ГРАФ ГОТЛОБ-КУРТ-ГЕНРИХ ТОТЛЕБЕН

в 1715-1763 гг.

Материалы для биографии.

VI. 1

В Померанию был назначен особый корпус, под начальством графа Петра Александровича Румянцова, который должен был приступить и к осаде Кольберга, при помощи имеющего прибыть туда флота и привезенной им осадной артиллерии. Уведомляя об этом, Бутурлин вновь поманил Тотлебена на такое предприятие, совершение которого, казалось бы, не могло не льстить самолюбию честолюбивого генерала. Еще 10 января, 1761 г. отправляя к Тотлебену поручика Древеса, служившего прежде в прусской армии и присланного от нашего двора с «немецким секретным проектом» внезапного захвата Кольберга, Бутурлин писал Тотлебену: «кажется ко взятию сего города сюрпризою ныне и самое удобнейшее время настоит, чего ради рекомендую вам не упустить и гораздо точно сие дело в рассмотрение взять», однако же, «на сие предприятие не поступать буде окажется в оном или неудобство времени и обстоятельств, или же оное с какою отвагою сопряжено будет». Но Тотлебен отклонил от себя это поручение. [460]

«По приезде моем сюда (в Кеслин), доносил он 17 января, застал я поручика Древеса. Что до его проекта и прочих обстоятельств, то я о том должен, как наикрайнейше рассудя, вашему сиятельству обстоятельно отрапортовать; только наперед долженствую донести, что я не безуверен в том, что особливо в нынешнем времени не без возможности есть Кольберга сюрпризою достать»; но проект Древеса (взятие Кольберга легкою кавалериею) невозможен в исполнении. Через три дня после того, снова донося о неисполнимости проекта, Тотлебен присовокупил, что если бы он решился на осуществление его, то «в том противу всего света остался бы в бесславии; употребить же на это 7 баталионов пехоты можно было бы, но в силу ордеров Бутурлина он не смеет двинуть их ни на один шаг; кроме же того, армия далеко и если двинуться к Кольбергу, то весь его корпус отдастся, ибо пока получит помощь, неприятель отрежет его от армии». То же повторил он и на следующий день, возвращая проект, а равно и в письме от 27 января 2.

В виду этих отказов, Бутурлин признал нужным отложить это дело до лучшего времени, но всетаки 2 февраля прислал Тотлебену собственное свое «рассуждение о известной сюрпризе 3, на случай, что его с удачею и пользою можно будет употребить в действо» 4. Сообщая, что оно согласно с его намерениями и может быть приведено в действие, если будет дана пехота в помощь, Тотлебен донес, что как сперва надо разбить корпус Вернера, то о благополучном успехе «сюрпризы» промышлять нельзя 5.

Когда же получено было известие о назначении Румянцова к осаде Кольберга, то Бутурлин, желая, очевидно, предвосхитить взятие этой крепости, возобновил свое предложение Тотлебену. «Как прибытие флота, а на нем и осадной артиллерии, писал он 28 апреля, иногда замедлится, то для ускорения произведения высочайшего о Кольберге намерения, а особливо по ретираде оттуда Вернера с войском, не найдете ли [461] ваше сиятельство за возможное сию крепость вашим корпусом и имеющеюся при нем артиллериею каким нибудь образом взять, в котором случае, для закрытия вас, и большая часть армии от Вислы свой тур в ту сторону взяла бы. Важность показуемой вашим сиятельством заслуги в возможном иногда взятии Кольберга приобретет вам достойную монаршую милость».

Но и на этот раз Тотлебен не поддался и письмом от 2 мая 1761 г. отвечал, что еще в феврале он указал обстоятельства, мешавшие исполнению предложения, а теперь брать «таким образом» тяжелее и опаснее, так как в Кольберге сделаны новые укрепления и усилен гарнизон, да и корпус Вернера вблизи 6, так что с одним малым корпусом предпринять что либо весьма опасно и осада может кончиться несчастно 7.

Вследствие ли этого отказа, или по другим соображениям, Бутурлин уже не настаивал на «сюрпризе» и сперва предписал Тотлебену, при приближении Румянцева к Померании, идти к армии, а потом приказал сделать это не прежде, как по занятии Румянцевым названной области и при том прикрывая корпус его своими войсками. Наконец, ордером от 12 июня он дал знать, что так как генерал Гольц стоит около Кросена и Франкфурта, то чаять надо, что он отправлен не для присматривания за нашею армиею (как доносил Тотлебен 3 июня, на основании сведений, доставленных ему конфидентом, уверившим его и в том, что неприятельский корпус у Кольберга можно считать в 30 т. человек), но по-видимому имеет соединиться с находящимися в Померании, под командою герцога Бевернского и принца Виртембергского, войсками, коих там, по собственному исчислению Тотлебена, до 30 т. человек, и к тому же, в силу полученного от ее величества плана, в генеральном совете определено идти с армиею прямо к Бреславлю. Поэтому, собранный генералитет [462] единогласно постановил находящиеся под командою Тотлебена три пехотных полка отдать под команду графа Румянцова, а Тотлебену с остальными войсками идти с поспешением из Померании на соединение с армиею. При этом ордере был приложен и маршрут, с указанием в нем дорог, которыми армия должна была двигаться с 14 по 17 июня 1761 г.

Но Тотлебену не суждено было исполнить это приказание и присоединить свой корпус к армии: 19 июня 1761 г., он был арестован.

VII.

