-

ГРАФ ГОТЛОБ-КУРТ-ГЕНРИХ ТОТЛЕБЕН

в 1715-1763 гг.

Материалы для биографии.

В журнал военных действий русской армии в семилетнюю войну 10-го июля 1758 г. было, между прочим, занесено следующее известие: прибывший недавно в армии волонтером, голландский генерал-маиор Тотлебен отпущен, по его желанию, в дивизию кавалерии ¹.

О происхождении этого генерала и о похождениях его до 1758 года имеются весьма скудные сведения. Родился он, как показано в изданной после его смерти книге, под заглавием: «Разговор в царстве мертвых графа Тотлебена с Али-Беем» ², в начале 18-го столетия и, судя по сохранившейся в сенатском архиве черновой рукописи его, писанной им, очевидно, для формулярного о службе его списка ³, с 1741 по 1743 г. он был в прусской службе и сделал три [2] кампании в Силезии, в чинах штабс-капитана и капитана кавалерии; в конце же 1743 г. он должен был оставить прусскую службу, как саксонский подданный, вследствие расторжения саксонско-прусского союза, и в следующем году был уже саксонским гоф-юстицратом. В 1745 году он сложил с себя это звание снова поступив в военную службу волонтером, был в сражении при Кессельдорфе. В начале 1746 г. он набрал полк для голландской армии и воевал с ним во Фландрии, в 1747 и 1748 гг. В 1756 г. вышел в отставку генералом и, прослужив в 1757 году волонтером во французской армии, в следующем году перешел волонтером же в русскую армию, а в начале 1759 года поступил уже на действительную службу, с чином генерал-маиора.

Правда, в 1762 году появилось в Кельне, на французском языке, описание жизни Тотлебена ⁴, будто-бы переведенное с голландского языка; но сочинение это, как по своему слогу, так и по описываемым в нем похождениям Тотлебена, скорее похоже на памфлет, чем на биографию. Хотя-же в конце той-же книжки приложено возражение на нее, под заглавием: «Le Comte de Tottleben ressuscite et disculpe», с указанием в предисловии, что биография Тотлебена готовится к печати, однако, ни в апологии этой, ни в вышедших затем мемуарах Тотлебена ⁵ и в приведенном выше «Разговоре в царстве мертвых» не только не опровергаются, в сущности, те сведения о жизни Тотлебена, которые сообщены в названной книжке, но даже они повторяются, и притом почти буквально, так что можно думать, что предисловие к апологии и сама она были ничем другим, как книгопродавческою [3] уловкою, чтобы заманить публику покупать то-же самое сочинение, но только под другим заглавием.

Поэтому, оставляя в стороне все сказания о скандалезных похождениях нашего генерала, прямо называемого в той книжке авантюристом ⁶, мы воспользуемся ею лишь для передачи следующих главнейших фактов его жизни, не беря на себя ни малейшей ответственности за верность их.

Местом рождения Тотлебена одни называют Виртембергский округ в Саксонии, а другие соседнюю область ⁷. Родился он в дворянском семействе, которое не носило, однако, ни графского, ни баронского титула. Оставшись на воспитании у матери, после того как родители его поссорились и разъехались, он был помещен ею пажем ко двору саксонского курфюрста и вскоре был назначен камер-юнкером. Умный, красивый юноша, конечно, имел успех у придворных дам и известный граф Брюль, опасаясь связи его с одною, уже немолодою, графинею, посоветовал курфюрсту женить его. Совет этот был принят и в жены Тотлебену была избрана графиня Зейвертитс, при чем он, для уравнения с нею, был пожалован в графы и назначен членом суда. Супружеское счастие продолжалось, однако, не долго: долги, которые Тотлебен не переставал делать, и дурное обращение его с женою вынудили ее просить о разводе, что и было разрешено, а затем обвинение во взяточничестве и в других злоупотреблениях по службе и назначение по этому поводу следствия заставили Тотлебена бежать из Дрездена. Оставаясь некоторое [4] время под покровительством герцога саксен-вейсенфельского, он был рекомендован последним выбранному в императоры, под именем Карла VII, баварскому курфюрсту, к которому и отправился, по получении от герцога чина капитана или маиора, с предложением набрать полк; но император отклонил это предложение под благовидным предлогом и тогда Тотлебен решился уехать в, Голландию, находившуюся в то время в войне. Приехав туда, он втерся к штатгальтеру и, получив позволение набрать на свой счет пехотный полк, исполнил это неудачно: набранный им всякий сброд оказался настолько дурным и был так плохо одет, что хотя и двинулся в поход, но был признан никуда негодным и вскоре по заключении мира был распущен. Полковник же его, просидев несколько дней под арестом за беспорядок, найденный у него, был оставлен за штатом, с назначением, однако, пенсии. Оставшись без дела, а может быть и вследствие слухов об участии его в убийстве, в ночной пирушке, маиора его полка, соперника его по любви, и с целию устроить окончательный развод с женою, Тотлебен отправился в Германию и хотя добился развода, но хлопоты о нем оказались напрасными, так как перед самым окончанием дела жена Тотлебена умерла скоропостижно. Тогда Тотлебен вернулся в Голландию и, пользуясь там доверием одного негоцианта, увез бывшую у него под опекою богатую 14-ти-летнюю сироту В. ⁸, с которою, не смотря на преследования и даже арест в Веймаре, пробрался в Пруссию и затем, под покровительством прусского короля, обвенчался. Получив в приданое крупную сумму денег, он переехал в Берлин, в надежде поступить в прусскую службу, но обманулся в рассчете. Дурное же обращение с женою, не смотря на рождение сына, и расточительная жизнь его были причиною тому, что жена его должна была просить о разводе и получила его. Раздосадованный этим, он позволил себе дерзкие выходки против одного важного лица, за что и велено ему было оставить Берлин. Исполняя это повеление, он сперва отправился [5] в Гильдбургсгаузен в Саксонии, но так как срок отпуска его, как полковника голландской службы, был на исходе, то, чтобы не потерять своей пенсии, он должен был вернуться в Голландию. Узнав тут, кто русская императрица собирается принять участие в войне Австрии с Пруссией, он решился поступить в русскую службу и с этою целию обратился к местному русскому резиденту графу Головкину, но последний ответил ему, что не получал приказания принимать на службу иностранных офицеров и что все, что он может сказать, так это то, что желающие поступить в русскую армию лучше сделают, если поедут в Петербург. Однако, Тотлебен не ограничился простым предложением своих услуг, но представил Головкину проект плана ведения малой войны. В проекте этом он предлагал набрать, на свой счет, 10,000 человек, которые должны были бы войти в состав как регулярных, так и иррегулярных войск, и сверх того собрать 4,000 лошадей. Предполагая снабдить этот корпус надлежащим вооружением, Тотлебен постановил, однако, следующие условия: 1) сам он производится в генерал-маиоры и будет командовать тем корпусом, действуя всегда отдельно и не завися прямо от главнокомандующего, и 2) как набирая корпус, так и во все время существования последнего, он будет иметь право назначения всех офицеров, с утверждения ее величества.

Граф Головкин, не обратив на этот проект большего внимания и не подкрепляя его своею рекомендациею, отослал его к своему двору; но когда были получены сведения, что Россия собирается помогать саксонскому курфюрсту в войне его с Пруссиею, то призвал в себе Тотлебена и объявил, что двор его не может еще высказаться окончательно об его проекте, хотя и не считает его не подлежащим принятию, и что он всегда может рассчитывать на внимание ее величества в заслуженным иностранным офицерам и даже получить почетный пост в ее войсках, если решится бросить голландскую службу и отправиться в Петербург.

Последовав этому совету, Тотлебен взял отставку и через Гамбург и Любек прибыл в Петербург. Тут он вел широкую жизнь и под покровительством графа Фермора [6] и «одного известного врача» получил доступ к императрице, которая приняла его очень милостиво и приказала рассмотреть представленный им Головкину проект. Последствием этого было то, что Тотлебен, с чином генерал-маиора, получил в команду отдельный корпус.

II.

