СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИОГАНН МИЛЛЕР

Отрывки из писем Иоанна Миллера к Карлу Бонстеттену.

Женева, 26 Дек. 1774.

Я здоров теперь совершенно. Все мои болезни и телесные и душевные единственно происходят от скуси, а скучно бывает мне только тогда, когда я не на своем месте; настоящее же место мое - объятия дружбы, или спокойный учебный кабинет. Ты прав, мой Карл; занятие и дружба - в них заключено все мое счастие; оне одне могут сделать меня полезным свету. Живость характера моего не может согласоваться с медлительным ходом фортуны; самые добродетели мои были бы для меня источником несчастий: я мучился бы душой, видя [84] величие недостойных, моральную слабость сильных и торжество людей пресмыкающихся и ничтожных. Я чувствую, что несравненно легче достигнуть и к счастию и к спокойствию, и к истинному величию путем наук, и что один етот путь может быть мне приличен. Макиавель и честолюбие владели несколько месяцев моею душою - они ее портили; история, тайная хроника некоторых нынешних Дворов, Боннет, сердце Бонстеттена, мои Шотландцы и Англичане меня исправили, и я опять возвратился к добродетели. Немогу описать того спокойствия, той веселости, той восхитительной гордости духа, которые почерпаю я в философии.

Обхождение с людьми не потому единственно мне приятно, что доставляет мне новые сведения; нет, Бонстеттен! я нахожу в нем истинное счастие: общество Трамблея, Боннета, Клансона; тайная сила чувства привязывает меня к етим людям. Англичане любят меня от всего сердца, и жертвуют мне своим временем весьма охотно. Трамблей между прочим вызывается познакомить меня в Англии с теми людьми, которые особенно могут мне быть полезны.

Как ты думаешь, Бонстеттен! Avec un bon esprit on a beaucoup de [85] peine a etre bon homme (с умом нельзя иметь добродушия) ты, который знаешь Боннета! Не говори же: que les etudes donnent des defauts au caractere (ученье портит характер - ето несправедливо; но вот что неоспоримо: красноречивые проповедники романической философии, или мечтаний политических, делают несносным для молодых людей свет, ибо они дают об нем самое ложное понятие; а молодых людей для света, ибо они не могут быть употреблены им в пользу. От етого должно предохранить нас знание частных, подробных историй и постоянное стремление заслужить похвалу от тех людей, которых бы мы хотели иметь друзьями.

В субботу обедал я у нашего Генерала. И вид и характер етого человека меня пленяют; мне весело на него смотреть, и сердце сое полно доверенности, когда я его слушаю. У него нашел я господина Ц..., который написал толстую книгу об основаниях законов; она печатается в Голландии. Нельзя быть холоднее етого человека; два дни, проведенные в его обществе, заморозили бы мою душу. Мы говорили о политике; он нападает на Монтескье за то, что он слишком основывает мнения свои на истории: желаю [86] знать, на чем ином могут оне быть основаны? Он утверждает, что просвещенный Монарх не может сделать несчастным своего народа. Но Фридриха, я думаю, не льзя назвать невеждою. ...

Переселение народов, случившееся в пятом веке, приготовлено Домицианом, и едва ли не Августом. На востоке Китайцы выгнали Гуннов из северных пределов своей Империи; Гунны сдвинули с места своих соседей, которые то же сделали с своими, и наконец Ерманериковы Готфы, во время Императора Валента, явились на берегах Дуная. Сражение, произшедшее в отдаленном Китае, сделало Визиготов владыками Испании, Дитрихи посадило на Кесарев трон, и наконец наслало на нас грозного Аттилу.

С другой стороны Марбод хотел повелевать независимою областию, и когда он перешел в Моравию, то в Швабию бросился мелкой народ, levissimus quisque Gallorum - и ето были истинные наши прародители; они завладели Швейцариею, рассеялись до Кельна; против них и Римлян образовался в Вестфалии оборонительный союз, наименованный союзом Франков. Он покорил Галлию и [87] низпроверг Аллеманов. Но Германцы в то время жиди не трудами, а хищничеством. Морские разбои покорили Генгсту, Роллону и Рогеру Англию, Нормандию и обе Сицилии. Наконец явился великий человек; он вторгся во львиную пещеру - Карл великий победил Ватикинда. Потом образовалась Империя в Германии. ... Каких движений народных невидим мы в ето время? и ету чудесную историю буду на сих днях проходить с Кинлохом.

