ДЕ-ВОЛЛАН Г.

ПО БЕЛУ СВЕТУ

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ.

(Окончание.)

Когда я вошел в вагон, я застал там мусульманина из Гайдарабада и старого Индуса, с молодою женой и дочерью. Последняя, несмотря на свое смуглое лицо, была очень привлекательной наружности. Вагоны на этой линии удобнее других. Подушки кожаные, но очень грязные. Стекла в вагонах голубые, что очень приятно в солнечный жаркий день. Станционные здания все похожи на мечети с куполами.

Местность ровная, однообразная, полное отсутствие растительности. Только около Поланур, в отдалении, вырисовываются горы, а ближе к Абу (Abu-Road) местность становится живописнее.

Говорят, что тигры без церемонии заходят на станцию, так что начальник одной станции, увидев тигров на платформе, телеграфировал в Бомбей: тигры на платформе, пошлите инструкции. Se non e vero e ben trovato. Население, встречающееся на станциях, имеет тоже совершенно другой вид.

По всему видно, что мы в стране гордых Раджпутов.

Страна принадлежит семнадцати владетельным князьям, которые все находятся под покровительством Англии. Раджпуты бравый, красивый народ; они белее Индусов и многие из них вооружены. [99]

Раджпуты считают себя потомками Кшатриев и дважды рожденными, как и брамины...

Но мои спутники были не менее интересны, чем окрестности.

Индус служил у Гейквара Бародского (независимый владетель). Получая 800 рупий в год, он собрался во время отпуска посетить Агру, Дельи, Бенарес. Несмотря на свои преклонные годы, он, видимо, наслаждался путешествием. Дочка его бывало заберется на верхнюю скамейку спать, а он, как мы подъедем к станции, вдруг крикнет ей в упор «Station». Она встрепенется, соскочит с верху, посмотрит и опять потом вернется на скамейку.

На следующей станции опять возглас отца «Station» и прыганье дочки. — И так всю дорогу. Он всем интересовался, моими вещами, книгами и интересовался совершенно по-детски. Когда я уходил завтракать или обедать, он непременно каждый раз осведомлялся у меня о том, что стоил обед и сообщал мой ответ в виде курьеза своим спутницам. Конечно, Индусу, довольствующемуся рисом и какими-то зернышками, странно слышать, что Европеец в один раз съедает на две или три рупии. И надо сказать правду, что за эти деньги дают прескверный обед, но, главным образом, одного я не мог переварить: это буйволовое масло какого-то странного серого цвета.

Мусульманин с важным видом посматривал на Индуса и очень скупо отвечал на его вопросы. — Но он никогда не пропускал момента, когда надо совершить омовение и час молитвы. Иногда он просто терялся, не зная где искать солнца и куда ему положить ковер. — Бабу молился только утром. К утру прибавился еще новый спутник, брюнет с мрачным, интеллигентным лицом.

Пока он принимал меня за Англичанина, он был очень сдержан. Узнав, что я Русский, он сделался очень разговорчив и как будто торопился высказать все то, что у него наболело на душе за многие годы. — Расхвалив бывшего раджу и обозвав нового старым дураком, он заговорил об армии. — Армия наша (туземная), сказал он, — велика (60.000), но Англичане всячески мешают нам усовершенствовать и дисциплинировать ее.

Об Англичанах он говорил с большою горечью, не стесняясь присутствием Индуса (Гайдерабадец не понимал ни слова по-английски). [100]

— Мы помогли им в прошлое восстание, сказал он, — теперь мы не повторим этой глупости.

Когда же я заговорил о лойяльности индийского населения, то он рассмеялся.

— Хороша лойяльность, когда она вынуждена разными политическими соображениями. Все это одно только лицемерие. Но пусть начнется европейская война, и тогда увидят, что мы не поддержим их.

Слушая его, я не высказывал своего мнения. — Ведь могло же быть, что этот господин, горящий такою яркою ненавистью к Англичанам, только agent provocateur. Я имел, конечно, причины быть осторожным. Начиная от Бомбея, где я сказал двум Англичанам, что я Русский, я начал замечать, что за мной следят.

Пожалуста не смейтесь и не думайте, что я страдаю манией преследований.

Во время обеда на одной из станций между Ахмадабадом и Джейпуром я сидел рядом с одним Англичанином и этот Англичанин вдруг заговорил со мной.

Такая разговорчивость совсем не в моде у чопорных Англичан. Но он еще более удивил меня, когда вдруг, точно вскользь и совершенно некстати, он упомянул о России, о Строгоновых и о Воронцовых. Оказалось, что он был в России во время коронации корреспондентом одной английской газеты, а теперь участвует в Times of India... И этот господин точно следовал за мной по пятам. То вдруг появится в Джейпуре, или в Агре, то в Дельи, то в Калькутте... Ехал он, конечно, как Англичанин, в первом классе, и я имел случай только видеть его во время остановок.

Обстоятельства заставили меня быть осторожным, но заподозрить Индуса в неискренности я все-таки не мог...

Его слова дышали такою правдой, такою выстраданною правдой, что поневоле подкупали меня. — Он впрочем сказал мне, что Англичане ему не давали ходу, и что он должен был поступить на службу к Джейпурскому радже (Территория Джейпура занимает 14.465 кв. м. с населением от 2 1/2 до 3 м. жит. Бюджет доходов и расходов достигает 500.000 ф. стерлингов. — Махараджи очень много издерживает на народное образование. — В Джейпуре имеется колледж с 700 студентами, лицей и школа искусства; 12 женских школ, 45 начальных школ и 410 школ, содержимых общинами.). [101]

Несколько часов беседы с этим господином были для меня очень полезны. Взгляды у него были широкие, вопросы затронутые нами были самые разнообразные. Он был чужд всяких кастовых предрассудков. Индия, которую он боготворил, была для него все.

Мусульман, которые постоянно враждуют с Индусами и, как пришельцы, не имеют права голоса, он называл на своем образном языке сыновьями одной матери — Индии. Только Парсов он недолюбливал, называя их жидами Индии — мнение, с которым согласился и престарелый бабу.

О России он имел самые удивительные понятия, считал ее варварскою, грозною державой! Но когда я сказал ему, что дорога к почестям открыта всем, он очень заинтересовался Россией, говоря, что непременно поедет в Россию.

— У вас возможны Алихановы, заметил он. — А у нас, прибавил он с горечью, — Англичане этого не допустят. Как это Англичанами будет командовать туземец!!! Какой они шум подняли по случаю Il bert Rill, подчинявший Англичан судебной власти туземцев. — Но они поплатятся за свою гордость, закончил он, и выразительные глаза его загорелись каким-то зловещим огнем.

* * *

Не желая останавливаться в гостинице, я совершал свой туалет на станции.

Когда я уже был готов, то увидел другого Англичанина, расхаживающего взад и вперед по комнате. Окончив свой туалет, он как будто чего-то ждал. Меня это заинтересовало, и я решился заговорить с ним. Он очень охотно сообщил мне, что приехал осматривать Жейпур.

Тогда я предложил ему ехать со мной — мой новый спутник оказался миссионером из Ахмадабада.

Интересный Индус, увидев меня в обществе Англичанина, сказал несколько слов, повертелся на месте и словно провалился сквозь землю.

Город Жейпур один из самых красивых городов Индии. Я назвал бы его розовым городом, так как фасады домов окрашены в розовую краску с белыми узорами и арабесками. [102]

Дома высокие, многоэтажные, тротуары, газовое освещение, резные балконы, широкая улица, которая тянется через весь город, громадная толпа в белых и красных одеяниях, — все это производит приятное впечатление.

Прежняя столица Амбер была оставлена Жей-Сингом, потому что старое предание запрещает династии жить в одном городе больше тысячи лет.

В 1728 году он построил новую столицу, названную его именем, которая скоро сделалась большим торговым центром.

Над городом возвышается гора с неприступною крепостью, которая еще пока находится в руках махараджи. На горе красуется надпись громадными двухсаженными и более буквами: Welcome (милости просим). Насколько это приветствие надо понимать буквально, я оставляю решать другим.

В Джейпуре нет старинных зданий, но путешественник проведет очень приятно время, если посетит дворец. У ворот дворца всегда толпится многочисленная дворцовая челядь и солдаты. Приходится ждать немного, пока из конторы дворца вам выдадут билет для осмотра парадных зал (во дворец не пускают, так как там живет махараджи).

Нам показали только громадную великолепную залу, где бывают дурбары.