О деятельности Тотлебена в 1758 году в русской армии сохранилось весьма мало известий. По приписываемым ему в «Разговоре о царстве мертвых» словам, он был в знаменитом сражении 14 августа 1758 г. при Цорндорфе, причем ранен в голову; но в списке раненых, приложенном в реляции об этом сражении, он не значится ⁹. Из рапорта же неудачно осаждавшего Кольберг генерал-маиора Пальменбаха к главнокомандующему графу Фермору, от 4-го октября того года, мы узнаем лишь, что накануне посылки этого рапорта Тотлебен выпросил себе команду в траншее, где и оказал отличное мужество под неприятельским огнем, производившимся всю ночь ¹⁰. Впрочем, из хранящихся в сенатском архиве некоторых бумаг учрежденной при дворе конференции видно, что 25-го февраля 1759 года был составлен доклад, в котором, по поводу ходатайства Тотлебена, заявленного им графу Воронцову по возвращении из армии ¹¹, о принятии его в русскую службу с чином генерал-маиора, было высказано, что «хотя по силе указов надлежало его принять только бригадиром, но в рассуждении, что он целую кампанию служил волонтером и тем не меньше употреблял себя во многие опасности, и так что генерально свидетельствуется достойным и способным генералом, то в рассуждение того конференция представляет: не будет ли угодно принять помянутого генерал-маиора сим же чином». Без сомнения, доклад этот был утвержден и с 1759 года начинает [7] уже особенно проявляться деятельность Тотлебена. В июне месяце этого года мы видим его командиром пяти конно-гренадерских полков, а затем под его командою упоминаются гусары, казаки и вообще легкие войска, с которыми он и несет авангардную службу. Описание всех действий, сопряженных с этою службою, не может представлять особенного интереса, так как взятые в отдельности от общего хода войны они слишком отрывочны, а изложение их в связи с общим ходом войны вывело бы нас из пределов нашей задачи. Притом же в основание описания действий Тотлебена пришлось бы, по необходимости, взять его собственные реляции и донесения, а к ним, по их хвастливому тону, свойственному не одному Тотлебену, но и другим военноначальникам того времени, нельзя относиться иначе, как с недоверием. Желающие познакомиться с ними найдут их в упомянутом уже нами «Журнале военных действий». Мы же ограничимся указанием, что в знаменитом Кунерсдорфском сражении, в котором Фридрих был совершенно разбит и едва спасся от плена, Тотлебен, по донесению фельдмаршала Салтыкова, отличился тем, что с успехом исполнил приказание сжечь большой мост через болото и тем помешал неприятелю атаковать наше правое крыло, не имевшее «сильной дефензии», а по разбитии неприятеля преследовал его своими легкими войсками ¹². К награде за названную победу, в числе других отличившихся, конференция представляла и Тотлебена, докладывая, что он «много себя рекомендовал, но как недавно еще в службе, то не соизволено ли будет ему орден св. Анны пожаловать» ¹³. Мы не знаем, был ли утвержден этот доклад и в бумагах Тотлебена мы не нашли грамоты на означенный орден, тогда как грамота на пожалованный ему 27-го августа 1760 г. орден Александра Невского сохранилась. В грамоте этой было выражено, что орден этот пожалован ему «в уважение неотменно показуемых от него усердия и ревности в службе» и, вместе с тем, высказана была уверенность, что он «и далее с толикою же ревностию стараться станет удостоиться продолжения императорской милости» ¹⁴. [8]

Быть может, впрочем, пожалование ордена Александра Невского было последствием желания приласкать полезного генерала и удержать его на службе, так как в письме к графу Воронцову от 10 (21) апреля 1760 г. ¹⁵ он заявлял, что не может далее служить потому, что граф Фермор заставляет его, с самого начала службы никогда не ретировавшегося, ретироваться. «Урон, стыд и неудобовозможное происходящих от сей ретирады направление меня столь много трогают, что я не могу быть их зрителем, а при том, наблюдая должность честного офицера так, что не могу и сносить приписываемые мне ложные рапорты и каждый день претерпевать жестокие выговоры и нарекания. Поэтому я сдал команду и поехал в Мариенбург. Граф Фермор, будучи непримиримым моим неприятелем, есть при том столь сильный гонитель, что я не могу более служить под его командою».

III.

Оправдать выраженную в грамоте 27 августа 1760 года доверенность Тотлебену удалось весьма скоро: не далее, как через месяц он занял Берлин. Описать этот подвиг ин предоставим ему самому, поместив здесь перевод той «продерзостной» реляции, которую он напечатал на немецком языке за границею и за которую ему, как увидим, так досталось, что он готов был бросить русскую службу. Реляция эта важна для нас потому в особенности, что она ярко обрисовывает характер Тотлебена, его самонадеянность, его хвастливость и желание выставиться впереди всех, — качества, присущие, впрочем, большей части военных людей в военное время ¹⁶.

«26-го сентября 1760 года, писал Тотлебен, — я получил [9] ордер и инструкцию графа Фермора идти к Берлину. В то время я стоял в деревне Шенов, в одной миле от Глогау, с четырьмя гусарскими и пятью казацкими полками. Отсюда я взял с собою молдавский, сербский и хорватов полки и казачьи Луковкина, Попова и Туроверова и прошел в тот день 5 миль до деревни Рукерсдорф, в одной миле от Сагана, где и остановился лагерем.

Венгерский гусарский полк и казачьи полки Бервилова и Дячкина остались при армии, для прикрытия. Бригадир Бахман с 2 тыс. гренадеров, бригадир Мельгунов с двумя конно-гренадерскими полками и подполковник Глебов с данною мне артиллериею примкнули ко мне вечером. 27-го числа рано утром перешел я с этим корпусом реку Бобер, через Саган, в лагерь при Copay, что составит 4 мили. Я хотел на другой день выступить пораньше, но полковник Маслов из армии забрал хлеб, заказанный мною в Сагане и запретил выдавать что-либо моему корпусу. Поэтому я должен был пробыть в Copay полдня, пока не получил провианта на один день и мяса из силезского города Спроттау. В 2 часа пополудни я двинулся вперед, сделал ночью маленький привал и 29-го сентября, в 9 часов утра, прибил в Губен, в 6 милях от Copay. В Силезии, Copay и Губене я собрал столько подвод, что пехота могла положить на них свои шинели, провиант и багаж, и должна была нести только ружья, но артиллерийские лошади были так плохи, что я вынужден был приказать заменить более 100 штук другими, только бы двинуться далее. В Губене повторилось со мною то-же, что было и в Сагане; квартирмейстеры корпуса графа Чернышева прибыли туда в тот же день и бригадир д’Ельпк запретил городу поставлять моему корпусу хлеб и пиво, так что я, для того, чтобы получить хоть что-нибудь, вынужден был добыть экзекуциею немного пива, водки и соли и взять силою несколько повозок и лошадей. 30-го я прошел форсированным маршем до Бческова, т. е. 6 миль.

«1-го октября был расттаг по случаю праздника и дня рождения великого князя Павла Петровича и я приказал печь ш можно скорее хлеб, но едва мог заготовить его на один лишь день, так как очень спешил. До этого дня в [10] Бческове был поручик с 20 неприятельскими гусарами, а во Франкфурте стоял подполковник фон-Бодевильс с 1,500 всякого рода войска. Я послал туда из Губена команду, которая не нашла уже неприятеля ни в Бческове, ни в Франкфурте. Последний сначала делал некоторые затруднения впуску в него моей команды, но как только пришла туда команда и графа Чернышева, то обе были впущены. Однако, во Франкфурте я опять не получил для моего корпуса хлеба, который был заказан мною. В тот же день я послал подполковника Чобру с командою из 3-х эскадронов гусар и 200 казаков в Фюрстенвальде, где и был захвачен отретировавшийся из Бчесвова поручик с 20 гусарами. Там же нашелся большой запас муки и я командировал туда офицера испечь из нее хлеб, но на следующий день последний был также забран генералом Чернышевым.

«2-го числа я снова прошел 6 миль, через Сторкау до Вустергаузена, куда и прибыл очень поздно. Посланному мною вперед полковнику Туроверову с его казачьим полком, для снятия форпостов и держания патрулей до Берлина, удалось в этот день взять в плен патруль из 19 гусаров, высланных генералом Гюльзеном из Виттенберга. Тут же я угнал, что корпус Гюльзена стоит по сю сторону Эльбы при Пилитце, в 7 милях от Берлина, после оставления им Topгау с потерями; что принц Виртембергский с 8 тыс. человек пошел против шведов и находится в 6 милях от Берлина, и что в последнем только 3 баталиона и 2 эскадрона гусар. Поэтому мне не приходилось терять времени и я написал графу Чернышеву о содействии, чтобы, согласно приказу графа Фермора, быть свободным в тылу. Рано утром пошел я вперед с легкими войсками и драгунами; пехота же, поздно вечером пришедшая в лагерь при Вустергаузене после большего марша, должна была выступить оттуда двумя часами позже, сварив перед тем пищу.