24 января 1761 года Бутурлин, сообщая Тотлебену дошедшие до него от «конфидентов» и дезертиров известия о неприятельских движениях, просил его, для точнейшего разведывания основательности таких известий, посылать и от себя надежных людей, употребляя на это деньги из отпущенных ему на чрезвычайные расходы одной тысячи рублей, а если бы их не хватило, то взять еще у генерал-провиантмейстера Маркова.

Ответ на это предписание был послан Тотлебеном лишь 19 марта, т. е. тогда уже, когда он вошел в сношение с неприятелем по поводу перемирия, и состоял в том, что он послал в Глогау и в его окрестности вахмистра Броуна с письмом к коменданту Глогау, под предлогом забрания тех людей его команды, которые в тех местностях были оставлены заложниками, но так как Броун должен был возвратиться не скоро, то он написал к одному старому своему конфиденту, жиду, который и прибыл к нему, привезя известия о расположении неприятеля в Силезии и Померании; «завтрешнего числа, писал Тотлебен, отправлю оного жида обратно и как скоро в Силезии малая перемена сделается, то немедленно от него получу известие».

Затем в апреле Тотлебен доносил Бутурлину о полученных им сведениях от конфидента сперва из Лейпцига, а потом из Глогау и Кольберга; 12 мая он уведомил, что [463] накануне конфидент прибыл из Силезии и объявил о намерении прусского короля действовать сообразно движениям нашей армии, и, наконец, 3 июня сообщил, что конфидент приехал в прошлую ночь и привез две копии (о турецком союзе, как значится в помете на рапорте Тотлебена), полученные чрез подкуп писаря тайной канцелярии прусского короля.

Частые появления в лагере этих конфидентов и частая же пересылка переписки Тотлебена с прусскими генералами Вернером и принцем Бевернским не могли не возбуждать подозрений в окружавших Тотлебена подчиненных ему лицах, относившихся к нему с недоверием и с не любовью вследствие иностранного его происхождения, приобретенной им славы, истории с реляциею о занятии Берлина, а быть может и мер строгости, которые он принимал в это время в отношении прекращения насильств над жителями Померании, в виду обещания, данного им, как увидим, прусскому королю. Подозрения эти были настолько сильны, что подполковник Фридрих Аш, назначенный Бутурлиным для заведывания письменною частию Тотлебена, вследствие его представления от 13 января, 1761 г., в котором, ссылаясь на незнание русского языка, он просил прислать ему штаб-офицера, знающего как этот, так и немецкий языки, оказав великое одолжение, отпустив Аша, искусство которого довольно ему, Тотлебену, известно 8, побуждаемый-ли, как объяснял впоследствии Тотлебен, интриганом бароном Биловым 9, или же, как Аш выразился сам, сознанием долга присяги, любовью к отечеству и совестью, Аш 16-го июня решился написать Бутурлину, что некоторые обстоятельства, происшедшие в этом месяце, возбудили в нем большое сомнение и он надеется, что Бутурлин, прочитав это письмо, будет в не меньшем сомнении. «Кажется, что генерал граф Тотлебен поступает не по долгу своей присяги и, как я думаю, находится в переписке с [464] неприятелем, но с кем именно, сказать не знаю. Его поступки и слова, частая корреспонденция с неприятельской стороны, с бывшим прусским начальником в Померании, генералом Вернером, так что почти каждый день являются в наш лагерь с прусской стороны трубачи, а иногда и офицеры и унтер офицеры, напротив того, когда с нашей стороны посылаются трубачи с письмами, то им приказывается ходить только до первых пикетов. С прусской стороны почти всегда употребляются одни и те-же трубачи, а с нашей всякий раз посылаются различные. Недавно берлинский купец Гоцковский пробыл в нашем лагере почти три дня, под тем предлогом, что он должен был привезти графу Тотлебену из Берлина повара, конюха и несколько чепраков, заплатить некоторые долги и в особенности, как я слышал от Гоцковского, граф Тотлебен хотел послать к нему эстафету, что он купил себе дом с садом в Померании за 2 тысячи талеров и на это, как и на конный завод свой, получить с неприятельской стороны письменные сальвогарды. Он хочет купить большое имение, называемое Лупов, за 96 тыс. талеров. Прусские силы в Померании он преувеличил до 20 тыс., а наконец и до 30 тыс. человек. Важный пост Бельгард в Померании он скоро покинул, когда получил приказание идти в Познань, и хотя и написал графу Румянцеву, чтобы он занял этот пост и что он не идет в Познань согласно ордеру вашего сиятельства, но держится близь реки Одера. В каждом округе Померании он роздал множество сальвогардий, а когда Гоцковский был в лагере при Недлине, то подарил своему штату чепраки, а мне золотые часы и обещал еще хорошую лошадь. Притворяется вдруг весьма больным, особенно когда мне сомнительное пишет, чтобы ему никто не мешал; на другой же день он совершенно здоров и может уже ездить. Эту кампанию он не с охотою делает. Когда он ездил в Данциг, то запретил стольпенскому почтмейстеру пересылать кому бы то ни было письма, приходящие с берлинскою почтою, но приказал отсылать их, в одном конверте, к нему в Данциг, хотя прежде он и приказывал мне отправлять их к нему». [465]

«Все это наводит меня на сомнение, заключает Аш, что Тотлебен с какою-то фальшивостию с нами чинит и я буду прилежно наблюдать за ним и уведомлять ваше сиятельство, через курьера, о его по ступках и делах. Я прошу только дать мне на это время и писать к нему по прежнему милостиво, чтобы он не возъимел никакого подозрения. Не соизволите ли ваше сиятельство поскорее переслать требуемый им маршрут и ему написать, чтобы он отправил ружья к вашему сиятельству. Не соблаговолите ли также ни о чем не спрашивать посылаемого теперь курьера. Я надеюсь, однако, сделать все то, что только верный подданный ее императорского величества может пожелать, и чем вы весьма порадованы быть имеете. Я сделал проект как его в уповательных фальшивостях поймать».