Там шли приготовления к предстоящему юбилею.

Показав нам еще залу, украшенную фресками, служитель дворца провел нас в сад, из которого мы могли осмотреть дворец с наружной стороны. Здание большое, в семь этажей — если хотите красивое, но безо всякого стиля.

Сад очень обширен, с громадными деревьями и с фонтанами.

Прежний махараджа устроил обсерваторию, арсенал и засадил большой парк, один из самых больших в Индии. В парке имеются дикие звери, около которых всегда толпится туземная публика.

На главной улице находится так называемый Дворец Ветров. Архитектор, кажется, превзошел себя, воздвигая этот чудный чертог в девять этажей с висячими балконами, с резными решетками.

Не знаешь, чему удивляться: смелости ли замысла или тонкости, изяществу деталей, напоминающих сказочные дворцы Тысячи и одной ночи. [103]

В Жейпуре существует одно очень полезное учреждение, основанное прежним махараджей. Это так называемое School fo Arts (эта английская вывеска красуется на фасаде громадного здания). Целью школы искусства было усовершенствовать туземные изделия, дав туземцам хорошие образцы для подражания. Рядом с мастерской находится выставка, где произведения учеников продаются по фабричной цене. Нельзя сказать, чтоб эти цены были особенно низки. В лавках по соседству все продается гораздо дешевле, но там нужно торговаться и работа там, может быть, не так добросовестна.

Тут вы найдете прекрасное оружие с серебряною насечкой, с чернью, на подобие наших кавказских изделий, шлемы, мраморные модели, Таджа, мраморные статуетки, изображающие богов, разные типы, вазы из глины, из бронзы, деревянные изделия, мозаики, картины с видами разных местностей.

Несмотря на свое благоустройство, город все-таки имеет совершенно восточный характер. Богатые костюмы, средневековые пажи в пестрых и красивых костюмах, целые процессии слонов, изукрашенных дорогими материями и с золотыми башнями на верху. Торговцы, (которые, бегут за экипажем и продают вам оружие довольно своеобразной формы, женщины с открытым торсом и иногда с закрытым лицом — все это пестрою вереницей проносится мимо ваших глаз.

Но что вас особенно поражает — это масса голубей, которые кажутся особенными любимцами Жейпура.

После завтрака мы отправились в Амбер — древнюю столицу страны... ехать туда можно только когда получишь позволение от английского резидента. Сначала надо было ехать в экипажах. Местность красивая, но производит унылое впечатление вследствие обилия развалин. Там, где начинается подъем на гору, нас ожидал слон, присланный махараджей.

Слон наш показался мне старым ветераном. Вся голова его по жейпурской моде была разрисована. — Когда мы сели и слон стал передвигать ноги, мы почувствовали себя не хорошо. Нас было четверо, и мы сидели очень неудобно в башне с площадкой, и висели, так сказать, с боку, причем двое из нас сидели на одной, двое на другой стороне. Для ног была приделана доска. Не знаю по какой причине, либо сиденье было прикреплено не так как следует, либо одна [104] сторона оказалась тяжелее другой, но нам казалось, что какая-то сила выпихивает нас наружу, а потом опять втаскивает, назад.

Ощущение это было очень неприятное, особенно в виду того, что мы точно висели на воздухе и под нашими ногами зияли пропасти. Мы старались упереться ногами или сесть поглубже, по это не помогло; через минуту мы скользили вниз.

Особенно трудно было нам во время крутых и опасных подъемов, когда слон пыхтя поднимался вверх но гладкой, точно полированный мрамор, скале. Один неосторожный шаг этого умного животного, и он всею своею тяжестью мог обрушиться в пропасть.

Местность, в которой находилась древняя столица, дивная по своей красоте, но немногие из нас могли ею восхищаться.

В ущелье, замкнутом высокими горами, находилась жалкая деревушка, пруд, развалины старых зданий, среди которых расхаживают павлины и резвятся обезьяны на высокой скале. Слева красуется средневековая крепость с целою массой построек — это и есть дворец, подъем к которому оказался еще труднее, и наш слон несколько раз останавливался, чтобы перевести дух. — Зигзагами по горе тянется дорога, и мы все время парили над бездной, поднимаясь по вымощенной большими плитами дороге. — У ворот, довольно узких (так со страху показалось), нами овладело беспокойство. Стоило слону только прислониться к одной из стенок и пропали бы наши ноги.

Но и это испытание кончилось благополучно и мы, наконец, почувствовали под собою твердую почву. — Все что мы видели потом напоминало воздушный дворец какой-нибудь сказочной феи. — Что такое Гренада пред этим чудным соединением разных стилей! Это и средневековая крепость с высокими зубчатыми стенами и неприступными бастионами, и волшебный дворец с изящными террасами, с открытою колоннадой, с киосками, с куполами, балконами в несколько ярусов, которые покоятся на тонких основах с резными воздушными выступами, поднятыми над бездной смелою рукой зодчего.

Входить в дальнейшие подробности я не силах. Скажу только, что внутренность дворца убрана с необычайною роскошью; везде мрамор, золото, инкрустация из слоновой кости и драгоценных камней. — Есть зала, украшенная выпуклыми зеркалами, [105] и при освещении она должна быть эффектною. — Ванна вся выложена мрамором. В женской половине комнаты очень маленькие с низкими потолками. В мраморных стенах сделаны тайнички для того, чтобы прятать драгоценности.

Осмотрев дворец, мы должны были опять сесть на слона, который стал на колени. Спуск был еще хуже подъема, и как только мы миновали опасные места и очутились на большой дороге, все в один голос пожелали сойти и пошли пешком до ожидавшего нас экипажа.

* * *

Наконец, я в Агре, о которой так много говорили Англичане.

Первое, что мне бросилось в глаза, это станция в виде крепости и форт, который так же хорошо сохранился, как и крепость в Ахмадабаде. По случаю юбилея народу собралось очень много и гостиницы все переполнены.

Я был доволен, когда мне отвели [комнату в каком-то заднем дворе. — Впрочем, здесь не было гостиницы в европейском смысле, а среди большого сада разбросаны флигеля. — К обеду и завтраку публика сзывается посредством гонга в дом, где находится контора, читальня и где живет сам хозяин гостиницы. — Так как флигеля находятся далеко друг от друга и от конторы, то прислуги не дозовешься.

После утомительной езды и всего, что я видел, я чувствовал усталость и нечто похожее на пресыщение. Я с удовольствием посидел бы спокойно в своей комнате или на балконе, почитал бы какую-нибудь книгу.

Но это оказалось невозможным. Комната попалась мне темная, а как только я вышел на веранду, меня осадили со всех сторон торговцы. Все эти бородатые, с высокими тюрбанами господа вваливаются без церемонии к вам с большущим узлом. Сааб — only see (только посмотрите), not bes — (не покупайте). Вот обычный припев этих господ.

Вы говорите ему, что вам ничего не нужно, но он вас не слушает и начинает развязывать свои узлы, подносит вам на просмотр шали, вытаскивает материи, скатерти. За ним является другой и также развязывает свой большущий узел. Иногда начнется перебранка между ними. Затем третий принесет драгоценные камни, четвертый мраморные изделия, и [106] вы не успеете оглянуться, как кругом разложен целый базар. Если вы ничего не хотите купить, то самое лучшее уйти.

Вы уходите, и торговцы, потихоньку укладываясь и завязывая свои узлы, все-таки не утерпят и приотворят дверь в вашу комнату.

Но вот они все ушли. Вы вздыхаете свободно и возвращаетесь на веранду. Но тут — словно у них есть какой-то нюх — торговцы, иногда те же самые, а иногда другие, налетают на вас и опять повторяется та же история. Англичане в этом случае пускают в ход палку или ругаются, но я не решался на это и, конечно, страдал от их назойливости.

Если отдыхать нельзя, то давайте смотреть то, что есть интересного. Но прежде, чем мы приступим к осмотру достопримечательностей, нужно рассказать в кратких чертах историю великих императоров, создавших чудный Таджь-Махаль и другие мечети, пред которым бледнеют все создания мавританской цивилизации в Испании. Я не хочу этим сказать, что Альгамбра не достойна восхищения. Весь вопрос в том, что Мавры в Испании украшали свои здания таким непрочным материалом, как известь и алебастр, а великие Могулы строили все из мрамора и драгоценных камней. Они, как справедливо говорил епископ Гебер, начинали здание, как гиганты, и кончали его, как ювелиры.