«3-го числа, в 11 часов утра, прибыл я с легкими войсками в Котбусским воротам и тотчас же занял высоты как перед ними, так и перед Галлишскими воротами; около двух эскадронов гусар стали перед ними, казаки-же пустились в разъезды и несколько неприятелей было захвачено в [11] плен. Я тотчас же послал состоявшего при мне волонтером поручика Чернышева к коменданту требовать сдачи города. Между тем подошли 2 конно-гренадерских полка с артиллериею, мои батареи были изготовлены и как только поручив Чернышев вернулся с отказом, то я приказал бомбардировать город. 2,000 гренадеров пришли около 2-х часов пополудни и заняли лагерь на высотах против Котбусских ворот, и город, и редуты перед воротами были обстреливаемы из всех имевшихся у меня пушек. Город загорался несколько раз, но огонь был потушаем. Целый день с обеих сторон продвигалась канонада и хотя неприятель очень сильно стрелял по коим батареям, но во весь день я потерял лишь одного поручика и двух артиллеристов. К вечеру неприятель заложил новую батарею перед Галлишскими воротами, которая анфилировала мою главную батарею. Тогда я приказал перевести мои тяжелые орудия на большую гору против названных ворот и послал двух штаб-офицеров с 600 гренадерами и четырьмя пушками штурмовать ночью Котбусские и Галлишские ворота. Подполковник князь Прозоровский с 300 гренадерами и 2 пушками должен был напасть на Таллинские, а маиор Паткуль с остальными на Котбусские; в помощь каждому из них было послано по 200 гренадеров и по 2 эскадрона гусар и конно-гренадеров. Двое волонтеров, капитан фон-Панри и поручик Чернышев, также были с ними. В полночь началось бомбардирование с моих батарей и в то-же время стали штурмовать ворота, и хотя князь Прозоровский дошел до Таллинских и держался там целый час, но должен был, равно как и маиор Паткуль, отступить, вследствие чрезвычайно сильного картечного огня и ружейной стрельбы пехоты, стоявшей за стенами на подмостках; моя потеря при этом была следующая: 1 капитан, 2 поручика, 2 унтер-офицера и 40 рядовых были ранены, а 24 рядовых были убиты. Бомбардирование продолжалось до 3 часов пополуночи. Город несколько раз загорался, несколько домов сгорело и, по словам дезертиров, неприятель понес большие потери, а равно пострадали и многие граждане. Рано утром 4-го числа показалась неприятельская кавалерийская партия из драгунов и гусар перед Галлишскими воротами, из чего должно было [12] заключить о прибытии помощи. В эту ночь явилось несколько дезертиров, которые единогласно показывали, что принц Виртембергский ночевал лишь за 2 мили от Берлина и что его кавалерия в 12 часов ночи иступила в этот город. Из больших орудий у меня осталось только 2; все прочие были подбиты или испорчены; все мои заряды были расстрелены; у моей команды не было хлеба, сама она была изнурена; артиллерийские лошади были совершенно измучены, никакой помощи сзади меня не было, потому что, не уважая всех моих представлений, генерал Чернышев не только не посылал мне подкрепления, но и для прикрытия моего тыла не отделил в Сторкау и Вустергаузен части своего корпуса, но шел с ним, по ту сторону Шпрее, в Фюрстенвальде. Это же было и причиною тому, почему я тотчас по приходе в Берлину не штурмовал городских стен, не смотря на то, что это легко было сделать, пробив бреши или взобравшись на стены ночью по лестницам, так как мои батареи были менее, чем в 400 шагах от Котбусских и Галлишских ворот. Только близость неприятеля впереди и сзади меня заставляла меня бояться потерять весь мой корпус, не достигнув чего-либо, потому что, если бы я силою взял Берлин, то не мог бы скоро вызвать людей обратно из такого большего города. Поэтому я должен был держать мой корпус сплоченно и старался, бомбардировкою и штурмованием ворот, заставить коменданта капитулировать и принудить его в тому, что мне было приказано сделать; но только потону, что я не достиг в этом скорого успеха и все время был между двумя огнями, нашел я нужным занять Кепеник, лежащий на острове, на Шпрее, и служащий ключем и проходом в Берлину, чтобы иметь связь с графом Чернышевым и получить помощь, заряды, артиллерию, равно как и хлеб, с известием о чем и послал курьера в графу Фермору. В Кепеник я отправил бригадира Бахмана с гренадерами, 1 казачьим и 1 гусарским полками, а прочие казачьи и гусарские полки и конно-гренадеров оставил при себе для занятия высот перед Котбусскими и Галлишскими воротами. Сильная неприятельская партия атаковала меня около 9 часов, но вскоре была отброшена и отступила в город. Из убывших при моих легких войсках [13] маленьких единорогов а приказал кидать беспрестанно граната в неприятельские редуты перед, воротами, пока оставалась хотя одна граната, вследствие чего редуты были оставлены в орудия ввезены в ворота.

