СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФЕЛЬДМАРШАЛ КНЯЗЬ САКЕН.

Остен-Сакен, барон (потом граф и князь) Фабиан Вильгельмович, родился в Ревеле 20 Октября 1752 года. Фамилия его с XV столетия известна в Курляндии. Отец, барон Вильгельм Фердинанд Остен-Сакен, будучи капитаном, находился адъютантом Фельдмаршала графа Миниха при его падении (1741 г.), переведен тогда в Ревельский гарнизон и тринадцать лет продолжал службу в том же чине по самую кончину свою (1754 г.). Под надзором попечительной матери ¹, барон Остен-Сакен провел в бедности первые года своего детства. Она поместила его, потом, в школу, находившуюся в Дерпте; но здесь не мог он получить блистательного образования и сам, впоследствии, усовершенствовал себя в науках и языках, посвящая все свободное время учебным занятиям. В юном возрасте, определился он в военную службу (1766 г.) подпрапорщиком в Копорский мушкетерский полк и, в чине сержанта (1767 г.), выступил (1769 г.) на поле чести: участвовал в блокаде города Хотина генерал-аншефом, князем Голицыным, в сражениях 22 1юня и 29 Августа, в ночной атаке Турецких войск 7 Сентября и за отличие пожалован прапорщиком, на 18-м году от рождения. Тогда он переведен в Нашебургский мушкетерский полк, в котором остался до капитанского чина (1777 г.), сражаясь (с 1771 по 1772 год), под знаменами Суворова, с Польскими конфедератами. Находясь в Варшаве, барон Остен-Сакен поступил в ординарцы к нашему послу, графу Стакельбергу, который (по словам Сегюра) царствовал в Польше именем Екатерины. Он полюбил его за чрезвычайную расторопность и оставил при себе. Этот временный отдых был весьма полезен молодому человеку, наблюдавшему вблизи действия искусного дипломата: умная беседа и чтение усовершенствовали образование Остена-Сакена. Из Углицкого Мушкетерского полка он определен (1785 г.) в Кадетский корпус, как отличный офицер, совершенно знающий порядок службы, деятельный, [6] усердный. Здесь вскоре получил он чин майора (1786 г.) и в тот же день (13 Ноября) переименован в подполковники с помещением в Московский гренадерский полк. Тогда Барклаи-де-Толли (опередивший его впоследствии) находился еще поручиком. В 1789 году барон Остен-Сакен снова обнажил меч против врагов Отечества и перешел с Ростовским мушкетерским полком (в который был переведен 19 Июля) под начальство Суворова, участвовал (20 ч.) в сражении при реке Путне, при взятии (21 ч.) Фокшан и овладении Турецкими окопами, также крепким монастырем Св. Самуила; получил, за оказанную храбрость, орден Св. Владимира 4-й степени с бантом; содействовал (5 Ноября) занятию Бендер князем Таврическим; обратил на себя (11 Дек. 1790 г.), во время Измаильского штурма, внимание Суворова, который отдал справедливость мужеству его и благоразумию. Новое поле открылось для барона Остен-Сакена в 1794 году. Он отличился в разных битвах против Польских мятежников: при м. Липшняках (16 Мая); Ошмянах (21 ч.); Салатах (Июня 16); при штурмовании (8 Июля) неприятельского ретраншамента под Вильною; во время покушения Поляков (9 ч.), под этим городом и (31 ч.) при завладении оным; награжден золотою шпагою с надписью за храбрость; сражался (20 Авг.) при м. Олите; произведен за отличие в полковники; участвовал (28 ч.) во взятии г. Ковны; переведен (11 Февр. 1795 г.) в Черниговский мушкетерский полк.

Барон Остен-Сакен был пожалован в генерал-майоры императором Павлом 1-м, с назначением шефом Екатеринославского гренадерского полка (28 Сент. 1797 г.) и вскоре произведен в генерал-лейтенанты (11 Июля 1799 г.). Он находился в Швейцарии с корпусом Римского-Корсакова, когда этот генерал, окруженный в Цирихе Массеною, принужден был вступить с ним в неровный бой 14 и 15 Сентября. В первый день неприятель пять раз опрокинут и преследован со значительным уроном. Барону Остену-Сакену удалось удержать позицию впереди города. Ночь приближалась; Французы прекратили наступление. В Цирихе царствовал величайший беспорядок. Сакен с трудом мог пробраться до квартиры Римского-Корсакова между войск, пушек, лошадей и экипажей, загромождавших улицы. У него был собран весь генералитет. «Не считаю положение наше столь критическим, как воображают», сказал ему барон Остен-Сакен «урон наш не превышает 800 человек: мы можем держаться при Цирихе несколько дней; между тем должен прибыть князь Италийский, и все поправится». — «Для этого», отвечал корпусный командир, «нам нужны хлеб и патроны». [7]

На другой день (15 Сент.) в 4 часа утра, Сакен снова явился к Римскому-Корсакову. «Что вы решили?» был первый вопрос его. « Овладеть Цирихскою горою, сосредоточить там весь корпус и тогда отступить к Эглизау, смотря по обстоятельствам». Между тем минута битвы наступала. «Я отправляюсь к своему месту», сказал Сакен, «и, удерживая неприятеля от города, буду ожидать дальнейших распоряжений ваших.» Тогда он разделил пятитысячный отряд свой на две колонны и, без потери времени, двинулся против Массены. Французы были не только опрокинуты, но преследованы на довольно значительном пространстве по дорогам ведущим, в Эглизау и Баден. Обрадованный успехом, барон Остен-Сакен отправил своего адъютанта к Римскому-Корсакову, с просьбою приказать левому флангу, располагавшемуся у Цирихской горы, примкнуть к правому близ Эглизауской дороги и тем дать выгодный оборот сражению. Около двух часов прошло до возвращения посланного. В это время барон Остен-Сакен принужден был отступить к прежней своей позиции. Наконец, адъютант прискакал с ответом корпусного командира, что город договаривается о сдаче, что сам он уже перешел за Цирихскую гору и что все бежит в величайшем беспорядке. Барон Остен-Сакен немедленно обратил адъютанта к Римскому-Корсакову с требованием оставить в его распоряжении, по крайней мере, нисколько батальонов; потому что Козловский полк почти весь был расстроен, а Екатеринославский гренадерский только один сражался. Но и это желание не было выполнено. Положение Остена-Сакена было самое отчаянное: он находился в сильнейшем огне, окруженный многочисленным неприятелем, без всякой надежды иметь подкрепление. Уже ограда корпуса, храбрые гренадеры, сражавшиеся как львы, не зная опасности, в которой находились, начали колебаться. «Разве вы не те Екатеринославцы, которые славились при императрице Екатерине?» вскричал тогда барон Остен-Сакен, схватив знамя и бросившись вперед. В эту минуту герой был ранен пулею в голову; его отнесли в город. «Едва оставил я поле сражения», писал Сакен своему приятелю из Нанси, «как солдаты устремились за мною, окружили меня на улице, где перевязывали мне рану, не хотели удалиться. Я утешал их по возможности и указывал им дорогу, по которой следовало отступать. В первом часу пополудни неприятельские войска заняли город, проходили мимо моих окон с радостными восклицаниями и беспрестанною стрельбой. Признаюсь, что минута эта была одна из горестнейших моей жизни! Вечером пришли в мою квартиру нисколько офицеров штаба генерала Массены, в том числе адъютант Рейнвальд и батальонный командир Баель. [8] Они напали на мои вещи, похитили у меня лошадей, экипаж, деньги, платья, словом, все, что я имел; людей же моих (которых принудили увезти эту добычу в дом Массены, где разделили ее между собою) удержали пленными. Таким образом остался я без прислуги и без подробнейших вещей. На другой день послал я к генералу Массене с жалобою о подобном поступке, неслыханном у просвещенных народов; однако ничего мне не возвращено. Отнять последнюю рубашку у генерала, которого, после сражения, находить раненым в спокойном городе, есть дело почти неизвестное простейшим людям! Пребывание мое в Цирихе, и особенно откровенный мои выражения, не понравились Массене, также его штабу: они требовали непременно моего выезда. Кроме того, что здоровье мое этого не дозволяло, я сам не имел охоты отправиться во внутренность Франции. Заметив, что я противился их воле, они старались делать мне всякого рода неприятности. Я принужден был оставить Цирих и прибыть в Нанси В (15) Октября. Здешнее правительство назначаешь пленным некоторое вспомоществование, но это едва достаточно для их пропитания. Оно предложило таковое пособие и мне; однако, я никогда не жил на чужих издержках, а тем менее мог жить на счет врагов моего отечества. В этом отношении несчастье мое несколько возвысило мою гордость».

Возвратясь из плена в 1801 году, барон Остен-Сакен занял квартиры в Ревеле с вверенным ему С.-Петербургским гренадерским полком и, охраняя берега Эстляндии, производил переговоры с Английским адмиралом Нельсоном. Чрез три года потом (1804 г.) он пожалован, 22 Мая, при осмотре полка императором Александром, кавалером ордена Св. Анны первой степени; командовал, в 1805 году, корпусом, расположенным в Гродненской и, после, резервным в Владимирской губерниях.

Война с Францией снова вызвала его (1806 г.) на бранное поле. Он участвовал в сражениях (Дек. 14) при г. Пултуске, у деревни Янковой (22 Янв. 1807 г.) и 26 и 27 ч. под Прейсиш-Эйлау; награжден орденом Св. Владимира второй степени большого креста; получил от короля Прусского ленту Красного Орла. Вслед затем барон Остен-Сакен находился в битве (21 Февр.) при деревне Лаунау, но вскоре постигло его несчастье: он лишился команды, предан военному суду и пять лет влачил горестные дни в Петербурге, претерпевая крайний недостаток. Беннигсен приписал ему неудачные свои действия против Французов 24 и 25 Мая; барон Остен-Сакен слагал вину на Беннигсена» от которого получал противоречащая повеления, и военный писатель наш, [9] Михайловский-Данилевский, оправдывает Сакена, говоря, « что Беннигсен обвинил его за неудачу, будучи во вражде с ним еще с Польской войны1794 года».

Наступил достопамятный 1812 год. Государь, уважая заслуги, храбрость и военное искусство барона Остен-Сакена, вверил ему резервный корпус, расположенный на Волыни. 29 Сентября он поступить в армию адмирала Чичагова и принял в команду корпус генерала графа Каменского. Тогда флигель-адъютант Чернышев, с отрядом легких войск и ротою конной артиллерии, перешел в семь суток более пятисотъ верст, занял города, Седлец и Венгров, около двадцати местечек, истребил десять значительных магазинов, навел ужас на самую Варшаву. Для прекращения этих опустошений, фельдмаршал князь Шварценберг отрядил к местечку Бяле генерала Ренье, с его корпусом. Барону Остен-Сакену, имевшему под своим начальством 33 батальона пехоты, 16 эскадронов кавалерии, 3 казачьих полка и 4 роты артиллерии, было поручено наблюдать у Бреста-Литовского за армией Австрийского фельдмаршала и стараться прикрывать движение адмирала Чичагова к реке Березине. Авангардом его командовал генерал-майор Гампер, боевым корпусом генерал-майор Булатов, резервом — генерал-майор граф Ливен. Всех войск было у него не более18.000 человек, но вскоре главнокомандующий подкрепил его девятитысячным корпусом генерал-лейтенанта Эссена 3-го. Князь Шварценберг имел под ружьем до 50.000 человек. Он следовал с главными силами от берегов реки Буга, чрез Волковиск, к Слониму, стал между корпусом барона Остен-Сакена и армией Чичагова. Тогда в Слониме формировался из мятежных Литовцев гвардейский двухтысячный полк, под командою Конопки. Барон Остен- Сакен поручил генералу Чаплицу захватить его. Отряд, наш, состоявший из двух егерских полков, Павлоградского гусарского, двух казачьих и конной роты Арнольди, подошел (8 Окт.) к Слониму. Конопка обратился в бегство, но был настигнут Чаплицом, разбит, ранен пикою и взят в плен, вместе с 13 офицерами и 235 нижними чинами; прочие разбежались. Это поражение имело важные последствия на остальные формирования в Литве. Узнав, что князь Шварценберг и Ренье устремились за армией Чичагова, которая шла к Слониму, барон Остен-Сакен выступил из Бреста к Высоколитовску, в намерении атаковать, где можно, неприятельский арриергард и по одиночке корпуса, если к тому представится случай, но отступать от превосходных сил. «Только сим средством», писал он, «надеюсь я подать Чичагову возможность уйти вперед и [10] принудить неприятеля прекратить преследование Дунайской армии. Если бы даже я и был разбит, до чего, однако, не дошло, то и самое поражение мое, остановив неприятеля, все бы способствовало Чичагову к достижению цели, от которой зависела участь войны». В сих словах заключается превосходный план действий, избранный знаменитым полководцем.