VIII.

В то время, как над Тотлебеном собиралась гроза, он не догадывался вовсе о ее приближении и с которой стороны она идет, но самонадеянно предполагая совершить в тайне от других задуманное им предприятие, или считая действия свои вполне безупречными, признавал лишь необходимым оградить себя от козней врагов на будущее время и, ища защиты в Петербурге, готовил жалобы на свое положение, как императрице, так и благодетелю своему, канцлеру графу Воронцову.

Кажется, что ближайшим поводом к этому послужили советы, данные ему в полученных им двух письмах. В первом из них, от 23 мая (нового стиля), никем не подписанном, но по внешнему виду напоминающем дипломатическую или министерскую переписку, неизвестное лицо сообщало, что им получены были следующие сведения: «мы делаем все, что можем, чтобы поставить генерала Тотлебена в спокойное положение и оградить его от шикан его завистников. Поэтому он может стать выше всего этого, будучи отдельным командиром и завися только от фельдмаршала. Но не смотря на это, он не должен упускать случая постоянно [466] извещать своего покровителя, канцлера графа Воронцова, о своих действиях».

Во втором же письме, от 24 мая (нового стиля), из Данцига, из которого было послано и первое, так как в последнем сказано, что автор второго, генерал-маиор барон Ридезель, прибыл туда на пару дней, говорилось: «пользуюсь теперь верным случаем, чтобы, по поручению, данному мне нашим министром графом Брюлем, сказать вам, что канцлер в Петербурге не раз высказывал г-ну Брассу некоторое неудовольствие на то, что в последнее время вы стали забывать его, не посылая ему писем также часто, как вы это делали прежде; и так как он всегда был вашим покровителем, то мой двор находить необходимым, чтобы вы старались пользоваться его дружбою, и что вы поступаете не совсем хорошо, пренебрегая этою корреспонденцией), которая, однако, была бы для вас всегда полезна». 10

Весьма вероятно также, что упоминаемый в этих письмах капитан польской службы Зебах, получивший позволение служить под начальством Тотлебена и привезший если не оба. то, по крайней мере, последнее из писем, передал ему на словах то, чего, не смотря на верность оказии, осторожнее было не писать.

Под этим-то влиянием, или же вследствие того, что действительно положение среди завистников и недругов было тяжело, Тотлебен написал следующее всеподданнейшее прошение:

«Ваше императорское величество, на неоднократные мои об увольнении меня всеподданнейшие прошения, всегда и еще в мае всемилостивейше указать соизволили, чтоб я верную свою службу еще продолжал и всевысочайше императорской благосклонности и милости надежен был.

«Искреннее желание, счастие иметь при славной армии вашего императорского величества честь себе заслуживать единственно тому причиною, что российской императорской службе [467] пред всеми прочими в свете выигрышами преимущество дал, оставляя лучше имение мое в Силезии и Саксонии свирепству неприятельскому, нежели оную оставить.

«Хотя непредвидимое изгнание 11 многих сильных врагов и мое от разных ран и немалых трудностей весьма поврежденное здоровье, происходимые в команде моей убытки и еще многие другие причины не только меня в печальное состояние, так что опять об увольнении меня, но и вовсе службу уже продолжать в неспособность привели, однако, по всевысочайшему вашего императорского величества всемилостивейшему указу порученным мне корпусом открыл кампанию и пока граф Румянцов в Померанию не прибыл, против принца Виртембергского, — ссылаясь на присланные мои о том журналы, — всегда с авантажем действовал. А ныне я, в силу ордера фельдмаршала графа Бутурлина, в марше к армии, куда, с помощию Божиею, по последней мере 23 и 26 сего месяца, еще прежде, нежели армия на польскую границу прибудет, прибыть уповаю. А хотя я так худ, что на лошади едва усидеть могу и отсюда принужден ехать в коляске, однако, охотно и радостно последнее свое воздыхание и кровь, для ревностного моего к службе оказания, не пощажу, только, всемилостивейшая государыня, не прогневайтесь ваше императорское величество, что по приложенной при сем под № 1 записке на генерал-фельдмаршала графа Бутурлина к столам вашим приложить принужден справедливые свои жалобы, коим образом себя совершенно не в состоянии предвижу всевысочайшую вашего императорского величества волю, да и собственную мою амбицию ко исполнению привести.

«Три пехотных полка, которых, в силу вашего императорского величества указа, в моей команде иметь долженствую и всю зиму в неприятельской земле провиантом и фуражем с излишеством снабдил, принужден я был отдать, чрез что довольно рассудное прожектирование захвата неприятельских гарнизонов и магазинов в Трептове и Старгарде оставить должен был. [486]

«С вящим моим трудом я легкие войска, от которых прежде меня малые службы оказывались, не только в самой доброй дисциплине, но и до того довел, что неприятеля уже не страшатся, так что все, в двух кампаниях, над неприятелем полученные выигрыши небольшим числом под моею командою состоящими казацкими и гусарскими полками совершил, разбои же и прочие грабительства вывел. Но ныне за непорядки и наглости уже более наказывать не смею и вместо того получаю выговоры, отчего полки приходят в непорядок, ордера мои уже не исполняются и полковые командиры гусарских и конногренадерских полков ропщут против меня, что разбоев и грабительств не допускаю, а сверх того и заговоры еще против меня чинят, и тем еще более в смущении нахожусь, что по всем моим рапортам у генерала-фельдмаршала доверия не нахожу и едва ли хотя один ордер получил, которым бы опечален не был.