«К полудню, получив рапорт бригадира Бахмана, что неприятель заперся в Кепенике и развел мосты, я поспешил туда, оставив бригадира Мельгунова с двумя конно-гренадерскими и двумя казачьими полками у Берлина занимать высоты у названных выше ворот. Прибыв в Кепенику, я потребовал сдачи его и после отказа велел бросить несколько гранат, от которых загорелись королевские конюшни, и комендант, с командою в 50 человек, сдался в плен; при этом капитан Кличке и адъютант графа Чернышева, захваченный накануне крестьянами, были освобождены. Я тотчас же отправил курьеров, одного в графу Фермору, а другого в графу Чернышеву за помощью, артиллериею и снарядами, заняв между тем пехотою удобный лагерь. Вечером туда должен был вступить и бригадир Мельгунов с двумя своими конно-гренадерскими полками, а подполковник Цветинович, посланный за день перед тем в Потсдам для уничтожения тамошнего королевского оружейного завода и вернувшийся в полдень, должен был, с своими эскадронами и казаками полковника Туроверова, оставаться у Берлина, занимая высоты. Утром 5-го числа подполковник этот был атакован целым Виртембергским корпусом, прибывшим накануне вечером, и я отдал ему приказание отойти с его командою к Кепенику, где и принял меры в встрече неприятеля со всех сторон. От захваченных же между тем нескольких пленных я узнал, что сам принц Виртембергский был при его корпусе. В полдень бригадир Бенкендорф донес мне, что он шел во мне в помощь от графа Чернышева с двумя пехотными полками, но получил контрордер и должен дожидаться прибытия графа Чернышева. Последний пришел в Кепенику в 4 часа пополудни и вечером двинул туда свой корпус в лагерь. На другой день, 6-го числа, был расттаг, и генерал Чернышев пригласил меня ехать с ним на рекогносцировку Берлина с франкфуртской стороны, что и было сделано после полудня. Мы нашли там два пехотных полка [14] в лагере, около полумили расстоянием от Берлина при деревне Бисдорф. При мне был полковник Луковкин с 50 казаками его полка, которые, атаковав неприятельский пикет Виртембергских драгун, совершенно истребили его перед фронтом лагеря, так что взято было в плен только два человека. Неприятель сделал более 200 пушечных выстрелов, но без малейшего вреда для нас. Возвратясь вечером в лагерь, я снова потребовал помощи от графа Чернышева, чтобы идти, через Шпрее, в Берлину и вновь занять мой прежний пост, и, наконец, получил бригадира Бенкендорфа с двумя пехотными полками и двумя большими орудиями и зарядами, но должен был отдать графу Чернышеву Молдавский гусарский полк. В 3 часа утра, 7-го числа, я двинулся прямо через Шпрее на Берлин, а граф Чернышев несколько часов спустя пошел также к Берлину по другой стороне, туда, где накануне вечером мы производили рекогносцировку. С рассветом я был уже при деревне Риксдорф, в полумили от Берлина, и мой авангард был атакован неприятельским эскадроном кирасир и 30 гусарами, но все они, за исключением 19 убитых, были взяты в плен под неприятельскою батареею и в числе их оказались 1 ротмистр, 2 поручика, 1 корнет, 4 унтер-офицера, 86 кирасир и 15 гусар. У меня же не было никакой потери, кроме раненых казака и двух лошадей, и я, без малейшей помехи, приказал двум казацким полкам под командою полковника Попова, Сербскому гусарскому полку с двумя единорогами и эскадрону конно-гренадер занять высоты перед Котбусскими воротами и держаться в крепкой позиции, с остальными же небольшими легкими войсками, с двумя конно-гренадерскими полками и со всею пехотою я двинулся прямо к Галлишским воротам в рассчете прогнать неприятеля с тамошней горы, на которой, два дня перед тем, была моя главная батарея, но нашел на вей довольно большой лагерь с несколькими батареями, вооруженными большим числом пушек. Поэтому мне ничего другого не оставалось сделать, как двинуть весь мой корпус фронтом, однако так, чтобы неприятельские батареи не могли причинить мне никакого вреда. Полковника Глебова, с тремя большими орудиями, под прикрытием батальона гренадеров [15] и одного казачьего полка, я послал в лежавший не вдалеке лесок для обстреливания неприятельских батарей и лагеря, а равно и самого города. Бомбардирование это продолжалось беспрерывно с 3 час. утра до полудня с таким успехом, что неприятельский лагерь был расстроен, неприятельская пехота отступила за батареи и Берлин был в огне. Я уже сделал распоряжение об одновременной атаке неприятельских батарей со всех сторон, как получил с форпостов известие, что неприятельская пехота идет, с многими пушками, по дороге из Потсдама в Берлин. Генерал-адъютант фон-Шорлемер, посланный от корпуса Гюльзена в Берлин и взятый в плен моим патрулем, подтвердил это, добавив, что генералы Гюльзен и Клейст были на марше с их корпусами и находились не вдалеке. Вызвав немедленно полковника Глебова с его артиллериею и прикрытием обратно, я пошел с полковником Цветиновичем и его гусарским полком и 4 единорогами на встречу неприятельской пехоте и приказал следовать за мною конно-гренадерскому полку и 1000 гренадер с принадлежавшею в ним артиллериею, для прикрытия моего наступления и моего тыла, а поддерживать позицию, занятую перед Котбусскими воротами сербским гусарским полком и полковником Поповым с двумя казачьими полками, должен был бригадир Бахман с 1000 гренадеров; бригадир же Бенкендорф с его 2 пехотными полками и бригадир Мельгунов с 1-м конно-гренадерским полком должны были оставаться на их местах. С гусарами лишь Хорвата и бывшими при мне казаками я остановил прусскую пехоту, состоявшую только из двух батальонов с 4 пушками и бывшую авангардом генерала Клейста; и она была бы легко уничтожена, если бы 1000 гренадеров и драгунский полк не опоздали, или если бы у меня было больше легких войск, так как неприятель быль расстроен и окружен гусарами и казаками. Узнав же о приходе сильного неприятеля, я уже не мог действовать с одним авангардом и вынужден был пропустить неприятеля, через деревню Шенберг, к Потсдамским воротам. В это самое время приехал во мне генерал Лесси и объявил, что его кавалерия прибудет сейчас, а пехота завтра. Приказав полковнику князю Репнину с 1000 гренадеров и полковнику [16] Шетневу с его конно-гренадерским полком занять горы, находящиеся на Саармюндской и Потсдамской дорогах, в полумили от Берлина, и установить там батареи, я распорядился, чтобы подполковник Цветинович с его гусарами и полковник Луковкин и Туроверов заняли позиции: первый — в деревне Стегелице, второй — в Целендорфе и третий — в д. Столпе. Только что я успел сделать эти распоряжения, как корпус Клейста, который легко можно было считать в 6 т. человек, выдвинулся вперед полным маршем и занял деревню Целендорф. Я велел атаковать его кавалерию Хорватским эскадроном, а из бывших при мне 4 единорогов причинил ей не мало вреда; но так как она состояла из 10 эскадронов кирасир и драгун, двух эскадронов зеленых драгун и 5 эскадронов зеленых гусар, то я, с моим малым числом гусар, должен был отступить и даже 4 единорога были уже в руках неприятеля; но храбрые подполковники Цветинович и Чобра так добросовестно поддержали меня, что, сформировав снова свои эскадроны, отбросили всю неприятельскую кавалерию, отбили захваченные ею единороги и, взяв в плен 62 человека, многих изрубили, а остальных преследовали до неприятельской пехоты. Оставшимся назади конно-гренадерам и пехоте я приказал двинуться вперед, потому что неприятель расположился в боевом порядке и делал вид, что хочет отнять занятые мною высоты, но принятая мною мера предосторожности — занятием высот 1000 гренадер и достаточною артиллериею, подействовала на столько, что неприятель приостановился на некоторое время и затем фальшивою ретирадою думал выманить меня оттуда; но видя, что я не переменяю своей позиции и что моя остальная пехота идет во фронт, а конно-гренадеры и хорватовские гусары и казаки намереваются напасть с флагов и тыла, двинулся назад в Теттау, после двухчасовой перестрелки, с немалою потерею. Преследовать его я признал опасным, потому что в тылу у меня был Берлин и неприятельские батареи на горах перед Галлишскими воротами, с пехотою более, чем в два полка, а разъезды генерала Гюльзена схватывались уже с моими казаками, посланными им на встречу. В виду этого я не мог преследовать корпус Клейста, который при том же [17] был совершенно растерян, и оставшись с моими гренадерами и пехотою на горе, послал конно-гренадеров и гусар беспокоить неприятеля с флангов, при чем он снова понес немаловажные потери. Не прошло и часа, как показался весь корпус Гюльзена, шедший скорым маршем; но увидав корпус Клейста в полном отступлении, а меня занимающим хорошую позицию на горе, и будучи приветствован моими батареями, вернулся на прежнюю дорогу, по которой он шел, преследуемый хорватскими гусарами и казачьим полком Луковкина, захватившими еще 20 пленных.

«Была уже ночь; мои люди устали за целый день; посланные графом Чернышевым тяжелые орудия были снова испорчены и все мои заряды истрачены. Поэтому я двинул мою пехоту и конно-гренадер на то-же место, где я их сформировал утром, а сам до поздней ночи оставался, не будучи тревожим, с хорватскими гусарами на тех же высотах. Хотя генерал Лесси и послал своих улан преследовать корпус Клейста, но вся кавалерия его, пришедшая еще перед канонадою, видела все дело, не принимая в нем ни малейшего участия, а сам он ушел с нею вечером 2 мили назад, послав, однако, перед тем князя Левенштейна в город требовать сдачи его.

«Я приказал сосчитать убитых неприятелей и на одном поле сражения было насчитано 6 офицеров и 1,600 рядовых. Моя потеря заключалась в одном конно-гренадере, 5 гренадерах, 3 казаках и 15 лошадях; раненых же было: 11 конно-гренадеров, 17 гренадеров, 4 гусара и 6 казаков. Распределив бывшее у меня небольшое число легких войск так, как этого требовали обстоятельства и безопасность, при чем пехота и конно-гренадеры должны были провести ночь на своих местах, против неприятельской батареи, и поддерживать меня, я разослал командирам надлежащие приказания. Рано на другой день получил я от генерал-лейтенанта Панина снаряды, прибывшие в Кёпеник, но за проливным дождем в этот день я ничего не мог предпринять. Австрийские пехота и кавалерия подошли около полудня к стороне Потсдама; я переменил мою позицию и отправил пехоту и конно-гренадеров в Риксдорфский лес, а артиллерию, с надлежащим [18] прикрытием, разместил на высотах при Котбусских воротах; бывшие же при мне легкие войска должны были занять лагерь передо теми же воротами и содержать пикеты. Хотя в этот день неприятель из города несколько раз порывался тревожить меня в моей позиции, по всякий раз был прогоняем назад с потерею. Под вечер генерал Лесси с генерал-маиором Брентано приехал на мои батареи и предложил поддержать последнего всем моим корпусом, решившись отнять неприятельские батареи на горе перед Галлишскими воротами, Я охотно согласился на это и просил дать письменную диспозицию; но прождав напрасно до 10 часов вечера, получил от графа Чернышева приказание, как только прибудет генерал Лесси, тотчас оставить эту сторону и мою позицию и идти к нему, на другую сторону, для прикрытия его, потому что на другой день он хотел атаковать бывшего перед ним неприятеля, Я отвечал, что сделать этого, без большой обиды, я не могу; что я ближе других в Берлину, опрокинул неприятеля, стою перед воротами и должен сохранить мою позицию, а не пропускать других. Кроме того, мне пришлось бы идти к нему 4 мили и все-таки я пришел бы поздно. Спустя полчаса, получила я от него новое приказание, — потому что генерал Лесси хотел употребить меня на этой стороне, — остаться на месте, но все мои легкие войска, немедленно отослать к нему на другую сторону. Исполнить это я мог еще менее, потому что весьма нуждался в означенных войсках для форпостов и пикетов, а без них должен был бы тотчас отступить. Поэтому я предписал бригадиру Мельгунову, с его двумя конными полками, идти с рассветом, к графу Чернышеву и оставаться при нем.