В этих постройках выразился весь гений мусульманства, пересаженного на благодатную почву Индии.

Две враждебные друг другу цивилизации слились только для того, чтобы произвести эти чудные памятники искусства и затем опять пойти своею дорогой. Индия издавна манила завоевателей, и Арабы производили постоянные набеги, которые завершились тем, что в 1202 г. мусульманские войска покорили все северо-западные провинции, Бирар и Бенгалию.

Победители не истребили туземного населения, не уничтожили многобожия, которое продолжало существовать рядом с мусульманством (Магометан в Индии 50 миллионов, но это, конечно, не все потомки завоевателей. Люди низших каст были обращены силой в ислам, и многие даже охотно, переходили в эту веру, так как, сделавшись магометанином, пария переставал быть отверженцем общества и мог достигнуть, высших степеней.).

Они были заняты завоеваниями и постоянно расширяли свои [107] владения. Апогеем могущества мусульман в Индии можно назвать царствование Акбара Великого (1556-1605), потомка Тимура и Чингисхана.

Акбар Великий отличался терпимостью, и даже христиане находили покровительство при его дворе.

В числе его жен была одна христианка. Дом последней был украшен христианскими эмблемами.

Акбар любил Индию, как свою родину. Его предки Бабер и Гумагон еще жили воспоминаниями о Средней Азии, но Акбар, сын Персиянки Гамиды, родился в Индии и окружил себя Индусами. Жены его были индусские принцессы, он любил индусскую литературу, поощрял индусских художников, создавших потом такие шедевры, как Таджь-Махаль; советниками его были Индусы, и Индусский народ любил его за веротерпимость, за мирные взгляды и великодушие.

В его царствование были воздвигнуты волшебные чертоги Футейпор Сикри — каприз, стоивший много денег и труда народу.

В царствование его наследников, Жахангира и Шах Жахана, были построены чудные памятники, между которыми один Таджь-Махаль стоит сто миллионов рупий, не считая дарового труда 22 тысяч человек, работавших в течение 25 лет. Ими же была устроена целая сеть дорог, обсаженных тенистыми деревьями. Ауранзеб, основатель Аурангабада, отличался фанатизмом и силой хотел искоренить индуизм. Но это не удалось ни ему, ни его наследникам, и монархия великих Моголов раскололась на несколько частей, а в 1765 г. мусульманское владычество сменилось властью Англичан.

По случаю юбилея королевы вся Индия нарядилась в праздничное платье и ликовала при звуках торжественного «God save the Queen». В Агре юбилейное торжество должно было продолжаться три дня.

В первый день молебен, смотр войска, затем иллюминация города и мечетей, и все должно закончиться иллюминацией Таджа.

Одним словом, торжество полное; физиономии у всех праздничные, радостные. Единственным диссонансом являются газетные заметки о том, что сборы на юбилейное торжество делались по принуждению, и что многие протестовали против этих новых поборов.

Что касается народа, то он, как и все народы в мире, [108] очень любит всякие зрелища, но причина этого торжества была для него тайной. Некоторые говорили, что Англичане празднуют восшествие нового государя, который прогнал старого. Для большинства это торжество не имело никакого смысла и говорить о лойяльности к императрице Виктория, значит впадать в заблуждение.

Народ знает одно слово «Governement» (правительство), и с этим понятием у него связано высшее, решающее начало, перед которым простому смертному надо преклониться.

Однако, извините, я опять отвлекся и никак не могу добраться до парада англо-индийских войск в Агре.

Толпа собралась громадная, и эта разношерстная толпа зрителей, экипажей представляла некоторый интерес. Что же касается смотра, то он вышел неудачным.

Громадная равнина и только 250 человек европейского войска, 500 туземного. Хуже всех оказались волонтеры в черных, точно факельщики, сюртуках.

Величественного вообще было мало, — с этим даже согласился и мой спутник-миссионер.

Прямо с плаца мы повернули к Таджь-Махалю, построенному в честь любимой супруги Шах-Жехана.

Заговорив об этом мавзолее, я чувствую, что перо вываливается из рук.

Слов недостаточно, чтоб описать то, что епископ Гебер называл так удачно поэмой из мрамора. Я могу вам сказать, что в Бетховенской сонате такие-то аккорды столько-то раз встречаются, такие-то ноты, но этого будет мало для вас. Вы поймете чудную прелесть мелодии только тогда, когда прочтете партитуру, или услышите исполнение Рубинштейна. То же самое и с Таджь-Махалом.

Я могу сказать, что этот чудный мавзолей построен весь из жейпурского мрамора (Это надо принять буквально, так как во всей постройке нет ни одного куска стекла или дерева.), который, благодаря своей белизне, кажется прозрачным, но этого будет мало для того, кто не видел этого памятника. Я могу еще объяснить план, по которому сооружены все подобные здания. Сначала видишь высокие стены с двумя, а иногда четырьмя мечетями, которые служат входными воротами. Эти мечети произвели бы [109] впечатление в другом месте, но имея перед собой прелестный мавзолей, не обращаешь на них внимания и спешишь дальше.

Внутри этих высоких стен, среди роскошного сада с пальмами и другими экзотическими растениями, с фонтанами и бассейнами, с аллеями, выложенными мрамором, с цветниками, находится четырехугольная площадь, поднятая на 60 футов, с боковыми лестницами из мрамора. На этой площади стоит осьмиугольное здание из белого мрамора, из середины которого возвышается полусферический купол (70 футов в диаметре и 260 футов вышины от фундамента нижней площади.), а по бокам четыре тонкие изящные минарета. В нижнем этаже, или даже подземелье, находятся в каменном гробу останки почившего.

Познакомив вас с планом этих зданий, я все-таки ничего не сказал о том громадном впечатлении, которое производит Таджь-Махаль, полный чарующей прелести и неувядаемой красоты.

В первый раз, когда, после мечетей из красного песчаника и яркой зелени сада, я вдруг увидел на фоне голубого неба белоснежное, прозрачное здание, я подумал, что это сон или видение из волшебного мира, что это создание не рук человеческих (Есть большое вероятие, что Austin de Bordeaux, портрет которого находится во дворце Шах-Жехана, был во время постройки мавзолея.), а каких-то волшебников, обитающих в хрустальных дворцах. Но что особенно поразительно — это гармония, чистота линий. В украшениях также нет ничего лишнего, бьющего на эффект.

Несмотря на богатство материала, мавзолей поражает своею простотой. Взгляните на чудный фасад, — что за тонкость, изящество рисунков. На панели из белого мрамора рельефные изображения лотуса. Выше идут рисунки, но эти рисунки поражают своею простотой.

На белом мраморе выделяются жасмины, жимолость, ветка винограда, гранат, олеандр. Для создания этой мозаики потребовались драгоценные камни в роде изумруда, топаза, жемчуга, малахита, сердолика, оникса, яшмы и т. д. Эти цветы сделаны так художественно, что их можно принять за натуральные.

Внутренность мавзолея, с богатою резьбой из мрамора, не произвела на меня такого впечатления, как наружная сторона. Саркофаги, в которых похоронены Шах-Жехан и его [110] супруга, действительно прекрасны по своей отделке. Но я недолго оставался внутри мавзолея, в котором царствует приятный полумрак.

Я не хотел вдаваться в детали и предпочел посмотреть на Таджь-Махаль еще раз с одного из минаретов. Но пора кончить. Словами не выразишь той полноты чувств, которую испытывал в такие торжественные минуты жизни.

Я видел собор Св. Петра, Св. Софии, Партенон и много других замечательных зданий, но ни одно из них не доставляло мне такого артистического наслаждения, как эта жемчужина Востока. Если вы хотите понять причину восторга путешественников, то посмотрите картину Верещагина, которую, несмотря на громадный талант живописца, я назову лишь слабою копией действительности. После Таджь-Махала я не мог и не хотел ничего смотреть. Только вечером, после скучного обеда, за которым Англичане молча пили шампанское в честь королевы, я отправился на иллюминацию города». Зрелище было очень интересное. Форт, громадная Джами-Мушид, другие монументальные здания были освещены a giorno. Но интереснее всего было движение на улицах, которые были буквально запружены народом. Я никогда не видал, не подозревал такого многолюдства. Как Европеец, я должен был взять экипаж и только мельком видел, как гуляет и веселится нарядная, праздничная толпа туземцев.