«Генерал-фельдмаршал граф Бутурлин по днесь от меня о всех неприятельских движениях самые подробные известия получал и я, деньгами, трудами и обещаниями до того дошел, что чрез двух жидов, Саббатку и Гришеля, все то, что в королевской главной квартире, в его тайной экспедиции и при армии в Саксонии у принца Генриха делается, заблаговременно узнать могу. Какие из этого в предбудущей кампании пользы произростать могут, о сем дерзнул в приложении под № 2 пространно донести. Яко же и сие не малой важности стоит, что я королевские цифры (шрифт) получить успех имел, оные же при сем под № 3 приложить честь имею.

«Однако, не взирая на все для славной кампании приготовления, предвижу я себя еще бессчастнее, как то был при прежней кампании, хотя неприятели и приятели мои засвидетельствовать должны, что только самым малым числом гусарских и казацких полков действовал. О берлинской же экспедиции всему свету известно 12».

Жалоба же графу Воронцову была написана еще в более минорном тоне. [469]

«Мне бы надлежало изыскивать новые термины, чтоб мог я изъяснить ужасное смущение, до коего доведен. Ваше же сиятельство слишком великодушны и религиозны, чтобы не быть тем тронуты.

«Приобщенные при сем под № 1, 2, 3, 4 приложения довольно достаточно объяснят вашему сиятельству те сети, которые были мне ставлены, и главную причину жалоб моих, которые я, по справедливости, имею заявить на его сиятельство фельдмаршала графа Бутурлина, как ваше сиятельство из приобщенных его при сем двух ордеров ясно усмотреть изволите, каким образом, под видом благочестия, хотели коснуться моей чести.

«Боже мой! какую кампанию стану я делать и каким образом будет мне можно из сего лабиринта выдти. Одни высочайшие ее императорского величества повеления и единственно моя амбиция принудили меня еще сию кампанию служить, не смотря на сущую слабость моего здоровья. И не взирая на такое дурное воздаяние за все мои труды и верные услуги, я еще и теперь то же, чем был за пять лет тому назад, без малейшего производства, но гораздо беднее и несчастливее.

«Множество моих недругов и ран моих суть только единственным моим прибытком, коим я себя льстить могу после этой войны. Я предпочитаю любовь моего отечества и славу служить между храбрыми россиянами благополучию и счастию моей фамилии. Напоследок я всем жертвовал и у меня весьма мало остается, чем бы поправить и восстановить мою упадшую фамилию. Но честь мне будучи дороже, чем жизнь моя, обязывает меня на том остановиться. Ваше сиятельство, коего я почитаю за отца моего, дозволите мне найти мое прибежище в вашем сиятельстве.

«Хотя приложение под № 5, здесь приобщенное, может уверить ваше сиятельство о хороших приготовлениях, сделанных для пользы нашей армии и для славы ее оружие, однако-ж, я ничего не могу успеть во всех моих проектах, доколе не прибудет податель сего с повелением вашего сиятельства. Неприятель ничего предпринять не может, чего бы я не знал. Но я в ежеминутной нахожусь опасности, чтобы на меня не [470] напали мои завистники, и имея попечение об императорских интересах, я споспешествую моему несчастию.

«Князь Любомирский мне в Гданске сказывал, что генерал Чернышев изъяснился, чтоб меня низвергнуть и чтоб к тому сыскать такой удобный случай, которого бы я избегать не мог. Генерал Сиверс, в проезд свой чрез Гданск, мне тоже сказывал.

«Приложенное при сем письмо под № 6, хотя оно и без имени, однако-же, усугубляет мой страх и ваше сиятельство из оного и из прежнего приложения усмотрите ужасное состояние, до коего я доведен чрез мое усердие к службе ее императорского величества и моею амбициею заслужить ее благоволение.

«Итак, не смотря на все выгоды, которые я себе представить могу в течении этой кампании, нельзя мне будет избегнуть поставленных мне со всех сторон сетей главнокомандующим армиею, его фаворитом и собственными моими офицерами, которые так разъярены против меня и моей хорошей дисциплины, а особенно будучи ободрены противиться тому подпорою, которая у них есть в главной квартире.

«Я дрожу от ужасного состояния, до коего я вижу себя доведенным усердием моим, кое я имел к славе нашей армии.

«Еслиб я, по повелению генерала графа Чернышева, пост свой оставил, который я против трех неприятельских корпусов под Берлином оберегал, и уступил г. Лесси, то я был бы теперь генерал-поручик и все были бы мои приятели. Но предпочтя всем прочим выгодам пользу ее императорского величества и не могши терпеть того, чтобы Берлин был допущен до раззорения и грабежа, я еще и теперь то же, чем был и в 1756 году, да еще и гоним всеми. И вместо всех наград остается для меня только одно ее императорского величества негодование. Каким же образом мог бы опровергнуть напечатанную пиесу, которая была только переводом рапорта к фельдмаршалу графу Салтыкову и генералу-аншефу Фермору по поводу экспедиции взятия Берлина.

