ДЕ-ВОЛЛАН Г.

ПО БЕЛУ СВЕТУ

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ.

(См. Русское Обозрение, №№ 1 и 2.)

Путь не очень интересный. Вся укутанная зеленью, показывается прежняя столица Камбоджи. Там содержалась сумасшедшая жена бывшего короля. Из купы деревьев выглядывают пирамиды или усыпальницы камбоджских королей. За Кампонг-Лион (королевский берег) — тоже бывшая резиденция — появляется когда-то неприступный Ловек, при постройке которого приносились когда-то даже человеческие жертвы. Но эта неприступная твердыня не устояла перед могуществом золота. Осаждавшие ее Сиамцы бросали в непроницаемую чащу бамбуков золотые и серебряные монеты. Осаждаемые не устояли против соблазна и в поисках за деньгами вырубили все заросли и кустарники, служившие городу самою надежною защитой. Городе был, конечно, взят и разграблен до тла. У Кампонг-Чнанг река суживается и в некоторых местах видны площади выжженного леса. Деревни тут на сваях, как и в Пном-Пеньхе. Обилие диких уток и всяких птиц доказывает, что тут очень мало охотятся, да и птицы не боятся людей и при появлении парохода нехотя и лениво переменяют место. По случаю мелководия, это — последний рейс, и вследствие этого много пассажиров в Баттамбанг и в Сиам. Между пассажирами находится юноша 14 лет, сын француза, не говорящий ни слова по-французски. [244]

Вечером, когда мы вошли в озеро, поднялся ветер, и на палубе в первый раз было очень свежо. Пришлось идти в кают-кампанию. Заговорили о моем путешествии, спросили, что я везу с собой, и кончили тем, что раскритиковали мои распоряжения.

— Помилуйте, сказали капитан и коммиссар в один голос, — да вы там с голоду помрете и ничего не достанете. Давайте составлять список того, что нужно.

Они составили список и вручили мне провизию, а когда я спросил их о том, что я им должен, то они объяснили мне, что это входит в цену билета и что платы от меня они принять не могут. «Мы должны, сказали они, снабжать едущих в Ангкор-Ват всем необходимым и за это получаем субсидию от правительства». С меня взяли только за то, что было отпущено из буфета.

Такая честность меня чрезвычайно удивила. Ведь эти господа могли бы нажиться за счет бедных пассажиров, и кто бы их проверил?

Еще было темно, когда мне сказали, что лодка готова. Надо было проститься с пароходом, который по случаю мелководья стал очень далеко от берега, и вместе с тем расстаться со всеми удобствами цивилизации, с ночлегом под крышей и ввериться всецело каким-то незнакомым людям, которые вдобавок вас совсем не понимают. Тут же кончается Камбоджское королевство, состоящее под протекторатом Франции, а мы уже на почве Сиама. В прежнее время провинции Сем-Рап и Баттамбанг входили в состав Камбоджи и до сих пор населены преимущественно Камбоджцами. После многих войн Сиаму удалось оторвать эти провинции от соседки. Но вот после слабой Камбоджи явилась Франция, достаточно сильная, чтоб отстоять права своего вассала, но тут произошло какое-то недоразумение, и при разграничении между Францией и Сиамом эти провинции были присуждены Сиаму. Интересно при этом, что король Народом не признал этой уступки и до сих пор считает эти провинции своим фамильным достоянием. Очень жаль, что знаменитые развалины Ангкор-Вата остались в руках невежественных людей. Благодаря тому, что губернаторы Сем-Рала и Баттамбанга родом из Камбоджи, путешествие мое туда не представляло никаких затруднений. Главный резидент снабдил меня письмами, отправил кроме того [245] телеграммы, и я мог рассчитывать, что меня примут как следует. О моем дальнейшем путешествии во внутрь Сиама хотел позаботиться помощник генерал-губернатора в Сайгоне и обещал отправить телеграмму французскому генеральному консулу в Банков. Потом оказалось, что это не было сделано, и я должен был на авось проехать весь Сиам, стараясь ладить с местными властями, требовавшими от меня каких-то открытых писем Сиамского короля.

Начало путешествия не очень приятное. Надо было поместиться кое-как в небольшой лодке; кто сел на ящик, кто на кулек. Холодно, сыро и темно, плывем очень тихо мимо низкого берега, заросшего кустарниками. Рыбы очень много, и в известное время здесь для рыбной ловли собирается население в 50 тыс. душ. Рыбная ловля отдается правительством на откуп.

Наконец мы вошли в узенькую речку и с трудом пробирались среди отмелей, кустарников и нависших над нами ветвей. В маленькой деревушке с домами на сваях мы должны были пересесть в крохотные лодки, имеющие форму нашей душегубки. Благодаря существующей в этих лодках крыше, просто не знаешь, как устроиться. Захочешь сесть — стукаешься об навес, а лежать тоже неудобно: не знаешь, куда девать ноги. Наше прибытие всполошило все молодое поколение деревни, столпившееся на берегу. Большинство отличалось отсутствием костюма, причем невольно бросались в глаза дети с безобразными животами.

Воды местами так мало, что лодочники влезают в воду и подталкивают лодки. То же делает и очнувшийся от пьянства переводчик. Места ровные; бывает и так, что ширина реки в одну сажень, а в других того меньше, и лодочники маневрируют с большим искусством, чтобы не запутаться в зарослях и кустарниках. Но вот через реку переходит целый транспорт в воловьих повозках. Спрашиваю, кто это, и оказывается, какой-то богатый бирманский купец, торгующий самоцветными камнями. Досадно и завидно, что он сидит в повозке, а тут ни лечь, ни сесть, да еще от солнца плохая защита. С досады начинаю придираться к переводчику и спрашиваю, отчего мы не едем в повозках. Тот мямлет что-то в ответ, но в конце-концов выясняется, что распоряжений никаких не сделано и что надо благодарить судьбу за то, что [246] имеем. «И те не скорее доедут», утешал он меня, «а в воловьих повозках ужасно трясет».