В некоторых местах экипаж двигался шагом, и толпа становилась как будто гуще. Причиной скопления народа было даровое зрелище.

При свете факелов плясали баядерки, унизанные блестками и драгоценными каменьями, а другой раз это было пение какой-нибудь уличной артистки, или плясуны-мальчики в женском платье показывали свое искусство. Эти мальчики были увешаны разными драгоценностями.

Танцовали они с вывертами, в костюме, похожем на наш русский сарафан, под звуки дикой музыки. И толпа зрителей была живописна.

Среди группы молчаливых зрителей, в белых бурнусах, выделялись люди с выразительным лицом, в красных туниках с золотым шитьем.

Хотя иллюминация вышла на славу и зрелище многолюдного, города с праздничною толпой полно интереса, но и это [111] надоедает. Оригинальную картину представляли Англичане на крыше кареты, которая врезалась в толпу и там застряла. Вместо того, чтобы смотреть на бачей, туземцы обступили экипаж и глазели со смехом на Англичан, которые от досады, или по другой какой-нибудь причине, начали лупить палкой направо и налево. Англичанин, бывший со мной, негодовал ужасно, когда увидел в толпе пьяного соотечественника, откалывающего на вместе с ряженым мальчиком. Его самолюбие было затронуто за живое; он никак не мог переварить того, что представитель высшей расы представляется в шутовском виде пред туземцами.

На другой день за завтраком я встретил Американцев, с которыми путешествовал в Южной Индии. Они казались утомленными от разных впечатлений, и не мудрено: такое поверхностное знакомство со страной не может принести пользы. Молодой Американец, с тех пор как мы расстались, не прочитал ни одной книги и не успел ознакомиться с жизнию и бытом интересной страны, о которой он имел весьма смутное понятие.

Вместе с ними я посетил форт, знаменитый дворец Жахангира и прелестную Моти-Мусшид (Жемчужная мечеть). Форт, грозный по виду, оказался несостоятельным пред новою артиллерией и был взят на второй день генералом Лэк (в 1806). Победители нашли, кроме других богатств, 2.500.000 рупий. звонкою монетой.

Глядя на этот форт, построенный Акбаром Великим, как-то невольно вспоминаешь трагическую судьбу этой даровитой династии, история которой полна кровавых эпизодов. Сыновья поднимались на отца и лишали его престола.

Овладевший престолом считал непременно своим долгом умертвить своих братьев и родственников.

Шах-Жехан, овладев престолом, умертвил родного брата и был лишен престола родным сыном Ауранзебом, который заточил отца в крепость.

Заточение было почетное, так как Шах-Жагану был отведен дворец, который и теперь возбуждает удивление своею роскошною отделкой.

Мы, конечно, восхищались Диваникхасом, мраморною залой (64 фута длины, 34 ширины и высоты 22 фута), украшенною мозаикой из драгоценных камней. К сожалению, многие камни [112] были взяты махратами и английскими солдатами. Оттуда мы прошли в зенану (женскую половину). И там во многих местах ажурная работа из мрамора просто восхитительна. Затем идет ванная, стены которой украшены маленькими зеркалами. Несмотря на все прелести, я бы не захотел жить в этом дворце, накаленном до невозможности знойными лучами солнца и дающим понятия о том, какие мучения ожидают грешника, если он попадет в ад. Воображаю, что чувствовали Англичане, спасавшиеся во время восстания в этих душных и тесных помещениях. Англичане и не живут в этих роскошных жилищах Великих Моголов; они реставрируют и держат их в порядке, а сами устраиваются за городом, в хороших домах, окруженных зеленью. Нельзя обойти молчанием прелестную мечеть (Моти Мусигид), построенную Шах-Жаганом во время заточения в крепости. Мысль о постройке принадлежит мусульманской Антиголе — любимой дочери султана, Джеха Нари. Белая, точно вновь выпавший снег, мечеть по гармоничности и совершенству размеров может быть названа жемчужною...

* * *

На другое утро я был разбужен неистовым криком «воу». Это пробуждение было очень кстати, так как мне хотелось поспеть в Сикандру до наступления зноя. Проезжая по большой дороге, мы видели жалкие глиняные дома, покрытые соломой... Отовсюду на вас глядит самая неприглядная бедность. И меновая ценность здесь маленькая, словно примененная к благосостоянию жителей.

Нужно было разменять деньги, и мне, между прочим, натащили целую груду маленьких раковин, которые тоже оказались деньгами. Что же можно купить на такую раковину? Да не очень много, щепотку рису, какую-нибудь зелень, сахарный тростник. Действительно, много ли нужно бедному человеку, а если ему и нужно многое, то откуда взять самое необходимое...

Сикандра находится в девяти милях от города; местность, которую мы проезжали, довольно однообразная, с тощею растительностью. Земля, как я заметил, глинистая.

В Сикандре похоронен Акбар Великий. Мавзолей с парком, окруженный стенами, занимает большое пространство. Самая постройка из красного песчаника, с инкрустациями из белого и черного мрамора (верхняя часть, впрочем, [113] оштукатурена). У самого входа комната с золотым расписным потолком, реставрированным Английским правительством.

Пройдя мраморное подземелье, вы проникаете туда, где находятся гробницы. Пол мраморный, с инкрустациями, а на саркофаге изображены золотыми буквами 99 качеств Аллаха.

Недалеко от Кенотафе находится мраморный столб, когда-то обшитый золотом, в котором хранился знаменитый бриллиант Кох-и-Нор.

Гладкие кунолы, покрытые мрамором, или разноцветными изразцами. Наверху находится площадка, выложенная мрамором, решетки же кругом этой площадки ажурные, из разноцветного мрамора, и в каждом квадрате исполнен другой рисунок. В прежние времена эта решетка была покрыта золотом. С вершины площадки открывается чудный вид на Джумну, на город, с его величественною крепостью, на гробницу португальской жены Акбара Великого и на дивный Таджь-Махаль.

Когда мы отправились в Этмадулла, было уже невыносимо жарко. Вдоль всей дороги много куполообразных развалин, из которых многие служат теперь для хозяйственных целей жителей и обращены в склады соломы. Мое внимание было обращено, между прочим, на каменную лошадь, очень грубо сделанную. После понтонного моста, переброшенного через зеленую Джумну, мы увидели гробницу, в которой похоронен тесть Жахангира. Наружная часть Этмадулла сохранилась лучше внутренней. Поражает вас необыкновенное богатство, отделка и мозаика из драгоценных камней, изображающая цветы и фрукты. Внутри два саркофага из желтого мрамора.

Потолки почернели от времени, но на них видны следы прежней живописи. Верхний павильон замечательно изящен по своей простоте. Он весь из мрамора с инкрустациями. Вместо окон резные, ажурные решетки из белого мрамора. Издали этот мавзолей имеет вид филиграновой работы из слоновой кости.

Как ни хороша работа этих сквозных решеток, но в конце-концов становишься равнодушным к этим тончайшим кружевам из мрамора, к изящной мозаике и изобилию драгоценного материала, который расточался щедрою рукой.

Только впоследствии, когда уже не видишь этих шедевров и только живешь воспоминанием о них, поймешь и оценишь настоящим образом все величие этой погибшей цивилизации. [114]

* * *

Вечером я был на иллюминации Таджа. Публики было видимо-невидимо. Чтоб избежать тесноты, полиция установила известный маршрут для экипажей.

Публику пускали по билетам; Европейцев отдельно и прежде туземцев; но теснота и давка у ворот были все-таки невыразимые. Иллюминован был сад, фонтаны, бассейны, самый же мавзолей оставался непллюминованным. И очень хорошо сделали: я не понимаю, как это не догадались осветить его электрическим светом.

Англичане восхищались иллюминацией, находя что это волшебное зрелище, а мне почему-то вспоминались Излер или другие увеселительные заведения. Единственный интерес представляла публика и, надо сказать правду, что туземцы казалась гораздо наряднее и изящнее Европейцев. Музыка, иллюминация и эта праздничная толпа, которая, за неимением места, начала прогуливаться по цветникам — все это казалось мне профанацией чудного памятника, которым можно любоваться при фосфористом свете луны, или при багряном закате солнца.

С такими мыслями я покинул Тадж. Мне надо было поспеть к поезду. — Билет был взят, счет в гостиницу замочен и багаж сдан; оставалось сесть в вагон, но это оказалось почти невозможным. — Когда я добрался до ворот и отыскал свой экипаж, мне сказали, что нельзя выехать раньте известного часа.