«Итак, мне не осталось иного, как только послать нарочного подателя сего к вашему сиятельству, чтобы сообщить [471] вам мои проекты и просить у вашего сиятельства, как моего отца и благодетеля, избавительного способа от моих несчастий, так смертельно меня угнетающих, какой ваше сиятельство признаете удобным, чтобы оборонить от угрожающего мне нападения со всех сторон.

«Ожидаю скорого возвращения маиора Бринка, офицера, достойного благоволения вашего сиятельства.

«Ваше сиятельство соблаговолите пожаловать апробацию, в той крайности, до которой я доведен, сложить с себя команду, как скоро прибуду к армии. Я здесь отдохну только один день и уповаю туда поспеть 25-го числа нынешнего месяца, а как неприятель не приближается к Познани, то его в том надобно предупредить легкими войсками.

«Итак, я наиприлежнейше прошу ваше сиятельство, с наиглубочайшим почитанием, чтоб исходатайствовать мне позволение служить сию кампанию под начальством графа Румянцева. Зная все Померанские места, а особенно около Кольберга, я мог бы довольно полезным ему быть и споспешествовать счастливой экспедиции.

«Сия милость и желание мое окончить мою двенадцатую кампанию с отличием выведут меня из жалостного состояния как моего здоровья, так и разума.

«Я берегу у себя копию шифров, которых оригинал ваше сиятельство получите вложенным в это письмо, для отдачи фельдмаршалу, чтобы, в нужном случае, его можно было употреблять, ежели бы неприятельское письмо удалось перехватить нашими войсками.

«Какую персону я буду представлять пред господами австрийцами, которые сделались мне смертельными недругами, отняв у них такой кусок, как Берлин, и не получив никакого уведомления о том, что драгоценное сокровище и кабинет великолепных древностей, взятые в Берлине и переданные князю Прозоровскому с описью, учиненною многими знатными офицерами, для ее императорского величества, нашей всемилостивейшей монархини, дошли до адреса вашего сиятельства. Ваше сиятельство не изволите прогневаться, что я у вас о том осведомляюсь. Уже с 6 месяцев как упомянутый князь [472] поехал в Петербург; но я о нем после того ничего не слыхал.

«Ежели-же, паче чаяния, проект о полке, который я обязался набрать для службы ее императорского величества или для его императорского высочества великого князя, почтется неудобным к приведению оного в действие, или в том произойдет какое либо затруднение, то я прошу ваше сиятельство оный оставить и не допускать его ни до чьего ведома».

Мы не знаем тех обидных ордеров Бутурлина, на которые Тотлебен ссылается в своих жалобах, не считая, конечно, «секретнейший» от 12 мая, относительно переговоров с Вернером, посланный, однако, в силу данного свыше приказания 13, а не по собственной инициативе Бутурлина, и разве запросов по поводу перемирия. Из бывшей в распоряжении нашем переписки можно скорее вывести заключение если не о дружелюбном, то, по крайней мере, любезном и всегда вежливом отношении Бутурлина к подчиненному ему генералу. Так, в письме от 21 марта 1761 г., Бутурлин писал Тотлебену: «по дружбе моей к вашему сиятельству, не мог я оставить не оказать вашему сиятельству моего истинного сожаления о вашей болезни, сердечно желая, чтобы сие мое письмо нашло ваше сиятельство в лучшем уже состоянии и чтоб я при первом случае приятное о том известие от вас получить мог». Затем 23-го апреля он снова выражает сожаление «о продолжающемся изнеможении» Тотлебена. Когда же получена была резолюция на поданное между тем Тотлебеном прошение об увольнении от службы (очевидно, вследствие неповышения в чине), то препровождая ордер, в котором эта резолюция 14 была изложена, Бутурлин всевысочайшим [473] именем ее императорского величества обнадеживал Тотлебена, что он не будет обойден при первом генералитетском производстве и притом, как «истинный приятель», советывал потерпеть еще хоть в кампанию 1761 г. и не оставлять службы. «Я не сумневаюсь, чтоб ваше сиятельство сему моему дружескому совету не последовали для приобретения себе высочайшей е. и. в—ва существительной милости, которой вам вскоре желая, пребываю с особенным почтением». Усмотрев же из ответа Тотлебена, что он последовал «дружескому совету», Бутурлин поспешил уведомить, что он от сердца радуется, что честь получает его сиятельство, как толь достойного генерала, в своей команде иметь, обнадеживая притом его своею дружбою и что он никаким, иногда ему от кого либо чинимым на Тотлебена, нареканиям отнюдь веры не подаст.

Нет сомнения, что так выражаться Бутурлин мог и потому, что знал о покровительстве Воронцова Тотлебену и о происходящей между ними переписке; но не мог-же он распространять свою любезность до того, чтобы иногда не выразить подчиненному, в более твердой форме, свое недовольство теми или другими распоряжениями или выходками, которые позволял себе этот подчиненный. Так, узнав из рапорта Тотлебена, «что помещик Пирх пограбленными у него грузинского гусарского полка квартирмейстером Пуртхеловым пожитками удовольствован и за то сей продерзатель написан вечно в гусары, да сверх того ему же двести лозанов палкою дано, а рядовой нещадно батогами наказан», Бутурлин признал необходимым напомнить Тотлебену, что хотя люди те за свои преступления «тому и достойны, но чтобы в таковых наказаниях не по артикулу» не было жалоб, не изволит ли он впредь над таковыми продерзателями на основании прав производить следствие и суд и по окончании, сочиня экстракты, [474] представлять для рассмотрения и конфирмации к нему, Бутурлину, поступая таким образом не в отношении одних лишь офицеров, но также и нижних чинов 15.