Почта еще не отошла. Имею время прибавить несколько строк, и скажу тебе, что размышление показало мне, сколь неверны науки, которые все подводят под правила общие и повергают нас тем неудобствам, которые ты в последнем письме своем вообще на счет всякой науки ставишь. Общая умозрительная политика и произшествия без подробностей имели на меня весьма вредное влияние, и были начальною причиною моей удивительной неосновательности. Внимание в дела, которые особенно до нас касаются, и наблюдение за человеком как в общежитии, так и в записках исторических, самых подробных и обстоятельных - вот средства, могущие служить к исцелению нашему от етой болезни. [88]

С начала История была запасным магазином опытности, необходимой для управления делами народов; но с той минуты, в которую она обратилась в историю всеобщую, и с той минуты, в которую идеи общие овладели нашими мыслями, истинная польза ее исчезла. И так, Бонстеттен, тот способ учения, о котором я говорил выше, почитаю несравненно полезнее всех общих наук: метафизики, всеобщей истории, общей политики и тому подобных. Прости.

Женева 1775.

Етот Руссо доказал мне одну великую и мало обдуманную мною истину - важность и всемогущество красноречия. Вся мыслящая Европа им восхищается. Посмотри на них: не все ли они (выключая одних соотечественников его) стоят перед ним на коленях? и чему же от него научаются? - Ничему, совершенно! Они обожают его только за то, что он владеет словом, как бог Юпитер своими громами. Так, Бонстеттен, и я ополчу себя етим оружием. Со времени переселения народов до Еразма лепетали одни младенцы; от Еразма до Лейбница писали; от Лейбница до Вольтера умствовали; я буду - говорить. На наших Альпийских высотах катится гром [89] и раздается по всем кантонам; в их недрах зараждаются Реин и Рона; с величественным ревом мчатся они по утесам союзников и протекают потом по низким долинам Германцев и Белгов. А наш язык, мой друг! для чего подобится он более шумному Штауббаху, который осыпает нас влажною пылью, не потрясая нашего сердца? Германцы хотят поражать; но их поток стремится по камням, и тот, кто предает себя его волнам, или остается неподвижен посреди утесов, или бывает разорван на части. Неподалеку от моей родины свергается Реин с высоты в 80 футов; когда восходит солнце, то пена клокочущих волн сияет как радуга - нет силы, которая могла бы с ним бороться - рыбы, суда и все, дерзающее приближиться, увлекает он быстро ужасным порывом; путешественник теряет присутствие духа и приближается к нему с содроганием. Цицерон, Квинтилиан и етот водопад открывают мне, каково должно быть истинное красноречие. Я разделяю работы свои на два класса. Каждый день четыре или пять часов пишу историю; менее нельзя: или надобно будет совсем отказаться от сна, чтоб кончить ее в надлежащее время; остальные часы посвящаю великим ораторам, литтературе изящной, и [90] вообще произведениям вкуса или великого гения. Между классическими историками предпочитаю таких, которые описывали революции народов, которые в одно время изображали и человека и общество, которых оригинальный характер мог бы способствовать мне в образовании моего собственного. А ты, мой друг, ты должен быть для меня Гением-хранителем: остерегай меня, когда я или пропущу что нибудь необходимое, или что нибудь сделаю лишнее; от всех других желаю похвалы: от тебя, моего друга, и самое неодобрение было бы для меня драгоценно!

Завтра наши Англичане дают бал - я буду на етом бале. Хотя и неимею понятия о музыке, хотя и с большим неудовольствием смотрю на танцы, но видеть лица мне очень приятно, а ето заставляет меня посещать иногда и концерты и балы.

Избави Бог республики наши от патриотизма! Гамильтон боится размышления, которое вредно его слабым нервам. И наши республики страждут нервическими болезнями: продолжительное спокойствие расслабило их мускулы, и пламенная кровь, кипевшая на сражениях при Моргартеце и перед Муртеном, [91] совершенно остыла. Тиверий, желая уверить, что смертный час его еще далеко, ел более обыкновенного, и ето причинило ему смерть: так точно и неумеренность в патриотизме может быть гибельною для нашего отечества, для которого теперь всякое излишнее напряжение сил опасно.

Ты говоришь: Les societes se conduisent au hasart et sans plan (гражданские общества управляются случаем и действуют без плана). Монтескье, которому конечно не одно гражданское общество было знакомо, говорит напротив: Que dans cette infinie diversite de loix les hommes n'etaient pas uniquement conduits par leurs fantaisies. (Несмотря на бесконечное разнообразие законов, нельзя сказать, чтобы люди в поступках своих следовали единственно своим прихотям.)