Согласитесь, что это ужасно монотонно. Единственное развлечение доставляет мне бонза, едущий с нами и очень охотно влезающий в воду и подталкивающий лодку, которая ежеминутно натыкается на мель. Да вот еще птицы всех родов, пеликаны, цапли, утки и т. д. Откуда только они берутся, такое их множество. В иных местах все бело, точно после выпавшего снега. При виде наших лодок, они даже не трогаются и нехотя уступают нам свое место.

Часа через четыре мы добрались до другой деревни, которая уже тянется вдоль по берегу в течение нескольких часов вплоть до самого Сем-Рапа. Все дома своими фасадами выходят к реке. Каждый дом окружен садом, огородом и полями. Отойдите подальше от реки — и там уже начинается пустыня или непроницаемые джёнгли. На каждом шагу попадаются водоподъемные колеса для орошения полей. Устройство этих колес очень простое, они снабжены бамбуковыми трубками, воспринимающими воду и выливающими ее в длинный желоб. Колесо приводится в движение рекой, и для этого половина реки загораживается плетнем, немного дальше такая же изгородь. Остаются, таким образом, очень узкие ворота, в которые не всегда удобно попасть. Как ни старается лодочник попасть в ворота, но достаточно одного мгновения — и лодка, унесенная течением, натыкается на плетень и тем же течением уносится обратно. И это удовольствие на каждом шагу, потому что каждому нужна вода для орошения полей и огородов. Как-то невольно, при виде этого примитивного и вместе с тем целесообразного устройства орошения, вспоминается далекая родина. И там, на юге, много таких рек и реченок, которые можно заставить нести даровую службу, а кто об этом помышляет? Если заговорят у нас об орошении, то сейчас же требуют миллионов, а много ли нужно на простой плетень и на простое колесо? И все это делается этими яко бы дикарями. Земледелие у них не нашему чета. Культура интенсивная в полном смысле этого слова. В мае землю очень тщательно очищают от всяких сорных трав, а их довольно много на такой плодородной почве и при таком благодатном климате. Поле обработывается маленькою сохой. После дождей сеют рис. Жатва в январе. Для овощей употребляют [247] человеческое удобрение и рыбный тук. И тут как-то невольно вспоминаешь Балаклавскую бухту, в которую ветром заносит рыбу. Местные жители знают, какой запах распространяется от этой гниющей рыбы, и покорно покоряются судьбе. Рыба приходит массами, гниет, заражает воздух, а никому не приходит в голову, что это дорогое удобрение и что в прессованном виде рыбный тук в Японии пересылается на тысячи верст.

Иногда по дороге среди убогих построек на сваях попадаются дома богачей, пагоды, украшенные митрами, обширные сады с стройными пальмами, под тенью которых гуляют бонзы в желтых тогах и изучают палийский язык. Наконец мы добрались до резиденции губернатора. Я не хотел поверить сначала, что это дом губернатора. Какая-то полуразрушенная изба на сваях и под соломенною крышей. Пол из плетенок как у всякого заурядного Камбоджца, и вместо лестницы какие-то тоненькие, кругленькие палочки, по которым еще не так скоро выучишься ходить. Туземцам с босыми ногами еще ничего, а нам в башмаках еще надо привыкнуть к такой гимнастике. Губернатор показался мне очень непредставительным. Такие лица попадаются у нас среди старых солдат, но цвет лица, конечно, темно-коричневый. Костюм его состоял из грязного белого вестона с металлическими пуговицами и из сампота. Ноги грязные и босые. Цивилизация проникла и в Сем-Рап. Нам подали стулья, которые на зыбкой плетенке показались мне очень неудобными и неустойчивыми. После передачи письма от резидента я подарил губернатору несколько бутылок вина, ликеров, и мой переводчик дал ему наставление, как откупоривать бутылку шампанского. Губернатор тоже не остался в долгу и угостил меня молоком кокосового ореха — очень прохладительным напитком в здешних местах.

Один из мандаринов на коленях прочел губернатору письмо резидента, другой подавал ему бетель, а третий писал что-то под его диктовку. Я не мог без отвращения смотреть на губернатора, жующего с наслаждением бетель и выплевывающего кровь в особый сосуд, подносимый одним из мандаринов. С самого первого шага уже начались затруднения всякого рода. И ехать-то нельзя сейчас, нет повозок, людей тоже нет, да и маршрут надо изменить, и все в этом роде. [248] Надо было запастись прежде всего терпением. Наша торопливость совершенно непонятна туземцам, и они все стараются оттянуть время. В умственном отношении губернатор казался мне очень неразвитым, о Европе и России имел очень смутное понятие и почему-то воображал себе, что в России живут какие-то великаны.

Простившись с губернатором, мы отправились в отведенное нам сала. Так называется навес на сваях, открытый с трех сторон. Четвертая сторона забрана очень примитивно тонкими прутьями.