28 Октября барон Остен-Сакен прогнал за реку Нарев Французский отряд, находившийся при деревне Плосках; вошел в Бяловежский лес, обратил в бегство (29-го ч.) чрез Свислоч к Великим Гринкам часть арьергарда Ренье, сильно теснил его, в намерении воспрепятствовать князю Шварценбергу напасть с тыла на адмирала Чичагова; сразился с Ренье (1 Ноября) при селении Лапинице, принудил его отступить к Волковиску, ворвался (2-го числа) врасплох в этот город, овладел обозом и канцелярией корпусного Французского генерала, который спасся в окно; продолжал сражаться с ним во всю ночь; положил на месте 500 человек, взял в плен столько же, отбил одно знамя; выступил из города (3 ч.), но принудил князя Шварценберга предпринять обратный путь из Слонима к Волковиску, для подкрепления генерала Ренье. Ложное показание пленных Австрийцев, что князь Шварценберг снова обратился к Слониму, заставило барона Остен-Сакена атаковать (4 Ноября) поутру левое крыло неприятеля. В то время, как сильный огонь открылся с обеих сторон и начинало уже завязываться настоящее дело, два пушечные выстрела, произведенные от местечка Изабелина, известили о приближении Австрийского авангарда. Барон Остен-Сакен немедленно приостановил нападение и, уклоняя корпус свой от двух огней многочисленного неприятеля, начал отступать к Бресту-Литовскому, теснимый Австрийскою кавалерией. 16-го числа князь Шварценберг снова отделился от Ренье и пошел к городу Слониму. Наш генерал, во все время отступления, не позволил ему никогда себя расстроить и умел уничтожить покушение неприятеля зайти во фланг предводимого им корпуса. Между тем адмирал Чичагов выиграл время и утвердился на реке Березине. По приказанию Чичагова, барон Остен-Сакен отправить к Дунайской армии 10 000 человек. Имея мало войск, он стоял между Ковелем и Любомлем и не мог покуситься ни на какое предприятие против Ренье. Вскоре последний, следуя за движением князя Шварценберга, начал отступать. «Победы вашей светлости», писал к князю Кутузову барон Остен-Сакен, «расстроили намерения Саксонцев. Да будет вам вечная слава! Вы решили судьбу и независимость северных держав». Он старался настигнуть неприятеля. Генерал-майор [11] Булатов отбил у Австрийцев 1.200 чел. пленных; граф Ливен взял 400 человек из арьергарда генерала Ренье. 25 Декабря последний войска неприятельские перешли границу.

Барон Сакен участвовал в покорении (27 Янв. 1813 г.) Варшавы Милорадовичем; получил приказание от князя Кутузова, оставя для наблюдения за отступавшими к Галиции Австрийцами один казачий полк, идти с корпусом к Ченстохову. Подступив к этой крепости 10 Марта, он немедленно очистил от неприятеля предвестия и ближние селения; сначала держал крепость в тесной блокаде, потом (23 ч.) начал бомбардировать и заставил (25 ч.) коменданта сдаться на капитуляцию. Весь гарнизон, состоявший из 54 штаб и обер-офицеров и 1.026 нижних чинов, взят в плен. В числе трофеев находились: 2 знамя, 24 медные пушки, одна мортира, 2.740 ружей и множество военных снарядов и провианта. Вслед затем барон Остен-Сакен двинулся к Кракову, где стоял князь Понятовский с десятитысячным корпусом; принудил его удалиться в Галицию, заключить с Австрийским Генералом Фримоном условие, в котором, между прочим, сказано: «что корпуса обоих генералов, быв наблюдательными, не должны напрасно проливать кровь»; награжден (16 Мая) орденом Св. Александра Невскаго; присоединился к главной армии. Постановленное перемирие (20 Мая) прекратило только на два месяца с не большим военные действия. Барон Остен-Сакен поступил в состав Силезской армии, находившейся под предводительством Прусского фельдмаршала Блюхера. Корпус его состоял из 52.000 человек. Он участвовал в изгнании (6 Авг.) неприятеля из г. Лигница, взял в плен 6 офицеров и 200 рядовых; сразился с Французами при с. Штейдниц, очистил от них (7 числа) Кейзервальд, занял (9 ч.) г. Бунцлау. Но когда Наполеон, желая отдалить Блюхера от театра войны, двинул против него главные силы свои, барон Остен-Сакен отступил, вместе с Пруссаками, до Яуера. В это время император Французов, узнав, что союзники угрожали Дрездену, возвратился туда, оставив в Силезии часть войск под начальством Макдональда. Французский маршал, слишком самонадеянный, продолжал с меньшими силами преследовать Блюхера; но последний, воспользовавшись отсутствием Наполеона, напал на Макдональда (14 Авг.) при реке Кацбахе, совершенно разбить его, положил на месте до человек, взял более ста пушек. Барон Остен-Сакен, начальствовавший правым крылом Силезской армии, содействовал победе: овладел ключом позиции неприятельской, высотами у Эйхгольца, привел в совершенное расстройство левое крыло [12] Макдональда, уничтожить покушения двух Французских дивизий напасть на фланг союзников. Перед сражением Блюхер отправил к нему следующую записку: «Herr General! Ich attaquire; was werden Sie machen?» ². — Ура! Сакен», отвечал он главнокомандующему, и с этим победоносным восклицанием ударить на неприятеля в штыки ³, опрокинул его с крутых берегов в быстрый реки, Нейсу и Кацбах, взял 42 орудия и в плен 1511 человек, в том числе одного генерала и 10 офицеров. «Я обязан важною победой под Кацбахом особенно Сакену», писал Государю Блюхер: «быстро, и без приказаний моих, занял он 12-пушечною батареей высоты между Бельсгофа и Эйхгольца, посредством чего был я поставлен в возможность тотчас обратить нападение па правое крыло неприятелей».

Император Александр произвел барона Остен-Сакена (14 ч.) в генералы от инфантерии; король Прусский пожаловал ему орден Черного Орла. Неприятель отброшен был за реку Квейсу. Наполеон поспешил к Макдональду Блюхер снова отступил, но император Французов не решился преследовать его, желая отомстить Богемской армии за Кульмскую битву. Тогда Прусский Фельдмаршал возобновить свои наступательный действия: переправляясь (27 Августа) через Нейсу, вступить в Бауцен, преследовал неприятеля до реки Эльбы, нанес ему страшное поражение у Мейсена, при с. Кельне, по переправе чрез Эльбу (21 Сентября), при Шварц- Эльстере, вблизи главной армии Наполеона, разбил на голову у Вартенберга Французского генерала Бертрана, взял 11 орудий; соединился у Цербига с Северною армией и, вместе с наследным!» принцем Шведским, двинулся к Лейпцигу. Во всех этих битвах барон Остен-Сакен принял деятельное участие.

4-го Октября Блюхер, не ожидая содействия наследного принца, находившегося при Галле, выступил из Шкейдица, встретил неприятеля в четырех верстах от Лейпцига, у селения Мекерна, разбил его и принудил отступить, частью за реку Парту, а частью к самым предместьям Лейпцига, при чем взял 43 орудия. 5-го числа произведена была в Силезской армии только одна удачная кавалерийская атака Русскими гусарами. 6-го числа барон Остен-Сакен стал с двадцатитысячным корпусом на северной стороне Лейпцига, против Галльских ворот, у деревни Голиса. Несколько редутов защищали их. 7-го, в день назначенный для приступа, он атаковал Галльское [13] предместье, два раза был отражено с значительною потерей, но ворвался в него; получил (8 Окт.) за оказанное мужество военный орден Св. Геория второй степени. Потом барон Остен-Сакен преследовал неприятеля, чрез Мерзебург и Эйзенах, к Рейну, перешел эту реку близ города Мангейма, ночью с 19 на 20 Декабря. Двадцати шеститысячный корпус его, при котором находился король Прусский, сосредоточился на том месте, где Некар впадает в Рейн.

На противоположном берегу был редут с 6-ю орудиями, который господствовали над устьем Некара и Мангеймом; надлежало «владеть этим укреплением. В 4-м часу поутру посадили на лодки, и плоты Русских егерей, которых, за темнотой, Французы приметили уже тогда, когда они были в нескольких шагах от левого берега Рейна. Неприятель открыл по ним пушечную и ружейную пальбу, продолжавшуюся три четверти часа. Егери три раза безуспешно ходили на приступ, но в четвертый ворвались в редут и взяли все шесть орудий и триста человек, их защищавших. Король подъехал к победителям, благодарил их и был приветствуем» восклицанием ура! Все это происходило во мраке зимней ночи. Взошедшее солнце осветило Русских, уже ставших твердою ногой во Франции. Окрестность огласилась воинскою музыкой, гремевшею во всех полках, а Рейн покрыть был судами, перевозившими войска, К шести часам вечера поспел понтонный мост, по которому прошел весь корпус. За эту переправу барон Остен-Сакен получил от Государя в награду пятьдесят тысяч рублей. Переправясь чрез Рейн, Блюхер разделил армию на, две части. Одну из них, состоявшую из корпусов графа Сен-При и Капцевича, под начальством графа Ланжерона, оставил он для блокады Майнца и Касселя; с другою, то есть с корпусами Иорка и барона Остен-Сакена, пошел вперед. Маршал Мармон, сосредоточивший силы свои у Тюркгейма, отступил к Мецу. Блюхер двинулся к Нанси, занял этот город, открыл сообщение с главною армией и потом, чрез Туль и Жуанвиль, продолжал движение к Бриенну, куда вступил 14 Января (1814 г.). С ним были тогда одни Русские войска, под командою барона Остен-Сакена и Олсуфьева. Иорк наблюдал за Мецом, Тионвилем и Люксенбургом, а Клейст только что переправлялся чрез Рейн. Главная квартира императора Французов находилась в Шалоне. Вскоре Наполеон открыл наступательные действия: атаковал (15 Янв.) отряд генерала Ланского, оставленного Блюхером в Сен-Дизье, для содержания сообщения к стороне Бар-де-Дюка с передовыми войсками Иорка; принудил его отступить к Васси, отрезал от Прусского Фельдмаршала корпус Иорка, двинулся [14] против Блюхера; напал (17 числа), между Мезьером и Бриенном, на авангард Русский, предводимый графом Паленом (который не мог удержать возраставших сил неприятельских и отступил к Бриенну), превратил в пепел город, в котором воспитывался; но поставленными генералом Никитиным (по приказанию барона Остен-Сакена) 24 батарейными орудиями в левый фланг Французской армии принужден был отступить с уроном, бросив взятые пушки 15-й роты. Тогда граф Пален, сделав атаку на левое крыло Французов, овладел 8 орудиями. Город остался за нами. Наступила ночь; неприятели начали раскладывать огни перед биваками; Блюхер покоился в Бриенском замке, лежащем на горе. Вдруг несколько эскадронов Французских скрытно подошли к городу и промчались по улице, где барон Остен-Сакен распоряжался. Он прислонил лошадь к близ стоявшему дому и хладнокровно выждал, пока мимо его пронеслись Французы, немедленно очистил от них город и провел в нем ночь, но неприятель удержался в замке. В два часа утра Блюхер приказал барону Остен-Сакену отступить на позицию при Транне, по дороге на Бар-Сюр-Об, и присоединиться к главной армии. Взятые 8 орудий были им увезены. Потеря убитыми и ранеными простиралась с каждой стороны до трех тысяч человек.