Нынешний год должен иметь великое влияние на всю мою жизнь. И помоги мне Бог! Мне надобно вооружиться всеми моими силами. 13 Января вступил я в тот возраст, в котором Исаак Невтон открыл великие тайны природы. Но кто в етом году откроет мне тайну гражданских обществ и человека? Да будет же надо мною благодетельная звезда твоей дружбы! [92]

Воскресенье.

Вчера безжалостно поступил я с нашим Жан-Жаком; но я продолжаю читать его с прилежанием.

И планы мои и занятия сделали для меня в нынешнем году необходимыми сочинения Итальянских гениев и мыслящих Англичан, которые вообще предпочитаю красивым безделкам етой блестящей нации бабочек, к которой Монтескье принадлежит одним только телом. И характер и склонность и самые занятия привязывают меня к тем, who when they speak or write seck the substance et leave the sing, or medium of conveyance to sush as Pope called: word catchers that live on syllabes. (которые - и в разговоре и на письме ищут одной только сущности, а знаки, способы выражения, оставляют таким людям, которых Поп называет: ловцами слов, живущими на слогах.)

Винкельман, Лебрет, жизнь Кромвеля, Historia della casa dei Medici - эти книги ты должен прислать мне как можно скорее. В Сульцере неимею нужды. Какое мне дело до его непонятных отвлечений и мертвой теории? Лучше [93] познакомь меня с твоим Греем: Гений етого человека приводит меня в восхищение с тех пор, как знаю, что он, подобно мне, первыми в свете историками называет Макиавеля и Тацита, и ближайшее к ним место дает великому Канцлеру Кларендону.

Боннет находит в тебе совсем другого человека; он никогда не воображал, чтобы ты мог иметь такую силу и такие крепкие нервы. Слог твой сделался выразительнее и определеннее. Но он приказывает тебе писать ко мне по Немецки, дабы несколько более приобресть навыка в етом языке; а мне приказывает судить тебя без пощады и не прощать тебе ни одной погрешности. Бюффонова слога не почитает он совершенным; он вызывается доказать на письме, что периоды его весьма, весьма необработаны. И я с своей стороны не желаю иметь такого слога; хочу иметь собственный, от всех других отличный. Что же значит длинная твоя диссертация об етом предмете? Не хочешь ли, чтобы я покорил себя игу Сульцеровых правил? Или следовать правилам, или предписывать правила! или быть копистом, или быть образцом! Гений, Бонстеттен, Гений одушевляет слог; но мертвое слово правил совсем [94] бесполезно! Совет твой разделить мое время между занятием и обществом гораздо благоразумнее прежнего твоего совета: быть Филиппом Стангопом, а не Юмом.

Кинлох, 19-летний, проницательного, пламенного гения молодой человек - чистое, незнающее никакого притворства сердце - говорит мне: "я еще недавно знаком с вами, Миллер, но уже начинаю иметь к вам уважение; несмотря на то, хочу целый год вас рассматривать, дабы позволить себе называть вас моим другом." - Через неделю потом сказал он: "Миллер, правила мои не позволяют мне дать вам имени друг, но я нетерпеливо желаю ето сделать, и я уверен, что мы со временем будем друзьями!" - О Бонстеттен, любезнейший сердцу моему человек! вот люди, которых привязанность должна быть моею наградою, моею славою, моим счастием!

Женева, суббота, ночью. 1775.

Я отложил Руссо, и наслаждаюсь божественным наслаждением в обществе Цицерона, счастливейшего из лучших людей, когда бы он остался верен музам и не жертвовал несколькими годами жизни своей интриге. [95]

Полно собирать и записывать! надобно обогащать себя правилами: как действовать во всех обстоятельствах жизни; всего важнее на свете смотреть на вещи с истинной точки зрения - тогда понятия делаются ясны, а слог благороден и прост. Я почти перестал писать примечания: все эти записки делают умною одну бумагу, и образуют не человека, а писателя. Несчастлив тот друг, несчастлива та страна, которых друг и правитель во время нужды - собственной или чуждой - должны прибегать к своим извлечениям и выпискам; на что собирать такие сокровища, которые могут погибнуть в волнах, сгореть в огне, которые одна опрокинутая чернильница может уничтожить? И от чего философы обыкновенно так худо управляют общим делом? От чего в наше время гении так редки? Не от того ли, что Гомер и Шекспир для приобретения бессмертия не имели нужды в компиляциях, не умерщвляли фолиантами своего духа? Будем замечать, глубоко врезывать в душу свои замечания, и редко записывать их на бумагу. Мудрость и истинное достоинство свободного человека, одаренного Гением, должны быть в нем самом, и тиранны, которые гнетут или хотят угнести Европу, не столь ужасны [96] своими притеснениями, как некоторые наши предрассудки и затруднительные привычки.