Губернатор обещал приготовить повозки для нас и для вещей через полчаса, но проходит час, другой, а повозок все нет. Уже ночь спустилась над деревней, кое-где вспыхивают огоньки, слышны какие-то крики, а мы все ждем. Прикомандированный к нам мандарин, то прибежит, то убежит куда-то, бранится и, вообще, мечется как угарелый во все стороны, но все без толку. По правде сказать, я не особенно тороплюсь. Да и к чему торопиться? Неужели всю жизнь надо стремиться все вперед, и так до самого гроба. Нет, живи и наслаждайся минутой, чудною, обаятельною, теплою ночью, которая раскрыла свои объятия, нежит и словно ласкает тебя своим горячим дыханием. Исчезла грязь, развалившиеся дома, — и все подернулось, как в сказке, легким флером. Деревушка, утонувшая в мягком сиянье луны, красивые пальмы, река, отливающая серебром — все так и просится на полотно, что-то сказочное, красивое есть в этом самом обыкновенном ландшафте. Покажи эту картину петербургскому жителю — и он ахнет от восторга. А тут смотришь большею частью равнодушными глазами и только в редкие минуты живешь в униссон с природой, отдаешься ее ласкам, даешь волю мыслям и мечтам. Мечтать хорошо, но правда ли, что в этих джёнглах водятся тигры? Переводчик уверяет даже, что по ночам не следует путешествовать, и что можно наткнуться на стада диких слонов и буйволов. Что это за шум? Точно рев дикого зверя. Вот что значит мечтать. Не узнаешь туземные скрипучие повозки.

Тишина, царствовавшая вокруг нас, исчезла вместе с улетевшими мечтами. Началась запряжка, нагрузка, а все это нельзя сделать, не покричавши немного. Для вещей были приготовлены тяжелые арбы, в которые запряжены были буйволы, свирепые [249] и не выносящие Европейцев. По крайней мере, когда я подошел к буйволам с длинными рогами, то все бросились спасать меня, томно я подвергался смертельной опасности. Я думаю, что буйволы от непривычки просто боятся европейского костюма, а где же им разбирать еще происхождение человека. Для меня и моего переводчика были заготовлены легкие двухколески, на которых надо было сидеть, скрестив ноги по-турецки. Главным заправилой был мандарин, который явился во всеоружии, то есть в белом шлеме (это при луне) и в белом вестоне очень сомнительной чистоты. Удивила меня всего больше упряжка: вожжи проведены через ноздри бычков, очень маленьких, но чрезвычайно прытких. Эти бычки тренируются для скачек, и как только мы сели, они понесли нас с места в карьер. Мимо нас промелькнул укрепленный замок Сем-Рап, весь окутанный тропическою растительностью, полуразрушенные бастионы и башни. Затем исчезла деревня, и мы погрузились в дебри тропического леса. И чем дальше, тем гуще и темнее становится лес. Только изредка, среди величавых пальм выглянет луна, и на душе станет как-то легче. Но это не надолго, опять кромешная тьма и как-то жутко на душе. Переводчик, повар и остальные повозки остались далеко позади, и мы одни, то есть я и мой мандарин, окруженные облаками пыли, бешено скачем по тропическому лесу, не обращая внимания на громадные пни, колдобины, ветви и сучья, которые загораживают дорогу. Мандарин гикнет как то особенно, — и бычки несутся, точно за ними гонится целый зверинец.

Вдруг луна осветила какого-то громадного зверя, готового броситься на нас. К счастью, это только каменный лев, стоящий на страже Ангкор-Вата. Мой мандарин слез, и наша двухколеска загромыхала по каменным ступеням лестницы. Вот и знаменитое шоссе, приподнятое над окружающею местностью на целую сажень. Это — широкое шоссе, выложенное крупными каменными плитами; а с боков тоже из цельного камня сделана стена, украшенная на всем протяжении барельефами и изваяниями. Одних этих украшений совершенно достаточно, чтобы судить о высокой культуре и художественном развитии Кмеров. Когда-то это шоссе тянулось на десятки миль, но теперь все исчезло и заглохло в могучих» объятиях тропической растительности. К сожалению, это не фраза, а [250] страшная действительность. Громадное здание из самого прочного материала, из саженных камней, в несколько лет без ремонта обращается в груду развалин. В первый год по камню полезут разные вьющиеся растения, немного позднее выростет маленький кустарник, деревцо, которое корнями своими раздвигает помаленьку камни — и еще несколько лет, и постройку не узнаешь: своды провалились, и вместо красивой башни — перед вами какой-то непонятный хаос. Вот к чему приводит губительное действие тропической растительности. Проходя мимо бывших построек, вы и не догадаетесь, что тут похоронены усилия многих поколений, что в этой непроницаемой сетке лиан, под тонким слоем земли хранятся изваяния, барельефы и памятники давно погибшей цивилизации. Подумайте только, что тут были громадные города и за исключением уцелевшего Ангкор-Вата все исчезло или, лучше сказать, все захвачено тропическим лесом, который в своих недрах ревниво хранит многие сокровища. Для расчистки этого леса нужны гигантские усилия и большие средства. Французская экспедиция, под начальством Делапорта, сделала очень много в этом отношении, но и она только расчистила местность в ближайшем соседстве Ангкор-Вата. Но разве это достаточно? Для открытия и сохранения этих грандиозных памятников зодчества нужны соединенные усилия многих государств. Области же Сем-Рап и Баттамбанг, населенные Камбоджцами и принадлежавшие издавна Камбодже, по оплошности французских дипломатов отошли к Сиаму, а что может сделать такой восточный владыка, даже с самыми благими намерениями? И теперь над вершиной самой высокой центральной пирамиды красуется дерево. Еще несколько лет, и там выростет роща. Хочется плакать от досады, когда видишь эту буйную, необузданную и неразумную силу, которая точно дразнит человека своею мощью. Деревья, покрытые орхидеями, фестонами из лиан, колоссальные баньяны, раскинувшие точно громадные науки свою паутину по всему лесу — все это не радует и не восхищает взора. Вам хочется с секирой и огнем пройти по дремучему лесу, отомстить ему за его вандализм и открыть тайну давно погибших поколений. Какое-то трепетное чувство овладело мною, когда я в первый раз при лунном свете, увидел красивые портики, колоннады и пирамиды. Я сознавал, что передо мною великое создание человеческого гения, в роде [251] Партенона, Бальбека, Луксора или Мадуры. И рядом с этими чудными памятниками зодчества какие-то жалкие соломенные шалаши, обитаемые бонзами, которых насчитывается до пятидесяти человек. Развалины были тут близко, под боком; видны были контуры величественных зданий, но все это пришлось позабыть и заняться мелочами жизни. И это не шутка в такой дикой стране. Хорошо еще, что для ночлега есть шалаш, открытый со всех сторон. Целый час, а может быть и больше, пришлось в темноте прождать остальной транспорт. А там начали разводить огонь, варить рис, раскладывать тюфяки и распаковывать вещи. Люди суетились, хлопотали, собаки, разбуженные необычным шумом, лаяли без умолку. Наконец все стихло, и бонзерия погрузилась в сон.