«8-го октября, около часу пополуночи, неприятельский трубач принес мне ответ берлинского коменданта на мое последнее требование и я тотчас же привязал бомбардировать город, как только трубач был отправлен назад. В 3 часа, однако, снова явился неприятельский трубач с маиором Вегером и ротмистром Вангенгеймом и представил мне капитуляцию коменданта. Отправив с этими офицерами бригадира Бахмана, с надлежащими наставлениями, в Берлин, я последовал за ним с гусарами и конно-гренадерами; [19] пехота тоже должна была выступить и идти прямо на Берлин. Я еще не доехал до Котбусских ворот, как ротмистр Бринк, отправленный мною с бригадиром Бахманом, встретил меня с известием, что комендант капитулировал согласно моим требованиям и затем явились депутаты от города. Генерал-лейтенанта Рохова, как коменданта, я нашел в Котбусских воротах и тотчас же распорядился занять гусарами и несколькими эскадронами конно-гренадеров все ворота и высоты при Галлишских воротах, где были неприятельские батареи, гарнизон же должен был положить свое оружие. В 5 часов я двинулся с остальными конно-гренадерами в город, ко дворцу. За мною должны были следовать 2,000 гренадеров; приказав им сменить все караулы на гауптвахтах и при воротах, я назначил бригадира Бахмана комендантом. Бригадир же Бенкендорф с двумя пехотными полками остался перед Котбусскими воротами, для приема пленных, а гусар и казаков я послал вслед за неприятелем, состоявшим из корпусов Гюльзена, Клейста и Виртембергского, прямо на Шпандау. К 7 часам в Берлине уже не было прусских караулов и большая часть гарнизона была отведена в воротам. Все это совершилось без всякого участия кого-либо из корпусов Чернышева и Лесси; но в 7 часов я послал обоим этим генералам извещения об этом счастливом событии. Около 9 часов прибыл к Галлишским воротам австрийский генерал-маиор Брентано с кавалериею и пехотою и, устранив мой караул, занял силою ворота. Вскоре после того явился подполковник Ржевский и от имени генерала Чернышева потребовал, хотя и поздно, сдачи города. Вслед за ним прибыл во мне в Берлин и генерал Лесси с генерал-маиором Брентано и потребовал от меля равной части во всем, под угрозою в противном случае протестовать против капитуляции. Я просил только о том, чтобы он имел терпение в течении 24 часов, пока я получу приказания из Франкфурта от главнокомандующего, графа Фермора, в которому я хотел отправить курьера; но никакие представления мои не помогали и чтобы устранить всякие замешательства и проверить мои капитуляции с комендантом и городом я должен был снова ехать к Котбусским [20] воротам, где обе капитуляции и были подписаны. Только что успел я это сделать, как туда же прибыли генералы Лесси и Чернышев с большою свитою и более часа осыпали меня шумными упреками. В заключение получил я от Чернышева, писанный карандашом, приказ отдать австрийцам трое ворот и 80,000 талеров из назначенных в подарок денег. Первое я, поневоле, должен был исполнить, но что касается до второго, то я велел уплатить австрийцам только 50,000 талеров. Между тем мои казаки и гусары, под командою подполковника Текелли и казацкого полковника Луковкина, были настолько счастливы, что захватили у бежавшего неприятеля два батальона с 2 пушками, почти целый егерский корпус и многих гусар, 2,000 убили и преследовали неприятеля за Шпандаусский мост. От корпуса же генерал-фельдцейхмейстера графа Лесси ни один человек не последовал за неприятелем, но несколько тысяч силою ворвались в город и заняли под свои квартиры целый Фридрихстадт. Все улицы были полны австрийцами, так что для охраны от грабежа этими войсками я должен был назначить 800 человек, а потом полк пехоты с бригадиром Бенкендорфом, и поместить всех конно-гренадеров в городе. Наконец, так как австрийцы нападали на мои караулы и били их, то я велел стрелять по ним. Как только немного успокоилось, я командировал бригадира Бенкендорфа с полковником Глебовым раззорять королевский литейный двор и все королевские и другие заводы, имевшие какое либо отношение в военной части, а также все монетные дворы и пороховые мельницы, очистить весь арсенал и все находящиеся там пушки, знамена, оружие и доспехи препроводить в армию, а то, что из оружия не может быть вывезено, то отдать пехоте, остальное же сжечь и бросить в воду. Тот же бригадир должен был освидетельствовать все королевские казначейства и забрать наличность их в 62,000 талеров, а равно мундирные и аммуниционные камеры, в которых для всех кирасирских, пехотных, драгунских и гусарских полков и для целой неприятельской армии все было приготовлено и спрятано в церквах, и распределить между русскими, саксонскими и австрийскими войсками. To-же было сделано и с значительными [21] королевскими магазинами с сеном и овсом, так как едва столько фур можно было поднять, сколько нужно было для перевозки касс и артиллерии. Все найденные в арсенале австрийские и саксонские знамена и пушки я велел отдать австрийским и саксонским войскам и то же сделал с австрийскими и саксонскими солдатами и шведами, объявившимися в числе пленных. Бригадиру Мельгунову, согласно ордеру графа Фермора, было приказано переписать всех находившихся в Берлине лошадей и сдать их под артиллерию и кассы, а остальных привесть в армию. Подполковник же Цветинович должен был вернуться с своим эскадроном в Потсдам для раззорения королевских оружейных заводов, но австрийский генерал Эстергази не допустил его до этого и не дал ни куска хлеба для его команды. Пока все это приводилось в исполнение, я целых три дня, до 12-го октября, провел в Берлине. Мне нужен был еще день, чтобы иметь возможность отправить все в должном порядке, а в особенности увезти прекрасную старую саксонскую артиллерию, лежавшую без лафетов на литейном дворе, для чего, однако, потребовалось бы 100 лошадей, но вечером получил приказание от генерал-фельдмаршала графа Салтыкова и главнокомандующего графа Фермора, тотчас по прочтении его, идти к армии безостановочно, денно и нощно. Генералы граф Чернышев и Лесси, с их корпусами, в следующую же ночь оставили Берлин и его окрестности и, по требованию первого из них, я принужден был рано утром 11 октября отпустить один полк конно-гренадеров и полк пехоты, а другой, данный мне им, Чернышевым, в помощь пехотный полк я отправил в армии, через Кёпеник и Фюрстенвальд, сопровождать пленных, неприятельские артиллерию и аммуницию, а равно и кассу. Касса эта состояла из 500,000 талеров, полученных в счет контрибуции, 62,000 талеров, взятых в королевских казначействах, 75,000 талеров подарочных денег моему корпусу и 1,500 талеров за проданную соль. За день перед тем я передал графам Чернышеву и Лесси 100,000 талеров подарочных денег и первой дивизии русской армии 25,000 талеров.

«Я оставался в Берлине все воскресенье с 2,000 гренадер, [22] и одним полком конно-гренадеров, приказав обезоружить всех жителей и сжечь их оружие, а выпущенные против ее императорского величества, ее союзников и их армий зловредные издания сжечь через палача, под виселицею. Газетчики, за дерзкие выходки их во время этой войны, должны были понести заслуженное ими наказание шпицрутенами, но так как весь город просил о монаршем милосердии к ним, то это наказание, именем ее императорского величества, было отменено, но все же они проведены были до места, где была назначена экзекуция и где все уже было приготовлено, и даже с них были сняты рубашки.

«Королевские сокровища были осмотрены и найденные ящики и корзины с золотом, серебром, драгоценными камнями и древностями бригадир Бенкендорф должен был опечатать и взять с собою в армии во Франкфурт, где штаб-офицеры сделали им описи и, упаковав каждую вещь, сдали при рапорте графу Фермору, через князя Прозоровского.

«В 3 часа пополудни 12-го октября горожане должны были сменить моих гренадеров, а под вечер я выступил из Берлина с последними и бывшими еще там конно-гренадерами с музыкою, оставив лишь для охраны одного капитана, двух поручиков, 100 гренадеров и 50 конно-гренадеров, и вечером пришел в Кёпеник, а 13 октября перешел в мой лагерь при Фюрстенвальде, где вечером получил строгий приказ быть, без замедления, на следующий день, во Франкфурте, потому что прусский король, со всею своею армиею, был уже в Губене. В бытность мою в Берлине я не только оставил пикеты в Бескове и Люббероде, но мои форпосты были и в Вюстергаузене, в Саармюнде и в других местах, и потому я ничего не опасался со стороны неприятеля. В виду этого я провел спокойно ночь в Фюрстенвальде и двинулся лишь на другой день, 14 октября, но не прежде, как подошли многие, оставленные корпусом графа Чернышева, люди и аммуниционные повозки и я мог взять их с собою. К вечеру, со всем моим корпусом, я подошел к Франкфурту, но армия была уже за Одером, на полном марше к Дроссену. На другой день, 15 октября, я сделал во Франкфурте расттаг, а поздно вечером пришел туда и мой арриергард, [23] которому от меня приказано било не оставлять ничего на марше из оставленных корпусом графа Чернышева пушек, аммуннционных повозок и людей, но все взять с собою. 15-го октября я отправил в армии в Дроссен бригадиров Бахмана и Бенкендорфа с 2,000 гренадеров и одним полком пехоты, бригадира Мельгунова с конно-гренадерским полком и подполковника Глебова с моею и неприятельскою артиллериею, всею аммунициею, всеми пленными, кассами, тремя заложниками и двумя мастерами королевского литейного двора; сам же, с легкими войсками, остался еще 16 октября во Франкфурте. В полдень прибыли люди, оставленные мною в Берлине для охраны, не оставив позади себя ни одного человека, а 17-го утром я выступил в Дроссен, куда 18-го числа прибыли и оставленные во Франкфурте, для охраны, мои люди».