Конечно, подобное напоминание о соблюдении законного порядка, равно как и приведенный выше ордер от 4 февраля, по поводу ареста Краснощекова и Перфильева, стесняли Тотлебена, но обижаться им мог только крайне щепетильный человек, точно так же, как и указанием, например, на неполноту, «конечно, ошибкою канцелярии», затребованных сведений, или замечанием, в ответ на донесение о неимении бывшими в команде Тотлебена гусарами лошадей и обмундирования, что это прискорбно, так как требуемые на обмундирование их Тотлебеном деньги всегда отпускались, а лошади для них закупаются от вновь пришедших казаков 16.

IX.

Подполковнику Ашу, после посылки им письма к Бутурлину, не долго пришлось ждать осуществления выраженного им в конце того письма желания. 18 июня, в лагере при Бернштейне, он встретил еврея Саббатку и привез его к Тотлебену; когда же на другой день утром последний отпустил этого конфидента, приказав капитану Фафиусу проводить его с казаками до неприятельской крепости Кюстрин, то Аш задержал Саббатку и обыскал его. Обыск был удачен: в сапоге у Саббатки оказался конверт без адреса, но за печатью Тотлебена и в нем точный перевод приведенного нами выше секретного ордера Бутурлина от 12 июня, 1761 г., о направлении русской армии к Бреславлю, приложенный к нему маршрут армии и следующая собственноручная записка Тотлебена к прусскому королю от 19 июня 1761 г. 17:

«Верный слуга получил сегодня, с возвратившимся назад человеком, милостивое писание принципала своего и [475] надеется, что и сам принципал письмо раба своего получил, которое он к принцу «1086» отослать и о новых переменах «521» «864» «960» объявить не оставил, о которых из находящихся при сем приложений обстоятельнее усмотреть можно. Верный раб хотя и весьма болен горячкою, однако не престанет, до последнего своего издыхания, принципалу служить и оказывать до гроба, что вам наивернейший «1284».

Между тем Тотлебен, лежавший больной в постеле, послал, как он показал впоследствии, за Ашем, чтобы написать донесение о полученных чрез Саббатку известиях, но он не явился, как вдруг, около 11 часов, в его комнату вошли полковники Билов, Зорич и Фуггер и первый из них, держа в руках какую-то бумагу на русском языке, объявил, что хотя ему очень грустно, но по высочайшему указу он должен арестовать его.

— «Это ли награда за мою верную службу»? отвечал Тотлебен. «Вы не можете арестовать меня. И за что?»

«За запрещенную переписку с неприятелем».

Потребовав показать указ и увидав, что бумага, которую держал Билов, была не что иное, как донесение Аша, Тотлебен приказал арестовать последнего и, обратясь к Билову и другим офицерам, сказал:

— «Господа! не торопитесь. Вы знаете, что у меня есть особые приказания на счет переписки с неприятелем и что вся переписка эта ведется с целью нанести врагу сильный удар. Мы запечатаем все мои бумаги, равно как и бумаги Аша, и затем я отправлюсь с вами, под эскортом, к фельдмаршалу, где моя невинность сразу объявится».

Затем Тотлебен передал Билову проект рапорта о полученных чрез Саббатку известиях, для отсылки его к фельдмаршалу, и все его бумаги были опечатаны печатями названных офицеров, которые и обещали придти, по обыкновению, к обеду; но в 2 часа Билов и все командиры гусарских полков явились снова, поставили стражу у дверей и отобедав в соседней комнате, пришли к его постели и, повторив, что он арестован, посадили в его комнату офицера, с приказанием не допускать его говорить с кем бы то ни было, и велели вынести письменный стол. [476]

— «Вы можете делать, что хотите, говорил им Тотлебен, но испортите всю кампанию».

Немного спустя полковник Фуггер, придя к Тотлебену, взял его саблю, а адъютант Тотлебена отобрал его пистолеты и другое оружие и, по приказанию Билова, 1 тыс. талеров, которые, как контрибуция, должны были того же числа быть посланы фельдмаршалу. В то же время Тотлебен успел разорвать полученный им секретный шифр короля, для того, как он объяснил, чтобы шифр этот не попал в ненадлежащие руки и из него не было сделано вредного употребления.

При осмотре же его бумаг были найдены как указанные нами выше проекты жалоб императрице и Воронцову, заготовленные им 14 июня, чтобы при первой возможности отправить их по назначению, так и черновое письмо его к прусскому королю. В письме этом Тотлебен писал:

«Ваше величество, в последнем вашем письме изволите высказывать желание, чтобы мне служить еще одну кампанию, для облегчения ваших подданных, требуя, чтобы доброю в моих войсках дисциплиною я предупреждал всякие грабительства и опустошения. Я нижайше прошу ваше величество верить, что как до сих пор, так и впредь я буду употреблять всевозможное старание к отвращению всякой наглости и способствовать всеми силами облегчению ваших областей; но пока провинциальные советники не будут оставаться в своих округах и в их домах для распоряжений по требуемым поставкам, то все мои старания будут бесполезны и недействительны. И потому, не изволите ли ваше величество приказать, чтобы каждый из них оставался в своем округе для приготовления надлежащих поставок, чтоб я в состоянии был наблюдать строжайшую дисциплину согласно точным ее императорского величества повелениям и намерениям вашего величества.