* * *

Утром я с нетерпением ожидал осмотра великолепного здания, у которого, по словам Фергюсона, нет соперников.

Своими размерами, говорит знаменитый археолог, храм в Ангкор-Вате (1) превосходит значительно Карнакский храм в Египте. Но кроме Ангкор-Вата есть еще развалины в Преа-Хан, Мелеа, Понтеа-Чна. Громадные группы составляют еще развалины в Баион, Та-Пром и так далее.

Искусство кмерских архитекторов можно сравнить только с египетским. Но мы спрашиваем, чему надо больше удивляться, механическому ли умению, выказанному Кмерами или их артистическому гению. С точки зрения истории искусства тут встречается удивительное смешение стилей: индусские храмы вместе с пилястрами, почти классическими по рисунку, и барельефами египетского характера. «Если принять в соображение, говорит Делапорт, что при громадных размерах, единстве плана, чудной группировке, эти постройки сплошь покрыты самою тонкою орнаментацией и изобилуют множеством изваяний, вполне законченных, то мы должны признать, что Кмеры обладали первостепенным артистическим вкусом и их творения должны быть поставлены выше всего того, что имеется на Востоке, и на ряду с законченными произведениями Запада». План этого здания отличается большою правильностью и гармониею в деталях. Сначала идет эспланада, окруженная громадными [252] драконами с девятью головами, потом искусственный пруд с набережной, мост, который ведет к красивой галлерее с колоннами. В середине этой колоннады три башни для входа и такие же башни у концов галлереи. Пройдем другой мост в тридцать сажен, и перед нами, на фоне яркой зелени бамбуков, кокосовых пальм, вдруг выростает сероватая, исполинская, пирамидальная масса Ангкор-Ватского храма. Это не одна постройка, а целое собрание колоннад, гопуррамов, построенных по одному гармоническому плану. Все это построено террасами в три яруса. Сначала идет колоннада в 360 сажен (85 сажен, с каждой стороны) с портиками по середине и по бокам. Вторая колоннада, с четырьмя гопуррами на концах, уже меньших размеров. Высокая лестница ведет к третьей галлерее с такими же гопуррами, а в самом центре возвышается высочайший гопуррам.

Если вы посмотрите вниз, то все колоннады, гопуррами сольются в одну массу, — и перед вами пирамида, о которой не мечтали древние Египтяне. Но ведь это только скелет здания, ничего не говорящий вашему воображению. Вам говорят о каких-то колоннадах, которые тянутся на 85 сажен, но подумайте только, что все эти колоннады обработаны до малейших подробностей. Стены, колонны, портики дверей, цоколи и своды все снизу до самого верха украшено барельефами. Это большею частью битвы, процессии и сцены из Рамаяны. Некоторые фигуры от прикосновения многочисленных посетителей отполировались точно мрамор. На других изваяниях видны следы красок и позолоты.

Все сооружение из цельного и массивного камня. Особенно искусно сделаны своды из подковообразных камней. Крыша тоже каменная, с красивыми резными выступами. Но верх искусства проявляется в орнаменте. Глядя на тонкий, изящный и сложный орнамент, совершенно забываешь, что все это сделано из камня. Чего тут только нет! Гирлянды цветов, жемчуг, арабески с маленькими фигурками и тысячи мелочей, превращающих камень в настоящее кружево. Выработка деталей составляет нечто изумительное. Представьте себе, что перед вами один из бесчисленных выходов или портиков, пересекающих галлерею. Пробить дверь среди галлереи — вещь, кажется простая, но не так думали эти удивительные зодчие. Сначала они сделали выступ с колоннами, и самый портик [253] получил форму креста; но они этим не удовольствовались. За этим портиком последовал другой поменьше, и вы получаете форму многогранного креста. Сообразно с этим крыша устроена в несколько ярусов и принимает вид многоэтажной тиары. Но я говорил пока о бесконечных галлереях и еще не упоминал о грандиозных гопуррамах в восемь этажей, украшенных с верху до низу статуями. Если сказать, что гопуррами напоминают такие же сооружения южной Индии, то к этому надо прибавить, что зодчество Кмеров является гармоничным сочетанием и высшим выражением творчества Индии, Греции и Рима. И как жаль, что такое чудное произведение искусства находится в забросе. Проходя по одной из галлерей, мы уже издали слышали какое-то жужжание. Подходим ближе — и оказывается, что надо сделать обход. Вся пирамида была занята бесчисленным множеством летучих мышей. Пройдя первую — колоннаду, мы вышли на большой двор; отсюда четырнадцать лестниц ведут на вторую террасу. Из главного выхода второй террасы и колоннады мы попали на двор меньших размеров и перед нами выросли лестницы, по три с каждой стороны. Сто четыре льва расположены по бокам лестницы. Подняться на эту пятисаженную высоту дело не очень легкое, если принять в соображение, что ступени эти вышиной в целый аршин. От времени все это пришло в упадок, и рискуешь каждую минуту сломать себе шею... С самой верхней галлереи открывается грандиозный вид на все эти колоннады, на искусственные пруды, мосты, обширный парк и бесконечный тропический лес. В самой середине возвышается пирамидальная башня в форме митры, украшенная статуями богов и зверей. Высота этой башни считалась прежде 32 сажени. В середине маленькая пустая комната. Это святилище. В одной из башен собраны статуи Будды и других индусских богов. Отсутствие жилых комнат показывает ясно, что это было не жилище царей, а колоссальный храм. Паломники, вероятно, на коленях поднимались по этим высоким лестницам и, дойдя до самой верхней пирамиды, в изнеможении и — в восторге падали ниц перед святилищем. Грандиозные размеры, бесконечные колоннады, роскошь и великолепие аксессуаров, позолота — все это должно было действовать подавляющим образом на воображение паломников. Да и теперь туземцы, глядя на Ангкор-Ват, говорят, что это построили не люди, а боги или гении. [254]