Как ни хвастлива эта реляция и как Тотлебен ни старался очернить в ней графов Чернышева и Лесси, но кажется, что в словах его все-таки была доля правды. Стремясь отомстить Фридриху Великому за все зло, причиненное им Австрии и жителям завоеванных им областей ее, Лесси не мог хладнокровно смотреть на более или менее великодушное отношение Тотлебена к столице прусского короля и не желать нанести ей возможно больший вред, а вместе с тем и воспользоваться, с большою выгодою для себя, плодами чужих трудов. Весьма возможно и то, что граф Чернышев не без зависти отнесся в успеху, достигнутому подчиненным ему генералом, и в тому же иностранцем, долженствовавшим действовать с ним совместно, но совершившим громкое дело без него. Во всяком случае, есть основание думать, что положение Тотлебена в Берлине было не из легких, по крайней мере, историк семилетней войны Архенгольц ¹⁷ удостоверяет, что Тотлебен, долгое время живший в Берлине, при занятии этого города нашел в нем много старинных друзей и поступал с кротостию, удивившею всех жителей; но когда вступил Лесси, изъявляя неудовольствие на [24] поведение русских, то Тотлебен вынужден был принимать на себя разные роли: публично слышали от него ужасные угрозы, а в частности всегда и в каждому он относился благосклонно и выполнял это на деле.

С другой же стороны, если сравнить приведенную выше реляцию Тотлебена с тою, которую он послал на имя императрицы Елисаветы 15 октября 1760 года, т. е. на третий день по оставлении им Берлина и при том из главной квартиры в Швете, тогда как в это число, как он пишет в своем рассказе, он был еще во Франкфурте, то вера в его рассказ не может не поколебаться. Правда, подлинной реляции, о которой мы говорим, мы не видали и основываемся на переводе ее, хранящемся в московском главном архиве министерства иностранных дел, из надписи на воем видно, что она была издана в 1761 году, т. е. после того, как Тотлебен напечатал свой рассказ и, быть может, была составлена для публики, подобно тому, как по донесениям графа Фермора в 1759 году сочинялись «для света» обстоятельные реляции ¹⁸; но заграницею она произвела впечатление такого рода, что, сообщая экземпляр ее вашему канцлеру, резидент в Регенсбурге Симолин, 31 марта 1761 года, писал: «многие сомневаются, чтобы оная публикована была с согласия и соизволения двора, ибо содержатся в оной некоторые изъяснения, о которых, при нынешних обстоятельствах, более умалчивать нежели обнародовать надлежало-б» ¹⁹. В виду как этого отзыва, так и несогласия реляции той с приведенным выше рассказом Тотлебена, мы считаем необходимым привести ее, в современном переводе: «27-го сентября 1760 года, — доносил Тотлебен, — его сиятельство командующий фельдмаршал граф Салтыков отправил меня с корпусом, в 5,000 человек состоящим, для наложения на кур-маркские земли контрибуций. 1-го октября миновал я Франкфурт, а 3-го октября, пред полуднем, в 10 часов прибыл, в самой тихости, пред Берлин. Я чаял сим городом скоро овладеть, потому что слышал, что гарнизон был слабый и состоял почти из одних дезертиров; чего ради приказал я тотчас требовать [25] сдачи города, что о полудни в 12 часов и последовало; токмо трубача в город не впустили, и на требование девяти миллионов учинен мне нечаянный ответ, а именно, что для услуг готовы порох и свинец и что до последнего человека обороняться намерены. И как я сего ответа совсем не ожидал, то послал тотчас курьера к генералу Фермору с прошением о присылке помощи. По полудни, во 2-м часу, между прусскими гусарами и казаками дошло до сшибок, причем первые тотчас к городским стенам прогнаны. Сначала стал я пред Котбусскими воротами, и велел казакам оные беспрестанно обеспокоивать, но неприятель так сильно картечами по них стрелял, что они всегда с великим поспешением отступать принуждены были. После того сделал я пред Заячьею рощею против Котбусских ворот батарею о 3-х гаубицах, дабы как неприятельскую батарею разбить, так и по городу стрелять, токмо неприятель пушки свои так изрядно поставил, что чрез час моя батарея совсем разбита была. Сего ради, я от помянутых ворот отступя, стал между оными и Гальскими воротами и за одним домом, Иоганнис-тиш называемым, сделал новую батарею, с которой по здешней стороне города весьма жестоко стрелял. Хотя мне и легко было по городским стенам стрелять, но, почитая город не за крепость, а только за открытое место, которое оборонялось, расположился я следующим образом, а именно: пред батареею стоял высокий каменный дом, от которого в 20 шагах была площадь с лесом, а перед нею находился городской ров, весьма слабый и не глубокий. Неприятельские пушки, поставленные пред Котбусскими воротами, не могли до моего лагеря достать, а стоявшим пред Гальскими воротами неприятельским же пушкам мешала в том означенная площадь с лесом, так что я совсем в закрытии был. Между тем легкие войска беспрестанные сшибки имели, с переменным с обеих сторон счастием. В течении трех часов бросил я в город 5,000 ядер, токмо там пожара никакого не сделалось. Потом, в вечеру, в 5 часов, срыл я сию батарею и отступил на пригорки против самых Гальских ворот. Того числа по полудни от неприятельского с картечами огня и на разных сшибках убито у меня 50 человек, да ранено 20; напротив чего из [26] неприятельских гусаров лежало на месте только 5 человек. С занятых мною тогда пригорков способно мог я все в городе видеть. Ночь была весьма изрядная и ясная, почему принял я намерение с оных пригорков по городу стрелять, а дабы в городе пожар сделать, то обвил я ядра серою и пехкранцамн и начал в вечеру, в 4 часа, из 3-х мортир и 2-х гаубиц в Фридрихсштадт стрелять, куда опять уже до ста ядер бросил, но без всякого успеха, потому что большая часть оных, не дошед еще до города, лопались. Наконец, у самых Гальских ворот сделался великий пожар, в как я после проведал, то сгорели в оный два стоявшие там сарая. Я чаял тогда, что уже время приспело отважиться к учинению приступа, потону что город от пожара, конечно, в превеликий страх пришел. Чего ради отправил я два гренадерские полка и начал сперва в Котбусским воротам приступать, кои неприятель 300 человеками занял. Войска мои подошли неприметно под неприятельские пушки и понеже солдаты чрез сие весьма ободрились, то стали мы приступ чинить. Но гарнизон столь храбро оборонялся, что войска вашего величества принуждены были назад отступать. Я сделал еще приступ, но неприятель из мелкого ружья учинил столь сильный огонь, что никак не возможно мне было сию батарею взять. Итак, потеряв я 150 человек, отступил назад.

«В то же время отправил я еще гренадерский полк на приступ к Гальским и Лейпцигским воротам, и как мы к оным подходили, то нас неприятель также не приметил. Мы перешли чрез ров у Гальских ворот, дабы к неприятелю с тылу зайти. Сия батарея занята была 250 человеками, кои сделали около себя вагенбург. Помянутый гарнизон столь храбро оборонялся, что войска вашего величества, по учиненном трижды приступе, отбиты были. Пред Лейпцигскими воротами происходило не лучше, и я принужден был опять на пригорки отступить. Во время сего отступления неприятель от Котбусских и Гальских ворот стрелял по нас из пушек на крест, от чего великий вред нам приключен. Сия ночь стала нам столь дорога, что исчислили мы более 700 человек убитыми, а раненых было еще превосходнее того, да и подо мною самим при оных приступах лошадь [27] убита. Не взирая на сию неудачу, велел я по городу жестоко стрелять и собрал весь порох, дабы город в беспрестанном страхе содержать; бросив в город до 1,500 ядер и истратив всю аммуницию, не мог я, однако, намерение мое исполнить, почему во 2 часу ночи и перестал я по городу стрелять. В городе потушили пожар чрез три часа и кроме выше показанных двух сараев ничего не сгорело. По окончании бомбардирования сделал я кругом лагеря моего волчьи ямы для осторожности, чтоб неприятель в сию ночь на меня не напал. И подлинно! Если бы неприятель ведал, в каких худых обстоятельствах я находился, то-б конечно, легко было ему весь ной корпус схватить, потому что я и 20 выстрелов не имел. Но я всячески старался оное скрыть и побег из людей моих отвратить. Между тем ночь прошла спокойно и токмо по утру в 7 часов пред Гальскими воротами оказалось несколько сот гусаров, чаятельно для осмотра меня; но как я несколько раз из пушек по них выстрелить велел, то они воротились назад. Около полудня приехал ко мне курьер с известием, что генерал Чернышев с 20,000 человеками идет; почему принял я намерение от города не отступать, во что бы то ни стало. Гарнизон находился в городе весьма спокойно, да и я против оного предпринять ничего не мог, так что и сшибок никаких не случилось.