Письма твои всегда меня восхищают, особливо когда ты говоришь в них со мною. И в самом деле, человек, который с таким гением, какой имеешь ты, учился и наблюдал несколько лет, должен иметь большой запас замечаний; а я твои замечания могу называть моими, и ето избавляет меня от трудной работы, от тяжкой потери нескольких лет драгоценной жизни. И так прошу тебя, Бонстеттен, остерегая меня всегда, как скоро заметишь, что мои планы и перемены мои в планах нерассудительны или неправильны! Дружба состоит в слиянии, в свободной мене всех правил, мнений и чувств. Какая мне польза, что друг мой и лучше меня и благоразумнее, когда он вместе с собою и меня не делает благоразумнейшим и лучшим?

Бессинген.

Ты создан быть другом моего сердца - так сходны наши мнения о многих важнейших предметах человеческой жизни.

Скажи мне в двух словах, что именно ненравится тебе в Честерфильде? [97]

Бернские статуты доказывают мне, что нация наша, в течении нескольких веков спокойствия, почти ничего не сделала для своего усовершенствования; что никакой public spirit не оживляет ее; что ни одна из республиканских ее конституций не делает ей чести, и что я непременно должен поместить в моей истории главу: об учреждениях Гельветов, имеющих предметами счастие целой нации, прибавив к тому замечание, что все сии учреждения могут быть усовершенствованы только большею деятельностию в народных собраниях, большим патриотизмом в членах совета и в гражданах. Бургундская война представляет мне с одной стороны варварство наших почтенных предков, в большой противоположности с образованностию Италианцев: бешеная жестокость нашего народа, с миролюбивыми городками, державшими сторону своих владельцев, приводит меня в содрогание. 18 Ломбардцев, взятых в плен и брошенных в пламя за их безверие, развалины прекрасного города Стефлиса, бездна кровопролития и хищничества, Италия преданная огню и мечу, Елисейские сады Миланцев, Римлян и Неаполитанцев, опустошенные Альпийскими медведями - все ето вопиет о мщении против [98] сих варваров. Не думай однако, чтобы я не находил ничего извинительного для таких жестокостей, приводящих в трепет; но признаюсь тебе, что безрассудные крикуны, которые беспрестанно превозносят высокие добродетели наших праотцев, выводят меня из терпения!

Енциклопедия (Писано в 1775!!) кажется мне источником ниспровержения Французской Монархии. Все внутренние беспокойства, производящие вредные общему благу союзы, обыкновенно проистекают от таких людей, которые почитают себя сведущими в политике и науке правления; но в самом деле смотрели на одно только целое без зрительного стекла собственной опытности, и неимея понятия о подробностях, оную производящих. Министр, занимаясь важными предметами государства и неимея полного понятия о ремеслах, может с великою для себя выгодою читать Енциклопедию; напротив такое чтение поселяет в голову ремесленника вредную идею, что и он имеет право быть преобразителем государства; и я почитаю весьма важным ограничить распространение знаний поверхностных или общих, [99] ибо они необходимо вредят естественному ходу частной, приватной жизни. Сие-то незнание подробностей прежнего времени заставляет наших демагогов кричать о простоте прародительской и ею восхищаться. Сведения поверхностные произвели у Французов (которые, надобно заметить, перед всеми народами Европы отличаются поверхностными знаниями) сих декламаторов, имеющих дар говорить много и не сказать ничего, и то презрительное для меня нечто, которое называют они жаром (chaleur) - язва, которая кажется мне заразила несколько и наших молодых людей. Я с своей стороны желаю первое, чтобы они, остерегаясь своей чувствительности, своего воображения, не предавались стремлению этой лавы красноречивого звука слов, бесплодного, хотя и согревающего сердце; второе, чтобы ты и меня в случае нужды остерегал от этой заразы; и третье, чтобы мы оба страшились противоположной болезни, которой многие бывают подвержены: я называю ее жаркою привязанностию к хладнокровию, сухостию, важным бездушием.

Рассматривание частного уверяет меня, что слово политика почти не имеет смысла; что каждая земля имеет собственную, и что две земли не могут [100] иметь одной и той же политики; что Англичанин имеет полное право непринимать конституции Бернца, который такое же право имеет превозносить ее, уверен будучи в то же время, что она для другого кантона была бы погибелью. Прости, Бонстеттен - скорее ответь, и ради Бога помни, что ты единственный друг моего сердца. Ж.