* * *

После осмотра храма надо поневоле сидеть дома, то есть в шалаше, открытом со всех сторон, сидеть на полу и заботиться о разных мелочах. Прежде всего надо думать о воде, которую надо пропустить через фильтр и потом скипятить. Кокосовых орехов много, и если хотите прохладительного напитка, то лучше выдумать нельзя. Что касается остального, то все надо привезти с собою, но не забудьте, что провизия скоро портится. С большим трудом добыли свежей рыбы и огурцов. Вот и весь завтрак. С Китайцем-поваром вечные приключения, то он побранится с кем-нибудь, то вдруг провалится в полу по пояс, так что его с трудом вытащишь. Я уже объяснял, что пол сделан из тонких прутиков, сплетенных вместе. От времени прутики сохнут, теряют свою эластичность и расходятся. Вещи, если вы не остережетесь, так и проваливаются. Да и сам бросишь все ненужное вниз, а там целая стая голодных псов, которые ждут подачки. Хотя Китаец, как буддист, не должен мучить животных, но он без церемонии ошпаривает кипятком собак, которые с визгом убегают. При том же это трус, каких мало. Когда я предлагал ему одному пойти осмотреть храм, то он отказался, говоря, что там черти и тигры, и что он ни за что не пойдет туда. Тишина и безмолвие этих бесконечных галлерей пугали его, и воображение его наполнило их злыми чертями. Приходили бонзы, но все они такие жалкие, голодные и пришибленные. Контраст слишком резок между их жалкими шалашами, их жизнью впроголодь и монументальными дворцами всемогущего Брамы. Им остается одно — молиться. Все утро, пока я вставал, и позднее — целый день слышались заунывные молитвы бонз, прерываемые звуками там-тама. Только к полдню успокаиваются бонзы, и все окружающее повергается в сон. Только куры и петухи не могут успокоиться и поют. Вот наша ежедневная жизнь: днем жарко, а ночью в шалаше очень и очень свежо. Надо запасаться несколькими одеялами.

Для подробного осмотра Ангкор-Вата требуются месяцы. Так говорят знатоки дела. Я согласен, пожалуй, с ними, но надо ехать в Ангкор-Ват не одному, а с несколькими приятелями, как это делал Фаро. День-каждый занят своим делом, а вечером все собираются вместе для обмена впечатлений. Есть и совместная работа: снимают фотографии или делают экспедиции в новые места. Жизнь такой [255] экспедиции обставлена, конечно, большим комфортом. Можно прожить здесь и одному, но с тем, чтобы заниматься новыми розысканиями и иметь в своем распоряжении целую армию рабочих. В настоящее время кругом Ангкор-Вата пустыня или вернее джёнгли. Не желая беспокоить мандарина и уже ознакомившись с планом Ангкора, я еще раз пошел туда для более подробного осмотра барельефов, которые изображают эпизоды из Рамаяны. Мы видим целое войско в боевом порядке, короля — или на колеснице с бешеными конями или на слоне. Он окружен оруженосцами и придворными, держащими над ним зонтик или опахало, чтобы отгонять мух. Солдаты все голые, с поясом стыдливости, вооружены стрелами и пиками. Битвы тоже представлены очень рельефно: врагами являются или великаны с страшными зверскими лицами или обезьяны. Рама изображен на плечах Ганумана, а Вишну верхом на фантастической птице (гаруда), но есть и картины более мирного характера: женщины, собирающие цветы, увеселительные прогулки на лодках, королева со своими придворными дамами, лес, рыбная ловля, сельскохозяйственные работы, матери, ласкающие своих детей. Очень интересно торжественное шествие короля, основателя Ангкор-Вата. Изображены придворные, приносящие ему разные подарки, и дикие люди с чубом на голове. Король иногда окружен своими женами, а иногда его и его сановников несут в паланкине. Тут же изображена толпа, смотрящая на процессию и — странное дело — среди толпы много диких людей с длинными косами на голове. Есть и изображения ада, в котором бога ада рисуют сильным, здоровым человеком с большою бородой и большими усами. Потом новая процессия: король на высоком троне, окруженный блестящим двором, за ним королева, издали видны деревья и красивый ландшафт, оживленный присутствием белок и обезьян. За королевой идут принцы, генералы впереди своего войска, некоторые верхом, другие на слонах. Солдаты тут изображены с большими бородами. На многих барельефах есть следы красок и позолоты. Что это было, когда все было украшено золотом и драгоценными каменьями!