В сражении (20 Янв.) под Бриенном, где Наполеон лишился 73 орудий, барон Остен-Сакен, главный виновник успеха, командовал центром, овладел Ла-Ротьером, ключом неприятельской позиции, и удержал за собою это селение, не смотря на усилия императора Французов исторгнуть оное из рук его. Во время битвы шел снег; сильная вьюга нисколько раз прекращала огонь, потому что сражавшиеся не могли видеть друг друга. «В сей великолепный и достопамятный день», упомянул баров Остен-Сакен в своем донесении, «Наполеон перестал быть врагом человеческого рода, и Александр может сказать: Я даю вселенной мир!» Выхваляя действия барона Остен-Сакена, обратившего в бегство гвардию Наполеона, Государь произнес: «Сколь чувствую я себя виноватым пред ним, чему причиною Беннигсен, который оклеветал его. Надеюсь, однако, что теперь Сакен будет доволен мною». Он возложил на него (20 ч.) собственные знаки ордена св. апостола Андрея Первозванного и пожаловал ему потом вазу с изображением Бриенской победы. Император Австрийский прислал барону Остен-Сакену командорственный крест Марии Терезии. Наполеон отступил по двум направлениям: за реки Обь и Вуару, на берегах которых были оставлены сильные арьергарды, чтобы скрыть и обезопасить это движение. С рассветом, 21 Января, Государь благодарил на поле [15] сражения за мужественные подвиги корпус барона Остен-Сакена, стоявший в колоннах, а ему самому сказал: «Ты победил не только внешних неприятелей, но и внутренних». Войска двинулись за Французскою армией. В авангард были Цесарцы, Виртембергцы и Баварцы, которые преследовали с такою медленностью, что потеряли ее из вида. Наполеон отступил к Ножану. Князь Шварценберг заняли (26 ч.) Труа. Блюхер от Бриенна следовал, с корпусами барона Остен-Сакена и Олсуфьева, к Шалону. Он обходил Наполеона с левого крыла и с тыла (главная армия с правого), предполагая соединиться около Вертю с остальными корпусами Силезской армии генералов Иорка и следовавших от Рейна Клейста и Капцевича и идти с ними на Париж. Тогда Прусский фельдмаршал, узнав, что Иорк овладел Шалоном (25 ч.) и Макдональд, прикрывавший у этого города главный парк Французской армии, отошел со своим корпусом к Эперне, вознамерился отрезать маршалу дальнейшее отступление у Лаферте-су-Жуара, или отбить у него часть запасного парка, в котором было более ста орудий, запряженных крестьянскими лошадьми. Чтобы успеть в своем предприятии, Блюхер велел Иорку идти за Макдональдом, направил чрез Бержер и Монмираль корпус барона Оскен-Сакена, а Олсуфьеву приказал следовать за ним, в расстоянии на одни сутки, и остановиться в Шампобере. Корпус или, лучше сказать отряд последнего состоял только из 3.600 человек пехоты, при которых было 24 орудия и 16 конных вестовых. На него напал (29 Янв.) Наполеон со всею армией. Русский генерал во весь день, с горстью людей, держался в назначенном ему месте, но был взят в плен, лишился здесь девяти пушек и до двух тысяч человек; остальные, под предводительством генералов Корнилова и Удома, с 15 орудиями, пробрались сквозь многочисленные ряды неприятелей и лесом прошли к селению Портобинсон, сохранив все знамена. Армия Силезская разрезана Наполеоном на две части: барон Остен-Сакен и Йорк находившиеся у Лаферте-су-Жуара и Шато-Тьери, были совершенно отделены от Блюхера, ожидавшего при Вертю Капцевича и Клейста. Желая отбросить Сакена из круга действий союзных армий и с тем вместе избавить Париж от опасности; император Французов оставил у Этожа против Блюхера корпус маршала Мармона, а сам 30 Января, пред рассветом, пошел к Монмиралю. Между тем Блюхер велел барону Остен-Сакену возвратиться назад и идти на соединение с ним от Лаферте-су-Жуара чрез Монмирал к Вертю, а генералу Иорку приказал соединиться с Сакеном, и у Шато-Тьери устроить мост, для перехода на правый берег Марны, [16] в случай если они не удержатся против неприятеля, которого встретит у Монмираля. Фельдмаршал Прусский не полагал, чтобы Наполеон со всею армией пришел от берегов Сены на путь его действий: иначе велел бы Сакену и Йорку без отлагательства переходить за Марну. Барон Остен Сакен был одного мнения с Блюхером, не ожидал встретиться с Наполеоном, и обратился на Монмираль, надеясь разбить неприятеля. Монмираль был уже занят Французами. Известие, что Наполеон находился там, подтвердилось; но барон Остен-Сакен отвергал справедливость этого показания и продолжал марш. В девять часов утра (30 Янв.) в авангарде завязалась перестрелка. Сакен выстроил свой корпус в следующий боевой порядок: расположил центр на большой дороге из Лаферте-су-Жуара в Монмираль, правое крыло в селении Марше, близ речки Пети-Морен, а левое по направлению к деревне Фонтенель. Здесь должны были примкнуть к Сакену Пруссаки, в содействии которых он твердо был уверен; но в то самое время, как Наполеон, намеревавшийся ударить со всеми силами на левое крыло наше, ,три раза атаковал правое, и селение Марше, защищаемое генералом Талызиным, переходило из рук в руки, прибыл генерал Йорк и объявил барону Остен-Сакену, что Прусская пехота еще не скоро может поспеть, и что он всю свою артиллерию вынужден был оставить в Шато-Тьери, по причине весьма худой дороги от Вифора до Монмираля, где нет мостовой. Таким образом Русские, как под Бриенном и Шампобером, одни должны были выдержать натиск Наполеона. Во втором часу пополудни сражение сделалось общим по всей линии, но Наполеон не имел еще никакого успеха. Часа в три Прусская бригада показалась около Фонтенеля, без артиллерии; к ней посланы были две Русские батарейные роты. Полагая, что дальнейшее упорство против превосходного неприятеля было бы напрасно и, наконец, удостоверясь из слов взятого в плен капитана Французской гвардии, что Наполеон сам предводительствует войсками, барон Остен-Сакен решился отступить. Коль скоро Французы заметили, что он оставляет Марше, то двинулись против его центра и пошли на перерез его боевой линии. Кровь полилась реками. Французская кавалерия бросилась в атаку, но, была опрокинута Васильчиковым, не отважилась на вторичное покушение. Наши без расстройства отошли к Вифору по вязкой грязи, в которую многие солдаты принуждены были бросать обувь. Талызин успел присоединиться к корпусу, хотя неприятели, на пространстве около трех верст, старались преградить ему путь. Они отрезали только Софийский пехотный полк, который, однако, пробился на штыках. [17] Пруссаки также отступили от Фонтенеля. Барон Остен-Сакен велел генералу Никитину ввести в дело Русскую артиллерию, находившуюся при них. Она стала позади Прусской бригады, и когда последняя прошла за батарею, то из орудий открыт огонь. Не смотря на жестокость его, Французы нисколько раз врывались на батарею. Ночь прекратила сражение. Проходя сквозь леса и топкие болота, Васильчиков, прикрывавший отступление, принужден был бросить из числа более поврежденных восемь батарейных орудий. Ночью корпус продолжал отступление к Шато-Тьери. На другой день барон Остен-Сакен и Йорк были уже на правом берегу Марны и сняли за собою мосты. Потеря наша в людях простиралась до 5.000 человек, что составляло более третьей части корпуса барона Остен-Сакена, имевшего только 14.000 под ружьем при начатии Монмиральского дела, в котором Пруссаков было до 4.000. Из числа их убито и ранено 50 человек.

Описывая отважный подвиг барона Остен-Сакена, отдавая справедливость его решительности, ревности в исполнении полученных военный писатель наш Михайловский-Данилевский говорит: «Сакен мог бы избежать кровавой встречи с тем, кто был грозен своим противникам но не исполнил бы приказаний Блюхера». «Что станется, продолжает он, с самою высокою добродетелью, повиновением, если частным начальникам разрешено будет изменять диспозиции и отступать, потому только, что на пути своем они могут встретить сильные препоны?

Сакен мог ошибиться в расчете, но в сем случае это заблуждение героя, который слишком много доверяет силам своим». Блюхер с неимоверною скоростью привел в порядок разбитую армию и, подкрепив ее пришедшими с Рейна Русскими и Прусскими войсками, прибыл (9 Февр.) на берега Сены в Мери, занятый графом Витгенштейном, и примкнул к правому крылу главной армии. Тщетно Французы покушались (10 Февраля) овладеть этим городком и находящеюся там переправой. Силезская армия перешла (13 Февр ) чрез Объ при Англюре и Бодемоне. Она состояла из корпусов Остен-Сакена (начальствовавшего левым крылом), Йорка и Клейста, в которых считалось под ружьем до 50.000 человек. Цель Блюхера заключалась в том, чтобы отвлечь Наполеона от главной армии и разбить Мармона, находившегося в Сезане с 8.000 человек; но Французский маршал отступил при его приближении к Лаферте-су-Жуар, где присоединился к маршалу Мортье. Блюхер приказал барону Остен-Сакену овладеть Мо. Он занял (15 ч.) предместье на левом берегу Марны и готовился атаковать самый город, когда [18] Мортье и Мармон вступили в него. Барон Остен-Сакен, которого гул канонады доходил до предместий Парижа, получил приказание оставить дальнейшее покушение на Мо, перейти у Лаферте-су-Жуара на правый берег Марны и примкнуть к Пруссакам, что он и исполнил 17 Февраля. Между тем Прусский полководец достигнул цели, для которой он отделился от главной армии. Наполеон поспешно шел за ним из Труа с 40.000 армией. Блюхер двинулся к Уши, что на Суассонской дороге, преследуемый маршалами Мортье и Мармоном. Наполеон угрожал его флангу. В эту критическую минуту граф Воронцов вступил в Суассон; Блюхер перешел (20 ч.) по каменному мосту чрез Эн и соединился с генералами Винцингероде и Бюловым, которых корпуса простирались до 50.000 человек. В битве при Краоне (23 Февр.), где граф Воронцов покрыл себя славою, сражаясь шесть часов с малыми силами против целой армии Наполеона, барон Остен-Сакен предводительствовал войсками, по случаю отлучки Блюхера. Он отступил потом к Лаону, но губительным действием артиллерии, расположенной им на довольно значительном возвышении, нанес страшный вред неприятелю, следовавшему в густых колоннах по тесному пространству и заставил его с ужасным уроном обратиться назад. Потеря Французов простиралась до 8.000 убитых и раненых; в числе последних находился маршал Виктор. С нашей стороны выбыло из строя до 6.000 человек. Блюхер сосредоточить все свои силы у Лаона. Армия его состояла из 109.078 человек: 67.020 Русских и 42.058 Пруссаков. Барон Остен-Сакен, находясь в резерве, участвовал (26 Февр.) в ночном нападении на корпус Мармона, который лишился 45 орудий, 100 зарядных ящиков, более двух тысяч пленных и обращен в бегство. Вслед затем барон Остен-Сакен получил приказание от Прусского Фельдмаршала идти с графом Ланжероном чрез Брюер и Краон и оттуда поворотить направо, в тыл Наполеону, который стоял у Класси; по это движение было отменено, по случаю наступательных действий императора Французов на Лаонскую позицию. Вскоре Блюхер занемог и не довершил нанесенного им поражения неприятелю. 7-го Марта Прусский Фельдмаршал, узнав о движении Наполеона к Марне, выступить из Лаона. Он дал следующее направление своим шести корпусам: Бюлова отрядил к Суассоиу. Йорка и Клейста к Шато-Тьери, а с тремя Русскими корпусами, графа Ланжерона, барона Остен-Сакена, и Винцингероде, направился чрез Реймс к Шалону, куда прибыл 11 Марта. 13 числа обе союзные армии двинулись на Париж: Силезская из Вертю следовала на Монмираль и на [19] Лафер-те-Гоше; главная из-под Фер-Шампенуаза по большой дорог на Сезань.

