.

— Все хорошо, заметил один старый моряк, — но нехорошо, [121] что Голландцы, как более сердечный народ, не умеют удержаться на высоте, как это делают Англичане в Индии. У каждого Голландца есть малайская подруга, есть и дети. Когда они подрастут, то их принимают в обществе. По этой причине общественный уровень постепенно понижается, да и что хорошего можно почерпнуть в постоянном общении с людьми необразованными?

Начались разговоры довольно игривого свойства, и, между прочим, кто-то рассказал о том, что малайские женщины очень ревнивы. Если Европеец расстается с нею и едет в Европу, то она будто бы отравляет его каким-то медленным ядом. Если он вернется к ней, то у ней есть противоядие. Говорят даже, что сын бывшего губернатора был отравлен.

— А как вы думаете, спросил я, — понимает ли прислуга то, что вы говорите? Вы, положим, не учите их по-голландски, но ведь они, постоянно бывая с вами, могут выучиться языку.

Вопрос мой поразил всех, и мнения разделились, но тем не менее все разговоры на эту тему прекратились. Туземцы же в высоких цветных тюрбанах услуживали нам, бесшумно двигаясь по комнате с невозмутимыми и спокойными лицами.

Да, нужно было много уменья, чтоб удержать за собою такой громадный и богатый край! Было одно время, когда Голландцы учили туземцев, что Голландия первая страна в мире. Консулы других держав долгое время не могли иметь флагов на своей мачте. До настоящего времени, чтобы поехать за черту Батавии, надо взять у губернатора permis de sejour. Турецкий консул и теперь не может поехать дальше Бютензорга. Голландцы опасаются происков мусульманского духовенства, имеющего большое влияние на народные массы. Каждый Яванец мечтает о паломничестве в Мекку, и хаджи (паломник) пользуются большим значением среди народа. Было, однако, время, когда Яванцы были страстными приверженцами браминской религии, пришедшей к ним из Индии, и с мечом в руках отстаивали ее от напора мусульманства. Многие горные племена не хотели принять мусульманства и, понуждаемые к этому огнем и мечом, побросали свои жилища и ушли еще дальше в горы.

Резиденция генерал-губернатора в Бютензорге (беззаботное) находится в более возвышенной местности. Там живут счастливцы судьбы, люди, которые могут подышать более чистым и свежим воздухом. Туда я отправился рано утром по [122] железной дороге с одним Французом, инспектором пароходной компании «Messageries Maritinies». Страна неописанной красоты, тропические леса из кокосовых пальм, бамбуков необычайной величины, бананников перемежаются с рисовыми полями! Попадаются изредка деревушки, но они тщательно спрятались за высокою оградой из кактусов и фруктовых деревьев. Каждая деревушка образует из себя естественную крепостцу. Если судить по тому, что видишь, то кажется, что Ява очень мало населена.

Бютензорг нельзя назвать городом. Это сплошной парк с разбросанными в разных местах дачами. Губернаторский дворец среди парка поражает своею царственною пышностью и великолепием. Генерал-губернатор получает громадное содержание, которое дает ему возможность принимать высоких гостей с большою роскошью и устраивать для них охоты на крокодилов и носорогов.

Если вы приехали на короткое время, то сейчас идите в ботанический сад. Там и незнакомый с ботаникой кое-чему выучится, так наглядно и умело сгруппированы растения по родам, видам и семействам. Но и для фланера есть что посмотреть: тут есть горы, река и красивые кущи деревьев. Мне понравился особенно вид с одной беседки. Холмы, горы и долины одинаково очаровывают взор. Рисовые поля с яркою и светлою зеленью, темно-зеленые ограды деревушек, реки и искусственные запруды, плодородные долины, оживленные народом, придают какую-то особую прелесть пейзажу. Куда ни взглянешь, везде зелень, такая свежесть, такое богатство, такое разнообразие, такой избыток сил, такая пышная и гордая собою природа, что человек чувствует себя совсем маленьким! При взгляде на эту роскошную растительность, которая поднялась до самого неба, до голубых вершин вулканов, как-то невольно воскликнешь: «да это рай земной!..»

Да, одно только грустно, что солнце здесь жестокое, немилосердное. Принимаешь, кажется, все предосторожности: выходишь очень рано, выбираешь тенистые аллеи, берешь зонтик, и все не помогает. Под конец прогулки разболится голова, и уже не смотришь на богатства, рассыпанные в саду: на хорошую коллекцию орхидей, на гигантские mtoria regia, расцвет которой ожидается у нас в Петербурге с таким трепетом, растущие здесь сотнями на воде, на ядовитые растения; не [123] обращаешь внимания на странных насекомых, принимающих цвет или форму сухого листа или сухой ветки. Право, не до того. Счастливые туземцы! они идут очень часто с непокрытою головой или обвяжут голову платочком, а Китайцы закрываются от солнца одним веером.

По дороге из Бютензорга только один тоннель. Местность очень красивая, но нет таких ландшафтов, как по дороге из Коломбо в Кенди. Железная дорога постепенно поднимается и огибает горный кряж. Только что мы приехали в Бандонг, как уже начался ливень. Тонкая сетка закрыла окружающую местность. Прошел дождь, и зелень заблистала еще ярче, сочнее, и воздух, напоенный ароматом, и нежил и раздражал нервы.

В читальне гостиницы я познакомился с одним Австралийцем, который приехал сюда изучать полезные растения с тем, чтобы перевезти эту культуру на родную почву. В настоящее время он не знал как ему добраться домой. Австралийское правительство учредило карантин для судов, приходящих из Явы, и голландское пароходное общество прекратило свои рейсы в Австралию. Натянутые отношения между Явой и Австралией возникли из-за рабочих-Яванцев, работавших на австралийских плантациях. Плантаторы были жестоки с рабочими, и между ними возникли несогласия. Голландское правительство заступилось за своих, Англичане за плантаторов. Когда Голландцы запретили вывоз кулиев в Австралию, Англичане в отместку устроили карантин. Пострадали, конечно, плантаторы, которые дают Китайцам по два шиллинга с половиной в день, тогда как в Яве работник получает двадцать коп. в день. В Калькутте обещались помочь горю и выслать в Австралию Тамильцев с Южной Индии (они также дешевы, т. е. по 15 к. в день).

Француз вернулся с прогулки и сообщил мне, что он сделал визит помощнику резидента и что недурно будет, если и я сделаю то же самое, так как помощник резидента очень обязательно взялся все устроить для нашей поездки к вулкану Танго-бан-прао. Нечего делать, надо шлепать по грязи и в темноте отыскивать квартиру г. Ситова. Бандонг, хотя и считается главным городом провинции и резиденцией туземного князя, носящего титул регента и султана, но освещения в нем не полагается. У регента одна законная жена и много [124] второстепенных жен. Обыкновенно у них большие семейства и много детей.