«Чтоже касается до артикула о С.-Петербурге, о котором ваше величество изволите приказывать мне сделать предложение чрез Гоцковского, то я буду о том говорить с фельдмаршалом графом Бутурлиным, когда я с ним увижусь, ибо не смею о том к нему писать.

«А что относится до другого вопроса, который изволите [477] делать мне ваше величество, то я его считаю попыткою вашего величества испытать мои мнения. Будучи еще обязан службою ее императорскому величеству и подданным саксонским, я был бы недостоин и той доверенности, которою удостоивает меня ваше величество, еслибы захотел сообщать о таких вещах и такой важности.

«Сказать правду, я не знаю совсем, что происходит в армии, не имея оттуда никакого сообщения, ни корреспонденции.

«По всем вероятиям, армия наша, которая теперь во всем находится в добром состоянии, будет в нынешнюю кампанию действовать с большим напряжением своих сил, чем в прошлогоднюю.

«Что новый жених Кольбергской девственницы отступит в Померанию, то правда; но их и еще много. Между другими издавна и я, по справедливости, могу быть причтен к числу оных. Сватовство мое всегда будет правее всех. Но крайней мере, стал бы я о том спорить, еслиб мне должно было делать кампанию в Померании, но, по несчастию, должен в непродолжительном времени примкнуть к главной армии.

«Сие письмо дойдет до рук вашего величества чрез с. у. у. Вет.».

Вечером 19 июня, в 6 часов, Тотлебена посадили в его экипаж, вместе с людьми его и, — согласно его выражению, — как величайшего преступника отвезли в Ландсберг, а оттуда, не смотря на его болезнь, под прикрытием 300 человек под командою арестованного им Аша и капитана Билова в Шверин и через Позен в армию, где Аш пересмотрел все его бумаги и, допрашивая Саббатку, бил его жестоко 18. Те-же Аш и Билов отвезли его потом и в с.-петербургскую крепость, причем Тотлебен должен был много претерпеть от всего того, что только их злоба и своевольство могли придумать для ухудшения его положения. Первый из них на каждой станции вперед заявлял, что везет прусского шпиона, чем собирал много народа, а в Митаве, где жило много родных Мирбаха (зятя Тотлебена) и где были герцог Курляндский и много саксонских офицеров, нарочно [478] продержал его с жидом и всею командою более получаса на рынке при большом стечении народа, хотя еще накануне заказал для него квартиру 19. Второй же поступал с ним дурно потому, что был братом тому, который, как это доказывается его собственноручным письмом, оброненным капитаном Биловым в Мемеле, в комнате Тотлебена, был душею заговора против последнего. В письме этом полковник Билов требовал от Аша половины тех «douceurs» — писал Тотлебен в своем показании, — которые он получит за мой арест, под угрозою, в противном случае, показать дело как оно было 20. Кроме того, не было ли обещано полковнику Билову начальство над легкими войсками? И не принял ли его граф Чернышев, когда он пришел к армии с теми войсками, с объятиями и со словами: «Voila notre ennemi pris, vous aurez le commando des troupes legeres». 21

По отправлении Тотлебена, 30 июня, в Петербург было перехвачено письмо к нему от Фридриха II, в котором [479] король писал, что не может дать просимого им имения (гершафта Миличесского), принадлежавшего Тотлебену и секвестрованного пруссаками 22, но обещает дать другое, равное, и отказывал в просьбе его о разводе с женою, жившею в Силезии, объясняя, что об этом она сама должна подать прошение 23.

Между тем Бутурлин сообщил нашему резиденту в Данциге, Ржичевскому, об аресте и об отправлении в Кенигсберг сына Тотлебена, получившего, 13 мая 1761 года, от короля прусского увольнительный от прусской службы вид 24, хотя он уже около года тому назад был вывезен отцем из Берлина и был в школе в Данциге 25, а в мае 1761 года отправлен в Курляндию к Мирбаху 26, и о наложении секвестра на имущество последнего, а равно распорядился о принятии под присмотр купленного Тотлебеном в Столпе дома с конским заводом и о распределении лошадей этого завода по полкам. Донося же об аресте Тотлебена, счел долгом злобно, в свое собственное оправдание, приметить, что действиям арестованного надобно приписать неудачу еще зимою возможным казавшегося захвата Кольберга по его [480] проекту и те смущения, в которых находился граф Румянцов от всегдашнего преувеличивания Тотлебеном сил неприятеля 27. Характер Бутурлина выразился и в том, что в реляции 19 июня 1761 г., т. е. по получении указанного выше письма Аша, он доносил, между прочим: «для такого же только любопытства прилагаю присланные мне графом Тотлебеном две пиесы, касающиеся до союза короля прусского с Портою, которое он, Тотлебен, будто за деньги, чрез своего конфидента, из рук писаря королевской секретной канцелярии получил». 28

Г. К. Репинский.

(Окончание следует).


Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1888 г., т. LX, октябрь, стр. 1-34; изд. 1889 г., том LXII, июнь, стр. 513-534.

2. Моск. арх. М. И. Д. № 50.

3. См. приложение I.

4. Архив кн. Воронцова, VII, 411-416.

5. Рапорт 3 февраля (М. арх. м. и. д. № 50).

6. Моск. арх. М. И. Д. № 50.

7. Вернер не только не удалялся из Кольберга, для действий против шведов, как доносил Тотлебен 18 апреля, но, напротив, пробрался в эту крепость, расположив свои войска в лагере между нею и Берлином (рапорт Тотлебена от 12 мая 1761 г.). — Г. Р.

8. Моск. арх. м. ин. д., № 50.