Продолжая дальнейшее следование, граф Вреде и барон Остен-Сакен были оставлены в Мо, чтобы прикрывать тыл союзных армий от нападения Наполеона. Здесь Государь смотрел корпус барона Остен-Сакена и благодарил его и войско за их службу и труды. В строю было 6.000 человек, то есть менее третьей части того числа, какое считалось в корпусе при переходе чрез Рейн. Они не отличались блестящею наружностью, потому что в последних двух походах, особенно во Франции, были в беспрерывных сражениях и маршах. Под некоторыми орудиями находились даже колеса от крестьянских повозок. Но эти недостатки, которые в короткое время легко было исправить, заменялись славою, приобретенною корпусом: его «мело можно было уподобить легионам Кесаря. В Париже назначили (19 Марта) комендантов: Русского, Австрийского, Прусского и Французского, а генерал-губернатором барона Остена-Сакеаа. Трудно было избрать на это место генерала, который бы лучше его умел внушить уважение к имени Русских и приобрести любовь жителей, ибо он соединял с глубоким знанием света твердый характер и привлекательное обращение. Лестное звание, в которое возвели его, было достойным возмездием за подвиги в минувших походах. По вступлении в должность, он запретил тревожить и оскорблять кого бы то ни было за политические мнения, или за наружные, кем-либо носимые, знаки. Соблюдая строго подчиненность между войсками и порядок в городе, он привязал к себе Парижан до такой степени, что повсюду был принимаем с рукоплесканиями. При его появлении воздух оглашался восклицаниями: «Да здравствует генерал Сакен! » Когда он приезжал в театр, и занавес был поднят, зрители требовали, чтоб актеры снова начинали представление. Следующий отданный им приказ может служить лучшим доказательством правил, коими он руководствовался в своем управлении: «Осмотрев временный госпиталь, учрежденный в предместье Руль, я свидетельствую начальникам и чиновникам мою особенную благодарность за их старание облегчить скорбь храбрых воинов. Меня истинно тронула признательность больных к тем лицам, которым вверено о них попечение. Небо да благословит также народ, оказывающий вспомоществование раненым и больным без различия стран, коим они принадлежат». В Июне месяце караулы в Париже сданы были национальной гвардии, и наша армия предприняла обратный поход из Франции. Барон Остен-Сакен сложил с себя звание генерал-губернатора. Городовое правление поднесло ему, в знак [20] признательности, карабин, пару пистолетов и золотую шпагу, осыпанную бриллиантами, на одной стороне которой было начертано: «Мир 1814 года», а на другой; «Город Париж генералу Сакену». В определении, на основании которого это оружие было поднесено нашему полководцу, сказано: «что он водворил в Париже тишину и безопасность, избавил его от излишних расходов, покровительствовал присутственным и судебным местам, и что жители, благодаря бдительности его, могли предаваться обыкновенным своим занятиям и почитали себя не в военном положении, но пользовались всеми выгодами и ручательствами мирного времени». «Городовое правление», сказано в заключение определения, «почитает обязанностью изъявить генералу Сакену признательность свою за эти благодеяния, оказанные жителям». И национальная гвардия поднесла барону Остену-Сакену золотую шпагу в знак своего уважения. Знаменитый Талейран, барон Шаброль (префект Сенского департамента) и граф Беньо (Beugnot) управлявший полицией в королевстве) засвидетельствовали ему благодарность за соблюденную им военную подчиненность, неусыпную деятельность его, строгую справедливость во всех отношениях ⁴. [21] Король пожаловал барону Остену-Сакену табакерку со своим портретом, украшенную бриллиантами, в сорок тысяч рублей. «Господин генерал!» писал тогда Лудовик ХVIII к бывшему генерал-губернатору. «Отдавая совершенную справедливость благоразумному поведению вашему в добром моем городе Париже, и тому попечению, какое употребляли вы к облегчению, по мере возможности, тягостей, претерпеваемых моими подданными, желаю я изъявить вам в препровождаемом подарке доказательство отличного моего уважения, удовольствия и истинного благорасположения». Вслед за тем, король возложил на него военный орден первой степени.

Барон Остен-Сакен участвовал и во втором походе во Францию (1815 года); выступил из Варшавы с вверенным ему корпусом, под главным начальством фельдмаршала Барклая-де-Толи, командовал центром нашей армии во время смотров оной при Вертю (26 и 29 Авг.), удостоен высочайшего благоволения; награжден (1-го Сент.) арендою в пятнадцать тысяч рублей на двенадцать лет. ⁵

В начале 1818 г , генерал-фельдмаршал кн. Барклай-де-Толли скончался в Инстербурге, близ Кенигсберга, и первая армия поступила (8 Июня) под главное предводительство барона Остена-Сакена, который в том же году (26 Авг.) пожалован членом Государственного Совета и, потом (8 Апр. 1821 г.), возведен в графское достоинство Российской империи за найденное Александром устройство вверенных ему войск. Отъезжая за границу (1822 г.), Государь признал полезным, чтобы, во время его отсутствия, главнокомандующий первою армиею имел пребывание в С.-Петербурге. Оттуда граф Остен-Сакен отправил (31 Окт.) к Ярославскому гражданскому губернатору следующее любопытное письмо: «Я узнал, что в Ярославле сооружают памятник покойному Павлу Григорьевичу Демидову. Я там видел его общеполезные учреждения. Позвольте, милостивый государь, чтоб и мой камушек был положен в сем памятнике и благоволите препроводить куда следует приложенные здесь на этот предмет пятьсот рублей. Другие наши земляки живут в [22] чужих краях и нередко окружают себя там людьми, которых злословие кормит и пожар веселит, но наш почтенный Демидов чтил труды своего отца, любил сосуда и оставил внуку способ быть в свою очередь полезным сыном Отечеству».

Прекратилась жизнь императора Александра (1825 г.), и граф Остен-Сакен нашел в августейшем преемнике его монарха, столь же внимательного, справедливого к его заслугам: он назначил его шефом Углицкого пехотного полка (в котором Сакен служил капитаном, при императрице Екатерине II-й, 1777-1785 г.), переименованного полком графа Остена-Сакена ⁶. «Желание мое», писал к нему Государь 28 Января 1826 г., «иметь в армии Российской полк имени достойного ее военачальника, может послужить вам удостоверением, сколь искренно отличаю я достоинства ваши и заслуги государству, вами оказанные». Сим не ограничилось благоволение Императора к знаменитому полководцу. 22 Августа того же года, получил он фельдмаршальский жезл, при следующем рескрипте: «Граф Фабиан Вильгельмович! Во внимании к долговременному и полезному служению вашему, ознаменованному отличными подвигами в войнах и особенными трудами во время мира по командованию вверенною вам 1-ю армиею нашею, мы признали справедливым возвесть вас в достоинство генерал-фельдмаршала войск наших, как вождя опытного и поседевшего на поприще воинской славы. Препровождая к вам присвоенный званию сему жезл, мы остаемся удостоверены, что сей отличительный знак верховного военачальника в руках ваших всегда укажет путь к новым подвигам и славе войску вами предводительствуемому. Пребываем к вам навсегда благосклонный «Николай».

Маститый старец обрадован был в 1830 году новым знаком монаршего внимания: получил орден Св. Владимира первой степени, на ношение которого, упомянул Император в своем рескрипте от 22 Сентября, долговременная, достохвальная служба его престолу и Отечеству давно уже давала ему полное право. Вскоре возникли беспокойства в Литве и подчинены графу Остену-Сакену губернии: Киевская, Подольская и Волынская (1831 г.). Он в полной мере оправдал дoверие Государя своевременными и решительными распоряжениями. Его предусмотрительностью и непоколебимою твердостью, при [23] единодушнной ревности подчиненных и блистательной храбрости вверенных ему войск, в короткое время уничтожены в тех губерниях есть преступные замыслы неблагонамеренных людей, рассеяны многочисленные шайки мятежников и снова восстановлены тишина, спокойствие ⁷. Новые заслуги приобрели (1-го Июля) генерал-фельдмаршалу портрет Императора, украшенный алмазами, для ношения на груди ⁸. Семнадцать лет Остен-Сакен, возведенный, в 1832 году (2 Ноября), в достоинство князя Российской империи, управлял первою армией, имея пребывание в Могилеве и в Киеве. В 1835 году, Государь, уважая глубокую старость его, препроводил к нему (17-го Марта) следующий рескрипт: «В настоящих отношениях России ко всем Европейским державам, уповая на сохранение прочного и продолжительного мира и признавая вследствие того возможным принять и по ведомству военному некоторые меры к необходимому сокращению расходов государственных, я, в общей связи с сими мерами, предположил не содержать отныне впредь двух армий в отдельном составе, и, упразднив сообразно с тем управление вверенной вам 1-й армии, причислить 4-й пехотный корпус к армии действующей, а все прочие войска оной подчинить непосредственно военному министру. От военного министра получите вы подробное извещение об основаниях, на коих полагаю привести в действие сию меру. Принимая оную, я утешаюсь мыслью, что благоприятные обстоятельства, коих она есть последствие, представляют мне возможность доставить вам необходимое отдохновение и покой после долголетнего, знаменитого служения вашего на пользу и славу Отечества и, вместе с тем, пригласив вас в С.-Петербург на постоянное жительство, пользоваться личными советами и опытностью вашею. На сей конец, я приказал приготовить [24] для вас помещение в одном из дворцов моих и сохранить вам полное содержание, по званию главнокомандующего вами получаемое ⁹. За сим, изъявляя вам душевную признательность мою за неослабные и деятельные труды по управлению армией, всегдашнюю попечительность о пользах ее, строгий порядок и благоустройство, которые постоянно и во всех отношениях были в ней сохраняемы, я пребываю с особенным уважением навсегда вам благосклонным».

Князь Остен-Сакен, по преклонным летам, не мог воспользоваться лестным приглашением и остался в Киеве. «Всемилостивейший государь!» писал он тогда к Императору, «От простого солдата достигнув звания генерал-фельдмаршала, я имел счастие командовать армиями и быть военным губернатором Парижа. При сложении последней должности, тамошнее правительство поднесло мне, вместе с грамотою, шпагу, карабин и два пистолета. Это суть доблести не мои, а победоносной Российской армии, которая, преодолев все полчища врагов, взяла гордую столицу и даровала ей своего начальника. Всеподданнейше прошу вас, всемилостивейший Государь, принять эти трофеи Российского оружия в Московскую Оружейную Палату, дабы они напоминали потомству, что Русские владели неприступным Парижем и генерал их в нем начальствовал». Император, с особенным удовольствием, изъявив свое согласие, отозвался (29 Июня 1835 г.), что это приношениe будет служить вечным памятником знаменитым заслуг фельдмаршала Престолу и Отечеству и незабвенных подвигов воинов Российской армии, ознаменовавших себя кротостью и благонравием, посреди побед и занятия самого города Парижа, следуя священной воле, влечет сердца в Бозе почивающего любезнейшего брата его императора Александра I-го.