Думая, что это штуки туземной полиции, я обратился к старшим, но и там встретил ту же непреклонность.

Несмотря на это, я сел в экипаж и — о радость — меня вывез всесильный бакшиш. Несколько рупий сделали все дело, и я вовремя попал к поезду... Из окна вагона я мог еще видеть светлое зарево иллюминации...

* * *

Дельи произвел на меня грустное впечатление своими развалинами, своими узкими улицами (исключение составляет Чандичок — Невский проспект мусульманской столицы), жалкими постройками и многочисленными признаками упадка.

По дороге в Кутаб Минар находятся развалины обсерватории Жай-синга — ученого раджи жейпурского, построенной в 1780 году.

Мавзолей Савдар Жанга напоминает своею архитектурой [115] Таджь, но с тою только разницей, что он гораздо меньше и что здесь красный песчаник покрыт белою, облупившеюся штукатуркой. Из мрамора только одна гробница.

Мавзолей сильно запущен и недалеко от него устроен водопой для коров.

Куда не взглянешь, везде развалины, по дороге в Кутаб Минар они тянутся на целые версты. Приедешь в Кутаб — та же картина разрушения. Тут увидишь неоконченный минарет, Аладдинов дворец, куполообразные ворота, покрытые сплошь надписями из корана, индусский храм, колоннаду с тонкою резною работой, хорошо сохранившуюся мраморную гробницу Имама, и Мавзолей Адхам хана, теперь обращенный в полицейское управление.

Развалин так много, что из них можно соорудить целый город. Удивительно, как среди этого всеобщего разрушения уцелел Кутаб Минар. Эта башня считалась самою высокою в мире (240 футов высоты) до тех пор, пока Французы не воздвигли свою Эйфелеву башню. В ней пять этажей (I — 95 ф. с чем-то, II — 50 ф., III — 40 ф., IV — 25 ф., V — 21 ф.), которые идут постоянно суживаясь кверху (внизу в диаметре около шести сажен, а на верху 1 1/2) — Нижние этажи из красного песчаника, верхние из белого, жейпурского мрамора. Для меня эта башня не представляла никакого интереса, но архитекторы и знатоки приходят в восторг от симметрии, от изящных рисунков покрывающих башню, от материала, из которого она построена.

Я всегда осуждал путешественников, которые считают своим долгом подниматься на все высоты, но на этот раз я поднялся наверх и любовался чудным видом на Дельи и на живописные развалины, которые приютились у подножья башни. Одно только неудобство встретил я тут — это обилие нищих...

Все эти нищие с благообразными, красивыми лицами, с манерами, полными благородства, готовы в погоне за пайсами (Мелкая нонета.) вымотать у вас всю душу. Один из них тащил меня к одному месту, все время приговаривая «жампинг». Ничего не понимая, я следовал за ним, и каково же было мое удивление, когда он привел меня к глубокому колодцу, сделанному в скале. Увидев меня, несколько благородных незнакомцев [116] скинули свой скромный костюм и с громадной высоты (70 футов) бултых в воду — я так и ахнул. Сделав это salto-mortale они явились мокрые, дрожа от холода, за подачкой.

Погода, надо вам сказать, совсем не благоприятствовала таким холодным купаньям. В Дельи, после Жейпура и Агры, мне показалось холодно, да не мне одному, так как местное население куталось в свои одеяла с шиком, которому позавидовал бы любой Испанец.

Был уже февраль месяц, а лиственные деревья еще не распустились.

Народ здесь красивый, рослый, с энергическими, выразительными лицами, и, что меня удивило, замечательно почтительный. При виде Европейца, прохожие почтительно кланялись. (Должно быть Англичане нагнали на них порядочно страху.) В глаза бросаются два различные типа — один белый (Афганцы и другие северные народы) и один бронзовый.

На возвратном пути мой кучер в остроконечном тюрбане остановился перед гробницей императора Гумаюна, отца Акбара Великого.

Этот мавзолей построен раньше Таджа из красного песчаника, и украшен инкрустациями из белого мрамора с мозаикой. Купол и внутренность мавзолея из белого мрамора. С террасы открывается широкий вид на целый город развалин, на высокие зубчатые стены старинной крепости, на куполообразные памятники, которые своею белизной выделяются среди громадных деревьев и красноватой почвы. Весь этот погибший мир, этот город в развалинах похож на какое-то гигантское кладбище.

Перед гробницей Гумаюна разыгрался один из кровавых эпизодов восстания. После ожесточенной защиты Дельи был взят Англичанами, император был у них в плену и вся надежда восстания покоилась на Абу-Бекре и его братьях, которые со своими приверженцами собрались вокруг гробницы Гумаюна.

Тогда майор Ходзон решается на отчаянный шаг и с горстью солдат отправляется к гробнице. Там он в присутствии многочисленной толпы бунтовщиков требует немедленной и безусловной сдачи принцев.

Принцы после переговоров, прерываемых криками негодующей [117] толпы, садятся в телегу, запряженную волами и следуют послушно за офицером.

По мере того, как шествие приближается в Дельи, толпа все растет и растет.

Наконец, положение Ходзона становится критическим. Окруженный со всех сторон вооруженными людьми, которые с угрозами и с яростными криками требуют освобождения принцев, Ходзон убеждается в том, что дело его проиграно. Тогда, не долго думая, он велит остановить кортеж, подходит к принцам и убивает их из револьвера наповал.

При виде этого убийства толпа впадает в какое-то оцепенение и, не думая о сопротивлении, молча расходится.

Ходзон нашел смерть несколько месяцев спустя.

Я ничего не сказал еще о крепости, которая со своими бастионами и зубчатыми стенами из красного песчаника имеет величественный и грозный вид. Над стенами белеют башни, сквозные киоски и колонны когда-то волшебных дворцов великого Могола. Многие из этих зданий теперь обращены в казармы, но уцелевшего довольно, чтобы судить о прежнем великолепии этих царских чертогов.

«Кто хочет видеть сказочный восток, Индию тысячи и одной ночи, тот пусть едет в Агру и Дельи», говорит совершенно справедливо профессор Минаев. — Одна зала Деваникхас чего стоит!

Шесть рядов восьмиугольных колонн, оканчивающихся сводами мавританского стиля, поддерживают потолок. С двух сторон залы маленькие дворики, с южной стороны находится зенана (женская половина), с северной — помещение для ванны. Со стороны зенаны громадная ажурная ширма из мрамора, которая позволяла императрице следить незамеченною за торжественными приемами императора. Зала вся из белого мрамора с мозаикой из золота и драгоценных камней (Творцом этой залы называют a de Bordeaux Француза ювелира, принужденного бежать из Европы из-за долгов и других проделок.).

По середине залы находился знаменитый трон с двумя громадными павлинами, осыпанный буквально драгоценными каменьями. Трон этот стоил шесть миллионов фунтов стерлингов и был увезен в Персию Надир-Шахом. Маленькая дверь ведет в воздушный киоск со сквозными мраморными [118] решетками, выдвинутый над бездной. Под этим киоском виднеются грязные воды Джумны и Делийская равнина, усеянная развалинами. В Деваниале (залы для оффициальных приемов) исчезла золоченая штукатурка и осталась только мозаика a de Bordeaux. И в Дельи имеется также своя мечеть Жемчужина (Мати-Мусшид) из белого мрамора, но мы оставим ее в стороне и дойдем в Джами-Мусшид (Большая мечеть). Положение этой мечети, на скалистой возвышенности, по истине великолепное. Монументальная широкая лестница в сорок ступеней ведет на широкий двор (50 сажен в квадрате), окруженный с трех сторон колоннадой.

На четвертой стороне находится сама мечеть, которая, так сказать, господствует над городом. Джами-Мусшид по своему типу напоминает египетские мечети. Тот же; открытый двор с бассейном но средине, та же колоннада по бокам с восьмиугольными башнями по углам. Но какая разница в исполнении! Джами-Мусшид один из самых величественных храмов во всей Индии. Он выше и больше Таджь, который и нельзя назвать мечетью, а только мавзолеем. С высоты минарета виден весь город как на ладони со своими белыми крышами. Если я назвал Джейпур розовым городом, то Дельи, этот мусульманский Рим, когда-то многолюдный (В прежнее время в Дельи насчитывалось до двух миллионов, а теперь 140 тысяч жителей.), богатый, я назову белым городом. Глядя с высоты минарета на красивые извивы Джумны, на обширный некрополь, окружающий теперешний Дельи со всех сторон, как-то невольно приходят грустные мысли.