Свадебный обряд для всех классов состоит, кроме благословения муллы, в том, что молодой и молодая сидят вместе на одной ценовке, под шелковым балдахином и берут бетель из одного сосуда. Суда мапинанг, т. е. они вместе жевали пинанг, или бетель, значит они обручены.

Браки бывают трех родов: 1) джеджер, когда покупают девушку и тогда она почти раба мужа, который может ее продать кому-нибудь другому; 2) амбиль анак, когда покупают мужа в богатую семью и 3) семандо, когда брак заключается на правах полного равенства, с письменным договором о том, что имущество должно быть общее и в случае развода должно делиться пополам.

В пять часов утра мы сели на лошадей и отправились в Танго-бан-прао. По дороге встречаются туземцы, которые при виде туземца Европейца снимают свой гриб и садятся на корточки. Костюмы женщин доведены до минимума. Многие из них, почти голые, несут ребенка, подвязанного как-то сбоку, на бедре. Часто встречаешь крытые повозки с двумя громадными деревянными колесами из одного куска дерева и с деревянною осью. Повозки эти по типу похожи на наши крымские арбы. Такую тяжелую и скрипучую повозку тащит пара громадных буйволов, при виде которых лошади пугаются и бросаются в сторону. Это могучее животное с страшно выгнутыми рогами лучший друг поселянина — оно свыкается с ним, понимает каждое его слово и неутомимо в работе. Буйвола, который не страшится единоборства с тигром, ловят таким образом. Место, где пасутся дикие буйволы, окружают высоким, непроницаемым тыном или забором и оставляют только один выход в довольно широкую аллею, также загороженную. Эта аллея постепенно суживается и ведет к воротам, которые закрываются сами собою. Как только буйволы попадут за ворота, охотники с деревьев бросают веревку на рога и прикручивают их к дереву. После этого им завязывают глаза и затыкают уши и в таком виде ведут в деревню, где они по истечении трех или четырех велел становятся совсем ручными, так что их можно выпускать на пастбище. Яванцы иногда для потехи и по случаю большого праздника устраивают единоборство между тигром и буйволом, прочем каждого [125] из противников стараются раздразнить колючими растениями. Обыкновенно тигр боится вступить в борьбу и прижимается к стене. Пока буйвол не выпускает своего противника из виду, победа на его стороне, и в большинстве случаев буйвол остается победителем. Только если тигру удастся прыгнуть на спину буйвола и вонзить свои когти в его могучий затылок, он может считать себя спасенным. Прежние туземные государи для потехи публики ставили против тигра какого-нибудь преступника и давали несчастному маленький кинжал. Смерть в этом случае неминуема, но один из осужденных решился бороться до конца, и когда его вывели на арену, крепко обмотал левую руку платком, которым он обвязывал голову, и не спускал глаз со своего страшного противника. Когда тигр бросился на него с разинутою пастью, туземец в одно мгновение запустил ему в пасть свою руку, и запустил ее как можно глубже, а правою рукой распорол ему живот. За такой доблестный поступок он был прощен и даже возведен в дворянское достоинство (мантри).

Вернемся опять в деревню. Хотя дома туземцев состоят из жалких плетенок, но окруженные со всех сторон высокими фруктовыми деревьями, цветами, щедро разбросанными повсюду, всякая деревушка производит приятное впечатление. Бывая в новой стране, меня всегда интересует, как живет поселянин, и его жизнь, его достатки являются показателем, по которому можно судить о благосостоянии государства. Яванца нельзя назвать ленивым; еще до рассвета он уже в поле со своим верным помощником. Земледельческие орудия у него такие же примитивные, как и его повозка. Как только солнце поднимется выше, надо прекратить работу, потому что буйвол не переносит жары и потому на буйволах возят тяжести большею частью ночью. Яванец идет к себе домой, купается и обедает вместе с семьей, а буйвол погружается в воду и не выходит из реки, пока жара не спадет. До трех или четырех часов Яванец занимается домашними работами, чинит орудия, плетет ценовки, поправляет свои сети. Жена занимается пряжей, нянчит детей, а вне дома собирает фрукты и помогает мужу в полевых работах. Пища Яванца заключается в рисе с зеленью, с солью, перцем и с копченою рыбой. Мяса он не употребляет, и только в редких случаях закалывает буйвола. Пьет он только воду. Пальмовое [126] вино пьют только на празднике и то в очень умеренном количестве. Довольствуясь очень малым, Яванец отличается тихим и кротким нравом, редко бранится, не знает крупной ругани и самым обидным словом считается у него: «ты буйвол, ты козел или ты глупый». Яванец не позволит себе какого-нибудь неприличия и, всегда ровный в обращении, никогда громко не смеется или не выходит из себя. Верхом неприличия у них считается поцеловать женщину при других или поцеловать у нее руку. Яванец очень чистоплотен и очень часто моется. Нравы горных жителей проще и патриархальнее, чем у жителей долин, прилегающих к большим городам. Там цивилизация изменила к худшему несложную натуру Яванца. При всей косности, которою отличается характер Яванца, у него очень сильна страсть к азартной игре, к петушиным боям, на которых Яванец проигрывает все свое имущество, и чтоб играть дальше, даже отдает себя и рабство. К торговле Яванец не выказывает особенных способностей, и торговля вся в руках Китайцев. Китайцев много и внутри страны. Они обыкновенно держат корчму при станциях, где меняют лошадей. Станция эта устроена очень оригинально. На самой дороге устроен большой навес, удобный и широкий, дающий возможность не выходить из экипажа пока перепрягают лошадей, и вместе с тем представляющий хорошую защиту от дождя и от солнца. Обыкновенно на станции распоряжается и хозяйничает Китаец, взявший себе в жены Яванку и наделенный очень многочисленным семейством. От Лембаха начинается адская дорога. Вообразите себе вместо дороги сплошную, мокрую и скользкую глину, и в такой глине устроены еще ступени. Несчастная лошадь взойдет на ступень и скользит со всех ног. Я попробовал было идти пешком, но вышло еще хуже. Сделаешь шаг и скользишь точно по паркету, или глина так засосет ногу, что ее не вытащишь. Надо было из двух зол выбрать наименьшее и сесть опять на лошадь, уже привычную к таким дорогам.

А местность между тем была дивной красоты. Чем выше мы подымались, тем дальше проникали в самую чащу тропического леса. За высокими деревьями, густо перевитыми лианами, не проникало солнце. Что ни шаг, то разнообразный вид, остроконечные скалы, обвитые плющом и другими ползучими растениями, зеленые своды из гигантских папоротников. Сначала [127] идет порода фиговых деревьев, потом уже показываются хвойные, стройные кипарисы, рододендроны в цвету, лиственные, и все это переплетено лианами в какую-то непроницаемую сетку. Посмотришь вниз, и на дне обрыва растут пальмы, филодендроны, а там дальше раскинулся целый ковер цветов.