Тих был вечер славной жизни Сакена: сошел с поприща действователей и приближаясь к могиле, он обращал еще потухавший взор на современные происшествия, любил слушать чтение газет и журналов; жаловался приближенным только на чувствуемую им слабость в ногах (его водили под руки с 1835 года); твердо помнил давно прошедшие события и забывал новейшие. За последним обеденным столом, данным им для почетнейших особ в Киеве, в торжественный день тезоименитства Государя Императора (6 Дек. 1836 г.), фельдмаршал спросил об умершем уже генерале: «Где Яшвиль? Я его не вижу.» Он предложил в этот день два [25] тоста: 1-й, за здравье Государя; 2-й, за здравье Россиян и чтоб войны не было. Долго боролся он со смертью, которая восторжествовала над ним 7-го Апреля 1837 года. Ему было тогда восемьдесят четыре года. Викарный епископ Иннокентий (по случаю кончины, 23 Февр., митрополита Евгения, друга Фельдмаршала) проводил со всем Киевским духовенством бренные останки до могилы ¹⁰. Там последний обряд совершил пастор. Прах Остена-Сакена покоится на бастионе крепостном, вправо от Богородично-Рождественской церкви, у дальних пещер. На том месте еще нет памятника.

Князь Фабиан Вильгельмович фон-дер-Остен-Сакен был роста выше среднего; имел приятную наружность, взгляд быстрый, исполненный ума; улыбку насмешливую, ум образованный. С знанием военного дела соединял чрезвычайную храбрость, опытность; был предприимчив, тверд, справедлив, обходителен с подчиненными и, вместе, строг, взыскателен по службе, но в обществах отличался веселым нравом, любезностью, остротою и часто колол в разговорах. Непоколебимая стойкость составляла отличительную черту его характера. Он оставил после себя деньгами и билетами на двести восемьдесят шесть тысяч рублей. В этом заключалось все его имущество. Король Прусский отозвался о Сакене ¹¹: «что Россия лишилась в нем отличнейшего полководца, более полвека посвятившего жизнь своим августейшим монархам и счастию Европы». Оказанный им важные услуги Отечеству: искусными маневрами против армии князя Шварценберга (1812 г.), разбитием Макдональда при Кацбахе (1813 г.) и содействием (1814 г.) Блюхеру в поражении Наполеона под Бриенном не умрут в потомстве ¹². [26]

II. Из записок Фельдмаршала князя Ф. В. Сакена ¹³.

1799.

Нанси, 4 (16) Апреля 1800 г.

Сражение под Цюрихом ¹⁴ так многозначительно и само по себе и по своим последствиям, что заслуживает занять место в истории. Лучшие войска двинулись из глубины России к этому Цюриху, испытали значительную потерю и вернулись обратно. Война продолжается более года; Швейцария находится во власти своих хищных неприятелей, и лучшая из армий лишь дает доказательство Европе, что она может быть побеждена, как и всякая другая. Французы проигрывали сражения, теряли крепости и целый армии, но ни одно из этих поражений не принесло им столько вреда, сколько принесла его союзным державам потеря 5000 Русских под Цюрихом. Философы и математики, вот и судите о деяниях людей сообразно вашим воображаемым законам!

Дело будет здесь идти лишь о том, что я мог видеть своими глазами. В рассказе своем я придерживаюсь самой строгой истины; лишь при этом условии история может быть полезною. [27]

Корпус, который император Павел отдал в наем Англии ¹⁵, состоял приблизительно из 36000 человек. В его состав входила многочисленная кавалерия; им командовал сначала князь Голицын, затем генерал Нумсен и, наконец, генерал Корсаков. Он был разделен на шесть дивизий. Первою командовал я; она состояла из полка Уральских казаков с полковником Бородиным, из драгун Гудовича и Свечина, стрелков Титова, моих гренадеров и мушкетеров Козлова. Она двинулась 4 (15) Марта из Бреста Литовского ¹⁶ и пришла, нигде не останавливаясь, через Люблин, Краков и Тешен в Нейтишейн, где неожиданно получила приказание остановиться. Там дивизия простояла пять дней. Затем мы продолжали наш путь через Ольмюц, Прагу, Регенсбург, Аугсбург до Шафгаузена, куда мы пришли. 4 (15) Августа в наилучшем состоянии. Другие пять дивизий шли на расстоянии одного дня перехода между собою; они шли по ночам и останавливались всегда на тех же квартирах как и прошедшие раньше.

В моем полку при выходе из Бреста было лишь 40 человек больных, а в Шафгаузене их было только 30, двое умерло и один дезертировал. Жители имперских земель при нашем проходе выражали нам много благожелательности и гостеприимства; исключение составляли лишь обитатели Праги, где пехоте пришлось спать на мостовой, так как горожане отказались пустить солдат в свои дома.

Генерал Корсаков обогнал пас в Штокахе, чтобы повидаться в Клотене с эрцгерцогом ¹⁷. Вся кавалерия за исключением казаков осталась в Клентче. Мы полагали, что весь корпус соединится в Шафгаузене, что можно было сделать в девять дней; но как только пришла вторая дивизия, мы получили приказание сняться с лагеря. [28]

Мы пришли через Эглизау, Глатфельден, Обер-Эндинген, Вюренлинген на берега Аара. Мы шли без всякого отдыха в продолжение 30 часов. Рано утром мы увидали на высотах Ендингена неприятельские позиции и, как только солдаты услышали пушечные Выстрелы, они старались не опоздать. Мы расположились в большом порядке возле Вюренлингенского леса. От Эттингена, где хотели навести мост, до нас было около версты (200 туаз = 1200 шагов).

Австрийцы образовали аллею, чтобы нас видеть.

Я отдал приказ сомкнуть ряды и позволил солдатам отдыхать в колоннах. Около трехъ часов пополудни генерал Корсаков приехал к нам и объявил, что экспедиция не удалась, что не могли навести моста, так как якоря при быстром течении реки не могли зацепиться за каменистое дно. Тем не менее общее мнение было то, что эрцгерцог желал сделать лишь демонстрацию ¹⁸.

Проливной дождь заставил нас разбить несколько палаток; мы провели ночь на том же месте. На следующий день до зари мы снялись с места и пошли через Нидер, Веннинген, Шеффельсдорф в Зеебах, где расположились лагерем. Солдаты целые сутки ничего не ели.

Следующие дни жители Цюриха толпою приходили к нам. Состояние солдат, лагеря и порядок, в нем царствовавшего, возбуждали всеобщее удивление. Все были одушевлены надеждою и мужеством.

Полководец, не умеющий пользоваться подобным одушевлением, или интриган или слабоумный.

Узнав позицию неприятеля под Цюрихом, я счел необходимым атаковать его по прямому направлению от города. С этим планом в голове я прямо поехал верхом к генералу Корсакову. Выло уже 11 часов вечера. У него были граф Толстой, Прусский поверенный по делам при эрцгерцоге и его секретарь Свечин. Я им сообщить свое мнение; повидимому они его одобрили, но ничего не сделали. Одна из слабостей свойственных человеку состоит в том, что люди считают нужным искать вдали от себя благо, которое находится возле них.

Составили план атаковать неприятеля совместно с генералом Готце в горах с левого Австрийского крыла. [29]

В силу этого решения, отдохнув три или четыре дня, мы выступили в ночь и пришли, подымаясь и опускаясь по дороге близь Грейфензее, через Грунинген в Утцнах, где Лиммат впадает в Цюрихское озеро. За немногими перерывами для отдыха, мы шли в продолжение 36 часов. Другие дивизии нашего корпуса, который тем временем также подошли к Шафгаузену, соединились с нами за исключением кирасиров, драгун, гусар и Татар.

В два дня все войско там сосредоточилось. Войска было столько, что не знали, где его расположить. Кроме того неспособность генерала Корсакова в военном деле была так велика, что он даже не дал определенного расположения для лагеря: полки и батальоны по мере их прибытия располагались между садами, по домам, как им казалось удобным, один за другим, в величайшем беспорядке. То там, то здесь виднелась палатка. Часовых совсем не было; на третий день у нас не хватало хлеба, солдаты выкапывали картофель, бродили шайками по окрестным деревням и производили грабежи.

Началось разногласие между Корсаковым и Готце: один хотел атаковать отсюда, другой — с другой стороны; один считал гору недоступною, другому лес казался непроходимым. Готце желал отослать, согласно приказаниям эрцгерцога, шесть батальонов обратно в Цюрих; Корсаков, напротив, хотел, чтобы все оставались соединенными. Наконец, Готце покинул свою выгодную позицию возле Лахена, оставил без защиты большое протяжение, перешел Лиммат с частью своего корпуса и сталъ въ позицию, у насъ въ тылу, подъ Рапперсвилемъ и Кальтенбрунном.

В сопровождении генерала Тучкова, под охраною тридцати Урадьских казаков, я поутру поехал верхом, чтобы осмотреть места, оставленные Готце. Пять казаков, посланные мною на дорогу, наткнулись на неприятельский патруль и взяли двоих в плен (это были первые и, к сожалению, думаю, наши последние пленники). В эту же минуту я получил письмо от генерала Корсакова; он приказывал мне немедленно возвратиться, так как он желал двинуться к Цюриху со всем корпусом. Вернувшись в лагерь, я узнал, что эрцгерцог оставляет Швейцарию, и мы занимаем его позицию. На следующий день мы пришли в Цюрих и застали Австрийскую армию уже при полном ее выступлении.

Таким образом, мы упустили то, чего ищут достигнуть иногда путем боевым: соединения двух больших армий, силы которых вдвое превосходили неприятеля. Два раза мы бегали с одного конца нашей позиции к другому, мы много болтали и, поглазев на неприятельскую позицию, как сущие дураки, вернулись на старое место. Благодаря [30] тому потеряли мы две недели, да к тому еще наши союзники нас покинули и оставили защищать с 20.000 солдата (кавалерия не имела здесь никакого значения) такую позицию, которую с 50.000 вряд ли можно было отстоять.

Предположим, что присутствие эрцгерцога было необходимо на Нижнем Рейне; я полагаю, что для нас был самый прямой и самый блестящий путь — напасть на корпус армии Массены. Нет, оставляют в покое неприятеля, который стоит на лицо, упускают почти математическую достоверность его разбить, для того, чтобы отыскать другого, менее опасного для 30.000 войска. Я не могу допустить мысли, чтобы эрцгерцог, одаренный многими выдающимися способностями, был виновен в этих неразумных, несчастных передвижениях. Зависть, эгоизм и ложная гордость — вот самые опасные вожди и советчики. Я думаю, что даже генерал Корсаков мог бы помешать этим движениям, если бы у него достало ума возвыситься до понимания важности своего положения.

Начали тотчас делать необходимый размещения, чтобы заменить Австрийцев, вследствие чего мне дали пехотные полки Дурасова, Пушкина и Маркова, гренадерские батальоны Трейблюта и Шканского, казацкие полки Астахова, Камчатского и Мизинова, Татарский полк Барановского и 16 пушек, под командою полковника Ефимьева, для защиты позиции Хёнга, на всем протяжении Лиммата и Аара, до Рейна, под Кобленцем. Моя главная квартира была в Обер-Эндингене. Это места раньше занимал генерал Нанендорф. Тем не менее, я был довольно счастлив, и мне удалось удержать свою позицию, не смотря на ее крайнюю растянутость; я этого достиг, производя постоянные передвижения и тревожа неприятеля по ночам.