Мы все говорили о внутреннем украшении стен. Эта своеобразная картинная галлерея тянется, ведь, на целые версты. Но и наружная сторона не забыта, она украшена изваяниями. В распределении фигур есть тоже своя система. Слоны, как [256] самое сильное животное, несут на своих плечах всю тяжесть здания. Над ними в виде кариатид изображены гаруды с распростертыми крыльями. Львы, гиганты, боги войны охраняют входы храма. На пилястрах и на стенах изображены Танцующие баядерки, монахини, святые и т. д. В прежнее время вместо перил фигурировал бесконечный дракон, поддерживаемый во многих местах великанами.

* * *

Вечером мы отправились по северной дороге в Бакхен. Для сооружения этой пирамидальной постройки архитектор воспользовался скалой и воздвиг на ней 8 и здания. Кругом всего была возведена высокая стена. От прежнего великолепия в высоких башен уцелело очень немного. Только несколько портиков, монументальные лестницы и громадная гора камня, вся заросшая сверху до низу деревьями — вот что осталось от громадной постройки. Познакомиться поближе с этими развалинами очень трудно, да и не совсем безопасно. Тут же в жалком шалаше живут несколько бонз. Один из них, показывая мне свою руку, жаловался на лихорадку и просил лекарства. Я обещал ему хинин, если он придет в Ангкор-Ват. В одном из шалашей находится большая статуя Будды. Воображаю, что можно найдти, если вырубить деревья в основательно раскопать гору!

* * *

 

12 января н. с. Следующее утро мы посвятили на поездку в Ангкор-Том. Широкое, выложенное каменными плитами, шоссе соединяло когда-то столицу империи (Ангкор-Том) с главным предметом поклонения (Ангкор-Ват). Возвышаясь над остальною местностью, оно было украшено по бокам каменными изваяниями и барельефами. Подумайте только, если на какое-нибудь шоссе брошено столько человеческого труда, то каких усилий стоили монументальные сооружения Кмеров! Можно предполагать, что все пространство было застроено дворцами и кумирнями. Теперь все заросло исполинскими деревьями и кустарниками. Среди спутанных вместе корней вдруг выглянет каким-то чудом каменный барельеф, колоссальная статуя, портик какого-то храма, слон, дракон вместе с великанами. После этого опять дремучий лес с деревьями [257] необычайной толщины, из которых туземцы добывают растительное масло. Способ самый простой: просверлив у основании дерева маленькое отверстие, они обжигают его до тех пор, пока не образуется дупло и вместе с тем резервуар для масла. Они нарочно выбирают самые большие деревья и не заботятся о том, что дерево может погибнуть. Они знают очень хорошо, что слабому человеку не справиться с этим разгулом природы и сколько ни уничтожай деревьев, все на месте их выростут другие. Мандарин не в первый раз был в этих местах и знал, на что надо обратить внимание. Недалеко от развалин красивого храма (Прасасупрат) находится статуя прокаженного короля. Судя по одному этому образцу можно сказать, что скульптура у Кмеров достигла высокой степени совершенства. Король изображен в сидячем положении со скрещенными ногами. На теле очень ясно выступают белые пятна проказы. Выражение лица грустное и вдумчивое.

Лучше сохранилась терраса со слонами, ведущая в Пиманакас. Исполинские слоны стояли по обоим концам лестницы, и такие же слоны изображены на барельефах. Эта пирамидальная постройка меньше того, что мы видели в Ангкор-Вате. Вся лестница (их было четыре) была уставлена по бокам каменными львами. Теперь галлереи, к сожалению, обрушились, и над ними выросла целая роща. На самом верху уцелел бельведер для молитвы. Надо сказать, что камень, из которого построено здание в Ангкор-Томе, не такой прочный, как в Ангкор-Вате, и потому легче поддался разрушению. Только по некоторым деталям и по массивности развалин можно судить о том, что эти здания не уступали Ангкор-Вату в великолепии и грандиозности.

Гораздо выше Ангкор-Вата была знаменитая Бапунская пирамида, которая по своей величине, как говорит Делапорт, уступала только двум самым большим пирамидам Египта. Один фундамент имеет высоту в несколько саженей. Войти в середину этого здания невозможно и приходится им любоваться только издали. Полюбовавшись разными монументальными аллеями, окаймленными слонами, грандиозными воротами с такими же слонами, балюстрадой, составленною из колец бесконечного дракона, мы, наконец, добрались до самого оригинального памятника искусства клеров. Архитектор, истощив все рессурсы своего гения, вздумал прибегнуть еще к одному [258] неиспытанному эффекту. Поставив у подножия храма слонов, немного выше гаруды, львов и т. д., зодчий на вершине всего здания изобразил творца природы и всего сущего — великого Браму. «Перенесемся, говорит Делапорт в прошлое, когда колесницы, слоны в богатом уборе переходили мост между двумя колоссальными драконами, поддержанными гигантами. Самый вид триумфальных ворот с колоссальными изваяниями слонов (12), над которыми возвышаются коленопреклоненные святые и ярусом выше — три головы Брамы, должен был производить на зрителя необыкновенное впечатление. На каждой башенке (их три) четыре лица Брамы, разделенные друг от друга нагими женщинами с гирляндами в руках.