К чему в сущности сводится история этого города. К постоянной борьбе за существование. Не успеет он оправиться, как уже готовится новая гроза и новый завоеватель, новый грабеж и новые потоки крови. И кто только не пробовал своей силы над этим несчастным городом.

Тамерлан, перерезавший 100.000 Индусов и Персидский шах Надир увезший с собой казну, в которой было более 1.000 миллионов рупий. Во время взятия Дельи Надир-Шахом погибло до 200 тысяч человек. И в настоящее время Дельи не может успокоиться. Еще недавно Индусы и мусульмане затеяли резню, и в этой кровавой схватке погибли сотни людей. [119]

На прощание с Дельи я еще должен упомянуть об одном факте. Когда я спускался по колоссальной лестнице Джами-Мусшид, занятой к несчастью разными торговцами и нищими, я вдруг увидел — кого бы вы думали — моего Англичанина, так хорошо знавшего русские порядки.

Перед отъездом в Лагор меня одолевали торговцы, предлагая разные шали, скатерти и вышивки. Между прочим, они предлагают вам виды Дельи, исполненные на слоновой кости.

В этой миниатюрной живописи они дошли до совершенства: имея вашу карточку, они очень искусно сделают прелестный миниатюрный портрет.

И в Лагоре, как только я приехал в гостиницу, от торговцев не было отбоя. Что касается самого Лагора, то он, как выразился один шутник, встретил нас очень холодно.

Это был первый холодный, туманный день в Индии. Комната, отведенная мне в гостинице, показалась мне не уютною благодаря своим обширным размерам и полному отсутствию мебели.

Птицы без церемонии влетали в комнату; им вероятно хотелось погреться у камина.

Но на эти маленькие неудобства не обращаешь внимания уже потому, что не сидишь дома, а рыскаешь по окрестностям в погоне за новыми зрелищами и картинами, а в Лагоре есть что посмотреть. Туземный город со своими высокими минаретами, узкими улицами, базарами, кишащими народом, слонами, домами, разрисованными яркими красками, мечетями с расписными стенами, почерневшими от времени, представляет зрелище полное колоритности и движения. Лагор, как и Дельи, переходил из рук в руки. Мусульманский период ознаменовался капитальными постройками: фортом, чертогами Жахангира и Шах-Жагана, мавзолеями и мечетями, из которых большинство немного запущено.

С Ранджит-Сингом, главою Сикхов, наступило господство Индусов. Оставаясь союзников Англичан, Ранджит-Синг сумел создать сильное государство в 20 миллионов жителей и столицей своею избрал Лагор.

После смерти старого льва, как звали Ранджит-Синга, начались обычные в восточных монархиях междоусобия, которыми воспользовались Англичане и присоединили Пенджаб к своим владениям. [120]

О религии воинственных Сикхов, из которых Англичане набирают свою полицию и солдат, можно сказать только, что догматы ее сохраняются в глубокой тайне. Основателем религии Сикхов считается Нанак, родившийся в Лагоре в конце XV столетия. Он хотел примирить Индусов и мусульман, и проповедывал единобожие, уничтожение каст, терпимость и милосердие. В Амритсаре в золотом храме находится верховный учитель Сикхов.

В Лагоре имеется мавзолей, в котором хранится пепел Ранджит-Синга и его жен и наложниц, пожелавших умереть вместе со своим повелителем. Этот мавзолей из белого мрамора очень изящен и стены его украшены зеркалами и живописью, но живопись эта не похожа на магометанскую, которая чуждается изображения животных и людей. Так на фасаде изображены два Сикха в богатых одеяниях...

В форте сохранились дворцы великих моголов и хоромы Ранджит-Синга с расписными стенами из изразцов, на которых изображены птицы, слоны, воины. У ворот форта меня остановила стража. Но дело скоро сладилось и когда я записал свое имя в книгу, которая хранится у часового, то мне дали в провожатые одного розового, точно херувимчика, сержанта.

Он провел меня туда, где хранилось старинное оружие, действительно интересное по своему разнообразию и богатству отделки. Из форта я отправился в Шалимар — Версаль великих моголов.

По дороге я вдруг вспомнил (к несчастью), что мне нужно купить записную книжку и сообщил об этом Сикху, который сопровождал меня.

Я говорю «к несчастью», потому что Сикху непременно хотелось привести меня к своему приятелю, и мы начали кружить без конца по извилистым улицам Лагора. Поездка по городу не представляла ничего привлекательного, ехать можно было только шагом и экипаж постоянно останавливался вследствие скопления толпы. Народ здесь действительно красивый, с воинственным видом.

Мусульмане одеты в белое и носят на голове тюрбаны необыкновенной величины. Женщины мусульманки показываются в каком-то саване или мешке, который закрывает их с головы до ног, оставляя только дырочки для глаз. [121]

Рядом с ними увидишь голых Индусов и совсем не красивых индусских женщин, отличающихся обилием украшений.

Но, наконец, кум моего Сикха нашелся, и мы могли выехать из этого лабиринта тесных улиц, с расписными домами, с выступами, выходящими на улицу и оберегающими пешехода от жарких лучей солнца. Выехав за город, мы очутились в однообразной местности с какими-то развалинами.

Я уже не интересовался ими. Меня интересовал скорее громадный транспорт строевого леса, который тянулся перед нами. Лес этот, как мне объяснили, привезен из Кашмира. Затем попадались нам навстречу носильщики помета (кизяк), из которого приготовляют топливо.

Миновав рощи с бананами, персиками, которые были в цвету, мы доехали до понтонного моста, где нам пришлось обождать немного, пока не пройдет двухколесная арба, с двумя парами волов. На другом берегу среди пальмовых рощей находится Шах Даре — мавзолей императора Жахангира, о котором все видевшие его говорят, что он необыкновенной красоты. Скажу только, что мозаика на мраморе восхитительная.

В саду, среди которого находится этот памятник, много персиковых, манговых деревьев и винограда.

Шалимар (обитель радости) или Версаль Великих Моголов со своими фонтанами, с свежестью, с тенистыми прямолинейными аллеями из манговых, апельсинных и фиговых деревьев вполне заслужил свою славу. В середине сада находится обширный бассейн или пруд, окаймленный мрамором. — Лестницы, дорожки, балюстрады, мостики, киоски — все из мрамора, который, благодаря хорошему климату, сохранил белизну снега.

Гуляя по саду я разговорился с Сикхом, на которого я сначала сердился за то, что он колесил по городу.

Сикх, украшенный многими медалями, рассказывал мне про восстание 1857 г. Из слов его видно было, что он верный слуга Англии, и он хвалился тем, что сражался за нее в Бирме, в Китае и теперь получает 120 рупий в месяц пенсии. Этот простодушный воин привязался к своему полку и своему офицеру, и даже об английском коллекторе говорил с большою почтительностью. О это большой господин (сааб), говорил он, показывая на коллектора, которого мы встретили на дороге. В Сикхах Англичане имеют прекрасный материал для отборного войска. [122]

Деятельность Англичан в Лагоре ознаменовалась созданием широкого бульвара, обсаженного громадными деревьями и железнодорожною станцией, имеющею характер крепостного сооружения.

* * *

От Лагора до Амритсара несколько часов езды. В двадцати минутах езды от Лагора находится вооруженный лагерь Англичан, Миан мир, и из окна вагона видны солдаты и много слонов.

Амритсар, как мне говорили раньше, считается священным городом Сикхов (Сикх — значит ученик). Город, как многие северные города Индии, окружен стенами. Улицы широкие и в них, как и на базарах, царит большое оживление.

Священный пруд, окруженный постройками, был дан Акбаром Великим, который отличался большою терпимостью, одному из верховных учителей Сикхов. — Два раза мусульмане разрушали и оскверняли храмы Сикхов, но украсить их удалось Ранджит-Сингу.

Пруд занимает пространство в 500 квадратных футов, и вода в него проведена за 34 мили.

Вода священного пруда отличается свежестью и прозрачностью. Набережная кругом пруда, мост, лестницы — все из мрамора.

В середине пруда, на четырехугольной площади, находится золотой храм Сикхов. — Там верховный гуру (учитель) постоянно молится или читает священную книгу Адигрант.