У нас никогда не было хлеба; иногда солдаты по целым дням не имели крошки еды во рту. Им давали едва ли и половинную порцию каши, а говядину за все это время они ели только раз. Если принять во внимание чрезмерные цены, которые мы платили поставщику Виммеру (за фунт говядины, если не ошибаюсь, 5 крейцеров, за фунт сена 2 крейцера), нет ничего удивительного, что, перейдя границы Швейцарии, мы нуждались во всем, да еще были должны платить вперед. Однако, я убежден, что генерал Корсаков, коего бескорыстие мне известно, непричастен сему и виноват, пожалуй, лишь в том, что позволял себя обманывать. У него были плохие служащие, так как для дел продовольствия ему дали в России людей, никакого понятия об этом не имеющих. [31] Солдаты не любят генерала, который подвергает их голоду и бесцельным тяжелым переходам, а кто не может жить в мире даже со своими приближенными, будучи нерешителен, мелочен, невежественен, упоен и напыщен самолюбием, тот, конечно, не сумеет породить доверие и привязанность в армии. Таковы были наши чувства к главному вождю, когда мы получили новые распоряжения князя Италийского. Следуя этим приказаниям, Корсаков принял решение дать мне 5.000 человек, чтобы я присоединился к генералу Готце, а мой пост вручить генералу Дурасову.

Я приехал в Цюрих 13 (2-4) Сентября и счел долгом взять в свое командование также и ту часть моей дивизии (она состояла из пехотных полков Козлова, Прибышевского и Измайлова), которая «оставляла резервы под Цюрихом. С наступлением ночи я отправил эти полки в Утцнах. При Рапперсвиле к ним долженъ был присоединиться полк Разумовскаго ¹⁹. Сам я остался в Цюрихе, чтобы получить дальнейшие приказания, надеясь нагнать мой отряд за рассвете. Только что я встал в Середу 14 (25)-го, как ко мне пришли сказать, что слышны выстрелы пушек в направлении Бадена. Я полетел к Корсакову, но он еще не имел никаких известий; отправили разузнать о расположении войск; я тотчас послал приказание моему отряду остановиться и отправился к Бадену. Не проехал я и мили, как встретил двухъ казаков, которые мне сообщили, что неприятель переправился через Лиммат. Проехав еще четверть мили, я увидел, что генерал Шепелев со своим полком быстро отступает. Этот генерал дал мне более точные указания о совершавшемся. Он мне сообщил, что неприятель навел мост в окрестностях Клостер-Фара, что наши войска желали помешать переходу, но были рассеяны, что генерал Марков, раненый, выдвинул два эскадрона драгун, но они ничего не могли сделать, так как неприятель уже перешел реку с большими силами.

Здесь должен я указать на то, что в своих приказах Пущину, Астахову, Мизинову и Маркову я им точно указал на то место, где перешел неприятель, как на самое удобное для наведения моста. Именно для этого я поставил там батальон гренадер Трейблюта и казацкий полк Мизинова.

Майор Баумгартен с двумя ротами был в Оттвиле, генерал Марков с восемью другими ротами своего полка в Вуренлозе, а батальон гренадер Шкапского в Вепнингене. Не было и четырех верст от этих мест до перехода через реку; я прибавил к [32] сети выдвинутых постов всюду, где местность требовала, часовых, наблюдательные конные и пешие пикеты; мною были с точностью обозначены места, куда весь отряд должен был, стянуться, когда неприятель попытается перейти через реку. Я имел в виду три пункта, чрез которые неприятель мог совершить этот переход: Клостер-Фаръ, Фогельзанг и Штилле. За несколько дней до переправы неприятеля я предписывал Трейблюту быть в высшей степени настороже.

Я твердо убежден, что если бы исполнили хоть отчасти мои приказания, неприятель ни за что не перешел бы Лиммат, так как быстрота его течения помешала, бы этим попыткам. Меня не было на месте, и я до сих пор не могу себе выяснить, как совершилась переправа и что сталось с полками, которые должны были защищать эту линию ²⁰.

Тотчас же я отправил к Корсакову рапорт о том, что мне сообщили, и послал к своему отряду ординарца, с приказанием идти обратно. В ожидании, я выдвинул два бравых спешившихся эскадрона. Верхом им нечего было делать, а ботфорты очень им мешали, когда они спешились.

Неприятель, почти не встречая сопротивления, с силою надвигался. Ответа от главноначальствующего не приходило; поэтому а отправил к нему другого ординарца, с настоятельною просьбой, чтобы он, как можно скорее, прислал мне пехоты; в городе находился один батальон моего полка. Наконец, пришли три роты этого полка, с подполковником Грановским. Я укрепил ими вершину горы Хёнг; драгуны правым крылом упирались в эту гору, а левым, рассеявшись по виноградникам, перешли Баденскую дорогу и достигали Лиммата. С обеих сторон обменивались выстрелами.

Вдруг я слышу учащенные выстрелы с левой стороны Цюриха. Несколько неприятельских батальонов сделали там ложную атаку. Генерал Корсаков и князь Горчаков (он командовал этою дистанцией), в восторге, что завязалось дело со слабым неприятелем, попали в эту ловушку и преследовали с 12 пехотными батальоном отступающего противника до горы Альбис.

Как только я услышал выстрелы, я отправил офицера, а немного повременив и некоего Английского волонтера, предложившего мне свои услуги, чтобы предостеречь генералов от сего ложного шага. Они должны были предупредить главноначальствующего, что неприятель не думает серьезно атаковать их с того места, но что он [33] сосредоточил значительные силы против меня, как я это им объяснял раньше, что трех рот совсем недостаточно, чтобы их удержать.

В это время неприятель, продолжая свое движение, завладел горою Гёнг и оттеснил драгунов. Я разослал всех офицеров, и у меня никого не было. По счастью оказались Английский поверенный по делам КрооФорд с двумя волонтерами. Я им объяснил свое положение и просил послужить общему делу — возможно скорее отправиться к Корсакову, убедить его, чтобы он оставил свою несчастную аттаку и выслал мне достаточное подкрепление. Я прибавлял, что город с левой стороны может быть взят лишь осадою, чтобы Корсаков, уводя войска, оставил на укреплениях несколько полков, а меня поддержал бы всеми остальными, так как положение неприятеля выгодно. Цюрих с этой стороны окружен горами, которые над ним вполне господствуют; Гёнг, от подошвы которого возвышается Цюрихская гора, тянется вдоль Лиммата и города, а город имеет защитою только неглубокий сухой ров закрытый садами и домами да плохую насыпь.

Только что мои Англичане уехали, является ко мне какой-то важный Баварский офицер с заявлением, что вспомогательные войска пришли и что он ищет главноначальствующего, дабы получить от него приказания. В восторге от такого известия я отвечал: «Трудно явиться в более благоприятное время; не знаю, где вам найти главноначальствующего; на поиски его вы потратите слишком много времени; вот вам гора, увенчайте ее вашими храбрыми Баварцами. Никто не мог принести лучшего известия». Но все мои слова остались без пользы. Он отправился на розыски генерала. Корсакова, и я больше не видел ни его, ни его войска. Австрийский генерал Кинмайер, командовавший корпусом более чем в 6000 человек на правой стороне Вальдсгута, при самом начале тревоги на моих передовых постах прислал ко мне узнать, не надо ли мне помочь, и даже обещал меня поддержать; а между тем, с высоты Рейна созерцая в продолжение двух дней упорное сражение Русских и их разбитие, он не оказал им никакой помощи и играл роль безучастного зрителя.

Хотя неприятель неизменно надвигался, я защищал каждую пядь земли. Наконец пришли с полковником Гариным семь других рот моего полка, которых я уже давно вызывал.

Разместив их, я атаковал неприятеля, опрокинул его и преследовал нанося ему некоторую потерю, около версты, так что отнял у него мою прежнюю позицию. Он не мог оценить моих сил, закрытых от него садами и виноградниками, и конечно не воображал, что я наступаю на него с горстью солдат. [34]

Бой продолжался с переменным успехом до 4-х часов пополудни, пока не пришел полк Козлова (часть моего отряда); он уже был за Штеффельном. За ним следовал и генерал Корсаков. Он не обратил никакого внимания на мои представления и не сделал ни одной удачной деспотии, чтобы получить какой-нибудь успех. К сожалению, он и совсем их не делал.

Князь Горчаков, столь же гордый, как и глупый, но племянник князя Италийского, полагал, что крепкие стены, довольно высокая насыпь и глубокий ров не могут его защитить; боясь этого, он держал при себе без всякой пользы 12 батальонов. Да они даже не имели достаточно места, чтобы построиться: большинство солдат прохаживалось по городу. Прекрасный полк Лыкошина, гусары и казаки Бородина были поставлены на подходящее для кавалерии место, но они бездействовали и спокойно стояли против убийственного огня неприятельской конной артиллерии. Командир гусарского полка быль ранен. Палатки были раскинуты, экипажи не были отосланы. Словом, самые значительные силы наши бездействовали и лишь увеличивали стыд, беспорядок, потерю. Лучше бы они оставались в Эглизау, как генерал Дурасов в Бадене; во всяком случае несомненно, что два полка, сражавшиеся со мною, и два других, поставленные на защиту города, принесли лишь вред.

Но не было времени для попреков. Я ни слова не сказал Корсакову; но как только пришел мой полк, я разместил его в садах на моем правом фланге, теснимом неприятелем, и повел его в атаку. Ударили наступление, всякими способами старались одушевить солдат; но они медленно подвигались.

Наконец я потерял терпение, выхватил из рук знаменосца знамя и стал во главе своих солдат. Храбрый лейтенант-полковник Шошин, майор Сальников, мой адъютант Суковкин и много других офицеров, что были около меня, последовали за мною.

Шошин пал сраженный ядром, лошадь подо мною убита, мой сюртук прострелен; но все это не принесло того успеха, которого я ожидал. Правда, мое правое крыло было спасено, и неприятель на время отступил, но он тотчас же вернулся с новыми силами. (Корсаков в своих рапортах к Государю ни слова не сказал о моих попытках отбить неприятеля, хотя подобный попытки вовсе не часты; думаю, что читатель не простит ему этого умолчания. Человек подвержен несчастьям, неведение его величайший недостаток; но плутовство — это самый ненавистный порок).

Одна рота из полка Фока, другая из полка генерала Эссена, офицер с некоторыми гренадерами из отряда Тучкова явились [35] камне на подмогу. По-видимому, они и пришли и ушли по собственному почину. Когда я действовал с некоторым успехом на одной дороге (две дороги были поручены моей защите, Эглизауская и Баденская), солдаты, находившиеся на другой, убегали в город, ворота коего были не охраняемы. Благодушные горожане встречали их у дверей своих домов с хлебом и вином: бедные солдаты эти ничего не ели с утра.

Около меня находились драгунский офицер полка Шепелева (жалею, что забыл имя этого храбреца) и около 50 человек солдат. За исключением 10 Уральских казаков я отослал всю мою кавалерию, так как она меня стесняла. Самое большее, что у меня было во время сражения, это 2500 человек.

Неприятель уже овладел горою Хёнг и, переходя Эглизаускую дорогу, опирался левым крылом на Цюрихскую гору.