«Перед нами ряд скученных построек, дворцы с высокими крышами, сверкающие позолотой пагоды — одним словом, громадный город, в котором встречаются все народы восточной Азии. Пойдите дальше по священному пути, там вдали, среди зелени и воды, длинный ряд колонн, из-за которых поднимается пирамидальная масса неопределенных контуров. Идем дальше, и колоннада превращается в галлереи с двойною крышей. Из громадной пирамиды отделяется много воздушных стрел, и вся масса превращается в целый лес башен (гопуррамов), сгруппированных вокруг колоссальной центральной постройки с высоким шпилем, окруженной колоннами и колокольнями. Всех башен около шестидесяти и все они украшены на вершине четырьмя лицами Брамы.

«Подойдем ближе к этому оригинальному памятнику искусства. Из ворот идет широкая лестница, ведущая к террасе, со львами. Над этою террасой и эспланадой первая галлерея. Главный вход украшен исполинскою головой Брамы. После этой первой колоннады двор и вторая лестница с колоннадой, имеющая с каждой стороны более тридцати пяти сажен длины. В колоннаде двадцать выходов или портиков. За этою галлереей третья — пока не дойдете до самого монастыря. В таинственном полумраке бесконечных корридоров выступают бронзовые и золотые статуи богов. Вы выходите из этого лабиринта, и над вашею головой высится громадная голова Брамы в четырех лицах».

В середине, как я сказал раньше, настоящий шедёвр — колоссальная пирамида с головою Брамы. Террасы уменьшаются постепенно по тому же плану, как и в Ангкор-Вате. Во [259] втором этаже, шестнадцать портиков, а потом восемь (и так до конца). Двойной ряд галлерей покрыт сплошь изваяниями, которых рассчитывают до 11-ти тысяч. Изображения самые разнообразные: слоны в богатом уборе, солдаты С пиками и щитами, в шлемах как у Римлян, военное шествие, сопровождаемое рабочими, несущими провизию, танцующие баядерки, люди с маленькими ящиками в руках, и — странное дело — тут изображено море, морские чудовища, рыбы и парусные лодки. И такое колоссальное сооружение оказалось ничтожеством пред властною и сокрушающею силой природы. По уцелевшим башням и по изваяниям можно догадаться о прежнем великолепии. Деревья, помогая друг другу, добрались до самой вершины зданиями в этих старых храмах полное раздолье для бесчисленных обезьян. С большим трудом мы проникли в одну из галлерей храма. Своды готовы рухнуть, а громадные лица, перевитые корнями и лианами, глядят на нас, точно искаженные злобой. В этому я должен прибавить, что комнаты в галлереях очень маленькие и что Баион имел такой же характер, как и Ангкор-Ват, то есть был святыней и предметом поклонений Кмеров.

* * *

Делапорт в своей классической книге (Voyage au Cambodge-Architecture Khemer par Delaporte. Paris 1880.) сравнивает архитектуру Кмеров с архитектурою других народов. Можно, пожалуй, найти сходство и с британским стилем, с постройками в Сиаме и с пирамидальными постройками Южной Индии, но, по моему мнению, такие архитектурные памятники, как Ангкор-Ват должны быть признаны единственными в своем роде. На что мне знать, что первоначальная идея здания была куб и пирамида. Я видел, что сделали из этой идеи Египтяне, Индусы, Бирманцы и чего достигли Кмеры, развив ее до бесконечности.

* * *

Сегодня канун нашего нового года. На далекой родине теперь пируют и веселятся. Предо мною великий памятник загадочного народа и под боком жалкая бонзерия и заунывное пение поклонников Будды. Канун Нового года нового стиля я проводил [260] в Сайгоне вместе с одним Французом; мы вошли в кафе и он сожалел о том, что ему приходится проводить этот день одиноким, вдали от родины. «Хотелось бы расцеловать кого-нибудь», говорил он в шутку, глядя на веселых посетителей кафе, поздравляющих друг друга с Новым годом. Такое одиночество чувствовалось еще сильнее пред этим вековечным памятником искусства давно исчезнувшего народа. В Партеноне, в египетских храмах вы чувствуете, что эти народы еще живут до воспоминаниям, что они вам не чужие. Этого нельзя сказать о Кмерах. Создав величайший памятник искусства и достигнув высшей точки совершенства, они пропали бесследно или лучше сказать остались загадкой для историка. Чем жил, что думал этот великий народ, так и останется неразрешимою тайной. Можно сказать смело, что они пропали, потому что за выродившимися потомками я не признаю права на такое славное наследство.

* * *

На возвратном пути я посетил крепость Сем-Рап. Стены наполовину из камня, наполовину из кирпича. В крепости находится каменный двухэтажный дом, в котором живет, семейство бывшего губернатора. При доме есть службы, огород, пастбища, и на лугах пасутся лошади и рабочий скот.

Губернаторское место, как мне объяснили, переходит в Сем-Рапе по наследству старшему в роде. Покойный губернатор был старшим братом нынешнего. Доход его состоит из 200 слитков серебра (слиток считают за 15 долларов, или 15 металлических рублей). Подать в 60 слитков или 900 долларов, получаемых с Китайцев, живущих в провинции, посылается, сиамскому королю

Провинции Батамбанг и Сем-Рап считаются житницами Сиамского королевства, и в случае нужды сиамский король требует от них известного количества риса. У губернатора 60 невольников и много других побочных доходов. Он и его многочисленное семейство, состоящее из нескольких жен, живут очень просто и незатейливо. Мы видели его скромную, обстановку. На провинцию он смотрит как на свою вотчину и, конечно, ничего не делает для благоустройства страны. Дороги в ужасном виде и никогда не поправляются. Если что [261] нужно центральному правительству, то за все расплачивается население.