Все это видишь только урывками и, по правде сказать, в данный момент мало наслаждаешься этим зрелищем, потому что дорога уж очень плоха, и лошадь поминутно скользит со всех ног. Говорят, что она к этому привычна, но ведь кто ее знает, не даром говорит пословица, что и конь спотыкается, а малейший неудачный шаг может кончиться очень плачевно. Стоит только упасть в этот обрыв и ваших костей никто уже не отыщет. Иногда мы проезжали мимо плантаций хинного или кофейного дерева и на минуту останавливались для осмотра. Кофейные деревья сажают из питомника на расстоянии пяти, а иногда десяти футов друг от друга, и чтоб охранить деревцо от жгучих лучей солнца сажают рядом с ним, также рядами, erythrina corallodendrum. На хорошей почве урожаи бывает через два, три года, и дает в сухое время два или три сбора. При собирании зерен надо быть очень осторожным, а то на следующий год не будет плодов, и только листья. Когда кофе получил темно-красную окраску, его собирают и сушат в сараях, в которых устроена решетка. Снизу имеется огонь, и во время согревания, или скорее сушки кофе переворачивают с одной стороны на другую. Огонь должен быть очень медленный и слабый. В некоторых местах сушат прямо на солнце, но кофе теряет при этом свой аромат. Когда сушка кончилась, кофе очищают от его скорлупы, но не так, как это делается с рисом, в каменной ступе, а в более нежных сосудах с тем, чтобы не раздавить нежных бобов. Машина для очистки шелухи делается из буйволовой кожи и тонкого мягкого дерева.

К десяти часам сильно запахло серой. Деревья были без листьев, цветы исчезли, умолкло пение птиц. Вулкан был близок. На дне вулкана (5.500 ф. над уровнем моря) два кратера с клокочащего в них черною массой и с сильными испарениями серы. Шум такой, как из колоссального паровика. От серного воздуха слезятся глаза, и я старался поскорее убраться из такого непривлекательного места.

Ява очень богата вулканами, и многие из них действуют и [128] в настоящее время. После извержения, поглотившего много деревень, поселяне забывают о катастрофе и опять селятся у подножия вулкана. У Яванцев есть очень оригинальная легенда о происхождении Танго-бан-прао. Один из прежних героев-Яванцев Санги Кериан воспылал преступною страстью к своей матери и в страстных выражениях объяснился ей в любви. Он не давал ей покоя своими неотступными мольбами и грозил ей, если она не пожалеет его, употребить силу. Попуганная мать согласилась исполнить его желание только с тем условием, что он в течение одной ночи устроит плотину к реке и, кроме того, построит корабль, на котором она могла бы уехать. Служебные сыну духи или дивы очень быстро устроили плотину, и мать уже к полночи увидела, что плотина будет скоро готова и что остается еще только построить корабль. Тогда мать обратилась с жаркою мольбой ко всем богам и призвала на помощь великого Браму. В то же мгновение настал день, и солнце стало высоко над землей. Сын в отчаянии бросил работу и бежал в горы. Неоконченная работа дивов придала всей местности какой-то особенный характер. Громадное дерево, предназначенное для запруды, обратилось в гору Бекит-Тенгель, из неоконченного корабля сделался вулкан Танго-бан-прао. Из других деревьев образовалась гора Берангрен. Точильный камень распустился в воде, и из него образовалась река.

Возвращалась назад, мы посетили Кюнеровские плантации хинного дерена. Управитель и тут жаловался на падение цен. Прежде за килограмм давали 800 гульденов, а теперь только 80. Недалеко от плантации мы встретили помощника резидента г. Ситова. Он совсем не похож на Голландца. Черные выразительные глаза, черные курчавые волосы обличают в нем скорее человека смешанного происхождения. Он любит побалагурить и рассказывал нам как живет здешняя молодежь. На первом плане, конечно, женщины и женщины туземные. Подругу выбирают самого нежного возраста, почти ребенка десяти лет. Это обстоятельство очень важно, потому что когда она достигает зрелости, то ее отпускают к родителям. Получив хорошее приданое, она легко найдет мужа. Итак, и волки сыты и овцы целы.

Благодаря Ситову нам показали правительственный сад, который дает около 300 тысяч дохода. Хинное дерево после [129] десяти лет срезают и снимают кору, причем кора с сучьев считается худшего достоинства. Но до наступления десяти лет сдирают кору и обвязывают дерево рогожей, так что в пять, шесть месяцев кора опять наростает. Нам показали, как сортируют кору. Сушильни и другие постройки очень удобны, дешевы и незатейливы. В чайной плантации мы не застали управляющего. Листья свертывают машиной, сушат чай в печах, но тем не менее чай по вкусу не может сравниться с китайским или цейлонским.

* * *

Вечером г. Ситов заехал за нами, то есть за Австралийцем, его дочерью и за мной, и повез нас во дворец. В карете он объяснил Австралийцу и его дочери, что они должны подать регенту руку, а то он обидится. «Ведь это туземный султан», прибавил он для большей убедительности. Резидент вероятно опасался, что чопорный Англичанин свысока посмотрит на какого-то nigger’а. Когда мы подъехали к крыльцу, дождь лил, как из ведра. К карете подбежал один из придворных с громадным зонтиком, который оказался очень полезным. Но не для защиты от дождя принесли зонтик, а как эмблему власти и в виде особенного почета. Мы вошли в открытое совсем здание, на четырех столбах и с соломенною крышей. Такое здание называется пандопно и устраивается всегда рядом с жилым домом яванского князя и может в случае нужды быть обращенным в жилье. Стоит только со всех сторон устроить переносные стены из плетеного бамбука, убрать все коврами, и пред вами роскошное помещение Востока. У регента два дома; в одном он живет на туземный лад, а в другом он устроил европейскую обстановку для приема знатных гостей. Когда мы вошли, регент с большим и низким поклоном ответил на наше приветствие. В нем очень типично выразился господствующий тип: лицо плоское и некрасивое. Хотя обыкновенно он ходит в европейском платье, но на этот раз он был в национальном костюме. На голове платок с застежкой на середине из драгоценных камней. На груди тоже большой бриллиант в виде застежки. Он, говорят, очень экономный и имеет более одного миллиона сбережений. Он получает от [130] голландского правительства двадцать тысяч, да от кофейных плантаций вдвое больше и имеет еще другие доходы. В его присутствия придворные не имеют права стоять, а если они должны пройти по комнате или поднести ему что-нибудь, то они должны ползти на четвереньках.

Для увеселения гостей дано было представление марионеток с аккомпаниментом местного оркестра гамлеанга. состоящего из гонгов, барабанов, цимбал, колокольчиков, маленьких деревяшек, тамбуринов и малайских скрипок. Зала, в которой нас принимал регент, была разделена на две части большим бамбуковым столом и бананниками. На столе прыгали куклы разных видов (их было более сотни). В руках искусного режиссера куклы объяснялись друг другу в любви, дрались, исчезали в преисподнюю. Режиссер словами пояснял их действия, а оркестр, помещавшийся между куклами и публикой, услаждал зрителей пением и жалобною музыкой, не лишенной мелодичности. На сцену являлись какие-то чудовища, и регент пришел в восторг, когда я догадался, что на сцене представляют эпизоды из Рамаяны.