9. Чуть ли не к этому Билову, перешедшему в русскую службу из саксонской, должен быть отнесен отзыв современника, что «это вертопрах, но способный стравить между собою всех жителей земного шара». (Соловьев, т. 24, стр. 211). — Г. Р.

10. Через того же Ридезеля Тотлебен сообщал Воронцову сведения о действиях своего отряда, а может быть и другие. (Архив князя Воронцова, VII, 417). — Г. Р.

11. Гонение.

12. Упоминаемые в этом прошении и в жалобе Воронцову приложения, или отпуски их, не нашлись между бумагами, отобранными у Тотлебена и хранящимися в сенатском архиве. — Г. Р.

13. 12-го мая 1761 г. Бутурлин доносил императрице: «Всевысочайшее предписание я не преминул графу Тотлебену подать на случай чинимых ему иногда с прусской стороны хитрых внушений». М. арх. м. ю., реляции Бутурлина.

14. Она выражена в следующем рескрипте Бутурлину: «Доношение генерал-маиора гр. Тотлебена об увольнении его из нашей службы приятно нам быть не могло, тем более, что оно так много раз повторено, а теперь повторяется пред самым началом кампании, следовательно в такое время, когда никому не позволяется просить увольнения. Вы хорошо делаете, что отклоняете от такого намерения и вы можете его обнадежить, что при первом производстве он обойден не будет; но при этом внушите ему поискусснее, что мы хотим оказывать нашу милость по собственному нашему произволению, а частое напоминание и усиленное домогательство, даже требование увольнения замедляют только знаки нашей милости» (Соловьев, т. 24, стр. 373). — Г. Р.

15. Ордер 4 апреля.

16. Ордера 28 апреля и 20 мая.

17. Записка эта приводится нами в современном переводе. — Г. Р.

18. Из реляции Бутурлина видно, что Саббатку допрашивали «под плетьми». Архив кн. Воронцова, VII, 386. — Г. Р.

19. В инструкции, данной Ашу (м. арх. м. и. д. № 106), велено было, при провозе Тотлебена, знатные города всегда проезжать мимо и не останавливаться, а буде можно, проезжать ночью.

20. Подлинное письмо Билова от 1 июля 1761 г. Тотлебен представил графу Александру Шувалову, а в сохраненной им копии его, между прочим, значится: «Вчера я говорил о вас с фельдмаршалом и он тут-же поздравил вас маиором. Прибыв в Петербург, вы можете адресоваться к канцлеру и сказать ему, что я дал совет Ашу как поступать, чтобы лучше было можно арестовать генерала. Без меня Аш мог бы быть несчастлив и мне должен быть обязан своим успехом. Итак, и мне должно иметь участие в воздаянии за то от ее величества. Вам остается сказать Ашу, что он должен говорить то, что ему известно обо мне, ибо я и сам могу объявить каким образом дело происходило. Но остерегайтесь говорить о том много и знайте с кем говорить. Мое почтение Ашу, чтоб он не забывал про меня».

21. Показания Тотлебена в суде. Показания эти неверны в отношении назначения Билова командиром легких войск. Из протокола военного совета армии Бутурлина видно, что Билов принял команду над теми войсками по аресте Тотлебена «как старший полковник» и должен был «при том остаться и с его командою к армии следовать», впредь до прибытия из Померании генерал-маиора Еропкина, определенного тем же протоколом, подписанным и графом Чернышевым, — командиром названных войск. (Архив кн. Воронцова, VII, 396).

22. Моск. арх. м. и. д. № 106, 1761 г.

23. Соловьев, т. 24, стр. 386.

24. Прилож. к реляции Бутурлина 10 июля 1761 г.

25. Моск. арх. м. и. д. № 50, рапорт Тотлебена 17 января 1761 года.

26. Моск. арх. м. и. д. № 48, письмо к Мирбаху. Что сталось с этим сыном и вообще семейством Тотлебена, мы не могли узнать. Из промемории Тотлебена, поданной 12 февраля 1760 г. графу Фермору (моск. арх. м. и. д. № 34, 1761 г.) видно, что единственные его сын и дочь воспитывались в пансионе в Берлине, но в начале войны, а именно в 1756 г., тринадцатилетний сын был взят унтер-офицером в прусскую службу. Дочь впоследствии вышла замуж за курляндца, действительного тайного советника польской службы и кавалера ордена Александра Невского, барона Ебергарда-Христофа Мирбаха (м. арх. м. и. д. 1761 г. № 106), в имении которого, Нейгоф, сохранился поныне портрет Тотлебена. По указанию же «Разговора в царстве мертвых» у Тотлебена был также и сын от второй жены, которая была еще жива в 1774 г. Был у него и брат, подполковник голландской службы, содержавшийся, в феврале 1760 г., в крепости Глогау. По донесению генерала Вас. Суворова от 26 июня 1761 г. сын Тотлебена был арестован по приезде в Курляндию (м. арх. м. и. д. 1761 г., № 106), а по высочайшему указу 27 января 1762 г. его велено было освободить из под караула и отправить в С.-Петербург, в военную коллегию, и о приезде его донести государю (Сенатск. арх. Высоч. ук., кн. 175, л. 229).

27. Архив кн. Воронцова, VII, 381, 386.

28. Моск. арх. м. ю., реляции Бутурлина.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Готлоб-Курт-Генрих Тотлебен в 1715-1763 гг. Материалы для биографии // Русская старина, № 9. 1889

© текст - Репинский Г. К. 1889
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1889