«По полудни около 3 часов уведомил меня поставленный в зверинце у реки Шпрее пикет, что в самое то время вступил в город сильный корпус прусаков. Сему сначала едва мог я поверить, потому что ведал, что самый ближний корпус отстоит от города в 17 милях, чего ради несколько офицеров смотрели с пригорков сквозь першпективную трубу к объявили, что в городе виден блеск ружья; я поехал сам смотреть, что в самом деле и нашел. Посему я за полезно не рассудил долее пред городом остаться, ибо должен был чаять, что неприятель на меня еще в сей же день нападет. Да и действительно, в 4 часу показался пред Гальскими воротами целый полк, который, однако, ничего не предпринимал. В 4 часа поднявшись, старался я отступление мое закрыть расставленными сильными пикетами, но оные все не могли отступить и на другой день взяты в полон неприятелем, [28] который обходил кругом две мили, дабы, как он чаял, весь мой корпус схватить. Ночью в 12 часов пришел я пред небольшой городок Кепеник, который походит власно как на остров. По вброшении в него нескольких ядер сдался оный и я полонил там 30 человек рядовых с двумя офицерами, да две пушки в добычу получил.

«В воскресенье пред полуднем в 11 часов появился пред помянутым городком корпус прусаков, но увидя, что мы оный заняли, отступил назад, дабы в Берлин принести сию там неожиданную ведомость, где, по сказке пришедших в тот день дезертиров, об отступлении нашем несказанно радовались. По полудни в 2 часа прибыли от корпуса генерала Чернышева передовые войска, а в вечеру и весь корпус пришел. После чего принято намерение на город Берлин с двух сторон напасть, а именно: мне с Саксонской стороны, а генералу Чернышеву с Франкфуртской.

«На другой день, то есть в понедельник, выслал я для присматривания легкие войска, которые объявили, что неприятель все пригорки пред Берлином занял; пополудни пошел я к городу с 12,000 человеками, имея при себе 40 пушек. В сие время и ночью было все спокойно; во вторник по утру в 9 часов напал я на неприятеля, который в 3,000 человек состоял. Оное учинил я нечаянно, так что неприятель еще и в строевом порядке не находился. Неприятели стреляя по нас из пушек весьма жестоко и старались нас тем удержать, однако мы скоро в ним приблизились и лишь только подошли под их пушки, то уже весь их корпус стоял в боевом порядке, почему дошло до жестокого сражения. Левое неприятельское крыло понудили мы к отступлению и прогнали до самого города; но в самое то время идущий из Саксонии генерал Гильзен с 10,000 человеками и 60 пушками подоспел в оному левому неприятельскому крылу на помощь и погнал легкую мою конницу, так что оная, в пехоту мою вбежав, привела оную в замешательство, почему невозможно мне было помянутую пехоту опять построить. Неприятельская конница прогнана была уже дважды, но в третие нападение, по соединении с Гильзеновою, удалось ей мою конницу сбить. [29] Я потерял шесть пушек, да в полон взято из моих людей 500 человек, а убито рядовых 1,000 человек с 10 офицерами; ранено же 1,200 человек рядовых и 20 офицеров. Я принужден был на 4 мили назад отступить. По сказке пришедших от неприятеля двух дезертиров потерял оный только 400 человек, что весьма вероятно, ибо атакованные вами пригорки были несказанно высоки и неприятель мог по нас лучше стрелять, нежели как мы по нем; следовательно, я и не в состоянии находился оное место взять.

«При отступлении моем в Тельтову застал я там австрийского генерала графа Лессия с корпусом, в 15,000 человек состоящим, да с 10 гаубицами, 20 мортирами и 50,000 бомб, дабы город Берлин, еслиб добровольно не сдался, сожечь. И понеже генерал Лессий с Саксонской стороны против неприятеля числом довольно превосходил, почему во мне тут больше нужды не было, то я отошел с моим корпусом опять в Кепенику и с генералом Чернышевым соединился.

«7-го числа, то есть во вторник к вечеру, требовал сам князь Лихтенштейн сдачи города и приведен был к принцу Виртембергскому, с коим говорил он два часа, но получил такой же отказ, как и мы. И для того обще соглашенось: с неприятелем 8-го числа, то есть на другой день, в главное сражение вступить. Чтоб солдат больше ободрить, то обещано их позволить три часа грабить, если только они храбро поступать станут, ибо неприятель в превеликом отчаянии находился, и как дезертиры, — коих во всю осаду только пять человек к нам перешло, — объявили, неприятельские солдаты сильно желают с нами схватиться. Неприятель состоял в 20,000 человеках и имел при себе 120 осадных пушек, а командовали сим корпусом 14 генералов.

«Генерал Чернышев еще и во вторник стремление неприятелей довольно видел, кои уроном моим еще больше ободрились. Один вольный баталион, который числом около 500 человек был, напал пред Фридрихсфельдом на корпус, состоящий в 3000 человеках, и не взирая на всякое сопротивление, прогнал оный по двухчасном сражении с уроном 200 человек совсем назад; неприятель, гнавшись весьма далеко за сим корпусом, нашел на всю нашу армию и оборонялся против [30] нее целые два часа; но как сей баталион никакой помощи себе не получил, то был совершенно истреблен. Командующий им маиор Теттенрот с шестью другими офицерами взят в полон, да еще только 150 человек рядовых, а прочие все побиты. Сим людям надобно отдать похвалу, что они как львы дрались, и еслибы неприятель их подкрепил, то-б еще в тот день до баталии дошло; токмо он не хотел из местоположения своего выдти, а как еще и казаки наши в оный же день прусскими гусарами прогнаны были, то армия отступила на полмили и мы учинили все приуготовления отважиться на другой день в главное сражение вступить. Против чаяния, сделался толь сильный вихрь, что едва вспомнить можно, чтоб когда-либо о подобном тому мы слышали. Ветер дул прямо нам в глаза, что и помешало, что мы на неприятеля напасть, ниже город бомбардировать могли; следовательно, в сей день было все спокойно, ибо как мы, так и неприятель нападения учинить не покусились.

«Мы чаяли, что, не сделав ничего, принуждены будем, конечно, отойти, потому что неприятель мог не токмо еще четыре дня держаться, но и мы уже ведали, что король прусский о жребии своей столицы получил известие и в походе находился; чего ради собрали мы военный совет, на котором рассуждали, назад-ли нам идти, или неприятеля на другой день атаковать. Между тем объявили нам, что трубач и магистрат городской в лагерь пришли для заключения капитуляции, которое неожиданное происшествие привело вас в удивление и мы чаяли, что город поступает на капитуляцию, не подвергая себя грабежу; неприятельская же армия, собравшись, даст нам баталию. Мы требовали контрибуции три миллиона, да 200,000 рейхсталеров подарка, но магистрат представил, что толикой суммы, по причине бедности города, невозможно собрать, а обещал поставить только один миллион, причем делал он вид, что возвратится назад, если мы на сие не склонимся. Еще же магистрат обнадеживал, что король прусский об обстоятельствах города уже проведал и поспешал на помощь, почему означенный город лучше крайности ожидать станет, нежели больше дозволить похочет. И хотя мы угрожали жестоким бомбардированием, однако, он ответствовал [31] нам, что их сие в сдаче не принудит, чего ради и согласились мы на нижеследующую капитуляцию, а именно:

«1) Гарнизону иметь свободный выход при игрании музыки, с распущенными знаменами.

«Отказывается, и должно им всем военнопленными сдаться».

«2) Гарнизону взять с собою весь мундир и прочие королевские воинские припасы.

«Все сие определенному нарочно коммисару верно отдать».

«3) Всем больным и раненым, кои взяты быть не могут, не считаться пленными, но получать всякое продовольствование.

«Им быть военнопленными и надлежит подать о них порядочное росписание; впрочем же, они довольствованы всем будут».

«4) Арсеналу и литейному дому остаться в прежнем состояния и не брать из оных ничего, что бы ни было.

«Отказывается и надлежит все отдать».

«5) Магазину остаться в прежнем состоянии.

«Из оного возьмется столько, сколько на содержание войск потребно».

«6) Из приватных мундирных камер ничего не брать, ибо оные принадлежат офицерским женам, коих мужья побиты.

«Дозволяется».

Рохов.

«Капитуляция с городом.

«1) Город дает полтора миллиона контрибуции, напротив чего быть оному свободным от всякого грабежа, зажжения и других притязаний.