После этого начались танцы, и на сцену явились баядерки. При одном этом слове сколько прелести, сколько очарования для человека, читавшего много путешествий. Воображение представляет какие-то неземные, полные неги и грации, создания, достойные обитать в раю Магомета. На этот раз пред нами были султанские баядерки. Хотелось бы и мне окружить их поэтическим ореолом, воспеть их неземную красоту и грацию и пробудить в читателе страстное желание посмотреть их на месте. Но зачем же морочить читателя?

Баядерки были, правда, молодые, стройные, но очень некрасивые. На голове что-то в роде каски с драконом, золотой пояс, обилие браслетов, украшений, и вместо юбки шелковая материя, плотно облегающая стан. Весь танец состоял из подергивания плечами и покачивания бедрами. Главным действующим лицом был прокурор, не смейтесь, настоящий procureur, как мне сказали. Он медленно поворачивался, помахивал платочком, как у нас девушки в хороводе, и баядерки следовали его движениям. Потом были танцы с воинственным характером, и баядерки, вооружившись стрелами и луком, представляли какое-то сражение. [131]

Придворные, усевшись на корточки в темном углу залы, с интересом следили за представлением. После этого начали разносить угощения, и сам регент показывал зрителям кожаные марионетки, сделанные в Яве. В числе этих марионеток были боги Индии, японский принц. Европейцы в смешном виде, Гануман и т. д. Все разговаривали, не обращая никакого внимания на представление. Когда все это порядком надоело, мы раскланялись, и над нами, то есть вернее над резидентом, показался зонтик. Престиж прежде всего...

Для разнообразия мы вернулись через Синдалаю и познакомились со всеми прелестями малайской двухколески. Красивых видов было много, но мы потеряли способность восхищаться, да и разные неудобства вследствие постоянных дождей пересиливали всякие другие впечатления. Мы проехали Чипань, резиденцию генерал-губернатора, водоем, образовавшийся в глубине кратера, который все еще дымился, рисовые поля, расположенные террасами, рощи с хлебными деревьями, плантации бетеля, столь любимого туземцами, ванили, оба принадлежащие к паразитным растениям, деревья с крупными пампельмусами, похожими на большие апельсины, и, наконец, попали в Синдалаю. Голландское правительство устроило на этом возвышенном месте санитариум. Устройство его образцовое и надпись «pax entratibus» с переводом на китайский язык не мертвая буква. Тут офицеры и солдаты, потерявшие здоровье в Суматре, могут отдохнуть в хорошем климате. После неудобств бивуачной жизни, опасностей и лишений, она могут понежиться, лежать целый день на бамбуковых кушетках, вставать с зарей и ложиться рано, развлекаться разговорами, игрой на биллиарде и набраться новых сил.

После Синдалаи очень трудный подъем; пять лошадей едва тащили нас в гору. Когда не было дождя, мы восхищались красивыми видами, темными массами девственного леса, изумлялись богатству и разнообразию колоссальных еще не виданных мною пауков, которые плели свою паутину на высоте нескольких сажен. Когда шел дождь, то мы закупоривались со всех сторон и проклинали свою судьбу. На станциях наш возница пил чай и нам предлагали сласти, чай и табак.

Стемнело, и дождь пошел не на шутку, фонари потухли в возница, потеряв дорогу, заехал в какую-то колдобину и чуть [132] не сломал экипаж. С трудом мы опять зажгли фонарь, и поочередно охраняли его от порывов ветра и хлеставшего в нас дождя. Последствием этого было, что мы вымокли до последней нитки.

Начался спуск. Темно как в печке. Началась настоящая гроза с молнией, с раскатами грома. Среди этого мы слышало шум водопада. Наш возница бранился со встречными, которые чуть не наехали на нас. Удовольствия было мало, и мы с большою радостью увидело огни гостеприимной гостиницы в Бютензорге.

* * *

В Батавии следует посетить музей, очень богатый золотыми изделиями из Борнео, Суматры и других островов архипелага, индусскими древностями, оружием в богатой оправе, пушками и карабинами. Группировка очень рациональная. Читаешь надпись «Суматра» и видишь все, что касается этого острова, начиная от царских уборов, дорогих шелковых материй и кончая земледельческими орудиями. Тут и модели жилищ, остатков старины и храмов. В одной зале были собраны музыкальные инструменты Яванцев. Потом целая комната отведена марионеткам местного изделия. Еще комната с редкими монетами и даже коллекция марок. Есть и орудия пытки, оригинальная гильотина, топор, падающий сверху помощью блока. Индусских древностей очень много. Старинные храмы показывают, что Ява получили свою цивилизацию из Индии. По типу и по своему маленькому росту, по некоторым обычаям Яванцы очень напоминают Японцев, но язык у них совершенно другой и ученым вряд ли удастся доказать происхождение Японцев из Явы.

Целый вечер провел я очень приятно у одного здешнего Француза. Толковали решительно обо всем: об общинном устройстве в Яве, о том, что на Суматре престол переходит по женской линии, о том, что золотые времена для здешних дельцов уже прошли и вероятно не скоро вернутся, о симпатичных сторонах Яванцев, об их расточительности, о злобе дня, или Ачинской войне. В Ачине, или Аттие, Голландцам приходится делать то, что делали мы на Кавказе, то есть покорять страну шаг за шагом. Противники, или 80.000 мусульман, [133] живут в неприступных горах и смеются над усилиями слабого европейского войска, теряющего много людей от болезней в мелких стычках и в засадах. Голландцы занимают плодородные места, долины или тонкую прибрежную полосу. Отступить они не могут. Отступление равносильно потере всех других колоний. Потеря престижа в Яве, где сотни солдат держат в повиновении миллионы, вещь очень серьезная, и Голландцы волей-неволей продолжают эту игру в солдатики и тратят на это громадные суммы.