Когда я дошел до пруда, меня заставили снять сапоги и надеть туфли. — В храме я застал много молящихся и слышал церковную музыку Сикхов. Храм очень не велик, но очень изящен. — Ранджит-Синг старался украсить его мрамором, мозаикой, позолотой, живописью изображающею зверей и птиц. В его время храм считался одним из богатейших в Индии. В настоящее время он имеет запущенный вид.

В многих местах сошла мазаика, вылиняли краски и золотая обшивка отвалилась.

Очень богато отделаны двери с серебряною обшивкой и с инкрустацией из слоновой кости.

К востоку от храма находится сад с фонтанами.

В Амритсаре я оставался недолго и имел только время посмотреть как выделывают шали и ковры. [123]

Нельзя не удивляться умению рабочих, создающих такие шедевры, не прибегая к помощи машин. Но при этом надо сказать, что такая работа губительно действует на зрение. Мимоходом я заглянул в базары, в которых разложена масса европейских и восточных произведений. Тут же увидишь тончайшие изделия из слоновой кости или из камня, из которого выделывают кубки, ящики, браслеты и т. д., или шелковые ткани из Кашмира.

Амритсар ведет очень бойкую и оживленную торговлю не только с Индией, Среднею Азией, но и с Европой. Торговые обороты Амритсара доходят до 50 и более миллионов рупий. Торгует он тибетскою шерстью, шалями домашнего производства и из Кашмира, сухими фруктами из Афганистана, персидскими коврами, мехами и кожей, вывозимою с севера.

На базарах вы сталкиваетесь с высокими красивыми Афганцами, с воинственными Сикхами, с Непальцами, отличающимися своим монгольским типом.

Из Амритсара я безостановочно ехал до самой Калькутты.

Моими спутниками были во всю дорогу сикхский сердар и несколько Сикхов, отправляющихся в Бирму. Я спросил сердаря: доволен ли он своею поездкой, на что он мне очень резонно ответил: — Я получал здесь 67 рупий в месяц, а теперь буду получать 200.

И вот с помощью Сикхов Англичане держат в повиновении разноплеменное население в Бирме, в Сингапуре, в Гонг-Конге. Один из Сикхов постоянно бормотал молитвы — он вез с собой какую-то священную утварь.

Не могу не рассказать об одном эпизоде. Надо сказать, что Англичане не заглядывали в наше отделение. Можно признать за правило, что Англичане стараются избегать соседства с туземцами.

Но на этот раз вышло иначе, и к нам ввалились полупьяные английские солдаты. Увидев Сикхов, которые очень удобно разлеглись на скамейках, Англичане выругали своих собратий по оружию. Сикхи сделали вид, что не понимают этой руготни, но не выказывали никакой предупредительности к вновь прибывшим. Дюжий Сикх точно прирос к скамье и не подвинулся ни на один вершок, когда Англичанин уселся на краю его скамьи и попросил его подвинуться.

Не помогли тут и ругательства. До рукопашной дело не [124] дошло, благодаря невозмутимости Сикха, который всем своим видом говорил «j’y suis et j’y reste».

Обе партии, бросая друг на друга мрачные взгляды, пребывали в глубоком молчании. Англичане при первом случае постарались убраться.

Начиная от Лагора видны непрерывные картины сельской жизни.

Поля, на которых производится жатва, чередуются с пальмовыми рощами.

Народу везде много и все заняты делом.

Да и не мудрено, Индия не только прокармливает свое собственное население, но и доставляет громадный излишек за границу. В Пенджабе, например, с каждым годом увеличивается культура хлопка.

Если по отношению к хлопку заметен прогресс, то этого нельзя сказать об опиуме.

Вывоз опиума из Индии значительно уменьшился, благодаря тому, что курильщики опиума стали предпочитать персидский и турецкий опиум.

Опиум, как вам известно, производится из мака (papaver somniferum), хотя мак очень распространен в Европе, но только тропический климат дает ему наркотическую силу, за которую он особенно ценится. В Индии произрастает мак с белыми цветами.

Для получения ониума делается после цветения надрез на головке мака. Надрез делается вечером, а утром собирают сок, который очень скоро густеет. Из этого сгущенного сока приготовляются шарики и обкладываются его цветами.

Кроме опиума, в Бенгалии произрастает индиго, который дает очень хороший доход земледельцу. Индиго и джут идут в Соединенные Штаты, но что всего удивительнее, это то, что бенгальский хлопок идет в Соединенные Штаты, которые доставляют в Индию керосин.

В заключение считаю не лишним привести таблицу об урожаях пшеницы в Индии за два года:

1837-1888 годы.

1886-1887 годы.

Площадь в акрах.

Количество урожая в бушелях.

Акров.

Бушелей.

Пенджаб

6.183.000

62.290.067

5.943.400

56.666.400

С.-В. провинции и Ауд

4.952.354

71.094.667

4.962.924

64.601.333

Центральн. пров.

4.563.000

42.705.733

4.297.949

32.106.667

[125] Бомбей и Барода

2.950.000

18.666.667

2.810.454

18.666.667

Берар

931.600

7.466.667

933.938

4.980.976

Бенгалия

800.000

11.200.000

1.009.335

14.933.834

Ражпутана

1.500.000

14.933.334

1.562.309

14.821.934

Центральная Индия

3.500.000

18.666.667

3.600.000

18.666.607

Гайдерабад

1.150.000

2.613.334

1.156.209

2.597.093

Майсор

9.000

46.667

8.028

46.443

Кашмир

500.000

4.965.333

500.000

4.947.766

27.038.954

254.681.736

26.735.484

235.124.680

Относительно последних пяти провинций приведены только приблизительные цифры, так как вообще собирание статистических сведений об урожае дело сравнительно новое в Индии.

* * *

Бенгалия, говорит Реклю, как страна земледельческая, имеет мало городов и Калькутта — единственный большой город провинции. Но и какой город! По своему великолепию, колоссальным постройкам, набережной, чудным паркам, Калькутта может быть названа городом-дворцов. Двести лет тому назад (1689 г.) на этом месте стояли жалкие бенгальские деревушки, которые были уступлены сыном Ауранзеба, ост-индской компании. В настоящее время некогда крошечная бенгальская деревушка, посвященная кровожадной богине Кали, обратилась в чудную, великолепную столицу, из которой управляется Индия, Бирма, Пенанг, Сингапур и т. д.

Мое первое знакомство со столицей Индии было сопряжено с маленькими неудобствами. Глядя на колоссальные постройки, на широчайшие бульвары, на статуи разных английских деятелей и полководцев, я счел себя в Англии... И как я ошибся. На каждом шагу я должен был убедиться в полной своей беспомощности. Изо ста человек, встреченных мною на улице, может быть один понимал по-английски, и кучер словно издевался над моим незнанием и вместо банка привез меня к аптеке.

И в гостинице, действительно грандиозной, я должен был убедиться, что я не в Англии. И там шагу нельзя ступить без знания туземного языка. Порядки в гостинице не английские, а азиятские. Начать с того, что вам надо иметь собственную прислугу.

Добрые люди предупреждали меня об этом, когда я отправлялся в Индию, но я им не поверил и довольствовался [126] прислугой в гостиницах и железных дорогах. Но проехав всю Индию без собственной прислуги, я сдался в Калькутте и взял первого попавшегося человека, который предложил мне свои услуги. Это был старик, довольно благообразной наружности, с большою белою бородой. Когда я с ним покончил, он снял свой тюрбан и, положив его в угол, надел на голову шапочку. Это значило, что он поступает ко мне в услужение.

Обязанности его были не сложны, за table d’hote он должен был наблюдать за тем, чтобы мне досталось хоть что-нибудь из тех обильных кушаний, которые готовились на кухне. Покупок я ему не поручал, зная вперед, что все это обойдется мне втридорога. Если хочешь купить что-нибудь, то лучше всего выдти на улицу, и в магазины не надо заходить. Вас обступит целая толпа торговцев. Один сует вам шляпы, другой очки, третий палки. Если вы сядете в экипаж, то эти торговцы бегут за вами и предлагают вам массу полезных вещей, от которых даже грех отказываться.

Я не знаю, или я уже присмотрелся к уличной жизни, но Калькутта казалась мне не столь интересною, как Бомбей. На одно я обратил внимание — это то, что в городе, где существуют телеграфы и телефоны, все еще сохранился примитивный способ поливки улиц посредством меха. Затем надо сказать, что бенгальские бабу (господин) столь распространенные по всей Индии, где они занимают места мелких клерков и писцов, здесь у себя дома и играют довольно видную роль.