Я не понимаю, почему не воспользовались полками Измайлова и Прибышевского, когда неприятель вернулся, чтобы занять эту гору, столь важную в стратегическом отношения. Я выбрал единственный способ удержать мою позицию — занял в пригороде сады и дома, которые были выгодно расположены. Таким образом, я образовал линию защиты. У всех окон были расставлены солдаты, так что, когда сражавшиеся на улицах были оттесняемы, они своими выстрелами прикрывали их отступление, останавливали неприятеля, и бой возобновлялся. При обыске этих домов нашли под крышею одного дома, стоящего на перекрестке Эглизауской и Баденской дорог, 7 бочонков пороху и 4 ядра. Они лежали под грудою тряпок и хвороста. Осмотрели внимательно этот дом, и нашли на кровати между подушками Французского солдата, который забрался в дом с вечера. Этот случай дает понять, какие преимущества перед нами имел неприятель. Я не мог не отдать этого дома на разграбление солдатам, что причинило вред и другим домам, которых я не был в состоянии защитить.

Я был счастлив и тем, что держался на этой позиции перед городом до наступления ночи. В продолжение дня пять раз отбивали неприятеля. Все пленники, попадавшие к нам, были пьяны; (Французы перед атакою давали солдатам по большому стакану водки, для чего они всегда возили с собой по нескольку бочек водки). Мы преследовали неприятеля несколько раз с значительным уроном; солдаты наши стали драться с большею храбростью, когда я велел рассыпаться по домам; огонь производимый ими из окон был очень удачен, тогда как, находясь на открытом месте, они по большей части стреляли в воздух. [36]

Уже стемнело. Неприятель прекратил свои атаки. Я собрал солдат роздал им хлеба и вина; они были веселы и бодры.

Расставив аванпосты, я поехал в город к Корсакову. Я его видел лишь одну минуту, как уже говорил выше, так как он уехал, лишь только началась атака.

Не видав смятения, царившего в городе, нельзя составить себе понятия об атом беспорядке. У ворот не было стражи. Нигде не видно было ни часовых, ни патруля. Улицы загромождены повозками, пушками, солдатами, лошадьми; все это вперемежку; одни спали, другие прохаживались; многие из солдат пьяны; словом, с невероятными усилиями я пробрался через этот хаос ночью и достиг квартиры Корсакова. Все было бы потеряно без остатку, если бы неприятель в этот же день сломил мою позицию.

Можно ли представить себе большей бездействие, более глубокое ослепление и столь полное отсутствие здравого смысла? К чему же служит тактика, первое, правило которой требует размещать войска так, чтобы можно было им пользоваться?!

При входе к Корсакову я увидел, что почти все генералы собрались у него.

Зрелище это, в соединении со всем тем, что я рассказал, наполнило меня таким негодованием, что, я с трудом его скрыл. Считаю, что время было не до разговоров; во всяком случае, к сожалению, никто не имел своего определенного назначения, а каждый командовал своим полком. Корсаков не говорил ни слова, не выразил ни одной сколько-нибудь здравой мысли. Его неспособность и отсутствие ума при всяком случае проявлялись с блеском. Скорее следовало сожалеть его, чем негодовать на его слабоумие. Я ему представил свое мнение, что я вовсе не считаю наше положение столь шатким, как его хотят представить, что наши силы понесли урон лишь в 700 человек, которых я потерял вчера в двух полках и присоединенных к ним ротах, включая, сюда к сто человек, убитых во время ложной атаки, гусары, же и казаки понесли самый незначительный урон; что, поэтому, мы вполне можем держаться в городе и его окрестностях еще несколько дней, ожидая, соединения с князем Италийским, и что всю беду еще можно поправить. Надо сказать, что мы не имели никаких известий об отряде Дурасова ²¹. [37]

На мое мнение последовал совершенно неожиданный ответ Корсакова: «Чтобы исполнить ваш план, надо иметь хлеб и патроны». Он принял отличные меры, чтобы при первой атаке, которая могла произойти со дня на день, мы были принуждены отступить в полном беспорядке.

Много говорили попусту, решительно ничего не решили, и я, удручаемый усталостью, ушел к себе. Я хотел хоть немного отдохнуть, но, это было невозможно, и я вернулся назад. Во время моего отсутствия эти господа столковались овладеть на рассвете Цюрихскою горой, стянуть туда весь корпус и совершить отступление к Эглизау. Конечно, при отсутствии хлеба и патронов, это было лучшее. Выло около 4-х часов, и решительная минута приближалась. Я ушел от генерала, сказав, что иду на свой пост и ожидаю исполнений этих предначертаний. Действительно, мне нечего было терять времени, так как нельзя было бы их исполнить, если бы мне не удалось удержать наступление неприятеля на город.

Вернувшись на свою позицию, я увидал, что мои солдаты спят в полном спокойствии; я тотчас поднял их, роздал патроны поровну и обратился к ним с речью. Они были одушевлены самыми лучшими желаниями и в минуту были готовы. Надлежало сделать последнее усилие, дабы замаскировать отступление, которое предположили совершить чрез ворота ведущие к Рапперсвилю: эта дорога была еще совершенно свободна. Показалась заря. Не теряя времени, я построил мой отряд в колонны по двум дорогам и пошел с волонтерами на неприятеля. Атака была произведена с большим успехом; я опрокинул неприятеля, не встретив никакого сопротивления, с версту гнал я его, нанося значительный потери, захватил знамя и несколько пленных.

В восторге от успеха, я тотчас же отправил своего адъютанта к главноначальствующему с донесением о деле и предлагал и соединить его левое крыло, перейдя Цюрихскую гору, с моим правым крылом, расположенным по дороге в Эглизау, ибо таким образом, может быть, исход сражения был бы для нас благополучен. Мы находились далеко друг от друга, надо было посланному проехать чрез весь город. Через два часа адъютант вернулся с неожиданным известием, что город сдался на капитуляцию, и все войска отступают ²². Я ничего не понимал. Между тем неприятель [38] опять наступил на меня; но я, пользуясь линией домов, занятых солдатами, удерживал прежнюю позицию.

Нимало не медля, я опять послал своего адъютанта с требованием, чтобы, согласно дислокации, оберегали Цюрихскую гору и прислали мне еще нисколько батальонов, дабы я мог держаться на своей позиции, пока это будет необходимо.

Полк Козлова был почти весь расстроен, оставалось у меня разве две три сотни солдат. Его командир Шошов готов был бежать при первой опасности. Отряды, которые пришли ко мне вчера, с наступлением ночи разошлись по своим полкам. Мой полк один выдерживал сражение. Потери его в эти два дня были значительны. Храбрый полковник Гарин, подполковник Грановский, капитаны Христофович, Турнин и Суковкин, штабс-капитаны Яров, Ширяев и Пребштейн, поручик Сосновский, подпоручики Флоринский, Федорович, Карнович и Соболев были ранены; штабс-капитан Есипович и подпоручик Пашкевич убиты.

Неприятель надвигал свою атаку с возрастающею силой. С нетерпением ожидал я возвращения моего адъютанта; наконец, он приехал. Наша армия перешла через Цюрихскую гору и бежала в величайшем беспорядке; генерала Корсакова он не нашел. Между прочим, он сообщил, что экипажи попали в руки неприятеля, что генералы Фок и князь Долгорукий занимали с горстью солдат город и сдали его на капитуляцию. Лучше бы они защищали Цюрих! Я ломал себе голову, чтобы понять совершающееся. Как можно было помыслить о капитуляции, когда войска не переставали сражаться? Как можно было подумать дать неприятелю войти в город, когда я его еще защищал и ничего не знал о происходившем?! Какой несчастный случай мог заставить решиться на такое стремительное отступление? Неприятельские драгуны завладели нашими экипажами, но наша кавалерия была многочисленнее и лучше неприятельской, и что могла сделать конница в этих ущельях? Наконец, куда девались наши два полка стрелков?

Мое положение становилось критическим. Окруженный неприятелем, оставленный всеми, я составил план сомкнуть своих солдат, войти в город, захватить там всех оставшихся и отступить как удастся.

Молодцы гренадеры! Два дня они покрывали себя честью и славою. Они служили щитом для всего корпуса. Их храбрость заслуживает почетного места среди летописей наших военных деяний. Они и не помышлял об опасности, в которой находились, и мне было очень трудно отдалить их с поля битвы. Я их увел из под [39] смертельного огня. Был полдень, я был во главе их и восхвалял их выдающуюся храбрость, как вдруг получил удар в голову и свалился с лошади. Меня отвели в город. Сначала было солдаты несколько смешались, во затем оправились и защищались с решимостью и хладнокровием. Солдаты из полка Козлова, находившиеся возле меня, решили превзойти храбростью гренадер: они загородили ворота города и долго их отстаивали. Хирург-оператор Бальбер, Швейцарец и обитатель Цюриха, пришел к этим воротам, чтобы делать перевязки раненым, что он и производил с большим рвением. Он мне сделал предварительную перевязку, чтобы остановить потерю крови, и затем отвел меня к себе в дом, который находился на окраине. В этот промежуток времени солдаты стояли около меня и решительно не хотели меня оставить; но меня увели, и их удалось убедить отступить по дороге, как я указал подполковнику Слепнину. Я решительно не могу сказать, как они отступали и что происходило далее.

Пока Бальбер занимался исследованием моей раны, неприятель входил в город. Было около часа пополудни. Должен признаться, что эти минуты были самыми тягостными в моей жизни. Колонны проходили мимо моих окон с ружейными выстрелами и криками радости. Я не мог удержаться от слез.

Моя прислуга, видя, что неприятель захватил наш обоз, и зная, что я еще оставался позади, вернулась в город. Когда спокойствие было установлено, я послал моего адъютанта к главноначальствующему сказать, что я нахожусь в Цюрихе. Вскоре он вернулся в сопровождении какого-то генерала, который с большою вежливостью приветствовал меня и приказал сделать надпись на двери дома, где я находился. Он дал мне часового, а когда мой слуга сказал, что мой экипаж приехал, приставили другого к моей квартире и уверяли, что ничто у меня не будет похищено. Бальбер, получивший ради меня такую милость, предложил генералу стакан вина; но тот отказался, хотя взял с собою бутылку, а его адъютант унес и другую.

Вдруг вечером, когда все было спокойно, мои слуги прибежали сказать, что пришли ко мне офицеры грабить мои вещи. Мой адъютант и Бальбер пошли к ним, но не могли помешать их грабежу. Я не нахожу удивительным, что солдаты и чернь начинают грабить, когда их не удерживают от этого, но, полагаю, всем покажется странным, что адъютант генерала Рейнвальда, помощник начальника генерального штаба, батальонный командир Бажан и офицеры из свиты Массены могли совершить подобную низость. Их хищничество дошло до того, что не только они взяли лошадей, карету, [40] сбрую, седла, серебро, вещи и платье, но даже не оставили мне ни одной рубашки, хотя хорошо знали, в каком состоянии я находился. К тому же они заставили моих слуг, со слезами на глазах смотревших на их грабеж, отнести все вещи на квартиру Массены, где; эти господа в его присутствии и произвели дележ. Унеся у меня все до чиста, они имели жестокость увести моих слуг как военнопленных, в том числе и моего камердинера. Таким образом, я был лишен всего; у меня было только платье, в котором я был ранен; оно было забрызгано кровью. Хотя я громко с величайшим негодованием говорил против такого необычного для цивилизованных народов поведения, мои протесты не имели успеха, так как хищничество Французского войска не признаёт никаких законов. Хозяйка дома, госпожа Цюндель и г. Бальбер наперерыв старались снабдить меня бельем и всем тем, что было мне нужно, и я во веки буду благодарен им за нежные попечения, которыми они меня окружали. Несколько дней провел я у них; затем некий купец Нюшлер предложил мне свой дом, говоря, что у него я найду более удобств. Не желая быть в тягость моим благодетелям, я принял это любезное предложение с достодолжной благодарностью. На следующий день он сам явился ко мне с носилками.