Мы вышли из Батавии при чудном закате. Пред нами опять море, море спокойное, густое, точно расплавленное золото. В Сингапуре я остался всего несколько часов. Переход от Сингапура до Сайгона ознаменовался качкой. На пути остров Пуло Кондор — он же колония для ссыльных — предстал пред нами в своем грозном величии. Миновав маяк св. Якова (St. Jacques), называемый Аннамитами Муй Вунг Тау, мы вошли в широкую и мутную реку. Французы сожалеют о том, что город основали не на маяке, а в Сайгоне. Устье Меконга богато лагунами, между которыми извивается много рукавов. Мы вошли в один из бывших рукавов Меконга, который соединяется с ним посредством судоходного канала. Вода мутная, кофейного цвета. Низменные берега покрыты жалкою растительностью, низкорослыми пальмами, юкки, драценами, тростником и папоротниками. Джонгли, в которых водятся тигры и кайманы, сменяются рисовыми полями, лугами, выжженными в джонглях пажитями и рыболовными деревушками. Движение по реке довольно значительное. Туземные барки, имеющие форму рыбы, китайские джонки, сампант снуют беспрестанно по реке. Сампанги управляются исключительно Аннамитами. Головной убор Аннамитов — зачесанные назад волосы и с гребнем на голове — очень напоминает Сингалезцев, но этим сходство и кончается. Лица у Аннамитов большею частью плоские с приплюснутым носом. Аннамиты тоже постоянно жуют бетель. Говорят, что это необходимо, потому что бетель уничтожает дурной запах во рту, происходящий от принимаемой пищи. Аннамиты, так же как и Китайцы, гребут стоя и для этого у них приспособлены высокие, около аршина, уключины, а на борту особая приступка для ступни. Середняя часть лодки занята на подобие венецианской гондолы маленьким домиком. На корме помещается [134] кухня: огонь разводится в небольшом переносном очаге из обожженой глины. В домике настлана ценовка. и там же помещается маленький алтарик и статуя Будды. Все это украшено павлиньими перьями. Ночью сампанг освещается внутри лампочкой, снаружи — бумажным фонарем.

Мы пришли рано утром в столицу Кохинхины, в город Сайгон, на реке того же имени. Завоеванный Французами в 1857 году, он сделался главным городом области. Свое название он получил от известной породы хлопчатника, который растет на берегах Меконга. Тридцать лет тому назад это была жалкая деревушка, а теперь, благодаря соединению с Меконгом, главною артерией края, и стараниям Французов, это город с красивыми бульварами, изящными скверами, монументальными постройками, театром и со всеми усовершенствованиями европейской культуры. Одно главное неудобство — это жаркий и влажный климат, неблагоприятно действующий на здоровье Европейцев. Здесь сделано очень много: осушены болотистые места, каналы засыпаны, уровень земли поднят гораздо выше, устроены тенистые бульвары, в домах везде панка, комнаты в домах высокие, ставни умеряют дневной жар, но всего этого мало. После нескольких лет пребывания в крае развивается малокровие, болезнь печени, сердца, желтая или рисовая лихорадка, и пациенту надо искать более суровый, но более здоровый климат.

День проведенный в Сайгоне останется для меня вечно памятным. После северо-восточного ветра, господствовавшего в море, мы все изнемогали от жары и до четырех часов не трогались с парохода. До четырех весь город отдыхает, fait la sieste, как говорят Французы. Не отдыхают туземцы и Китайцы, которых в Сайгоне большое множество. У Китайцев есть свой особый город Чолен, который соединяется с Сайгоном железною дорогой. Итак, в пять часов мы облачились в белый костюм, состоящий из белого вестона, или куртки со стоячим воротником, и из белых панталон. В белом шлеме или tropical helmet и с белым зонтиком можно было пуститься в путь, и мы веселою гурьбой направились к пристани. Там нас ожидали экипажи самых разнообразных видов. Есть тут шикарные коляски с кучером Малабарцем (из Индии) шоколадного цвета, каретки в одну лошадь с Китайцем с длинною косой, двухколески, как в [135] Индии, в которых надо сидеть спиной к кучеру, джинрикши и тачки с одним колесом. Этими последними средствами передвижения пользуются только Китайцы и туземцы. Приличному Европейцу надо ехать в коляске и, пожалуй, в карете.

С набережной тянется ряд лачуг под тростниковыми крышами и с яркими признаками бедности. Оттуда выглядывают полуголые или, вернее сказать, почти голые Аннамиты. Затем, переехав мост, вы попадаете в европейский город, в котором много Китайцев, захвативших в свои руки всю торговлю страны и обладающих большими капиталами. Город построен на красной глине и потому шоссированные дороги, так же как и в Коломбо, кажутся красными и эффектно выделяются среди зеленых бульваров. В садах и бульварах растут тамаринды, белые акации, муза, бамбуки, рицинное дерево, датура, манго, пальмы и много цветов. Город имеет изящный, нарядный вид. Проехав улицу Катина — Невский проспект Сайгона, — с его красивым бульваром, кафе, магазинами, осмотрев собор, губернаторский дворец, мы отправились в туземный квартал. Там полное смешение народов: Аннамиты, Малайцы, малабарские Индусы и Китайцы. Все это покупает, продает, жует бетель, курит, закусывает, толкается, спорит и рассуждает о событиях дня. Аннамиты на вид тщедушны и малорослы. Цвет кожи темно-коричневый. Глаза узкие и тусклые, лица приплюснутые и без растительности. Губы толстые и красные от бетеля и зубы вследствие употребления бетеля совсем черные. Женский костюм состоит из длинной рубахи-балахона с косым воротом и широкими рукавами и из панталон. Цвет балахона преимущественно черный (цветной считается нарядным, а белый траурным), материя — коленкор, ластик или шелк. Густые волосы зачесываются назад и укладываются несколько сбоку двумя или тремя буфами в шиньон, заколотый шпилькой. Украшениями служат яркий пояс, серьги, ручные и ножные браслеты (из золота, серебра, каменного угля и стекла), бусы. Обувь (туфли с острым носком, загнутым кверху) имеется только у богатых женщин. Вместо головного убора плоскоконическая шляпа из бамбука и рисовой соломы с длинною шелковою кистью, которая болтается сзади до поясницы. Женщины носят детей верхом на бедре и поддерживают их за спину рукой. У мужчин повязка и шляпа [136] грибом, черный или синий балахон с узкими рукавами и белые панталоны, а на ногах китайские туфли.

С базара мы попало в ботанический сад, который отличается обилием пернатых самых разнообразных видов, есть и тигры, медведи, крокодилы и павианы. Тигры здесь не редкость, и около маяка Св. Якова они зачастую перелезают через заборы и заглядывают в сад или на веранду.

Вечером мы пошли слушать оперетку и вернулись на пароход довольно поздно. Там выгружали товары, и Аннамиты своим криком, французская команда «вперед», москиты мешали мне уснуть, и я очень обрадовался, когда мы тронулись в путь.

* * *

За обедом общий разговор о колониальной системе, жаркий спор за и против, рассказы о богатстве Кохинхины, которая ничего не стоит правительству и дает большой излишек, к сожалению идущий на Тонкин, в котором Французы никак не могут справиться с китайскими пиратами. Говорилось и о характере Аннамитов, которые, по мнению большинства, очень кроткий народ, но лживый и с очень развитым чувством собственного достоинства. Но спор начался не на шутку, когда началось обсуждение разных колониальных систем. Французы, сказал один, — повсюду вводят свои учреждения, кодекс Наполеона и самого последнего туземца наделяют нравами французского гражданина. Разве это хорошо? Туземец привыкает третировать Европейца за панибрата. Англичане молодцы, держатся другой системы. С другой стороны, надо сознаться, что французский язык распространяется очень скоро среди покоренных народов. Давно ли присоединена Кохинхина, а туземцы, Аннамиты и Китайцы уже бойко говорят по-французски.