В Калькутте я вел жизнь ленивую и спокойную, и дожидался парохода, идущего в Рангун. Достопримечательностей в Калькутте нет или, по крайней мере, я игнорировал их самым невозмутимым образом. Я осмотрел мельком форт св. Вильяма, набережную Хугли (Один из рукавов дельты Ганга и Брамапутры носит свое название от индусского слова Хугда или тростника который встречается в дельте в жонглах и очень хорош для плетения ценовок и для укрепления берегов (Schlagintwatt Reiseu in In dien 218).), на которой страшное движение, видел гхаты, на которых массы купающихся. Я имел также случай видеть сожжение трупов. Но не все Индусы могут доставить себе роскошь сожжения и для бедных дело оканчивается проще. Раскачают тело за ноги и пустят его по [127] Гангу. Англичане всячески противятся этому способу погребения, но и они бессильны против всеобщего предрассудка Индусов, считающих Ганг священною рекой, погружение в которой так лестно каждому Индусу. Messageries maritimes до сих пор держат человека, должность которого состоит в том, чтоб отпихивать тела, которые волна прибьет к берегу. Вид этих вздутых, распухших тел не очень привлекательный и люди, видавшие это зрелище в Калькутте или Бенаресе, чувствуют на некоторое время отвращение к мясной пище. Но довольно... пойдемте вечером в чудный сад, само название Eden Gardens говорит, что это рай. Там играет музыка и собирается весь город. Парк обширный и устроен на английский лад. Благодаря отсутствию прямых аллей, массы красивых пейзажей. Воды вдоволь, так что по средине парка имеется целое озеро с островом, на котором возвышается бирманская пагода, привезенная из Рангуна. Вечером все это пространство вместе с эстрадой для музыкантов освещено электричеством, а за оградой сада стоит масса экипажей. Дамы в светлых платьях полулежат в колясках. Вокруг некоторых колясок собирается группа Англичан в черных фраках и в высоких цилиндрах.

Англичане и в Калькутте ведут тот же образ жизни, как у себя на родине, устраивая dinner parties игру в крикет, laun tenis. В жаркое время калькуттский большой свет переселяется вместе с вице-королем и его штабом в места более прохладные. На такое переселение чиновникам выдаются подъемные деньги. Получая большое содержание, чиновники в Индии, если у них есть семейство, издерживают очень много.

Жизнь, как мне говорили Англичане, очень дорога. Я конечно этому удивлялся, зная очень хорошо, что предметы первой необходимости здесь дешевле, чем в Европе. Но дело в том, что Англичане живут с восточною пышностью, окруженные многочисленным штатом прислуги. У нас в доме, говорила мне одна дама, к каждому делу приставлен особый служитель. Человек, который подает за столом, ни за что не будет чистить ножей и вилок.

Кучер, который смотрит за лошадью моего мужа, имеет несколько помощников, и несмотря на это, он не возьмется посмотреть за моею лошадью. Так что у каждого из нас свой кучер. [128]

Жизнь какого-нибудь коллектора похожа на жизнь наших прежних помещиков. Если он отправляется куда-нибудь по округу, то ему предшествует целый штат прислуги, который ставит палатки, приготовляет обед и все что нужно для комфорта своего господина. Такие передвижения стоят, конечно, не дешево...

Дороговизна, на которую жалуются Англичане, зависит от их самих, от образа их жизни. Сами же они говорят, что жизнь в Пондишерри в десять раз дешевле, чем в любом английском городе.

Своею пышностью, роскошью Англичане стараются поддержать свой престиж в стране. Нельзя не похвалить их за то, что они в Индию не пускают прогоревших забулдыг и разных искателей приключений. Как только явится в Индию господин с сомнительными средствами (a pauper — как окрестили его Англичане), ему выдают деньги на дорогу и сплавляют его в одну из колоний, как, например, Австралию. — Англичанин в Индии, по мнению Англичан, должен быть всегда господином, большим барином. Вследствие той же причины не допущены в Индию английские проститутки; устроившись так разумно в Индии, Англичане страх как не любят безобидных туристов, видя в каждом из них соглядатая. Исключения они не делают и для своего брата Англичанина.

Я не шучу. — Один из таких рьяных англо-Индийцев сказал мне прямо в лицо, что он запретил бы туристам посещать Индию.

— Хотите знать причину, продолжал он, — а потому что туристы самый легкомысленный народ в мире. Эти господа подслушают два, три разговора и картина готова. Еще хуже, когда это писатель, — по возвращении из путешествия, он печатает всякий вздор об Индии. Вот, например, здесь была недавно Лэди... с мужем. Она писательница и очень интересовалась всякими злобами дня. — Наши при ней говорили открыто о своем презрении к nigger’ам, о том, что их нужно держать в ежовых рукавицах. Что же, вы думаете, сказала эта Лэди. — Она спросила наших англо-Индийцев о том, понимает ли прислуга эти разговоры. Конечно, понимает, — был ответ.

— В таком случае, продолжала Лэди, — как вы можете спать спокойно. Ведь они вас за такие речи в один прекрасный день зарежут. [129]

— Ну вот подите. И эта барыня, конечно, напишет книгу об антагонизме рас и т. д., забьет тревогу в Англии. Нет, по-моему, здесь не место туристам, закончил мой туристофоб.

— Напрасно вы так нападаете на туристов, возразил ему маленький, толстенький, вертлявый господин, — по моему мнению они приносят пользу, привозя в страну свои деньги.

Слово за слово и между Англичанами возник спор не на шутку. Противником нелюбителя туристов оказался доктор с очень оригинальными взглядами.

В то время, как мой знакомый говорил, что Англия всегда преследовала нравственные цели, доктор отрицал это самым положительным образом.

— По моему мнению, Англия первая грабительница в мире, — и когда я слышу, что Афганцы не пускают нашего брата, я всегда хвалю их. — Умно делают. Потому нам довериться нельзя. Сначала мы явились торговать, займем кусочек земли, а затем пойдут недоразумения, и мы прибегаем к силе. Так было в Индии, так теперь в Бирме. Чем виноват бедный Ти-Бау, бирманский король. За что мы его лишили наследственных владений? За что? За то, что нам было позволено торговать в Бирме. А чем это кончилось — присоединением громадной территории. А вы еще говорите о нравственности?

Я не буду говорить о дальнейших перипетиях этого спора, который как и все споры продолжался до бесконечности. Я только хотел привести пример того, что и между англо-Индийцами есть люди, которые на вопрос смотрят не с точки зрения джинголзиса. Но эти люди конечно составляют меньшинство.

Большинство, наоборот, обзывает Гладстона изменником, и дружно стоит против всякой меры, которая могла бы удовлетворить туземцев.

Наконец настало время, когда надо было уехать. Я распростился с слугой, взял билет на пароход, который должен был доставить меня в Сингапур, и отправил свои вещи с носильщиками на пароходную пристань.

Наконец мы отчалили. Калькутта была окутана мглой, из которой выделялись только верхушки соборов, минаретов и дворцов.

Громадные лодки, нагруженные провизией, зеленью, сотней бронзовых кулиев, жестикулирующих и кричащих, остались позади нас. Гондолы, легкие и красивые, пароходы, пальмовые [130] деревья, дачи выплывали пред нами и потом исчезали из виду, сменяясь другими картинами. После душного города повеяло свежестью. Но мы не долго ею наслаждались, так как к вечеру пароход, по случаю мелководия, стал на якорь и мы не знали, как отделаться от комаров. Ганг вообще река довольно ехидная, несмотря на всю свою святость, и плавание по ней сопряжено с большою опасностью по случаю мелководия и разных водоворотов, погубивших не мало кораблей. Капитаны, по этой причине, не рискуют проходить ночью по реке. Утром мы опять двинулись в путь. Низменные берега Ганга с пальмовыми рощами и бенгальскими деревушками все дальше и дальше отодвигаются от нас, и река превращается в широкое озеро.

В три часа еще новая остановка на двенадцать часов по случаю мелководия.

Наконец томление наше кончилось. Мы двинулись в путь и Ганг уже так широк, что похож на море. Далеко издали виднеется узкая полоса, напоминающая нам о земле. К вечеру исчезли берега моря, и мутная, грязная вода Ганга смешалась с волнами чудного зеленого цвета.

Г. де-Воллан.

Текст воспроизведен по изданию: По белу свету. Путевые заметки // Русское обозрение, № 11. 1891

© текст - де-Воллан Г. 1891
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1891