Мое пребывание в Цюрихе в высшей степени не нравилось Французам; они не могли мне простить того зла, которое мне причинили, и во что бы ни стало, желали меня отправить во внутренний земли Франции; но состояние моего здоровья решительно не позволяло предпринять такое путешествие. Тем не менее они употребляли всевозможный средства, чтобы заставить меня уехать. Они посылали то хирурга, пламенного патриота, то звероподобного жандарма справиться о моем здоровье и о дне моего отъезда. Наконец, утомленный таким дурным обращением, я решил уехать из Цюриха 1 (12) Декабря. Между тем я кое как поправил свой гардероб, так что мог показаться в благопристойном виде. В этом мне много помог г. Нюшлер; этот достойный человек, кроме того, дал мне денег на дорогу. Вообще и он, и его семья оказывали мне большую дружбу и облегчали, как могли, мое несчастье.

Пришли сказать, что все готово к отъезду; однако не позволили, чтобы карета приехала за мной, и я принужден был идти пешком к тому дому, где собрались отправляемые пленники. Когда и пришел туда, явился офицер с приглашением на обед к Массена. Я отказался. После всего того, что я испытал и испытывал еще от них, такое приглашение не было привлекательным. Кроме того мне рассказывали, что офицеры, приглашенные к столу [41] Массена, принуждены были выслушивать оскорбительный вещи, как будто бы и приглашаемы они были для того, чтобы их подвергнуть подобной обиде.

Я получил от города до первой станции карету; дальше кроме Аары и Базеля ехал в повозке, толчки коей очень меня мучили, так что я принужден был иные переезды от 4 до 5 миль идти пешком под дождем и в грязи. Когда мы проезжали через города, чернь, привлечены видом нашей нищеты, встречала нас криками и свистками. Мы были покойны лишь вне селений. Когда я очень уставал, я нанимал за большую плату карету. Однако мы встречали и добрых людей, участливо к нам относившихся, осыпавших нас проявлениями вежливости. Наш поезд состоял из майора Сергеева с женой, моего адъютанта, десяти других штаб и обер-офицеров, одного унтер-офицера, нескольких гренадеров и казаков, которые принесли меня с поля сражения и были при мне оставлены. Во главе поезда ехал жандарм, другой замыкал его. В Ольтене и Базеле трактирщики имели бесстыдство взять с нас за дурной обед в Ольтене по 5, в Базеле по 8 франков. Во Франции с нас брали цены много умереннее.

Среди офицеров нашего поезда были двое из корпуса Кондэ. Мы за них очень боялись, как бы их не признали; потом мы нашли, что наши опасения напрасны: всюду делали вид, что не узнают их. Наконец, мы прибыли сюда 15 (26) Ноября.

Первые две недели я не выходил из комнаты. В Моневиле мне рекомендовали одного врача этого города. Рана моя закрылась во время дороги; но до сих пор у меня на голове и на лбу остаются опухоли, не смотря на старания господина Сальмера.

Несколько дней после моего приезда явился ко мне комиссар с предложением денег, которые республика платить пленным сообразно их чину. Это для меня составляет около 6 франков каждодневно (почти 2 рубля); однако я отказался и до сих пор не получаю: брать эти деньги противно моим убеждениям.

(Окончание будет).

Комментарии

1. Мать князя Остена-Сакена, урожденная Удом, была дочерью Шведского Maйopa.

2. «Господин генерал! Я атакую. Что вы сделаете?»

3. В тот день, по причине беспрерывного дождя, нельзя было стрелять из ружей.

4. «Je me hate de presenter votre lettre au Roi. Sa. Majeste, a qui rien de ce quiest delicat n’echappe, reconnaitra sans doute dans la maniere avec laquelle votre excellence a rempli sa charge dans les circonstances si difficiles ou elle se trouvait, ces principes de moderation et ces sentimens d’amitie, dont votre glorieux Monarque nous а donne tant de preuves. Votre excellence avait voulu, que les Parisiens ne connussent son autorite que par les sultats heureux de l’ordre et de la discipline militaire. I m’est personellement agreable de pouvoir vous assurer, monsieur le baron, que leur estime et leur reconnaissance vive et sincere vous suivront partout и проч». (Из письма к барону Остену-Сакену князя Талейрана, от 2-го Июня 1814 года). «Je suis tres sensible pour tout ce que votre excellence a bien voulu me dire d’obligeant en remettant les fonctions, qui lui avaient ete confines. Sa Majeste l’Empereur Alexandre, dont la magnanimite sera celebree desormais dans tous les tems et surtout dans les annales de la France, nous a doune une preuve particuliere de sa bienveillance en vous choisissant pour gouverneur de Paris. Conformement a la promesse impdriale qui nous fut donnee, nos monumens et nos institutions publics ont ete preserves de toute violation; les autoritds ont conserve tons leurs droits, qui n’ont pas ete compromis un senl instant. Malgre les difflcultes des circonstances et des besoins journaliers d’une grande аrmeе, nos usages sont restes les memes, et nous u’avons souffert que ce que la necessite nous imposait en sacrifices momentanes. C’est particulierement la ville de Paris qui a joui de tous ces resultats; ils sont dus a votre vigilance, a votre amour pour le bien et a la confiance que vous avez su inspirer и проч». (Из письма барона Шаброля от того же числа). «Temoin plus que nul autre de tout ce que votre excellence a fait pour maintenir сonstamment dans Paris une justice impartiale et l’ordre public, je vous dois l’expression particuliere de ma reconnaissance. Се sera dans lea anniales de l’Europe une circonstance unique, mais fort honorable pour vous, monsieur le baron, qu’un general, arrive a Paris des rives de la Neva, у ait donne des lecons dans l’art de gouverner et qu’il ait reussi de maintenir l’ordre parmi tant de nations agitees par des passions si diverses. Votre nom est synonyme chez nous pour designer la vaillance, la justice et la probitd, et en quelque lieu que ce soit ou les Francais retrouveront monsieur le general de Sacken, ils croiront revoir en lui un ami. (Из письма графа Беньо, от 4-го Июня 1814 года).

5. Эта аренда состояла в Курляндской губернии, из деревень: Петервейса, Верпенгофа и Шенекена. В 1826 году (7 Окт.) она отсрочена еще на двенадцать лет.

6. Сличи достопамятные письма Николая Павловича к Сакену в «Русском Архиве» 1884, вып. 6-й. П. Б.

7. Слова высочайшего рескрипта от 1-го Июля 1831 года.

8. «Si votre age, mon cher marechal», писал Государь к графу Остену-Сакену 29 Октября 1831 года «ne vous а pas appelle sur les champs de bataillc pour cueillir de nouveaux lauriers, vos sages dispositions et votre constante activite out su arreter le feu de la rebellion qui menacait si gravement les derrieres de notre armee; partout, dans tout ce qui fat confie a vos soins, vous avez porte la meme sollicitude. Vous ne serez done point supris, si, prive du plaisir de vous le dire de vive voix, je le fais par ecrit dans ce moment. Je desire vous persuader de ma vive et sincere reconnaissance. Recevez la au nom de la Patrie, que nous servons et a laqu’elle ce service paissamment rendu, n’est pas le moindre de votre longue et glorieuse carriere. Croyez a la sincerite du motif, qui me dicte ces lignes, ainsi qu’a l’inalterable estime et amitie, que vous porte votre sincerement affectionne Nicolas».

9. Всего восемьдесят четыре тысячи рублей.

10. Тогдаший ректор Киевского университета М. А. Максимович произнес речь по случаю кончины князя Сакена. П. Б.

11. В следующем письме к родственнику фельдмаршала, действительному камергеру графу Ивану Остену-Сакену, от 21 Мая 1837 года: «Monsieur le comte! C’eSt avec une vive douleur, que je viens d’apprendre par votre lettre du 15 (27) Avril dernier, le deces de m-r le feldmarechal prince d’Osten-Sacken. Je sens avec vous, monsieur, la grandeur de la perte, que votre patrie vient de faire par la mort d’un capitaine aussi distingue, qui plus d’an demi-siecle a consacre sa vie a sea augustes souverains et au bonheur de toute l’Europe. Recevez, monsieur le comte, l’assurance de mes regrets sinceres sur cet evenement douloureux. Je suis votre bien affectionne «Frederic Guillaume».

12. Из 4-й части «Биографий Российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов», сочинения Д. Н. Бантыша-Каменского (С. П. Б. 1841), который перепечатал эту биографию князя Сакена в своем Словаре достопамятных людей 1847 года. Оба сочинения ныне стали книжными редкостями. П. Б.

13. Переведено с Французской рукописи, сообщенной в «Русский Архив» покойным князем С. М. Воронцовым. Эта рукопись есть перевод с Немецкого подлинника, как о том свидетельствует Н. Н. Муравьев-Карский, отлично изобразивший князя Сакена за последние годы его жизни (См. «Р. Арх».1894). Где подлинник Записок не знаем: князь Сакен прямого потомства не оставил. Граф Д. А. Милютин в своем классическом труде «История войны 1799 года, между Poccией и Францией в царствование Павла ?». (3 т. Спб. 1857) упоминает, что он пользовался запиской Сакена о Цюрихском сражении «в Русском переводе весьма неудачном, но исправленном в некоторых местах рукою самого Фельдмаршала». Граф Милютин придает этой записке, бодрое значение, хотя сам в описании Цюрихского боя нисколько противоречит Сакену. Генерал Римский-Корсаков, чтобы оправдать себя в неудаче под Цюрихом имевшей такие гибельные следствия, также составил по-французски статью о своих действиях; этою статью почти дословно воспользовался генерал Вистицкий в своих Записках, напечатанных в «Чтениях общества истории и древностей Российских» за 1846 г. П. Б.

14. Сражением этим главнокомандующий Французскою армией в Швейцарии, Массена, помешал Римскому-Корсакову соединиться с Суворовым. Отбросив корпус первого к Рейну, Массена предполагал захватить и Рымникского героя; но беспримерный в летописях военной истории переход Русского войска через Альпы помешал исполнению блестяще задуманного плана. П. Б.

15. Император Павел, желая «устремлять Французов для общей безопасности», заключил с Англией договор 18 Декабря 1798 года, в Петербурге. Он обещал, как только Пруссия присоединится к союзу, двинуть корпус в 45 000 человек, с необходимым количеством артиллерии; Англия обязывалась дать на предварительные расходы 225.000 фунтов стерлингов и производить ежемесячную плату 75.000 фунтов. Пруссия уклонилась от решительных действий. Договор напечатан у Мартенса, т. IX, стр. 418-425. П. Б.

16. В Бресте стали собираться войска еще с Июля 1798 г. Первым тронулся корпус Розенберга, назначенный помогать Австрийцам. П. Б.

17. Т. е. Австрийским эрцгерцогом Карлом. П. Б.

18. Попытка перейти через Аар около Деттингена была сделана 6-го Августа. Суворов писал по поводу этой жалкой попытки: «Бештимтзагер разумеет, что нельзя перейти Аар в мокрых шинелях». «Далее унтеркунфт потребен». П. Б.

19. Графа Льва Кирилловича. П. Б.

20. Смотри описание этой переправы у гр. Д. А. Милютина: II, 244-248. П. Б.

21. Генерал Дурасов находился при слиянии Лиммата с Ааром и был отвлекаем демонстрациями Французов под начальством Менара. П. Б.

22. Генералы Фок и князь Долгоруков, считая себя отрезанными, вступили в переговоры с Массеною; тот дал им 1/4 часа на очищение города. П. Б.