От Аннамитов разговор перешел к одному Европейцу и сильно досталось одному доктору-неудачнику. Никто из присутствовавших не выказал никакой жалости. «Горе побежденным», так и слышалось в каждом слове. Бессердечие, эгоизм, уважение только силы и богатства — вот отличительная черта здешних искателей приключений. Есть, конечно, исключения. Разговор был прерван неожиданным событием. Тигр переплывал реку. Все высыпали на палубу смотреть на [137] невиданное зрелище. Палуба была вся запружена Китайцами, которые, как сельди в бочонке, занимали каждый свободный вершок. Какой-то специфический запах чеснока и гнилой рыбы разносится по всему пароходу. Китайцы ведут себя очень чинно: вьют чай, курят опиум и играют в карты.

От 30 марта до 2 апреля. Желтые воды Меконга сменились темно-синими волнами. 27° Реомюра. На следующий день температура падает до 21° Р. в тени. На третий день поднимается свежий ветер, и все показываются в зимних платьях.

2 апреля. Проходим целый ряд островов. Мой соотечественник, потерпевший крушение на одном из русских пароходов, сильно опасается таких мест. К двум часам мы подходим к Гонг-Конгу, и пред нами развертывается великолепная бухта, которая может вместить в себе громаднейший флот. Англичане и тут показали себя хорошими администраторами. Дикий и скалистый остров, убежище пиратов, неприветливый и лишенный растительности, обратился в умелых руках в цветущую колонию с богатым населением и с миллионными торговыми оборотами (По отчету 1891 года населения на острове Виктория или Гонг-Конге 221.482. Доходов колония дала около двух миллионов долларов, расходы полтора миллиона. Судоходство в круглых цифрах: судов 36 тыс. и 11 милл. тонн.).

Гонг-Конг расположился амфитеатром на горе. Европейский квартал можно назвать городом дворцов. Когда мы встали на якорь, то к нам подошел маленький пароходик гонг-конгской гостиницы, которая находится в нескольких шагах от пристани. Тут же и почта, английский клуб, приют комфорта и роскоши, прекрасные магазины, немецкий клуб. Паланкины (chaise a porteur), или кресла на двух палках, предлагаются на перебой носильщиками-Китайцами. Точь-в-точь наши извощики на станциях. Стоит только Европейцу показаться у подъезда гостиницы, как к нему летят Китайцы с паланкинами и чуть не валят его с ног. Ну и достается им от швейцара гостиницы. Он при мне угостил их здорово кнутом, так что они только почесывали спины и в отдалении ругались самыми отборными выражениями. Кроме паланкинов есть и японские колясочки, но респектабельный Европеец (я употребляю местный термин) ими [138] не пользуется. Главные магазины на улице Queen’s Road, параллельной набережной. Кроме богатых европейских магазинов, тут есть магазины китайские, японские и индусские. Глаза разбегаются при виде китайских шелковых материй, парчи, изделий из слоновой кости, вышивок по атласу, крепа, акварелей на шелку, кантонской мебели из черного дерева, этажерок, экранов, столиков с инкрустациями, ажурных ширм, бронзовых, фарфоровых изделий, фалани или клуазонне из Японии и Китая, серебряных изделий и т. д. Несмотря на большое движение, порядок образцовый благодаря рослым и красивым сикхам, которые и здесь исполняют полицейскую службу.

Европеец в Гонг-Конге, работая без устали, в большинстве случаев живет большим барином. В конторе над ним развевается панка, и они в жаркое время сидит в туфлях и без сюртука. Кончилась работа в пять часов, и он принимает участие в спортах, ездит верхом, играет в лаун-теннис, идет в клуб. Обедает поздно и рано ложится спать. Живет он на горе, в красивой вилле, окруженной зеленью. Теперь, благодаря проволочной дороге, доведенной до самой вершины Victoria Peak (3.000-4.000), и тем, которые победнее, можно круглый год пользоваться хорошим воздухом и зеленью. Приезжий, конечно, не пользуется этими удобствами и, вместо роскошной жизни в каком-нибудь дворце, должен довольствоваться скверным нумером в гостинице, скверным чаем, похожим на бурду.

Прислуга здесь — Китайцы в белых кофточках, в шароварах и в башмаках на мягкой, топкой подошве. Прислуга многочисленная, но очень невнимательная. Все объяснения с нею, как и с местными Китайцами, происходят на так называемом pigeon — собственно происшедший от слова business — то есть деловой разговор, какой-то исковерканный Китайцами английский язык. Обед отличается обилием блюд, но в английском вкусе с обязательным рисом и кёрри.

Если хотите видеть Гонг-Конг в полном блеске, то надо посетить его во время скачек, когда весь английский флот в сборе и когда на рейде еще несколько иностранных военных судов. Это праздник не только для Англичан, но и для всего туземного населения, особенно для Китайцев, которые в эти дни закрывают свои конторы и магазины. Китаец расчетлив, даже скуп, но это не мешает ему быть игроком до мозга [139] костей. Очень часто Китаец, собравший почтенный капиталец по грошам, в один вечер спустит все, что нажил с таким трудом в течение многих лет. Даже простолюдин Китаец (Японец в этом не отстает от него) любит попытать счастье. Вы часто увидите на улице целую группу Китайцев-носильщиков, играющих в азартные игры. Вот отчего скачки, пари, тотализаторы, биржевая игра пришлись Китайцам по вкусу.

В день скачек Счастливая Долина (Happy Vallees) кишмя кишит народом. Парсы в черных шелковых остроконечных шапках, Китайцы в светло-голубых или зеленых парчовых и шелковых платьях, в белых атласных панталонах, в шелковых носках и башмаках, Португальцы и метисы в европейском костюме, негры, Индусы в красивых тюрбанах, Малайцы — все стремятся к скаковому полю. Среди этой толпы выделяются красные мундиры английских солдат, парадные носилки с дамами в красивых туалетах. Носильщики у богатых носят красивую ливрею, да и носилки устроены с некоторою роскошью. Такая же разница как между собственным экипажем и извощиками. Сами скачки для любителей спорта и для игроков, конечно, интересны, но в сущности не отличаются разнообразием.