«Изрядно».

«2) Для королевских и принцовых домов дать охранительные листы.

«Изрядно».

«3) Всем и каждому из городских обывателей требовать охранительные листы, с платежом денег.

«Дозволяется».

«4) Королевский замок оставить в целости и расположить при оном везде караул. [32]

«Сие само собою разумеется».

«5) Все городу принадлежащие вещи оставить в целости.

«Изрядно».

«6) Службу Божию отправлять без всякого помешательства.

«Изрядно».

«7) Всем королевским служителям жалованье свое получать по прежнему.

«Изрядно».

«8) Все, что касается во вред городу и теперь иногда запамятовано, имеет также содержано быть, как бы о том самою капитуляциею постановлено.

«Изрядно».

«9) Городу от постоев быть свободным; российских войск по квартирам не ставить, а если крайняя нужда потребует, то освобождены быть имеют от сего те, у коих и прежде постоя никогда не бывало.

«Во время заключения капитуляции уведомил меня, стоящий на пикете, маиор, что неприятельская армия сильное делает движение, итак, наше мнение еще больше подтвердилось; но спустя полчаса по заключении капитуляции тот же маиор объявил, что неприятельская армия, пригорки оставя, отступает к Шпандау, почему мы за неприятелем погнались и, не нашед препятствия, вошли в город по утру в 8 часов, а заняв замок, забирали все воинские и королевские вещи. Между тем оставленные пригорки заняли мы сильным корпусом под командою генерал-поручика Плагенбаха, ибо чаяли, что неприятель, в кустарниках скрывшись, станет стараться на нас в городе, при ночной темноте, напасть, чего, однако, не последовало. Еще же магистрат обещал дать подарочных денег на корпус генерала Чернышева 50,000 рейхсталеров, да на мой корпус 100,000 рейхсталеров; для австрийского же генерала Лессия 50,000 рейхсталеров, с тем, чтоб он обязался всякий надлежащий порядок и дисциплину содержать. Сей генерал учинил было разные требования, а именно: чтоб весь его корпус в городе расположить, поставить в саксонских предместиях караулы и прочее, тому подобное; токмо сосланось на капитуляцию и сделано австрийцам обнадеживание, что если им магистрат 50,000 рейхсталеров подарочных денег [33] позволить не похочет, то хлопотать о сем не станут, при чем объявлено им, что ежели полюбовно они не согласится, то легко до дела с ними дойдет. Между тем позволено им четыре гренадерские баталиона в город ввести, расположить их по Нейштату, поставить караул у одних только Бранденбургских ворот и в Фридрихсштате охранительные листы раздать, а притом обещаться самую точную дисциплину содержать. Токмо сие последнее исполнили они весьма худо, о чем мне приносимы были многие жалобы; напротив того, войска вашего величества имели честь славу себе приобрести, что они везде похвальную дисциплину наблюдали и милосерднее австрийцев били.

«В субботу, то есть 11 октября, поутру, в 8 часов, начали из арсенала выбирать, в котором найдено следующее, а именно:

1) Литая, медная, стоящая статуя Фридриха І-го; 2) 16 пушек, без станков; 3) 4 мортиры, без станков; 4) 800 ружей; 5) 300 ружей меньшего колибра; 6) 50 офицерских шпантонов; 7) 2,500 сабель; 8) 300 кирас; 9) великое множество старых орудий; 10) 3,000 солдатских кафтанов; 11) 4,000 шляп; 12) 12,000 ранцов и сум; 13) 1,500 гренадерских шапок, и 14) 48 старых и новых знамен.

«По выбрании сего приказал было я как арсенал, так и литейный дом подорвать. Но город представил, что сей поступок противен будет капитуляции, ибо де тем легко может половина города раззориться, да и вред последует сим палатам, кои столь много золота стоили; почему я, от помянутого намерения отстав, велел только внутреннее в оных строение переломать. После того отправил я одного офицера с 25 человеками рядовых для подорвания стоящих вдоль по реке Шпрее пороховых мельниц; токмо их, по несчастию, при первой на воздух подняло, почему до прочих коснуться никто уже и не осмелился. По сем принято было намерение лежащую от Берлина в полутора мили крепость Шпандау осадить; но по полудня, в 12 часов, приехал курьер с известием, что король прусский уже Кроссен миновал; следовательно, надобно нам было помышлять о скором нашем выступлении. Австрийский генерал Лессий еще того же [34] дня в вечеру, в 7 часов, поднялся, а генерал Чернышев на другой день поутру, в 4 часа; я же следовал за ним по полудни, в 4 часа. 14-го числа благополучно прибыли мы в Новую Мархию с 800 телегами добычи, 1,200 человеками пленных рядовых и 50 офицерами, да с 24 годными пушками и 7-ю, при осаде взятыми, знаменами.

«Впрочем, надобно берлинцам похвалу приписать, что они весьма мужественны, ибо при вступлении моем в город было в шеренгах не столько солдат, сколько мещан, кои весьма неустрашимо разгуливались».

Сообщ. Г. К. Репинский.

[Продолжение следует].

Комментарии

1. Журнал о военных действиях российской императорской армии, собран из «С.-Петербургских Ведомостей», Спб., 1761 г., ч. 1, стр. 169.

2. Gespraech im Reiche der Todten zwischen den beruehmten Russichen General-Lieutenant Grafen топ Tottleben und dem nicht weniger beruehmten Eroberer von Egypten Ali-Bey, worin die merkwuerdige Geschichte und sonderbare Gluecks- und Ungluecksfoelle dieser beiden ausserordentlichen Maenner aus znverlaessigen Nachrichten erzaehlet werden. Frankfurt und Leipzig, 1774.

3. Сенатский архив, дело об измене графа Тотлебена, л. 195.

4. La via da comte de Totleben, ci-devant colonel au service des Etats Generaux des Provinces Unies et dernierement Lieutenant General des armees de Sa Majeste Imperiale de toutes les Russies, contenant ses aventures et see campagnes. Avec un traite, intitule: le comte de Totleben ressuscite et discuple. Traduite du Hollandais. A Cologne, chez Pierre Marteau, 1762.

5. Memoires de la vie du comte de Totleben, contenant l’histoire de ses deux manages et ses autres aventures en Saxe et en Hollande, avec le precis de ses campagnes au service de S. M. Czarienne jasqu’a son emprisonnement en 1761. Le tout suivi de son Apologie et de ses Reflexions Politiques etc. A Zalt-Bommel, chez Jean Guillaume Kannemann. MDCCLX1I. 8°.

6. Русские читатели, желающие познакомиться с этими похождениями, могут найти описание их в статье, помещенной в журнале «Новое Время» 1960 г., т. V, под заглавием: «Граф Тотлебен, один из авантюристов 18 века».

7. В книге генерала Н. К. Шильдера «Граф Э. И. Тотлебен» приведены следующие биографические сведения о Тотлебене прошлого века: «родился 31 декабря 1715 г., в деревне Тотлебен, около гг. Тамсбрюк и Тенштадт, Лангензальского округа Тюрингии. Отец его умер в 1724 г.; образование Тотлебен получил в Иене; в 1745 г. пожалован графом; в 1747 г. оставил Саксонию и поступил на службу Голландии; в 1750 г. увез пятнадцатилетнюю племянницу саксонского резидента Бок и, бежав и Веймар, обвенчался с нею в 1754 г., затем купил большие имения в Пруссии и поселился в Берлине. — Г. Р.

8. В числе бумаг Тотлебена, хранящихся в сенатском архиве, находится копия прошения второй жены Тотлебена от 16 февраля 1761 г., на котором она подписалась так: Тотлебен, урожденная Виктор. — Г. Р.

9. Журнал о воен. действ., ч. I, стр. 211 и след.

10. То-же, стр. 264.

11. Моск. арх. м-ва иностр. дел 1759 г., N 31.

12. Журнал воен. действ.», ч. II, стр. 65.

13. Черновые доклады конференция.

14. Дело сенатского архива.

15. Моск. арх. мни. иностр. дел 1760 г. № 33.

16. Перевод этой реляция сделан нами не с печатного ее экземпляра, которого нам не удалось достать, так как она составляет библиографическую редкость, а с рукописи, хранящейся в сенатском деле о Тотлебене, в числе прочих отобранных при аресте его бумаг. — Г. Р.

17. Архенгольц: История семилетней войны 1756-1763 гг., в переводе Мартоса, Москва, 1841 г.

18. Соловьев: История России, т. 21, стр. 206.

19. Московские архив м-ва ин. дел.

Текст воспроизведен по изданию: Граф Готлоб-Курт-Генрих Тотлебен в 1715-1763 гг. Материалы для биографии // Русская старина, № 10. 1888