Я не знал сначала, что и наши подводы доставляются по наряду местным населением, которое делает это, конечно, неохотно. Не желая со своим уставом ходить в чужой монастырь, я не вмешивался в эти распоряжения и только щедро вознаграждал возниц. К концу своего путешествия я убедился в том, что моя плата попадает не туда, куда следует. Дело совершается таким образом. Староста после долгих переговоров собирает в деревне стариков и раскладывает на них тяготу. Он говорит им приблизительно Следующее: «Ты, Иван, дашь буйвола, ты, Петр, дашь повозку, а ты Яков поедешь с иностранным чертом, которого нелегкая принесла в наши края».

Я все время считал Якова собственником повозки и выдавал ему щедрое вознаграждение. Он благодарил и думал про себя, что все эти иностранцы большие дураки. Иные откупаются от повинности взяткой. Но пока я до всего этого допытался, надо было съесть пуд соли с моим переводчиком. Странное дело, говорит он отлично по-французски, а задайте ему вопрос об администрации страны, о порядках, он большею часть не поймет вас. Надо повторить вопрос несколько раз в разных видах, и только тогда добьешься истины. Потом он ничем не интересовался и отличался большим невежеством.

— Вы ехали по этой дороге, спрашиваешь его, — какой у вас был маршрут?

— Право не помню, и стоит ли помнить такие пустяки, ответит он с аппломбом.

Чем занимается местное население, какова заработная плата, какой доход земли — все это очень легкие вопросы, а добейтесь-ка ответа, и я вас поздравлю. Когда спросишь его о чем-нибудь, он состроит недовольное лицо и большею частью извинится незнанием.

— Так спросите вот мандарина.

— И он тоже не знает.

— Отчего, он ведь местный житель?

— Он совсем глупый. Я ему говорю, говорю, а он рассказывает совсем другое.

— Спросите другого. [262]

— Да, пожалуй, это; ложное отвечает он, и в душе думает: — да и надоел ты мне со своими расспросами.

Население, как я сказал раньше, расплачивается за все фантазии губернатора. Казалось бы, положение ужасное, а на самом деде жизнь в этом благословенном климате ничего не стоит. Много ли тут нужно человеку? Горсть риса, добываемого без особенного труда из тучной почвы, шалаш и пояс стыдливости. Все остальное он достанет в ближайшем лесу. И потому не удивительно, что население имеет веселый, смеющийся вид. Камбоджцы в этом отношении похожи на Японцев и, как дети, смеются каждому пустяку. Они большие попрошайки и начнут выпрашивать у вас все, что только увидят. Мой мандарин все похваливал мой белый костюм и делал умильные жесты, означавшие его благодарность на случай, если я вздумаю ему подарить эту вещь. Не хотите давать так много, дайте пустую бутылку, и то будут рады и сейчас же принесут вам кокосовый орех. Не зная еще, что время деньги, они не торопятся. Поработают, поболтают, пожуют бетель, отдохнут, а там опять за работу. Дети и взрослые целый день плещутся в воде (это в начале января), ловят рыбу маленькими сетями, и все это сопровождается без перерыва веселым смехом.

* * *

Из Сем-Рапа мы отправились в два часа дня на повозках, и мой мандарин погнал вскачь своих бычков. Несколько часов позднее мы пересели в лодку и к вечеру добрались до устья реки. Не будь неудобного лежания в лодке, которая подвигается очень медленно, я восхищался бы красивым закатом, пением птиц и чудно розоватыми, красными, фиолетовыми переливами реки. Несколькими часами позднее мы увидели озеро Тонле-Сап, озаренное луной. В этой чудной растительности, в освещении было нечто феерическое, дух захватывающее, но я не мог этим восхищаться, потому что надо было перебираться в катере на паровой катер, объяснять, хлопотать.

Батамбангский губернатор был так любезен, что прислал мне навстречу маленький катер и целую араву бесполезных людей. Вместо того, чтобы приготовить все, они, конечно, [263] смеялись, балагурили, а когда мы подъехали, то надо было еще несколько часов разводить пары.

Сидел я несколько часов в темноте, пока мы не тронулися в путь. Ночью мы совсем запутались в какую-то тину, но Камбоджцы этим не смущались: веселый смех, шутки, так и сыпались без перерыва. Некоторые, впрочем, имели основание быть недовольными. Им пришлось лезть в воду и выпутывать руль из насевшей на него тины, но и они делали свое дело с веселым смехом. Правду сказать, вода была гораздо теплее воздуха.

С рассветом мы вошли в реку. Берега реки низменные. Навстречу нам попадаются очень часто джонки и лодки. Постройки такого же характера; как и в Камбодже, на высоких сваях. Рыбы много, она так и прыгает из воды. Главным распорядителем на паровом катере один из многочисленных племянников батамбангского губернатора. Костюм его состоит из черной курточки с золотыми пуговицами (это особый шик здешней молодежи) и сампота, а на голове соломенная шляпа с широкими полями.

Прибыв в 12 час. дня в Бакпреа, мы должны были покинуть паровой катер, который по мелководью не мог идти дальше, и пересесть в маленькие лодки. На пути очень мало интересного. В одной жалкой деревушке нашлась только высохшая кожа боа, не очень большого размера. Население встретило нас очень недружелюбно и даже не хотело продать нам рыбу, стоящую здесь ломаный грош (за три штуки три с половиной копейки). Дело в том, что губернаторский племянник брал, без церемонии, безвозмездно то, что ему нужно, у местного населения. Место это затопляется водой, и тут только временно живут рыбаки.

(Продолжение следует.)

Григорий Де-Воллан.

Текст воспроизведен по изданию: По белу свету. Путевые заметки // Русское обозрение, № 3. 1894

© текст - де-Воллан Г. 1894
© сетевая версия - Thietmar. 2022
© OCR - Иванов А. 2022
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1894