* * *

4 апреля. Смотреть в Гонг-Конге почти нечего, если вы хотите ограничиться европейским кварталом. Дворцы, казармы, в которых благоденствует английский солдат, асфальтовая мостовая могут поразить вас при первом знакомстве, но в этом нет ничего оригинального. Очень хорош и ботанический, или общественный сад; Англичане на скалах рассадили миллионы деревьев, которые принялись очень хорошо. Очень комфортабельно устроен госпиталь, в котором мы посетили одного нашего соотечественника, офицера с фрегата Димитрий Донской. Несмотря на роскошную обстановку, — сад с красивыми деревьями и цветами, — наш соотечественник был не очень доволен. После Сингапура он не мог согреться (печи неизвестны в Гонг-Конге), да и порции выдавались не русские, а какие-то микроскопические, и он жил впроголодь. [140]

* * *

Вечером мой австралийский знакомый г. Парсонс сообщил мне, что он имеет случай осмотреть досконально трущобы китайского квартала и пригласил меня вместе с другими в эту экспедицию. Мы вышли в 9 часов вечера и, поднявшись вверх по ступеням, очень скоро очутились перед решеткой. Китайцы на ночь запирают свои улицы. Еще несколько темных и узких улиц — и мы попали в китайский клуб. Распорядитель клуба принял нас в комнате, убранной на китайский манер. Очень много резьбы и позолоты, но твердые сиденья и такие же твердые спинки и диванов и стульев делают их неудобными в наше изнеженное время. Столы мраморные с резьбой из черного дерева. Угостив нас хересом, распорядитель повел нас по всем комнатам клуба В китайском клубе разрешаются азартные игры, курение опиума и женщины. Женщины, страшно намазанные, но приятные на вид, робко выглядывали из другой комнаты, распорядитель поманил их рукой, и они вышли к нам, хихикая и с любопытством осматривая заморских чертей, как Китайцы называют Европейцев. В других комнатах лежали Китайцы — курильщики опиума, и около них вертелось несколько женщин.

В другой комнате происходила игра. Один важный Китаец с редкою бородой, в громадных очках и с громадным каменным кольцом на большом пальце, даже не удостоил нас взглядом. Ногти у этого Китайца были грязные, предлинные, ясно доказывающие, что хозяину их не нужно работать руками.

Когда мы вышли на балкон, бывший во втором этаже, распорядитель рассказал нам об устройстве клуба. Членский взнос очень маленький, от одного доллара до трех в месяц. За эту сумму дается стол и помещение. Главный доход клуба, конечно, азартная игра, т. е. 10% с выигрыша, и плата за биллиард.

Желая познакомиться поближе с китайскими порядками, мы заказали обед и вышли из клуба. Нас повели сначала в очень шикарную гостиницу. В большой зале мы застали большую компанию Китайцев. Один из присутствовавших говорил что-то, и присутствующие выражали ему свое одобрение. В гостинице такая же роскошная обстановка, как и в клубе: резьба, позолота и красивые лампы, оригинальные подсвечники и мебель из черного дерева. Наше появление в зале вызвало всеобщий смех, и мы поспешили отретироваться. [141]

Пройдя лабиринт узких и темных улиц, мы пришли в китайский театр. В зрительной зале несколько Китайцев в покойных позах лежали около самой рампы и лениво следили за представлением. Другие в обществе женщин сидели вдоль стены и попивали рисовую водку. Были тут и койки для курильщиков опиума. Один из них с воспаленными глазами и красным лицом подошел к нам и стал рассматривать нас с большим любопытством. В числе зрителей были и высокопоставленные люди и богачи. У многих были украшения из драгоценных камней. Около одного из возлежавших — манджурского генерала с калмыцким лицом и с большими усами — увивались какие-то женщины. Музыка иногда напоминает наши хороводные песни. Только беда, что Китайцы ни к селу ни к городу щелкают трещоткой.

О представлении судить очень трудно, давалось что-то очень длинное, фантастическое, являлись колдуны, духи, чудовища, красивая девица. Иногда эти представления тянутся несколько дней.

Посидев немного, мы распростились с нашими соседями. Китайцы очень вежливо ответили на наш поклон.

Нам хотелось посмотреть притон, где курят опиум, но наши провожатые, интеллигентные Китайцы, водили нас кругом да около. Наконец, когда мы прижали их к стене, то они сказали, что там очень уже грязно (a very dirty place). Но мы настаивали, и они обещались свести нас туда. По дороге мы зашли в один из притонов. Их было кажется очень много, потому что вся улица была занята ими. По грязной и неосвещенной лестнице мы поднялись в третий этаж и увидели одну громадную залу, разгороженную на множество маленьких клетушек. В каждой клетушке стоит кровать с китайскими подушками. В некоторых имеются даже зеркала и олеографии даже русского происхождения. Женщины, которые попались нам навстречу, были очень некрасивы. Их лица, намазанные свекловичным соком и белилами, с подведенными бровями и волосами, покрытыми мастикой, с алыми губами от розовой помады, были похожи на какие-то маски, и сами Китаянки казались какими-то разрисованными куклами, а не людьми. Увидев нас, они захихикали и прижались в угол. Наш путеводитель сказал, что этот дом один из лучших. Что же такое те, которые похуже? Оттуда мы отправились в [142] настоящие трущобы. Грязь, вонь, вместо улиц какие-то узкие, скользкие корридоры и в конце концов притон для курильщиков. Мы пришли в темную, низкую, грязную комнату, всю пропитанную смрадом и запахом опиума. Тут же и кухня, в которой при тусклом освещении одной лампочки готовилось кушанье. Курильщики лежали на жестких, деревянных койках. Наш приход произвел большую сенсацию. Некоторые из курильщиков приподнялись на конках и уставились на нас посовелыми глазами. Лица курильщиков не произвели на меня особенного впечатления. Я ожидал чего-то большого. На улице я уже видел как джинрикши везут Китайцев, опьяненных опиумом до бесчувствия. При ярком свете дня эти изможденные лица, бесчувственные тела, кидаемые из стороны в сторону от каждого толчка, производят действительно отвратительное впечатление. Многие после опиума делаются болтливыми, а другие затевают ссору. После сильного возбуждения настает апатия и полнейшее бессилие. Страдания этих несчастных в это время ужасны.

Но вернемся в клуб. Распорядитель опять угостил нас пивом, хересом и чаем, поданным на китайский манер в чашках с крышкой. Ложек не дают, надо приподнять немножко крышку и таким образом пить чай. Распорядитель оказался очень разговорчивым, дал нам на память свою визитную карточку на большой красной бумаге и показал нам кольцо из пахучего дерева. Порошок из этого дерева отличное средство против дисентерии. Он одевает его на большой палец, когда ему приходится посещать места, отличающиеся зловонием, а таких мест очень много в китайском квартале. После этого он снял его и надел другое кольцо с малахитом. В это время пришел слуга и доложил, что обед готов. Круглый стол был накрыт белою скатертью, и на столе, как у детей наставлено множество маленьких фарфоровых тарелочек. Мы обедали не одни, но к нам присоединились еще почетные члены клуба, два чиновника с чрезвычайно белыми, аристократическими руками. Они уселись около распорядителя. Пред каждым из гостей было маленькое блюдечко, китайские палочки и фарфоровая ложка. Назначение последней я узнал, когда подали суп из акульих перьев. Каждый своею ложкой черпал из общей миски и затем подносил ее ко рту. Около каждого стояло маленькое [143] блюдечко с коричневым соусом (соя). Туда макают твердую пищу. Меню чрезвычайно разнообразное. Нам подавали бессчетное количество блюд. Были тут и лягушки, шелковичные черви, птицы, изрезанные ломтиками с чесноком, икра, приготовленная особенным способом, тухлые яйца, ласточкины гнезда, форшмак из собачьего мяса, лотусы, луковицы лилий, очень вкусная морская капуста, облитая, к сожалению, сладким соусом, крысы, утка с инбирем, и т. д. Все это запивалось рисовою водкой в маленьких чашках величиной с наперсток. Сосед мой Француз пробовал всего и на другой день должен был принять слабительное. Австралиец не мог справиться с палочками и возбуждал этим всеобщее веселие. Сначала нас усердно подчивали и все подливали рисовой водки. Произносились тосты, все с тем, чтобы напоить заморских чертей. Среди обеда к нам подсели веселые подруг наших хозяев. Дома у них своя семья, законные супруги, ну, а здесь, в клубе, надо развлекаться. Все эти Китаянки еле двигаются на своих изуродованных ногах. Австралиец попросил позволения посмотреть ножку Китаянки, и о ужас, какое зрелище представилось нам. Для того, чтоб иметь маленькую ножку. Китаянка подвертывает под ступню все пальцы, за исключением большого, и в течение времени получается какой-то безобразный обрубок; под ступней видно сырое мясо. Только богатые Китаянки пользуются этою привилегией; лодочницы и женщины из простонародья не уродуют своих ног. Сначала Китаянки только искоса посматривали на нас и видимо стеснялись нашим присутствием, но потом приободрились и начали кокетничать с знакомыми мужчинами. Один из Китайцев, красивый и видный мужчина, настоящий Дон-Жуан, заигрывал со всеми женщинами и вызвал страшную сцену ревности со стороны своей метрессы. После обильного угощения водкой Китайцы начали какую-то игру, в которой один из-за спины показывает столько-то пальцев на руке и другой в одно мгновение должен крикнуть во всеуслышание это число (Это итальянская игра «mora», в которой надо отгадать сумму пальцев показываемое обоими играющими.). Неотгадавший число должен в виде штрафа выпить рюмку водки, но он очень часто передавал свою порцию своей соседке. Это делалось и с разными кушаньями. Рисовая водка и игра сделали свое дело, [144] и наши Китайцы вместе с Китаянками так увлеклись игрой, что совершенно забыли о нашем существовании. Из-за наружной полировки выглянули настоящие люди с их страстями. И это очень интересно, потому что Китаец свысока смотрит на Европейца, называет его варваром за то, что тот не умеет обуздывать себя, дает волю своим чувствам, раздражается и говорит в сердцах то, что не подобает благовоспитанному человеку. Не надо забывать, что культура у Китайцев насчитывает несколько тысячелетий, что и теперь самый несчастный кули читает свою газету и что китайское образование доступна всем классам. Моим товарищам надоело смотреть на неприкрашенных Китайцев, и они собрались уходить. Тогда нам сказали, что обед далеко не кончен. Чай и курение — только маленький антракт в обеде. Нам подали умыться и после этого новые кушания. Я удивлялся Китайцам, как они могут еще есть, многие из них рыгали с особым шиком и остентацией (это принадлежит к хорошему тону), показывая нам, что они сыты. Уйти от гостей, не кончив обеда, было конечно неловко с нашей стороны, но что делать, мои товарищи решительно заявили, что они хотят уйти. Австралийцу было поручено расплатиться за нас всех, но тут вышло опять какое-то недоразумение и распорядитель не хотел с него брать денег. Кончилось тем, что переводчик разрубил гордиев узел и сунул деньги Австралийца себе в карман.

На другой день Китайцы, не желая оставаться пред нами в долгу, пригласили нас на форменный банкет с шампанским. Приглашены были десять высокопоставленных Китайцев. Я не был свободен на этот раз, и Австралиец рассказал мне, что обед был еще богаче нашего, но что не было игры и женщин. Обед продолжался до двух часов утра и был замечателен своею торжественною скукой, которая прервалась на время театром марионеток и пением.

6 апреля. Утро провел, гуляя по улицам и по набережной. Меня интересовала жизнь Китайца в сампангах, уже описанных мною раньше. Просто удивительно, как на таком маленьком пространстве умещается семья в несколько человек. Другого дома у них нет. Детей, когда они глупы, привязывают к лодке с тем, чтоб они не упали в воду. Главные работницы обыкновенно краснощекие, здоровые Китаянки с [145] нормальными ногами, с развитыми формами и мускулами. На этих сампангах живет всякий народ и, говорят, бывали случаи ограбления какого-нибудь одинокого путешественника, если он ночью решался ездить по рейду. Похоронить концы очень легко, стоит только выбросить тело в море... Надо правду сказать, что китайское население в Гонг-Конге собралось туда с бору да с сосенки. Между живущими на воде есть заведомые пираты, которые пользуются покровительством английских законов. Если услышите о нападении пиратов на какой-нибудь пароход, то ищите концы в Гонг-Конге, там скрываются все бежавшие от китайской, португальской и французской полиции. Вся жизнь Китайца происходит на улице. В сампангах вся семья ест рис и копченую или вяленую рыбу в маленьких чашках, в китайских ресторанах продается всякая снедь, тут же на улице бреют, в соседней лавке режут свинью, которая пищит благим матом. Лица у всех при этом важные, торжественные и невозмутимые...

* * *

Мой знакомый рассказал мне, как живут здесь Немцы. Их тут очень много и немецкий клуб так же хорошо поставлен, как и английский. Каждый год из Гамбурга, Бремена приезжают молодые приказчики, получившие на родине хорошую подготовку, и очень охотно принимаются не только у своих соотечественников, но и у Англичан, которые очень ценят немецкую аккуратность, прилежание, а главное то, что Немцы довольствуются меньшим содержанием. В былое время, когда Гонг-Конг ворочал миллионами (он и теперь по торговым оборотам и по судоходству после Лондона и Ливерпуля занимает третье место), в то блаженное время, когда золото лилось рекой, английские приказчики жили у своего патрона в роскошных дворцах, ели и пили всласть на его счет и шампанское лилось рекой на таких обедах. Эти героические времена миновали; Китайцы, работающие дешевле Европейцев, стали конкуррировать с успехом и вырвали из рук Европейцев самые выгодные дела. Многие европейские фирмы прогорели, многие дворцы опустели, и Европейцы стали довольствоваться меньшими барышами, а многие сделались просто коммиссионерами [146] Китайцев. Так, например, в торговле с французскими колониями, с Сиамом, Сингапуром и Явой Китайцы вытеснили Европейцев и остались единственными хозяевами дела, (фрахтуют европейские пароходы и держат на жалованье Европейцев. В банках тоже китайские капиталы, да и Китайцы уже не те, что прежде, китайские миллионеры знают себе цену. Под сенью английских законов, не страдая от вымогательств и произвола, они могут развиться во всю ширь и дать полную волю своей фантазии.

(Продолжение следует.)

Г. де-Воллан.

Текст воспроизведен по изданию: По белу свету. Путевые заметки // Русское обозрение, № 9. 1892